Страница:
Но на следующий день история продолжилась. Алиса Саваж была тоже сорока с лишним лет, но была замужем дважды, и все знали, что она была спокойной, разумной женщиной. Она также проснулась и увидела мужчину у себя в спальне, который стоял рядом с ее кроватью и смотрел на нее в лунном свете. Он приподнял штору, чтобы на нее попадало больше света; на нем также был платок на нижней части лица. Глаза были в тени козырька его шапки. На нем была униформа солдата Союза.
Миссис Саваж закричала и швырнула в него книгой. Он выскочил на веранду, прежде чем ее муж успел прибежать в спальню.
Янки! Вдруг всем стало страшно. Одинокие женщины боялись за себя и за своих мужей, потому что если мужчина нанесет травму солдату Союза, то его посадят в тюрьму или повесят.
Следующие две ночи солдат появлялся в женских спальнях. На третью ночь не лунный свет разбудил Феодосию Хардинг, а прикосновение теплой руки к покрывалу над ее грудью. Когда она открыла глаза, перед ней была темнота. Но она чувствовала сдерживаемое дыхание, затаенное присутствие человека. Она закричала, затем упала в обморок от страха. Никто не знал, что может произойти дальше. Феодосию отослали к кузинам в Саммервиль. Все говорили, что она была в тяжелом нервном состоянии, близком к идиотизму, добавляли злые языки.
Делегация Чарльстонских мужчин отправилась в командование армии с престарелым адвокатом Иозефом Ансоном. Они собрались патрулировать старую часть города. Если они встретят незваного гостя, то они будут разбираться с ним сами.
Командование согласилось с патрулированием, но предупредило, что если солдат Союзной армии пострадает, то ответственный за это человек или группа людей будут наказаны. Они не хотят, чтоб под предлогом защиты чарльстонских женщин совершались нападения на солдат Северной армии.
Все страхи Скарлетт волной нахлынули на нее. Она стала пренебрежительно относиться к оккупационным войскам, как и все в Чарльстоне, она не замечала их, вела себя, будто их и вовсе не было, и они убирались с ее пути, когда она выходила на дорожку рядом с домом, чтобы пойти на рынок или нанести визит. Теперь же она боялась всякой голубой формы. Любой мог быть полуночным незваным гостем. Она легко представляла его, фигуру человека, выступающую из темноты.
Ее преследовали страшные сны, скорее, воспоминания. Снова и снова она видела мародера-янки, пришедшего в Тару, чувствовала резкий запах, видела его грязные, волосатые руки, перебирающие содержимое маминой шкатулки, его красные глаза, горящие от жестокости, похотливо смотрящие на нее, его рот с выбитыми зубами, влажный и скривившийся в плотоядном оскале. Она застрелила его, уничтожила глаза и рот в фонтане крови, кусочков костей и липких комочков его мозгов.
Она никогда не сможет забыть грохот выстрела, призрачно-красные брызги и ее неистовый триумф.
Ах, если бы только у нее был пистолет, чтобы защитить себя и мисс Элеонору от янки!
Но в доме не было оружия. Она обыскала полочки и ящики, гардеробы и бельевые шкафы, даже полки с книгами в библиотеке. Она была беззащитна. В первый раз в своей жизни она почувствовала себя слабой, неспособной посмотреть в лицо опасности и преодолеть ее. Это ее чуть не сломало. Она умоляла Элеонору Батлер послать записку Ретту.
Элеонора медлила. Да, да, она пошлет ему весточку. Да, она напишет ему, что сказала Алиса о громадных размерах и о блеске лунного света в его нечеловеческих глазах. Да, она напомнит ему, что она и Скарлетт — две одинокие женщины, остающиеся в доме на ночь, когда все слуги, кроме старика Маниго и Панси, маленькой и слабой девушки, расходятся после ужина по домам. Да, она срочно напишет записку и передаст ее со следующей же лодкой, что привезет дичь с плантации.
— Но когда это будет, мисс Элеонора? Ретт должен приехать сейчас! Это дерево магнолии — практически лестница, ведущая от земли на веранду напротив наших комнат!
Она для большей выразительности трясла руку миссис Батлер. Элеонора похлопала ее по руке.
— Скоро, дорогая, это должно произойти очень скоро. У нас не было уток уже целый месяц, а жареная утка — мое любимое блюдо. Ретт знает это. Кроме того, все теперь будет в порядке. Росс и его друзья будут патрулировать улицы по ночам.
«Росс! — про себя вскрикнула Скарлетт. — Что может сделать пьяница вроде Росса Батлера? Или любой другой чарльстонский мужчина? Большинство из них — либо старики, либо калеки или еще мальчики. Если бы от них была какая-нибудь польза, они бы не проиграли эту дурацкую войну. Почему кто-то должен доверять им сражаться с янки теперь?»
Какое-то время казалось, что патрули помогли. Перестали поступать сообщения о непрошеных гостях, и все успокоились. Скарлетт устроила первый приемный день, на который пришло так много приглашенных, что тетя Элали жаловалась, что не всем хватило пирога. Элеонора Батлер порвала записку, которую она написала Ретту. Люди ходили в церковь, ходили по магазинам, играли в вист, проветривали свои вечерние платья и занимались их починкой перед началом Сезона.
Скарлетт вернулась после своих утренних визитов с горящими щеками от быстрой ходьбы.
— Где миссис Батлер? — спросила она Маниго.
Узнав, что она на кухне, Скарлетт побежала в дальнюю часть дома.
Элеонора Батлер взглянула на вбежавшую Скарлетт.
— Хорошие новости, Скарлетт! Я получила сегодня утром письмо от Роемари. Она будет дома послезавтра.
— Лучше послать ей телеграмму, чтобы она осталась, — резко сказала Скарлетт. Ее голос был хриплым, лишенным эмоций. — Янки добрались до Гарриет Мэдисон прошлой ночью. Я только что услышала.
Она посмотрела на стол рядом с миссис Батлер.
— Утки? Вы ощипываете уток! Лодка с плантации пришла! Я смогу поехать на ней на плантацию, чтобы привезти Ретта.
— Ты не сможешь поехать одна с четырьмя мужчинами на этой лодке, Скарлетт.
— Я возьму Панси, хочет она этого или нет. Вот, дайте мне сумку и немного этих пирожных. Я хочу есть. Я съем их по дороге.
— Но, Скарлетт…
— Никаких «но», мисс Элеонора. Просто передайте мне эти пирожные. Я еду.
«Что я делаю? — подумала Скарлетт почти в панике. — Я не должна так мчаться, Ретт рассердится на меня. И я, должно быть, выгляжу ужасно. Это и так плохо, что я показываюсь там, где не должна, по крайней мере, я могла бы выглядеть получше. Я планировала нашу встречу совсем по-другому».
Она тысячу раз думала о том, как это будет выглядеть, когда она увидит в следующий раз Ретта. Иногда она воображала, что он приедет домой поздно, она будет в своей расстегнутой ночной рубашке с распущенными волосами перед отходом ко сну. Ретт всегда любил ее волосы, он говорил, что они живые, иногда раньше он расчесывал их, наблюдая голубые электрические искорки.
Часто она представляла себя за чайным столиком, бросающей кусочек сахара в чай серебряными щипцами, элегантно держа их в своих пальчиках. Она мирно разговаривает с Салли Брютон, и он увидит, как она подходит к дому, как доброжелательно относятся к ней самые интересные люди в Чарльстоне. Он возьмет ее руку и поцелует ее, и щипцы выпадут у нее из руки, но это будет не важно… Или что они будут сидеть вдвоем с мисс Элеонорой после ужина в креслах перед огнем, так уютно вместе, рядом со свободным местом, дожидающимся его. Только однажды она представила поездку на плантацию; Скарлетт не знала, как она выглядела теперь, ведь солдаты Шермана сожгли ее. В мечтах она и мисс Элеонора приезжали в милой зеленой лодке с горами кексов и шампанским, покоясь на шелковых подушках, держа над собой яркие цветастые зонтики от солнца. Ретт, смеясь, бежал к ним с распростертыми объятиями. Но потом все исчезло в пустоте. Ретт ненавидел пикники. Он говорил, что можно жить в пещере, если собираться есть, сидя на земле, как животные, вместо стола и стульев, как цивилизованные люди.
Безусловно, она никогда не думала о возможности такого вот появления: раздавленной среди коробок и бочек Бог знает чего, на паршивой лодке, пахнущей непонятно чем.
Теперь, когда она была вдалеке от города, она больше беспокоилась о раздражении Ретта, нежели о блуждающем янки. Что если он просто скажет лодочнику повернуть назад и отвезти ее домой?
Гребцы опускали весла только, чтобы направлять лодку, невидимое, мощное течение прилива несло ее. Скарлетт нетерпеливо посматривала на берега широкой реки. Ей казалось, что они вовсе не движутся. Все было одинаково: широкие просторы высокой травы проплывали так медленно — ох, так медленно — в течении прилива, а сзади них плотный лес был завешен неподвижным занавесом испанского мха. Все было так тихо. Почему, ради всего святого, не пели птицы? И почему уже темнее?
Пошел дождь.
Задолго до того, как весла стали подгребать к левому берегу, она промокла до костей и дрожала и телом и душой. Стук носа лодки о причал вывел ее из оцепенения. Через завесу дождя она увидела фигуру в непромокаемом костюме, освещенную горящим факелом. Лица не было видно под капюшоном.
— Кинь мне трос, — наклонился вперед Ретт, протягивая одну руку. — Хорошая поездка, ребята?
Скарлетт оттолкнулась от ближайшего ящика, чтобы подняться. Ее ноги затекли, она упала назад, опрокидывая с шумом верхнюю коробку.
— Какого черта? — Ретт поймал канат с петлей и надел его на утку на причале. — Бросай трос с кормы, откуда такой шум? Вы что, пьяны?
— Нет сэр, мистер Ретт, — хором ответили лодочники.
Они заговорили впервые после того, как вышли из дока в Чарльстоне. Один из них показал на двух женщин на корме баржи.
— Боже мой! — сказал Ретт.
Глава 17
Миссис Саваж закричала и швырнула в него книгой. Он выскочил на веранду, прежде чем ее муж успел прибежать в спальню.
Янки! Вдруг всем стало страшно. Одинокие женщины боялись за себя и за своих мужей, потому что если мужчина нанесет травму солдату Союза, то его посадят в тюрьму или повесят.
Следующие две ночи солдат появлялся в женских спальнях. На третью ночь не лунный свет разбудил Феодосию Хардинг, а прикосновение теплой руки к покрывалу над ее грудью. Когда она открыла глаза, перед ней была темнота. Но она чувствовала сдерживаемое дыхание, затаенное присутствие человека. Она закричала, затем упала в обморок от страха. Никто не знал, что может произойти дальше. Феодосию отослали к кузинам в Саммервиль. Все говорили, что она была в тяжелом нервном состоянии, близком к идиотизму, добавляли злые языки.
Делегация Чарльстонских мужчин отправилась в командование армии с престарелым адвокатом Иозефом Ансоном. Они собрались патрулировать старую часть города. Если они встретят незваного гостя, то они будут разбираться с ним сами.
Командование согласилось с патрулированием, но предупредило, что если солдат Союзной армии пострадает, то ответственный за это человек или группа людей будут наказаны. Они не хотят, чтоб под предлогом защиты чарльстонских женщин совершались нападения на солдат Северной армии.
Все страхи Скарлетт волной нахлынули на нее. Она стала пренебрежительно относиться к оккупационным войскам, как и все в Чарльстоне, она не замечала их, вела себя, будто их и вовсе не было, и они убирались с ее пути, когда она выходила на дорожку рядом с домом, чтобы пойти на рынок или нанести визит. Теперь же она боялась всякой голубой формы. Любой мог быть полуночным незваным гостем. Она легко представляла его, фигуру человека, выступающую из темноты.
Ее преследовали страшные сны, скорее, воспоминания. Снова и снова она видела мародера-янки, пришедшего в Тару, чувствовала резкий запах, видела его грязные, волосатые руки, перебирающие содержимое маминой шкатулки, его красные глаза, горящие от жестокости, похотливо смотрящие на нее, его рот с выбитыми зубами, влажный и скривившийся в плотоядном оскале. Она застрелила его, уничтожила глаза и рот в фонтане крови, кусочков костей и липких комочков его мозгов.
Она никогда не сможет забыть грохот выстрела, призрачно-красные брызги и ее неистовый триумф.
Ах, если бы только у нее был пистолет, чтобы защитить себя и мисс Элеонору от янки!
Но в доме не было оружия. Она обыскала полочки и ящики, гардеробы и бельевые шкафы, даже полки с книгами в библиотеке. Она была беззащитна. В первый раз в своей жизни она почувствовала себя слабой, неспособной посмотреть в лицо опасности и преодолеть ее. Это ее чуть не сломало. Она умоляла Элеонору Батлер послать записку Ретту.
Элеонора медлила. Да, да, она пошлет ему весточку. Да, она напишет ему, что сказала Алиса о громадных размерах и о блеске лунного света в его нечеловеческих глазах. Да, она напомнит ему, что она и Скарлетт — две одинокие женщины, остающиеся в доме на ночь, когда все слуги, кроме старика Маниго и Панси, маленькой и слабой девушки, расходятся после ужина по домам. Да, она срочно напишет записку и передаст ее со следующей же лодкой, что привезет дичь с плантации.
— Но когда это будет, мисс Элеонора? Ретт должен приехать сейчас! Это дерево магнолии — практически лестница, ведущая от земли на веранду напротив наших комнат!
Она для большей выразительности трясла руку миссис Батлер. Элеонора похлопала ее по руке.
— Скоро, дорогая, это должно произойти очень скоро. У нас не было уток уже целый месяц, а жареная утка — мое любимое блюдо. Ретт знает это. Кроме того, все теперь будет в порядке. Росс и его друзья будут патрулировать улицы по ночам.
«Росс! — про себя вскрикнула Скарлетт. — Что может сделать пьяница вроде Росса Батлера? Или любой другой чарльстонский мужчина? Большинство из них — либо старики, либо калеки или еще мальчики. Если бы от них была какая-нибудь польза, они бы не проиграли эту дурацкую войну. Почему кто-то должен доверять им сражаться с янки теперь?»
Какое-то время казалось, что патрули помогли. Перестали поступать сообщения о непрошеных гостях, и все успокоились. Скарлетт устроила первый приемный день, на который пришло так много приглашенных, что тетя Элали жаловалась, что не всем хватило пирога. Элеонора Батлер порвала записку, которую она написала Ретту. Люди ходили в церковь, ходили по магазинам, играли в вист, проветривали свои вечерние платья и занимались их починкой перед началом Сезона.
Скарлетт вернулась после своих утренних визитов с горящими щеками от быстрой ходьбы.
— Где миссис Батлер? — спросила она Маниго.
Узнав, что она на кухне, Скарлетт побежала в дальнюю часть дома.
Элеонора Батлер взглянула на вбежавшую Скарлетт.
— Хорошие новости, Скарлетт! Я получила сегодня утром письмо от Роемари. Она будет дома послезавтра.
— Лучше послать ей телеграмму, чтобы она осталась, — резко сказала Скарлетт. Ее голос был хриплым, лишенным эмоций. — Янки добрались до Гарриет Мэдисон прошлой ночью. Я только что услышала.
Она посмотрела на стол рядом с миссис Батлер.
— Утки? Вы ощипываете уток! Лодка с плантации пришла! Я смогу поехать на ней на плантацию, чтобы привезти Ретта.
— Ты не сможешь поехать одна с четырьмя мужчинами на этой лодке, Скарлетт.
— Я возьму Панси, хочет она этого или нет. Вот, дайте мне сумку и немного этих пирожных. Я хочу есть. Я съем их по дороге.
— Но, Скарлетт…
— Никаких «но», мисс Элеонора. Просто передайте мне эти пирожные. Я еду.
«Что я делаю? — подумала Скарлетт почти в панике. — Я не должна так мчаться, Ретт рассердится на меня. И я, должно быть, выгляжу ужасно. Это и так плохо, что я показываюсь там, где не должна, по крайней мере, я могла бы выглядеть получше. Я планировала нашу встречу совсем по-другому».
Она тысячу раз думала о том, как это будет выглядеть, когда она увидит в следующий раз Ретта. Иногда она воображала, что он приедет домой поздно, она будет в своей расстегнутой ночной рубашке с распущенными волосами перед отходом ко сну. Ретт всегда любил ее волосы, он говорил, что они живые, иногда раньше он расчесывал их, наблюдая голубые электрические искорки.
Часто она представляла себя за чайным столиком, бросающей кусочек сахара в чай серебряными щипцами, элегантно держа их в своих пальчиках. Она мирно разговаривает с Салли Брютон, и он увидит, как она подходит к дому, как доброжелательно относятся к ней самые интересные люди в Чарльстоне. Он возьмет ее руку и поцелует ее, и щипцы выпадут у нее из руки, но это будет не важно… Или что они будут сидеть вдвоем с мисс Элеонорой после ужина в креслах перед огнем, так уютно вместе, рядом со свободным местом, дожидающимся его. Только однажды она представила поездку на плантацию; Скарлетт не знала, как она выглядела теперь, ведь солдаты Шермана сожгли ее. В мечтах она и мисс Элеонора приезжали в милой зеленой лодке с горами кексов и шампанским, покоясь на шелковых подушках, держа над собой яркие цветастые зонтики от солнца. Ретт, смеясь, бежал к ним с распростертыми объятиями. Но потом все исчезло в пустоте. Ретт ненавидел пикники. Он говорил, что можно жить в пещере, если собираться есть, сидя на земле, как животные, вместо стола и стульев, как цивилизованные люди.
Безусловно, она никогда не думала о возможности такого вот появления: раздавленной среди коробок и бочек Бог знает чего, на паршивой лодке, пахнущей непонятно чем.
Теперь, когда она была вдалеке от города, она больше беспокоилась о раздражении Ретта, нежели о блуждающем янки. Что если он просто скажет лодочнику повернуть назад и отвезти ее домой?
Гребцы опускали весла только, чтобы направлять лодку, невидимое, мощное течение прилива несло ее. Скарлетт нетерпеливо посматривала на берега широкой реки. Ей казалось, что они вовсе не движутся. Все было одинаково: широкие просторы высокой травы проплывали так медленно — ох, так медленно — в течении прилива, а сзади них плотный лес был завешен неподвижным занавесом испанского мха. Все было так тихо. Почему, ради всего святого, не пели птицы? И почему уже темнее?
Пошел дождь.
Задолго до того, как весла стали подгребать к левому берегу, она промокла до костей и дрожала и телом и душой. Стук носа лодки о причал вывел ее из оцепенения. Через завесу дождя она увидела фигуру в непромокаемом костюме, освещенную горящим факелом. Лица не было видно под капюшоном.
— Кинь мне трос, — наклонился вперед Ретт, протягивая одну руку. — Хорошая поездка, ребята?
Скарлетт оттолкнулась от ближайшего ящика, чтобы подняться. Ее ноги затекли, она упала назад, опрокидывая с шумом верхнюю коробку.
— Какого черта? — Ретт поймал канат с петлей и надел его на утку на причале. — Бросай трос с кормы, откуда такой шум? Вы что, пьяны?
— Нет сэр, мистер Ретт, — хором ответили лодочники.
Они заговорили впервые после того, как вышли из дока в Чарльстоне. Один из них показал на двух женщин на корме баржи.
— Боже мой! — сказал Ретт.
Глава 17
Ты чувствуешь себя получше теперь? — Ретт контролировал свой голос.
Скарлетт онемело кивнула. Она была завернута в одеяло, одетая в рабочую рубашку Ретта, и сидела на табуретке перед огнем, опустив ноги в таз с горячей водой.
— Как у тебя, Панси? Служанка Скарлетт, на другом табурете, в таком же коконе из одеяла, ухмыльнулась и объявила, что она в порядке, только ужасно голодна.
Ретт довольно засмеялся:
— И я тоже. Когда вы высохнете, мы поедим.
Скарлетт поплотнее закуталась в одеяло. «Он слишком любезен, я видела его таким до этого, но потом окажется, что он зол, как черт знает кто. Это все из-за Панси он так себя ведет, а когда она уйдет, он набросится на меня. Может сказать, что мне нужно, чтобы она осталась со мной, но для чего? Я уже раздета и не могу одеться, пока платье не высохнет, а это неизвестно когда будет с таким дождем на улице и сыростью в комнате. Как может Ретт жить в таком ужасном месте?»
Комната, в которой они сидели, была освещена только светом очага. Это был огромный прямоугольник, наверное, двадцать футов каждая стена, с утрамбованным земляным полом и с испачканными стенами, у которых осыпалась вся штукатурка. В ней пахло дешевым виски и соком жевательного табака, жженым деревом и тканью. Единственной мебелью был набор грубых табуреток и скамеек, плюс разбросанные повсюду погнутые плевательницы. Каминная доска над широким очагом и дверные и оконные рамы выглядели каким-то Недоразумением. Они были сделаны из сосны, с красивым рисунком и покрашены лаком до золотисто-коричневого цвета. В углу была крутая лестница с расщепленными деревянными ступеньками и наклонившимися, ненадежными перилами. Одежда Скарлетт и Панси висела вдоль них. Белое нижнее белье время от времени развевалось, захваченное сквозняком, как привидение, скрывающееся в тени.
— Почему ты не осталась в Чарльстоне, Скарлетт? Ужин был закончен, и Панси отправили спать вместе с черной старушкой, которая готовила для Ретта. Скарлетт выпрямила плечи.
— Твоя мама не хотела тебя отвлекать в этом раю, — она с отвращением оглядела комнату. — Но мне кажется, ты должен знать, что происходит. Солдат-янки влезает по ночам в спальни дам и ощупывает их. Одна девушка
лишилась рассудка, и ее услали из города.
Она пыталась разгадать, что выражало его лицо, но не могла. Он молча смотрел на нее, будто ожидал чего-то.
— Тебя не волнует, что твоя мать и я можем быть убиты в постели или еще что похуже?
Уголки губ Ретта опустились вниз в иронической улыбке.
— Правильно ли я расслышал? Девственная застенчивость у женщины, которая проехала в повозке через всю армию янки, только потому, что она была на ее пути? Оставь это, Скарлетт. Ты всегда говорила правду. Почему ты приехала под дождем в такую даль? Ты надеялась заключить меня в объятия светлой любви? Этот ли способ порекомендовал тебе дядя Генри, чтобы я возобновил оплату твоих счетов?
— О чем ты говоришь, Ретт Батлер? Причем здесь дядя Генри?
— Такое убедительное неведение! Я восхищаюсь тобой. Не думаешь ли ты, что я поверю на мгновение, что твой коварный старый адвокат не уведомил тебя, когда я прекратил высылать деньги в Атланту? Я слишком хорошо отношусь к Генри Гамильтону, чтобы поверить в такую халатность.
— Прекратил высылку денег? Ты не можешь сделать этого! Ноги Скарлетт стали ватными. Ретт не предполагал этого. Что станет с ней? Дом на Пич-стрит — тонны угля, чтобы обогревать его, слуги, чтобы убираться, готовить, мыть, присматривать за садом и лошадьми, чистить кареты, еда для всех них. Да это стоит целое состояние! Как бы дядя Генри мог платить по счетам? Он использует ее деньги. Нет, этого не может быть. Она едва ползала, работая в поле, чтобы не голодать, с пустым животом, в ободранных ботинках, с разламывающейся спиной и кровоточащими руками. Она отбросила всю свою гордость, забыла все, чему ее учили, делала бизнес с низкими людьми, недостойными даже того, чтобы на них плюнуть, планировала и хитрила, работала день и ночь ради своих денег. Она не могла их лишиться. Они ее. Это было все, что она имела.
— Ты не можешь забрать мои деньги! — хотела закричать она. Но вместо крика раздался надломленный шепот.
Он засмеялся.
— Я ничего не брал у тебя, моя любимая. Я только перестал добавлять свои. Раз ты живешь в моем доме в Чарльстоне, нет никакого смысла содержать пустой дом в Атланте. Конечно, если бы ты вернулась туда, он перестал бы быть пустым. Тогда бы я почувствовал себя обязанным снова платить за него.
Ретт подошел к огню, чтобы рассмотреть ее лицо в свете пламени. Его вызывающая улыбка исчезла, а лоб озадаченно нахмурился.
— Ты действительно не знала? Держись, Скарлетт, я принесу тебе бренди. Ты выглядишь так, будто собираешься потерять сознание.
Ему пришлось поддерживать ее руки своей, когда она подносила стакан ко рту. Она дрожала. Когда стакан опустел, он бросил его на пол и стал разминать ее руки, пока они не согрелись и не перестали трястись.
— Теперь скажи мне правду, действительно ли солдат залезает в спальни?
— Ретт, ты ведь не имел это в виду? Ты не перестанешь посылать деньги в Атланту?
— Черт с ними, с деньгами, Скарлетт, я задал тебе вопрос.
— Черт с тобой, — сказала она, — я тоже спросила тебя.
— Я должен был знать, что раз упомянуты деньги, ты не будешь способна говорить о чем-нибудь еще. Хорошо, я пошлю их Генри. Теперь ты ответишь мне?
— Ты клянешься?
— Клянусь.
— Завтра?
— Да! Да, черт возьми, завтра. Теперь, раз и навсегда, что за история с солдатом-янки?
Вздох облегчения Скарлетт, казалось, будет длиться вечно. Затем она набрала воздуха в легкие и рассказала ему все, что она знала о ночном госте.
— Ты говоришь Алиса Саваж видела его обмундирование?
— Да, — ответила Скарлетт. Затем она злорадно добавила:
— Ему наплевать, какого они возраста. Он, может быть, в эту минуту насилует твою мать.
Ретт стиснул свои руки.
— Я должен был удушить тебя, Скарлетт. Мир стал бы от этого лучше.
Он расспрашивал ее почти целый час, пока не выпытал у нее все, что она слышала.
— Очень хорошо, — сказал он, — мы тронемся завтра, как только повернет прилив.
Он подошел к двери и распахнул ее.
— Хорошо, небо чистое. Будет легко ехать.
Скарлетт видела его силуэт на фоне звездного неба. Была видна луна. Она устало поднялась. Туман от реки покрывал землю. Свет луны придавал ей беловатый оттенок, и на мгновение она подумала, что земля покрыта снегом. Клочья тумана обволакивали ноги Ретта, потом заползли в комнату. Он закрыл дверь и повернулся. Без лунного света комната казалась очень темной, пока не зажглась и не осветила снизу подбородок и нос Ретта спичка. Он прикоснулся ею к фитилю лампы, и Скарлетт смогла увидеть его лицо. Скарлетт страстно желала его. Он накрыл лампу стеклянным колпаком и поднял ее высоко.
— Пойдем со мною. Наверху есть комната, где ты можешь поспать.
Она была почти такая же примитивная, как и нижняя комната. На высокой кровати лежали толстые матрасы, подушки и яркое шерстяное одеяло на хрустящих простынях. Скарлетт не посмотрела на остальную мебель. Она сбросила с себя одеяло, взобралась по ступенькам в кровать.
Он некоторое время постоял, прежде чем выйти из комнаты. Она прислушалась к его шагам. Нет, он не пошел вниз, он будет рядом с ней. Скарлетт улыбнулась и заснула.
Кошмар начался, как и всегда, туманом. Прошло много лет с тех пор, как Скарлетт видела этот сон последний раз, но ее бессознательный ум вспомнил даже, как развивается сон, и она стала крутиться, биться, страшась того, что наступит. Затем она опять бежала, стук ее напряженного сердца отдавался у нее в ушах, она прорывалась через плотный белый туман, который окутывал холодными завитушками ее шею, ноги и руки. Ей было холодно, смертельно холодно, она хотела есть, и ей было страшно. Он был все тот же» он всегда был одинаковым, и каждый раз хуже предыдущего, как будто ужас, голод и холод нарастали, становились сильнее.
И все же он не был тем же. Так как в прошлом она бежала и видела что-то неизвестное, незнакомое впереди, а теперь она могла различить сквозь пелену тумана широкую спину Ретта, постоянно уходящую от нее. И она знала, что он был именно то, что она искала, и что, когда она его настигнет, сон потеряет свою силу и исчезнет и никогда больше не возвратится. Она бежала и бежала, но он всегда был далеко впереди, все время, повернувшись к ней спиной. Затем туман стал гуще, и он стал исчезать, а она закричала: «Ретт… Ретт… Ретт… Ретт… Ретт…»
— Тише, тише. Тебе снится, это сон.
— Ретт…
— Да, я здесь. Тише. Все в порядке.
Сильные руки подняли ее и прижали к себе, наконец, она была в тепле и сохранности. Скарлетт наполовину проснулась от толчка. Тумана не было. Вместо него стоящая на столе лампа бросала дрожащие отблески на лицо Ретта, склоненное к ней.
— Ах. Ретт, — заплакала она. — Это было так ужасно.
— Старый сон?
— Да, да, почти что. Было что-то другое в нем, но я не могу вспомнить… Мне было холодно и хотелось есть, я ничего не могла видеть из-за тумана, и я была так испугана, Ретт, это было ужасно.
Он крепко прижал ее, и его голос вибрировал в его твердой груди.
— Конечно, тебе хотелось есть и было холодно. Этот ужин был слишком легким, и ты сбросила одеяла. Я накрою тебя, и ты хорошо поспишь.
Он уложил ее.
— Не оставляй меня. Он вернется.
Ретт расправил одеяла.
— На завтрак будет много пирожных, мамалыги и масла. Подумай об этом и о деревенской ветчине и свежих яйцах, и ты будешь спать, как дитя. Ты всегда была хорошим едоком, Скарлетт.
Его голос был веселым и усталым. Она закрыла свои тяжелые веки.
— Ретт… — произнесла он сонно.
Он остановился в дверях, закрывая рукой лампу.
— Да, Скарлетт!
— Спасибо, что ты пришел разбудить меня. Как ты узнал?
— Ты кричала так громко, что могли вылететь стекла.
Последний звук, который она услышала, был его теплый, нежный смех. Он был как колыбельная песенка.
Как и предсказал Ретт, Скарлетт съела необычайно огромный завтрак, прежде чем увиделась с ним.
— Он встал до рассвета, — сказала ей повариха. — Он постоянно встает до рассвета.
Она посмотрела на Скарлетт с нескрываемым любопытством.
«Я должна наказать ее за эту дерзость», — подумала Скарлетт, но она была довольна, что не смогла выдавить из себя раздражение. Ретт обнимал ее, успокаивал ее, даже посмеялся над ней, как он делал, пока все не пошло вверх тормашками. Она была права, что приехала на плантацию. Она должна была сделать это раньше, вместо того, чтобы терять время за чаепитием в гостях.
Солнечный свет заставил ее прищурить глаза, когда она вышла из дому. Солнце было уже яркое и теплое, хотя было очень рано. Она приставила руку к глазам и осмотрелась вокруг.
Слабый вздох был ее первой реакцией. Кирпичная терраса у нее под ногами простиралась влево на сотню футов. Разбитая, почерневшая, поросшая травой, она была рамкой для обуглившихся руин. Зазубренные остовы стен и каминов — все, что осталось от некогда великолепного имения. Горы почерневших кирпичей между кусками стен были останавливающими сердце напоминаниями об армии Шермана.
У Скарлетт заныло сердце. Это было домом, жизнью Ретта — потерянными навсегда до того, как он мог вернуться и потребовать это себе.
Ничто в ее жизни не было так ужасно, как это. Она никогда не узнает, какую боль он пережил, и до сих пор чувствует сотни раз в день, когда видит руины своего дома. Не удивительно, что он решил построить его заново, найти, вернуть все, что может, из старого достояния.
Она может помочь ему! Разве она сама не вспахивала, не засевала и не собирала урожай на полях Тары? Да, она может держать пари, что Ретт не отличит хорошего зерна кукурузы для посева от плохого. Она была бы горда, если бы помогла ему, ведь она знает, как много это значит, какая это победа над грабителями, когда земля возрождается новой нежной порослью. Я все понимаю, я могу чувствовать, что он чувствует, я могу работать вместе с ним. Меня не пугает земляной пол. Нет, если Ретт со мной. Где же он? Я должна сказать ему это!
Скарлетт отвернулась от сгоревшего дома и очутилась перед пейзажем, похожего на который не видела за всю свою жизнь. Кирпичная терраса вела на покрытый травой цветник, который спускался к глади озер, напоминающих крылья гигантской бабочки. Масштаб был так совершенен, так пропорционален, что огромные растения казались меньше, и все вместе выглядело, как ковер, постеленный на улице. Буйная трава покрыта солнцем спокойствия, гармонического соединения природы с человеком. Вдалеке птичка пела затяжную мелодию, как бы празднуя что-то.
— Ах, как мило! — сказала она вслух.
Движение слева от нижней террасы привлекло внимание Скарлетт. Это, скорее всего, Ретт. Она принялась бежать. Вниз по террасам — от беге под горку скорость ее увеличилась и она почувствовала пьянящую, одурманивающую радость свободы, она засмеялась и распростерла руки — птица или бабочка вот-вот взлетящая в голубое-голубое небо.
У нее захватило дыхание, когда она добежала до места, где стоял Ретт и наблюдал за ней. Скарлетт глубоко дышала, держа руку у себя на груди, пока к ней не вернулось нормальное дыхание.
— Я никогда еще так не веселилась! — сказала она. — Какое чудесное место, Ретт. Не удивительно, что ты его любишь. Бегал ли ты вниз по лужайке, когда был маленький? Чувствовал ли ты, что можешь летать? Ах, мой дорогой, как ужасно видеть пожарище! У меня разбито сердце из-за тебя, я бы хотела убить всех до одного янки на земле! Ах, Ретт, я так много хочу рассказать тебе. Все вернется назад, как трава. Я понимаю, я действительно понимаю то, что ты делаешь.
Ретт странно посмотрел на нее, с опаской.
— Что ты «понимаешь», Скарлетт?
— Почему ты здесь, а не в городе. Почему тебе надо оживить плантацию. Покажи мне, что ты сделал, что сбираешься делать.
Лицо Ретта осветилось, и он показал на ряды растений позади него.
— Они сгорели, — сказал он, — но они не умерли. Кажется, что они даже набрали больше сил: пепел, наверное, дал им что-то нужное. Я должен это выяснить. Мне еще много чему нужно учиться.
Скарлетт взглянула на низкие, обрубленные остатки деревьев. Она не знала таких темно-зеленых блестящих листьев.
— Какой это сорт дерева? У вас растут здесь персиковые деревья?
— Это не деревья, Скарлетт, это кустарник камелии. Первые в Америке были посажены здесь, в Дамор Лэндинге. Это их отростки, около трех сотен.
— Что ты хочешь сказать, что это цветы?
— Конечно. Самый близкий к совершенству цветок на свете. Китайцы преклоняются перед ними.
— Но ты не можешь есть цветы. Что ты растишь для урожая?
— Я не могу думать об урожае. Мне надо спасти сотни акров сада.
— Ты с ума сошел, Ретт. Для чего нужен цветочный сад? Ты можешь растить что-нибудь на продажу. Я знаю, что хлопок не растет в этой местности, но должна же быть какая-нибудь культура, приносящая хорошие деньги. В Таре мы используем каждый фут земли. Ты мог бы засадить все прямо до стен. Все, что тебе надо сделать, — это вспахать и бросить семена, побеги взойдут у тебя раньше, чем ты успеешь уйти с поля.
Она нетерпеливо взглянула на него, готовая поделиться с ним своим трудно приобретенным опытом.
— Ты варвар, Скарлетт, — тяжело сказал Ретт, — иди в дом и прикажи Панси приготовиться. Встретимся у пристани.
Что она сделала не так? Одну минуту он был полон жизни и возбуждения, но внезапно все улетучилось, и он стал чужим. Странный он. Она никогда не будет его понимать, даже если доживет до ста лет. Она быстрым шагом направилась по зеленым террасам к дому, не замечая окружающую ее красоту.
Лодка, что причалила к мосткам, сильно отличалась от непривлекательной баржи, которая привезла на плантацию Скарлетт и Панси. Это был коричневый шлюп с медными фитингами и позолоченной витой полоской вдоль борта. За ним на реке стоял другой корабль, который Скарлетт предпочла бы с большим удовольствием: он был в пять раз больше шлюпа, у него было две палубы, с бело-синей окантовкой по борту и ярко-красное колесо на корме. Весело окрашенные флажки были натянуты между его мачтами, а ярко одетые мужчины и женщины толпились у поручней на обеих палубах. Он выглядел праздничным и веселым.
Скарлетт онемело кивнула. Она была завернута в одеяло, одетая в рабочую рубашку Ретта, и сидела на табуретке перед огнем, опустив ноги в таз с горячей водой.
— Как у тебя, Панси? Служанка Скарлетт, на другом табурете, в таком же коконе из одеяла, ухмыльнулась и объявила, что она в порядке, только ужасно голодна.
Ретт довольно засмеялся:
— И я тоже. Когда вы высохнете, мы поедим.
Скарлетт поплотнее закуталась в одеяло. «Он слишком любезен, я видела его таким до этого, но потом окажется, что он зол, как черт знает кто. Это все из-за Панси он так себя ведет, а когда она уйдет, он набросится на меня. Может сказать, что мне нужно, чтобы она осталась со мной, но для чего? Я уже раздета и не могу одеться, пока платье не высохнет, а это неизвестно когда будет с таким дождем на улице и сыростью в комнате. Как может Ретт жить в таком ужасном месте?»
Комната, в которой они сидели, была освещена только светом очага. Это был огромный прямоугольник, наверное, двадцать футов каждая стена, с утрамбованным земляным полом и с испачканными стенами, у которых осыпалась вся штукатурка. В ней пахло дешевым виски и соком жевательного табака, жженым деревом и тканью. Единственной мебелью был набор грубых табуреток и скамеек, плюс разбросанные повсюду погнутые плевательницы. Каминная доска над широким очагом и дверные и оконные рамы выглядели каким-то Недоразумением. Они были сделаны из сосны, с красивым рисунком и покрашены лаком до золотисто-коричневого цвета. В углу была крутая лестница с расщепленными деревянными ступеньками и наклонившимися, ненадежными перилами. Одежда Скарлетт и Панси висела вдоль них. Белое нижнее белье время от времени развевалось, захваченное сквозняком, как привидение, скрывающееся в тени.
— Почему ты не осталась в Чарльстоне, Скарлетт? Ужин был закончен, и Панси отправили спать вместе с черной старушкой, которая готовила для Ретта. Скарлетт выпрямила плечи.
— Твоя мама не хотела тебя отвлекать в этом раю, — она с отвращением оглядела комнату. — Но мне кажется, ты должен знать, что происходит. Солдат-янки влезает по ночам в спальни дам и ощупывает их. Одна девушка
лишилась рассудка, и ее услали из города.
Она пыталась разгадать, что выражало его лицо, но не могла. Он молча смотрел на нее, будто ожидал чего-то.
— Тебя не волнует, что твоя мать и я можем быть убиты в постели или еще что похуже?
Уголки губ Ретта опустились вниз в иронической улыбке.
— Правильно ли я расслышал? Девственная застенчивость у женщины, которая проехала в повозке через всю армию янки, только потому, что она была на ее пути? Оставь это, Скарлетт. Ты всегда говорила правду. Почему ты приехала под дождем в такую даль? Ты надеялась заключить меня в объятия светлой любви? Этот ли способ порекомендовал тебе дядя Генри, чтобы я возобновил оплату твоих счетов?
— О чем ты говоришь, Ретт Батлер? Причем здесь дядя Генри?
— Такое убедительное неведение! Я восхищаюсь тобой. Не думаешь ли ты, что я поверю на мгновение, что твой коварный старый адвокат не уведомил тебя, когда я прекратил высылать деньги в Атланту? Я слишком хорошо отношусь к Генри Гамильтону, чтобы поверить в такую халатность.
— Прекратил высылку денег? Ты не можешь сделать этого! Ноги Скарлетт стали ватными. Ретт не предполагал этого. Что станет с ней? Дом на Пич-стрит — тонны угля, чтобы обогревать его, слуги, чтобы убираться, готовить, мыть, присматривать за садом и лошадьми, чистить кареты, еда для всех них. Да это стоит целое состояние! Как бы дядя Генри мог платить по счетам? Он использует ее деньги. Нет, этого не может быть. Она едва ползала, работая в поле, чтобы не голодать, с пустым животом, в ободранных ботинках, с разламывающейся спиной и кровоточащими руками. Она отбросила всю свою гордость, забыла все, чему ее учили, делала бизнес с низкими людьми, недостойными даже того, чтобы на них плюнуть, планировала и хитрила, работала день и ночь ради своих денег. Она не могла их лишиться. Они ее. Это было все, что она имела.
— Ты не можешь забрать мои деньги! — хотела закричать она. Но вместо крика раздался надломленный шепот.
Он засмеялся.
— Я ничего не брал у тебя, моя любимая. Я только перестал добавлять свои. Раз ты живешь в моем доме в Чарльстоне, нет никакого смысла содержать пустой дом в Атланте. Конечно, если бы ты вернулась туда, он перестал бы быть пустым. Тогда бы я почувствовал себя обязанным снова платить за него.
Ретт подошел к огню, чтобы рассмотреть ее лицо в свете пламени. Его вызывающая улыбка исчезла, а лоб озадаченно нахмурился.
— Ты действительно не знала? Держись, Скарлетт, я принесу тебе бренди. Ты выглядишь так, будто собираешься потерять сознание.
Ему пришлось поддерживать ее руки своей, когда она подносила стакан ко рту. Она дрожала. Когда стакан опустел, он бросил его на пол и стал разминать ее руки, пока они не согрелись и не перестали трястись.
— Теперь скажи мне правду, действительно ли солдат залезает в спальни?
— Ретт, ты ведь не имел это в виду? Ты не перестанешь посылать деньги в Атланту?
— Черт с ними, с деньгами, Скарлетт, я задал тебе вопрос.
— Черт с тобой, — сказала она, — я тоже спросила тебя.
— Я должен был знать, что раз упомянуты деньги, ты не будешь способна говорить о чем-нибудь еще. Хорошо, я пошлю их Генри. Теперь ты ответишь мне?
— Ты клянешься?
— Клянусь.
— Завтра?
— Да! Да, черт возьми, завтра. Теперь, раз и навсегда, что за история с солдатом-янки?
Вздох облегчения Скарлетт, казалось, будет длиться вечно. Затем она набрала воздуха в легкие и рассказала ему все, что она знала о ночном госте.
— Ты говоришь Алиса Саваж видела его обмундирование?
— Да, — ответила Скарлетт. Затем она злорадно добавила:
— Ему наплевать, какого они возраста. Он, может быть, в эту минуту насилует твою мать.
Ретт стиснул свои руки.
— Я должен был удушить тебя, Скарлетт. Мир стал бы от этого лучше.
Он расспрашивал ее почти целый час, пока не выпытал у нее все, что она слышала.
— Очень хорошо, — сказал он, — мы тронемся завтра, как только повернет прилив.
Он подошел к двери и распахнул ее.
— Хорошо, небо чистое. Будет легко ехать.
Скарлетт видела его силуэт на фоне звездного неба. Была видна луна. Она устало поднялась. Туман от реки покрывал землю. Свет луны придавал ей беловатый оттенок, и на мгновение она подумала, что земля покрыта снегом. Клочья тумана обволакивали ноги Ретта, потом заползли в комнату. Он закрыл дверь и повернулся. Без лунного света комната казалась очень темной, пока не зажглась и не осветила снизу подбородок и нос Ретта спичка. Он прикоснулся ею к фитилю лампы, и Скарлетт смогла увидеть его лицо. Скарлетт страстно желала его. Он накрыл лампу стеклянным колпаком и поднял ее высоко.
— Пойдем со мною. Наверху есть комната, где ты можешь поспать.
Она была почти такая же примитивная, как и нижняя комната. На высокой кровати лежали толстые матрасы, подушки и яркое шерстяное одеяло на хрустящих простынях. Скарлетт не посмотрела на остальную мебель. Она сбросила с себя одеяло, взобралась по ступенькам в кровать.
Он некоторое время постоял, прежде чем выйти из комнаты. Она прислушалась к его шагам. Нет, он не пошел вниз, он будет рядом с ней. Скарлетт улыбнулась и заснула.
Кошмар начался, как и всегда, туманом. Прошло много лет с тех пор, как Скарлетт видела этот сон последний раз, но ее бессознательный ум вспомнил даже, как развивается сон, и она стала крутиться, биться, страшась того, что наступит. Затем она опять бежала, стук ее напряженного сердца отдавался у нее в ушах, она прорывалась через плотный белый туман, который окутывал холодными завитушками ее шею, ноги и руки. Ей было холодно, смертельно холодно, она хотела есть, и ей было страшно. Он был все тот же» он всегда был одинаковым, и каждый раз хуже предыдущего, как будто ужас, голод и холод нарастали, становились сильнее.
И все же он не был тем же. Так как в прошлом она бежала и видела что-то неизвестное, незнакомое впереди, а теперь она могла различить сквозь пелену тумана широкую спину Ретта, постоянно уходящую от нее. И она знала, что он был именно то, что она искала, и что, когда она его настигнет, сон потеряет свою силу и исчезнет и никогда больше не возвратится. Она бежала и бежала, но он всегда был далеко впереди, все время, повернувшись к ней спиной. Затем туман стал гуще, и он стал исчезать, а она закричала: «Ретт… Ретт… Ретт… Ретт… Ретт…»
— Тише, тише. Тебе снится, это сон.
— Ретт…
— Да, я здесь. Тише. Все в порядке.
Сильные руки подняли ее и прижали к себе, наконец, она была в тепле и сохранности. Скарлетт наполовину проснулась от толчка. Тумана не было. Вместо него стоящая на столе лампа бросала дрожащие отблески на лицо Ретта, склоненное к ней.
— Ах. Ретт, — заплакала она. — Это было так ужасно.
— Старый сон?
— Да, да, почти что. Было что-то другое в нем, но я не могу вспомнить… Мне было холодно и хотелось есть, я ничего не могла видеть из-за тумана, и я была так испугана, Ретт, это было ужасно.
Он крепко прижал ее, и его голос вибрировал в его твердой груди.
— Конечно, тебе хотелось есть и было холодно. Этот ужин был слишком легким, и ты сбросила одеяла. Я накрою тебя, и ты хорошо поспишь.
Он уложил ее.
— Не оставляй меня. Он вернется.
Ретт расправил одеяла.
— На завтрак будет много пирожных, мамалыги и масла. Подумай об этом и о деревенской ветчине и свежих яйцах, и ты будешь спать, как дитя. Ты всегда была хорошим едоком, Скарлетт.
Его голос был веселым и усталым. Она закрыла свои тяжелые веки.
— Ретт… — произнесла он сонно.
Он остановился в дверях, закрывая рукой лампу.
— Да, Скарлетт!
— Спасибо, что ты пришел разбудить меня. Как ты узнал?
— Ты кричала так громко, что могли вылететь стекла.
Последний звук, который она услышала, был его теплый, нежный смех. Он был как колыбельная песенка.
Как и предсказал Ретт, Скарлетт съела необычайно огромный завтрак, прежде чем увиделась с ним.
— Он встал до рассвета, — сказала ей повариха. — Он постоянно встает до рассвета.
Она посмотрела на Скарлетт с нескрываемым любопытством.
«Я должна наказать ее за эту дерзость», — подумала Скарлетт, но она была довольна, что не смогла выдавить из себя раздражение. Ретт обнимал ее, успокаивал ее, даже посмеялся над ней, как он делал, пока все не пошло вверх тормашками. Она была права, что приехала на плантацию. Она должна была сделать это раньше, вместо того, чтобы терять время за чаепитием в гостях.
Солнечный свет заставил ее прищурить глаза, когда она вышла из дому. Солнце было уже яркое и теплое, хотя было очень рано. Она приставила руку к глазам и осмотрелась вокруг.
Слабый вздох был ее первой реакцией. Кирпичная терраса у нее под ногами простиралась влево на сотню футов. Разбитая, почерневшая, поросшая травой, она была рамкой для обуглившихся руин. Зазубренные остовы стен и каминов — все, что осталось от некогда великолепного имения. Горы почерневших кирпичей между кусками стен были останавливающими сердце напоминаниями об армии Шермана.
У Скарлетт заныло сердце. Это было домом, жизнью Ретта — потерянными навсегда до того, как он мог вернуться и потребовать это себе.
Ничто в ее жизни не было так ужасно, как это. Она никогда не узнает, какую боль он пережил, и до сих пор чувствует сотни раз в день, когда видит руины своего дома. Не удивительно, что он решил построить его заново, найти, вернуть все, что может, из старого достояния.
Она может помочь ему! Разве она сама не вспахивала, не засевала и не собирала урожай на полях Тары? Да, она может держать пари, что Ретт не отличит хорошего зерна кукурузы для посева от плохого. Она была бы горда, если бы помогла ему, ведь она знает, как много это значит, какая это победа над грабителями, когда земля возрождается новой нежной порослью. Я все понимаю, я могу чувствовать, что он чувствует, я могу работать вместе с ним. Меня не пугает земляной пол. Нет, если Ретт со мной. Где же он? Я должна сказать ему это!
Скарлетт отвернулась от сгоревшего дома и очутилась перед пейзажем, похожего на который не видела за всю свою жизнь. Кирпичная терраса вела на покрытый травой цветник, который спускался к глади озер, напоминающих крылья гигантской бабочки. Масштаб был так совершенен, так пропорционален, что огромные растения казались меньше, и все вместе выглядело, как ковер, постеленный на улице. Буйная трава покрыта солнцем спокойствия, гармонического соединения природы с человеком. Вдалеке птичка пела затяжную мелодию, как бы празднуя что-то.
— Ах, как мило! — сказала она вслух.
Движение слева от нижней террасы привлекло внимание Скарлетт. Это, скорее всего, Ретт. Она принялась бежать. Вниз по террасам — от беге под горку скорость ее увеличилась и она почувствовала пьянящую, одурманивающую радость свободы, она засмеялась и распростерла руки — птица или бабочка вот-вот взлетящая в голубое-голубое небо.
У нее захватило дыхание, когда она добежала до места, где стоял Ретт и наблюдал за ней. Скарлетт глубоко дышала, держа руку у себя на груди, пока к ней не вернулось нормальное дыхание.
— Я никогда еще так не веселилась! — сказала она. — Какое чудесное место, Ретт. Не удивительно, что ты его любишь. Бегал ли ты вниз по лужайке, когда был маленький? Чувствовал ли ты, что можешь летать? Ах, мой дорогой, как ужасно видеть пожарище! У меня разбито сердце из-за тебя, я бы хотела убить всех до одного янки на земле! Ах, Ретт, я так много хочу рассказать тебе. Все вернется назад, как трава. Я понимаю, я действительно понимаю то, что ты делаешь.
Ретт странно посмотрел на нее, с опаской.
— Что ты «понимаешь», Скарлетт?
— Почему ты здесь, а не в городе. Почему тебе надо оживить плантацию. Покажи мне, что ты сделал, что сбираешься делать.
Лицо Ретта осветилось, и он показал на ряды растений позади него.
— Они сгорели, — сказал он, — но они не умерли. Кажется, что они даже набрали больше сил: пепел, наверное, дал им что-то нужное. Я должен это выяснить. Мне еще много чему нужно учиться.
Скарлетт взглянула на низкие, обрубленные остатки деревьев. Она не знала таких темно-зеленых блестящих листьев.
— Какой это сорт дерева? У вас растут здесь персиковые деревья?
— Это не деревья, Скарлетт, это кустарник камелии. Первые в Америке были посажены здесь, в Дамор Лэндинге. Это их отростки, около трех сотен.
— Что ты хочешь сказать, что это цветы?
— Конечно. Самый близкий к совершенству цветок на свете. Китайцы преклоняются перед ними.
— Но ты не можешь есть цветы. Что ты растишь для урожая?
— Я не могу думать об урожае. Мне надо спасти сотни акров сада.
— Ты с ума сошел, Ретт. Для чего нужен цветочный сад? Ты можешь растить что-нибудь на продажу. Я знаю, что хлопок не растет в этой местности, но должна же быть какая-нибудь культура, приносящая хорошие деньги. В Таре мы используем каждый фут земли. Ты мог бы засадить все прямо до стен. Все, что тебе надо сделать, — это вспахать и бросить семена, побеги взойдут у тебя раньше, чем ты успеешь уйти с поля.
Она нетерпеливо взглянула на него, готовая поделиться с ним своим трудно приобретенным опытом.
— Ты варвар, Скарлетт, — тяжело сказал Ретт, — иди в дом и прикажи Панси приготовиться. Встретимся у пристани.
Что она сделала не так? Одну минуту он был полон жизни и возбуждения, но внезапно все улетучилось, и он стал чужим. Странный он. Она никогда не будет его понимать, даже если доживет до ста лет. Она быстрым шагом направилась по зеленым террасам к дому, не замечая окружающую ее красоту.
Лодка, что причалила к мосткам, сильно отличалась от непривлекательной баржи, которая привезла на плантацию Скарлетт и Панси. Это был коричневый шлюп с медными фитингами и позолоченной витой полоской вдоль борта. За ним на реке стоял другой корабль, который Скарлетт предпочла бы с большим удовольствием: он был в пять раз больше шлюпа, у него было две палубы, с бело-синей окантовкой по борту и ярко-красное колесо на корме. Весело окрашенные флажки были натянуты между его мачтами, а ярко одетые мужчины и женщины толпились у поручней на обеих палубах. Он выглядел праздничным и веселым.