Страница:
Он поднялся с сырого камня, отряхнул рясу и отправился на поиски аббата Кампиана.
Оуэн отправлялся к лекарю с тяжестью на душе. Наверняка расспросы расстроят старика. Арчеру вовсе не доставило бы удовольствия выводить Вульфстана на чистую воду. Но все-таки лучше расстроить его, зато уберечь от ловушки.
Аббат Кампиан не скрыл своего удивления.
— За сегодняшний день уже второй посетитель к брату Вульфстану. Ваш визит имеет отношение к судебному приставу Дигби, который уже заходил сегодня?
— Я знаю об этом.
— Очень интригующе. А вот архидиакон ничего не знал. — Кампиан, обычно спокойный, не на шутку встревожился. — Пристав расспрашивал о сэре Джеффри Монтейне. Полагаю, вы знаете, кто это?
— Да.
— И ваше расследование смерти Фицуильяма привело вас к тому, что вы заинтересовались тем, как умер Монтейн?
Располагая лишь скудными сведениями, Кампиан сумел докопаться до правды. Оуэну сразу стало ясно, почему этот человек достиг столь высокого положения.
— Мне важно, чтобы вы сохранили мой секрет.
— Но что я скажу брату Вульфстану? Его очень встревожил визит пристава. А теперь и вы вернулись. Он старый человек. Обе смерти в лазарете глубоко его расстроили. Особенно смерть Монтейна.
— Когда я узнаю от него все, что мне нужно, то раскрою перед ним цель моего приезда.
Аббат, наклонив голову, сделал несколько вдохов-выдохов, после чего снова поднял глаза. В его взгляде Оуэн прочел спокойную решимость.
— Завтра приезжает архиепископ. Я намерен поговорить с ним об этом деле.
— Могу я увидеть брата Вульфстана?
— Нет, сначала я переговорю с его светлостью.
— Пойдемте со мной к секретарю архиепископа Йоханнесу. Вы убедитесь, что его светлость пожелал бы, чтобы моя встреча с лекарем состоялась.
Аббат даже глазом не моргнул.
— Завтра я поговорю с его светлостью.
— Он должен быть вами очень доволен, раз оказывает такую честь.
Вдова уже прикидывала в уме, кому первому сообщить эту новость. Рассказы о приставе всегда вызывали жадный интерес: всем хотелось уследить за его карьерой. Благоденствие для Дигби означало приход беды для кого-то другого. Всегда не помешает знать заранее, над кем нависла очередная туча.
Дигби поспешил в собор. Тьма уже сгустилась, и улицы, оттаявшие было на солнце, вновь подернулись льдом; над замерзшими лужицами поднимался туман и смешивался с сырым речным воздухом. К тому времени, когда Дигби дошел до покоев архидиакона, он успел промерзнуть насквозь, несмотря на шерстяную накидку.
Отогреваясь перед огнем, Дигби осушил кубок подогретого вина и налил себе второй. Так что, когда позвали к столу, он уже был достаточно разогрет и предчувствовал приятный вечер. Архидиакон тоже позабыл о сдержанности, щедро сыпал приставу похвалы за то, что тот помог собрать нужную сумму на окна собора. Они выпили за успешное партнерство и отведали отличного жаркого. То ли из-за вина, которое все время подливал ему архидиакон, то ли из-за похвалы, но у Дигби развязался язык. Он принялся болтать о том о сем и в конце концов в порыве откровенности ляпнул об одном-единственном подозрении, омрачавшем его душу: он заподозрил, что Уилтон отравил пилигрима, но Дигби не спешил передать преступника в руки правосудия из-за давней дружбы архидиакона и аптекаря. Разумеется, Дигби вовремя прикусил язык и не стал обвинять архидиакона в том, что тот защищает друга. Более того, он извинился за такое предположение: мол, все люди с годами меняются и под влиянием той или иной ситуации могут сбиться с пути.
Ансельм был поражен.
— Это серьезное обвинение, Дигби. По-твоему, выходит, мой друг сбился с пути. Может быть, все так и было, как ты говоришь. Но ведь речь идет о Николасе. До сих пор я не замечал за ним ничего греховного. — Архидиакон принялся вертеть в руках кубок. — Но в качестве моего пристава ты всегда судил людей по справедливости. Может быть, и на этот раз просветишь меня.
Похвала даже больше, чем вино, помогла Дигби воспрянуть духом, и он подробно рассказал обо всем, что привело его к такому выводу. Однако снова умолчал о подозрении, что Ансельм покрывает Николаса. В эту минуту, сидя перед архидиаконом и видя его спокойное, набожное выражение лица, Дигби почти уверился, что Ансельм не может быть замешан в таком преступлении.
Когда пристав закончил рассказ, архидиакон отставил кубок и кивнул.
— Я благодарен тебе за такую откровенность. Сегодня я хорошенько об этом подумаю, Дигби, а завтра сообщу свое решение.
Весь остаток вечера Дигби чувствовал, что архидиакон несколько рассеян. И неудивительно: какой же это друг, если бы он воспринял такую новость спокойно? После острых закусок, подаваемых в конце ужина, Дигби сразу откланялся, унося в душе греющее сознание того, что поступил правильно.
Но по дороге домой под действием сырого ледяного ветра он начал трезветь. А протрезвев, испугался. Он вспомнил, как спокойно архидиакон воспринял обвинение в адрес его друга: Ансельм нахмурился, но не проронил ни слова. Даже не удивился.
До Дигби дошло, что он поступил крайне глупо, выложив всю подноготную. Страх и волнение не позволили ему сразу отправиться спать. Поэтому, хотя было скользко и начался снегопад, пристава потянуло к реке, запах и шум которой часто помогали ему успокоиться. Он остановился на тропе возле башни и принялся смотреть на реку, разбухшую от начавшегося ледохода. Но от движения воды внизу у него лишь закружилась голова и появилась тошнота. Когда он закрыл глаза, то по-прежнему видел перед собой бурную воду, которая теперь кружилась в водовороте. На языке появился привкус желчи, застучало в висках. Он слишком много выпил. О, святые угодники, он пьян в стельку.
Ему на плечо легла чья-то рука.
— Тебе нехорошо, друг мой?
Дигби узнал голос и вздрогнул. Он набрал в легкие побольше воздуха, вцепился в шершавые камни кладки и только потом открыл глаза.
— Боюсь, мое гостеприимство оказалось чрезмерным, — произнес Ансельм. — Из-за вина ты теперь себя плохо чувствуешь.
В темноте Дигби не разглядел лица архидиакона, но что-то в его голосе испугало пристава. Архидиакон старался говорить сочувственно, словно извиняясь, но в его тоне прозвучали ледяные нотки. Возможно, это было просто неодобрение.
— Простите. Я глупо поступил…
Язык Дигби заплетался, во рту пересохло от жажды. Архидиакон по-дружески обнял его.
— Пойдем, я помогу тебе добраться до дома.
— Я сам справлюсь, — пробормотал донельзя сконфуженный пристав.
Архидиакон похлопал его по плечу.
— Не возражай. Позволь мне выполнить мой христианский долг.
Он повел Дигби, обняв одной рукой за спину, а второй рукой придерживая за локоть. Тропа была очень скользкой. Дигби, позабыв о недавних страхах, почувствовал благодарность к архидиакону. Они подошли к концу тропы, и Ансельм остановился, разглядывая заснеженный берег, круто спускавшийся вниз.
— Божья благодать, не правда ли, Дигби?
Стоя на обрыве над бурлящей рекой, пристав вновь ощутил приступ головокружения и, отвернувшись от реки, сказал:
— Мне нужно домой.
— Домой. Да. Как там прозвали твою мать? Женщиной с Реки? Да. Река. Это и есть твой настоящий дом, не так ли, друг мой?
Дигби удивился, к чему архидиакон говорит все это. Дело-то простое. Ему нужно добраться домой. Но Ансельм продолжал разглагольствовать:
— Даже в такую ночь, как эта, тебя потянуло остановиться здесь, послушать пение воды. Что сказала тебе река? О чем она шепчет?
Дигби покачал головой и привалился к церковнику, зарывшись лицом в грубую шерстяную накидку.
— Ты что, поворачиваешься к ней спиной, Дигби? Глупец. — Ансельм заговорил неожиданно резко: — Никогда не поворачивайся спиной к женщине. Ты должен видеть глаза, заглянуть в их глубину. Увидеть в них предательство. Да, ты отворачиваешься, и ее журчание дарит покой, она нашептывает тебе, но повернись, Дигби, и посмотри. Загляни в самую глубину, Дигби, познай ее предательство.
Сильные руки развернули пристава. Он пытался вцепиться в накидку, но пальцы ухватили лишь пустоту. При взгляде на серебристую бурлящую Уз Дигби почувствовал головокружение. Он закричал.
Рука заткнула ему рот, почва ушла из-под ног, когда его тело подняли в воздух. Нет, Господи, нет! Дигби полетел над обрывом и, упав, заскользил вниз по заснеженной круче, ударяясь о припорошенные камни. Как холодно, невыносимо холодно! Снег обжигал его исцарапанные руки, когда он пытался ухватиться за камень, за куст, за что-нибудь, лишь бы остановиться. Шум воды предупредил его, что река уже совсем близко. Вода разомкнулась под ним и тут же захлестнула с головой. Он пытался вырваться обратно на холодный берег, но выпитое вино и раны лишили его сил. Он все больше проваливался в темную глубину, дарящую покой и забвение. Нет. Это сумасшествие. Он должен вздохнуть, здесь, внизу, нельзя дышать. Он изо всех сил принялся бороться и ударился обо что-то головой. Неужели по ошибке нырнул еще глубже? Тогда он поменял направление, но снова ошибся. Его охватила паника. Где верх, где низ — он не мог сказать. Грудь сдавило железным обручем. «Я погиб, — была последняя мысль Дигби. — Он меня убил». Из его груди вырвалось рыдание, и он сдался реке.
14
* * *
Оуэн отпросился у Люси на вечер. Пора поговорить с Вульфстаном еще раз. Если позволить старому монаху слишком долго размышлять о визите Дигби, то он может сболтнуть что-нибудь не то и не тому, кому надо. Оуэн вознамерился во что бы то ни стало раскрыть тайну, которую Вульфстан хранил вместе с Люси.Оуэн отправлялся к лекарю с тяжестью на душе. Наверняка расспросы расстроят старика. Арчеру вовсе не доставило бы удовольствия выводить Вульфстана на чистую воду. Но все-таки лучше расстроить его, зато уберечь от ловушки.
Аббат Кампиан не скрыл своего удивления.
— За сегодняшний день уже второй посетитель к брату Вульфстану. Ваш визит имеет отношение к судебному приставу Дигби, который уже заходил сегодня?
— Я знаю об этом.
— Очень интригующе. А вот архидиакон ничего не знал. — Кампиан, обычно спокойный, не на шутку встревожился. — Пристав расспрашивал о сэре Джеффри Монтейне. Полагаю, вы знаете, кто это?
— Да.
— И ваше расследование смерти Фицуильяма привело вас к тому, что вы заинтересовались тем, как умер Монтейн?
Располагая лишь скудными сведениями, Кампиан сумел докопаться до правды. Оуэну сразу стало ясно, почему этот человек достиг столь высокого положения.
— Мне важно, чтобы вы сохранили мой секрет.
— Но что я скажу брату Вульфстану? Его очень встревожил визит пристава. А теперь и вы вернулись. Он старый человек. Обе смерти в лазарете глубоко его расстроили. Особенно смерть Монтейна.
— Когда я узнаю от него все, что мне нужно, то раскрою перед ним цель моего приезда.
Аббат, наклонив голову, сделал несколько вдохов-выдохов, после чего снова поднял глаза. В его взгляде Оуэн прочел спокойную решимость.
— Завтра приезжает архиепископ. Я намерен поговорить с ним об этом деле.
— Могу я увидеть брата Вульфстана?
— Нет, сначала я переговорю с его светлостью.
— Пойдемте со мной к секретарю архиепископа Йоханнесу. Вы убедитесь, что его светлость пожелал бы, чтобы моя встреча с лекарем состоялась.
Аббат даже глазом не моргнул.
— Завтра я поговорю с его светлостью.
* * *
Дигби тщательно оделся и не преминул упомянуть своей хозяйке, вдове Картрайт, что этим вечером он ужинает с архидиаконом.— Он должен быть вами очень доволен, раз оказывает такую честь.
Вдова уже прикидывала в уме, кому первому сообщить эту новость. Рассказы о приставе всегда вызывали жадный интерес: всем хотелось уследить за его карьерой. Благоденствие для Дигби означало приход беды для кого-то другого. Всегда не помешает знать заранее, над кем нависла очередная туча.
Дигби поспешил в собор. Тьма уже сгустилась, и улицы, оттаявшие было на солнце, вновь подернулись льдом; над замерзшими лужицами поднимался туман и смешивался с сырым речным воздухом. К тому времени, когда Дигби дошел до покоев архидиакона, он успел промерзнуть насквозь, несмотря на шерстяную накидку.
Отогреваясь перед огнем, Дигби осушил кубок подогретого вина и налил себе второй. Так что, когда позвали к столу, он уже был достаточно разогрет и предчувствовал приятный вечер. Архидиакон тоже позабыл о сдержанности, щедро сыпал приставу похвалы за то, что тот помог собрать нужную сумму на окна собора. Они выпили за успешное партнерство и отведали отличного жаркого. То ли из-за вина, которое все время подливал ему архидиакон, то ли из-за похвалы, но у Дигби развязался язык. Он принялся болтать о том о сем и в конце концов в порыве откровенности ляпнул об одном-единственном подозрении, омрачавшем его душу: он заподозрил, что Уилтон отравил пилигрима, но Дигби не спешил передать преступника в руки правосудия из-за давней дружбы архидиакона и аптекаря. Разумеется, Дигби вовремя прикусил язык и не стал обвинять архидиакона в том, что тот защищает друга. Более того, он извинился за такое предположение: мол, все люди с годами меняются и под влиянием той или иной ситуации могут сбиться с пути.
Ансельм был поражен.
— Это серьезное обвинение, Дигби. По-твоему, выходит, мой друг сбился с пути. Может быть, все так и было, как ты говоришь. Но ведь речь идет о Николасе. До сих пор я не замечал за ним ничего греховного. — Архидиакон принялся вертеть в руках кубок. — Но в качестве моего пристава ты всегда судил людей по справедливости. Может быть, и на этот раз просветишь меня.
Похвала даже больше, чем вино, помогла Дигби воспрянуть духом, и он подробно рассказал обо всем, что привело его к такому выводу. Однако снова умолчал о подозрении, что Ансельм покрывает Николаса. В эту минуту, сидя перед архидиаконом и видя его спокойное, набожное выражение лица, Дигби почти уверился, что Ансельм не может быть замешан в таком преступлении.
Когда пристав закончил рассказ, архидиакон отставил кубок и кивнул.
— Я благодарен тебе за такую откровенность. Сегодня я хорошенько об этом подумаю, Дигби, а завтра сообщу свое решение.
Весь остаток вечера Дигби чувствовал, что архидиакон несколько рассеян. И неудивительно: какой же это друг, если бы он воспринял такую новость спокойно? После острых закусок, подаваемых в конце ужина, Дигби сразу откланялся, унося в душе греющее сознание того, что поступил правильно.
Но по дороге домой под действием сырого ледяного ветра он начал трезветь. А протрезвев, испугался. Он вспомнил, как спокойно архидиакон воспринял обвинение в адрес его друга: Ансельм нахмурился, но не проронил ни слова. Даже не удивился.
До Дигби дошло, что он поступил крайне глупо, выложив всю подноготную. Страх и волнение не позволили ему сразу отправиться спать. Поэтому, хотя было скользко и начался снегопад, пристава потянуло к реке, запах и шум которой часто помогали ему успокоиться. Он остановился на тропе возле башни и принялся смотреть на реку, разбухшую от начавшегося ледохода. Но от движения воды внизу у него лишь закружилась голова и появилась тошнота. Когда он закрыл глаза, то по-прежнему видел перед собой бурную воду, которая теперь кружилась в водовороте. На языке появился привкус желчи, застучало в висках. Он слишком много выпил. О, святые угодники, он пьян в стельку.
Ему на плечо легла чья-то рука.
— Тебе нехорошо, друг мой?
Дигби узнал голос и вздрогнул. Он набрал в легкие побольше воздуха, вцепился в шершавые камни кладки и только потом открыл глаза.
— Боюсь, мое гостеприимство оказалось чрезмерным, — произнес Ансельм. — Из-за вина ты теперь себя плохо чувствуешь.
В темноте Дигби не разглядел лица архидиакона, но что-то в его голосе испугало пристава. Архидиакон старался говорить сочувственно, словно извиняясь, но в его тоне прозвучали ледяные нотки. Возможно, это было просто неодобрение.
— Простите. Я глупо поступил…
Язык Дигби заплетался, во рту пересохло от жажды. Архидиакон по-дружески обнял его.
— Пойдем, я помогу тебе добраться до дома.
— Я сам справлюсь, — пробормотал донельзя сконфуженный пристав.
Архидиакон похлопал его по плечу.
— Не возражай. Позволь мне выполнить мой христианский долг.
Он повел Дигби, обняв одной рукой за спину, а второй рукой придерживая за локоть. Тропа была очень скользкой. Дигби, позабыв о недавних страхах, почувствовал благодарность к архидиакону. Они подошли к концу тропы, и Ансельм остановился, разглядывая заснеженный берег, круто спускавшийся вниз.
— Божья благодать, не правда ли, Дигби?
Стоя на обрыве над бурлящей рекой, пристав вновь ощутил приступ головокружения и, отвернувшись от реки, сказал:
— Мне нужно домой.
— Домой. Да. Как там прозвали твою мать? Женщиной с Реки? Да. Река. Это и есть твой настоящий дом, не так ли, друг мой?
Дигби удивился, к чему архидиакон говорит все это. Дело-то простое. Ему нужно добраться домой. Но Ансельм продолжал разглагольствовать:
— Даже в такую ночь, как эта, тебя потянуло остановиться здесь, послушать пение воды. Что сказала тебе река? О чем она шепчет?
Дигби покачал головой и привалился к церковнику, зарывшись лицом в грубую шерстяную накидку.
— Ты что, поворачиваешься к ней спиной, Дигби? Глупец. — Ансельм заговорил неожиданно резко: — Никогда не поворачивайся спиной к женщине. Ты должен видеть глаза, заглянуть в их глубину. Увидеть в них предательство. Да, ты отворачиваешься, и ее журчание дарит покой, она нашептывает тебе, но повернись, Дигби, и посмотри. Загляни в самую глубину, Дигби, познай ее предательство.
Сильные руки развернули пристава. Он пытался вцепиться в накидку, но пальцы ухватили лишь пустоту. При взгляде на серебристую бурлящую Уз Дигби почувствовал головокружение. Он закричал.
Рука заткнула ему рот, почва ушла из-под ног, когда его тело подняли в воздух. Нет, Господи, нет! Дигби полетел над обрывом и, упав, заскользил вниз по заснеженной круче, ударяясь о припорошенные камни. Как холодно, невыносимо холодно! Снег обжигал его исцарапанные руки, когда он пытался ухватиться за камень, за куст, за что-нибудь, лишь бы остановиться. Шум воды предупредил его, что река уже совсем близко. Вода разомкнулась под ним и тут же захлестнула с головой. Он пытался вырваться обратно на холодный берег, но выпитое вино и раны лишили его сил. Он все больше проваливался в темную глубину, дарящую покой и забвение. Нет. Это сумасшествие. Он должен вздохнуть, здесь, внизу, нельзя дышать. Он изо всех сил принялся бороться и ударился обо что-то головой. Неужели по ошибке нырнул еще глубже? Тогда он поменял направление, но снова ошибся. Его охватила паника. Где верх, где низ — он не мог сказать. Грудь сдавило железным обручем. «Я погиб, — была последняя мысль Дигби. — Он меня убил». Из его груди вырвалось рыдание, и он сдался реке.
14
ЧИСТИЛИЩЕ
В межсезонье, когда земля постепенно согревалась в ожидании весны, всегда обострялись недуги. Посетители валом валили в аптеку, и Люси была рада, что у нее есть помощник. Она могла оставить его за прилавком, а сама подняться ненадолго к Николасу, зная, что в трудных случаях Оуэн обязательно придет к ней посоветоваться. Этим утром миссис Уилтон воспользовалась своей свободой, чтобы потихоньку подняться по лестнице за архидиаконом и подслушать его разговор с Николасом. Низкий и противный поступок, но ей нужно было любым образом выяснить, что происходит между этими двумя людьми. Почему архидиакон стал таким частым гостем. Николас не желал об этом говорить, и она опасалась выспрашивать мужа, чтобы он не замкнулся окончательно.
Начало разговора она пропустила. А то, что ей удалось подслушать, не слишком прояснило дело, лишь порядком напугало.
— …А он тут при чем? — раздраженно спрашивал Николас. — Ты ведь говорил, что никто ни о чем не догадывается. Ты обещал.
— Он скользкий тип, Николас.
— Он не должен…
— Тихо, Николас, тихо.
Наступила пауза. Люси даже перестала дышать, испугавшись, что ее обнаружат во внезапной тишине. Она прижала голову к двери, сдвинув набок платок, чтобы лучше слышать.
— Тебе нечего бояться, — наконец произнес Ансельм. — Он ничего не узнает, ничего никому не расскажет. Обещаю.
— Откуда такая уверенность? Ты ведь сам говоришь, что он скользкий тип.
Люси не понравился голос мужа. В последнее время Николас чувствовал себя немного лучше, а этот разговор мог навредить ему. Ей хотелось прервать их, но она не посмела.
— Я… — Архидиакон помолчал. — Вывел его на новый путь. Такой, что займет все его время.
Последовала долгая пауза.
— Не могу с этим жить, — внезапно воскликнул Николас.
— Тебе сразу следовало прийти ко мне. — Голос архидиакона звучал холодно. — Но что сделано, то сделано. — Он немного смягчился. — Отдыхай теперь, Николас. Я тебя оставлю. Тебе нельзя утомляться.
Услышав это, Люси повернулась, чтобы уйти. Шагнув вниз со ступеньки, она увидела, что внизу, в тени, затаился Оуэн и наблюдает за ней. Господи. А за ее спиной шаги уже приближались к двери. Сердце женщины бешено забилось. Ансельма она боялась гораздо больше, чем Оуэна Арчера. Люси начала спускаться, но в панике позабыла приподнять юбки и наступила на край подола. В следующую секунду она полетела вниз. «Безмозглая дуреха». Ее подхватили сильные руки: Оуэн поймал женщину на лету и понес на кухню. Тилди как раз драила стол. При виде хозяйки на руках ученика она широко открыла глаза. Оуэн сразу отпустил Люси.
— Миссис Уилтон оступилась на лестнице, Тилди. Усади ее у огня и дай что-нибудь выпить.
— Боже мой! Да. Сэр. Мэм.
Служанка отвела Люси к скамье у очага и помогла поправить одежду.
Оуэн вернулся в лавку. В дверях стоял архидиакон и промокал платком лицо. Завидев ученика, он кивнул и вышел.
Люси с благодарностью приняла из рук Тилди шаль и чашку подогретого эля. Ее пальцы слегка подрагивали, когда она подносила чашку к губам. Тилди разохалась, увидев оторванный подол, и тут же уселась напротив, чтобы подшить его. Пока она работала, Люси пыталась забыть, как Оуэн поймал ее и поднял в воздух. Пыталась не вспоминать его запах, его тепло.
Почему он стоял внизу лестницы? И как долго? Вот о чем нужно думать, а не о том, как приятно было оказаться в его объятиях.
А еще следовало задуматься над разговором архидиакона и Николаса. Кто этот скользкий тип? С чем не может жить Николас? Подслушивание ничего ей не дало — только напугало и бросило в руки Оуэна.
— Ну вот. — Тилди поднялась и кивком указала на зашитый подол. — Не очень красиво получилось, зато вы больше не споткнетесь.
Она раскраснелась, выслушав благодарность, и снова принялась драить стол.
Люси сделала глубокий вдох и пошла в лавку. Оуэн как раз обслуживал посетителя, поэтому она подождала, затеяв для виду возню со склянками и ложками и пытаясь не смотреть на него. Когда наконец они остались вдвоем, она спросила:
— Ты меня искал? Нужна моя помощь?
— Да. Мне было кое-что неясно насчет мази для Элис де Уит.
— Я услышала, что Николас повысил голос. Мне не хотелось, чтобы архидиакон его расстраивал.
— Прости, если напугал.
— Я благодарна, что ты не позволил мне упасть… — Под его пристальным взглядом она раскраснелась. Этот единственный глаз, казалось, буравил ее насквозь. — Так какой был вопрос?
Он вздрогнул, а потом усмехнулся.
— Хороший повод сменить тему.
Ей захотелось влепить ему пощечину за такую дерзость, но он сразу стер с лица ухмылку и занялся делом без лишних замечаний.
Но инцидент не был забыт. Весь день она ловила на себе внимательные взгляды ученика, от которых ей становилось не по себе. Не робкий взгляд исподтишка, которым смотрят на того, кто нравится, а настороженный и пытливый. Он не поверил ее объяснению, почему она стояла, прижавшись ухом к двери. Или, может быть, из-за собственного страха она не смогла верно судить. Но он задавался вопросом. Да, наверняка он задавался вопросом, с чего бы ей подслушивать беседу собственного мужа с гостем. Впредь придется быть осторожнее.
Но в тот день не одна Люси занимала все внимание Оуэна. Краем глаза она замечала, что он, как только переставал следить за ней, тут же переводил взгляд на входную дверь, словно ожидал посетителя.
Наконец Люси не выдержала:
— Кто-нибудь пообещал прийти? Ты так смотришь на дверь, словно ждешь кого-то с нетерпением.
— Я… нет, я никого не жду.
День превратился для него в сущий ад, пока он, отгоняя от себя мысли о Люси, дожидался разрешения переговорить с Вульфстаном. Оуэн беспокоился насчет монаха. Нужно было поделиться с аббатом своей тревогой. Возможно, тогда он получил бы аудиенцию.
А позже Оуэн поджидал Дигби в таверне, но тот не появился. Такая досада. Оуэн намеревался сообщить приставу, что брат Вульфстан рассказал архидиакону о его визите. И обязательно нужно было выяснить в подробностях весь разговор между Дигби и Вульфстаном, прежде чем он встретится с лекарем.
Оуэн попытался сесть и спокойно подождать, но это оказалось еще более мучительно. Час не поздний, Дигби мог бы появиться. Возможно, Оуэн слишком рано сдался. Но ожидание вымотало его. Бесс хлопотала в кухне и не могла поговорить с ним, а Том был никудышный собеседник.
Кроме того, от всего этого сидения Оуэн совсем потерял покой. У него даже разболелась спина. Нет, седло все-таки лучше для мускулов, чем твердые деревянные скамьи. Тут ему пришла в голову мысль прогуляться до жилища Дигби. Если в доме будет темно, он пройдет мимо. Но если в окнах окажется свет, он попробует вызвать пристава и поговорить с ним. И тогда, возможно, ему станет легче.
Подтаявший снег на улице вновь застыл, образовав ледяные колдобины. Колкие снежинки падали, обжигая лицо и ослепляя, когда таяли на теплых ресницах и скатывались в глаз. Оуэн, чертыхаясь, смаргивал влагу. Он знал, что, будь у него два глаза, это все равно не решило бы проблемы. Больше всего его раздражало отсутствие второй линии обороны, к которой можно было бы прибегнуть, если один глаз подведет. Он мог споткнуться в ту секунду слепоты и свалиться на мерзлую землю. То, что он понимал причины своей тревоги, ему не помогло. Он понял, что превратился в старика, одолеваемого страхами.
Людей на улице попадалось мало. Наверное, час был не такой уж ранний, как он предполагал. Вряд ли окажется, что хозяйка Дигби все еще не спит. Ладно, все равно ему нужно было пройтись.
Он дошел до дома Дигби, хорошо освещенного на первом этаже. Дверь была нараспашку. Небольшая группа людей собралась на противоположной стороне улицы и наблюдала за домом. Возле дверей болталось несколько маленьких оборванцев.
Под недружелюбными взглядами молчаливых наблюдателей Оуэн подошел к двери. Ребятишки посторонились, и он постучал.
— Она не услышит, — заметил мальчишка в опорках и с заснеженной головой. — Она плачет над телом.
— Чьим телом? — спросил Оуэн и, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь.
Он оказался в небольшой мастерской, где вдова Картрайт занималась шитьем. В дверях задней половины дома стояли двое мужчин, а за ними ритмично раскачивалась, завывала плакальщица.
Когда Оуэн вошел, мужчины притихли и отступили в сторону, освобождая проход.
Оуэн разглядел согбенную плакальщицу, одетую в черное, и двинулся к ней. На дощатом столе лежало разбухшее бескровное тело. Дигби. Зловоние смерти успело заглушить характерный для этого человека рыбный запашок. Кто-то положил ему на веки монеты.
В углу сидела вдова Картрайт и громко всхлипывала. Плакальщицей оказалась Магда Дигби. Оуэн окликнул ее по имени, но она не расслышала. Он дотронулся до ее плеча. Завывание прекратилось. Медленно, словно просыпаясь ото сна, старуха выпрямилась и повернула к нему лицо с такими красными и разбухшими веками, что Оуэн засомневался, видит ли она что-нибудь. Оказалось, что видит.
— Птичий глаз. Взгляни на моего сына. Его забрала река. Река. — Она пристально взглянула на Оуэна, словно ожидая от него объяснений. Потом перевела взгляд на руку, лежавшую у нее на плече, и накрыла ее сверху своей грубой ладонью. — Хорошо, что ты пришел.
— Я скорблю вместе с вами, матушка Дигби. Он был моим другом.
— Магда запомнит твою доброту.
— Почему его принесли сюда?
— Поттер хотел для себя христианских похорон, а не таких, какие устроила бы его мать. Вот Магда и привезла его сюда. Ансельм похоронит Поттера, как того хотел мой сын. Это его долг. Но он не стал бы ничего делать в доме Женщины с Реки. Нет. Такой, как Ансельм, считает этот дом проклятым. Ансельм не переступил бы даже порога. Поэтому Магда сама пришла сюда. Она делает то, что положено. Никто не запретит матери оплакивать сына.
Она снова согнулась, обхватила голову руками и начала завывать.
Оуэн, пятясь, вышел из комнаты. Двое мужчин по-прежнему не сводили с него глаз.
— Как он умер? Утонул?
Один из присутствовавших приосанился и выпятил грудь.
— А кто ты такой, чтобы спрашивать? — строго поинтересовался он.
— Я был его другом.
Второй мужчина фыркнул.
— Другом пристава? — Он сплюнул в угол. — Тогда я король Франции.
— Кто отвечает за церемонию?
— Архидиакон Ансельм, — ответил первый. — Мы как раз его ждем.
Второй подошел поближе и вгляделся в лицо Оуэна.
— Ты ученик Уилтона. Это тебя видели в таверне за столом пристава… — Внезапно он устремил взгляд через плечо Оуэна.
— Что вы здесь делаете?
Оуэн узнал голос архидиакона и сразу обернулся. Ансельм был не из тех, к кому без опаски можно поворачиваться спиной.
— Где это случилось? Когда?
— Его выловили из реки сегодня вечером.
— Да, он слишком беспечно относился к реке. — Замечание Ансельма прозвучало чересчур спокойно для того, кто пришел в дом только что усопшего. — Возможно, излишняя уверенность и привела к беде. Что вы думаете, Оуэн Арчер? И кстати, как вы здесь оказались?
— Он говорит, что дружил с приставом, — ответил тот, кто плевал в угол.
— Вот как? — Тон архидиакона смягчился. — Странный выбор друга. Не может не вызвать подозрений.
— Лучшего я не нашел. Я родом из тихих мест, и у нас не было судебных приставов. — Причин задерживаться более у него не нашлось. — Не стану отвлекать вас от дела. — Оуэн шагнул к двери.
Архидиакон посторонился. Оуэн почувствовал, что следует сказать несколько добрых слов по адресу Дигби, который отнесся к нему дружелюбно. Человечек он был противный, но искренне верил, что служит Господу, хоть и по-своему. Оуэн задержался на секунду рядом с Ансельмом.
— Я бы хотел нести гроб.
Архидиакон раздул ноздри и удивленно приподнял брови.
— Похороны пройдут без пышной церемонии. Он ведь незнатного происхождения.
— Когда вы его похороните?
— Завтра утром.
— Где?
— Возле церкви Святой Троицы.
Оуэн ушел, решив встать пораньше и обязательно пойти на похороны.
Оуэн терзался чувством вины. Дигби считал, что выполняет работу, угодную Господу. Точно так же рассуждал Оуэн о собственном поручении, которое дал ему архиепископ. Между ним и Дигби было не так много отличий. Это он послал пристава на слежку, и тот погиб. Совпадение? Или из-за своей миссии он везде подозревает заговоры? Агент архиепископа чувствовал себя слишком усталым, чтобы немедленно искать ответы.
Но насколько надежен был этот Дигби? Пристав ошибался, заподозрив Монтейна в заговоре с Фицуильямом; архиепископ наверняка упомянул бы об этой связи между ними. И мог ли Оуэн доверять утверждению Дигби насчет отношений между Уилтоном и архидиаконом — мол, Уилтон был слабостью Ансельма? Намек-то ясен. Но чтобы архидиакон? А как насчет Монтейна и леди Д'Арби? Неужели и это правда?
Слепой глаз пронзала острая боль, отдаваясь в голове. Наверное, от этого в мыслях такая путаница. Нужно поспать. После хорошего отдыха часто унималась боль в глазу. У него еще осталось немного бренди из лондонских подвалов Торсби, но ему надоело пить из фляжек. Опостылело вести походный образ жизни, путешествовать налегке, сниматься с места в любую минуту. Он ведь уже не солдат. Оуэн захотел выпить свой бренди из чашки и спустился вниз, захватив с собой флягу.
Свет завлек его в кухню. За маленьким столиком возле очага сидела Бесс Мерчет. Перед ней стояли кувшин, чашка и небольшая лампа. Опустив ладонь на чашку, Бесс неподвижным взглядом смотрела на тлеющие угольки в камине.
Оуэн остановился в дверях. Морщина, пролегшая между бровей Бесс, навевала предположение, что женщина тоже не могла уснуть из-за тяжелых мыслей. Она поднесла чашку ко рту, отхлебнула, поставила на стол и наклонила голову, словно только сейчас услышала, что кто-то вошел. Повернувшись, она кивнула.
— Любезно с твоей стороны, Оуэн Арчер, заглянуть ко мне именно сейчас.
Он счел такое приветствие странным.
— Я зашел за чашкой. — Он показал на флягу. — Остатки чудесного бренди из винных погребов лорд-канцлера. Я подумал, что глоток-другой поможет мне заснуть.
Бесс ухмыльнулась и подняла кувшин.
— Интересно, так ли хорош мой напиток, как тот, что пьет архиепископ. — Она кивком указала на скамью напротив. — Возьми чашку с правой полки.
Когда они установили, что архиепископ Торсби владеет лучшими винными погребами, нежели лорд-канцлер, и откинулись назад, разогретые и разомлевшие, Оуэн спросил:
— Вы думали обо мне?
Бесс нахмурилась и хлебнула из чашки.
— Я сегодня, после закрытия, заглянула к Уилтонам. Люси меня беспокоит. Вернувшись домой, я так и не смогла из-за нее заснуть. Пришлось спуститься вниз, подумать, а это лучше всего получается за кувшинчиком бренди. Нужно решить, что делать, а до тех пор покоя мне не будет. Я должна знать, что ты не навредишь ей.
Начало разговора она пропустила. А то, что ей удалось подслушать, не слишком прояснило дело, лишь порядком напугало.
— …А он тут при чем? — раздраженно спрашивал Николас. — Ты ведь говорил, что никто ни о чем не догадывается. Ты обещал.
— Он скользкий тип, Николас.
— Он не должен…
— Тихо, Николас, тихо.
Наступила пауза. Люси даже перестала дышать, испугавшись, что ее обнаружат во внезапной тишине. Она прижала голову к двери, сдвинув набок платок, чтобы лучше слышать.
— Тебе нечего бояться, — наконец произнес Ансельм. — Он ничего не узнает, ничего никому не расскажет. Обещаю.
— Откуда такая уверенность? Ты ведь сам говоришь, что он скользкий тип.
Люси не понравился голос мужа. В последнее время Николас чувствовал себя немного лучше, а этот разговор мог навредить ему. Ей хотелось прервать их, но она не посмела.
— Я… — Архидиакон помолчал. — Вывел его на новый путь. Такой, что займет все его время.
Последовала долгая пауза.
— Не могу с этим жить, — внезапно воскликнул Николас.
— Тебе сразу следовало прийти ко мне. — Голос архидиакона звучал холодно. — Но что сделано, то сделано. — Он немного смягчился. — Отдыхай теперь, Николас. Я тебя оставлю. Тебе нельзя утомляться.
Услышав это, Люси повернулась, чтобы уйти. Шагнув вниз со ступеньки, она увидела, что внизу, в тени, затаился Оуэн и наблюдает за ней. Господи. А за ее спиной шаги уже приближались к двери. Сердце женщины бешено забилось. Ансельма она боялась гораздо больше, чем Оуэна Арчера. Люси начала спускаться, но в панике позабыла приподнять юбки и наступила на край подола. В следующую секунду она полетела вниз. «Безмозглая дуреха». Ее подхватили сильные руки: Оуэн поймал женщину на лету и понес на кухню. Тилди как раз драила стол. При виде хозяйки на руках ученика она широко открыла глаза. Оуэн сразу отпустил Люси.
— Миссис Уилтон оступилась на лестнице, Тилди. Усади ее у огня и дай что-нибудь выпить.
— Боже мой! Да. Сэр. Мэм.
Служанка отвела Люси к скамье у очага и помогла поправить одежду.
Оуэн вернулся в лавку. В дверях стоял архидиакон и промокал платком лицо. Завидев ученика, он кивнул и вышел.
Люси с благодарностью приняла из рук Тилди шаль и чашку подогретого эля. Ее пальцы слегка подрагивали, когда она подносила чашку к губам. Тилди разохалась, увидев оторванный подол, и тут же уселась напротив, чтобы подшить его. Пока она работала, Люси пыталась забыть, как Оуэн поймал ее и поднял в воздух. Пыталась не вспоминать его запах, его тепло.
Почему он стоял внизу лестницы? И как долго? Вот о чем нужно думать, а не о том, как приятно было оказаться в его объятиях.
А еще следовало задуматься над разговором архидиакона и Николаса. Кто этот скользкий тип? С чем не может жить Николас? Подслушивание ничего ей не дало — только напугало и бросило в руки Оуэна.
— Ну вот. — Тилди поднялась и кивком указала на зашитый подол. — Не очень красиво получилось, зато вы больше не споткнетесь.
Она раскраснелась, выслушав благодарность, и снова принялась драить стол.
Люси сделала глубокий вдох и пошла в лавку. Оуэн как раз обслуживал посетителя, поэтому она подождала, затеяв для виду возню со склянками и ложками и пытаясь не смотреть на него. Когда наконец они остались вдвоем, она спросила:
— Ты меня искал? Нужна моя помощь?
— Да. Мне было кое-что неясно насчет мази для Элис де Уит.
— Я услышала, что Николас повысил голос. Мне не хотелось, чтобы архидиакон его расстраивал.
— Прости, если напугал.
— Я благодарна, что ты не позволил мне упасть… — Под его пристальным взглядом она раскраснелась. Этот единственный глаз, казалось, буравил ее насквозь. — Так какой был вопрос?
Он вздрогнул, а потом усмехнулся.
— Хороший повод сменить тему.
Ей захотелось влепить ему пощечину за такую дерзость, но он сразу стер с лица ухмылку и занялся делом без лишних замечаний.
Но инцидент не был забыт. Весь день она ловила на себе внимательные взгляды ученика, от которых ей становилось не по себе. Не робкий взгляд исподтишка, которым смотрят на того, кто нравится, а настороженный и пытливый. Он не поверил ее объяснению, почему она стояла, прижавшись ухом к двери. Или, может быть, из-за собственного страха она не смогла верно судить. Но он задавался вопросом. Да, наверняка он задавался вопросом, с чего бы ей подслушивать беседу собственного мужа с гостем. Впредь придется быть осторожнее.
Но в тот день не одна Люси занимала все внимание Оуэна. Краем глаза она замечала, что он, как только переставал следить за ней, тут же переводил взгляд на входную дверь, словно ожидал посетителя.
Наконец Люси не выдержала:
— Кто-нибудь пообещал прийти? Ты так смотришь на дверь, словно ждешь кого-то с нетерпением.
— Я… нет, я никого не жду.
* * *
Вечером Оуэн вышагивал по своей комнате, пытаясь забыть, как держал Люси на руках, как билось ее сердце у его груди, как ее руки обхватили его шею. Весь вечер в таверне он ловил себя на том, что думает о миссис Уилтон, вспоминает аромат ее волос, тепло ее тела. Было бы полезнее, если бы он сообразил, как выяснить, что она там делала, столь явно подслушивая разговор мужа с архидиаконом. Неужели она что-то заподозрила? Или забеспокоилась, что они что-то знают?День превратился для него в сущий ад, пока он, отгоняя от себя мысли о Люси, дожидался разрешения переговорить с Вульфстаном. Оуэн беспокоился насчет монаха. Нужно было поделиться с аббатом своей тревогой. Возможно, тогда он получил бы аудиенцию.
А позже Оуэн поджидал Дигби в таверне, но тот не появился. Такая досада. Оуэн намеревался сообщить приставу, что брат Вульфстан рассказал архидиакону о его визите. И обязательно нужно было выяснить в подробностях весь разговор между Дигби и Вульфстаном, прежде чем он встретится с лекарем.
Оуэн попытался сесть и спокойно подождать, но это оказалось еще более мучительно. Час не поздний, Дигби мог бы появиться. Возможно, Оуэн слишком рано сдался. Но ожидание вымотало его. Бесс хлопотала в кухне и не могла поговорить с ним, а Том был никудышный собеседник.
Кроме того, от всего этого сидения Оуэн совсем потерял покой. У него даже разболелась спина. Нет, седло все-таки лучше для мускулов, чем твердые деревянные скамьи. Тут ему пришла в голову мысль прогуляться до жилища Дигби. Если в доме будет темно, он пройдет мимо. Но если в окнах окажется свет, он попробует вызвать пристава и поговорить с ним. И тогда, возможно, ему станет легче.
Подтаявший снег на улице вновь застыл, образовав ледяные колдобины. Колкие снежинки падали, обжигая лицо и ослепляя, когда таяли на теплых ресницах и скатывались в глаз. Оуэн, чертыхаясь, смаргивал влагу. Он знал, что, будь у него два глаза, это все равно не решило бы проблемы. Больше всего его раздражало отсутствие второй линии обороны, к которой можно было бы прибегнуть, если один глаз подведет. Он мог споткнуться в ту секунду слепоты и свалиться на мерзлую землю. То, что он понимал причины своей тревоги, ему не помогло. Он понял, что превратился в старика, одолеваемого страхами.
Людей на улице попадалось мало. Наверное, час был не такой уж ранний, как он предполагал. Вряд ли окажется, что хозяйка Дигби все еще не спит. Ладно, все равно ему нужно было пройтись.
Он дошел до дома Дигби, хорошо освещенного на первом этаже. Дверь была нараспашку. Небольшая группа людей собралась на противоположной стороне улицы и наблюдала за домом. Возле дверей болталось несколько маленьких оборванцев.
Под недружелюбными взглядами молчаливых наблюдателей Оуэн подошел к двери. Ребятишки посторонились, и он постучал.
— Она не услышит, — заметил мальчишка в опорках и с заснеженной головой. — Она плачет над телом.
— Чьим телом? — спросил Оуэн и, не дожидаясь ответа, шагнул внутрь.
Он оказался в небольшой мастерской, где вдова Картрайт занималась шитьем. В дверях задней половины дома стояли двое мужчин, а за ними ритмично раскачивалась, завывала плакальщица.
Когда Оуэн вошел, мужчины притихли и отступили в сторону, освобождая проход.
Оуэн разглядел согбенную плакальщицу, одетую в черное, и двинулся к ней. На дощатом столе лежало разбухшее бескровное тело. Дигби. Зловоние смерти успело заглушить характерный для этого человека рыбный запашок. Кто-то положил ему на веки монеты.
В углу сидела вдова Картрайт и громко всхлипывала. Плакальщицей оказалась Магда Дигби. Оуэн окликнул ее по имени, но она не расслышала. Он дотронулся до ее плеча. Завывание прекратилось. Медленно, словно просыпаясь ото сна, старуха выпрямилась и повернула к нему лицо с такими красными и разбухшими веками, что Оуэн засомневался, видит ли она что-нибудь. Оказалось, что видит.
— Птичий глаз. Взгляни на моего сына. Его забрала река. Река. — Она пристально взглянула на Оуэна, словно ожидая от него объяснений. Потом перевела взгляд на руку, лежавшую у нее на плече, и накрыла ее сверху своей грубой ладонью. — Хорошо, что ты пришел.
— Я скорблю вместе с вами, матушка Дигби. Он был моим другом.
— Магда запомнит твою доброту.
— Почему его принесли сюда?
— Поттер хотел для себя христианских похорон, а не таких, какие устроила бы его мать. Вот Магда и привезла его сюда. Ансельм похоронит Поттера, как того хотел мой сын. Это его долг. Но он не стал бы ничего делать в доме Женщины с Реки. Нет. Такой, как Ансельм, считает этот дом проклятым. Ансельм не переступил бы даже порога. Поэтому Магда сама пришла сюда. Она делает то, что положено. Никто не запретит матери оплакивать сына.
Она снова согнулась, обхватила голову руками и начала завывать.
Оуэн, пятясь, вышел из комнаты. Двое мужчин по-прежнему не сводили с него глаз.
— Как он умер? Утонул?
Один из присутствовавших приосанился и выпятил грудь.
— А кто ты такой, чтобы спрашивать? — строго поинтересовался он.
— Я был его другом.
Второй мужчина фыркнул.
— Другом пристава? — Он сплюнул в угол. — Тогда я король Франции.
— Кто отвечает за церемонию?
— Архидиакон Ансельм, — ответил первый. — Мы как раз его ждем.
Второй подошел поближе и вгляделся в лицо Оуэна.
— Ты ученик Уилтона. Это тебя видели в таверне за столом пристава… — Внезапно он устремил взгляд через плечо Оуэна.
— Что вы здесь делаете?
Оуэн узнал голос архидиакона и сразу обернулся. Ансельм был не из тех, к кому без опаски можно поворачиваться спиной.
— Где это случилось? Когда?
— Его выловили из реки сегодня вечером.
— Да, он слишком беспечно относился к реке. — Замечание Ансельма прозвучало чересчур спокойно для того, кто пришел в дом только что усопшего. — Возможно, излишняя уверенность и привела к беде. Что вы думаете, Оуэн Арчер? И кстати, как вы здесь оказались?
— Он говорит, что дружил с приставом, — ответил тот, кто плевал в угол.
— Вот как? — Тон архидиакона смягчился. — Странный выбор друга. Не может не вызвать подозрений.
— Лучшего я не нашел. Я родом из тихих мест, и у нас не было судебных приставов. — Причин задерживаться более у него не нашлось. — Не стану отвлекать вас от дела. — Оуэн шагнул к двери.
Архидиакон посторонился. Оуэн почувствовал, что следует сказать несколько добрых слов по адресу Дигби, который отнесся к нему дружелюбно. Человечек он был противный, но искренне верил, что служит Господу, хоть и по-своему. Оуэн задержался на секунду рядом с Ансельмом.
— Я бы хотел нести гроб.
Архидиакон раздул ноздри и удивленно приподнял брови.
— Похороны пройдут без пышной церемонии. Он ведь незнатного происхождения.
— Когда вы его похороните?
— Завтра утром.
— Где?
— Возле церкви Святой Троицы.
Оуэн ушел, решив встать пораньше и обязательно пойти на похороны.
* * *
Вернувшись к себе, Оуэн сбросил сапоги и растянулся на кровати. Боль то сковывала голову, то отступала. Он принялся растирать виски, сильно, еще сильнее, чересчур сильно. Он положил голову на руки, а когда закрыл глаз, то увидел лишь Дигби, лежащего на столе. Разбухшего от речной воды. Бурдюк из плоти с речной водой. На глазах поблескивают монеты.Оуэн терзался чувством вины. Дигби считал, что выполняет работу, угодную Господу. Точно так же рассуждал Оуэн о собственном поручении, которое дал ему архиепископ. Между ним и Дигби было не так много отличий. Это он послал пристава на слежку, и тот погиб. Совпадение? Или из-за своей миссии он везде подозревает заговоры? Агент архиепископа чувствовал себя слишком усталым, чтобы немедленно искать ответы.
Но насколько надежен был этот Дигби? Пристав ошибался, заподозрив Монтейна в заговоре с Фицуильямом; архиепископ наверняка упомянул бы об этой связи между ними. И мог ли Оуэн доверять утверждению Дигби насчет отношений между Уилтоном и архидиаконом — мол, Уилтон был слабостью Ансельма? Намек-то ясен. Но чтобы архидиакон? А как насчет Монтейна и леди Д'Арби? Неужели и это правда?
Слепой глаз пронзала острая боль, отдаваясь в голове. Наверное, от этого в мыслях такая путаница. Нужно поспать. После хорошего отдыха часто унималась боль в глазу. У него еще осталось немного бренди из лондонских подвалов Торсби, но ему надоело пить из фляжек. Опостылело вести походный образ жизни, путешествовать налегке, сниматься с места в любую минуту. Он ведь уже не солдат. Оуэн захотел выпить свой бренди из чашки и спустился вниз, захватив с собой флягу.
Свет завлек его в кухню. За маленьким столиком возле очага сидела Бесс Мерчет. Перед ней стояли кувшин, чашка и небольшая лампа. Опустив ладонь на чашку, Бесс неподвижным взглядом смотрела на тлеющие угольки в камине.
Оуэн остановился в дверях. Морщина, пролегшая между бровей Бесс, навевала предположение, что женщина тоже не могла уснуть из-за тяжелых мыслей. Она поднесла чашку ко рту, отхлебнула, поставила на стол и наклонила голову, словно только сейчас услышала, что кто-то вошел. Повернувшись, она кивнула.
— Любезно с твоей стороны, Оуэн Арчер, заглянуть ко мне именно сейчас.
Он счел такое приветствие странным.
— Я зашел за чашкой. — Он показал на флягу. — Остатки чудесного бренди из винных погребов лорд-канцлера. Я подумал, что глоток-другой поможет мне заснуть.
Бесс ухмыльнулась и подняла кувшин.
— Интересно, так ли хорош мой напиток, как тот, что пьет архиепископ. — Она кивком указала на скамью напротив. — Возьми чашку с правой полки.
Когда они установили, что архиепископ Торсби владеет лучшими винными погребами, нежели лорд-канцлер, и откинулись назад, разогретые и разомлевшие, Оуэн спросил:
— Вы думали обо мне?
Бесс нахмурилась и хлебнула из чашки.
— Я сегодня, после закрытия, заглянула к Уилтонам. Люси меня беспокоит. Вернувшись домой, я так и не смогла из-за нее заснуть. Пришлось спуститься вниз, подумать, а это лучше всего получается за кувшинчиком бренди. Нужно решить, что делать, а до тех пор покоя мне не будет. Я должна знать, что ты не навредишь ей.