Роберсон Дженнифер. Песнь Хомейны

   – Тинстар… – шепот-шипение с окровавленных туб, – Тинстар… здесь…
   – Он чуть не убил меня! – голос Электры сейчас был грубым и надтреснутым.
   – Твой оборотень пытался меня убить!
   – Тинстар был здесь…
   – Нет, – я почувствовал какую-то пустоту в груди. – О Финн, нет, не Тинстар. Электра. Это была ловушка…
   – Тинстар, – он нахмурился с некоторой растерянностью, пытаясь устоять на ногах самостоятельно.
   Он осознал, что я держу его и кажется понял, почему.
   – Пусти.
   – Нет, – я покачал головой. – Ты снова нападешь на нее.
   Это привело финна в себя. Я увидел в его глазах осмысленное выражение, а потом страх снова поднялся в нем, поглотив все его существо.
   Когда он снова попытался двинуться вперед, я еще раз ударом швырнул его об стену Электра закричала, на этот раз по-солиндски, и я услышал в ее голосе ярость. Не только страх – хотя был и страх. Ярость. И дикую, жгучую ненависть.
   – Финн… – я прижал его горло локтем и почувствовал, как напряглось его тело. Так уже однажды было.
   – Мой господин, – в голосе Роуэна звучал ужас, – что ты будешь делать?
   – Мэйха Тинстара, – выдохнул Финн. – Тинстар был здесь…
   Я отпустил его – разжал пальцы на его запястье, опустил локоть и отступил.
   К этому моменту у меня в руках был меч – мой меч, и Финн замер, когда его острие коснулось его горла.
   – Нет, – сказал я. – Стой. Я добьюсь от тебя правды, так или иначе.
   Финн потрясенно уставился на меня.
   – Финн, я понимаю. Дункан объяснил мне, что это было, и я помню, что видел такое во время снежной бури в Эллас, – я замолчал, пытаясь встретить понимание в его глазах, потом продолжил. – Не ухудшай ситуацию.
   Он все еще был смертельно бледен. Открывшийся шрам на лице сочился кровью.
   Сейчас я отчетливо видел седину в его волосах. Хотя его лицо заливала кровь, было заметно, что его черты стало жестче, резче обрисовывались скулы, а глаза запали. За два месяца он постарел на десять лет.
   – Финн, – с растущей тревогой спросил я, – ты болен?
   – Тинстар, – повторил он, и еще раз, – Тинстар. Он коснулся меня.
   Когда я смог немного отвлечься от Финна, то перевел взгляд на Роуэна:
   – Как ты попал сюда?
   Он судорожно сглотнул несколько раз:
   – Королева кричала, мой господин. Мы все пришли, – он указал на Лахлэна и Перрина. – Сначала нас было больше, но я отослал их. Я решил, что это твое личное дело…
   Я почувствовал себя старым, усталым и опустошенным. Меч я по-прежнему держал у горла своего ленника. Одного взгляда было довольно, чтобы понять, что это было необходимо.
   – Что вы увидели, когда вошли?
   – Королева была… в несколько странном виде. Руки Финна были на ее горле, – лицо Роуэна выражало одновременно гнев и растерянность. – Мой господин… мы больше ничего не могли сделать. Он хотел убить Королеву.
   Я знал, что Роуэн имеет в виду рану на ноге Финна. Я задумался о том, насколько она серьезна. Сейчас Финн твердо стоял на ногах, но по тому, как напряжено было его лицо, я понимал, что он испытывает сильную боль.
   Наконец заговорил Лахлэн:
   – Кэриллон… я не хочу обвинять его. Но это правда. Он хотел взять ее жизнь.
   – Казнить его, – требовательно заявила Электра. – Он пытался убить меня, Кэриллон.
   – Это был Тинстар, – ясным голосом проговорил Финн. – Мне нужен был Тинстар.
   – Но убил бы ты Электру, – меч дрогнул у меня в руке всего на мгновение.
   – Глупец, – прошептал я, – зачем ты принуждаешь меня к этому? Ты же понимаешь, что я теперь должен сделать…
   – Нет! – вырвалось у Роуэна. – Мой господин… ты не можешь…
   – Казни его! – снова повторила Электра. – Не о чем здесь думать. Он пытался убить Королеву!
   – Он не будет казнен. Лахлэн понял первым:
   – Кэриллон!.. Ты подставляешь врагу спину!
   – У меня нет выбора, – я прямо посмотрел на Финна, все еще не отводя меча.
   – Ты видишь, что наделал?
   – Нет… – его руки легли на клинок меча, прикрыв руны, начертанные его отцом. – Нет! Меня тоже трясло:
   – Но ты бы снова сделал это, разве нет? Его лицо мгновенно исказилось, он оскалился, из его горла вырвалось звериное рычание:
   – Тинстар…
   – Электра, – ответил я. – Ты бы снова сделал это, разве нет?
   – Да, – выдохнул он должно быть, горло перехватило. Его била дрожь.
   – Финн, – сказал я, – все кончено. У меня нет выбора. Твое служение окончено, – я остановился и продолжил – не сразу, с трудом справившись с собой.
   – Я… разрываю клятву крови.
   Финн посмотрел мне в глаза. Я думал какое-то мгновенье, что не смогу выдержать его взгляд, но – выдержал. Я должен был это сделать.
   Он отнял руки от клинка. Руны отпечатались на ладонях, но крови не было, хотя две раны все еще кровоточили – и сильнее стократ кровоточила душа.
   Он сказал шепотом только одно:
   – Жа-хай-на.
   Я принимаю.
   Я убрал меч и бросил его в ножны. Гербовый лев потускнел, рубин оставался черным. Финн вынул из ножен на поясе кинжал и протянул его мне.
   Когда-то этот кинжал был моим, королевский клинок с золотым гербом Хомейны… Это едва не заставило меня изменить решение:
   – Финн… я не могу…
   – Клятва крови расторгнута, – его лицо враз осунулось и постарело. – Жахай, господин мой Мухаар. Я взял из его рук кинжал. На золоте алела кровь.
   – Жа-хай-на, – ответил я наконец. Финн вышел из комнаты.

Глава 3

   Когда я смог идти, то вышел в коридор – медленно, с трудом передвигаясь в темноте. Факелы не горели. В коридоре никого не было, слуги, хорошо знавшие свои обязанности и мои привычки, оставили меня наедине с самим собой.
   Вой умолк. Тишина. Сторр ушел вместе с Финном. Мне казалось, что моя душа погасла, как эти факелы.
   В одиночестве я прошел в тронный зал и долго стоял там в темноте. Очаг угасал, но угли еще полыхали мрачно-алым. Здесь также не горел ни один факел.
   Тишина. Я сунул хомейнский клинок за пояс – рядом с ножом Чэйсули в ножнах, и принялся разгребать носком сапога тлеющие угли. Наконец из-под толстого слоя пепла показалось железное кольцо. Я взял факел, просунул его в кольцо и с помощью этого орудия открыл люк. Пепел взвился вокруг тяжелой крышки, со звоном откинувшейся на край очага.
   Я зажег факел и начал спускаться по лестнице. На этот раз я считал ступени – их было сто две. Я стоял перед стеной и видел, что и сюда проникла дождевая влага: камни были скользкими и влажными, поблескивали в чадном свете факела. На темном камне слабо светились бледно-зеленые руны. Я коснулся их пальцами, повторяя очертания чужих знаков, потом отыскал камень-ключ, надавил на стену, и потайная дверь открылась.
   Я стоял на пороге. Со всех сторон меня окружали фигуры лиир – бледно-кремовые, с золотыми прожилками. Медведь и кабан, сова, сокол и ястреб. Волк и лисица, ворон, кошка… В неверном свете казалось, что они движутся по стенам плавно, бесшумно, словно в колдовском танце.
   Я вошел в подземелье – и тишина обняла меня. Глупец Глупец Глупец…
   Я вытащил из ножен кинжал Чэйсули. Отблеск факела упал на серебро. Я вновь увидел рукоять, завершавшуюся головой скалящегося волка с глазами из необработанного изумруда. Когда-то этот кинжал принадлежал Финну.
   Я подошел к краю пропасти, снова невольно отметив, что свет не проникает в непроглядную черноту внизу. Так глубоко, так темно, так покойно… Я вспомнил, как провел там несколько дней и вышел отсюда – если не новым человеком, то уже и не тем, каким спустился. Вспомнил, как четыре дня был – Чэйсули.
   Я прикрыл глаза. Под веками горели желтые пятна факельного света. Я ничего не видел, но помнил все. Тихий шорох распахнувшихся крыльев, крик сокола, падающего на добычу… Как я бежал по лесам, и единственным моим ощущением был свобода – абсолютная свобода, не стесненная ничем – свобода, дарованная богами.
   – Жа-хай, – я протянул руку, чтобы бросить кинжал в черную непроглядную бездну.
   – Кэриллон.
   – Я вздрогнул и обернулся, покачнувшись на краю пропасти – взметнулось пламя факела.
   Я ожидал увидеть Финна. Но никак не Турмилайн. Она была в тяжелом коричневом дорожном плаще, ниспадающем с головы до пят. капюшон был отброшен на плечи, и отблеска факелов играли в темно-золотых волосах.
   – Ты отослал его прочь, – сказала она, – а значит, отослал прочь и меня.
   Я хотел возразить – мне только оставалось произнести эти слова, я знал уже, как скажу это – со смесью нетерпения, непонимания, возмущения, изумления и спокойствия… и – не произнес ни слова, с ужасающей отчетливостью осознав: это правда. Я понял. Не Лахлэн – о нет, вовсе не Лахлэн был нужен Торри…
   Части головоломки судьбы рассыпались передо иной, складываясь в причудливый переплетающийся узор. Руны сложились передо мной в надпись и обрели плотский облик моей сестры.
   – Торри… – больше я ничего не сказал. Она была слишком похожа на меня самого, и никто не смог бы заставить ее свернуть с пути, если она к чему-либо стремилась.
   – Мы не смели сказать тебе, – тихо проговорила она. – Мы знали, что ты скажешь. Он говорит, – она уже говорила о Финне так, как женщина говорит о своем мужчине, – что в кланах женщин никогда не продают воинам. Что мужчина и женщина сами вольны решать, и никто не может заставить их делать что-либо против воли.
   – Турмилайн… – внезапно я ощутил боль и усталость, – Торри, ты знаешь, почему мне пришлось поступить так. Наш Дом заключает браки только с равными, я ждал для тебя принца, потому что ты стоишь этого – если не большего. Торри.. я не хотел, чтобы ты была несчастна. Но мне нужна помощь другого государства…
   – А меня ты не подумал спросить? – она покачала головой, и блики света снова заплясали в ее волосах. – Нет. Ты думал, что я буду возражать? – нет. Ты даже не подумал о том, что это не может понравиться мне, – она слегка улыбнулась. – Подумай, что чувствовал бы ты, будь ты на моем месте.
   За моей спиной зияла пропасть – и пропасть разверзлась передо мной.
   – Торри, – наконец, сказал я, – подумай, ведь у меня тоже не было выбора, когда я женился. Принцы и короли не более следуют своим желаниям, чем принцессы. Я ничего не мог поделать.
   – Ты должен был спросить меня. Но – нет, ты всегда приказывал. Мухаар Хомейны приказывает своей сестре выйти замуж за того, кого он выберет, – она подняла руку, видя, что я собираюсь возразить, ее ладонь показалась мне острием клинка. – Да, я знаю – так было всегда. И так будет. Но в этот раз – в этот раз я говорю: нет. Я сама выберу свой путь.
   – Наша мать…
   – …вернулась в Жуаенну. Я нахмурился в недоумении.
   – Я рассказала ей, Кэриллон. Как и ты, она считает, что я сошла с ума. Но она решила не спорить, – Торри улыбнулась. – Она воспитала твердых сердцем детей, Кэриллон – они сами решают, кто станет их супругом.
   Она мягко рассмеялась:
   – Думаешь, что с Электрой ты провел меня? Ох, Кэриллон, я ведь не слепая!
   Я не отрицаю, что она помогла тебе примирить Хомейну с Солиндой – но для тебя она значит больше, чем это.. Ты хотел жениться на ней потому, что – как и все мужчины, видевшие ее – желал ее. Такова ее власть.
   – Турмилайн…
   – Я ухожу, – она сказала это тихо, со спокойной уверенностью женщины, знающей, чего она хочет от мужчины. – Но вот что я скажу тебе от нас обоих: мы этого не хотели.
   Турмилайн улыбнулась, и я увидел ее словно бы глазами Финна: не принцессу, не добычу, не сестру Кэриллона даже. Я увидел женщину – не более, не менее.
   Неудивительно, что он пожелал ее.
   – Ты отослал его в Обитель, чтобы он залечил свои раны. Ты отослал туда меня – ради безопасности. Я ухаживала за ним, когда этого не могла делать Аликс, я думала о том, что он за человек, если так служит моему брату… он дал мне ту безопасность, в которой я нуждалась. Вскоре это переросло в нечто большее, – она покачала головой. – Мы не хотели дурного. Но теперь его толмоора изменилась, моя же – следовать за ним.
   – Толмоора – это для Чэйсули, – бесцветным голосом сообщил ей я, – Нет, Торри. Я не хочу терять еще и тебя.
   – Тогда верни его к себе на службу.
   – Я не могу! – крик эхом отдавался в подземелье, полном молчаливых лиир, Разве ты не видишь? Электра – Королева, а он – Чэйсули, Изменяющийся. Неважно, что буду говорить я – Финна всегда будут подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?
   Ее губы побелели:
   – Рассказывал. Но у него не было выбора…
   – У меня теперь – тоже, – я покачал головой. – Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…
   – Может быть, ты не должен доверять ей?
   – Я женился на ней, – угрюмо ответил я. – Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?
   Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, – я медленно покачал головой. – Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.
   Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.
   – На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.
   По ее лицу катились сверкающие капли слез:
   – Кэриллон, – прошептала она, – у меня будет ребенок от него.
   Когда я смог говорить хотя бы шепотом – так сильно было потрясение – я произнес его имя. Потом, про себя:
   – Как я этого не заметил?
   – Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, – она подобрала юбки и полы плаща. – Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.
   – Торри…
   – Я ухожу, – мягко сказала она, – Я хочу быть с ним.
   Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…
   Я бросил в пропасть факел:
   – В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться – я даже не узнаю этого.
   С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.
   Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.
   Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде – но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.
   Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.
   Приди, о госпожа моя, и слушай душу мою Я струны сплету из нитей души, чтобы песнею стал ее стон.
   Но не тронут тебя мольбы, Если сердце сковано льдом.
   И уста твои вовек не шепнут – «люблю».
   Я остановился. Волшебство музыки обняло меня и я тут же понял – это Лахлэн. Лахлэн и его Леди. Лахлэн, все песни которого были сложены для Торри.
   Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь:
   Я сложу тебе песню прекрасней той, что звезды в небе поют.
   Я молю – останься со мной, Я буду любить и ждать, Я отдам тебе сердце мое И арфу мою…
   Я пошел на звук песни и обнаружил в маленькой комнатке Лахлэна. На полу были разбросаны подушки, но Лахлэн устроился на трехногом табурете, обитом бархатом, руки его касались Леди с такой нежностью, словно она была женщиной м его возлюбленной. Я остановился в дверях, завороженный мерцанием золотых струн и чудесного камня.
   Он склонился к арфе, музыка полностью поглотила его, лицо его было спокойным и мирным, глаза закрыты, черты лица тонки и аристократичны.
   Менестрель-арфист несет на себе печать богов и никогда не забывает об этом.
   Потому все они так уверены в себе и горды.
   Музыка затихла, наступила тишина, потом он поднял голову и посмотрел на меня, тут же поднявшись со своего табурета:
   – Кэриллон! Я полагал, вы уже спите.
   – Нет.
   Он нахмурился:
   – Ваша одежда вымокла и вся в пепле. Не думаете ли вы, что вам было бы лучше…
   – Он ушел, – прервал я его плавную речь, – Турмилайн тоже.
   Лахлэн уставился на меня непонимающим взглядом:
   – Торри! Торри..?
   – Вместе с Финном, – я хотел сказать это побыстрее, чтобы покончить с мучительной сценой.
   – Лодхи! – лицо Лахлэна приобрело цвет слоновой кости, – О Лодхи… нет…
   – он сделал три шага, все еще сжимая в руках свою Леди, потом вдруг остановился. – Кэриллон… скажи, что ты ошибся…
   – Это было бы ложью.
   В его глазах была боль, лицо застыло. Он был как ребенок во власти кошмара, пытающийся осмыслить происходящее.
   – Но… ты же сказал, что она предназначена принцу!
   – Принцу, – согласился я, – но не менестрелю. Лахлэн…
   – Неужели я ждал слишком долго? – непослушными руками он прижимал к груди арфу, – Лодхи, неужели я ждал слишком долго?!
   – Лахлэн, я знаю, что ты любил ее. Я видел это с самого начала. Но нет смысла цепляться за надежду на то, что не могло бы произойти.
   – Верни ее, – в нем внезапно появилась решимость. – Забери ее у него. Не позволяй ей уйти…
   – Нет, – твердо сказал я. – Я отпустил ее потому, что уже не мог ее остановить. Я слишком хорошо знаю Финна. А он достаточно ясно заявил, что никому и ничему не позволит больше встать между ним и женщиной, которую он желает.
   Лахлэн поднял руку, потер лоб, словно серебряный обруч давил ему голову.
   Потом внезапно и резко сорвал его с головы и сжал в кулаке – вторая рука по-прежнему придерживала арфу.
   – Арфист! – с болью выкрикнул он. – Лодхи, каким же я был глупцом!
   – Лахлэн…
   Он тряхнул головой:
   – Кэриллон, неужели ты не можешь вернуть ее? Я обещаю, ты будешь доволен.
   Я расскажу ей кое-что…
   – Нет, – на этот раз я говорил мягко. – Лахлэн – у нее будет ребенок от Финна.
   Он побелел совершенно и почти упал на табурет, мгновение смотрел в пол, потом негнущимися руками положил на пол обруч и арфу, словно отрекаясь от них.
   – Я хотел увезти ее домой. Больше он не сказал ничего.
   – Нет, – повторил я, – Лахлэн… мне очень жаль.
   Он молча вытянул из-под камзола тонкий кожаный шнурок, снял его через голову и протянул мне побрякушку…
   Да нет, не побрякушку. Это было кольцо, сквозь которое и был продет кожаный шнурок. Я повернул его и в свете свечей увидел герб – арфа и корона Эллас.
   – Таких колец всего семь, – тон его был почти деловым. – Пять у моих братьев, еще одно – на руке моего отца, – он, наконец, поднял на меня взгляд.
   – О да, я хорошо знаю обычаи Царствующих Домов – я сам принадлежу к одному из них.
   – Лахлэн, – повторил я. – Или..?
   – О, да. Куинн Лахлэн Ллеуэллин. Мой отец умеет выбирать имена, – он немного нахмурился, на лице его читалось отчуждение. – Но у него одиннадцать детей, так что все к лучшему.
   – Наследный принц Эллас Куинн, – кольцо выпало из моей руки и закачалось на шнурке. – Во имя всех хомейнских богов, почему ты не сказал об этом?…
   Он дернул плечом:
   – Это был договор между мной и моим отцом. Видишь ли, я не такой наследник, который нужен Родри. Мне больше нравилось играть на арфе, чем управлять страной, и лечить – больше, чем ухаживать за женщинами, – он улыбнулся одними губами.
   – Я не был готов к трону. Я не хотел иметь жены, которая привязывала бы меня к замку. Мне хотелось покинуть Регхед и увидеть всю страну – увидеть самому, без сопровождающих. Быть наследником так… обременительно, – на этот раз улыбка была более похожа на улыбку Лахлэна, которого я знал, – думаю, тебе это немного известно.
   – Но… почему ты не сказал Торри? И мне! – я подумал, что это было непростительной глупостью с его стороны. – Если бы ты сказал, ничего этого не случилось бы!..
   – Я не мог. Это был наш с отцом договор, – Лахлэн потер бровь и взглянул на арфу. Он сидел на табурете, ссутулившись, и его крашеные волосы тускло поблескивали в свете свечей.
   Крашеные темные волосы. Не седые, как он говорил мне – совсем другого цвета.
   Я сел, прижался спиной к холодному камню стены. Я думал о Торри и Финне, едущих сейчас сквозь дождь, и о сидевшем передо мной Лахлэне.
   – Почему? – наконец задал я мучивший меня вопрос.
   Он вздохнул и потер глаза:
   – Поначалу это было просто игрой. Есть ли способ лучше узнать свою страну, чем пройдя ее вдоль и поперек неузнанным? Мой отец согласился на это, сказав, что, коль скоро я решил поиграть в эти игры, мне придется играть в них до конца. Он запретил мне открывать мое имя и титул – кроме как под страхом смерти.
   – Но не сказать об этом мне… – я покачал головой.
   – Это было ради тебя самого, – я нахмурился, и он кивнул в ответ. – Когда я впервые встретил вас и понял, кто ты такой, я немедленно написал отцу. Я рассказал ему о том, что ты собираешься сделать и о том, что я не верю в осуществление твоих планов. Отобрать Хомейну у Беллэма? Невозможно. У тебя не было армии, не было никого, кроме Финна… и меня, – он улыбнулся. – Я пошел с тобой потому, что захотел увидеть, что из этого выйдет. А еще потому, что мой отец, узнавший о твоих планах, желал тебе победы.
   Я почувствовал, как во мне закипает гнев:
   – Он не послал мне помощи…
   – Хомейнскому принцу-самозванцу? – Лахлэн сделал отрицательный жест. – Ты забываешь – Беллэм хотел породниться с Эллас, он предложил Электру наследнику престола Родри. Не в интересах Эллас было поддерживать Кэриллона на его пути к трону, – его тон несколько смягчился. – Хотя я готов был помочь тебе всем, чем мог, мне приходилось думать об интересах нашего королевства. У нас тоже есть враги. Это должно было остаться твоей битвой.
   – Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.
   – Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться – и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть – и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.
   – Прошло больше времени, – заметил я.
   – И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? – краска залила его лицо. – Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец – Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, – он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…
   – Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…
   – Я понимаю. Но не я должен был сказать это, – его лицо было почти отталкивающим. – Такова доля принцев.
   – Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:
   – Я хотел этого – столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.
   Она не хотела думать о замужестве, – он вздохнул. – Она всегда щадила мои чувства, пытаясь – как и ее брат Мухаар – убедить меня, арфиста – не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.
   Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение – я называл его шпионом, а он был просто другом.
   Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.
   Так много было между нами – и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.
   – У тебя не было выбора, – наконец сказал я. – Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?
   – Рассказать, пусть и против воли отца, – сейчас он казался таким беззащитным – а я привык видеть его сильным. – Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.
   И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и – молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.
   – Клянусь Всеотцом, – устало сказал Лахлэн, – все это того не стоит.
   Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.
   Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.
   – Лахлэн…
   Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.
   – Я пришел менестрелем, – тихо сказал он, – и уйду менестрелем. На рассвете.
   – Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.
   Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен – и которую мог позволить себе.
   В его глазах была боль:
   – Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.
   Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле – каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.