Страница:
Опередить их мне навряд ли удалось бы – глубокий снег был бы достаточной преградой для любого коня, для моего же малыша – в особенности. И все же ему явно хотелось избежать более близкого знакомства с солдатами – и я не стал препятствовать ему, когда он перешел в галоп, проваливаясь в подтаявший снег по брюхо.
Я пригнулся к жесткой холке пони, стараясь хоть немного облегчить его ношу, он дышал тяжело, с хрипом, а позади уже раздавались крики настигавших меня всадников.
Мой скакун споткнулся – и упал на колени. Я вылетел из седла, не то чтобы это было для меня совершенной неожиданностью – я тут же вскочил на ноги, обернулся, готовясь встретиться лицом к лицу с нападавшими, и взялся за лук.
Первой стрелой я снял с седла одного из солиндцев: она вонзилась ему в горло. Следующая засела в груди второго всадника – но третий доскакал до меня прежде, чем я успел выстрелить еще раз.
Удар меча выбил у меня лук, я пошатнулся, рухнул на колени во влажный снег, но успел-таки вырвать меч из ножен, – поднявшись на ноги, я был уже готов и к защите, и к нападению.
Солиндец сжал коленями бока коня и поднял его на дыбы, солнце сверкнуло на его клинке. Он приближался. Я разглядел даже знак – белое солнце Беллэма на темно-синем фоне.
Он помедлил только мгновение, чтобы нанести смертельный удар – но этого мгновения мне хватило, чтобы, поднырнув под его меч, всадить клинок в брюхо его коня. Несчастное животное издало вопль, поднялось на дыбы и рухнуло на колени, но солдат успел спрыгнуть на землю, и мы сошлись с ним в ближнем бою.
Удар его широкого клинка должен был прийтись мне в левое плечо, я остановил удар, снизу поймав его клинок, почувствовав, как напряглись жилы на запястьях. Он отклонился, пытаясь пробить мою защиту – я снова поймал его меч и ответил ударом снизу вверх, он попытался увернуться, но на этот раз я без труда прорвал его защиту, и мой клинок по рукоять вошел между ребер солиндца.
Короткий звон стали о сталь – я вырвал меч из раны, а тело солдата осело на снег.
Я мгновенно обернулся, высматривая человека без доспехов и без оружия – но не увидел его нигде. Вершина холма была пуста. Я замер и прислушался – но единственным звуком в солнечной тишине дня был тихий звон ручейка.
Конь солиндца был мертв, а скакуны тех двоих, кого я снял с седла стрелами, убежали слишком далеко, чтобы у меня осталась хотя бы малейшая надежда поймать их. Мне остался мой мохнатый степной конек: его бока тяжело вздымались, он стоял по брюхо в снегу, опустив голову, словно никак не мог отойти от бешеной скачки.
Я вложил меч в ножны, поднял лук и поковылял сквозь снег к степнячку, ругаясь вполголоса, мои кожаные ботинки отсырели, лед обжигал кожу. Лохмотья тоже промокли насквозь от пота и снега. И я по-прежнему вонял.
Я протянул руку к поводьям своего неказистого скакуна – и внезапно почувствовал, как что-то шевельнулось у меня на груди. Я хлопнул по лохмотьям ладонью, проклиная вшей и блох – но шевеление не прекращалось, я полез за пазуху, нащупал рукоять моего кэйлдонского кинжала – и почувствовал ее движение.
Мгновение – и я извлек клинок на белый свет, сперва я не заметил в нем ничего странного – та же сталь и костяная рукоять – но потом снова заметил, что рукоять шевелится.
Я застыл. Позади меня встревожено зафыркал мой конек – а я стоял и смотрел, смотрел, как завороженный, на движущуюся костяную рукоять.
Она росла – прямо у меня в руках. Гладкая изогнутая рукоять вытягивалась, освобождалась от стального клинка, руны надписи словно бы истаивали, .затягивались костяной тканью – зарастали.
И в этот миг я внезапно понял, что за мной следят.
Я поднял глаза на вершину холма, на которой прежде стояли солиндцы. Там темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба вырисовывалась фигура четвертого человека. Того самого, у которого не было ни доспехов, ни оружия. Он стоял слишком далеко для того, чтобы я мог различить черты его лица, но я знал, что он наблюдает за мной – внимательно, пристально, не отрывая глаз.
И внезапно я понял: это Айлини.
Судорожным движением я отшвырнул кинжал и потянулся за луком, собираясь спустить стрелу – но тут же остановился, осознав, что стрела бессильна против чародейства.
Кость. Король Кэйлдон говорил, что это бедренная кость какого-то чудовищного зверя. И теперь Айлини создавал этого зверя из единой кости – прямо здесь, на моих глазах. Здесь, на снежных равнинах Хомейны.
Кости разрастались, их связывали сухожилия – перед моими глазами возник уже целый скелет: длинный гибкий позвоночник, массивные кости плечевого пояса, череп – жемчужно-белый, уставившийся на меня пустыми глазницами…
Потом, уже быстрее, начали возникать из ничего – мозг, нервы, кровеносные сосуды, мускулы, плоть – шкура…
Я смотрел на зверя, едва не разинув рот от изумления, смешанного с ужасом, поняв, что вижу перед собой: гербовый зверь моего Дома, символ силы и мужества – чудесный, едва ли не волшебный зверь, много веков назад исчезнувший с лица земли. Лев Хомейны.
Он прыгнул. Подобрался и прыгнул на моего пони, одним ударом огромной когтистой лапы сбив его с ног – я услышал хруст костей, и, не успел еще бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной шеей, лев повернулся ко мне.
Я выронил лук и ударился в бегство. Вслед за мной бросился лев великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал – но знал, что он легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.
Лев прыгнул – взлетел в воздух, оттолкнувшись от земли мускулистыми задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями. Я едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..
Одна лапа зацепила мою голову – но все же я успел увернуться от удара, который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без того силы удара хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.
Я упал, но продолжал крепко сжимать меч в руках – клинок вонзился в широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость – в прыжке лев едва не вывернул его из моих рук.
На мгновение я оказался распростертым в снегу – но почти тут же вскочил, не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня ужас. Голова у меня гудела, рот наполнился кровью. Меч был бессилен против льва – единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы он достал меня, чем я его. Мне вовсе не улыбалось стать его добычей…
Лев снова зарычал – но глуше, рык перешел в подобие кашля, спутанная черная грива встала дыбом – и все же под темным золотом шкуры по-прежнему перекатывались мускулы: рана ничуть не ослабила хищника. Кровь хлестала из раны, но ни остановить, ни даже задержать льва это не могло.
Каким-то шестым чувством я сознавал, что он не умрет. Мне не удастся убить его как обычного зверя, даже если и удастся нанести смертельную рану. Этот зверь был создан и призван чародеем.
Отступая от приближающегося льва, я наткнулся ногой на что-то твердое.
Оказалось – пытаясь убежать от льва, я описал круг. Неподалеку лежал труп моего коня, а под ногами у меня – мой лук.
Я мгновенно отшвырнул меч и схватил лук, вырвал из колчана стрелу – и, когда зверь вновь бросился на меня, выстрелил…
Но не во льва. В человека.
Стрела вонзилась в грудь Айлини, он содрогнулся, по его телу прошла долгая дрожь. Он попытался вырвать из раны оперенное древко – но зашатался и упал на колени. Стрела вспыхнула ярко-алым пламенем, рассыпалась жгучими искрами чародей был мертв.
Я стремительно обернулся – но зверя за моей спиной уже не было. Только кость на снегу. Кость, обточенная в форме рукояти кинжала.
Я медленно опустился на колени, наклонился вперед, опершись руками на снег. Дыхание с шумом вырывалось из груди, каждый вздох отдавался резкой болью в легких. Из носа у меня по-прежнему текла кровь, пятная снег, голова болела и кружилась, я выплюнул выбитый зуб и так и остался стоять на четвереньках, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя.
Когда, наконец, я сумел подняться на ноги, меня шатало, словно изрядно перебравшего человека. Я дрожал всем телом. С трудом мне удалось добрести до ручья, там я опустился на колени и принялся яростно оттирать кровь и грязь с лица, словно мог стереть и воспоминание о том, что произошло, из своей памяти.
Наконец, я снова поднялся на ноги. Медленно, словно древний дряхлый старик, я наклонился за мечом и луком. Рукоять кинжала я оставил. Что-то, а уж эту штуку я не стану носить при себе больше никогда.
Айлини был мертв. Тело его как-то сжалось, усохло – словно стрела отняла у него не только жизнь, но и выпила силы его тела – и теперь оболочка, уже ненужная, съежилась, как пустой кокон. Это было телом – но вряд ли его можно было назвать телом человека.
Конь Айлини стоял на противоположном склоне холма – очень темной гнедой масти, не слишком чистых кровей – но достаточно хорош. Интересно что, конь Айлини тоже зачарован?
Я поднял повод и заставил коня подойти ближе. Он был побольше моего бедняги-степнячка, и заметно линял. Хвост у него был подстрижен, грива топорщилась щеткой, глаза были темно-карими и добрыми, а посереди лба белело пятно-звездочка. Я ласково потрепал его по холке и взобрался в седло.
И тут же едва не свалился на землю. Голова у меня снова закружилась, казалось, череп разламывается на куски от дикой боли – лев задал мне хорошую встряску. Я ссутулился в седле, надолго прикрыв глаза, выжидая, пока хоть немного отступят боль и головокружение.
Ощупав свое лицо, я почувствовал, что оно сильно распухло. Нет сомнений, что к вечеру на меня и взглянуть-то будет страшно. Но, по крайней мере, нос явно был цел.
Немного придя в себя, я развернул коня и направился на восток.
Пес Торрина выбежал мне навстречу. За те недели, что мы жили здесь, он изрядно подрос: в первый раз я увидел его совсем щенком, теперь это была почти взрослая собака, но щенячьего веселья в нем по-прежнему было хоть отбавляй. Он прыгал вокруг моего коня, радостным басовитым лаем предупреждая Торрина о моем возвращении. Впрочем, необходимости в этом не было: Торрин был как раз у колодца – вытаскивал ведро воды.
За пять лет он не намного изменился. Его седые поредевшие волосы были по-прежнему коротко подстрижены, годы крестьянствования не сгладили боевых рубцов и мозолей от меча на ладонях. Конечно, было заметно, что человек этот давно уже не служит мастером меча, что ему теперь больше знакомы плуг и соха , но уверенная сила воина не покинула его. Он был рожден для битв и клинков, не для возни в земле – и все же оставил все ради Аликс. Шейн хотел избавиться от нее, а Торрин не мог снести того, что девочка умрет.
Я медленно подъехал поближе. Конь подошел к колодцу и, не церемонясь, сунул морду в бадью, которую держал в руках Торрин. Торрин критически оглядел меня, прищурил карие глаза и покачал головой:
– Это работа солиндцев?
Было ясно, что он имеет в виду. Я потрогал опухшее лицо:
– Нет. Айлини. Он призвал зверя. Льва. Морщинистое лицо Торрина побледнело:
– Значит, Беллэм знает… Я покачал головой:
– Должно быть, нет. Те, кто пытался меня убить, мертвы. Не сомневаюсь, он знает, что я вернулся – это знает почти вся Хомейна – но не осталось никого, кто мог бы рассказать ему, где я. Думаю, еще некоторое время мы можем не тревожиться за свою безопасность.
Торрин выглядел озабоченным, но мне уже было не до него. Я медленно сполз с коня, морщась от боли, оставил моего скакуна на попечении Торрина и медленно пошел к ферме. В доме топилась печь: я чувствовал запах дыма.
– Мой господин, я думаю… У самой двери я обернулся, я так устал, что просто не мог найти в себе сил дослушать его до конца:
– Есть у тебя корыто, а? Или бочка… Одежду я вроде оставлял у тебя…
Мыло и вода есть? Горячая. Я хочу хорошенько отмыться от этой вони.
Он кивнул, морща лоб.
– Не хочешь ли, чтобы я…
– Нет, – я устало махнул рукой. – Я сам справлюсь.
В изгнании я научился многому. В том числе и обходиться без слуг.
– Господин мой… – снова начал Торрин, но я уже вошел в дом.
И – замер на пороге.
Я увидел Аликс. Они стояла за столом у печи – месила тесто: должно быть, собиралась печь хлеб. Руки ее до локтей были перемазаны в муке. Я увидел, что ее темно-каштановые волосы отросли до своей обычной длины – она заплела их в косу и уложила в пучок, заколов его серебряными шпильками и заколками.
Я увидел девушку, которую встретил, когда был еще принцем – девушку, которая стала моим другом – а много ли настоящих друзей у принцев? Я снова увидел ту девушку, из-за которой попал в руки Финна и его отряда. Я снова увидел девушку, чья толмоора Чэйсули была так тесно переплетена с моей собственной хомэйнской судьбой.
Я увидел девушку, которая стала женщиной – и проклял те годы, которые разделили нас – те годы, которые я провел вдали от нее.
В ее глазах был вопрос – и растерянность. Она не узнала меня, я и сам не узнал бы себя – бородатый, грязный, с синяком в пол-лица… Я вспомнил, каким был пять лет назад, и не смог удержаться от смеха.
И тут она узнала меня – она прошептала мое имя – и я стремительно шагнул к ней и обнял ее.
Она прижималась ко мне так же крепко, как я к ней, снова и снова повторяя мое имя, от нее пахло тестом и свежим хлебом, и дымом, и она смеялась – смеялась так, словно не могла остановиться…
– Такой грязный… – выговорила она сквозь смех, – такой жалкий…
Никогда я таким не был. Но я смеялся вместе с ней, понимая, что другое просто трудно сказать, глядя на меня. Да в чем-то я и был жалок, наверно потому что я желал ее. И, не в силах сдержаться, я взял ее лицо в ладони и поцеловал.
Только однажды – единожды в жизни – я целовал ее, и в таких обстоятельствах, когда она могла счесть это простой благодарностью. Это и было благодарностью – но не только. И уже тогда, когда она спасла меня из атвийского плена, Аликс была связана с Дунканом. Более того – она носила его ребенка.
Теперь же в моих чувствах к Аликс не было ничего от благодарности – она не могла ошибиться в этом. За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами – и теперь не мог скрыть своих чувств.
Но между нами по-прежнему был Дункан.
Я отпустил Аликс – хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.
Она осталась стоять рядом – безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.
– Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, – тихо проговорила она,
– но не больше.
– Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?
Она коротко покачала головой:
– Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, – коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать – она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.
– Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…
– Я знаю, – ее голос не дрогнул. – Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан – ты никогда не был и не будешь им никогда.
Ты есть ты. Да, верно, для меня ты – особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.
Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:
– Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, – я суховато улыбнулся. – Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.
Аликс улыбнулась:
– Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.
– А Дункан?
– Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.
– И никогда не был бесчувственным, – я вздохнул и поскреб подбородок. – Ну ладно, поговорили – и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.
– Прекрасно.
Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом – удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими – хомэйнов, для меня – вдвое прекраснее и тех, и других.
– Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, – Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. – Может, ты нальешь в бочку воды?
И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я – королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.
Я усмехнулся:
– И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.
И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:
– Я хотел предупредить тебя, что она там, – сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:
– Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.
– Мне – да, – Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.
Это имя легло мне камнем на сердце.
– Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет – и взял это – Добился этого, – тихо поправил меня Торрин.
– Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, – он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.
– Ты Мухаар и можешь делать все что угодно – даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.
Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем – я получал то, что хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна мне и как желанна. И теперь, поняв это, я знал, как больно терять. Как больно проигрывать.
Особенно – Дункану.
Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.
– Я развела огонь.
Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье – золотой ястреб, раскинувший крылья, разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.
Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.
Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на табурет, спиной ощущая каждое движение Аликс, глядя в огонь. Она снова занялась своим тестом.
– Когда ты пришла? – наконец спросил я.
– Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, – ее лицо озарилось теплой ясной улыбкой.
– Он тоже вернулся? – мне сразу как-то полегчало.
– Он привел нас с севера.
В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные шпильки и заколки – в такт движениям, и в такт движениям колыхались складки темно-зеленого, цвета мха, платья. Поверх платья была надета длинная, доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии она была стянута поясом темно-коричневой кожи с золотой пряжкой. И одежда ее, и украшения были не хомэйнской работы – творением рук Чэйсули. И сама она была
– Чэйсули.
Я потер лицо:
– Как он? В порядке?
– Финн? О да, конечно – разве с ним может быть иначе? Это же Финн, – она снова улыбнулась, не на мгновение не прерывая работы. – Хотя, кажется, он-таки нашел себе занятие.
– Женщина, – предположил я. – Он что, наконец нашел кого-то в клане? Аликс рассмеялась:
– Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на своего су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.
Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает невыносим. Нам и одного хватало – но теперь у нас два Финна.
– Два Финна ?.. – я представил себе эту картину и рассмеялся, Аликс покачала головой.
– Сказать им, чтобы они пришли сюда? – спросила она. – Мне только нужно поговорить с Каем и со Сторром.
Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс – о той невероятной магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.
– Нет, – ответил я. – Я пойду к ним сам – но не раньше, чем избавлюсь от этой грязи.
Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно согрелась. Я спросил Аликс, где бы мне взять бочонок – она указала на прихожую, ежели, конечно, так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.
Бочка была окована медью и все еще еле заметно пахла сидром: несложно было угадать ее первоначальное назначение. В Хомейне-Мухаар у меня была большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли не до блеска, чтобы, упаси боги, ни одна заноза не впилась в тело наследника престола. Однако – что ж, пока и эта сойдет. В изгнании я научился быть благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.
Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.
Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку, наполнил ее водой и отправился разыскивать полотно и мыло.
Аликс выдала мне и то, и другое.
– С тех пор, как я покинула ферму, Торрин не менял здесь ничего, – сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот день, когда Финн похитил нас обоих.
Да и могла ли она не помнить этого? Я – так помнил слишком хорошо. Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной – со всеми нами – с тех пор.
Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна и темное мыло. Я немногое мог сказать ей – но может, не стоило говорить и этого.
– Я не стану оскорблять ни тебя, ни твоего мужа, последовав за вами туда, где меня не желают видеть. Аликс вспыхнула. Я невольно отметил про себя, что с годами ее черты утратили юношескую округлость, резче стал очерк лица, выше скулы – ее лицо было лицом Чэйсули. Она как никогда была похожа на Финна: сказывалась отцовская кровь. – Не было нужды говорить это, – мягко ответила она.
– Нет, была. Иначе я не смог бы объяснить свои поступки, – я легко коснулся пальцами ее лица. – Аликс… было время, когда мы могли иметь много общего. Давай теперь сохраним хотя бы то, что возможно.
Я отнял руку и вошел в спальню. От бочки поднимался густой пар. Я задвинул штору и с наслаждением стащил с себя вонючие обноски, Нет, я не мог выбросить из головы Аликс. А для нее не существовало никого, кроме Дункана. Я думал о тех ночах, которые они проводят вместе. О самой Аликс, какой я помнил ее – юной, веселой и сердечной девушке. Такой грациозной и гибкой – такой прекрасной – такой мужественной и твердой…
Я подумал о том, как странно – вот сейчас мы рядом, мы знаем о чувствах друг друга – и знаем, что нет ничего хорошего в нашей теперешней близости.
Ничего хорошего. Только боль.
Глава 9
Я пригнулся к жесткой холке пони, стараясь хоть немного облегчить его ношу, он дышал тяжело, с хрипом, а позади уже раздавались крики настигавших меня всадников.
Мой скакун споткнулся – и упал на колени. Я вылетел из седла, не то чтобы это было для меня совершенной неожиданностью – я тут же вскочил на ноги, обернулся, готовясь встретиться лицом к лицу с нападавшими, и взялся за лук.
Первой стрелой я снял с седла одного из солиндцев: она вонзилась ему в горло. Следующая засела в груди второго всадника – но третий доскакал до меня прежде, чем я успел выстрелить еще раз.
Удар меча выбил у меня лук, я пошатнулся, рухнул на колени во влажный снег, но успел-таки вырвать меч из ножен, – поднявшись на ноги, я был уже готов и к защите, и к нападению.
Солиндец сжал коленями бока коня и поднял его на дыбы, солнце сверкнуло на его клинке. Он приближался. Я разглядел даже знак – белое солнце Беллэма на темно-синем фоне.
Он помедлил только мгновение, чтобы нанести смертельный удар – но этого мгновения мне хватило, чтобы, поднырнув под его меч, всадить клинок в брюхо его коня. Несчастное животное издало вопль, поднялось на дыбы и рухнуло на колени, но солдат успел спрыгнуть на землю, и мы сошлись с ним в ближнем бою.
Удар его широкого клинка должен был прийтись мне в левое плечо, я остановил удар, снизу поймав его клинок, почувствовав, как напряглись жилы на запястьях. Он отклонился, пытаясь пробить мою защиту – я снова поймал его меч и ответил ударом снизу вверх, он попытался увернуться, но на этот раз я без труда прорвал его защиту, и мой клинок по рукоять вошел между ребер солиндца.
Короткий звон стали о сталь – я вырвал меч из раны, а тело солдата осело на снег.
Я мгновенно обернулся, высматривая человека без доспехов и без оружия – но не увидел его нигде. Вершина холма была пуста. Я замер и прислушался – но единственным звуком в солнечной тишине дня был тихий звон ручейка.
Конь солиндца был мертв, а скакуны тех двоих, кого я снял с седла стрелами, убежали слишком далеко, чтобы у меня осталась хотя бы малейшая надежда поймать их. Мне остался мой мохнатый степной конек: его бока тяжело вздымались, он стоял по брюхо в снегу, опустив голову, словно никак не мог отойти от бешеной скачки.
Я вложил меч в ножны, поднял лук и поковылял сквозь снег к степнячку, ругаясь вполголоса, мои кожаные ботинки отсырели, лед обжигал кожу. Лохмотья тоже промокли насквозь от пота и снега. И я по-прежнему вонял.
Я протянул руку к поводьям своего неказистого скакуна – и внезапно почувствовал, как что-то шевельнулось у меня на груди. Я хлопнул по лохмотьям ладонью, проклиная вшей и блох – но шевеление не прекращалось, я полез за пазуху, нащупал рукоять моего кэйлдонского кинжала – и почувствовал ее движение.
Мгновение – и я извлек клинок на белый свет, сперва я не заметил в нем ничего странного – та же сталь и костяная рукоять – но потом снова заметил, что рукоять шевелится.
Я застыл. Позади меня встревожено зафыркал мой конек – а я стоял и смотрел, смотрел, как завороженный, на движущуюся костяную рукоять.
Она росла – прямо у меня в руках. Гладкая изогнутая рукоять вытягивалась, освобождалась от стального клинка, руны надписи словно бы истаивали, .затягивались костяной тканью – зарастали.
И в этот миг я внезапно понял, что за мной следят.
Я поднял глаза на вершину холма, на которой прежде стояли солиндцы. Там темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба вырисовывалась фигура четвертого человека. Того самого, у которого не было ни доспехов, ни оружия. Он стоял слишком далеко для того, чтобы я мог различить черты его лица, но я знал, что он наблюдает за мной – внимательно, пристально, не отрывая глаз.
И внезапно я понял: это Айлини.
Судорожным движением я отшвырнул кинжал и потянулся за луком, собираясь спустить стрелу – но тут же остановился, осознав, что стрела бессильна против чародейства.
Кость. Король Кэйлдон говорил, что это бедренная кость какого-то чудовищного зверя. И теперь Айлини создавал этого зверя из единой кости – прямо здесь, на моих глазах. Здесь, на снежных равнинах Хомейны.
Кости разрастались, их связывали сухожилия – перед моими глазами возник уже целый скелет: длинный гибкий позвоночник, массивные кости плечевого пояса, череп – жемчужно-белый, уставившийся на меня пустыми глазницами…
Потом, уже быстрее, начали возникать из ничего – мозг, нервы, кровеносные сосуды, мускулы, плоть – шкура…
Я смотрел на зверя, едва не разинув рот от изумления, смешанного с ужасом, поняв, что вижу перед собой: гербовый зверь моего Дома, символ силы и мужества – чудесный, едва ли не волшебный зверь, много веков назад исчезнувший с лица земли. Лев Хомейны.
Он прыгнул. Подобрался и прыгнул на моего пони, одним ударом огромной когтистой лапы сбив его с ног – я услышал хруст костей, и, не успел еще бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной шеей, лев повернулся ко мне.
Я выронил лук и ударился в бегство. Вслед за мной бросился лев великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал – но знал, что он легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.
Лев прыгнул – взлетел в воздух, оттолкнувшись от земли мускулистыми задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями. Я едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..
Одна лапа зацепила мою голову – но все же я успел увернуться от удара, который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без того силы удара хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.
Я упал, но продолжал крепко сжимать меч в руках – клинок вонзился в широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость – в прыжке лев едва не вывернул его из моих рук.
На мгновение я оказался распростертым в снегу – но почти тут же вскочил, не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня ужас. Голова у меня гудела, рот наполнился кровью. Меч был бессилен против льва – единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы он достал меня, чем я его. Мне вовсе не улыбалось стать его добычей…
Лев снова зарычал – но глуше, рык перешел в подобие кашля, спутанная черная грива встала дыбом – и все же под темным золотом шкуры по-прежнему перекатывались мускулы: рана ничуть не ослабила хищника. Кровь хлестала из раны, но ни остановить, ни даже задержать льва это не могло.
Каким-то шестым чувством я сознавал, что он не умрет. Мне не удастся убить его как обычного зверя, даже если и удастся нанести смертельную рану. Этот зверь был создан и призван чародеем.
Отступая от приближающегося льва, я наткнулся ногой на что-то твердое.
Оказалось – пытаясь убежать от льва, я описал круг. Неподалеку лежал труп моего коня, а под ногами у меня – мой лук.
Я мгновенно отшвырнул меч и схватил лук, вырвал из колчана стрелу – и, когда зверь вновь бросился на меня, выстрелил…
Но не во льва. В человека.
Стрела вонзилась в грудь Айлини, он содрогнулся, по его телу прошла долгая дрожь. Он попытался вырвать из раны оперенное древко – но зашатался и упал на колени. Стрела вспыхнула ярко-алым пламенем, рассыпалась жгучими искрами чародей был мертв.
Я стремительно обернулся – но зверя за моей спиной уже не было. Только кость на снегу. Кость, обточенная в форме рукояти кинжала.
Я медленно опустился на колени, наклонился вперед, опершись руками на снег. Дыхание с шумом вырывалось из груди, каждый вздох отдавался резкой болью в легких. Из носа у меня по-прежнему текла кровь, пятная снег, голова болела и кружилась, я выплюнул выбитый зуб и так и остался стоять на четвереньках, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя.
Когда, наконец, я сумел подняться на ноги, меня шатало, словно изрядно перебравшего человека. Я дрожал всем телом. С трудом мне удалось добрести до ручья, там я опустился на колени и принялся яростно оттирать кровь и грязь с лица, словно мог стереть и воспоминание о том, что произошло, из своей памяти.
Наконец, я снова поднялся на ноги. Медленно, словно древний дряхлый старик, я наклонился за мечом и луком. Рукоять кинжала я оставил. Что-то, а уж эту штуку я не стану носить при себе больше никогда.
Айлини был мертв. Тело его как-то сжалось, усохло – словно стрела отняла у него не только жизнь, но и выпила силы его тела – и теперь оболочка, уже ненужная, съежилась, как пустой кокон. Это было телом – но вряд ли его можно было назвать телом человека.
Конь Айлини стоял на противоположном склоне холма – очень темной гнедой масти, не слишком чистых кровей – но достаточно хорош. Интересно что, конь Айлини тоже зачарован?
Я поднял повод и заставил коня подойти ближе. Он был побольше моего бедняги-степнячка, и заметно линял. Хвост у него был подстрижен, грива топорщилась щеткой, глаза были темно-карими и добрыми, а посереди лба белело пятно-звездочка. Я ласково потрепал его по холке и взобрался в седло.
И тут же едва не свалился на землю. Голова у меня снова закружилась, казалось, череп разламывается на куски от дикой боли – лев задал мне хорошую встряску. Я ссутулился в седле, надолго прикрыв глаза, выжидая, пока хоть немного отступят боль и головокружение.
Ощупав свое лицо, я почувствовал, что оно сильно распухло. Нет сомнений, что к вечеру на меня и взглянуть-то будет страшно. Но, по крайней мере, нос явно был цел.
Немного придя в себя, я развернул коня и направился на восток.
Пес Торрина выбежал мне навстречу. За те недели, что мы жили здесь, он изрядно подрос: в первый раз я увидел его совсем щенком, теперь это была почти взрослая собака, но щенячьего веселья в нем по-прежнему было хоть отбавляй. Он прыгал вокруг моего коня, радостным басовитым лаем предупреждая Торрина о моем возвращении. Впрочем, необходимости в этом не было: Торрин был как раз у колодца – вытаскивал ведро воды.
За пять лет он не намного изменился. Его седые поредевшие волосы были по-прежнему коротко подстрижены, годы крестьянствования не сгладили боевых рубцов и мозолей от меча на ладонях. Конечно, было заметно, что человек этот давно уже не служит мастером меча, что ему теперь больше знакомы плуг и соха , но уверенная сила воина не покинула его. Он был рожден для битв и клинков, не для возни в земле – и все же оставил все ради Аликс. Шейн хотел избавиться от нее, а Торрин не мог снести того, что девочка умрет.
Я медленно подъехал поближе. Конь подошел к колодцу и, не церемонясь, сунул морду в бадью, которую держал в руках Торрин. Торрин критически оглядел меня, прищурил карие глаза и покачал головой:
– Это работа солиндцев?
Было ясно, что он имеет в виду. Я потрогал опухшее лицо:
– Нет. Айлини. Он призвал зверя. Льва. Морщинистое лицо Торрина побледнело:
– Значит, Беллэм знает… Я покачал головой:
– Должно быть, нет. Те, кто пытался меня убить, мертвы. Не сомневаюсь, он знает, что я вернулся – это знает почти вся Хомейна – но не осталось никого, кто мог бы рассказать ему, где я. Думаю, еще некоторое время мы можем не тревожиться за свою безопасность.
Торрин выглядел озабоченным, но мне уже было не до него. Я медленно сполз с коня, морщась от боли, оставил моего скакуна на попечении Торрина и медленно пошел к ферме. В доме топилась печь: я чувствовал запах дыма.
– Мой господин, я думаю… У самой двери я обернулся, я так устал, что просто не мог найти в себе сил дослушать его до конца:
– Есть у тебя корыто, а? Или бочка… Одежду я вроде оставлял у тебя…
Мыло и вода есть? Горячая. Я хочу хорошенько отмыться от этой вони.
Он кивнул, морща лоб.
– Не хочешь ли, чтобы я…
– Нет, – я устало махнул рукой. – Я сам справлюсь.
В изгнании я научился многому. В том числе и обходиться без слуг.
– Господин мой… – снова начал Торрин, но я уже вошел в дом.
И – замер на пороге.
Я увидел Аликс. Они стояла за столом у печи – месила тесто: должно быть, собиралась печь хлеб. Руки ее до локтей были перемазаны в муке. Я увидел, что ее темно-каштановые волосы отросли до своей обычной длины – она заплела их в косу и уложила в пучок, заколов его серебряными шпильками и заколками.
Я увидел девушку, которую встретил, когда был еще принцем – девушку, которая стала моим другом – а много ли настоящих друзей у принцев? Я снова увидел ту девушку, из-за которой попал в руки Финна и его отряда. Я снова увидел девушку, чья толмоора Чэйсули была так тесно переплетена с моей собственной хомэйнской судьбой.
Я увидел девушку, которая стала женщиной – и проклял те годы, которые разделили нас – те годы, которые я провел вдали от нее.
В ее глазах был вопрос – и растерянность. Она не узнала меня, я и сам не узнал бы себя – бородатый, грязный, с синяком в пол-лица… Я вспомнил, каким был пять лет назад, и не смог удержаться от смеха.
И тут она узнала меня – она прошептала мое имя – и я стремительно шагнул к ней и обнял ее.
Она прижималась ко мне так же крепко, как я к ней, снова и снова повторяя мое имя, от нее пахло тестом и свежим хлебом, и дымом, и она смеялась – смеялась так, словно не могла остановиться…
– Такой грязный… – выговорила она сквозь смех, – такой жалкий…
Никогда я таким не был. Но я смеялся вместе с ней, понимая, что другое просто трудно сказать, глядя на меня. Да в чем-то я и был жалок, наверно потому что я желал ее. И, не в силах сдержаться, я взял ее лицо в ладони и поцеловал.
Только однажды – единожды в жизни – я целовал ее, и в таких обстоятельствах, когда она могла счесть это простой благодарностью. Это и было благодарностью – но не только. И уже тогда, когда она спасла меня из атвийского плена, Аликс была связана с Дунканом. Более того – она носила его ребенка.
Теперь же в моих чувствах к Аликс не было ничего от благодарности – она не могла ошибиться в этом. За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами – и теперь не мог скрыть своих чувств.
Но между нами по-прежнему был Дункан.
Я отпустил Аликс – хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.
Она осталась стоять рядом – безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.
– Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, – тихо проговорила она,
– но не больше.
– Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?
Она коротко покачала головой:
– Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, – коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать – она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.
– Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…
– Я знаю, – ее голос не дрогнул. – Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан – ты никогда не был и не будешь им никогда.
Ты есть ты. Да, верно, для меня ты – особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.
Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:
– Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, – я суховато улыбнулся. – Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.
Аликс улыбнулась:
– Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.
– А Дункан?
– Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.
– И никогда не был бесчувственным, – я вздохнул и поскреб подбородок. – Ну ладно, поговорили – и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.
– Прекрасно.
Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом – удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими – хомэйнов, для меня – вдвое прекраснее и тех, и других.
– Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, – Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. – Может, ты нальешь в бочку воды?
И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я – королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.
Я усмехнулся:
– И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.
И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:
– Я хотел предупредить тебя, что она там, – сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:
– Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.
– Мне – да, – Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.
Это имя легло мне камнем на сердце.
– Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет – и взял это – Добился этого, – тихо поправил меня Торрин.
– Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, – он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.
– Ты Мухаар и можешь делать все что угодно – даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.
Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем – я получал то, что хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна мне и как желанна. И теперь, поняв это, я знал, как больно терять. Как больно проигрывать.
Особенно – Дункану.
Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.
– Я развела огонь.
Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье – золотой ястреб, раскинувший крылья, разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.
Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.
Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на табурет, спиной ощущая каждое движение Аликс, глядя в огонь. Она снова занялась своим тестом.
– Когда ты пришла? – наконец спросил я.
– Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, – ее лицо озарилось теплой ясной улыбкой.
– Он тоже вернулся? – мне сразу как-то полегчало.
– Он привел нас с севера.
В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные шпильки и заколки – в такт движениям, и в такт движениям колыхались складки темно-зеленого, цвета мха, платья. Поверх платья была надета длинная, доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии она была стянута поясом темно-коричневой кожи с золотой пряжкой. И одежда ее, и украшения были не хомэйнской работы – творением рук Чэйсули. И сама она была
– Чэйсули.
Я потер лицо:
– Как он? В порядке?
– Финн? О да, конечно – разве с ним может быть иначе? Это же Финн, – она снова улыбнулась, не на мгновение не прерывая работы. – Хотя, кажется, он-таки нашел себе занятие.
– Женщина, – предположил я. – Он что, наконец нашел кого-то в клане? Аликс рассмеялась:
– Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на своего су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.
Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает невыносим. Нам и одного хватало – но теперь у нас два Финна.
– Два Финна ?.. – я представил себе эту картину и рассмеялся, Аликс покачала головой.
– Сказать им, чтобы они пришли сюда? – спросила она. – Мне только нужно поговорить с Каем и со Сторром.
Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс – о той невероятной магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.
– Нет, – ответил я. – Я пойду к ним сам – но не раньше, чем избавлюсь от этой грязи.
Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно согрелась. Я спросил Аликс, где бы мне взять бочонок – она указала на прихожую, ежели, конечно, так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.
Бочка была окована медью и все еще еле заметно пахла сидром: несложно было угадать ее первоначальное назначение. В Хомейне-Мухаар у меня была большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли не до блеска, чтобы, упаси боги, ни одна заноза не впилась в тело наследника престола. Однако – что ж, пока и эта сойдет. В изгнании я научился быть благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.
Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.
Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку, наполнил ее водой и отправился разыскивать полотно и мыло.
Аликс выдала мне и то, и другое.
– С тех пор, как я покинула ферму, Торрин не менял здесь ничего, – сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот день, когда Финн похитил нас обоих.
Да и могла ли она не помнить этого? Я – так помнил слишком хорошо. Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной – со всеми нами – с тех пор.
Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна и темное мыло. Я немногое мог сказать ей – но может, не стоило говорить и этого.
– Я не стану оскорблять ни тебя, ни твоего мужа, последовав за вами туда, где меня не желают видеть. Аликс вспыхнула. Я невольно отметил про себя, что с годами ее черты утратили юношескую округлость, резче стал очерк лица, выше скулы – ее лицо было лицом Чэйсули. Она как никогда была похожа на Финна: сказывалась отцовская кровь. – Не было нужды говорить это, – мягко ответила она.
– Нет, была. Иначе я не смог бы объяснить свои поступки, – я легко коснулся пальцами ее лица. – Аликс… было время, когда мы могли иметь много общего. Давай теперь сохраним хотя бы то, что возможно.
Я отнял руку и вошел в спальню. От бочки поднимался густой пар. Я задвинул штору и с наслаждением стащил с себя вонючие обноски, Нет, я не мог выбросить из головы Аликс. А для нее не существовало никого, кроме Дункана. Я думал о тех ночах, которые они проводят вместе. О самой Аликс, какой я помнил ее – юной, веселой и сердечной девушке. Такой грациозной и гибкой – такой прекрасной – такой мужественной и твердой…
Я подумал о том, как странно – вот сейчас мы рядом, мы знаем о чувствах друг друга – и знаем, что нет ничего хорошего в нашей теперешней близости.
Ничего хорошего. Только боль.
Глава 9
К сожалению, бочка была явно не предназначена для человека моих габаритов.
Мыться было не слишком удобно, мои колени едва не упирались в нижнюю челюсть, а хребтом я ощущал стенку бочки. Однако все-таки это была возможность вымыться, и вымыться в горячей воде – я тер и тер изо всех сил, стараясь избавиться от грязи и жира – заодно и тех, что покрывали мои волосы и бороду.
Когда, наконец, я сумел вздохнуть свободно, более не чувствуя мерзкой вони, наступило время расслабиться и отдохнуть. Я свесил ноги через край бочки и откинулся назад. Лицо у меня по-прежнему болело от удара львиной лапы, болело и все тело – я чувствовал себя едва ли не стариком. Лев словно бы выпил мои силы, впрочем, навряд ли кто-либо, столкнувшись с чарами Айлини, сумел бы сохранить силы и душевное равновесие. Благодарение богам, хоть жив остался…
Вода остывала – но не так быстро, и я не спешил выбираться из нее. Более того – глубоко вздохнув, я прикрыл глаза и попросту заснул – тут же, в воде.
– Кэриллон Я мгновенно проснулся, дернулся, ободрав позвоночник о грубые доски бочки, выругался – и в некотором смущении уставился на Финна, стоявшего в дверях.
Хорошо хоть занавеску догадался за собой задернуть… наверно, Аликс посоветовала: иначе с чего бы ему вспомнить о том, что я вовсе не настолько лишен стыдливости?
Я выпрямился и втянул ноги в бочку, хмуро поглядев на своего ленника. Финн как всегда улыбался – несомненно, ему просто доставляло удовольствие застать меня в подобном положении. Он прислонился к стене, скрестив руки на груди: зимних кожаных одежд на нем уже не было, и я мог видеть золотые браслеты лиир, обхватывавшие его руки выше локтя – великолепные массивные украшения, вязь рун Чэйсули, изображения волка… Финн снова был в облегающей кожаной одежде штаны и безрукавка. На его поясе висел нож из Степей: я снова вспомнил о том колдовстве, с которым столкнулся так недавно.
– Когда ты вернулся? – спокойно спросил он. Я поднялся – вода текла с меня в три ручья – и поймал одеяло, которое он стянул с кровати Торрина и бросил мне.
– Не так давно, чтобы успеть набить желудок.
– Но чтобы вымыться у тебя было достаточно времени.
Его голос звучал ровно, и все же я без труда угадал его мысли – уже несколько лет это не представляло для меня особой сложности.
Мыться было не слишком удобно, мои колени едва не упирались в нижнюю челюсть, а хребтом я ощущал стенку бочки. Однако все-таки это была возможность вымыться, и вымыться в горячей воде – я тер и тер изо всех сил, стараясь избавиться от грязи и жира – заодно и тех, что покрывали мои волосы и бороду.
Когда, наконец, я сумел вздохнуть свободно, более не чувствуя мерзкой вони, наступило время расслабиться и отдохнуть. Я свесил ноги через край бочки и откинулся назад. Лицо у меня по-прежнему болело от удара львиной лапы, болело и все тело – я чувствовал себя едва ли не стариком. Лев словно бы выпил мои силы, впрочем, навряд ли кто-либо, столкнувшись с чарами Айлини, сумел бы сохранить силы и душевное равновесие. Благодарение богам, хоть жив остался…
Вода остывала – но не так быстро, и я не спешил выбираться из нее. Более того – глубоко вздохнув, я прикрыл глаза и попросту заснул – тут же, в воде.
– Кэриллон Я мгновенно проснулся, дернулся, ободрав позвоночник о грубые доски бочки, выругался – и в некотором смущении уставился на Финна, стоявшего в дверях.
Хорошо хоть занавеску догадался за собой задернуть… наверно, Аликс посоветовала: иначе с чего бы ему вспомнить о том, что я вовсе не настолько лишен стыдливости?
Я выпрямился и втянул ноги в бочку, хмуро поглядев на своего ленника. Финн как всегда улыбался – несомненно, ему просто доставляло удовольствие застать меня в подобном положении. Он прислонился к стене, скрестив руки на груди: зимних кожаных одежд на нем уже не было, и я мог видеть золотые браслеты лиир, обхватывавшие его руки выше локтя – великолепные массивные украшения, вязь рун Чэйсули, изображения волка… Финн снова был в облегающей кожаной одежде штаны и безрукавка. На его поясе висел нож из Степей: я снова вспомнил о том колдовстве, с которым столкнулся так недавно.
– Когда ты вернулся? – спокойно спросил он. Я поднялся – вода текла с меня в три ручья – и поймал одеяло, которое он стянул с кровати Торрина и бросил мне.
– Не так давно, чтобы успеть набить желудок.
– Но чтобы вымыться у тебя было достаточно времени.
Его голос звучал ровно, и все же я без труда угадал его мысли – уже несколько лет это не представляло для меня особой сложности.