Страница:
Михаил Владимирович Рогожин
Билет в никуда
Евгении Таймаковой с любовью
Они встретились в центре Москвы, в кафе, именуемом среди своих – «Три ноги». Два бывших зека. У каждого за спиной – по четырнадцать лет отсидки. Вениамин Аксельрод и Александр Курганов. Веня «откинулся» раньше и уже успел нагулять жирок.
– Жру как не в себя. Все подряд, – с детской улыбкой пухлых красных губ признался он.
– А мне до сих пор кусок в горло не лезет, – досадливо дернул головой Курганов. Он залпом выпил кофе и поморщился. – Больше всего ненавижу рыбу и грибы.
– Почему?
– Долгая история…
Нужно было рассказать друг другу слишком много, поэтому разговор не клеился.
– Ладно, потом… – согласился Веня. – Мне тоже не до воспоминаний. Где обитаешь?
– Пока с отцом. Но ненадолго. Его после нашего ареста из «комитета» поперли. Еле устроился тиром заведовать. Сейчас – на пенсии. Каждый день берет на грудь полкило и проклинает тот день, когда я появился на свет.
– А мои – в Вирджинии. Вся семья. Местный университет предоставил квартиру…
Курганов без зависти усмехнулся.
– И ты – туда же?
– Нет. – Веня закурил толстую длинную сигару. – К чему по новой ощущать себя ничтожеством? Буду внедряться здесь.
– Думаешь, получится? – без всякого интереса спросил Курганов.
– Обещали помочь. Я и про тебя закинул…
– Криминал исключается. – Курганов снова досадливо дернул головой. – Лучше в дворники. Следующего срока не вытяну.
Веня с пониманием взглянул из-за толстых затемненных стекол очков. Он и в институте был подслеповат, а в заключении зрение упало до минус восьми. В отличие от друга, сидящего напротив, Веня не питал иллюзий по поводу новой жизни. Он сразу понял, что никто их не ждет с распростертыми объятиями. Унижаться на воле в поисках работы, приспосабливаться к обществу, однажды выбросившему их за борт, было выше его сил. Поэтому предложил несколько уклончиво:
– Попробую организовать компьютерную фирму. Приличный бизнес. К тому же мы оба с языками, наладим контакты с Америкой.
– Ты при «фанере»? – в лоб спросил Курганов, хотя был уверен, что Веня такой же нищий, как и он сам.
– На раскрутку подкинут.
– Все-таки криминал?
– Не гони картину. Я не заставляю. Побудь рядом, присмотрись.
Веня взял бутылку коньяку, вопросительно посмотрел на Курганова.
– Нет, нет… ни грамма. Лучше еще кофе. Слушай, а чифирчику здесь не сделают?
Пухлые губы Вени презрительно оттопырились.
– Я сам забыл обо всем и тебе советую. Ни одна падла не должна учуять еще не выветрившийся из нас запах параши. Давай условимся – не было всего того, что с нами было! – Он налил коньяк в стоявший рядом фужер и сделал несколько маленьких глоточков. Выпустил из детских губ мощную струю дыма и, описывая сигарой в воздухе круги, быстрым, взволнованным шепотом высказал давно выстраданное понимание дальнейшей жизни: – Сейчас не время рассуждать. Это раньше мы могли сидеть на лавочке и спорить о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Все изменилось. В истории каждого народа существуют периоды, когда думать бессмысленно. Нужно действовать. Посмотри вокруг. Каждый сходит с ума по-своему. Но все устремились в погоню за богатством. Размышлять некогда! Начнешь задумываться, и тебя обойдут со всех сторон. О нравственности подумаем тогда, когда свой кусок пирога положим перед собой. Не раньше.
– Да я не об этом, – скривился Курганов. Его скуластое, с ярко выраженным татарским наследием лицо определялось мощным квадратным подбородком, обладавшим чрезвычайной подвижностью. – Про все ясно. Только куда мне спешить, когда простатит замучил. Понимаешь, нету здоровья. Мне бы залечь куда-нибудь на месяц – и выть от боли.
Веня отхлебнул коньяк. Он прекрасно понимал настроение друга, потому что сам готов был впасть в подобный транс. Но усилием воли сдерживал себя.
– Не дергайся. Вылечим. Лучшие врачи займутся нашим здоровьем. Соберемся с силами для одного мощного рывка и займем положенное нам по праву место, а потом подлечимся.
Курганов ничего не ответил. Мрачно посмотрел по сторонам. И, дернув подбородком, признался:
– Одно примиряет с жизнью – мы вот сидим, пьем кофе, а Виктор за эти годы давно сгнил в могильной яме.
– Иногда я думаю, что ему повезло больше, чем нам, – серьезно ответил Веня, налил в фужер коньяк, вздохнул и перед тем, как выпить, строго произнес:
– В какое бы дерьмо ни закопали тело Витьки, душа его – на небе, не в последнем ряду от Бога…
Выпил залпом и перевернул фужер, ставя его на стол. После этого обоих одолели воспоминания, которыми они, не желая казаться сентиментальными, делиться не стали. Просто промолчали больше часа, не обращая ни на кого внимания.
– Мужики, вы чего-то здесь задержались? – грубым голосом прогремел возникший из-за их спин бармен.
Веня обратил на него дымчатые стекла очков и спросил Курганова:
– Ты понял? Так с нами собираются обращаться? От этого здоровье ухудшается резче, чем от СИЗО. Пошли отсюда. Мне назначена встреча.
Под напряженными взглядами завсегдатаев они направились к выходу.
Цунами расхаживал в длинном атласном халате среди огромных пальм, растущих из облицованных бронзой кадушек. Этот зимний сад, отделявший бассейн от прочих апартаментов, был его гордостью. Появившись в Москве всего три года назад, Цунами успел застолбить свое место. Купил несколько коммуналок в бельэтаже дома, выходящего окнами на Яузу. Разломав все стены, заменив их арочными перегородками, вырыл бассейн, обзавелся самыми большими пальмами, которые можно было отыскать в столице, и расставил по комнатам двенадцать диванов. По его мнению, так и должен был жить «крестный отец» – с размахом и простором. «Главное, чтобы стенок было поменьше. Ненавижу замкнутые пространства!» – заявил он строителям и теперь, после окончания строительства, наслаждался бело-зелеными просторами своего нового жилища.
На одном из бежевых велюровых диванов сидел белобрысый щуплый парень лет тридцати или немногим больше. У него было тонкое бледное лицо и почти без ресниц маленькие серые глаза, в которых колыхалась злоба. Он не следил за передвижениями Цунами, а старательно рассматривал лепные украшения на потолке.
– Если не хочешь меня слушать, значит, ты – или залетный фраер, или беспредельщик! – уравновешенным голосом, без каких-либо признаков раздражения в который раз повторял ему Цунами. Он знал, что на гостя кричать бесполезно и, пожалуй, опасно. На одном из диванов, затерявшихся среди арок и пальм, сидел еще один человек, держа на коленях футляр из-под скрипки с лежащим в нем автоматом Калашникова.
Кишлак никогда не ходил без своего телохранителя – Скрипача. И даже Цунами вынужден был принимать их двоих, хотя все остальные посетители должны были оставлять телохранителей в машинах.
– А мне по барабану, – насмешливо огрызнулся Кишлак. – Если возникла потребность стрелять, то все равно, где это делать.
– Но казино находится на территории Унгури, и ты это знал!
– Плевать мне на ваши разделы! – вдруг истерично взвился Кишлак. Он вскочил и двумя руками принялся нервно приглаживать свои белобрысые волосы. – Я буду ходить туда, куда пожелаю. Я не как вы, по подворотням не шастал, ножичками народ не пугал, срок не тянул. Все эти годочки в Афгане из миномета поливал. Любой кишлак дрожал при моем появлении. Горы трупов – вот что означает моя прогулка. И здесь будет то же самое. Не дай Бог, хоть одна сука раскроет пасть! Мы такую разборку устроим, что кишки на фонарях развешаны будут.
Цунами сам обладал бешеным темпераментом, поэтому с особым трудом сдерживал себя, встречаясь с Кишлаком. Если бы не многолетняя выучка зоны, закалившая волю, он бы вряд ли сумел поладить с этим «отмороженным». В одну ночь Кишлак мог поднять до полутысячи своих головорезов. Почти никто из них в Афгане не воевал, но, завороженные беспредельной отвагой, граничащей с безумием, все до одного готовы были, не задумываясь, отдать жизнь за своего вожака. Команда была вымуштрована зверски. Кишлак не раз предостерегал желающих свести с ним счеты о том, что его бойцы будут мстить до последнего. И в это верили. Но в то же время зрело недовольство выходками Кишлака, который постоянно устраивал беспредел. Кровь лилась рекой, и не где-нибудь, а в самых людных местах, приносящих огромные доходы. На сходке авторитетов, воров в законе и «крестных отцов» возмущение достигло предела, и тогда Цунами вызвался образумить Кишлака. Не веря в успех переговоров, с предложением все же неохотно согласились, учитывая поддержку Унгури, больше всех пострадавшего от пальбы в казино. Теперь скрепя сердце приходилось выполнять поручение.
– Только мутишь воду, – стараясь не вступать в спор, продолжал Цунами. – Старики устали, хотят покоя, они уже свое проглотили, но от дел никто отходить не собирается. Нам пока следует учитывать их настроения. Я веду тонкую игру по выдавливанию из основных сфер. А ты вместо помощи сеешь панику.
– Да. Я за тебя пристрелю любого козла! – возбудился Кишлак, и глаза его из серых стали белесыми. – Скрипач! Скажи, кого у нас уважают?
Скрипач поднялся с дивана и из глубины комнат крикнул:
– Тебя боготворят, а его уважают.
– Понял?! – успокоился Кишлак и быстро закурил травку.
Цунами ценил поддержку бойцов Кишлака и не раз пользовался ею, поэтому благодарно кивнул головой и, широко улыбаясь, решил, что дальше не стоит перегибать палку.
• Сменить тему разговора помогла Галина, появившаяся из-за пальм в коротеньком шелковом черном халатике, отороченном серебристым мехом.
– Снизу сообщили, что к тебе незнакомые посетители. Какой-то Аксель и с ним еще один джентльмен.
– Пусть пропустят. Веди их сюда.
Кишлак впился глазами в ноги Галины с мощными развитыми икрами бывшей балерины. Она развернулась на носках и, постукивая каблуками, удалилась, не удостоив его вниманием. Кишлак по-звериному перевел дыхание.
– Хороша… Увольнять не собираешься?
– Ты же недавно спрашивал, – мягко напомнил Цунами.
– И завтра спрошу! Пока твоя – не трону. А бросишь, зубами в нее вцеплюсь.
Галину Цунами встретил несколько лет назад во время очередного наезда в Москву с Дальнего Востока, где тогда обитал. Когда-то она танцевала на эстраде классику с одним педерастом. Потом в Германии в нее влюбился немец и женился. Пятнадцать лет маялась в его роскошном доме от безделья и наконец рванула назад, в Москву. Познакомились они в баре гостиницы «Космос». Цунами не скрывал, кто он такой, и этим сразил Галину наповал. Она стала его секретарем, любовницей и другом.
Веня и Курганов остановились возле бассейна, не зная, куда идти дальше. Мелькнув впереди впечатляющими икрами, Галина затерялась среди пальм. Курганов недоверчиво поглядывал по сторонам. Он не возражал против визита, но заранее решил для себя не принимать никаких предложений, попахивающих криминалом. Веня волен был выбирать свой путь. Помочь ему – святое дело, но лишь в рамках закона.
Сам Вениамин Аксельрод еще в зоне понял, что общество, один раз предавшее его, будет предавать и впредь. Поэтому выбора не было. Видит Бог, не он выбрал этот путь. Ему его указали. С Цунами судьба свела в колонии особого режима ВД-31/06 под Новокузнецком, куда Веня был направлен после неудачного побега. Цунами жил там в особых условиях. В его распоряжение была отдана старая котельня, которую зеки из «мужиков» переоборудовали в теплую спальню с баней, парилкой и бассейном. Там в разгульных застольях и тянул лямку, являясь самым крупным «авторитетом» в зоне. О появлении Вени Цунами доложили мгновенно.
– Значит, ты решился вставить коммунякам? – поинтересовался Цунами, вальяжно развалясь в кожаном кресле, позаимствованном из кабинета начальника колонии.
– Было такое, – неохотно ответил Веня.
– Что ж, Аксель… поступок дурацкий, но достойный уважения.
После этих слов Веня стал приближенным Цунами, что означало резкое изменение его статуса в зоне. И вот теперь им предстояло встретиться на свободе. Обо всем этом он не успел рассказать Курганову, поэтому стоял молча, уклоняясь от его вопросительных взглядов.
Цунами возник неожиданно. Без всяких приветствий махнул рукой, приглашая подойти к нему. И, обращаясь к Кишлаку, объяснил:
– Мой кореш по зоне. Два срока отмотал.
– Не люблю я новых, – бросил тот, даже не взглянув на гостей.
Веня подтолкнул вперед Курганова. Цунами его проигнорировал и, протянув руку, объяснил:
– Тебя, Аксель, рад видеть. А с этим будем знакомиться. Кишлак подобно кузнечику вскочил на ноги, метнулся к Курганову и, растянув губы, чтобы были видны все его мелкие острые зубы, процедил:
– За что, земеля, срок тянул?
– За Афган, – спокойно ответил Александр.
В глазах Кишлака сверкнуло злорадство. Он отступил назад и с презрением заявил:
– Я там кровь проливал, а ты увильнул в тюрягу?!
– Мы были студентами и выступили против войны в Афганистане.
– И чего, за это посадили? – пригнувшись, допытывался Кишлак.
– Дали всем по семь лет.
– Это вместо того, чтобы спокойненько отсиживать жопу в институте, ты кайлом махал?
Интонации Кишлака стали менее агрессивными. Видя, что Курганов отвечать не собирается, он мотнул своей белобрысой головой и неожиданно заключил:
– Правильно сделал! Дерьмовая война была. Жалко, что эти брежневы поумирали. Я бы с удовольствием разрядил в них свой АКМ. – И тут же обратился к Цунами: – Но брать новых все равно не рекомендую. Пусть лучше в бизнес прут. А мы их потом пощипаем.
Эта фраза более всего пришлась по душе Курганову, и у него затеплилась мысль, что, возможно, им действительно помогут раскрутиться.
Цунами ничего не ответил. Он наблюдал за реакцией Вениамина и совсем не слушал Кишлака, пока тот не объявил:
– Передай Унгури мои извинения. Остальные пусть расслабятся. Я уезжаю на Багамы отдыхать. Вот уж пожируют тут без меня. – Он собрался уходить, но вдруг резко развернулся и вплотную подошел к Цунами. – Но не надо заблуждаться, Скрипач остается вместо меня, а нервы у него подорваны симфонией Глюка. Поэтому при каждом глюке начинает палить как ненормальный. Скрипач, я прав?!
Скрипач молча проследовал к выходу. Цунами обнял Кишлака, и оба как ни в чем не бывало расцеловались.
– Опасайтесь его, ребята, – предупредил Цунами, когда они остались втроем.
– Уже понял, – в тон ему ответил Веня.
– Галина! Дай нам чего-нибудь выпить, ребята с дороги! – крикнул Цунами и жестом предложил им располагаться на любом из диванов. Сам он предпочитал прогуливаться. Садился редко, вернее, присаживался на короткое время и снова начинал прохаживаться между огромных пальм.
Появилась Галина, катя перед собой целую стойку бара с табуретами и подсобными столиками. Привычно заняла место за стойкой и задорно спросила:
– Ну-ка, народ, заказывайте!
Она так обрадовалась уходу Кишлака, что готова была с удовольствием ухаживать за интеллигентными ребятами.
– Мне армянский и кусочек лимона, а Саше чай покрепче, – оживился Веня.
– И пожрать дай, – крикнул Цунами. После чего обратился к Вене: – Видишь, с какими людьми приходится общаться? Мозгов хватает только, чтобы нажать на гашетку. Сложностей с ними много. Так что вы появились в самый раз. Этот Саша – тот самый, о котором ты рассказывал?
– Да.
– Тогда порядок. Ну и с какими предложениями вы явились?
– Хотим заняться продажей компьютеров, – без подготовки выпалил Веня.
Цунами принял из рук Галины широкий стакан виски со льдом. Задумчиво поколыхал маслянистую жидкость. Поднял стакан над головой и коротко произнес:
– За вас!
Веня тоже выпил. Курганов отхлебнул крепкий чай и с благодарностью посмотрел на Галину. Она подмигнула в ответ, заранее изучив привычки бывших зеков.
– Торговать компьютерами… – медленно повторил Цунами. – Я-то уверен, что тебе надо мозгами торговать, а не железками. Но, пожалуйста, сам выбирай. Не знаю только, чем смогу помочь, в компьютерах я не разбираюсь.
Курганов взглянул на Веню, давая понять, что они пришли не по адресу и лучше этот разговор не продолжать. Но Веня решил довести до конца:
– Нам нужны деньги на раскрутку.
Цунами никак не отреагировал на эту просьбу. Он взял бутерброд с салями и принялся его тщательно пережевывать, запивая виски со льдом. Наступило неловкое молчание. Стало понятно, что Веня допустил бестактность, выложив напрямую про деньги. Курганов искоса наблюдал за Цунами. Этот человек обладал внешностью, которая как бы сама за себя говорила, что с просьбами к нему обращаться бессмысленно. Короткая, аккуратно подстриженная бородка серебристой лентой окаймляла загорелые впалые щеки, придавая вид научного работника. Крупный лоб был открыт. Волосы старательно зачесаны назад. Светлые брови давали простор ясному взгляду глаз. Только светились эти глаза странным голубовато-свинцовым светом, как лампы дневного света. Ответа в них искать было бесполезно. Жесткие губы Цунами, даже складываясь в улыбку, не становились менее напряженными.
Было ясно, что, кроме него, никто не посмеет нарушить молчание. Поэтому безо всякого упрека он объяснил:
– На эту затею никто денег не даст. Слишком банально и неинтересно. А я вообще никогда никому не даю ни копейки. Даже ей. – Он кивнул головой в сторону Галины, которая подтвердила его слова обворожительной улыбкой. – Но всегда готов приближенным ко мне людям подсказать, как следует делать деньги. Если вы готовы последовать моему совету, начнем разговор. Если же не уверены в этом, то еще немного выпьем и расстанемся до ваших лучших времен.
Стало ясно, что пришло время единственного решения. Курганов готов был встать и попрощаться. Он с надеждой смотрел на Веню. Тот отвел взгляд. Цунами понял возникшее смятение в душах гостей, встал и небрежно предложил:
– Вы подзакусите, а я пока пойду переоденусь. Галина, где моя белая шелковая рубашка? Хочу надеть новый однобортный костюм.
Галина выпорхнула из-за стойки бара, и они вместе исчезли в анфиладе арок.
Курганов, не желая более играть роль молчаливого истукана, сказал решительно:
– Пошли отсюда.
– Куда? В дворники? – язвительно спросил Веня.
– А ты хочешь обратно в тюрьму?
Веня стал вдруг серьезным. Его пухлые губы упитанного ангелочка упрямо сжались в красный бутон. Через дымчатые стекла пробился надменный взгляд подслеповатых глаз.
– Только богатая, шикарная жизнь сможет заглушить во мне боль всех четырнадцати лет заключения. Обычная жизнь ни тебе, ни мне не принесет успокоения. Мы свою порцию дерьма съели. Хватит! Либо все, либо ничего. А поскольку ничего у нас уже было, значит, впереди – все! Уходи один. Но учти, второй раз Цунами руку не протянет.
Минут через двадцать, когда Цунами появился перед ними, одетый в элегантный темно-серый костюм и черные кожаные туфли, Курганов сидел, мрачно потупив взор и не находя в себе сил встать и уйти.
– Отлично, – произнес Цунами. Выпил еще виски и, не задавая никаких вопросов, принялся ни с того ни с сего рассказывать о своей жизни: – Первый раз я подзалетел в начале семидесятых. Это было в Ростове-на-Дону. Жил я тогда в Газетном переулке, неподалеку от Театра оперетты, и влюблен был в артистку, которую звали Адель. Для романа понадобились деньги. И какие! Артистку же не пригласишь в пирожковую! Тогда-то и смилостивился надо мной один невзрачный мужичок – собиратель всякой ветхой дряни, как мне тогда казалось. Однажды вечером, когда Адель, смеясь на весь переулок, ушла в компании поклонников в ресторан «Ростов» при гостинице «Дон», этот самый мужичок обнял меня за плечи и сказал простые слова:
– Не желай любви из милости, будь гордым, а гордый человек не бывает нищим…
Я согласился с ним, и он повел меня к себе домой. Тогда впервые я увидел настоящий антиквариат. Глаза разгорелись. Еле совладал с руками, чтобы не заграбастать какую-нибудь диковинную штучку. Там же и получил задание. В ростовском музее краеведения, в витрине, без всякой сигнализации хранились уникальные сокровища – семь фаларов сарматского вождя. Вы-то до сих пор не слыхивали о них…
Веня и Курганов в подтверждение кивнули головами.
– Это – серебряные диски, обтянутые золотыми пластинами. На них изображены всякие животные, но не натурально, а так – черточками. В центре двух больших фаларов выгравированы головы барса, инкрустированные бирюзой. Ну, там глаза, уши, особенно красивы – раскрытые пасти. Во втором веке до нашей эры эти самые фалары украшали сбрую коня.
Больше он мне ничего не сказал. Чтил, падла, Уголовный кодекс. До остального я допер сам. Сходил несколько раз в музей. Прикинул, что к чему. Сплел веревочную лестницу и ночью спустился по ней с крыши шестиэтажного дома на крышу прилегающего к нему музея. Через чердак пробрался внутрь, выдавил стекло в витрине и забрал эти самые фалары. Назад поднялся по веревочной лестнице и чуть не грохнулся. Ощущение на всю жизнь осталось. До сих пор иногда снится, что лечу с этой лестницы вниз.
Цунами налил себе еще виски, бросил кусочек льда и пальцем показал Вениамину, чтобы тот пил коньяк. На Курганова специально не обращал никакого внимания. У того на лице слишком явно отразились все душевные переживания.
– Буду краток. Фалары отдал коллекционеру, а он мне вместо них – два слитка золота и предупредил, чтобы, если вдруг менты на хвост сядут да начнут колоть, разыграл «дурочку», будто я содрал с фаларов золото и переплавил его. – Цунами вдруг громко расхохотался, очевидно, вспоминая, каким дураком он тогда был. Выпил виски и продолжил: – Менты меня взяли через три дня. Сейчас-то я понимаю, что по наводке того самого коллекционера. А тогда, сидя в КПЗ, голову ломал, поражаясь, как они на меня вышли. Ну, остальное вам ясно… Так вот, коллекционера этого я не замочил, не сдал, а с первого же дня, как очутился на свободе, стал незримо опекать. Он, бедняга, и не знает, сколько туч над его головой я разогнал. За двадцать лет раз пять на него собирались наезжать. Зато теперь богаче коллекционера в России нету. Пришла пора изымать ценности. Живет он в Москве, так что далеко ходить не придется. Для начала мне нужны фалары. Как воспоминание о юности. Ну и еще кое-какие мелочи. Все сразу взять не удастся. Да и не имеет смысла. Нужно постепенно. Пусть знает, что в любой момент могут прийти и без шума взять. Постоянный страх – самая простая и эффективная пытка. Он ее заслужил… – Цунами посмотрел на Вениамина и, больше ни слова не говоря, протянул ему руку. – Рад был видеть тебя. Время покажет, насколько мы с тобой поняли друг друга, – после чего повернулся и скрылся между пальмами за перегородками и арками.
В бесконечном потоке машин, извергающих густые выхлопные газы, отчего все вокруг казалось ирреальным, по Садовому кольцу в сторону Каланчевки мчался синий «мерседес-190». Рядом с водителем, выполнявшим заодно роли телохранителя, лакея, массажиста и доверенного лица и носящего звучное имя – Али, восседала Инесса – жена заместителя начальника ФСБ по Москве и Московской области. Эта дама пользовалась в столице широкой известностью. Многие искали ее расположения, мечтали с ней познакомиться, набивались в дружбу. Но она была предельно избирательна. Среди ее многочисленных подруг и поклонников не было ни одного человека без положения, связей или, на худой конец, без солидного капитала в западных банках. Вела она рассеянную, светско-богемную жизнь, возможную лишь в России, и бесконечно скучала, особенно в компании своего мужа – генерал-лейтенанта Манукалова. Ему недавно исполнилось сорок три года, и Александр Сергеевич считался одним из самых карьерных офицеров ельцинского правления. Многие предрекали ему кресло председателя. Не случайно он находился в самых тесных дружеских отношениях со всеми фаворитами президента.
Инесса Геннадиевна торопилась в салон красоты, открытый ею для дам самого «высшего общества». Сегодня ожидался наплыв клиенток, так как просочилась информация, что бывший полковник КГБ, а ныне руководитель в аппарате президента Геннадий Владимирович Столетов решил бросить жену Василису Георгиевну, с которой прожил тридцать лет. В скандале замешана какая-то молодая журналистка…
Инесса сгорала от нетерпения разобраться в ситуации, а заодно наглядно продемонстрировать своим товаркам всю бесправность их нынешнего положения. Она давно пыталась сколотить дамский коллектив, способный постоять за себя, но дальше бесконечных разговоров дело не шло. И вот – наглядный пример, что называется, для самых тупых.
«Мерседес» проскочил мост над Самотекой, и со стороны кинотеатра «Форум» внимание Инессы привлекла витрина новенького, сверкающего тонированными стеклами и металлической отделкой магазина, возле которого сновали рабочие, заканчивающие внутренний ремонт помещения.
– Это что за пердимонокль! – закричала она. – Кто позволил?! Али, лениво повернув голову, взглянул на оставшийся сзади магазин.
– Ничего особенного. Двое ребят недавно «откинулись» и решили открыть компьютерный центр. Судя по всему, встали на крутые бабки – иных сюда не пустят.
– Плевать мне на твоих ребят! – не унималась Инесса. – Я обещала это место дочке Майки Зарубиной под цветочный магазин…
– Что ж теперь делать? – миролюбиво возразил Али. Ему была известна страсть хозяйки влезать куда надо и не надо.
– Жру как не в себя. Все подряд, – с детской улыбкой пухлых красных губ признался он.
– А мне до сих пор кусок в горло не лезет, – досадливо дернул головой Курганов. Он залпом выпил кофе и поморщился. – Больше всего ненавижу рыбу и грибы.
– Почему?
– Долгая история…
Нужно было рассказать друг другу слишком много, поэтому разговор не клеился.
– Ладно, потом… – согласился Веня. – Мне тоже не до воспоминаний. Где обитаешь?
– Пока с отцом. Но ненадолго. Его после нашего ареста из «комитета» поперли. Еле устроился тиром заведовать. Сейчас – на пенсии. Каждый день берет на грудь полкило и проклинает тот день, когда я появился на свет.
– А мои – в Вирджинии. Вся семья. Местный университет предоставил квартиру…
Курганов без зависти усмехнулся.
– И ты – туда же?
– Нет. – Веня закурил толстую длинную сигару. – К чему по новой ощущать себя ничтожеством? Буду внедряться здесь.
– Думаешь, получится? – без всякого интереса спросил Курганов.
– Обещали помочь. Я и про тебя закинул…
– Криминал исключается. – Курганов снова досадливо дернул головой. – Лучше в дворники. Следующего срока не вытяну.
Веня с пониманием взглянул из-за толстых затемненных стекол очков. Он и в институте был подслеповат, а в заключении зрение упало до минус восьми. В отличие от друга, сидящего напротив, Веня не питал иллюзий по поводу новой жизни. Он сразу понял, что никто их не ждет с распростертыми объятиями. Унижаться на воле в поисках работы, приспосабливаться к обществу, однажды выбросившему их за борт, было выше его сил. Поэтому предложил несколько уклончиво:
– Попробую организовать компьютерную фирму. Приличный бизнес. К тому же мы оба с языками, наладим контакты с Америкой.
– Ты при «фанере»? – в лоб спросил Курганов, хотя был уверен, что Веня такой же нищий, как и он сам.
– На раскрутку подкинут.
– Все-таки криминал?
– Не гони картину. Я не заставляю. Побудь рядом, присмотрись.
Веня взял бутылку коньяку, вопросительно посмотрел на Курганова.
– Нет, нет… ни грамма. Лучше еще кофе. Слушай, а чифирчику здесь не сделают?
Пухлые губы Вени презрительно оттопырились.
– Я сам забыл обо всем и тебе советую. Ни одна падла не должна учуять еще не выветрившийся из нас запах параши. Давай условимся – не было всего того, что с нами было! – Он налил коньяк в стоявший рядом фужер и сделал несколько маленьких глоточков. Выпустил из детских губ мощную струю дыма и, описывая сигарой в воздухе круги, быстрым, взволнованным шепотом высказал давно выстраданное понимание дальнейшей жизни: – Сейчас не время рассуждать. Это раньше мы могли сидеть на лавочке и спорить о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Все изменилось. В истории каждого народа существуют периоды, когда думать бессмысленно. Нужно действовать. Посмотри вокруг. Каждый сходит с ума по-своему. Но все устремились в погоню за богатством. Размышлять некогда! Начнешь задумываться, и тебя обойдут со всех сторон. О нравственности подумаем тогда, когда свой кусок пирога положим перед собой. Не раньше.
– Да я не об этом, – скривился Курганов. Его скуластое, с ярко выраженным татарским наследием лицо определялось мощным квадратным подбородком, обладавшим чрезвычайной подвижностью. – Про все ясно. Только куда мне спешить, когда простатит замучил. Понимаешь, нету здоровья. Мне бы залечь куда-нибудь на месяц – и выть от боли.
Веня отхлебнул коньяк. Он прекрасно понимал настроение друга, потому что сам готов был впасть в подобный транс. Но усилием воли сдерживал себя.
– Не дергайся. Вылечим. Лучшие врачи займутся нашим здоровьем. Соберемся с силами для одного мощного рывка и займем положенное нам по праву место, а потом подлечимся.
Курганов ничего не ответил. Мрачно посмотрел по сторонам. И, дернув подбородком, признался:
– Одно примиряет с жизнью – мы вот сидим, пьем кофе, а Виктор за эти годы давно сгнил в могильной яме.
– Иногда я думаю, что ему повезло больше, чем нам, – серьезно ответил Веня, налил в фужер коньяк, вздохнул и перед тем, как выпить, строго произнес:
– В какое бы дерьмо ни закопали тело Витьки, душа его – на небе, не в последнем ряду от Бога…
Выпил залпом и перевернул фужер, ставя его на стол. После этого обоих одолели воспоминания, которыми они, не желая казаться сентиментальными, делиться не стали. Просто промолчали больше часа, не обращая ни на кого внимания.
– Мужики, вы чего-то здесь задержались? – грубым голосом прогремел возникший из-за их спин бармен.
Веня обратил на него дымчатые стекла очков и спросил Курганова:
– Ты понял? Так с нами собираются обращаться? От этого здоровье ухудшается резче, чем от СИЗО. Пошли отсюда. Мне назначена встреча.
Под напряженными взглядами завсегдатаев они направились к выходу.
Цунами расхаживал в длинном атласном халате среди огромных пальм, растущих из облицованных бронзой кадушек. Этот зимний сад, отделявший бассейн от прочих апартаментов, был его гордостью. Появившись в Москве всего три года назад, Цунами успел застолбить свое место. Купил несколько коммуналок в бельэтаже дома, выходящего окнами на Яузу. Разломав все стены, заменив их арочными перегородками, вырыл бассейн, обзавелся самыми большими пальмами, которые можно было отыскать в столице, и расставил по комнатам двенадцать диванов. По его мнению, так и должен был жить «крестный отец» – с размахом и простором. «Главное, чтобы стенок было поменьше. Ненавижу замкнутые пространства!» – заявил он строителям и теперь, после окончания строительства, наслаждался бело-зелеными просторами своего нового жилища.
На одном из бежевых велюровых диванов сидел белобрысый щуплый парень лет тридцати или немногим больше. У него было тонкое бледное лицо и почти без ресниц маленькие серые глаза, в которых колыхалась злоба. Он не следил за передвижениями Цунами, а старательно рассматривал лепные украшения на потолке.
– Если не хочешь меня слушать, значит, ты – или залетный фраер, или беспредельщик! – уравновешенным голосом, без каких-либо признаков раздражения в который раз повторял ему Цунами. Он знал, что на гостя кричать бесполезно и, пожалуй, опасно. На одном из диванов, затерявшихся среди арок и пальм, сидел еще один человек, держа на коленях футляр из-под скрипки с лежащим в нем автоматом Калашникова.
Кишлак никогда не ходил без своего телохранителя – Скрипача. И даже Цунами вынужден был принимать их двоих, хотя все остальные посетители должны были оставлять телохранителей в машинах.
– А мне по барабану, – насмешливо огрызнулся Кишлак. – Если возникла потребность стрелять, то все равно, где это делать.
– Но казино находится на территории Унгури, и ты это знал!
– Плевать мне на ваши разделы! – вдруг истерично взвился Кишлак. Он вскочил и двумя руками принялся нервно приглаживать свои белобрысые волосы. – Я буду ходить туда, куда пожелаю. Я не как вы, по подворотням не шастал, ножичками народ не пугал, срок не тянул. Все эти годочки в Афгане из миномета поливал. Любой кишлак дрожал при моем появлении. Горы трупов – вот что означает моя прогулка. И здесь будет то же самое. Не дай Бог, хоть одна сука раскроет пасть! Мы такую разборку устроим, что кишки на фонарях развешаны будут.
Цунами сам обладал бешеным темпераментом, поэтому с особым трудом сдерживал себя, встречаясь с Кишлаком. Если бы не многолетняя выучка зоны, закалившая волю, он бы вряд ли сумел поладить с этим «отмороженным». В одну ночь Кишлак мог поднять до полутысячи своих головорезов. Почти никто из них в Афгане не воевал, но, завороженные беспредельной отвагой, граничащей с безумием, все до одного готовы были, не задумываясь, отдать жизнь за своего вожака. Команда была вымуштрована зверски. Кишлак не раз предостерегал желающих свести с ним счеты о том, что его бойцы будут мстить до последнего. И в это верили. Но в то же время зрело недовольство выходками Кишлака, который постоянно устраивал беспредел. Кровь лилась рекой, и не где-нибудь, а в самых людных местах, приносящих огромные доходы. На сходке авторитетов, воров в законе и «крестных отцов» возмущение достигло предела, и тогда Цунами вызвался образумить Кишлака. Не веря в успех переговоров, с предложением все же неохотно согласились, учитывая поддержку Унгури, больше всех пострадавшего от пальбы в казино. Теперь скрепя сердце приходилось выполнять поручение.
– Только мутишь воду, – стараясь не вступать в спор, продолжал Цунами. – Старики устали, хотят покоя, они уже свое проглотили, но от дел никто отходить не собирается. Нам пока следует учитывать их настроения. Я веду тонкую игру по выдавливанию из основных сфер. А ты вместо помощи сеешь панику.
– Да. Я за тебя пристрелю любого козла! – возбудился Кишлак, и глаза его из серых стали белесыми. – Скрипач! Скажи, кого у нас уважают?
Скрипач поднялся с дивана и из глубины комнат крикнул:
– Тебя боготворят, а его уважают.
– Понял?! – успокоился Кишлак и быстро закурил травку.
Цунами ценил поддержку бойцов Кишлака и не раз пользовался ею, поэтому благодарно кивнул головой и, широко улыбаясь, решил, что дальше не стоит перегибать палку.
• Сменить тему разговора помогла Галина, появившаяся из-за пальм в коротеньком шелковом черном халатике, отороченном серебристым мехом.
– Снизу сообщили, что к тебе незнакомые посетители. Какой-то Аксель и с ним еще один джентльмен.
– Пусть пропустят. Веди их сюда.
Кишлак впился глазами в ноги Галины с мощными развитыми икрами бывшей балерины. Она развернулась на носках и, постукивая каблуками, удалилась, не удостоив его вниманием. Кишлак по-звериному перевел дыхание.
– Хороша… Увольнять не собираешься?
– Ты же недавно спрашивал, – мягко напомнил Цунами.
– И завтра спрошу! Пока твоя – не трону. А бросишь, зубами в нее вцеплюсь.
Галину Цунами встретил несколько лет назад во время очередного наезда в Москву с Дальнего Востока, где тогда обитал. Когда-то она танцевала на эстраде классику с одним педерастом. Потом в Германии в нее влюбился немец и женился. Пятнадцать лет маялась в его роскошном доме от безделья и наконец рванула назад, в Москву. Познакомились они в баре гостиницы «Космос». Цунами не скрывал, кто он такой, и этим сразил Галину наповал. Она стала его секретарем, любовницей и другом.
Веня и Курганов остановились возле бассейна, не зная, куда идти дальше. Мелькнув впереди впечатляющими икрами, Галина затерялась среди пальм. Курганов недоверчиво поглядывал по сторонам. Он не возражал против визита, но заранее решил для себя не принимать никаких предложений, попахивающих криминалом. Веня волен был выбирать свой путь. Помочь ему – святое дело, но лишь в рамках закона.
Сам Вениамин Аксельрод еще в зоне понял, что общество, один раз предавшее его, будет предавать и впредь. Поэтому выбора не было. Видит Бог, не он выбрал этот путь. Ему его указали. С Цунами судьба свела в колонии особого режима ВД-31/06 под Новокузнецком, куда Веня был направлен после неудачного побега. Цунами жил там в особых условиях. В его распоряжение была отдана старая котельня, которую зеки из «мужиков» переоборудовали в теплую спальню с баней, парилкой и бассейном. Там в разгульных застольях и тянул лямку, являясь самым крупным «авторитетом» в зоне. О появлении Вени Цунами доложили мгновенно.
– Значит, ты решился вставить коммунякам? – поинтересовался Цунами, вальяжно развалясь в кожаном кресле, позаимствованном из кабинета начальника колонии.
– Было такое, – неохотно ответил Веня.
– Что ж, Аксель… поступок дурацкий, но достойный уважения.
После этих слов Веня стал приближенным Цунами, что означало резкое изменение его статуса в зоне. И вот теперь им предстояло встретиться на свободе. Обо всем этом он не успел рассказать Курганову, поэтому стоял молча, уклоняясь от его вопросительных взглядов.
Цунами возник неожиданно. Без всяких приветствий махнул рукой, приглашая подойти к нему. И, обращаясь к Кишлаку, объяснил:
– Мой кореш по зоне. Два срока отмотал.
– Не люблю я новых, – бросил тот, даже не взглянув на гостей.
Веня подтолкнул вперед Курганова. Цунами его проигнорировал и, протянув руку, объяснил:
– Тебя, Аксель, рад видеть. А с этим будем знакомиться. Кишлак подобно кузнечику вскочил на ноги, метнулся к Курганову и, растянув губы, чтобы были видны все его мелкие острые зубы, процедил:
– За что, земеля, срок тянул?
– За Афган, – спокойно ответил Александр.
В глазах Кишлака сверкнуло злорадство. Он отступил назад и с презрением заявил:
– Я там кровь проливал, а ты увильнул в тюрягу?!
– Мы были студентами и выступили против войны в Афганистане.
– И чего, за это посадили? – пригнувшись, допытывался Кишлак.
– Дали всем по семь лет.
– Это вместо того, чтобы спокойненько отсиживать жопу в институте, ты кайлом махал?
Интонации Кишлака стали менее агрессивными. Видя, что Курганов отвечать не собирается, он мотнул своей белобрысой головой и неожиданно заключил:
– Правильно сделал! Дерьмовая война была. Жалко, что эти брежневы поумирали. Я бы с удовольствием разрядил в них свой АКМ. – И тут же обратился к Цунами: – Но брать новых все равно не рекомендую. Пусть лучше в бизнес прут. А мы их потом пощипаем.
Эта фраза более всего пришлась по душе Курганову, и у него затеплилась мысль, что, возможно, им действительно помогут раскрутиться.
Цунами ничего не ответил. Он наблюдал за реакцией Вениамина и совсем не слушал Кишлака, пока тот не объявил:
– Передай Унгури мои извинения. Остальные пусть расслабятся. Я уезжаю на Багамы отдыхать. Вот уж пожируют тут без меня. – Он собрался уходить, но вдруг резко развернулся и вплотную подошел к Цунами. – Но не надо заблуждаться, Скрипач остается вместо меня, а нервы у него подорваны симфонией Глюка. Поэтому при каждом глюке начинает палить как ненормальный. Скрипач, я прав?!
Скрипач молча проследовал к выходу. Цунами обнял Кишлака, и оба как ни в чем не бывало расцеловались.
– Опасайтесь его, ребята, – предупредил Цунами, когда они остались втроем.
– Уже понял, – в тон ему ответил Веня.
– Галина! Дай нам чего-нибудь выпить, ребята с дороги! – крикнул Цунами и жестом предложил им располагаться на любом из диванов. Сам он предпочитал прогуливаться. Садился редко, вернее, присаживался на короткое время и снова начинал прохаживаться между огромных пальм.
Появилась Галина, катя перед собой целую стойку бара с табуретами и подсобными столиками. Привычно заняла место за стойкой и задорно спросила:
– Ну-ка, народ, заказывайте!
Она так обрадовалась уходу Кишлака, что готова была с удовольствием ухаживать за интеллигентными ребятами.
– Мне армянский и кусочек лимона, а Саше чай покрепче, – оживился Веня.
– И пожрать дай, – крикнул Цунами. После чего обратился к Вене: – Видишь, с какими людьми приходится общаться? Мозгов хватает только, чтобы нажать на гашетку. Сложностей с ними много. Так что вы появились в самый раз. Этот Саша – тот самый, о котором ты рассказывал?
– Да.
– Тогда порядок. Ну и с какими предложениями вы явились?
– Хотим заняться продажей компьютеров, – без подготовки выпалил Веня.
Цунами принял из рук Галины широкий стакан виски со льдом. Задумчиво поколыхал маслянистую жидкость. Поднял стакан над головой и коротко произнес:
– За вас!
Веня тоже выпил. Курганов отхлебнул крепкий чай и с благодарностью посмотрел на Галину. Она подмигнула в ответ, заранее изучив привычки бывших зеков.
– Торговать компьютерами… – медленно повторил Цунами. – Я-то уверен, что тебе надо мозгами торговать, а не железками. Но, пожалуйста, сам выбирай. Не знаю только, чем смогу помочь, в компьютерах я не разбираюсь.
Курганов взглянул на Веню, давая понять, что они пришли не по адресу и лучше этот разговор не продолжать. Но Веня решил довести до конца:
– Нам нужны деньги на раскрутку.
Цунами никак не отреагировал на эту просьбу. Он взял бутерброд с салями и принялся его тщательно пережевывать, запивая виски со льдом. Наступило неловкое молчание. Стало понятно, что Веня допустил бестактность, выложив напрямую про деньги. Курганов искоса наблюдал за Цунами. Этот человек обладал внешностью, которая как бы сама за себя говорила, что с просьбами к нему обращаться бессмысленно. Короткая, аккуратно подстриженная бородка серебристой лентой окаймляла загорелые впалые щеки, придавая вид научного работника. Крупный лоб был открыт. Волосы старательно зачесаны назад. Светлые брови давали простор ясному взгляду глаз. Только светились эти глаза странным голубовато-свинцовым светом, как лампы дневного света. Ответа в них искать было бесполезно. Жесткие губы Цунами, даже складываясь в улыбку, не становились менее напряженными.
Было ясно, что, кроме него, никто не посмеет нарушить молчание. Поэтому безо всякого упрека он объяснил:
– На эту затею никто денег не даст. Слишком банально и неинтересно. А я вообще никогда никому не даю ни копейки. Даже ей. – Он кивнул головой в сторону Галины, которая подтвердила его слова обворожительной улыбкой. – Но всегда готов приближенным ко мне людям подсказать, как следует делать деньги. Если вы готовы последовать моему совету, начнем разговор. Если же не уверены в этом, то еще немного выпьем и расстанемся до ваших лучших времен.
Стало ясно, что пришло время единственного решения. Курганов готов был встать и попрощаться. Он с надеждой смотрел на Веню. Тот отвел взгляд. Цунами понял возникшее смятение в душах гостей, встал и небрежно предложил:
– Вы подзакусите, а я пока пойду переоденусь. Галина, где моя белая шелковая рубашка? Хочу надеть новый однобортный костюм.
Галина выпорхнула из-за стойки бара, и они вместе исчезли в анфиладе арок.
Курганов, не желая более играть роль молчаливого истукана, сказал решительно:
– Пошли отсюда.
– Куда? В дворники? – язвительно спросил Веня.
– А ты хочешь обратно в тюрьму?
Веня стал вдруг серьезным. Его пухлые губы упитанного ангелочка упрямо сжались в красный бутон. Через дымчатые стекла пробился надменный взгляд подслеповатых глаз.
– Только богатая, шикарная жизнь сможет заглушить во мне боль всех четырнадцати лет заключения. Обычная жизнь ни тебе, ни мне не принесет успокоения. Мы свою порцию дерьма съели. Хватит! Либо все, либо ничего. А поскольку ничего у нас уже было, значит, впереди – все! Уходи один. Но учти, второй раз Цунами руку не протянет.
Минут через двадцать, когда Цунами появился перед ними, одетый в элегантный темно-серый костюм и черные кожаные туфли, Курганов сидел, мрачно потупив взор и не находя в себе сил встать и уйти.
– Отлично, – произнес Цунами. Выпил еще виски и, не задавая никаких вопросов, принялся ни с того ни с сего рассказывать о своей жизни: – Первый раз я подзалетел в начале семидесятых. Это было в Ростове-на-Дону. Жил я тогда в Газетном переулке, неподалеку от Театра оперетты, и влюблен был в артистку, которую звали Адель. Для романа понадобились деньги. И какие! Артистку же не пригласишь в пирожковую! Тогда-то и смилостивился надо мной один невзрачный мужичок – собиратель всякой ветхой дряни, как мне тогда казалось. Однажды вечером, когда Адель, смеясь на весь переулок, ушла в компании поклонников в ресторан «Ростов» при гостинице «Дон», этот самый мужичок обнял меня за плечи и сказал простые слова:
– Не желай любви из милости, будь гордым, а гордый человек не бывает нищим…
Я согласился с ним, и он повел меня к себе домой. Тогда впервые я увидел настоящий антиквариат. Глаза разгорелись. Еле совладал с руками, чтобы не заграбастать какую-нибудь диковинную штучку. Там же и получил задание. В ростовском музее краеведения, в витрине, без всякой сигнализации хранились уникальные сокровища – семь фаларов сарматского вождя. Вы-то до сих пор не слыхивали о них…
Веня и Курганов в подтверждение кивнули головами.
– Это – серебряные диски, обтянутые золотыми пластинами. На них изображены всякие животные, но не натурально, а так – черточками. В центре двух больших фаларов выгравированы головы барса, инкрустированные бирюзой. Ну, там глаза, уши, особенно красивы – раскрытые пасти. Во втором веке до нашей эры эти самые фалары украшали сбрую коня.
Больше он мне ничего не сказал. Чтил, падла, Уголовный кодекс. До остального я допер сам. Сходил несколько раз в музей. Прикинул, что к чему. Сплел веревочную лестницу и ночью спустился по ней с крыши шестиэтажного дома на крышу прилегающего к нему музея. Через чердак пробрался внутрь, выдавил стекло в витрине и забрал эти самые фалары. Назад поднялся по веревочной лестнице и чуть не грохнулся. Ощущение на всю жизнь осталось. До сих пор иногда снится, что лечу с этой лестницы вниз.
Цунами налил себе еще виски, бросил кусочек льда и пальцем показал Вениамину, чтобы тот пил коньяк. На Курганова специально не обращал никакого внимания. У того на лице слишком явно отразились все душевные переживания.
– Буду краток. Фалары отдал коллекционеру, а он мне вместо них – два слитка золота и предупредил, чтобы, если вдруг менты на хвост сядут да начнут колоть, разыграл «дурочку», будто я содрал с фаларов золото и переплавил его. – Цунами вдруг громко расхохотался, очевидно, вспоминая, каким дураком он тогда был. Выпил виски и продолжил: – Менты меня взяли через три дня. Сейчас-то я понимаю, что по наводке того самого коллекционера. А тогда, сидя в КПЗ, голову ломал, поражаясь, как они на меня вышли. Ну, остальное вам ясно… Так вот, коллекционера этого я не замочил, не сдал, а с первого же дня, как очутился на свободе, стал незримо опекать. Он, бедняга, и не знает, сколько туч над его головой я разогнал. За двадцать лет раз пять на него собирались наезжать. Зато теперь богаче коллекционера в России нету. Пришла пора изымать ценности. Живет он в Москве, так что далеко ходить не придется. Для начала мне нужны фалары. Как воспоминание о юности. Ну и еще кое-какие мелочи. Все сразу взять не удастся. Да и не имеет смысла. Нужно постепенно. Пусть знает, что в любой момент могут прийти и без шума взять. Постоянный страх – самая простая и эффективная пытка. Он ее заслужил… – Цунами посмотрел на Вениамина и, больше ни слова не говоря, протянул ему руку. – Рад был видеть тебя. Время покажет, насколько мы с тобой поняли друг друга, – после чего повернулся и скрылся между пальмами за перегородками и арками.
В бесконечном потоке машин, извергающих густые выхлопные газы, отчего все вокруг казалось ирреальным, по Садовому кольцу в сторону Каланчевки мчался синий «мерседес-190». Рядом с водителем, выполнявшим заодно роли телохранителя, лакея, массажиста и доверенного лица и носящего звучное имя – Али, восседала Инесса – жена заместителя начальника ФСБ по Москве и Московской области. Эта дама пользовалась в столице широкой известностью. Многие искали ее расположения, мечтали с ней познакомиться, набивались в дружбу. Но она была предельно избирательна. Среди ее многочисленных подруг и поклонников не было ни одного человека без положения, связей или, на худой конец, без солидного капитала в западных банках. Вела она рассеянную, светско-богемную жизнь, возможную лишь в России, и бесконечно скучала, особенно в компании своего мужа – генерал-лейтенанта Манукалова. Ему недавно исполнилось сорок три года, и Александр Сергеевич считался одним из самых карьерных офицеров ельцинского правления. Многие предрекали ему кресло председателя. Не случайно он находился в самых тесных дружеских отношениях со всеми фаворитами президента.
Инесса Геннадиевна торопилась в салон красоты, открытый ею для дам самого «высшего общества». Сегодня ожидался наплыв клиенток, так как просочилась информация, что бывший полковник КГБ, а ныне руководитель в аппарате президента Геннадий Владимирович Столетов решил бросить жену Василису Георгиевну, с которой прожил тридцать лет. В скандале замешана какая-то молодая журналистка…
Инесса сгорала от нетерпения разобраться в ситуации, а заодно наглядно продемонстрировать своим товаркам всю бесправность их нынешнего положения. Она давно пыталась сколотить дамский коллектив, способный постоять за себя, но дальше бесконечных разговоров дело не шло. И вот – наглядный пример, что называется, для самых тупых.
«Мерседес» проскочил мост над Самотекой, и со стороны кинотеатра «Форум» внимание Инессы привлекла витрина новенького, сверкающего тонированными стеклами и металлической отделкой магазина, возле которого сновали рабочие, заканчивающие внутренний ремонт помещения.
– Это что за пердимонокль! – закричала она. – Кто позволил?! Али, лениво повернув голову, взглянул на оставшийся сзади магазин.
– Ничего особенного. Двое ребят недавно «откинулись» и решили открыть компьютерный центр. Судя по всему, встали на крутые бабки – иных сюда не пустят.
– Плевать мне на твоих ребят! – не унималась Инесса. – Я обещала это место дочке Майки Зарубиной под цветочный магазин…
– Что ж теперь делать? – миролюбиво возразил Али. Ему была известна страсть хозяйки влезать куда надо и не надо.