Романецкий Николай Михайлович. Везунчик

   Я смотался, отдал последний долг. Забежал и к папе с мамой, положил цветочки на могилки. Почти пять лет тут не был, козел! Жизнь проклятая, на кладбище некогда съездить!
   Поминки были у Илюхи дома. Светка его рыдала.
   Двое пацанов осталось, тринадцати и одиннадцати лет. Обломно ей придется теперь, если замуж не выйдет. Дал пять сотен, поблагодарила.
   Альбина ездила на кладбище вместе со мной. Переживает. Не знаю, что у нее с Илюхой было, да и по барабану мне. Хотя если Альбина еще девочка, то ничего в постельном смысле между ними и не было.
   Взгрустнулось. Все-таки мы с Илюхой не враги.
   Были, твою маковку!..
   С тоски принял лишнего. Пришлось вызвать водилу из службы проката. Сначала завезли Альбину. Оказывается, она в самом центре живет, на Рубинштейна. Так себе райончик, одни дворы-колодцы. Хотел напроситься в гости, обломилось. Мама, мол, не любит мужчин. Старая песня…
   Пришлось катить к себе. С шофером расплатился около дома. Машину в гараж воткнул сам, вписался. Посидел там, покурил. Не оставляла мысль, что и сам вроде бы в могиле. Не люблю я эти подземные гаражи, земля над головой…
   24 июня
   Угар Угарыч!
   Все оказалось неспроста. Все оказалось настолько НЕСПРОСТА, что копыта отбросить можно.
   Однако будем соблюдать порядок в изложении.
   Вчера к нам на «Скорой» привезли рожать одну девицу. Из тех, у кого бабок нет. В качестве социальной помощи — то есть за счет клиники. Одиннадцатая из тех двух десятков, что нам предписаны комитетом по социальной политике. Девице — семнадцать, в свое время почему-то не отскоблилась.
   Альбина во время осмотра была какая-то заторможенная, пришлось даже пару раз пнуть ее под зад. На словах, конечно…
   К вечеру дошло до родов. Принимал я. Девица оказалась хлипкая, таз, будто мышиная корка. Орала как зарезанная… Альбина же спит на ходу. Да еще и движется, словно ей только что целку ломали. Только — «Извините, Виталий Сергеевич!». При посторонних мы с нею на «вы», какие бы слухи там про нас ни распускали. Впрочем, грубых ошибок не было. Тем не менее роженица едва богу душу не отдала. Однако врешь — у меня не умрешь! Но ребенка увы, не спасли.
   Закончилось все. Отправили мамашу в реанимационный бокс, трупик, само собой, в холодильник. Ко мне лезут с утешениями. Послал я их всех туда, откуда недавно младенца вынули, ушел к себе в кабинет. На душе погань. Влил внутрь полстакана девяностошестиградусного, закурил.
   Стук в дверь. Заходит Альбина.
   — Садись, — говорю.
   Стоит, будто лом проглотила.
   — Зла, — говорю, — на тебя не держу, но чего ты, бл…дь, сегодня ползала так, будто тебя только что рота десантников отжарила?
   Молчит. Потом задирает халат.
   Гляжу, у нее правая нога ниже трусов перебинтована. У меня ливер чуть из груди не выпрыгнул. Вскакиваю.
   — Что, — говорю, — с тобой случилось?
   А она так это ручкой сделала. Типа — сиди!.. И начинает аккуратненько бинт снимать.
   Гляжу, у нее под бинтом стекло проглядывает. Я офонарел, понять ничего не могу.
   А она, по-прежнему молча, бинт смотала и протягивает мне то, что под ним пряталось. Коробочку стеклянную. Вернее, хрустальную шкатулочку — я такие как-то в ювелирном видел.
   — Что это, — говорю, — такое?
   — Удача твоя, — отвечает. — Открой!
   Я шкатулку в руки взял, на стол поставил. Гляжу Альбина напряглась вся, зажмурилась. Нажал я кнопку на передней стенке.
   Крышка на пружинках распахивается, внутри шарик, сантиметра два в диаметре, перламутровый весь.
   Я то на него глаза пялю, то на девочку мою. А она кулачки стиснула, нижнюю губку прикусила.
   И тут меня как звезданут сзади по башке!
   Очнулся от запаха нашатырного спирта. С трудом перевожу дух, открываю гляделки.
   На столе передо мной давешняя хрустальная шкатулка. Пустая.
   Альбина флакон со спиртом убрала, села в кресло. Вся бледная, в лице ни кровинки, но улыбается.
   — Что это, — говорю, — было?
   — А это, — отвечает, — я рубашку на тебя надела, в которой тот малыш должен был родиться.
   Тут я не удержался, пальцем вокруг виска покрутил.
   — Не веришь, — говорит, — не верь. Что ты, купив удачу, собирался сделать? В казино сходить? Вот и сходи!
   И смылась.
   Потом была бумажная волокита, которая возникает в случае смерти младенца. Раскрутились только к семи вечера.
   — Пойдем, — говорю, — Альбина, в кабак, поужинаем.
   — Сегодня я с тобой, — отвечает, — никуда не пойду. На мне будто камни возили. А ты иди! Но не в ресторан, а в казино. Только много не выигрывай, не теряй головы.
   И такая в ее словах уверенность, что послушался я. Приехал в «Континенталь», взял фишек, сунулся к рулетке. Для хохмы поставил на «зеро». Тут же отхватил кусок. Офонарел маленько, но крыша не поехала. Отошел, поболтался по залам, выпил шампани, поглазел на баб. Фифы три были — тут бы и отдался. Но не в бордель притопал — в казино… Вернулся к рулеточному столу. Поставил пару фишек. И опять выиграл. Снова поставил и назвал не то, что пришло поначалу в олову. Продул, но выпало именно то, пришедшее.
   Перебрался к столам, где в «очко» режутся. Тут же сорвал банк. У меня оказалось двадцать, у банкомете пятнадцать. Поставил все выигранное. Взял две карты, прикрыл ото всех, глянул. Два туза!!!
   Ну, думаю, не выпустят меня отсюда. Попросил еще карту и сбросил: перебор.
   Пошел снова в бар, чтобы нервы расслабить. Сижу с бокалом, в голове марши играют, как в информационных сообщениях с Кавказского фронта. И одна только мысль: «Неужели?»
   Принял дозу, успокоился. Все чин-чинарем! Не съехала крыша у девочки моей — знала, чего говорила. Ох и жизнь теперь пойдет, братаны!.. Клинику продам, на черта она мне сдалась! Вспомню, как пулю пишут. Был в институтские годы период — из-за стола не вылезал. Однажды сутки сидели, посинели от табачного дыма… Начну играть профессионально, по игорным домам. Заработаю чуть-чуть, а потом биржевой игрой займусь. И женюсь на Альбинке. Обещала!..
   Приняв такое решение, я еще раз наведался к рулетке, сорвал две штуки, обменял фишки на деньги и отправился домой.
   25 июня
   Утром Альбина встретила меня как ни в чем не бывало.
   — Ну как, — спрашивает, — убедился?
   Я ее на руки — цоп! И по кабинету закружил. Пока не взмолилась.
   — Отпусти, — говорит. — Не могу!
   Поставил на пол. А ее аж трясет.
   — Никогда, — говорит, — так не делай! Думаешь, легко себя сдерживать, когда в трусах мокро?
   — Ну и не сдерживай, — говорю. — Все равно скоро за меня замуж выйдешь! А теперь рассказывай. Все, до самого конца… Кстати, — говорю, — я вчера две штуки выиграл. Одна — твоя! Давай, рассказывай.
   И она рассказала. Все ее бабки были ведьмами. И мать тоже была.
   Была — потому что перестала, как с Альбининым отцом познакомилась. Из-за того Альбина мужикам и не отдается. Вместе с девственностью теряется и ведьмина сила. А она, Альбина, ради плотских утех силы лишаться не собирается. По крайней мере — пока.
   — А что ты, — спрашиваю, — можешь со своей силой?
   — Много чего, — отвечает. — Привораживать могу, сглаз снимать и порчу. Но это все и бабушки умели. Главное не в этом. Я вижу, кто в рубашке родиться должен. Еще когда ребенок материнскую утробу не покинул, вижу. И могу «рубашку» эту снять, а на другого надеть. Вот как вчера на тебя.
   — Тот перламутровый шарик, — спрашиваю, — и была эта самая «рубашка»?
   — Для тебя он — перламутровый шарик, — говорит. — А я его совсем другим вижу.
   Офонаревал я, офонаревал. Но приходится верить. Таких совпадений, как вчера в казино, не бывает.
   И она тут же спрашивает: верю ли я, мол. Ну, короче, насквозь видит…
   — Верю, — отвечаю. — Вот только не врубаюсь, за каким хреном ты в медсестры подалась. Сидела бы дома, гадала бы бабам, снимала бы этот самый сглаз, в бабках бы купалась. Клиенток — пруд пруди!
   Она улыбнулась грустно.
   — Увы, — говорит, — я ведьма-половинка. Мои чары только на мужчин действуют, а те к ведьмам не обращаются. Медсестрой же я случайно стала.
   Тут до меня медленно доходит.
   — Слушай, — говорю, — так, значит, на себя «рубашку» ты надеть не можешь?
   Она усмехнулась нехорошей усмешкой.
   — Стала бы я тогда у шлюх выблядков принимать! Я бы уже давно была…
   И аж содрогнулась. Как будто я ее облапил.
   — То-то и оно, — говорит. — На тебя могу, на любого другого мужчину могу. А на женщин не способна. Бог сразу всего человеку не дает… Да обо мне, — говорит, — ладно. Ты что теперь делать намерен?
   Ну, тут я ей и выдал. Все, что надумал вчера. И про женитьбу упомянуть не забыл. Усмехнулась она опять.
   — Глупенький ты, — говорит, — у меня, Виталенька! Зачем же на глаза людям лезть? Отхватишь ты кущ на бирже раз, отхватишь другой. А потом другие игроки против тебя объединятся. И никакая удача не поможет! А то киллера наймут!
   — Так я же теперь, — говорю, — в рубашке рожденный. Что мне киллер?
   Она меня по голове, как щенка, погладила.
   — Уж больно ты, — говорит, — на «рубашку» надеяться начал. Повезет раз, другой… Все равно достанут. Против лома нет приема!
   Я репой эдак покрутил, озадаченно. В натуре, девка рубит, что плетет.
   — А ты, — говорю, — что предлагаешь?
   — А я, — говорит, — предлагаю пока не высовываться. Поднакопить «рубашек». Это я тебе бесплатно надела. Ну пусть за тысячу, авансом, если ты мне обещанное отдашь…
   Я тут же выложил ей штуку из вчерашнего выигрыша.
   — Спасибо, — говорит. — Слушай дальше… С других за «рубашку» можно и побольше содрать. За удачу люди какие угодно деньги отдадут.
   Прикинул я кое-что к носу. Может ведь дело выгореть, еще как может! Это все равно что человеческими органами торговать. Только безопаснее. Потому что доказательств никаких не найдут.
   Девочка моя сразу сообразила, что я унюхал кость.
   — Только, — говорит, — давай не будем торопиться. Обдумаем все как следует.
   На том и порешили.
   А после я ее повез в кабак. И, в гробину меня, теперь все было по-другому. Теперь, когда я узнал, почему она такая недотрога, мне уже хотелось гораздо меньше. Но все равно хотелось!
   2 июля
   За неделю мы все обдумали и все обговорили.
   Как выяснилось, «рубашки» на дороге не валяются. Явление это не слишком частое. Короче, если бы всем везло, это было бы уже не везение, а система.
   Чтобы избежать возможных осложнений, решили снимать «рубашки» только с младенцев, рождающихся у матерей-одиночек. Тут будет меньше пыли… Третьего дня пришла к нам одиночка, но ждала она девчонку. Похоже, добыча перламутровых шариков будет идти медленно. Можно было бы, конечно, послать Альбину по другим клиникам, чтобы она подыскивала подходящий материал. Вроде рекламного агента. Но потом я врубился, что в конечном итоге реклама получится дерьмовая. Лучше тут положиться на случай. Тем более что теперь мне всячески должно везти.
   Чтобы впредь не выглядеть при родах затраханной любовницей, Альбина придумала крутую штуковину. Купила себе накладной бюст из пенофора, и в муляже правой груди я сварганил выемку — как раз под шкатулочку. Ничего другого в репу не пришло. При снятии «рубашки» тара должна касаться Альбининого тела, а бегать с хрусталем в руках вокруг роженицы не станешь. Наши сплетницы пошушукались два дня по поводу внезапно выросшего бюста, а потом успокоились. Все равно для них докторова медсестра — его же и любовница. Так было раньше, так будет и впредь. Типа, злые языки страшнее пистолета…
   Альбина вчера носила приспособление в течение нескольких часов. Поначалу шкатулка раздражала сосок, но потом все устаканилось.
   В натуре, с накладными сиськами она выглядит в полный кайф. Типа, «Рыбонька, я тебе отдамся!», как ручивал подружкам Венька Лившиц, один из самых крутых институтских факеров.
   Проблем внутри клиники у нас нет. А вот с реализацией «рубашек» наверняка возникнут. Отсутствуют выходы на подходящих клиентов. Нужно искать.
   Дважды заглядывал в казино. В разные. Не увлекался. Выигрывал, тут же пролетал. В конце концов унес три штуки. На эти бабки (плюс добавил кое-что) заказал для подвала сейф с хитрым замком.
   23 июля
   Сегодня появилась наконец нужная носительница. Опять семнадцатилетняя шлюшка из социальных бесплатных. Мне везет!.. Еще до родов заявила, что уйдет от сына в глухой отказ. Пусть лучше бог сразу приберет его к себе, иначе, мол, гореть ей в аду. Короче, выпендривалась над нами, как хотела. Я бы таких стерилизовал до первой менструации. Мамаша херова, в душу ее!..
   Альбина сразу сказала, что пацан родится с «рубашкой». Операция была произведена — круче некуда! «Рубашка»в шкатулку, ребенка бог прибрал, мать от удовольствия чуть кипятком не писала.
   После родов я спрятал в сейф первую добычу.
   Выхода на клиентов нет.
   Время от времени поигрываю в разных местах. Косо пока не смотрят, хотя бабки уношу. Заказал специальный кейс, с гнездами для шкатулок.
   25 июля
   Припрыгала наконец идейка!!!
   Встретил вчера Вадьку Пуштакова. Торчали за одной партой, то ли в пятом классе, то ли в шестом. Он теперь депутат Законодательного собрания. Однако это еще лабуда! Оказывается, наш Пашенька Раскатов, Пахевич наш, тихоня и ябеда, уже два года как начальник РУБОПа. А я и не знал. Слышал, что он где-то в ментах околачивается, но мне ведь и ни к чему было, в натуре.
   Как сказал Вадька, по слухам Пахевич берет взятки, но осторожен, сучара! По другим слухам, связан с торговлей «дурью».
   Вот тот, кто может мне пригодиться. Вадик с ним иногда пересекается, на рыбалку вместе катаются и в бане фигуры полируют. Договорились с Вадькой, что в следующий раз он меня пригласит, типа случайно встретил накануне и захотелось о школьных временах друг другу поплакаться. Отслюнявил ему пять кусков на коньячишко. Сначала не брал, козлище, да ведь жадность-то прежде матери родилась.
   Буду ждать.
   Сегодня в кабаке спросил Альбину, как она смотрит на то, что я к шлюхам хожу. (Меньше надо пить, меньше надо пить!..) Сказала, ситуация меня оправдывает. Лишь бы не забывал, что шлюхи бабок не приволокут, а совсем наоборот. В натуре, ревнива, девочка моя!.. Эх, мать-перемать, да я бы всех питерских путан на тебя одну променял!
   1 августа
   За минувшие дни произошло два события. Во-первых, обзавелись еще одной «рубашкой». Явилась к нам рожать некая Екатерина Савицкая, двадцати восьми лет, разведенка, бывшая женушка какого-то вояки-наемника из тех, кто себе смерти ищет.
   Альбина как увидела ее, глаза по пятаку стали. Собачью стойку сделала…
   — С этого, — говорит, — надо обязательно «рубашку» снять.
   Ну и сняли — помер паренек. А громила родился, едва ли не четыре с половиной килограмма. Мамаша круто убивалась. Хотя, чего там, о мамаше не будем… А «рубашку» Альбина посоветовала держать обособленно.
   — За эту, — говорит, — можно будет очень большие деньги содрать. Для нее нескоро еще время придет.
   Видать, «рубашоночки» разные бывают…
   Второе событие — повстречался я с Пашкой Раскатовым. Я, он и Вадька Пуштаков были вместе в баньке. Оказывается, есть крутая сауна при клубе «Зодиак». Шикарная!.. Все чин-чинарем: бассейн, телочки, других клиентов нет. Этакий закрытый филиал — то ли РУБОПа, то ли ЗакСа.
   Изменился Пашенька. Совсем не тот шпингалет стал. В плечах раздался. Репа, правда, лысинкой украшена, но в глазах… Не хотел бы я с таким на кривой дорожке повстречаться!
   Посидели, детство вспомнили, как Лидку Устинову в углу зажимали. То есть я зажимал, а Пахевич, оказывается, издали облизывался, тихоня!.. Ох, и ненавидел он меня тогда! А я и не врубался… Лидка, кстати, теперь в Москве, отделом в Министерстве легкой промышленности заправляет. Разведена, киндеров нет, все силы на карьеру угрохала…
   Короче, попарились, выпили, закусили, с телочками в бассейне пощупались. Потом Вадька с ними в укромное местечко свалил, сексуальные ванны принимать, а мы с Пахевичем с глазу на глаз остались.
   Жахнули еще по рюмашке.
   — Ну, — говорит Пахевич, — какие проблемы волнуют, Виталик?
   Тут я ему и выкладываю:
   — Есть, — говорю, — возможность для крутого бизнеса.
   — Что, — спрашивает, — за бизнес? Не производство ли синтетической «дури»?
   — Ничего общего, — отвечаю. — Дело — верняк. Никаких контактов с Уголовным кодексом. Но боюсь, ты не поверишь.
   — А ты, — говорит, — попробуй, расскажи. Я иногда — Фома очень даже верующий.
   Ну, я и попробовал. Осторожненько, разумеется, намеками, чтобы за съехавшего не принял.
   В натуре, он врубился с ходу. Видать, не без фантазии мужичок. Тихони — они все с фантазией, не то что мы, грешные!
   — Я бы, — говорит, — конечно, не поверил, да вот только дошло до меня, что один мой давний знакомец, до недавних пор в увлечении азартными играми не замеченный, вдруг стал систематически обносить питерские казино.
   Вот ведь сукин кот! Похоже, все заведения у него под колпачишком…
   — Впрочем, — говорит, — проверить твой рассказ нетрудно. Давайте-ка на троих пульку распишем.
   Отыскали Вадика — он как раз на одной из девочек дергался, — кликнули банщика, чтобы приволок колоду карт. Расчертили бумажный лист. И начали. По две копеечки за вист…
   Масть перла, в натуре, сумасшедшая — меньше мизерной ни разу не сыграл. А эти два кента: пас да пас. Два паса — в прикупе чудеса! Чудеса и получались, хотя я к ним уже привыкать начал.
   Зато Вадька после каждой раздачи наших матерей нехорошим словом поминал — непруха ему шла жуткая.
   А я — мизерок, восьмерная, Вадика без лапы, Пахевича без двух, опять мизерок…
   Вадька и на карты дул, и через плечо поплевывал, и великому картежному богу Джо Керри (оказывается, есть такой!) молился…
   Один хрен с полуботинком!
   И у меня, в натуре, один хрен! За полтора часа шесть мизеров, да еще каждому из моих партнеров по два паровоза прицепили!
   Наконец Вадька взвыл — хватит!!!
   Короче, раздел я их как соколиков: Вадика — на пять кусков, Пашеньку — на три (он поосторожнее играл).
   Вадька, скрипя зубьями, расплатился и опять с телками в укромный уголок ускакал, раны их языками зализывать. Когда он исчез, Пахевич свои три отслюнявливать начал, но я его притормозил.
   — Погоди, — говорю. — С ментов не беру. Может, они у тебя под взятку меченые, пятна с пальцев фиг сотрешь!
   Типа — шучу.
   Пашенька бумажки тут же назад, в лопатник.
   — Ну и как, — говорю, — проверка?
   Он долго сопли не жевал.
   — Что, — говорит, — от меня требуется?
   — Клиенты, — отвечаю, — с бабками. Выход на бомонды.
   — Найдем, — говорит. — Сейчас многие на мистике помешаны. А что я с этого буду иметь?
   — Процент от сделки.
   И тут он выдает мне между глаз.
   — Согласен, — говорит. — За пятьдесят процентов.
   Я чуть в бассейн не упал.
   — А ху-ху, — говорю, — ни хо-хо?
   — Хо-хо, — отвечает. — Будешь сидеть со своим ху-ху без клиентов. А сам начнешь копошиться, я быстро найду, как лавочку прикрыть. Раз-два, и хер и сумку! И адвоката не найдешь, кроме государственных.
   У меня аж в глазах потемнело. Ну и хватка у мужика! Не удивлюсь, если ему половина города отстегивает.
   — Ладно, — говорю, — подумаю.
   — Подумай, — отвечает. — Но чтобы с завтрашнего дня духу твоего в казино не было! Начнешь мелькать — зубов не досчитаешься! А то и почки!
   На том наши деловые переговоры и завершились. Пошли разбавлять Вадькину теплую компанию. И разбавили, в натуре, — одна брюнеточка из меня чуть все соки не высосала.
   Утром я Альбине о переговорах сообщил. Без имен, правда, и должностей. Незачем ей все знать! Должна же и у меня быть своя часть дела. Или только трупики документами прикрывать?
   Альбина выслушала, подумала.
   — Предложи, — говорит, — ему треть от сделки и «рубашку». Первую можно ему отдать. Пусть на бирже играет.
   — Ладно, — говорю.
   — И вот еще что, — добавляет Альбина. — Достань мне три волоска с его головы.
   Я офонарел.
   — Зачем? — говорю.
   — Пригодится, — отвечает. — Должны быть и у нас козыри на руках.
   Ушла она из кабинета.
   И тут меня по балде как стукнет. Е-мое, а ведь Илюха-то Свидерский, возможно, и не из-за мотора копыта отбросил. То есть из-за мотора, конечно, да только мотор у него, похоже, отнюдь не сам гробанулся.
   2 августа
   Сегодня Екатерина Савицкая выписалась. Есть в ней что-то привлекательное. Без живота — вообще булочка с маслом. Волосы, правда, крашеные, но пышные, не солома какая-нибудь. И глазки… Я бы такой с ходу отдался.
   Когда она садилась в такси, Альбина проводила ее долгим-долгим взглядом. Я думал, приревновала. А вечером, за ужином, она сама о Савицкой вспомнила.
   — Как тебе, — говорит, — последняя пациентка?
   Я прикинулся тюфяком.
   — Которая? — спрашиваю. — Их сегодня полтора десятка было.
   — С ребенка которой мы «рубашку» сняли, — отвечает.
   Я плечами пожал.
   — Баба как баба, — говорю.
   — Нет, дорогой, — говорит моя девочка. — Савицкая — женщина особая. У нее все дети в «рубашках» родятся.
   — А с чего ты, — спрашиваю, — так решила? У нее что, штучка поперек?
   Типа — шучу. Но Альбина шутки не приняла.
   — Штучку, — говорит, — ты у нее видел. Вдоль, как и у всех. Но женщина эта Савицкая до мозга костей. Она мужчину с собой любит, а не себя с мужчиной. Любит, понимаешь, а не позволяет себя любить. У таких дети всегда в «рубашках» рождаются.
   — А к чему, — спрашиваю, — ты это?
   — А к тому, — отвечает, — что у детей Савицкой «рубашки» особенные.
   — Бронированные, что ли?
   Опять вроде бы шучу. И опять Альбина хохму мою не оценила.
   — Надо, — говорит, — тебе, Виталик, с нею любовь закрутить. И киндера ей сделать. Тогда «рубашка» нам достанется, с полной гарантией.
   Я чуть не подавился.
   — А как же, — говорю, — ты?
   — А я, — отвечает, — так. Терплю ведь твоих шлюх. И эту вытерплю, не бойся!
   — Погоди, — говорю, — погоди. Получается, ты сама меня к этой телке толкаешь.
   Девочка моя посмотрела на меня своими изумрудными глазищами.
   — Виталенька, — говорит, — тебе бы пора понять, что я женщина необычная… Извини, но такой случай упускать нельзя.
   — Погоди; — повторяю, — через год, когда мы «рубашку» заполучим, ты меня опять к этой Савицкой племенным быком отправишь?
   — Через год много воды утечет. Через год она, может, руки на себя наложит. Двое умерших детей подряд — не шутка для этих женщин. Вряд ли она захочет от тебя еще одного ребенка.
   Я репой замотал.
   — Что ты, — говорю, — такое несешь? Может, мне еще и жениться на ней?
   — Жениться не надо. Женишься ты, Виталенька, на мне. Но пообещать можешь.
   Весь вечер я от этого базара торчал. Крута моя Альбина, ничего не скажешь. Роковая баба!.. Но ведь из-за этого я от нее и в торч впадаю.
   Да, забыл совсем… Позвонил я Пашке Раскатову. Забили стрелку на восьмое, снова в той же баньке.
   6 августа
   Три дня меня Альбина обрабатывала. Что уж там за «рубашки» создаются в матке у Савицкой, не знаю, но, видимо, стоят они того, чтобы своего мужика к другой бабе подкладывать.
   Короче, сегодня меня Альбина дожала, сдался я. Позвонил Савицкой. Поинтересовался здоровьем, настроением. Все как положено… Голос у нее был тухлый-тухлый. Оно и естественно: первого ребенка потерять — не стопку выпить. Мысли всякие. А вдруг больше не будет? А вдруг наследственность — черная? Провериться пойти не всякая решится. Лучше жить надеждой. Иначе — все равно что знать дату собственной смерти, как в «Леопарде с вершины Килиманджаро». Лучше и не родиться вовсе, чем с таким знанием жить!..
   Я, как и положено давшему клятву Гиппократа, был в разговоре добр и мудр. И заботлив, в натуре. Все по клятве. А под конец предложил вместе поужинать.
   Сначала отнекивалась, но ведь бабе плохо одной и в более кайфовые времена. Короче, уломал я ее. Подбросил Альбину до метро и поехал к Савицкой.
   Так себе хаза. Двухкомнатный коттеджик с крышей из крашеного железа, видавшая виды скрипучая калитка, кругом уныние и тоска. В окна виден недалекий кусок Земли — с носовой платок, даже теннисный корт не построишь. Оказалось, не ее собственность — арендует.
   Дежурные приветствия, дежурные вопросы, дежурные благодарности.
   Сама какая-то блеклая, хоть и подштукатурилась чуть-чуть. Волосы — неожиданно для меня — черные. Выяснилось, торчит от париков. Украшений — ноль.
   Вывел ее на свет божий, усадил в машину. В город ехать не захотела. Отправились в кабак мотеля «Ольгино».
   Разговор поначалу не клеился. Я-то разливался соловьем. Умею понты строить. Она отвечала односложно, все больше «да» или «нет».
   Халдей приволок шашлычок по-карски и бутылочку «Хванчкары».
   Постепенно Савицкая оттаяла, разговорилась. Я кивал и выражал сочувствие по полной программе.
   Уже больше полугода одна. Да и раньше замужней женщиной назвать трудно было. Почему — не сказала.
   Я расспрашивать не стал. Почувствовал: тонко тут, чуть нажми, и протянувшаяся между нами ниточка порвется.
   В смерти ребенка винит себя — не слишком соблюдала режим беременности. В мою клинику решила обратиться, потому что слышала о ней только хорошее.
   Я вдруг начал чувствовать себя как последнее падло. Продолжал поддакивать, наукообразно объяснил, что генофонд сейчас ни к черту. Экологические просчеты предыдущих поколений, сами понимаете, Катя. И прочая дребедень в том же духе. Знай она, что я и есть тот самый экологический просчет, срать бы рядом не села. Но она даже не догадывалась. И потому кушала со мной мясо и пила вино (я лишь пригубливал, поскольку опять вызывать арендованного водилу не стоило). Пыталась смеяться, когда я хохмил, — из вежливости и благодарности ко мне. Потом вдруг замкнулась.