Романецкий Николай Михайлович. Везунчик

   А мне вдруг пришла в голову дурацкая мысль. Даже в момент совокупления (в классической позе, разумеется) мужчина крепким телом прикрывает от возможной опасности лоно матери своих будущих детей. Предусмотрительна природа, ох предусмотрительна!..
   Наконец Катя расплела бедра, я приподнялся на локтях, глянул в любимые глаза и сказал:
   — Ну, здравствуй!
   — Господи ты боже мой! — прошептала она. — Узнал?
   — Узнал, кареглазая Лили.
   — Кто такая? — встрепенулась Катя.
   — Ты… Когда-нибудь расскажу.
   Мы еще долго лежали, стиснув друг друга в объятиях не страсти, но нежности, и я опять вспоминал, прокручивал перед внутренним взором свою жизнь — ту, первую, настоящую, а не навязанную мне Борисом Соломоновичем Кунявским, царствие ему небесное.
   — Я перед тобой виновата, Вадик, — прошептала наконец Катя. — Я тебя предала. Господи ты боже мой, как много мне надо рассказать…
   — Не надо. Я все знаю.
   — Все-все?
   — Да, все-все.
   — Откуда?
   — А это не важно, Катюшенька! — Я коснулся губами ее пылающего лба. И здесь она разрыдалась. Я молчал — что тут можно было сказать!
   — Он убил нашего ребенка, Вадим! — Слова прорвались сквозь рыдания. — И еще одного… Господи ты боже мой! А я убила его самого!
   — Знаю! Он убил не только нашего ребенка. И не только вашего с ним… Он убивал и других детей. Ты ни в чем не виновата. Катя. А если и виновата, так не мне тебя судить. — Я погладил вздрагивающие плечи. — Не наигрался, мальчик, в «казаков-разбойников»…
   — Я всегда тебя любила!
   — Знаю. И я тоже всегда тебя любил. Просто был дурак дураком, вояка без мозгов.
   Она вздохнула, прижалась ко мне, и мы долго лежали молча. Лишь смотрели друг на друга. Потом она все-таки заснула. А я оставил ей записку, пообещав вернуться в десять, выключил телефон и поехал на Марсово поле.

Глава 60

   Инга появилась ровно в девять:
   — Привет, Максима! — Это была Инга-любовница. — От хвостов я избавилась. Куда поедем?
   — Привет, — сказал я.
   Она сразу почувствовала холодок в моем голосе и как-то скукожилась, сгорбилась, будто застеснялась своей груди. Я отвел глаза:
   — Спасибо тебе, Инга. Мне удалось отыскать Савицкую.
   — И?..
   — И удалось вспомнить, кто я таков на самом деле.
   Она сгорбилась еще больше:
   — Ну и кто же ты?
   — Мальчик, не наигравшийся в войну. И за эти игры мне еще долго придется платить по счетам.
   Она не поняла, а я не стал объяснять. Потом она выпрямилась, и я вновь увидел, как любовница превращается в сотрудника спецслужбы.
   — Савицкая согласилась свидетельствовать против Раскатова?
   Я ответил на вопрос вопросом:
   — Ты можешь дать мне его прямой телефон? У него ведь наверняка есть мобильник.
   — Разумеется, есть.
   — Дашь мне номер?
   — Конечно… Но что ты задумал?
   — Пока ничего. Просто интуиция подсказывает, что он мне понадобится, а я привык интуиции верить.
   Инга пожала плечами:
   — Записывай.
   — Лучше запомню. Это безопаснее.
   Она продиктовала семь цифр.
   — Спасибо, — сказал я.
   — Пожалуйста! — Она вновь пожала плечами. — И все-таки… Чего ты добился? Будет Савицкая свидетельницей или нет?
   — Нет. Я этого не позволю.
   — Ты?! Но почему?
   — Потому что она моя жена.
   Инга охнула и сжала обеими руками шею, будто ей вдруг перестало хватать воздуха.
   — Жена?! — Теперь передо мной стояла не любовница и не сотрудница Десятого управления. Это искривившееся, несчастное лицо могло принадлежать только женщине, у которой секунду назад умер близкий человек.
   — Прости, — сказал я.
   — Н-ничего… — пробормотала она и судорожным жестом подняла руки к вискам.
   — Прости! — повторил я. — Мне очень жаль.
   Инга вдруг повернулась и деревянной походкой пошла прочь. Натолкнулась на фонарный столб, начала валиться на бок. Я бросился следом и схватил ее за локоть.
   — Прости! — Мне нечего было сказать, кроме этого короткого слова.
   Она подняла голову. В прекрасных — да-да, прекрасных, к чему кривить душой! — глазах стояли слезы.
   — Прости, — повторил я в четвертый раз.
   — Может быть, мы… — Сквозь слезы, как заморенный городской цветочек сквозь асфальт, пробилось ожидание и надежда.
   — Нет, — сказал я. — Не могу, пойми…
   Она заморгала — крошечные слезинки скатились по щекам, которых еще вчера касались мои губы. Но сегодня она была для меня недоступна.
   — Конь… в… малине… — пробормотала она, медленно, с трудом, будто язык ей больше не повиновался.
   Так же вот бормотала первая изнасилованная мною горянка, только слов я тогда не понимал. Стоял над нею, как могучий утес. Победитель, твою мать!.. Аника-воин, конь в малине!..
   Больше Инга ничего не сказала, вновь пошла прочь. А я побрел в другую сторону. Потом все-таки обернулся.
   Она смотрела мне вслед, и в глазах ее по-прежнему жило ожидание. Мигни я, и она побежала бы следом, как собачка за хозяином. Но мигнуть — значило стать последней сволочью. И остаться сволочью навсегда.

Глава 61

   В Яниной квартире царила тишина. Напуганный ею, я кинулся в спальню, готовый к чему угодно.
   Однако с Катей ничего не случилось — она просто спала. Как всегда, на правом боку, засунув руку под подушку.
   Некоторое время я разглядывал ее безмятежное лицо. Конечно, оно изменилось. Когда мы прощались с Катей перед моим отлетом в Ставрополь, оно было опустошенным от разочарования (злобы моя жена не испытывала ни при каких обстоятельствах, это чувство было ей недоступно) и предчувствия близкой беды (теперь я понимал это, а тогда мне казалось, что Катя испытывает ко мне одно лишь отвращение. Дурак безмозглый!). Сейчас, несмотря на прорезавшие лоб глубокие трагические морщинки, она казалась мне юной и чистой, и, наверное, так оно и было… Женщина, которую любят, всегда юна и чиста, и ради одного этого стоит жить мужчине.
   Я отнес на кухню пакет с купленными в ближайшем магазине продуктами и принялся готовить нехитрый ужин. Помыл картошку, почистил. Будто был в учебке, в наряде, на хозяйственных работах…
   Постепенно в душу пришло некое странное чувство — то ли спокойствие, то ли умиротворение… Однако было оно сродни непосильному грузу, и никак мне было от него не избавиться.
   Я думал о ситуации, в которой мы с Катей оказались, и чем дальше, тем больше понимал — никого я еще не спас.
   Я порезал картошку и достал из стола сковородку.
   — Чья это квартира, Вадик? Как мы здесь оказались?
   Я оглянулся. Катя стояла на пороге, беспомощно озираясь.
   — Ничья. Пришлось арендовать. Надо же было тебя куда-то привезти.
   Катя поежилась:
   — Что со мной? Голова будто чужая…
   — Ты была больна.
   — Больна? — Она поморщилась. — Подожди, подожди… Я помню, как убила Виталия, как ушла из… Она замолкла и опять принялась ежиться. — Как выбросила пистолет в залив, хорошо помню. А дальше…
   Я подошел к ней и обнял за плечи.
   Она была холодна, как ледышка на проселочной январской дороге. А потом начала дрожать. Сначала легонько, словно от возбуждения, потом все больше и больше.
   Я сжимал ее в объятиях, все крепче и крепче, однако было совершенно ясно, что близость моего тела тут совсем ни при чем. То есть при чем, конечно, но совсем не в том смысле. Просто больше тревожиться Катя уже не могла, это было свыше ее сил, она подошла к той черте, за которой открывался один-единственный путь — в безумие, — и дрожь была защитой от него. Жизнь и так далеко завела ее, если она — та Катя, которую я помнил и любил, — оказалась способной на убийство. Жизнь и бывший муж…
   Я поднял ее на руки и отнес в спальню. Положил на кровать, укрыл одеялом.
   — Полежи! Я быстренько пожарю картошки, разогрею бифштексы, и мы поедим.
   Ее продолжало трясти.
   — Не уходи! Боюсь!
   Я приложил руки к холодным щекам:
   — Теперь нечего бояться, малышка. Ты не одна, и я никому не дам тебя в обиду! Просто лежи. Помнишь, как мы однажды провалялись битых два часа, всего лишь глядя в глаза друг другу. Ты потом даже заплакала.
   — Помню. — Катины глаза наполнились слезами, но это не были слезы горя. — Я заплакала от счастья, от того, что ты так хорошо меня понял.
   Мы еще некоторое время поворковали, вспоминая те или иные случаи, происходившие с нами до… всего. Постепенно дрожь перестала сотрясать Катино тело.
   — Иди. Я перестала бояться. И, кажется, хочу есть.
   Я вновь укрыл ее одеялом. Вышел на кухню. Закончил приготовление ужина. А когда вернулся, она спала.
   Будить ее я не стал. Поужинал в одиночестве. Мысли текли легко и быстро. В душу мою возвращалась решимость. Ведь ничего еще не закончилось. И Катя в определенном смысле стала мне обузой.
   Я спрятал остатки ужина в холодильник, спустился на улицу, протопал три перекрестка, зашел в уличный таксофон на углу четвертого, набрал номер.
   Инга оказалась дома.
   — Алло!
   — Молчи, — сказал я. — И не вздумай завтра выхолить на работу. Ты заболела! — И повесил трубку.
   Потом на всякий случай прошел еще пару кварталов и вновь вошел в таксофонную будку. Набрал выуженный у Инги номер.
   Раскатов ответил после второго гудка.
   — Это Арчи Гудвин, — сказал я. — Мне стало известно, что вы заинтересовались некими шкатулками, которые достались по наследству от доктора Виталия Марголина некоему частному детективу.
   Он попытался что-то вякнуть в ответ, но я его не слушал.
   — Завтра в одиннадцать я буду с ними в офисе на Семнадцатой линии при условии, что вы не устроите там засаду.
   Я знал, что меньше всего надо опасаться засады, но Пал Ваныч не должен был догадаться об этом знании. Для него я должен выглядеть загнанным зверем.
   — Если вы попытаетесь что-либо предпринять, у меня на всякий случай имеется страховка.
   В трубке раздалось неясное бормотание — похоже, Пал Ваныч, прикрыв ладонью микрофон, отдавал приказы.
   Я повесил трубку и вышел из будки.

Глава 62

   Утром я разбудил Катю, покормил в постели завтраком. Когда она поела, я вогнал ей в плечо шприц-тюбик с лошадиной дозой снотворного, приобретенный вечером в ближайшей аптеке, и укрыл одеялом.
   На Семнадцатую линию я поехал общественным транспортом. И в половине одиннадцатого оказался возле офиса.
   — Кто? — спросил говорящий замок голосом Пал Ваныча, когда я нажал кнопку у дверей.
   — Арчи Гудвин.
   Замок щелкнул.
   Я шагнул внутрь, отклеил бороду, бросил в сумку.
   В офисе сегодня никого не было — ни охранника у дверей, ни секретарши перед кабинетом. Поливанову-Раскатову не нужны были лишние свидетели. Мне — тоже…
   Я перекинул сумку в левую руку, достал из кобуры «етоич»и постучал рукояткой в дверь кабинета.
   — Входите, Арчи Гудвин!
   Я снял пистолет с предохранителя, привел мышцы в боевую форму и распахнул дверь.
   В лицо мне смотрел маленький черный зрачок, предвестник мгновенной смерти.
   — Бросайте оружие, Арчи Гудвин!
   Раскатов, как я и ожидал, был один.
   Мы стояли друг против друга, готовые нажать на спусковые скобы и продырявить друг другу мозги. Ситуация патовая… Я бы на его месте притаился за дверью, но он был слишком самоуверен для этого. Еще бы — весь последний год ему везло!..
   — Бросайте оружие, Метальников!
   — Я без шкатулок, господин хороший!
   Он мгновенно оценил ситуацию — убивать меня становилось бессмысленно.
   — Какого же черта вы приперлись?!
   — На рандеву, Пал Ваныч, на переговоры, с вашего позволения… Но вести их под дулом пистолета я не намерен. Так что бросайте оружие вы! Мне терять нечего!
   Он опять просчитал ситуацию.
   — Вы без шкатулок, а я без денег. — Он аккуратно положил пистолет на стол. Шкатулки ему были нужнее, чем мне деньги. Поэтому он и должен был рисковать.
   — Отойдите в угол!
   Он послушно, не делая резких движений, переменил позицию.
   Я поставил сумку на пол, приблизился к столу, взял за ствол хозяйское оружие, открыл один за другим ящики.
   Денег и в самом деле не было. С его точки зрения, ситуация по-прежнему оставалась патовой, если бы не одно обстоятельство, о котором, по его мнению, я и не догадывался.
   Ногой я отодвинул от стола кресло для посетителей, сел.
   — Поговорим? Кстати, можете сесть.
   Он усмехнулся, вернулся за стол. Но остался стоять.
   — Раз шкатулок нет, разговаривать не о чем! Вы только отнимаете у меня время.
   — Да, время начальника питерского РУБОПа дорого стоит! — Я достал сигареты, закурил. — Садитесь, поговорим. Шкатулки со мной. По крайней мере одна. Я сблефовал. Садитесь, только руки держите на столе.
   Он сел:
   — Покажите!
   Я подтянул ногой сумку, поставил на колени, расстегнул «молнию», показал уголок хрустального ларца, подаренного мне женой «марсианина».
   — Шустрый молодой человек! — Раскатов выдержал удар с достоинством.
   — Ваша наука, дорогой Пал Ваныч! А я всегда был неплохим учеником.
   Он опять усмехнулся:
   — Представьте, мне было известно, что вы живы. И что рано или поздно придете, я тоже знал. — Ему казалось, будто он отвечает ударом на удар, но я не стал усмехаться: главный удар еще был впереди.
   — О том, что я жив, вам сказала Альбина Паутова. Разумеется, вы отыскали ее после моих отчетов…
   Он не вздрогнул. Лишь прошипел сквозь зубы:
   — Оказывается, вы немало знаете…
   — О том, что вы отыскали Паутову, я не знаю, а только догадываюсь. Зато знаю много чего иного. Я прочел дневник Марголина.
   — Этот идиот и дневник писал?
   — Еще как писал! Там изображены все ваши совместные похождения. И я этот дневник нашел!
   — Шустрый молодой человек, — повторил Раскатов. — Увы, от многих знаний многие печали. Репортер Бакланов уже имел возможность убедиться в этом. Только не говорите мне, что вы с ним не встречались и не просили о помощи!
   Я смерил его взглядом:
   — Тюрьма по вас плачет, господин генерал…
   Раскатов хмыкнул:
   — Она по мне еще сто лет плакать будет. Доказать-то вам ничего не удастся. Дневник Марголина — это сюжет фантастического рассказа. Марголин собирался написать такой, рассказывал мне как-то. Сам Виталий мертв, Альбина Паутова будет молчать. Ну а вам, дорогой мой, просто никто не поверит. Скорее уж в психушку снарядят…
   — Тут вы правы…
   — А я очень редко бываю не прав. — Он хотел сложить руки на груди, но мой пистолет легонько дернулся, и руки неторопливо вернулись на стол, легли, чуть подрагивая. Все-таки Раскатов нервничал — даже зная то, о чем не должен был догадываться я…
   — Наверное, вы и в самом деле редко ошибались, коли доросли до такой должности… Но Альбину Паутову вам надо было убрать.
   — Зачем?! Она еще пригодится. Или вы решили сами воспользоваться содержимым шкатулок? — Он погрозил пальцем. — Погреть, так сказать, руки на чужом горе… Не выйдет, молодой человек! У вас нет выходов на те сферы, где могут заинтересоваться в нашем продукте и готовы заплатить соответствующие суммы. А это сферы — о-го-го! Одна из шкатулок предназначена для помощника президента по науке, а еще одна — для него самого! Так что тут вы со свиным рылом да в калашный ряд. И все, на что способны, — это продать шкатулки мне.
   — А почему вы не убили Екатерину Савицкую? Ведь о ней тоже говорилось в отчетах, и вы могли разобраться в том, какую роль она сыграла во всей этой истории.
   Он осторожно потер руки:
   — Мы и разобрались! Но к тому времени я уже знал, что она ваша бывшая жена. Нет, ее надо было сохранить. Эти научные эксперименты иногда проваливаются. А вдруг бы Арчи Гудвин вспомнил, что он вовсе не Арчи Гудвин.
   — И тогда бы жизнь Савицкой стала рычагом, с помощью которого мною можно управлять…
   — Ну вот видите, вы и сами все понимаете. — Он улыбнулся краешком губ. — Слушайте, Метальников а почему бы вам не пойти ко мне? Нашему управлению нужны умные кадры.
   — Я бы с удовольствием пошел. Но только в том случае, если бы там не было вас.
   Он снова погрозил пальцем:
   — Куда ж я денусь! Разве только на повышение, в Белокаменную… Я ведь в рубашке родился!
   — Вернее, купили ее. Кстати, сколько она стоит?
   Он усмехнулся:
   — Мне досталась бесплатно. Ведь без меня бы Марголин вряд ли вышел туда. — Он поднял глаза к потолку. — А те платят изрядно. Ну да ничего, не разорятся, еще заработают. Мышка, бегающая по хлебу, голодной не останется. К ним деньги сами липнут. Не то что к нам с вами.
   Он уже ставил меня на одну полку с собой.
   — И все-таки Савицкую следовало убить. Тогда бы Арчи Гудвин не скоро вспомнил, кто он. Если бы такое случилось вообще…
   У Раскатова заколотилась жилка на виске. В остальном лицо осталось непроницаемым.
   — То есть вы вспомнили только из-за Савицкой?
   — Да, именно она была катализатором.
   — Понятно. — Он слегка помрачнел. — Тогда вы должны были вспомнить и еще одно. Никто вас не принуждал участвовать в эксперименте.
   — Это я тоже вспомнил. Правда, большого выбора у меня и не было.
   Жилка на виске Раскатова перестала биться. Нет, все-таки передо мной сидел железный человек. Работа в органах выковывает характеры. А слабохарактерные отправляются в шлак.
   — Выбор у вас имелся, — сказал железный человек. — Вы могли бы пойти в камеру смертников. Но вам захотелось половить рыбку в мутной воде. А вдруг?! И вы еще упрекаете в чем-то меня! Такие, как вы, душу дьяволу продадут, лишь бы за жизнь уцепиться! Мне вас жаль, но редко кому удается и на елку влезть, и задницу не ободрать. — Он явно перешел в наступление.
   — Я вас ни в чем не упрекаю, — сказал я. И понял, что это звучит, как оправдание. — Бог рассудит, кто из нас чернее.
   — Я атеист, — ответил он с какой-то странной гордостью. — Я признаю только людской суд… А что касается вашей жены, так не все еще потеряно. Стоит моим людям получить сообщение о том, что со мной произошло… произошел несчастный случай, как ваша жена будет немедленно ликвидирована.
   — Черта с два! — сказал я. — Она еще вчера исчезла из лап ваших людей. И если вы об этом еще не знаете, значит, потеряли управление ситуацией.
   Его лицо вдруг налилось кровью.
   — Мальчишка! — прорычал он. — Щенок!.. Думаешь, отказался быть карателем, так уже герой! Думаешь, благодарные потомки тебе памятник поставят!
   Я даже опешил: настолько внезапным был переход от железного спокойствия к еле сдерживаемому взрыву. Но понять его было можно: он не сидел под дулом пистолета, наверное, уже лет двадцать. И вряд ли за эти двадцать лет от кого-нибудь, кроме собственного начальства, слышал о том, что не владеет ситуацией. Такие, как он, владеют ситуацией всегда. И не приговоренному к смертной казни преступнику сбивать им рту в игре!..
   — Ладно, — проговорил я примирительно. — Мое предложение остается в силе. Шкатулки продаются.
   Кровь медленно отхлынула от его лица. Уголки рта поднялись в ухмылке. Он почувствовал, что противник сдается сам.
   — Но нужны гарантии, — продолжал я.
   — Гарантии? — Он фыркнул. — Гарантии предоставляет Сбербанк.
   — У меня есть гарантии и помимо Сбербанка. Десятое управление Министерства внутренних дел, к примеру. То, что спасает пленных узников и поджигает дачи в Елизаветинке.
   У него не отвалилась челюсть. И не вылезли на лоб глаза.
   — Что ж, спасибо за информацию, — сказал он, сжимая кулаки. — Я давно догадывался, что Борзунов под меня копает. Собственно, для этого я и запустил тебя в этот муравейник. Приятное с полезным, так сказать… Чтоб яйцеголовые наши с их компьютерными программами были довольны… Чтоб Марголина мне нашел человек со стороны… И чтоб Десятое управление проявило себя, если обложить меня решили. Нет, Борзунов, хрен тебе тут обломится. — Он посмотрел мне в глаза. — Хорошо. Будут гарантии. Трое суток даю, чтобы ты купил себе новые документы. А потом, извини, объявляю всероссийский розыск. Бежавший из-под стражи преступник — это серьезно, сам понимаешь. — Он даже не заметил, как перешел на «ты». — Тех денег, что я за шкатулки выплачу, хватит на два комплекта документов — для тебя и для жены. Устраивает?
   Кошка вовсю играла с мышкой.
   — Вполне. — Я делал вид, будто и не догадываюсь об этой игре. — Только у вас нет денег!
   Он усмехнулся моей недогадливости:
   — Деньги в сейфе. Впрочем, они нам не понадобятся. — И негромко добавил: — Валенсия осталась свободе.
   Я обмяк в кресле, расслабил мышцы, уронил колени руку с «етоичем».
   Раскатов удовлетворенно потер руки и встал:
   — Зачем нам деньги? От преступников не откупаются, их берут и сажают.
   Он успел сделать в мою сторону только один шаг и тут же замер, поскольку я прекратил игру. Вскинув «етоича», я сказал:
   — Валенсия сдалась на милость победителя. Ваша кодовая фраза тут не проходит.
   Вот теперь он по-настоящему растерялся. Однако не надолго, секунды на две, не больше.
   — Значит, смерть Кунявского — ваших рук дело? Эта мысль приходила мне в голову, однако показалась невозможной. Что ж, значит, Инга и в самом деле оказалась предательницей. — Он поднял руки. — Тем не менее деньги в сейфе.
   — Ну так доставайте, — сказал я. Он медленно подошел к сейфу, принялся набирать код. И все это время не переставал говорить:
   — Купите себе новые документы, уедете куда-нибудь подальше. Скажем, в Омск. Или в Читу. На работу устроитесь. Ксивщики ведь не просто пластиковые карточки продают, они и через компьютерные системы все данные проводят. Потому и дерут много. Тому надо отстегнуть и этому.
   Дверца сейфа открылась, и мой благодетель оглянулся, кинул на меня цепкий взгляд.
   Я сидел абсолютно расслабленно: мол, не собираюсь я тебе стрелять в спину.
   Раскатов вновь повернулся к сейфу, не переставая говорить, сунул руку в распахнувшийся зев.
   — А как устроитесь на работу, — я бесшумно вылетел из кресла и мягко шагнул в сторону, — так и жизнь другой станет! — Он стремительно развернул торс.
   Чпок! — пуля прошила спинку кресла в том месте, перед которым секунду назад стучало мое сердце.
   Возможности выстрелить повторно я ему не дал.
   Чпок! — ответная пуля пробила ему лоб. Остатки волос на его голове встали дыбом. В глазах застыло безмерное удивление — ведь «рубашка», в которую он так верил, на этот раз не спасла. И, кажется, он даже успел понять, что нарвался на еще большего везунчика. Шумно вздохнул. И рухнул лицом на пол.
   — Не люблю стрелять в безоружных людей, — сказал я.
   Спрятал пистолет и подошел к сейфу.
   Деньги там и в самом деле были. Прохладные пачки стобаксовок в банковской упаковке. Ровно восемь штук. Тут хватило бы на документы для великолепной семерки. Или для семи самураев.
   Я переложил пачки в сумку. Протер носовым платком ручки ящиков стола и подлокотники кресла, в котором сидел. Потом протер ствол пистолета, отобранного у Раскатова. Подхватил сумку и вышел. Аккуратно протер ручки дверей и положил платок в карман.
   Ноги сами понесли меня к выходу. Однако сразу я не ушел. Повернул в обратную сторону, остановился перед кабинетом номер пять. Дверь была не закрыта, и я толкнул ее ногой.
   Инга сидела в кресле, откинув голову на спинку.
   В том месте, где блузка обтягивала левую грудь, расплылось кровавое пятно. Да, Раскатов рубил концы решительно. Но Ингу бы ему не простили в любом случае.
   «Спарились и разбежались»— вспомнил я. В кабинет заходить не стал. Мое тело с наслаждением вспоминало тело мертвой женщины, но я-нынешний эту женщину не любил. Она была слишком решительна для меня. В постели с нею хорошо, но в жизни — все равно что ходить по минному полю. Я не сапер! Я просто солдат, к тому же — бывший. Инга влезла в мужскую игру, и моей вины в том, что она проиграла, нет. Я ее предупреждал.
   Бросив последний взгляд на застывшее лицо, которое столько раз целовал Арчи Гудвин, я вздохнул и мягко зашагал к выходу.

Глава 63

   Оставалось произвести последний расчет с теми, кто убил моего сына. И теперь, после встречи с Поливановым-Раскатовым, я знал, как найти ту кассу, которая примет мою плату.
   Покинув Семнадцатую линию, я вышел на Малый проспект и остановился у первого попавшегося телефона-автомата. Набрал знакомый номер, приложил к микрофону носовой платок.
   — Алло! — ответил женский голос, глубокий, как Марианская впадина.
   — Добрый день! Мне нужна Альбина Васильевна.
   — Альбиночки нет дома. А кто ее спрашивает?
   — Альбиночка дома. А спрашивает человек, у которого хранятся восемь хрустальных шкатулок, о которых она знает. Скажите ей, что они продаются.
   — Хорошо, подождите.
   Наступила пауза. Потом голос Паутовой-старшей произнес:
   — А вы не могли бы перезвонить попозже? Скажем, через час?
   — Нет, не мог бы. Через час я найду другого покупателя.
   Последовала новая пауза. Затем трубку взяла сама Альбина.
   — Шкатулки при вас?
   — При мне.
   — А кто вы такой?
   — Человек, — сказал я. — Хомо сапиенс.
   — И сколько вы хотите за шкатулки, хомо сапиенс?
   — Поторгуемся и выясним…
   Наступило молчание. Я почти слышал, как в мозгу у нее проворачиваются шарики. Видно, стоящая перед нею проблема была посложнее, чем снять «рубашку»с беззащитного младенца…
   — Хорошо, — сказала она наконец. — Давайте встретимся сегодня в семь возле станции метро «Достоевская», у выхода. Как я вас узнаю?
   — Невысокий, лысый и с бородой. До встречи в семь! — Я повесил трубку, представил, как она сейчас звонит Раскатову, и мне стало ее жаль. А потом я вспомнил своего сына, и жалость тут же прошла. Осталось лишь ожесточение…