Страница:
– Если будете лягаться, он подпрыгнет, – отрезал Николас. – На сегодня достаточно!
Пенни снова не могла заснуть. Вполне возможно, теперь, когда она впуталась в это великое приключение, она вообще перестанет спать спокойно. Они с принцем поспешно вернулись в дом сквозь черную ночь, Квест бежала за ним по пятам. Алексис увел Виллоу – лошадь-привидение с мальчиком-привидением скрылись из виду. Ее грудь разрывалась от бешеного возбуждения. Она каталась верхом на лошади! По правде говоря, принц вел ее, как малыша на ярмарке. Но жаркое напряжение в ее бедрах говорило ей – это она ехала верхом, заставляя лошадь двигаться и застывать на месте простыми движениями своего тела. И еще тот момент, когда Николас поймал ее и ей показалось…
Пенни подошла к окну и распахнула его, подставив разгоряченное лицо прохладному ночному ветерку. «Мама, ты была права. Этот принц прямо-таки излучает физическое притяжение. Я чувствую исходящую от него угрозу. И знаю, что он опасен. И все же я верю, что странное судорожное ощущение в груди и. сердце вызвано не чем иным, как моим собственным интересом и любопытством, и не значит ровным счетом ничего. К тому же ты, будучи женщиной мудрой, связала его клятвой… о, и еще я учусь кататься верхом!»
Лунный свет отражался в стекле, сплетаясь в неведомом танце с ее отражением. Она на миг прикрыла глаза. В темном амбаре гибкий, подвижный мужчина танцевал и раскачивался на спине белой лошади, грациозный, уверенный в себе. Он провел руками по своим бедрам, длинные решительные пальцы прошлись по крепким мускулам – совершенно неприличный жест, выставленное напоказ мужское начало. Он идет задом наперед, ведет ее, руки призывно распахнуты. «Вы не упадете, – словно говорит этот жест. – Я здесь, я поймаю вас».
Где-то ухнула неясыть. Ей ответила подружка, крик ясно и резко прозвучал в летней ночи. Пенни открыла глаза и вгляделась в ночь, стараясь различить летящую на бесшумных крыльях птицу.
На крыше что-то зашевелилось.
Звук тихий, скрежещущий. Но исходил он определенное крыши дома. Пенни отступила назад и тихонько прикрыла окно, сердце бешено колотилось в груди. Свет в комнате не горел. Она уже приготовилась отойти ко сну, умылась и переоделась в длинную сорочку, несколько минут назад погасив все свечи. Как была, босиком, девушка тихонько пробралась по коврам к выходящей на крышу двери. Наклонилась и посмотрела сквозь замочную скважину.
Ничего, только непроглядная темень.
Она встала и прислонилась ухом к двери. Снова ухнула неясыть, с той стороны что-то упало. Что-то тяжелое и явно металлическое. Еле слышно, на выдохе, выругался мужчина.
Она резко набрала в грудь ночного воздуха и задержала дыхание, легкие обожгло холодом.
Ключ лежал в ее письменном столе. Дверь заперта.
Снаружи кто-то есть. По ту сторону этой самой двери.
Шаг за шагом она попятилась назад, к расположенной в углу комнаты двери. Пальцы нащупали щеколду. Лестница уходила вниз, в безмолвную темноту. Зажав рот рукой, Пенни сбежала по ступенькам и распахнула следующую дверь.
Языки пламени плясали на потолке и богатых занавесях, на золотых львах и изысканной мебели спальни принца. По краю смятых простыней, небрежно отброшенных в сторону подушек и откинутому покрывалу бежал позолоченный кант. Единственное яркое пятно света вырывало из полумрака две фигуры у изножья кровати – золотая картинка на фоне темной комнаты.
Принц сидел за столом, на котором горел подсвечник. Волосы упали на лоб, глаза – две черные тени на подпертом рукой лице, пальцы до боли, прекрасны, как у святых на картинах Боттичелли. Ворот шелковой, богато расшитой геральдическими знаками и золотом пижамы распахнут. Шея и ключицы словно вырезаны из мрамора, кожа гладкая, чувственная, будто атлас на фоне грубой ткани.
Все его внимание приковано к шахматной доске.
Напротив принца за столиком сидел золотоволосый Алексис. Паренек встретился с ней взглядом и тут же вспыхнул, сгорая от неловкости. Под болезненно покрасневшими веками сверкнули невероятно яркие васильковые глаза. На нем не было ничего, кроме белой рубашки и бриджей, ноги босые, из рукавов высовываются беззащитные запястья. Он казался неловким и хрупким, как ранимый подросток, у которого ломается голос. Квест лежала под столом у его ног. Кончик хвоста слабо дернулся в приветствии.
Принц опустил руку и поднял взгляд. В каждом зрачке сверкнуло крохотное пламя.
Пенни застыла на месте, неловко сжимая рукой ворот рубашки и ощущая себя последней дурой.
– Там кто-то есть, – сказала она. – На крыше!
Глава 7
Пенни снова не могла заснуть. Вполне возможно, теперь, когда она впуталась в это великое приключение, она вообще перестанет спать спокойно. Они с принцем поспешно вернулись в дом сквозь черную ночь, Квест бежала за ним по пятам. Алексис увел Виллоу – лошадь-привидение с мальчиком-привидением скрылись из виду. Ее грудь разрывалась от бешеного возбуждения. Она каталась верхом на лошади! По правде говоря, принц вел ее, как малыша на ярмарке. Но жаркое напряжение в ее бедрах говорило ей – это она ехала верхом, заставляя лошадь двигаться и застывать на месте простыми движениями своего тела. И еще тот момент, когда Николас поймал ее и ей показалось…
Пенни подошла к окну и распахнула его, подставив разгоряченное лицо прохладному ночному ветерку. «Мама, ты была права. Этот принц прямо-таки излучает физическое притяжение. Я чувствую исходящую от него угрозу. И знаю, что он опасен. И все же я верю, что странное судорожное ощущение в груди и. сердце вызвано не чем иным, как моим собственным интересом и любопытством, и не значит ровным счетом ничего. К тому же ты, будучи женщиной мудрой, связала его клятвой… о, и еще я учусь кататься верхом!»
Лунный свет отражался в стекле, сплетаясь в неведомом танце с ее отражением. Она на миг прикрыла глаза. В темном амбаре гибкий, подвижный мужчина танцевал и раскачивался на спине белой лошади, грациозный, уверенный в себе. Он провел руками по своим бедрам, длинные решительные пальцы прошлись по крепким мускулам – совершенно неприличный жест, выставленное напоказ мужское начало. Он идет задом наперед, ведет ее, руки призывно распахнуты. «Вы не упадете, – словно говорит этот жест. – Я здесь, я поймаю вас».
Где-то ухнула неясыть. Ей ответила подружка, крик ясно и резко прозвучал в летней ночи. Пенни открыла глаза и вгляделась в ночь, стараясь различить летящую на бесшумных крыльях птицу.
На крыше что-то зашевелилось.
Звук тихий, скрежещущий. Но исходил он определенное крыши дома. Пенни отступила назад и тихонько прикрыла окно, сердце бешено колотилось в груди. Свет в комнате не горел. Она уже приготовилась отойти ко сну, умылась и переоделась в длинную сорочку, несколько минут назад погасив все свечи. Как была, босиком, девушка тихонько пробралась по коврам к выходящей на крышу двери. Наклонилась и посмотрела сквозь замочную скважину.
Ничего, только непроглядная темень.
Она встала и прислонилась ухом к двери. Снова ухнула неясыть, с той стороны что-то упало. Что-то тяжелое и явно металлическое. Еле слышно, на выдохе, выругался мужчина.
Она резко набрала в грудь ночного воздуха и задержала дыхание, легкие обожгло холодом.
Ключ лежал в ее письменном столе. Дверь заперта.
Снаружи кто-то есть. По ту сторону этой самой двери.
Шаг за шагом она попятилась назад, к расположенной в углу комнаты двери. Пальцы нащупали щеколду. Лестница уходила вниз, в безмолвную темноту. Зажав рот рукой, Пенни сбежала по ступенькам и распахнула следующую дверь.
Языки пламени плясали на потолке и богатых занавесях, на золотых львах и изысканной мебели спальни принца. По краю смятых простыней, небрежно отброшенных в сторону подушек и откинутому покрывалу бежал позолоченный кант. Единственное яркое пятно света вырывало из полумрака две фигуры у изножья кровати – золотая картинка на фоне темной комнаты.
Принц сидел за столом, на котором горел подсвечник. Волосы упали на лоб, глаза – две черные тени на подпертом рукой лице, пальцы до боли, прекрасны, как у святых на картинах Боттичелли. Ворот шелковой, богато расшитой геральдическими знаками и золотом пижамы распахнут. Шея и ключицы словно вырезаны из мрамора, кожа гладкая, чувственная, будто атлас на фоне грубой ткани.
Все его внимание приковано к шахматной доске.
Напротив принца за столиком сидел золотоволосый Алексис. Паренек встретился с ней взглядом и тут же вспыхнул, сгорая от неловкости. Под болезненно покрасневшими веками сверкнули невероятно яркие васильковые глаза. На нем не было ничего, кроме белой рубашки и бриджей, ноги босые, из рукавов высовываются беззащитные запястья. Он казался неловким и хрупким, как ранимый подросток, у которого ломается голос. Квест лежала под столом у его ног. Кончик хвоста слабо дернулся в приветствии.
Принц опустил руку и поднял взгляд. В каждом зрачке сверкнуло крохотное пламя.
Пенни застыла на месте, неловко сжимая рукой ворот рубашки и ощущая себя последней дурой.
– Там кто-то есть, – сказала она. – На крыше!
Глава 7
– Все в порядке, Алексис, – проговорил Николас по-глариенски. – Иди спать.
Парнишка сбил несколько фигур и кинулся расставлять их обратно. Николас наклонился вперед и забрал из дрожащих пальцев черного короля.
– Все в порядке, – снова сказал он. – Оставь это.
Алексис поклонился и выскочил из комнаты. Пенни неловко взмахнула рукой.
– Я не собиралась… я не хотела вас беспокоить. Я человека услышала. За моей дверью.
Он сидел и молча смотрел на нее.
– Я слышала, уверяю вас, – настаивала она на своем. – Совершенно отчетливо.
Принц поднялся – халат тяжелой золотой волной накрыл ноги – и взялся за канделябр.
– Похоже, сегодня ночью мой долг – успокаивать ближних, – мягко проговорил он. – Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Пойдемте посмотрим, кто там, хорошо?
Пенни оглянулась на черный колодец лестницы за спиной.
– Вы не позовете охрану?
– Нет, – двинулся он в ее сторону.
Короткое слово прозвенело у нее в ушах, как одинокий удар колокольчика.
Он проскочил мимо нее и легко взбежал по лестнице, собака неслась за ним по пятам. Она последовала за ними. Оказавшись в ее комнате, он на мгновение застыл и прислушался. Где-то снова ухнула неясыть – протяжный печальный крик птицы, летающей по полям и лесам в поисках своей подружки. Пенни никак не могла отдышаться, словно тащила на себе слишком тяжелую вязанку дров или корзину с углем.
Николас зажег четыре свечи.
– Ключ в столе?
Она кивнула и онемела, наблюдая за тем, как он вытаскивает ключ и направляется к двери. Он шагнул в темноту, оставив Пенни и Квест в комнате. Содрогаясь всем телом, девушка присела на кровать и пробежала рукой по густой шерсти волкодава.
Через несколько мгновений появился принц.
Он бросил взгляд через плечо и сделал кому-то знак:
– Входи.
На пороге появился мужчина в зеленой форме.
– Эрик, – представил Николас. – Один из моих людей.
Рыжеволосый поклонился Пенни, лицо бледное, застывшее, как маска.
– Прошу прощения, мэм, за то, что нарушил ваш покой.
– Вы на посту. – Принц был холоден, как висевшая в небе луна. – Вы понимаете, каково будет ваше наказание?
Солдат снова поклонился и щелкнул каблуками:
– Сир!
– Не забывайте!
Эрик вернулся на крышу.
Николас закрыл дверь и запер ее.
– Он выронил мушкет.
Пенни стянула с кровати покрывало и набросила его на плечи.
– Откуда вы узнали, что это один из ваших людей? Что, если убийца прокрался и напал на него, а потом притаился, поджидая вас? Когда вы открыли дверь, у вас за спиной горели свечи. Вы представляли собой идеальную мишень.
– Вы так думаете? – Позолоченный халат переливался волнами.
Все ее долго сдерживаемые страхи вырвались наружу, как вода из закипевшего горшочка.
– Я знаю! Вы что, ненормальный? Я вас не понимаю. Вы твердите об охране и охранниках, а потом рискуете совершенно по-глупому. У вас ведь даже оружия нет.
Он вытянул пустые руки и посмотрел на них.
– Все нормально, – проговорил он наконец. – Я слышал неясыть. Это наш сигнал.
– Какой еще сигнал? – вытаращилась на него Пенни. Он положил руки ей на плечи. Казалось, его ладони источают пламень, прожигающий ее кожу и врывающийся прямо в кровь.
– Крик неясыти. Мои люди общаются разными звуками. В любом случае, если что-то было бы не так, Квест предупредила бы меня. – Он взял ее лицо в ладони и провел большими пальцами по щекам. – Мне очень жаль, что Эрик напугал вас. Он будет наказан.
Она прикрыла глаза, наслаждаясь прикосновением его пальцев к ее волосам и коже и ощущая, как самообладание изменяет ей.
– Нет! Не надо! Это из-за меня? Нет! Я этого не перенесу!
– Ш-ш! Откройте глаза. Посмотрите на меня!
Она не могла противиться ему, беззащитная, как кролик перед удавом. Пенни распахнула глаза и уставилась на него.
– Его накажут, потому что это вопрос военной дисциплины. К вам это не имеет никакого отношения.
– Но я думала, что эти люди – ваши друзья. Вы фехтовали с ними. Вы играли с Алексисом в шахматы у себя в спальне.
Темнота в его глазах изменилась, словно внутри зрачков заклубился дым костра. Он разжал пальцы и отпустил ее.
– Алексис никак не мог заснуть. Вот и все.
Он отошел в сторону. Квест не сводила с него глаз, но с места не двигалась.
Пенни уперлась взглядом в его обтянутую дорогой тканью непреклонную спину.
– Вы считаете, что способны утешить страдающие от бессонницы создания?
– Утешить? – Принца затрясло, как в зимнюю стужу. – С тем же успехом можно сказать, что земля – утешение мертвым!
– Тогда зачем вы играли с ним в шахматы?
– Алексис – наследник очень влиятельного семейства Глариена. – Он говорил медленно, тщательно проговаривая каждое слово, как будто пытался убедить ее в чем-то. – Шахматы развивают способность видеть на шаг вперед, взвешивать все «за» и «против», обдумывать свои решения. Они научат его владеть своими эмоциями с тем, чтобы он мог победить врагов.
– Но не в полночь же! – непонимающе уставилась на него Пенни. – Вы что-то говорили насчет того, что сегодня должны успокаивать ближних. Я думала, вы утешали его.
– Он – граф фон Кинданген, наследник графа. Я обязан заручиться его преданностью.
– Как отвратительно! Вы позволяете мальчику боготворить себя в политических целях, чтобы впоследствии воспользоваться им, но на самом деле он вас совершенно не интересует?
– Я не желаю обсуждать Алексиса, – отрезал Николас. – Это не имеет к вам никакого отношения.
– А мне кажется, еще как имеет. Я пытаюсь понять, что значит быть монархом. У вас никогда не было друзей? Даже в школе?
– Вы про Харроу? Господи, нет! Шесть кругов ада, вот что это было. Мне каждый день приходилось сражаться за свою жизнь. Английские мальчишки не приветствуют иностранцев, особенно тех, которые называют себя принцами захудалого европейского народишка и приезжают учиться только на один семестр в году. Как бы там ни было, интуиция их не подвела. Я совершенно на них не похож.
– Значит ли это, что вам безразличны все окружающие?
Он напрягся.
– Я не могу заботиться о ваших чувствах и ваших интересах. Что бы вы там ни чувствовали, это ваши чувства, не мои. Вы привыкли к порочным, основанным на эмоциях отношениям и с вашей мамой, и с вашими подружками, и с вашей семьей…
– Мои чувства к матери не порочны!
– Неужели? – обернулся он. – В таком случае какое вам, черт побери, дело до Алексиса, Эрика и любого другого из моих людей? Какого рода сентиментальные суждения вы выносите о вещах, о которых понятия не имеете?
Она подобрала ноги и обхватила руками колени, он явно пытался запугать и обидеть ее.
– Если мне придется играть принцессу Софию, вам лучше рассказать мне все. Что случится с Эриком?
– Он без возражений понесет положенное ему наказание.
Пенни закрыла глаза, пытаясь что-то припомнить.
– Если вы собираетесь высечь его, я ухожу.
– Вы не думаете, что он заслужил порку, так? Какое у вас доброе сердце! Вы слишком великодушны. В любой европейской армии сон на посту обычно карается немедленной смертью через повешение.
Пенни так и не поняла, какие нотки прозвучали в его голосе. Ей вдруг показалось, что она уловила нечто злое, дьявольское, сарказм, граничащий с жестокостью. На глаза навернулись слезы.
– Прошу вас, – всхлипнула она. – Это же варварство!
– Эрик – мой личный охранник. Это не игра и не каприз. В его руках ваша жизнь, впрочем, как и моя. – На золотых нитях халата вспыхивали огненные отблески. – Но вы все равно считаете, что я должен проявить милосердие?
Пенни дернула за распустившуюся ниточку своего покрывала. По спине побежали мурашки.
– Да, считаю. Конечно, считаю! Разве милосердие – не один из принципов христианства? Почему бы вам просто не сделать ему выговор и не забыть об этом?
– А как насчет невинных людей, которые погибают из-за того, что караульный заснул на посту и враг напал неожиданно? Это милосердно? А всего лишь надо повесить одного, чтобы всем другим неповадно было, и тогда одна-единственная смерть может спасти тысячи жизней. Армия не может существовать без строгих правил и определенных наказаний. – Он погасил пальцами одну свечу.
– Значит, милосердию нет места?
Тьма сгустилась по углам, отражаясь в его глазах.
– Солдаты идут в бой, полагаясь не на милосердие. Они полагаются на идущего рядом с ним, а спину им прикрывает бесстрастная справедливость офицеров. Или вы считаете, что дисциплина – выбор каждого?
– Я не знаю. Но даже армия состоит из простых смертных, и они имеют право на ошибку.
– Так и есть. Но вы-то теперь не простая смертная, вы – принцесса. И как бы вы поступили на моем месте?
– Я не принцесса, – покачала она головой. – И не хочу быть ею.
Он затушил еще одну свечу. Меж пальцев скользнула струйка дыма.
– Мне было семнадцать, когда я впервые взял на себя командование. Мою снисходительность и мягкость приняли за слабость. В войсках наступил полный хаос. Я потерял пятьдесят солдат в потасовке, в которой должен был бы лишиться не более пяти. Не надо говорить мне о милосердии!
– Но все это… – Она махнула рукой. – Но все это про вас, не про меня. Мое мнение не имеет никакого значения!
Его насмешливый взгляд просверлил ее насквозь.
– Вы и вправду верите в это?
Она потуже завернулась в покрывало.
– Если наказание Эрика нельзя изменить, если здесь нет места жалости, зачем вы спрашиваете меня?
Он улыбнулся, кончики губ криво изогнулись.
– Я надеялся, вы приведете аргументы и докажете, что я не прав.
Она совсем растерялась, в душе началась полная неразбериха.
– Вы хотите, чтобы я убедила вас поступить по-другому? Я ничего не понимаю!
Свет оставшихся свечей очертил линию его подбородка и скул.
– После той трагической стычки мой дед высек каждого десятого из моих солдат, поскольку меня, конечно же, тронуть было нельзя. Прекрасная идея, отличный урок жестокости. Я выстоял с самого начала и до конца, хотя наказание длилось несколько дней. Меня тошнило, но я не позволил себе расслабиться. Принцам нельзя быть слабыми. Но я думал, что у вас может найтись другой ответ. Неужели в вашем простом и благоразумном Норфолке нет ничего, что могло бы спасти меня от выбора, который мне приходится делать ежедневно?
Она ощутила себя застывшей и одинокой, словно заглянула в глубины забвения.
– Можно попробовать воззвать к человеческой гордости, вместо того чтобы угрожать наказаниями. Вдруг это сработает?
– Очень даже может быть. – Принц поднял свечу и зажег ею остальные. – Из ужасного представления деда я вынес еще один урок. Порка ломает что-то в человеке. После этого от него уже нет особой пользы. – Кривая улыбка стала шире. – Правда, если его повесить, то пользы от человека вообще никакой не жди. Видите ли, мисс Линдси, я терпеть не могу потери. Так что, несмотря на строгую дисциплину, я попытался найти иной путь, основанный больше на уважении, чем на жестокости.
Она молча взирала на него, не в силах вдохнуть или выдохнуть. Воск медленно стекал по желтым палочкам свечей.
Николас направился к двери. Провел рукой по гладкому дереву.
– Моя мать, бывало, говорила, что в двери живет дух того материала, из которого она сделана: дуба, священного дерева друидов; железа, защиты от зла. Насквозь пропитанная сказаниями и верованиями Глариена, она считала двери священными.
Пенни зарылась лицом в покрывало, вполуха прислушиваясь к его словам. В груди огнем полыхала правда: «Он накажет Эрика из-за нее».
– Вам нравятся двери?
– Мне определенно не нравятся небольшие пространства без дверей. Эрик мне не друг. Я не могу относиться к нему иначе, как с беспристрастной справедливостью.
– И что же вы сделаете? – подняла она глаза, к горлу подступила дурнота.
Принц повернулся к ней и одарил ее очаровательной, соблазнительной улыбкой:
– Эрик вычистит конюшню и будет целую неделю полировать обувь моих людей. В дополнение к остальным обязанностям. Вполне справедливо, как по-вашему?
Волна самых разнообразных эмоций накрыла ее с головой, от облегчения до злости, от раздражения до благодарности. Она молча открывала рот, словно выброшенная на берег рыба, глаза застили жгучие слезы.
– О Боже! – выдавила она наконец. – Он будет полировать обувь?
– Таково наказание за столь незначительное прегрешение, – ответил принц.
Пенни вскочила на ноги, не расставаясь со своим покрывалом.
– И все это время вы говорили именно об этом наказании? О чистке обуви? Тогда к чему все эти разговоры о порке и виселице? Зачем вы издевались надо мной? За что? Какая нам обоим от этого польза? Вы сумасшедший! Отвратительный, опасный психопат! Это невероятно! Неужели вы просто играли с моими чувствами? Нарочно пытались расстроить меня? Зачем? Что я такого сделала? Чем заслужила подобное обращение?
Он бросил взгляд на щеколду. Пальцы судорожно вцепились в металл.
– Я хотел, чтобы вы поняли. София выросла со всем этим. Я – нет. Мне пришлось учиться. И урок этот был не из приятных. Но у ее королевского высочества принцессы Софии Альвийской это в крови.
Она недоверчиво уставилась на него:
– Чтобы стать принцессой, я должна поверить, что могу отдавать приказы о порке и повешении? Вам случалось делать это?
Глаза ответили раньше, чем он успел открыть рот.
– По необходимости. Такие вещи ни с кем не обсуждаются, но западают вам в душу. – Он запрокинул голову, избегая ее взгляда. – Вам придется скрыть эту чертову английскую невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту. Я хочу, чтобы вы поняли то, что понимает София. Поймайте караульного за уклонением от исполнения долга, и последствия будут вполне определенными. Каждая улыбка, каждый сердитый взгляд оставляют свой след, нагоняют волну, как море на корабль в шторм. Помните это. И действуйте соответствующим образом. Тогда вы будете вести себя, как принцесса.
Пенни выронила покрывало.
– А Алексис? Только не говорите, что вы не были добры к нему! Это как безмолвный язык лошадей. Мальчику было уютно с вами. Он чувствовал себя спокойно под защитой вашего милосердия. Почему вы пытаетесь убедить меня в обратном?
– У любой медали две стороны. И каждую дверь можно закрыть, а можно и открыть. – Он распахнул дверь, халат пошел красно-золотыми волнами. – Но то, что я вам сказал, правда.
Она взмахнула руками. Рукава белой рубашки отразились в оконном стекле, словно крылья огромного мотылька.
– Стойте! Я не могу! Я не хочу больше в этом участвовать. – Свечи вспыхнули и погасли, когда она опустила руки и кинулась через спальню. – Я не принцесса. Я Пенни Линдси. Я – это просто я!
Он жадно пожирал ее взглядом. Потом щелкнул пальцами, и Квест тут же подбежала к нему.
– Я прекрасно понимаю это, мисс Линдси. Спокойной ночи.
Дверь со стуком закрылась за принцем и его собакой. Она услышала, как щелкнула щеколда внизу. Где-то вдали ухнула неясыть. Пенни забралась в кровать и накрылась с головой.
Таким ли был ее отец? Завораживающим, властным, но способным на внезапное проявление доброты и теплой заботы, на лестное, направленное только на тебя внимание? Если так, то ничего удивительного в том, что мама им очарована. Сделала ли она это добровольно, ради этих волшебных моментов счастья, еще более драгоценных на фоне обычного бездушного и беспощадного сияния принцев? Понимала ли она, что он бросит ее, когда узнает, что она беременна? Или ей было все равно, лишь бы стать частью этой игры, хотя бы и на время?
«Эта чертова английская невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту».
И все же Алексис чувствовал себя под защитой. Она знала это. Принц утешал мальчишку, который проснулся ночью от страха? Пенни закрыла глаза. Две фигуры в ореоле света, такие близкие и родные друг другу. В тот момент ей показалось, что их связывает какая-то невидимая нить, глубина понимания, король и пешка в единой схеме шахматной партии. Но, как ни крути, в любой партии прежде всего жертвуют пешкой.
«Это самая чудовищная ошибка, мама. Я не могу сделать этого. И не буду. Эрцгерцог Николас безумен».
У него получилось! Николас прислонился спиной к двери. Квест ткнулась носом в его ладонь. Он погладил ее по голове и сделал знак лечь. Она улеглась в ногах кровати и наблюдала за ним. Он прикрыл глаза, отгораживаясь от этой женской преданности. Триумф и презрение к самому себе накатывали на него волнами, словно бесы, подстрекающие и испытывающие души в чистилище. Он оставил Пенни там, на этой узкой кровати. Он ушел! Но сперва он наказал ее. О Господь Вседержитель! Почему ему обязательно потребовалось наказывать ее, ведь это он проявил слабость!
Он коснулся ее лица, позволил пальцам пробежаться по шелковой коже и волосам на шее. Стоит ему посмотреть на свои пальцы, и он снова ощутит эту беспредельную нежность. Стоит закрыть глаза, и он увидит ее лицо, огромные глаза и закругленный носик, ласковые губы. Он мог бы взять ее прямо там. Наклониться, прижаться своими губами к ее губам и потребовать повиновения. Она пришла к нему, как его собака, не в силах ослушаться приказа. Но он разжал пальцы и отпустил ее. А потом ему все же удалось отчасти лишить ее невинности, потому что, чтобы сделать из нее принцессу, ему придется избавить ее от добросердечной беззаботности и заменить радость жизни высокомерием.
Но он желал ее такой, какая она есть. Жаждал ее тепла и ласки. Ее ступни нежны, как цветки апельсина. Она раскинула руки, словно ангельские крылья, наивно полагая, что белый хлопок способен защитить ее. Что она в безопасности, проявляя заботу о незнакомых ей людях. В безопасности, распространяя свое милосердие на беспечного солдата, выкладывая свои наблюдения по поводу Алексиса.
Она так ничего и не поняла.
Он в отчаянии бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Квест закрыла лапами нос. Николас молил об избавлении, зажав уши ладонями, но боль разрывала череп на части.
В дверь тихонечко постучали.
– Сир? – послышался голос мальчика.
– Уходи, Алексис, – огрызнулся Николас. – Иди спать. Закончим партию в другой раз.
Он представил себе, как синие глаза под золотыми волосами наполнились разочарованием.
– Да, сир.
Значит, всю оставшуюся ночь парнишка будет одиноко дрожать в постели. Как и сам Николас в его возрасте, когда казалось, ни за что на свете не преодолеть ему этого страха. Справится ли он когда-нибудь? Или в один прекрасный день возьмет в руки рапиру, или церемониальный королевский скипетр, или простой охотничий нож и заставит кузена Карла заплатить за все, что тот сделал? И тогда он станет таким, как хотел его дед: принцем крови.
Мигрень прокралась в каждую косточку, разнося по телу чувство дурноты. По спине вверх-вниз прокатывались волны боли. И все же его тело сгорало от желания, под кожей горел голодный огонь. Если бы он действительно был похож на своих предков, он бы поднялся по этим ступенькам и порвал на клочки белый хлопок. Он воспользовался бы ею, ведь он имел на это полное право. Право принцев брать то, что им хочется и где хочется – девственницу прямо со школьной скамьи, послушницу из монастыря, невесту в ее первую брачную ночь, – и не задумываться над тем, что этим он навсегда погасит яркий трепещущий огонь. Ни одному из принцев Глариена не приходило в голову задуматься, что станется с женщиной, которая попадает к нему в руки, что сломается в ней раз и навсегда. Так почему же, черт побери, он должен из кожи вон лезть, лишь бы не стать похожим на них?
Где-то среди пульсирующей боли он слышал победный смех Пенни, сидящей верхом на белом мерине. Что, если эта единственная душа стоит больше, чем все короны и королевства Европы? Что тогда?
Он подошел к шахматной доске, не в силах сосредоточиться на фигурах, изображение прыгало и разваливалось на части. Больно аж до тошноты. Он убрал фигуры одну задругой – короли и слоны, пешки и ладьи – и погасил свечи. Надо доставить ей радость, задобрить ее, загладить свою вину. Он подошел к двери и распахнул ее. Квест поднялась и заскулила.
В коридоре дежурил Фриц.
– Цветов, Фриц, – приказал он.
Парнишка сбил несколько фигур и кинулся расставлять их обратно. Николас наклонился вперед и забрал из дрожащих пальцев черного короля.
– Все в порядке, – снова сказал он. – Оставь это.
Алексис поклонился и выскочил из комнаты. Пенни неловко взмахнула рукой.
– Я не собиралась… я не хотела вас беспокоить. Я человека услышала. За моей дверью.
Он сидел и молча смотрел на нее.
– Я слышала, уверяю вас, – настаивала она на своем. – Совершенно отчетливо.
Принц поднялся – халат тяжелой золотой волной накрыл ноги – и взялся за канделябр.
– Похоже, сегодня ночью мой долг – успокаивать ближних, – мягко проговорил он. – Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Пойдемте посмотрим, кто там, хорошо?
Пенни оглянулась на черный колодец лестницы за спиной.
– Вы не позовете охрану?
– Нет, – двинулся он в ее сторону.
Короткое слово прозвенело у нее в ушах, как одинокий удар колокольчика.
Он проскочил мимо нее и легко взбежал по лестнице, собака неслась за ним по пятам. Она последовала за ними. Оказавшись в ее комнате, он на мгновение застыл и прислушался. Где-то снова ухнула неясыть – протяжный печальный крик птицы, летающей по полям и лесам в поисках своей подружки. Пенни никак не могла отдышаться, словно тащила на себе слишком тяжелую вязанку дров или корзину с углем.
Николас зажег четыре свечи.
– Ключ в столе?
Она кивнула и онемела, наблюдая за тем, как он вытаскивает ключ и направляется к двери. Он шагнул в темноту, оставив Пенни и Квест в комнате. Содрогаясь всем телом, девушка присела на кровать и пробежала рукой по густой шерсти волкодава.
Через несколько мгновений появился принц.
Он бросил взгляд через плечо и сделал кому-то знак:
– Входи.
На пороге появился мужчина в зеленой форме.
– Эрик, – представил Николас. – Один из моих людей.
Рыжеволосый поклонился Пенни, лицо бледное, застывшее, как маска.
– Прошу прощения, мэм, за то, что нарушил ваш покой.
– Вы на посту. – Принц был холоден, как висевшая в небе луна. – Вы понимаете, каково будет ваше наказание?
Солдат снова поклонился и щелкнул каблуками:
– Сир!
– Не забывайте!
Эрик вернулся на крышу.
Николас закрыл дверь и запер ее.
– Он выронил мушкет.
Пенни стянула с кровати покрывало и набросила его на плечи.
– Откуда вы узнали, что это один из ваших людей? Что, если убийца прокрался и напал на него, а потом притаился, поджидая вас? Когда вы открыли дверь, у вас за спиной горели свечи. Вы представляли собой идеальную мишень.
– Вы так думаете? – Позолоченный халат переливался волнами.
Все ее долго сдерживаемые страхи вырвались наружу, как вода из закипевшего горшочка.
– Я знаю! Вы что, ненормальный? Я вас не понимаю. Вы твердите об охране и охранниках, а потом рискуете совершенно по-глупому. У вас ведь даже оружия нет.
Он вытянул пустые руки и посмотрел на них.
– Все нормально, – проговорил он наконец. – Я слышал неясыть. Это наш сигнал.
– Какой еще сигнал? – вытаращилась на него Пенни. Он положил руки ей на плечи. Казалось, его ладони источают пламень, прожигающий ее кожу и врывающийся прямо в кровь.
– Крик неясыти. Мои люди общаются разными звуками. В любом случае, если что-то было бы не так, Квест предупредила бы меня. – Он взял ее лицо в ладони и провел большими пальцами по щекам. – Мне очень жаль, что Эрик напугал вас. Он будет наказан.
Она прикрыла глаза, наслаждаясь прикосновением его пальцев к ее волосам и коже и ощущая, как самообладание изменяет ей.
– Нет! Не надо! Это из-за меня? Нет! Я этого не перенесу!
– Ш-ш! Откройте глаза. Посмотрите на меня!
Она не могла противиться ему, беззащитная, как кролик перед удавом. Пенни распахнула глаза и уставилась на него.
– Его накажут, потому что это вопрос военной дисциплины. К вам это не имеет никакого отношения.
– Но я думала, что эти люди – ваши друзья. Вы фехтовали с ними. Вы играли с Алексисом в шахматы у себя в спальне.
Темнота в его глазах изменилась, словно внутри зрачков заклубился дым костра. Он разжал пальцы и отпустил ее.
– Алексис никак не мог заснуть. Вот и все.
Он отошел в сторону. Квест не сводила с него глаз, но с места не двигалась.
Пенни уперлась взглядом в его обтянутую дорогой тканью непреклонную спину.
– Вы считаете, что способны утешить страдающие от бессонницы создания?
– Утешить? – Принца затрясло, как в зимнюю стужу. – С тем же успехом можно сказать, что земля – утешение мертвым!
– Тогда зачем вы играли с ним в шахматы?
– Алексис – наследник очень влиятельного семейства Глариена. – Он говорил медленно, тщательно проговаривая каждое слово, как будто пытался убедить ее в чем-то. – Шахматы развивают способность видеть на шаг вперед, взвешивать все «за» и «против», обдумывать свои решения. Они научат его владеть своими эмоциями с тем, чтобы он мог победить врагов.
– Но не в полночь же! – непонимающе уставилась на него Пенни. – Вы что-то говорили насчет того, что сегодня должны успокаивать ближних. Я думала, вы утешали его.
– Он – граф фон Кинданген, наследник графа. Я обязан заручиться его преданностью.
– Как отвратительно! Вы позволяете мальчику боготворить себя в политических целях, чтобы впоследствии воспользоваться им, но на самом деле он вас совершенно не интересует?
– Я не желаю обсуждать Алексиса, – отрезал Николас. – Это не имеет к вам никакого отношения.
– А мне кажется, еще как имеет. Я пытаюсь понять, что значит быть монархом. У вас никогда не было друзей? Даже в школе?
– Вы про Харроу? Господи, нет! Шесть кругов ада, вот что это было. Мне каждый день приходилось сражаться за свою жизнь. Английские мальчишки не приветствуют иностранцев, особенно тех, которые называют себя принцами захудалого европейского народишка и приезжают учиться только на один семестр в году. Как бы там ни было, интуиция их не подвела. Я совершенно на них не похож.
– Значит ли это, что вам безразличны все окружающие?
Он напрягся.
– Я не могу заботиться о ваших чувствах и ваших интересах. Что бы вы там ни чувствовали, это ваши чувства, не мои. Вы привыкли к порочным, основанным на эмоциях отношениям и с вашей мамой, и с вашими подружками, и с вашей семьей…
– Мои чувства к матери не порочны!
– Неужели? – обернулся он. – В таком случае какое вам, черт побери, дело до Алексиса, Эрика и любого другого из моих людей? Какого рода сентиментальные суждения вы выносите о вещах, о которых понятия не имеете?
Она подобрала ноги и обхватила руками колени, он явно пытался запугать и обидеть ее.
– Если мне придется играть принцессу Софию, вам лучше рассказать мне все. Что случится с Эриком?
– Он без возражений понесет положенное ему наказание.
Пенни закрыла глаза, пытаясь что-то припомнить.
– Если вы собираетесь высечь его, я ухожу.
– Вы не думаете, что он заслужил порку, так? Какое у вас доброе сердце! Вы слишком великодушны. В любой европейской армии сон на посту обычно карается немедленной смертью через повешение.
Пенни так и не поняла, какие нотки прозвучали в его голосе. Ей вдруг показалось, что она уловила нечто злое, дьявольское, сарказм, граничащий с жестокостью. На глаза навернулись слезы.
– Прошу вас, – всхлипнула она. – Это же варварство!
– Эрик – мой личный охранник. Это не игра и не каприз. В его руках ваша жизнь, впрочем, как и моя. – На золотых нитях халата вспыхивали огненные отблески. – Но вы все равно считаете, что я должен проявить милосердие?
Пенни дернула за распустившуюся ниточку своего покрывала. По спине побежали мурашки.
– Да, считаю. Конечно, считаю! Разве милосердие – не один из принципов христианства? Почему бы вам просто не сделать ему выговор и не забыть об этом?
– А как насчет невинных людей, которые погибают из-за того, что караульный заснул на посту и враг напал неожиданно? Это милосердно? А всего лишь надо повесить одного, чтобы всем другим неповадно было, и тогда одна-единственная смерть может спасти тысячи жизней. Армия не может существовать без строгих правил и определенных наказаний. – Он погасил пальцами одну свечу.
– Значит, милосердию нет места?
Тьма сгустилась по углам, отражаясь в его глазах.
– Солдаты идут в бой, полагаясь не на милосердие. Они полагаются на идущего рядом с ним, а спину им прикрывает бесстрастная справедливость офицеров. Или вы считаете, что дисциплина – выбор каждого?
– Я не знаю. Но даже армия состоит из простых смертных, и они имеют право на ошибку.
– Так и есть. Но вы-то теперь не простая смертная, вы – принцесса. И как бы вы поступили на моем месте?
– Я не принцесса, – покачала она головой. – И не хочу быть ею.
Он затушил еще одну свечу. Меж пальцев скользнула струйка дыма.
– Мне было семнадцать, когда я впервые взял на себя командование. Мою снисходительность и мягкость приняли за слабость. В войсках наступил полный хаос. Я потерял пятьдесят солдат в потасовке, в которой должен был бы лишиться не более пяти. Не надо говорить мне о милосердии!
– Но все это… – Она махнула рукой. – Но все это про вас, не про меня. Мое мнение не имеет никакого значения!
Его насмешливый взгляд просверлил ее насквозь.
– Вы и вправду верите в это?
Она потуже завернулась в покрывало.
– Если наказание Эрика нельзя изменить, если здесь нет места жалости, зачем вы спрашиваете меня?
Он улыбнулся, кончики губ криво изогнулись.
– Я надеялся, вы приведете аргументы и докажете, что я не прав.
Она совсем растерялась, в душе началась полная неразбериха.
– Вы хотите, чтобы я убедила вас поступить по-другому? Я ничего не понимаю!
Свет оставшихся свечей очертил линию его подбородка и скул.
– После той трагической стычки мой дед высек каждого десятого из моих солдат, поскольку меня, конечно же, тронуть было нельзя. Прекрасная идея, отличный урок жестокости. Я выстоял с самого начала и до конца, хотя наказание длилось несколько дней. Меня тошнило, но я не позволил себе расслабиться. Принцам нельзя быть слабыми. Но я думал, что у вас может найтись другой ответ. Неужели в вашем простом и благоразумном Норфолке нет ничего, что могло бы спасти меня от выбора, который мне приходится делать ежедневно?
Она ощутила себя застывшей и одинокой, словно заглянула в глубины забвения.
– Можно попробовать воззвать к человеческой гордости, вместо того чтобы угрожать наказаниями. Вдруг это сработает?
– Очень даже может быть. – Принц поднял свечу и зажег ею остальные. – Из ужасного представления деда я вынес еще один урок. Порка ломает что-то в человеке. После этого от него уже нет особой пользы. – Кривая улыбка стала шире. – Правда, если его повесить, то пользы от человека вообще никакой не жди. Видите ли, мисс Линдси, я терпеть не могу потери. Так что, несмотря на строгую дисциплину, я попытался найти иной путь, основанный больше на уважении, чем на жестокости.
Она молча взирала на него, не в силах вдохнуть или выдохнуть. Воск медленно стекал по желтым палочкам свечей.
Николас направился к двери. Провел рукой по гладкому дереву.
– Моя мать, бывало, говорила, что в двери живет дух того материала, из которого она сделана: дуба, священного дерева друидов; железа, защиты от зла. Насквозь пропитанная сказаниями и верованиями Глариена, она считала двери священными.
Пенни зарылась лицом в покрывало, вполуха прислушиваясь к его словам. В груди огнем полыхала правда: «Он накажет Эрика из-за нее».
– Вам нравятся двери?
– Мне определенно не нравятся небольшие пространства без дверей. Эрик мне не друг. Я не могу относиться к нему иначе, как с беспристрастной справедливостью.
– И что же вы сделаете? – подняла она глаза, к горлу подступила дурнота.
Принц повернулся к ней и одарил ее очаровательной, соблазнительной улыбкой:
– Эрик вычистит конюшню и будет целую неделю полировать обувь моих людей. В дополнение к остальным обязанностям. Вполне справедливо, как по-вашему?
Волна самых разнообразных эмоций накрыла ее с головой, от облегчения до злости, от раздражения до благодарности. Она молча открывала рот, словно выброшенная на берег рыба, глаза застили жгучие слезы.
– О Боже! – выдавила она наконец. – Он будет полировать обувь?
– Таково наказание за столь незначительное прегрешение, – ответил принц.
Пенни вскочила на ноги, не расставаясь со своим покрывалом.
– И все это время вы говорили именно об этом наказании? О чистке обуви? Тогда к чему все эти разговоры о порке и виселице? Зачем вы издевались надо мной? За что? Какая нам обоим от этого польза? Вы сумасшедший! Отвратительный, опасный психопат! Это невероятно! Неужели вы просто играли с моими чувствами? Нарочно пытались расстроить меня? Зачем? Что я такого сделала? Чем заслужила подобное обращение?
Он бросил взгляд на щеколду. Пальцы судорожно вцепились в металл.
– Я хотел, чтобы вы поняли. София выросла со всем этим. Я – нет. Мне пришлось учиться. И урок этот был не из приятных. Но у ее королевского высочества принцессы Софии Альвийской это в крови.
Она недоверчиво уставилась на него:
– Чтобы стать принцессой, я должна поверить, что могу отдавать приказы о порке и повешении? Вам случалось делать это?
Глаза ответили раньше, чем он успел открыть рот.
– По необходимости. Такие вещи ни с кем не обсуждаются, но западают вам в душу. – Он запрокинул голову, избегая ее взгляда. – Вам придется скрыть эту чертову английскую невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту. Я хочу, чтобы вы поняли то, что понимает София. Поймайте караульного за уклонением от исполнения долга, и последствия будут вполне определенными. Каждая улыбка, каждый сердитый взгляд оставляют свой след, нагоняют волну, как море на корабль в шторм. Помните это. И действуйте соответствующим образом. Тогда вы будете вести себя, как принцесса.
Пенни выронила покрывало.
– А Алексис? Только не говорите, что вы не были добры к нему! Это как безмолвный язык лошадей. Мальчику было уютно с вами. Он чувствовал себя спокойно под защитой вашего милосердия. Почему вы пытаетесь убедить меня в обратном?
– У любой медали две стороны. И каждую дверь можно закрыть, а можно и открыть. – Он распахнул дверь, халат пошел красно-золотыми волнами. – Но то, что я вам сказал, правда.
Она взмахнула руками. Рукава белой рубашки отразились в оконном стекле, словно крылья огромного мотылька.
– Стойте! Я не могу! Я не хочу больше в этом участвовать. – Свечи вспыхнули и погасли, когда она опустила руки и кинулась через спальню. – Я не принцесса. Я Пенни Линдси. Я – это просто я!
Он жадно пожирал ее взглядом. Потом щелкнул пальцами, и Квест тут же подбежала к нему.
– Я прекрасно понимаю это, мисс Линдси. Спокойной ночи.
Дверь со стуком закрылась за принцем и его собакой. Она услышала, как щелкнула щеколда внизу. Где-то вдали ухнула неясыть. Пенни забралась в кровать и накрылась с головой.
Таким ли был ее отец? Завораживающим, властным, но способным на внезапное проявление доброты и теплой заботы, на лестное, направленное только на тебя внимание? Если так, то ничего удивительного в том, что мама им очарована. Сделала ли она это добровольно, ради этих волшебных моментов счастья, еще более драгоценных на фоне обычного бездушного и беспощадного сияния принцев? Понимала ли она, что он бросит ее, когда узнает, что она беременна? Или ей было все равно, лишь бы стать частью этой игры, хотя бы и на время?
«Эта чертова английская невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту».
И все же Алексис чувствовал себя под защитой. Она знала это. Принц утешал мальчишку, который проснулся ночью от страха? Пенни закрыла глаза. Две фигуры в ореоле света, такие близкие и родные друг другу. В тот момент ей показалось, что их связывает какая-то невидимая нить, глубина понимания, король и пешка в единой схеме шахматной партии. Но, как ни крути, в любой партии прежде всего жертвуют пешкой.
«Это самая чудовищная ошибка, мама. Я не могу сделать этого. И не буду. Эрцгерцог Николас безумен».
У него получилось! Николас прислонился спиной к двери. Квест ткнулась носом в его ладонь. Он погладил ее по голове и сделал знак лечь. Она улеглась в ногах кровати и наблюдала за ним. Он прикрыл глаза, отгораживаясь от этой женской преданности. Триумф и презрение к самому себе накатывали на него волнами, словно бесы, подстрекающие и испытывающие души в чистилище. Он оставил Пенни там, на этой узкой кровати. Он ушел! Но сперва он наказал ее. О Господь Вседержитель! Почему ему обязательно потребовалось наказывать ее, ведь это он проявил слабость!
Он коснулся ее лица, позволил пальцам пробежаться по шелковой коже и волосам на шее. Стоит ему посмотреть на свои пальцы, и он снова ощутит эту беспредельную нежность. Стоит закрыть глаза, и он увидит ее лицо, огромные глаза и закругленный носик, ласковые губы. Он мог бы взять ее прямо там. Наклониться, прижаться своими губами к ее губам и потребовать повиновения. Она пришла к нему, как его собака, не в силах ослушаться приказа. Но он разжал пальцы и отпустил ее. А потом ему все же удалось отчасти лишить ее невинности, потому что, чтобы сделать из нее принцессу, ему придется избавить ее от добросердечной беззаботности и заменить радость жизни высокомерием.
Но он желал ее такой, какая она есть. Жаждал ее тепла и ласки. Ее ступни нежны, как цветки апельсина. Она раскинула руки, словно ангельские крылья, наивно полагая, что белый хлопок способен защитить ее. Что она в безопасности, проявляя заботу о незнакомых ей людях. В безопасности, распространяя свое милосердие на беспечного солдата, выкладывая свои наблюдения по поводу Алексиса.
Она так ничего и не поняла.
Он в отчаянии бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Квест закрыла лапами нос. Николас молил об избавлении, зажав уши ладонями, но боль разрывала череп на части.
В дверь тихонечко постучали.
– Сир? – послышался голос мальчика.
– Уходи, Алексис, – огрызнулся Николас. – Иди спать. Закончим партию в другой раз.
Он представил себе, как синие глаза под золотыми волосами наполнились разочарованием.
– Да, сир.
Значит, всю оставшуюся ночь парнишка будет одиноко дрожать в постели. Как и сам Николас в его возрасте, когда казалось, ни за что на свете не преодолеть ему этого страха. Справится ли он когда-нибудь? Или в один прекрасный день возьмет в руки рапиру, или церемониальный королевский скипетр, или простой охотничий нож и заставит кузена Карла заплатить за все, что тот сделал? И тогда он станет таким, как хотел его дед: принцем крови.
Мигрень прокралась в каждую косточку, разнося по телу чувство дурноты. По спине вверх-вниз прокатывались волны боли. И все же его тело сгорало от желания, под кожей горел голодный огонь. Если бы он действительно был похож на своих предков, он бы поднялся по этим ступенькам и порвал на клочки белый хлопок. Он воспользовался бы ею, ведь он имел на это полное право. Право принцев брать то, что им хочется и где хочется – девственницу прямо со школьной скамьи, послушницу из монастыря, невесту в ее первую брачную ночь, – и не задумываться над тем, что этим он навсегда погасит яркий трепещущий огонь. Ни одному из принцев Глариена не приходило в голову задуматься, что станется с женщиной, которая попадает к нему в руки, что сломается в ней раз и навсегда. Так почему же, черт побери, он должен из кожи вон лезть, лишь бы не стать похожим на них?
Где-то среди пульсирующей боли он слышал победный смех Пенни, сидящей верхом на белом мерине. Что, если эта единственная душа стоит больше, чем все короны и королевства Европы? Что тогда?
Он подошел к шахматной доске, не в силах сосредоточиться на фигурах, изображение прыгало и разваливалось на части. Больно аж до тошноты. Он убрал фигуры одну задругой – короли и слоны, пешки и ладьи – и погасил свечи. Надо доставить ей радость, задобрить ее, загладить свою вину. Он подошел к двери и распахнул ее. Квест поднялась и заскулила.
В коридоре дежурил Фриц.
– Цветов, Фриц, – приказал он.