Страница:
Кто же вышел из дому и раздобыл все это? Только не Николас! Он издевался над ней, заставил вспомнить о тех вещах, о которых она поклялась забыть навсегда, поверг в отчаяние и чуть не бросил. Неужели он решил, что можно загладить дело цветами? Как он посмел! Одна мысль об этом вывела ее из себя.
Она выскользнула из постели и дернула за колокольчик. Стоило Алексису появиться на пороге, как она взмахнула руками:
– Унесите все это. Скажите миссис Баттеридж, пусть отошлет их Джебу Хардакру. Он сможет продать их в Норидже.
Алексис покраснел, но поклонился ей, взял огромную вазу с розами и вышел. Соседство золотистых волос с розовыми лепестками наводило на мысль о херувимах.
В гостиной ее ждала стопка бумаг. Эрцгерцог Николас составляет списки. Он всегда работает. Почерк у него аккуратный, мелкий, гласные примостились меж хвостатых согласных, как в ученических прописях, словно он не смел уклониться от правил и привнести в письмо свою индивидуальность.
Пока Алексис ходил туда-сюда, освобождая ее комнату от цветов, она уселась и погрузилась в бумаги: списки фактов, которые она должна знать; списки людей с детальным описанием их взаимоотношений с Софией, внешности и особенностей; список дворцов, дат и событий; список всего, что Николас знал о личных пристрастиях и вкусах принцессы. Он изложил ей краткую историю Альвии и со знанием дела описал личность своей невесты. Причем повествование вышло на удивление увлекательным. Яркие, одаренные личности редко бывают мягкими и добродушными.
Дверь отворилась. Она подняла голову и увидела принца со стопкой книг в руках. Он был мрачен.
– Как вы посмели отдавать Алексису подобные приказы без моего ведома!
Она уставилась в составленные для нее листочки.
– Кто поставил все эти цветы в комнату без моего ведома?
– Я думал, вам понравится.
– Неужели? Подарок, да? Как мило! Вы отдали приказ одному из своих подчиненных, и цветы появились.
– Это презент.
Она и сама не знала, зачем ей понадобилось раздувать из мухи слона, ведь событие-то довольно тривиальное.
– Вряд ли это презент лично от вас. Вы просто отдали приказ. И какому-то бедолаге пришлось здорово потрудиться, воспользоваться вашим именем и кошельком, чтобы скупить все цветы в округе. Потом этот несчастный должен был поместить их в мою комнату, да так, чтобы при этом не разбудить меня. Вы всего лишь отдали приказ, не потратив ни собственных сил, ни энергии. Это бессмысленно.
– Я принц. – Он еле сдерживался. – Обычно я не собираю цветы собственноручно. Мой долг – отдавать приказы. – Он вошел в комнату. – И я не привык к тому, чтобы они обсуждались, а тем более отменялись, но мне жаль, что мой поступок обидел вас. Я не собирал букетов своими собственными руками по одной простой причине – я был занят другими делами.
– Правда? Ходили удостовериться, что Эрик горбится над чужой обувью?
Он бросил книги на стол.
– Нет. Я изучал ваши бухгалтерские книги.
Она перевела взгляд с этого непредсказуемого мужчины на знакомые книжки. И рассмеялась.
– Я поражена. О Боже! Вы здорово выбили меня из колеи. Вы изучали мои счета?
Он улыбнулся той улыбкой, от которой придворные дамы наверняка впадали в экстаз, обмахиваясь своими веерами.
– Когда я начал, я уже не смог остановиться. За мной должок. Цветы – всего лишь незначительная компенсация за то, что вы сделали для Раскалл-Холла, и за то, что вы делаете сейчас для Глариена. Забудьте о них. Вы необыкновенно компетентны.
Он листал страницы, засыпая ее вопросами, с невероятной проницательностью выискивая самые важные пункты. Она отвечала, глядя на него во все глаза и пытаясь понять, что же происходит, обуреваемая одним-единственным желанием – чтобы ее сердце прекратило трепыхаться от его близости. Стоит ей немного подвинуть руку, и она может коснуться его пальцев – священных, запретных для всякого рода касаний, если только он сам не решит коснуться чего-то. Человек отрешенный, извечно одинокий, не познавший утешительной силы чужого тепла? Вниз по спине пробежали мурашки, рассыпавшись на отдельные группки, в свою очередь, обернувшиеся лихорадочным желанием. Догадывается ли он? Не манипулирует ли он ею?
– О святые небеса! – сказала она. – Вам понравилось, не так ли? Все эти факты и цифры. Но как насчет людей?
– Что насчет людей? – неподдельно изумился он.
Пенни вскочила на ноги и с шумом захлопнула амбарную книгу, ударив кулаком по обложке.
– Здесь люди! Причина всех этих дел! Вы словно человек, осматривающий луга, – он видит только сено, и ему наплевать на всякую мелочь типа полевых мышей и жуков.
– Жуков? – удивленно приподнял он брови.
– Да, почему бы и нет? Жуков-могильщиков, и майских жуков, и божьих коровок. Они ниже вашего королевского внимания, да?
– Жуки – пища для птиц. – В его глазах заблестели смешинки. – И у них свои собственные весьма очаровательные привычки. Майские жуки обожают жужжать в полумраке, но их личинки питаются навозом. Жукам-могильщикам подавай трупы. Черно-красные божьи коровки заживо поедают своих мелких собратьев.
Его небрежная проницательность выводила из себя. Она проиграет. Этот человек одержит над ней верх и превратит в ничто.
– Откуда вам все это известно?
– У меня был отличный учитель, к тому же мальчишки обожают жуков.
– Значит, вы все же кое-что помните, – выдохнула она. – Помните дни, которые провели здесь, в Англии, до того как отправились в Глариен и стали принцем.
– Разве я когда-нибудь отрицал это? – Он посмотрел на ее кулак, до сих пор возлежащий на крапчатой обложке книги. – Не надо, мисс Линдси. Я пытаюсь доставить вам удовольствие. Не делайте этого.
Он наклонился и схватил ее за запястье. И с особой тщательностью разжал один за другим ее пальцы, поглаживая ладонь и обратную сторону руки. Она смущенно уставилась на него, в груди зарождался ужас, в крови – страх и нерешительность. Сердце то останавливалось, то пускалось вскачь, отвечая на прикосновение его пальцев к ладони и легкий массаж бугорка под ее большим пальцем. Он наклонился и поцеловал его. Какая непристойность. Неужто ей этого хотелось? Однако эта острая, пронзительно-непристойная близость парализовала ее.
– Лондонский поверенный уволен, – сказал он наконец, отпустив ее руку. – Я пытаюсь выполнить свою часть договора. Я не собирался расстраивать вас. Вы были правы насчет цветов. Я просто отдал приказ Фрицу. Я даже не знаю, кто их раздобыл и поставил к вам в комнату. Самонадеянный и дерзкий поступок.
Слезы неожиданно навернулись ей на глаза. Все не так! Пенни отдернула руку и поднялась.
– Нет! Это я не права. Мне очень жаль. Они были прекрасны… и если их принес Алексис, я обидела его без причины. Мне очень жаль.
Она вышла, оставив его сидеть за столом с ее проблемами и заботами о Раскалл-Сент-Мэри. У дверей она обернулась. Он сидел, обхватив голову руками, черные волосы разметались в беспорядке. Он не двигался, и только спина и плечи еле заметно сотрясались. Дрожь чистокровного скакуна, такого, как Драйвер, который скачет один, в темноте, убегая от собственного страха.
Длинный тонкий шлейф облака создал разноцветный ореол вокруг ночного светила, изливающего в амбар свой призрачный свет. Ночь взяла их в кольцо. В пролом крыши шмыгнула летучая мышь. Пенни без сил раскачивалась в седле, пока принц не остановил лошадь и не подошел к ней.
– Хватит на сегодня, – сказал он.
Она соскользнула со спины Виллоу и потерла бедра. Из тени материализовался Алексис и увел мерина. Николас сделал знак Квест последовать за ним на конюшню.
– Завтра из Лондона приезжают мои люди.
– А-а! – протянула Пенни. – Шпионы.
– Никаких изменений в распорядке дня не будет. – Голос его лился словно издалека, монотонный, невыразительный. – Однако скрыть, что в моих покоях живет кто-то еще, не удастся. У слуг длинные языки. Конюхи непременно поймут, что лошадью пользуются каждую ночь.
Она прошлась по земляному полу, разминая затекшие мускулы, и присела на тачку.
– Это означает конец полуночным урокам? Что вы намерены предпринять?
– Ничего. Все придут к очевидному заключению. – Он принялся расхаживать туда-сюда. – Надеюсь, вы не будете против сыграть свою роль, если потребуется.
– Какую еще роль?
Он беспокойно мерил шагами прочерченный лунными полосами пол.
– Роль, в которую уже поверил Алексис. Причина, по которой, по мнению Эрика, вы здесь. Ларс, Людгер и Маркос того же мнения. Только Фрицу известна правда. Остальные не знакомы с принцессой Софией. – Он остановился. – Зачем вы потребовались мне? Каково, по-вашему, их мнение?
– О! – Она отвела взгляд. – Хотите сказать, они считают меня вашей любовницей? Боже праведный! Я должна быть польщена?
– Ваши чувства не важны, важно только то, чтобы вы не развеяли это заблуждение, если нас застанут вместе.
– Как жаль, что мои чувства важны для меня! Моя мать знала об этом? – Она поднялась и подошла к двери. – О том, что мне предстоит притворяться той, кем она была на самом деле, – любовницей принца?
– Ваша мать не дурочка.
– Нет. Похоже, единственная дурочка здесь я. И насколько далеко должен будет зайти этот обман?
– Ни на сколько, конечно же. Для меня близость невозможна.
Пенни замешкалась у огромной полуразвалившейся двери.
– У меня тоже нет привычки поддерживать подобные отношения, – сухо бросила она.
Он направился в ее сторону.
– Обычно я никому не позволяю касаться меня и сам никого не касаюсь. Никто, за исключением вас, не разговаривал со мной с подобной бесцеремонностью. Вы не называете меня по титулу. Не приседаете передо мной в реверансе. Я позволяю вам это, поскольку ваш отец был принцем и поскольку вы нужны мне для бракосочетания. Но я не знаю, как с вами обращаться. Это и есть дружба?
– Нет, – сказала она. – Друг – это человек, с которым ты смеешься и делишься всякими глупостями, друзья равны. Друзьям небезразлична твоя судьба, вы можете без страха довериться другу, быть с ним откровенным и в жизни, и в чувствах, и знать, что ваши тайны в надежных руках.
– А-а! – Он остановился в полосе лунного света. – Я не могу предложить другу ничего подобного.
Они брели обратно к дому в потемках, луна огромной жемчужиной висела над темными силуэтами деревьев. Лес притих, окутанный туманом. У Пенни было такое чувство, что она вся побита и в синяках, причем духовно гораздо больше, чем физически.
«Милая мама! Я решила, что наш принц ночи ужасно нуждается в том, чтобы из него сделали человека. У него нет ни одного друга во всем мире, и никогда не было. Даже в школе, хотя его шесть лет подряд посылали на короткий срок в Харроу. Он говорит, что мальчишки издевались над ним. И я вижу почему. Думаю, его просто невозможно понять. И все же когда ты сказала, что он не слишком мил…»
Раздался шорох. Принц метнулся в сторону, словно молния. Одной рукой он схватил ее за запястье и повернул, прижав к стволу дерева. В другой руке тут же появился нож. Она попала в ловушку, зажатая между ним и твердым деревом, не в силах набрать в легкие воздуха. Пенни силилась восстановить дыхание и одновременно прислушаться. Воздух с хрипом врывался в горло и вырывался наружу, и она прижала ладонь ко рту. Начни она дышать свободно, не обернется ли это для них катастрофой в ночи?
Молчание затянулось.
Где-то ухнула сова.
В конце концов на тропинке появилась неясная фигура и сделала знак рукой. Николас махнул в ответ и убрал кинжал.
– Все в порядке, – сказал он. – Надеюсь, вы не испугались.
– Испугалась? – Она убрала руку и выдохнула, от чего голос прозвучал сипло, с надрывом. – К чему все это представление?
Он улыбнулся. Улыбнулся! Губы изогнулись в лунном свете, глаза темные, мягкие.
– Мне что-то послышалось. Мышь, быть может. Ничего страшного.
– В таком случае это была мышь невероятных размеров. Может статься, грызуны в Раскалл-Холле взяли в привычку облачаться в доспехи и носить булаву?
Николас все еще держал ее за запястье. Он бережно повернул ее руку ладонью вниз и поднес к губам. И поцеловал ее пальцы.
– Простите меня.
– Что? – Она изо всех сил постаралась, чтобы он уловил в ее голосе насмешку. – Извинения от его высокородного всемогущества? Боже праведный! Я действительно польщена! Что вы теперь от меня хотите?
Он посмотрел на ее пальчики, свободно лежащие в его руке.
– Не спрашивайте меня, чего я хочу.
Пенни выдернула руку и прижала ладонь к круглому стволу у себя за спиной. Запрокинула голову и вгляделась в темную массу листьев, нависшую над головой.
– Такова расплата, ваше королевское высочество. Мне бы очень хотелось знать, чего вы хотите. Вы стали моей задачкой, так же как я – вашей.
– Вашей задачкой?
– Конечно. В конце концов пешка может пройти все восемь клеток и по праву стать королевой. Так что скажите мне: чего же вы хотите?
Он придвинулся ближе, тени дрогнули – темные на темном. Он долго смотрел на нее в полной тишине.
– Вот чего, – сказал он по-глариенски. – Я хочу поцеловать вас. И ничего не могу с этим поделать. Хочу, и все тут. Поцеловать вас прямо в губы.
Она застыла от изумления. Луна прокралась в небольшой промежуток между тучами, сорвав покров темноты, высветив его твердый подбородок. Он тут же отвернулся от нее, шея – словно крепкий ствол березы, выбеленная призрачным лунным светом.
Она опустила голову, сердце бешено колотилось в груди. Вокруг была только ночь, темная и бесконечная.
– Я не знаю, что сказать.
Его голос резанул слух, в воздухе заскрежетали глариенские согласные:.
– Вы спросили, чего я хочу. Я ответил вам. Думаете, это легко? Я хочу этого. Позвольте мне поцеловать вас. Неужели вас никогда никто не целовал?
Сердце ее было готово вырваться из груди. Грубый ствол упирался в ладони и спину. Она ничего ему не должна. И уж конечно, не это! Но расплывающийся внизу живота жар расплавил кости, колени задрожали. Бедра свело до боли. Она внезапно вспомнила заполненную цветами комнату и ответила ему на глариенском, на языке лжи и обмана:
– Имелся некий мистер Вимпоул, и в прошлом году еще лорд Хитчинг под омелой…
– Дважды? – спросил он.
– Ну, мистер Вимпоул каждый год неловко чмокает меня на Рождество в Неттл-Парк, но он старинный мамин друг. Я не против. Лорду Хитчингу, по-моему, хотелось большего, но я увильнула…
– Почему?
Воспоминания немного стерлись из памяти. Девушка попыталась выдавить улыбку.
– Сама не знаю. На самом деле он довольно красив, но мне не понравилась вся эта ситуация. Всем остальным показалось смешным, что граф поймал несчастную мисс Линдси под веткой для поцелуев. Мисс Хардинг надула губки. Я рада, что он обернул все это в шутку и в итоге поцеловал мне руку.
– Он распутник?
– Думаю, да. Он был невероятно очарователен, но боюсь, что он воспользовался мною, чтобы досадить мисс Хардинг. Неприятное чувство, скажу я вам.
– Я не потому хочу поцеловать вас.
В его голосе послышалось отчаяние. Неужели он думает, что в темноте прячутся шпионы, которых надо убедить, что она – его любовница? Девушка застыла в нерешительности. У каждой медали две стороны. И каждую дверь можно и открыть, и закрыть. Но эту дверь она открыть не решилась бы…
Что-то коснулось ее руки. Ее точно парализовало. Еще раз. Бумажка. Сложенная бумажка? Она разжала пальцы и позволила ей лечь в ладонь. Потом инстинктивно сжала ее, умирая от страха под темным дубом.
– В Глариене нет омелы? – спросила она.
– У меня нет друзей. – Принц взял ее за плечи, заставив шагнуть вперед. – Но сейчас мы стоим под омелой. Она прямо над нами.
Она подняла голову и посмотрела вверх. Ладонь судорожно сжималась. Бумага? От кого? Сказать ему? О Боже! Конечно, нет! Что бы там ни было, этот человек не замышлял ни зла, ни убийства. Он явно хотел, чтобы она прочла это позже. Не было ли это предупреждением… ей? О Боже праведный, помоги!
– Я не вижу никакой омелы. – Она сунула бумажку поглубже в карман.
Он заставил ее сделать еще шаг вперед и выйти на лунный свет. Белое сияние залило его лицо.
Изумленная до глубины души, Пенни подняла голову.
Глава 8
Она выскользнула из постели и дернула за колокольчик. Стоило Алексису появиться на пороге, как она взмахнула руками:
– Унесите все это. Скажите миссис Баттеридж, пусть отошлет их Джебу Хардакру. Он сможет продать их в Норидже.
Алексис покраснел, но поклонился ей, взял огромную вазу с розами и вышел. Соседство золотистых волос с розовыми лепестками наводило на мысль о херувимах.
В гостиной ее ждала стопка бумаг. Эрцгерцог Николас составляет списки. Он всегда работает. Почерк у него аккуратный, мелкий, гласные примостились меж хвостатых согласных, как в ученических прописях, словно он не смел уклониться от правил и привнести в письмо свою индивидуальность.
Пока Алексис ходил туда-сюда, освобождая ее комнату от цветов, она уселась и погрузилась в бумаги: списки фактов, которые она должна знать; списки людей с детальным описанием их взаимоотношений с Софией, внешности и особенностей; список дворцов, дат и событий; список всего, что Николас знал о личных пристрастиях и вкусах принцессы. Он изложил ей краткую историю Альвии и со знанием дела описал личность своей невесты. Причем повествование вышло на удивление увлекательным. Яркие, одаренные личности редко бывают мягкими и добродушными.
Дверь отворилась. Она подняла голову и увидела принца со стопкой книг в руках. Он был мрачен.
– Как вы посмели отдавать Алексису подобные приказы без моего ведома!
Она уставилась в составленные для нее листочки.
– Кто поставил все эти цветы в комнату без моего ведома?
– Я думал, вам понравится.
– Неужели? Подарок, да? Как мило! Вы отдали приказ одному из своих подчиненных, и цветы появились.
– Это презент.
Она и сама не знала, зачем ей понадобилось раздувать из мухи слона, ведь событие-то довольно тривиальное.
– Вряд ли это презент лично от вас. Вы просто отдали приказ. И какому-то бедолаге пришлось здорово потрудиться, воспользоваться вашим именем и кошельком, чтобы скупить все цветы в округе. Потом этот несчастный должен был поместить их в мою комнату, да так, чтобы при этом не разбудить меня. Вы всего лишь отдали приказ, не потратив ни собственных сил, ни энергии. Это бессмысленно.
– Я принц. – Он еле сдерживался. – Обычно я не собираю цветы собственноручно. Мой долг – отдавать приказы. – Он вошел в комнату. – И я не привык к тому, чтобы они обсуждались, а тем более отменялись, но мне жаль, что мой поступок обидел вас. Я не собирал букетов своими собственными руками по одной простой причине – я был занят другими делами.
– Правда? Ходили удостовериться, что Эрик горбится над чужой обувью?
Он бросил книги на стол.
– Нет. Я изучал ваши бухгалтерские книги.
Она перевела взгляд с этого непредсказуемого мужчины на знакомые книжки. И рассмеялась.
– Я поражена. О Боже! Вы здорово выбили меня из колеи. Вы изучали мои счета?
Он улыбнулся той улыбкой, от которой придворные дамы наверняка впадали в экстаз, обмахиваясь своими веерами.
– Когда я начал, я уже не смог остановиться. За мной должок. Цветы – всего лишь незначительная компенсация за то, что вы сделали для Раскалл-Холла, и за то, что вы делаете сейчас для Глариена. Забудьте о них. Вы необыкновенно компетентны.
Он листал страницы, засыпая ее вопросами, с невероятной проницательностью выискивая самые важные пункты. Она отвечала, глядя на него во все глаза и пытаясь понять, что же происходит, обуреваемая одним-единственным желанием – чтобы ее сердце прекратило трепыхаться от его близости. Стоит ей немного подвинуть руку, и она может коснуться его пальцев – священных, запретных для всякого рода касаний, если только он сам не решит коснуться чего-то. Человек отрешенный, извечно одинокий, не познавший утешительной силы чужого тепла? Вниз по спине пробежали мурашки, рассыпавшись на отдельные группки, в свою очередь, обернувшиеся лихорадочным желанием. Догадывается ли он? Не манипулирует ли он ею?
– О святые небеса! – сказала она. – Вам понравилось, не так ли? Все эти факты и цифры. Но как насчет людей?
– Что насчет людей? – неподдельно изумился он.
Пенни вскочила на ноги и с шумом захлопнула амбарную книгу, ударив кулаком по обложке.
– Здесь люди! Причина всех этих дел! Вы словно человек, осматривающий луга, – он видит только сено, и ему наплевать на всякую мелочь типа полевых мышей и жуков.
– Жуков? – удивленно приподнял он брови.
– Да, почему бы и нет? Жуков-могильщиков, и майских жуков, и божьих коровок. Они ниже вашего королевского внимания, да?
– Жуки – пища для птиц. – В его глазах заблестели смешинки. – И у них свои собственные весьма очаровательные привычки. Майские жуки обожают жужжать в полумраке, но их личинки питаются навозом. Жукам-могильщикам подавай трупы. Черно-красные божьи коровки заживо поедают своих мелких собратьев.
Его небрежная проницательность выводила из себя. Она проиграет. Этот человек одержит над ней верх и превратит в ничто.
– Откуда вам все это известно?
– У меня был отличный учитель, к тому же мальчишки обожают жуков.
– Значит, вы все же кое-что помните, – выдохнула она. – Помните дни, которые провели здесь, в Англии, до того как отправились в Глариен и стали принцем.
– Разве я когда-нибудь отрицал это? – Он посмотрел на ее кулак, до сих пор возлежащий на крапчатой обложке книги. – Не надо, мисс Линдси. Я пытаюсь доставить вам удовольствие. Не делайте этого.
Он наклонился и схватил ее за запястье. И с особой тщательностью разжал один за другим ее пальцы, поглаживая ладонь и обратную сторону руки. Она смущенно уставилась на него, в груди зарождался ужас, в крови – страх и нерешительность. Сердце то останавливалось, то пускалось вскачь, отвечая на прикосновение его пальцев к ладони и легкий массаж бугорка под ее большим пальцем. Он наклонился и поцеловал его. Какая непристойность. Неужто ей этого хотелось? Однако эта острая, пронзительно-непристойная близость парализовала ее.
– Лондонский поверенный уволен, – сказал он наконец, отпустив ее руку. – Я пытаюсь выполнить свою часть договора. Я не собирался расстраивать вас. Вы были правы насчет цветов. Я просто отдал приказ Фрицу. Я даже не знаю, кто их раздобыл и поставил к вам в комнату. Самонадеянный и дерзкий поступок.
Слезы неожиданно навернулись ей на глаза. Все не так! Пенни отдернула руку и поднялась.
– Нет! Это я не права. Мне очень жаль. Они были прекрасны… и если их принес Алексис, я обидела его без причины. Мне очень жаль.
Она вышла, оставив его сидеть за столом с ее проблемами и заботами о Раскалл-Сент-Мэри. У дверей она обернулась. Он сидел, обхватив голову руками, черные волосы разметались в беспорядке. Он не двигался, и только спина и плечи еле заметно сотрясались. Дрожь чистокровного скакуна, такого, как Драйвер, который скачет один, в темноте, убегая от собственного страха.
Длинный тонкий шлейф облака создал разноцветный ореол вокруг ночного светила, изливающего в амбар свой призрачный свет. Ночь взяла их в кольцо. В пролом крыши шмыгнула летучая мышь. Пенни без сил раскачивалась в седле, пока принц не остановил лошадь и не подошел к ней.
– Хватит на сегодня, – сказал он.
Она соскользнула со спины Виллоу и потерла бедра. Из тени материализовался Алексис и увел мерина. Николас сделал знак Квест последовать за ним на конюшню.
– Завтра из Лондона приезжают мои люди.
– А-а! – протянула Пенни. – Шпионы.
– Никаких изменений в распорядке дня не будет. – Голос его лился словно издалека, монотонный, невыразительный. – Однако скрыть, что в моих покоях живет кто-то еще, не удастся. У слуг длинные языки. Конюхи непременно поймут, что лошадью пользуются каждую ночь.
Она прошлась по земляному полу, разминая затекшие мускулы, и присела на тачку.
– Это означает конец полуночным урокам? Что вы намерены предпринять?
– Ничего. Все придут к очевидному заключению. – Он принялся расхаживать туда-сюда. – Надеюсь, вы не будете против сыграть свою роль, если потребуется.
– Какую еще роль?
Он беспокойно мерил шагами прочерченный лунными полосами пол.
– Роль, в которую уже поверил Алексис. Причина, по которой, по мнению Эрика, вы здесь. Ларс, Людгер и Маркос того же мнения. Только Фрицу известна правда. Остальные не знакомы с принцессой Софией. – Он остановился. – Зачем вы потребовались мне? Каково, по-вашему, их мнение?
– О! – Она отвела взгляд. – Хотите сказать, они считают меня вашей любовницей? Боже праведный! Я должна быть польщена?
– Ваши чувства не важны, важно только то, чтобы вы не развеяли это заблуждение, если нас застанут вместе.
– Как жаль, что мои чувства важны для меня! Моя мать знала об этом? – Она поднялась и подошла к двери. – О том, что мне предстоит притворяться той, кем она была на самом деле, – любовницей принца?
– Ваша мать не дурочка.
– Нет. Похоже, единственная дурочка здесь я. И насколько далеко должен будет зайти этот обман?
– Ни на сколько, конечно же. Для меня близость невозможна.
Пенни замешкалась у огромной полуразвалившейся двери.
– У меня тоже нет привычки поддерживать подобные отношения, – сухо бросила она.
Он направился в ее сторону.
– Обычно я никому не позволяю касаться меня и сам никого не касаюсь. Никто, за исключением вас, не разговаривал со мной с подобной бесцеремонностью. Вы не называете меня по титулу. Не приседаете передо мной в реверансе. Я позволяю вам это, поскольку ваш отец был принцем и поскольку вы нужны мне для бракосочетания. Но я не знаю, как с вами обращаться. Это и есть дружба?
– Нет, – сказала она. – Друг – это человек, с которым ты смеешься и делишься всякими глупостями, друзья равны. Друзьям небезразлична твоя судьба, вы можете без страха довериться другу, быть с ним откровенным и в жизни, и в чувствах, и знать, что ваши тайны в надежных руках.
– А-а! – Он остановился в полосе лунного света. – Я не могу предложить другу ничего подобного.
Они брели обратно к дому в потемках, луна огромной жемчужиной висела над темными силуэтами деревьев. Лес притих, окутанный туманом. У Пенни было такое чувство, что она вся побита и в синяках, причем духовно гораздо больше, чем физически.
«Милая мама! Я решила, что наш принц ночи ужасно нуждается в том, чтобы из него сделали человека. У него нет ни одного друга во всем мире, и никогда не было. Даже в школе, хотя его шесть лет подряд посылали на короткий срок в Харроу. Он говорит, что мальчишки издевались над ним. И я вижу почему. Думаю, его просто невозможно понять. И все же когда ты сказала, что он не слишком мил…»
Раздался шорох. Принц метнулся в сторону, словно молния. Одной рукой он схватил ее за запястье и повернул, прижав к стволу дерева. В другой руке тут же появился нож. Она попала в ловушку, зажатая между ним и твердым деревом, не в силах набрать в легкие воздуха. Пенни силилась восстановить дыхание и одновременно прислушаться. Воздух с хрипом врывался в горло и вырывался наружу, и она прижала ладонь ко рту. Начни она дышать свободно, не обернется ли это для них катастрофой в ночи?
Молчание затянулось.
Где-то ухнула сова.
В конце концов на тропинке появилась неясная фигура и сделала знак рукой. Николас махнул в ответ и убрал кинжал.
– Все в порядке, – сказал он. – Надеюсь, вы не испугались.
– Испугалась? – Она убрала руку и выдохнула, от чего голос прозвучал сипло, с надрывом. – К чему все это представление?
Он улыбнулся. Улыбнулся! Губы изогнулись в лунном свете, глаза темные, мягкие.
– Мне что-то послышалось. Мышь, быть может. Ничего страшного.
– В таком случае это была мышь невероятных размеров. Может статься, грызуны в Раскалл-Холле взяли в привычку облачаться в доспехи и носить булаву?
Николас все еще держал ее за запястье. Он бережно повернул ее руку ладонью вниз и поднес к губам. И поцеловал ее пальцы.
– Простите меня.
– Что? – Она изо всех сил постаралась, чтобы он уловил в ее голосе насмешку. – Извинения от его высокородного всемогущества? Боже праведный! Я действительно польщена! Что вы теперь от меня хотите?
Он посмотрел на ее пальчики, свободно лежащие в его руке.
– Не спрашивайте меня, чего я хочу.
Пенни выдернула руку и прижала ладонь к круглому стволу у себя за спиной. Запрокинула голову и вгляделась в темную массу листьев, нависшую над головой.
– Такова расплата, ваше королевское высочество. Мне бы очень хотелось знать, чего вы хотите. Вы стали моей задачкой, так же как я – вашей.
– Вашей задачкой?
– Конечно. В конце концов пешка может пройти все восемь клеток и по праву стать королевой. Так что скажите мне: чего же вы хотите?
Он придвинулся ближе, тени дрогнули – темные на темном. Он долго смотрел на нее в полной тишине.
– Вот чего, – сказал он по-глариенски. – Я хочу поцеловать вас. И ничего не могу с этим поделать. Хочу, и все тут. Поцеловать вас прямо в губы.
Она застыла от изумления. Луна прокралась в небольшой промежуток между тучами, сорвав покров темноты, высветив его твердый подбородок. Он тут же отвернулся от нее, шея – словно крепкий ствол березы, выбеленная призрачным лунным светом.
Она опустила голову, сердце бешено колотилось в груди. Вокруг была только ночь, темная и бесконечная.
– Я не знаю, что сказать.
Его голос резанул слух, в воздухе заскрежетали глариенские согласные:.
– Вы спросили, чего я хочу. Я ответил вам. Думаете, это легко? Я хочу этого. Позвольте мне поцеловать вас. Неужели вас никогда никто не целовал?
Сердце ее было готово вырваться из груди. Грубый ствол упирался в ладони и спину. Она ничего ему не должна. И уж конечно, не это! Но расплывающийся внизу живота жар расплавил кости, колени задрожали. Бедра свело до боли. Она внезапно вспомнила заполненную цветами комнату и ответила ему на глариенском, на языке лжи и обмана:
– Имелся некий мистер Вимпоул, и в прошлом году еще лорд Хитчинг под омелой…
– Дважды? – спросил он.
– Ну, мистер Вимпоул каждый год неловко чмокает меня на Рождество в Неттл-Парк, но он старинный мамин друг. Я не против. Лорду Хитчингу, по-моему, хотелось большего, но я увильнула…
– Почему?
Воспоминания немного стерлись из памяти. Девушка попыталась выдавить улыбку.
– Сама не знаю. На самом деле он довольно красив, но мне не понравилась вся эта ситуация. Всем остальным показалось смешным, что граф поймал несчастную мисс Линдси под веткой для поцелуев. Мисс Хардинг надула губки. Я рада, что он обернул все это в шутку и в итоге поцеловал мне руку.
– Он распутник?
– Думаю, да. Он был невероятно очарователен, но боюсь, что он воспользовался мною, чтобы досадить мисс Хардинг. Неприятное чувство, скажу я вам.
– Я не потому хочу поцеловать вас.
В его голосе послышалось отчаяние. Неужели он думает, что в темноте прячутся шпионы, которых надо убедить, что она – его любовница? Девушка застыла в нерешительности. У каждой медали две стороны. И каждую дверь можно и открыть, и закрыть. Но эту дверь она открыть не решилась бы…
Что-то коснулось ее руки. Ее точно парализовало. Еще раз. Бумажка. Сложенная бумажка? Она разжала пальцы и позволила ей лечь в ладонь. Потом инстинктивно сжала ее, умирая от страха под темным дубом.
– В Глариене нет омелы? – спросила она.
– У меня нет друзей. – Принц взял ее за плечи, заставив шагнуть вперед. – Но сейчас мы стоим под омелой. Она прямо над нами.
Она подняла голову и посмотрела вверх. Ладонь судорожно сжималась. Бумага? От кого? Сказать ему? О Боже! Конечно, нет! Что бы там ни было, этот человек не замышлял ни зла, ни убийства. Он явно хотел, чтобы она прочла это позже. Не было ли это предупреждением… ей? О Боже праведный, помоги!
– Я не вижу никакой омелы. – Она сунула бумажку поглубже в карман.
Он заставил ее сделать еще шаг вперед и выйти на лунный свет. Белое сияние залило его лицо.
Изумленная до глубины души, Пенни подняла голову.
Глава 8
Она знала, как это будет. Чувствовала. Это совсем не то, что целоваться с мистером Вимпоулом и с остальными – импульсивные, непонятные поцелуи пятнадцатилетней девчонки. Это настоящая мука. Чистой воды сладостная мука. «У меня нет друзей». Бумажка жгла карман – свидетельство предательства. Он поднял руку и нежно коснулся ее волос, кончики пальцев прошлись по щеке – настоящее блаженство. Удивительное, гибельное блаженство.
Зачем он делает это с ней? Зачем снова напоминает о том, что она решила забыть? Ладонь погладила ее щеку – изучающее, безрассудное прикосновение.
– Нет, – подставила она руку. – Не надо! Это нечестно.
Он поймал ее руку в свою.
– А мне кажется, честно. Я не хочу сделать вам больно.
– Я и не думала, что ваш поцелуй причинит мне боль, – попыталась отшутиться она.
– Нет, нет. Храбрая мисс Линдси! Вы позволите это только потому, что ваше сердце куда больше моего, потому, что вы великодушны. И быть может, потому, что вам понравится это, так, совсем немного.
Она закрыла глаза, раздумывая над тем, почему сердце ее замирает. Ей стоило бы проявить твердость и сказать ему, чтобы он оставил ее в покое. Ей не следовало бы целоваться с принцем, который приговорен к государственному браку. Принцем, который ясно дал понять, что ее чувства ничего для него не значат. Человеком, который уже успел разбудить в ней глупые запретные страсти. Она прекрасно все это знала, когда его теплые губы нежно коснулись ее губ.
Его руки зарылись в ее волосы. Она и представить себе не могла, что в жизни может быть нечто столь сладостное: ни ежевика, сорванная на солнечной стороне куста, ни медовые соты, ни расплавленный сахар на печеном яблоке не шли ни в какое сравнение. Были ли они оба невинны, как дети, желающие отведать чего-нибудь новенького, сладенького? Или оба они порочны, как самые безнравственные шлюхи и волокиты, пускающиеся во все тяжкие? Потому что стоит ему попросить, и она согласится лечь с ним прямо под этими шелестящими листьями, и он сможет запросто задрать ее юбки. Стоит ему попросить, и он сможет расстегнуть лиф ее платья, стянуть с нее чулки, пальцы его скользнут вверх по ноге, выше подвязок, а вслед за пальцами и губы.
И тогда поток страсти смоет все на своем пути.
И все же было так сладко, сладко, и от этой сладости кровь вскипала в венах, воспламеняя запрятанное меж ног сокровенное местечко. Сладость. Страсть. Любовь.
Пока поцелуй не стал еще глубже. И еще. И она потерялась на тропинках желания.
И все это время бумажка лежала у нее в кармане – знак лжи и обмана.
Не следовало ему делать этого. Он это точно знал. Прежде он ни разу не навязывался ей. Даже когда его ладони сгорали от желания скользнуть по ее телу, даже когда его мускулы сотрясались от необходимости вжать ее тело в свое. Но она смотрела на него снизу вверх своими огромными глазами, мудрыми и ранимыми, уголок рта слабо подрагивал, и страсть овладела им. Жажда испытать нечто новое, сделать то, чего он никогда раньше не делал: поцеловать женщину так, будто он любит ее.
Он отпустил ее, только когда оба начали задыхаться. Губы его горели огнем. Тело сотрясалось от вожделения, жаркого и постыдного. Развратное, омерзительное вожделение одержало верх над желанием оградить ее, уберечь, пока в конце концов он не вложил в свой поцелуй похоть чистой воды, оглушенный ее великодушием: она не оттолкнула его; она позволила ему продолжать, пока он не нашел в себе силы отпустить ее. И все же единственным его желанием было сделать это еще раз. Снова попробовать ее на вкус. Погрузиться в самые глубины ее тайны. Сладкая мисс Линдси, источающая нектар и свечение, словно лютик.
Он безжалостно подавил в себе обжигающее желание, схватил ее за руку и потащил сквозь тьму к помпезному дому его детства. Он не будет с ней разговаривать. Слова снова вернут его в жестокую реальность. Он не хотел слов.
Фриц ждал в холле. Он поклонился, змейка шрама зашевелилась на щеке.
– Сир, у нас в кабинете мальчишка. Говорит, что охотился на кроликов. Желаете сами допросить его?
Пенни вздрогнула. Он краем глаза заметил, что она побелела, шокированная глариенской оперативностью. Николас улыбнулся. Мальчишка, поджидавший их в кустах. Мальчишка, который не понимал по-глариенски, но сбежал раньше, чем начался этот гибельный поцелуй.
– Он храбрый парень, раз осмелился промышлять в моих лесах и полях, – сказал он. – Отпустите его.
Он кожей почувствовал ее замешательство. Неужели она думала, что он ничего не заметил? Что он не увидел маленькое упрямое создание, поджидающее у дуба в темноте?
– Так это был мальчишка? – невинно поинтересовалась она. – Наша мышь оказалась мальчиком?
– Один из деревенских ребятишек. – Он тихонечко сделал знак Фрицу и улыбнулся Пенни сверху вниз. – Может, мне все же стоит самому взглянуть на него. Не хотите со мной?
Она застыла в нерешительности, явно удивленная подобным предложением, но в итоге покачала головой:
– Я рада, что вы позволите ему вернуться домой, к своей матери. Мне пора в кровать.
Лгунья! Она соврала не в том, что сказала, а в том, что скрыла. Значит, как и все остальные, она готова строить против него козни. Даже когда он целовал ее в темном лесу, даже когда он вкладывал в эти ласки всю свою душу, она была готова взять тайком записку и спрятать ее от него.
Он вышел из комнаты и подождал, сознательно давая ей фору, ожидая, что она предпримет. Фриц уже отпустил мальчика, подчиняясь приказу, полученному на языке жестов охраны Глариена. Из соседней комнаты имелся выход на веранду. Она не стала долго раздумывать и взбежала вверх по лестнице.
Он подождал. Так и есть, она снова спустилась вниз. Переоделась из одежды для верховой езды в свое дневное платье и накинула поверх темный плащ. Ведущая на веранду дверь тихо щелкнула.
Николас последовал за ней в абсолютной тишине. Мальчишка бежал очень быстро, и Пенни не могла поспеть за ним, как ни старалась. Две фигурки стремительно неслись сквозь ночь, вдоль длинного подъездного пути по парку и через луга к воротам в стене, что позади церкви. Петли тихо скрипнули, пропуская ее внутрь, Николас словно кошка запрыгнул на стену и спрыгнул вниз, оказавшись на кладбище. Она поспешила по пустынной тропинке и вышла через покойницкую.
Тропинка мирно дремала. На углу деревни темнели кузня и учительский дом. За ними, чуть в стороне от дороги, среди обветшалых сараев примостился еще один домик. В окошке горел тусклый свет. Она подобралась к входной двери и постучала. Джимми Хардакр, младший сын Джеба, открыл дверь и впустил ее.
Николас тихо стоял во мраке ночи, наблюдая за ними через окно. Начал моросить дождь. Он не двигался с места, не обращая внимания на ледяные струйки воды, стекающие по волосам налицо. Раскинувшийся за ним двор заблестел. На неровно выложенном булыжнике появились лужи, превратив темную поверхность в карту таинственных земель. Расписная тележка в разбитом сарае казалась серой, словно долго пролежавшее в пруду дерево. Единственное яркое пятно – это окошко дома. И цвета были только там, внутри, где Джеб Хардакр поставил на кухонный стол свою свечу.
Пенни повесила плащ на спинку стула и села. Мать с любовью шлепнула Джимми и отослала его в кровать. Джеб раскурил трубку, поднеся ее к краснощекому лицу. Театрально всасывая дым, он пускал к потолку тоненькие струйки дыма. Разгоревшийся табак красным глазом сверкал в полумраке комнаты.
Толстое стекло заглушало голоса, но Пенни явно что-то сказала.
Миссис Хардакр возилась у камина, где на углях грелся чайник. Николас помнил ее. Тогда она, конечно же, была намного моложе, но такая же пухленькая. Она давала ему яблоки и печенье, когда он проезжал мимо на своем пони, и так тепло шутила и флиртовала с его воспитателем, что бедолага не смел слова против сказать. Она немного раздалась в талии, ямочек прибавилось, но сердце ее осталось прежним. Она поставила перед Пенни кружку чаю и тарелку с джемом и печеньем.
Им было так уютно друг с другом, отношения теплые, близкие, как и принято у обитателей английской деревушки. Джеб и его жена явно относились к Пенни с почтением, принимая как должное ее статус леди, и все же они были друзьями, спокойно сидели за кухонным столом и болтали. Есть ли у таких друзей избитые шутки по поводу соседей? И как они могут вести себя так легко и непринужденно?
Голоса по-прежнему бормотали за окном, слишком тихие, чтобы Николас мог разобрать слова. Джеб махнул своей трубкой в сторону Раскалл-Холла, и его жена внезапно разразилась смехом:
– Парнишку не должны были схватить. Он столько раз ходил по ночам охотиться на кроликов, что я думала, он научился двигаться тихо, словно мышь. И надо же, эти солдаты поймали его на месте преступления!
Пенни обхватила кружку обеими руками, поднялась и подошла к окошку.
– Не позволяйте своим ребятам охотиться в Холле, миссис Хардакр. Умоляю вас. Полагаю, сегодня эрцгерцог пребывал в благодушном настроении. Но в другой раз…
Она вернулась к своему стулу. Джеб постучал трубкой о камин. Они снова перешли на спокойный тон, и слов стало не разобрать.
Зачем он делает это с ней? Зачем снова напоминает о том, что она решила забыть? Ладонь погладила ее щеку – изучающее, безрассудное прикосновение.
– Нет, – подставила она руку. – Не надо! Это нечестно.
Он поймал ее руку в свою.
– А мне кажется, честно. Я не хочу сделать вам больно.
– Я и не думала, что ваш поцелуй причинит мне боль, – попыталась отшутиться она.
– Нет, нет. Храбрая мисс Линдси! Вы позволите это только потому, что ваше сердце куда больше моего, потому, что вы великодушны. И быть может, потому, что вам понравится это, так, совсем немного.
Она закрыла глаза, раздумывая над тем, почему сердце ее замирает. Ей стоило бы проявить твердость и сказать ему, чтобы он оставил ее в покое. Ей не следовало бы целоваться с принцем, который приговорен к государственному браку. Принцем, который ясно дал понять, что ее чувства ничего для него не значат. Человеком, который уже успел разбудить в ней глупые запретные страсти. Она прекрасно все это знала, когда его теплые губы нежно коснулись ее губ.
Его руки зарылись в ее волосы. Она и представить себе не могла, что в жизни может быть нечто столь сладостное: ни ежевика, сорванная на солнечной стороне куста, ни медовые соты, ни расплавленный сахар на печеном яблоке не шли ни в какое сравнение. Были ли они оба невинны, как дети, желающие отведать чего-нибудь новенького, сладенького? Или оба они порочны, как самые безнравственные шлюхи и волокиты, пускающиеся во все тяжкие? Потому что стоит ему попросить, и она согласится лечь с ним прямо под этими шелестящими листьями, и он сможет запросто задрать ее юбки. Стоит ему попросить, и он сможет расстегнуть лиф ее платья, стянуть с нее чулки, пальцы его скользнут вверх по ноге, выше подвязок, а вслед за пальцами и губы.
И тогда поток страсти смоет все на своем пути.
И все же было так сладко, сладко, и от этой сладости кровь вскипала в венах, воспламеняя запрятанное меж ног сокровенное местечко. Сладость. Страсть. Любовь.
Пока поцелуй не стал еще глубже. И еще. И она потерялась на тропинках желания.
И все это время бумажка лежала у нее в кармане – знак лжи и обмана.
Не следовало ему делать этого. Он это точно знал. Прежде он ни разу не навязывался ей. Даже когда его ладони сгорали от желания скользнуть по ее телу, даже когда его мускулы сотрясались от необходимости вжать ее тело в свое. Но она смотрела на него снизу вверх своими огромными глазами, мудрыми и ранимыми, уголок рта слабо подрагивал, и страсть овладела им. Жажда испытать нечто новое, сделать то, чего он никогда раньше не делал: поцеловать женщину так, будто он любит ее.
Он отпустил ее, только когда оба начали задыхаться. Губы его горели огнем. Тело сотрясалось от вожделения, жаркого и постыдного. Развратное, омерзительное вожделение одержало верх над желанием оградить ее, уберечь, пока в конце концов он не вложил в свой поцелуй похоть чистой воды, оглушенный ее великодушием: она не оттолкнула его; она позволила ему продолжать, пока он не нашел в себе силы отпустить ее. И все же единственным его желанием было сделать это еще раз. Снова попробовать ее на вкус. Погрузиться в самые глубины ее тайны. Сладкая мисс Линдси, источающая нектар и свечение, словно лютик.
Он безжалостно подавил в себе обжигающее желание, схватил ее за руку и потащил сквозь тьму к помпезному дому его детства. Он не будет с ней разговаривать. Слова снова вернут его в жестокую реальность. Он не хотел слов.
Фриц ждал в холле. Он поклонился, змейка шрама зашевелилась на щеке.
– Сир, у нас в кабинете мальчишка. Говорит, что охотился на кроликов. Желаете сами допросить его?
Пенни вздрогнула. Он краем глаза заметил, что она побелела, шокированная глариенской оперативностью. Николас улыбнулся. Мальчишка, поджидавший их в кустах. Мальчишка, который не понимал по-глариенски, но сбежал раньше, чем начался этот гибельный поцелуй.
– Он храбрый парень, раз осмелился промышлять в моих лесах и полях, – сказал он. – Отпустите его.
Он кожей почувствовал ее замешательство. Неужели она думала, что он ничего не заметил? Что он не увидел маленькое упрямое создание, поджидающее у дуба в темноте?
– Так это был мальчишка? – невинно поинтересовалась она. – Наша мышь оказалась мальчиком?
– Один из деревенских ребятишек. – Он тихонечко сделал знак Фрицу и улыбнулся Пенни сверху вниз. – Может, мне все же стоит самому взглянуть на него. Не хотите со мной?
Она застыла в нерешительности, явно удивленная подобным предложением, но в итоге покачала головой:
– Я рада, что вы позволите ему вернуться домой, к своей матери. Мне пора в кровать.
Лгунья! Она соврала не в том, что сказала, а в том, что скрыла. Значит, как и все остальные, она готова строить против него козни. Даже когда он целовал ее в темном лесу, даже когда он вкладывал в эти ласки всю свою душу, она была готова взять тайком записку и спрятать ее от него.
Он вышел из комнаты и подождал, сознательно давая ей фору, ожидая, что она предпримет. Фриц уже отпустил мальчика, подчиняясь приказу, полученному на языке жестов охраны Глариена. Из соседней комнаты имелся выход на веранду. Она не стала долго раздумывать и взбежала вверх по лестнице.
Он подождал. Так и есть, она снова спустилась вниз. Переоделась из одежды для верховой езды в свое дневное платье и накинула поверх темный плащ. Ведущая на веранду дверь тихо щелкнула.
Николас последовал за ней в абсолютной тишине. Мальчишка бежал очень быстро, и Пенни не могла поспеть за ним, как ни старалась. Две фигурки стремительно неслись сквозь ночь, вдоль длинного подъездного пути по парку и через луга к воротам в стене, что позади церкви. Петли тихо скрипнули, пропуская ее внутрь, Николас словно кошка запрыгнул на стену и спрыгнул вниз, оказавшись на кладбище. Она поспешила по пустынной тропинке и вышла через покойницкую.
Тропинка мирно дремала. На углу деревни темнели кузня и учительский дом. За ними, чуть в стороне от дороги, среди обветшалых сараев примостился еще один домик. В окошке горел тусклый свет. Она подобралась к входной двери и постучала. Джимми Хардакр, младший сын Джеба, открыл дверь и впустил ее.
Николас тихо стоял во мраке ночи, наблюдая за ними через окно. Начал моросить дождь. Он не двигался с места, не обращая внимания на ледяные струйки воды, стекающие по волосам налицо. Раскинувшийся за ним двор заблестел. На неровно выложенном булыжнике появились лужи, превратив темную поверхность в карту таинственных земель. Расписная тележка в разбитом сарае казалась серой, словно долго пролежавшее в пруду дерево. Единственное яркое пятно – это окошко дома. И цвета были только там, внутри, где Джеб Хардакр поставил на кухонный стол свою свечу.
Пенни повесила плащ на спинку стула и села. Мать с любовью шлепнула Джимми и отослала его в кровать. Джеб раскурил трубку, поднеся ее к краснощекому лицу. Театрально всасывая дым, он пускал к потолку тоненькие струйки дыма. Разгоревшийся табак красным глазом сверкал в полумраке комнаты.
Толстое стекло заглушало голоса, но Пенни явно что-то сказала.
Миссис Хардакр возилась у камина, где на углях грелся чайник. Николас помнил ее. Тогда она, конечно же, была намного моложе, но такая же пухленькая. Она давала ему яблоки и печенье, когда он проезжал мимо на своем пони, и так тепло шутила и флиртовала с его воспитателем, что бедолага не смел слова против сказать. Она немного раздалась в талии, ямочек прибавилось, но сердце ее осталось прежним. Она поставила перед Пенни кружку чаю и тарелку с джемом и печеньем.
Им было так уютно друг с другом, отношения теплые, близкие, как и принято у обитателей английской деревушки. Джеб и его жена явно относились к Пенни с почтением, принимая как должное ее статус леди, и все же они были друзьями, спокойно сидели за кухонным столом и болтали. Есть ли у таких друзей избитые шутки по поводу соседей? И как они могут вести себя так легко и непринужденно?
Голоса по-прежнему бормотали за окном, слишком тихие, чтобы Николас мог разобрать слова. Джеб махнул своей трубкой в сторону Раскалл-Холла, и его жена внезапно разразилась смехом:
– Парнишку не должны были схватить. Он столько раз ходил по ночам охотиться на кроликов, что я думала, он научился двигаться тихо, словно мышь. И надо же, эти солдаты поймали его на месте преступления!
Пенни обхватила кружку обеими руками, поднялась и подошла к окошку.
– Не позволяйте своим ребятам охотиться в Холле, миссис Хардакр. Умоляю вас. Полагаю, сегодня эрцгерцог пребывал в благодушном настроении. Но в другой раз…
Она вернулась к своему стулу. Джеб постучал трубкой о камин. Они снова перешли на спокойный тон, и слов стало не разобрать.