Страница:
Здесь ничего не напоминало о недавней битве. Тишина, покой, яблоневые сады вокруг деревушки в несколько десятков домиков. Жители поселка – Хродгейр назвал его Стэмфордабрюгьер, что означало по-урмански: Стэмфордский мост – выглядели растерянными и напуганными одновременно. Едва ли кто-то из ныне живущих застал датские набеги на побережье Англии, но память о жадности и жестокости морских разбойников, приплывающих на драконоголовых кораблях под полосатыми парусами, еще жила в народе. И все же селяне не разбежались в лес, хотя и могли – до опушки дубравы было не больше полутысячи шагов. Хозяйство бросать никому не хотелось. Все-таки осень, урожай собирать надо…
Норвежские ярлы приказали воинам не прикасаться в Стэмфордабрюгьере ни к кому и ни к чему. Если кто-то захочет хлеба, баранины или душистых яблок, менять на воинскую добычу или серебро. Ведь конунг Харальд явился не грабить, а восстановить справедливость, попранную Гарольдом Годвинссоном. Чумазые жители деревни такие же его подданные, как и бесстрашные викинги, как и горожане Йорвика, которые, к сожалению, пока не осознали своей выгоды.
Урманы не протестовали. Они хорошо понимали замысел предводителя. Да и в грабеже нищей деревушки не видели никакого смысла. Что там можно взять? По пригоршне ячменя на брата? По два-три яблока? Тьфу…
Впереди их ждала вся Англия: Мерсия, Уэссекс, Кент, Суссекс. Линкольн и Ноттингем, Бедфорд и Лестер, Глостер и Рединг, Экстер и Саутгемптон. И, наконец, сам Лондон.
Викинги разводили костры, грели воду.
Командиры подумывали, чтобы отправить раненых на корабли. Где-то полсотни человек не могли идти самостоятельно. Для них следовало изготовить носилки, а потом отрядить сопровождающих – мало ли кто встретится по дороге? Нельзя совсем уж забывать о разбитых саксах. Кто-то из них может бродить по округе и захочет отомстить.
Из дружины Хродгейра погибли пятеро. Десяток получили ранения – кто легче, кто тяжелее. Хрольву досталось сильнее прочих. Меч хускарла распорол ему бедро почти до кости. Края раны воспалились, и Гуннар вполголоса сказал Черному Скальду, что не знает способа спасти товарища. Осталось только молиться. Хоть Белому Богу, хоть Одину с Тором. Может, кто-то и поможет, выведет заразу из раны.
А пока решили багровые, горячие края прижечь. Если не облегчит страдания, то хуже не сделает. Суждено Хрольву погибнуть от огневицы, раскаленное железо покажется сущей ерундой.
Подивившись невозмутимости викингов, совершенно спокойно рассуждающих о неизбежной, на их взгляд, гибели товарища, Вратко подхватил кожаное ведерко и отправился к реке. Парню очень хотелось быть полезным. Если уж в бою от него проку мало, то хоть на отдыхе помочь.
Словен рассудил, что, если подняться выше по течению, можно зачерпнуть чистой воды. Ни для кого не тайна, если большое войско стоит у водоема (да и не обязательно войско, может быть, просто богатый купеческий обоз), то слишком быстро вода становится непригодной для питья. Кто взбалтывает, умываясь, кто котелок помоет и тут же выплеснет остатки каши, а кто и помочится прямо с берега. А чего стесняться? Чай не в собственный колодец, в который пословица плевать не велит.
За пределами лагеря, куда не долетали шум и гам, властвовала тишина. Нет, полной тишиной ее не назвал бы никто. Щебетали пичуги, плескала о берег легкая волна, шумел под ударами ветра камыш. Вратко еще подивился, что на слух отличает здешнюю тишину от родной, новгородской. Не те птицы, что ли? Или, может, слух тут ни при чем, а запахи другие? Или камыш шумит по-иному?
Рассуждая таким образом, он искал место, чтобы спуститься к воде. Но берег везде был топкий, и по всему выходило: придется замочить сапоги.
Вдруг в близком уже лесу заржала лошадь.
Вратко рухнул ничком, прячась в траву.
Распластавшись на животе и уже чувствуя, как намокает рубаха, парень понял, что звериное чутье, невесть каким образом пробудившееся в миг опасности, спасло его прежде, чем разум осознал беду. У норвежцев коней не было. Вернее, был, но один – могучий, вороной красавец с белыми чулками до середины пясти и белой проточиной на лбу. Его везли, окружив заботой и почетом, словно пользующегося гостеприимством короля соседней державы. Харальд Суровый желал въехать на нем в Лондон. Но вряд ли Вратко слышал его голос – жеребец остался около кораблей.
Значит, это чужие.
Английские рыцари скакали в бой верхом. Возможно, это кто-то из них?
Первым побуждением новгородца было: развернуться и дать деру, а уж в лагере подробно растолковать Хродгейру, где и когда он, Вратко, повстречал лазутчиков. Или не лазутчиков, а отставших от бежавшей армии Моркара? Какая разница? Все равно враги.
Он уже начал потихоньку отползать, стараясь не высовываться без особой нужды, но вдруг подумал: «Что, если это не саксы? Точнее, конечно, саксы, но ведь не обязательно – враги». В Кливленде местные таны примчались с изъявлением покорности и дружбы через день после сожжения Скардаборга. Что может остановить их порыв под Йорком? А вдруг это поселянин возвращался с мельницы – кто его знает, где у них тут мельница? Вот тогда-то позора не оберешься. Засмеют. Не лучше ли вначале самому посмотреть?
Вратко не сомневался, что сможет подкрасться незамеченным к любому человеку, если тот не настороже. Не труднее, чем подкрадываться к рябчику.
И парень пополз не в ту сторону, куда собирался сперва, а в противоположном направлении – к лесу. Шагов через двадцать он уже успел пожалеть, что вздумал изображать из себя разведчика. Трава, хоть и пожухла к осени, но с радостью отдавала зелень беленому полотну. Жаль новой рубахи. Но и отступать уже поздно – все равно изгваздался дальше некуда, что теперь беречь?
Вот и подлесок.
Конь ржанул еще раз. Гораздо ближе.
Вратко осторожно приподнял голову – ну-ка, кто там такой?
И едва не вскрикнул в голос. Хорошо, что осипшее горло подвело, а потом парень зажал рот ладонью, чтобы, не приведи бог, не выдать себя.
Посреди прогалины, отделенной от реки плотными зарослями ивняка, стоял хевдинг Модольв Кетильсон. Без шлема и щита, но в кольчуге и с мечом у бедра. Спутать Белоголового с кем-то другим не смог бы и слепец. Все те же волосы, собранные в конский хвост на затылке, длинные усы, достигавшие ключиц, светлая борода и ровная черточка шрама на левой щеке. За его спиной застыли рыжий, мохнатый, как лесной хозяин, Скафти и худощавый Эйрик. У верзилы рукоять длинного меча торчала по-над правым плечом, а Эйрик обмотал голову холстиной, сквозь которую проступало бурое пятно – видно, не повезло во вчерашней битве.
Но гораздо больше, чем враждебно настроенные урманы, удивил Вратко их собеседник.
Скрестив руки на груди, перед Модольвом замер сакс из благородных. Наверняка рыцарь. Темные волосы его украшала щедрая проседь, густые брови срослись над переносьем, а бородка, обрамлявшая продолговатое лицо снизу, была ровно подстрижена. Поверх длинной кольчуги-хауберка сакс надел яркую, не сшитую по бокам накидку – желтую с вышитым красной нитью гербом, изображавшим хвостатого зверя: кажется, вставшую на задние лапы собаку. Позади рыцаря стояли слуги. Один держал под уздцы двух коней: хозяйского гнедого красавца, скалящего зубы, и своего – поплоше и поспокойнее. Второму челядинцу тоже достались два коня. Один – его, а второй – навьюченный рыцарским снаряжением: щитом, шлемом, копьем, мечом… Кажется, из-за седла еще торчала и рукоятка боевого топора.
Рыцарь глядел на викингов внимательно и настороженно. Будто все время ожидал подвоха.
Модольв тоже чувствовал себя скованно. Боялся слежки, не иначе.
«Правильно боишься, мразь… Вот расскажу Хродгейру, а он пускай конунгу передаст, как ты за его спиной с чужаками сговариваешься».
– Я рад, что мы встретились наконец, храбрый варвар… – проговорил рыцарь низким голосом. Слова урманской речи он выговаривал с трудом, сильно искажая их.
«Странное дело, – подумал Вратко. – У саксов и норвежцев похожий язык. Настолько похожий, что они могут запросто без толмача беседовать. А этот говорит как…»
Новгородец задумался: кого же напоминает выговор похожего на сакса воина? И чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Монах Бернар! У того язык казался больше приспособленным для латыни, чем для северной речи. Вот и у этого то же самое. Южанин?
Модольв хмыкнул в ответ на «храброго варвара». Но ответил учтиво:
– Неужто передо мной Эдгар Эдвардссон, [83]прибывший издалека? Я рад видеть столь прославленного воина и знатного мужа.
– Да, это я, – с достоинством склонил чело рыцарь. – И в самом деле, я прибыл издалека. Прибыл, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала.
– Восстанавливать справедливость – благое дело, – согласился Кетильсон.
– И богоугодное! – подхватил рыцарь. – Ибо что есть царство Божье, как не воцарение всеобщей справедливости? Господь наш, Иисус Христос, – он размашисто перекрестился, – оказывает всяческую поддержку взыскующим правды.
– Может быть… Очень может быть. Но до сих пор я больше надеялся на свой меч, а не на молитвы.
– Поверь, храбрый варвар, молитвы иногда приносят не меньше пользы, чем хладное железо. Знал бы ты, свидетелем каких чудес мне довелось быть!
– Думаю, у нас будет время поговорить об этом. – Модольв дернул щекой. Видно, не нравилось хевдингу, что рыцарь кличет его варваром. Вратко знал, что люди, некогда населявшие окрестности Рима, называли так дикарей, терзавших рубежи их империи. Многие ныне живущие латиняне продолжали звать так народы, не слишком ревностно следующие учению Римской церкви. – А нынче я хочу передать тебе, Эдгар Эдвардссон, поклон от святого отца. От Бертрана.
– Я рад слышать это. В добром ли здравии отец Бертран?
– Что сделается с тем, кому помогает Иисус Христос? Здоровье его позволило выдержать переход с Оркнейских островов. И дух его крепок, но омрачен. Омрачен победами конунга Норвегии.
– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.
– Я что-то не пойму, Эдгар Эдвардссон. Тебе какая выгода от побед Харальда?
– Мне? – зло усмехнулся рыцарь. – Хочешь, я расскажу тебе притчу, храбрый варвар?
– Время ли сейчас для досужей болтовни?
– Для мудрых речей есть время всегда.
– Ну, как хочешь.
Модольв пожал плечами. Скривился. Ну, не любил Белоголовый разговоры, и все тут! А рыжий Скафти и вовсе отвернулся, зевая напоказ. Он уж точно терпел рыцаря только из уважения к своему вождю.
– Тогда слушай, храбрый варвар. Молодость я провел в Венгрии… Есть такая земля за Моравией и Штирией, между Дунаем и Дравой. Народ там воинственный и дикий, не уступят свирепым русам и отважным полякам. Сами себя они называют мадьярами. Говорят, их предки – кочевники?угры – пришли следом за великим королями древности Атли и Ермунрекком. [84]Пришли и поселились в этих краях, среди горных долин и озер. Но сейчас все они – добрые христиане. С той поры, как король Иштван Святой [85]взошел на престол, мадьяры почитают Иисуса Христа, а служат в венгерских церквях епископы, благословленные Папой Римским.
– Это все хорошо, но… – нахмурился Модольв.
– Я понимаю твое нетерпение, храбрый варвар. Постараюсь быть кратким. С юных лет я жил среди мадьяр, перенимал их обычаи и развлечения, их воинское искусство и мастерство верховой езды. Любимое занятие тамошних королей – охота. Раз мы травили оленей осенью в горах Баконь. У меня захромал конь… Подкова оторвалась некстати. Я отстал от своры, отстал от остальных охотников. Нет, не заблудился…
Норвежец переступил с ноги на ногу, выказывая нетерпение. Скафти зевнул, а Эйрик поднял хворостинку и, расщепив ее ногтем, принялся ковыряться в зубах. Вратко дивился, зная этих викингов и их вздорный норов: что заставляет урманов беспрекословно выслушивать болтовню заезжего рыцаря? Объяснения, понятного и доступного, пока не находилось.
Гнедой жеребец, словно уловив настрой людей, заржал и дернул головой, едва не подняв в воздух хмурого слугу, чье лицо украшала крупная бородавка на длинном носу. Рыцарь Эдгар недовольно оглянулся. Под его взглядом конь скосил глаз и присмирел. Слуга тотчас же что-то зашептал ему в ухо, успокаивая.
– Я не заблудился, – продолжал рыцарь. – Но охота в тот день для меня закончилась. Поклявшись проучить как следует нерадивого коваля, я отправился домой. И, проезжая через бучину, [86]увидел бой двух оленей. Ты знаешь, храбрый варвар, что в эту пору года олени-рогачи дерутся меж собой за самок. Тот, кто оказывается сильнее других, становится вожаком самого большого стада.
– Я слышал об этом, – коротко кивнул Модольв.
– Не сомневаюсь. Два оленя дрались на поляне среди деревьев. Они так увлеклись боем, что не видели ничего вокруг, а ведь я подобрался к ним довольно близко. Это были крупные, сильные быки. Каждый весил фунтов восемьсот. И рога у них были ветвистые, крепкие, острые. Они били друг друга с такой силой, что эхо гуляло по холмам. Много раз они сшибались рогами, и никто не мог взять верх – слишком равны были силы…
Вратко поневоле заслушался. Что-что, а красиво говорить рыцарь умел. Ему бы сказки сочинять, а не мечом махать.
– Они много раз бились, но ни один не мог победить. Наконец олени столкнулись с такой силой, что рога сцепились с рогами. Так бывает…
– Верно. Бывает, – согласился хевдинг.
«Очень даже может быть», – подумал Вратко.
– И тогда они стали беспомощны, как слепые щенки. Топтались по поляне туда-сюда… А я подошел к ним и перерезал глотки одному и второму.
– Я понял твою притчу. – Модольв поправил ус. – Ты уподобил Гарольда Годвинссона и Харальда Сурового этим оленям.
– Да, – самодовольно усмехнулся Эдгар.
– И зря! Ты должен знать: они – не олени. Они – волки, медведи… Тому, кто подойдет перерезать им глотки, у них достанет сил откусить руку по самый локоть.
– Конечно… – Рыцарь прищурился. – Откусят. Только ты понял мою притчу не до конца.
– Неужели?
– «Ужели», храбрый варвар, «ужели»… Ты решил, что это я хочу перерезать глотки норвежскому и английскому королям.
– А разве нет?
– Хочу, конечно. Но я знаю цену своим силам. Все будет не так.
– А как же?
– Когда Годвинссон и Сигурдассон измотают друг дружку, когда их войска ослабеют, мечи притупятся, а воины утратят боевой дух, явится Вильгельм, герцог Нормандский. Он давно получил на это благословение Папы Александра Второго. И тогда справедливость восторжествует.
– Ты думаешь, он подарит Англию тебе? – Губы Модольва презрительно скривились.
– Не подарит, но передаст в управление. На то уже получено согласие Эвда, епископа Байеского…
– Единоутробного брата Вильгельма?
– Да, мой храбрый варвар. Его. И тебе что-нибудь может достаться, если мы сослужим добрую службу герцогу Нормандии.
– Мне не нужны подарки. Я привык брать сам.
– А что ты скажешь насчет графства Нортумбрийского?
Кетильсон только отмахнулся:
– Не следует считать добычу, не одержав прежде победы.
– Ты прав, как всегда. Тогда не будем тратить время попусту. Хотел ли что-то передать мне отец Бернар? И почему он не явился на встречу сам?
– Хотел.
Модольв кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Не ты ли сейчас тратил время?»
– И что же он хотел?
– Он просил передать епископу и отцу Жермену… Не знаю, кто это. Просил передать, что язычники в войске Харальда совсем распоясались. Брат Олафа Святого привечает в своем войске чародеев и ворлоков.
– Вот как?
– Истинно так. Одного из них мы обнаружили и требовали достойного наказания еще на Оркнеях. Но конунг не дал его в обиду. Отец Бернар все ломал голову – почему?
– И почему же?
– Он использовал его перед вчерашней битвой. Колдун прочитал заклинание, и Моркар с Эдвином потерпели поражение.
«Что за колдун такой? – удивился Вратко, и вдруг его озарило. – Да ведь это же он обо мне говорит! О моей висе, которую я прочел по просьбе Харальда!»
Рыцарь посуровел:
– И ничего нельзя сделать?
– Не знаю, – пожал плечами Модольв. – Отец Бернар не теряет надежды. Но он дал мне понять, что за ним следят. И советовал быть очень осторожным.
– Отцу Бернару следует прилагать как можно больше усилий, – сказал Эдгар. – А у меня есть для него одна вещь, способная придать сил истинному служителю Церкви и ревнителю веры.
Рыцарь сунул руку под накидку и извлек маленький ларец из темного, до блеска отшлифованного дерева. Перекрестился. Поднес ларец к губам.
– Передай это отцу Бернару. Здесь хранится ноготь Господа нашего Иисуса Христа, остриженный после того, как тело его сняли с креста.
Кетильсон неумело перекрестился, принял шкатулку из рук сакса.
– Горячая молитва вкупе со священной реликвией способны творить чудеса, – продолжал Эдгар. – Надеюсь, это поможет вам обезвредить колдуна.
«Это мы еще поглядим! – обиженно подумал словен. – Да я такую вису придумаю, все ваши реликвии… И вообще, я не колдун! С чего это они взяли?»
– Еще отец Бернар просил передать… – Модольв понизил голос, но все равно Вратко услышал его. – Он просил передать, что вышел на след Святого Грааля.
– Не может быть! – Вот теперь неудавшийся наследник английского престола выглядел по-настоящему ошарашенным. Он вновь перекрестился и пробормотал: – Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori…
– Да, Эдгар Эдвардссон, именно так! – Белоголовый не скрывал торжества.
– Я должен немедленно с ним встретиться!
– Не спеши. Знаешь ведь, спешка нужна при ловле блох…
– Ты не понимаешь, варвар! – Рыцарь дрожал, как норовистый конь, услышавший рев боевых труб. – Откуда? Каким образом? Нет, я должен…
– Отец Бернар предвидел твой порыв и твое нетерпение, – осадил его хевдинг. – Он настоятельно просил тебя не предпринимать опрометчивых поступков. И просил пояснить, что рассчитывает узнать о местонахождении Святого Грааля от дочери самого Харальда Сурового, которая увязалась за войском вместе с девчонкой-язычницей из проклятого Господом народа пиктов…
Больше Вратко слушать не желал. Нужно как можно скорее рассказать все Хродгейру. Иначе Мария и Рианна могут оказаться в опасности. Новгородец уже понял, что для монаха, каким бы святошей он ни прикидывался, цель всегда оправдывает средства. А, судя по перекосившемуся от восторга лицу Эдгара, этот Грааль – такая цель, которая в глазах отцов римской церкви может оправдать нарушение любой заповеди.
Парень тихонько пополз назад.
Добраться бы до кустов, тогда можно вскочить на ноги и бегом в лагерь…
И тут звонко хрустнул предательский сучок, попавший некстати под колено.
– Враги! – заорал Скафти, все это время притворявшийся сонным и ленивым.
Меч едва ли не сам выпрыгнул ему в ладонь.
Обнажили оружие – так быстро, как умеют только опытные воины, – и Эдгар с Модольвом. Эйрик поднял лук. Где он его прятал до того?
Вратко понял, что прятаться дальше бессмысленно. Теперь его спасение не в скрытности, а в быстроте. Нужно удирать, причем так быстро, будто за тобой гонятся сразу все накилеви Оркнейских островов.
Он вскочил и помчался, с треском ломясь сквозь кустарник. Гибкие побеги цеплялись за ноги, хватали за рукава рубахи.
– Держи его! – крикнул Кетильсон.
– Вот он! Не уйдет! – рычал позади Скафти.
«Догонит ведь!»
Новгородец с разбегу вылетел на топкий берег и прыгнул в заросли, будто дикий кабан. Над головой вжикнула стрела, срезая сероватую косичку камыша.
Вратко бросил мешающее ведерко и, с трудом выдирая ноги из липкой тины, зашел по пояс.
– Это он! Ворлок! – радостно ревел Скафти. – А ну, Эйрик…
Не дожидаясь второй стрелы, словен нырнул.
По-осеннему холодная вода обожгла, заперла дух. Мокрая рубаха враз облепила тело, а потяжелевшие сапоги потянули на дно.
«Утону, – подумал парень. И тут же решил: – Ну уж нет. Море меня не забрало. Река и подавно подавится. Нужно лишь отплыть под водой подальше»…
Он терпел долго. Так долго, сколько выдержали горящие огнем легкие. А когда рассудил, что уже в безопасности, вынырнул, жадно втягивая воздух распяленным ртом.
И тут же почувствовал удар в левое плечо.
Услышал торжествующий крик Скафти.
Несколько долгих мгновений боли не было, только онемела рука. Вратко попробовал грести одной правой, и тут словно раскаленный шкворень пронзил его, добираясь до самых закоулков души. В глазах потемнело, и парень потерял сознание, успев подумать напоследок:
«Теперь точно утону»…
Глава 18
Норвежские ярлы приказали воинам не прикасаться в Стэмфордабрюгьере ни к кому и ни к чему. Если кто-то захочет хлеба, баранины или душистых яблок, менять на воинскую добычу или серебро. Ведь конунг Харальд явился не грабить, а восстановить справедливость, попранную Гарольдом Годвинссоном. Чумазые жители деревни такие же его подданные, как и бесстрашные викинги, как и горожане Йорвика, которые, к сожалению, пока не осознали своей выгоды.
Урманы не протестовали. Они хорошо понимали замысел предводителя. Да и в грабеже нищей деревушки не видели никакого смысла. Что там можно взять? По пригоршне ячменя на брата? По два-три яблока? Тьфу…
Впереди их ждала вся Англия: Мерсия, Уэссекс, Кент, Суссекс. Линкольн и Ноттингем, Бедфорд и Лестер, Глостер и Рединг, Экстер и Саутгемптон. И, наконец, сам Лондон.
Викинги разводили костры, грели воду.
Командиры подумывали, чтобы отправить раненых на корабли. Где-то полсотни человек не могли идти самостоятельно. Для них следовало изготовить носилки, а потом отрядить сопровождающих – мало ли кто встретится по дороге? Нельзя совсем уж забывать о разбитых саксах. Кто-то из них может бродить по округе и захочет отомстить.
Из дружины Хродгейра погибли пятеро. Десяток получили ранения – кто легче, кто тяжелее. Хрольву досталось сильнее прочих. Меч хускарла распорол ему бедро почти до кости. Края раны воспалились, и Гуннар вполголоса сказал Черному Скальду, что не знает способа спасти товарища. Осталось только молиться. Хоть Белому Богу, хоть Одину с Тором. Может, кто-то и поможет, выведет заразу из раны.
А пока решили багровые, горячие края прижечь. Если не облегчит страдания, то хуже не сделает. Суждено Хрольву погибнуть от огневицы, раскаленное железо покажется сущей ерундой.
Подивившись невозмутимости викингов, совершенно спокойно рассуждающих о неизбежной, на их взгляд, гибели товарища, Вратко подхватил кожаное ведерко и отправился к реке. Парню очень хотелось быть полезным. Если уж в бою от него проку мало, то хоть на отдыхе помочь.
Словен рассудил, что, если подняться выше по течению, можно зачерпнуть чистой воды. Ни для кого не тайна, если большое войско стоит у водоема (да и не обязательно войско, может быть, просто богатый купеческий обоз), то слишком быстро вода становится непригодной для питья. Кто взбалтывает, умываясь, кто котелок помоет и тут же выплеснет остатки каши, а кто и помочится прямо с берега. А чего стесняться? Чай не в собственный колодец, в который пословица плевать не велит.
За пределами лагеря, куда не долетали шум и гам, властвовала тишина. Нет, полной тишиной ее не назвал бы никто. Щебетали пичуги, плескала о берег легкая волна, шумел под ударами ветра камыш. Вратко еще подивился, что на слух отличает здешнюю тишину от родной, новгородской. Не те птицы, что ли? Или, может, слух тут ни при чем, а запахи другие? Или камыш шумит по-иному?
Рассуждая таким образом, он искал место, чтобы спуститься к воде. Но берег везде был топкий, и по всему выходило: придется замочить сапоги.
Вдруг в близком уже лесу заржала лошадь.
Вратко рухнул ничком, прячась в траву.
Распластавшись на животе и уже чувствуя, как намокает рубаха, парень понял, что звериное чутье, невесть каким образом пробудившееся в миг опасности, спасло его прежде, чем разум осознал беду. У норвежцев коней не было. Вернее, был, но один – могучий, вороной красавец с белыми чулками до середины пясти и белой проточиной на лбу. Его везли, окружив заботой и почетом, словно пользующегося гостеприимством короля соседней державы. Харальд Суровый желал въехать на нем в Лондон. Но вряд ли Вратко слышал его голос – жеребец остался около кораблей.
Значит, это чужие.
Английские рыцари скакали в бой верхом. Возможно, это кто-то из них?
Первым побуждением новгородца было: развернуться и дать деру, а уж в лагере подробно растолковать Хродгейру, где и когда он, Вратко, повстречал лазутчиков. Или не лазутчиков, а отставших от бежавшей армии Моркара? Какая разница? Все равно враги.
Он уже начал потихоньку отползать, стараясь не высовываться без особой нужды, но вдруг подумал: «Что, если это не саксы? Точнее, конечно, саксы, но ведь не обязательно – враги». В Кливленде местные таны примчались с изъявлением покорности и дружбы через день после сожжения Скардаборга. Что может остановить их порыв под Йорком? А вдруг это поселянин возвращался с мельницы – кто его знает, где у них тут мельница? Вот тогда-то позора не оберешься. Засмеют. Не лучше ли вначале самому посмотреть?
Вратко не сомневался, что сможет подкрасться незамеченным к любому человеку, если тот не настороже. Не труднее, чем подкрадываться к рябчику.
И парень пополз не в ту сторону, куда собирался сперва, а в противоположном направлении – к лесу. Шагов через двадцать он уже успел пожалеть, что вздумал изображать из себя разведчика. Трава, хоть и пожухла к осени, но с радостью отдавала зелень беленому полотну. Жаль новой рубахи. Но и отступать уже поздно – все равно изгваздался дальше некуда, что теперь беречь?
Вот и подлесок.
Конь ржанул еще раз. Гораздо ближе.
Вратко осторожно приподнял голову – ну-ка, кто там такой?
И едва не вскрикнул в голос. Хорошо, что осипшее горло подвело, а потом парень зажал рот ладонью, чтобы, не приведи бог, не выдать себя.
Посреди прогалины, отделенной от реки плотными зарослями ивняка, стоял хевдинг Модольв Кетильсон. Без шлема и щита, но в кольчуге и с мечом у бедра. Спутать Белоголового с кем-то другим не смог бы и слепец. Все те же волосы, собранные в конский хвост на затылке, длинные усы, достигавшие ключиц, светлая борода и ровная черточка шрама на левой щеке. За его спиной застыли рыжий, мохнатый, как лесной хозяин, Скафти и худощавый Эйрик. У верзилы рукоять длинного меча торчала по-над правым плечом, а Эйрик обмотал голову холстиной, сквозь которую проступало бурое пятно – видно, не повезло во вчерашней битве.
Но гораздо больше, чем враждебно настроенные урманы, удивил Вратко их собеседник.
Скрестив руки на груди, перед Модольвом замер сакс из благородных. Наверняка рыцарь. Темные волосы его украшала щедрая проседь, густые брови срослись над переносьем, а бородка, обрамлявшая продолговатое лицо снизу, была ровно подстрижена. Поверх длинной кольчуги-хауберка сакс надел яркую, не сшитую по бокам накидку – желтую с вышитым красной нитью гербом, изображавшим хвостатого зверя: кажется, вставшую на задние лапы собаку. Позади рыцаря стояли слуги. Один держал под уздцы двух коней: хозяйского гнедого красавца, скалящего зубы, и своего – поплоше и поспокойнее. Второму челядинцу тоже достались два коня. Один – его, а второй – навьюченный рыцарским снаряжением: щитом, шлемом, копьем, мечом… Кажется, из-за седла еще торчала и рукоятка боевого топора.
Рыцарь глядел на викингов внимательно и настороженно. Будто все время ожидал подвоха.
Модольв тоже чувствовал себя скованно. Боялся слежки, не иначе.
«Правильно боишься, мразь… Вот расскажу Хродгейру, а он пускай конунгу передаст, как ты за его спиной с чужаками сговариваешься».
– Я рад, что мы встретились наконец, храбрый варвар… – проговорил рыцарь низким голосом. Слова урманской речи он выговаривал с трудом, сильно искажая их.
«Странное дело, – подумал Вратко. – У саксов и норвежцев похожий язык. Настолько похожий, что они могут запросто без толмача беседовать. А этот говорит как…»
Новгородец задумался: кого же напоминает выговор похожего на сакса воина? И чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Монах Бернар! У того язык казался больше приспособленным для латыни, чем для северной речи. Вот и у этого то же самое. Южанин?
Модольв хмыкнул в ответ на «храброго варвара». Но ответил учтиво:
– Неужто передо мной Эдгар Эдвардссон, [83]прибывший издалека? Я рад видеть столь прославленного воина и знатного мужа.
– Да, это я, – с достоинством склонил чело рыцарь. – И в самом деле, я прибыл издалека. Прибыл, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала.
– Восстанавливать справедливость – благое дело, – согласился Кетильсон.
– И богоугодное! – подхватил рыцарь. – Ибо что есть царство Божье, как не воцарение всеобщей справедливости? Господь наш, Иисус Христос, – он размашисто перекрестился, – оказывает всяческую поддержку взыскующим правды.
– Может быть… Очень может быть. Но до сих пор я больше надеялся на свой меч, а не на молитвы.
– Поверь, храбрый варвар, молитвы иногда приносят не меньше пользы, чем хладное железо. Знал бы ты, свидетелем каких чудес мне довелось быть!
– Думаю, у нас будет время поговорить об этом. – Модольв дернул щекой. Видно, не нравилось хевдингу, что рыцарь кличет его варваром. Вратко знал, что люди, некогда населявшие окрестности Рима, называли так дикарей, терзавших рубежи их империи. Многие ныне живущие латиняне продолжали звать так народы, не слишком ревностно следующие учению Римской церкви. – А нынче я хочу передать тебе, Эдгар Эдвардссон, поклон от святого отца. От Бертрана.
– Я рад слышать это. В добром ли здравии отец Бертран?
– Что сделается с тем, кому помогает Иисус Христос? Здоровье его позволило выдержать переход с Оркнейских островов. И дух его крепок, но омрачен. Омрачен победами конунга Норвегии.
– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.
– Я что-то не пойму, Эдгар Эдвардссон. Тебе какая выгода от побед Харальда?
– Мне? – зло усмехнулся рыцарь. – Хочешь, я расскажу тебе притчу, храбрый варвар?
– Время ли сейчас для досужей болтовни?
– Для мудрых речей есть время всегда.
– Ну, как хочешь.
Модольв пожал плечами. Скривился. Ну, не любил Белоголовый разговоры, и все тут! А рыжий Скафти и вовсе отвернулся, зевая напоказ. Он уж точно терпел рыцаря только из уважения к своему вождю.
– Тогда слушай, храбрый варвар. Молодость я провел в Венгрии… Есть такая земля за Моравией и Штирией, между Дунаем и Дравой. Народ там воинственный и дикий, не уступят свирепым русам и отважным полякам. Сами себя они называют мадьярами. Говорят, их предки – кочевники?угры – пришли следом за великим королями древности Атли и Ермунрекком. [84]Пришли и поселились в этих краях, среди горных долин и озер. Но сейчас все они – добрые христиане. С той поры, как король Иштван Святой [85]взошел на престол, мадьяры почитают Иисуса Христа, а служат в венгерских церквях епископы, благословленные Папой Римским.
– Это все хорошо, но… – нахмурился Модольв.
– Я понимаю твое нетерпение, храбрый варвар. Постараюсь быть кратким. С юных лет я жил среди мадьяр, перенимал их обычаи и развлечения, их воинское искусство и мастерство верховой езды. Любимое занятие тамошних королей – охота. Раз мы травили оленей осенью в горах Баконь. У меня захромал конь… Подкова оторвалась некстати. Я отстал от своры, отстал от остальных охотников. Нет, не заблудился…
Норвежец переступил с ноги на ногу, выказывая нетерпение. Скафти зевнул, а Эйрик поднял хворостинку и, расщепив ее ногтем, принялся ковыряться в зубах. Вратко дивился, зная этих викингов и их вздорный норов: что заставляет урманов беспрекословно выслушивать болтовню заезжего рыцаря? Объяснения, понятного и доступного, пока не находилось.
Гнедой жеребец, словно уловив настрой людей, заржал и дернул головой, едва не подняв в воздух хмурого слугу, чье лицо украшала крупная бородавка на длинном носу. Рыцарь Эдгар недовольно оглянулся. Под его взглядом конь скосил глаз и присмирел. Слуга тотчас же что-то зашептал ему в ухо, успокаивая.
– Я не заблудился, – продолжал рыцарь. – Но охота в тот день для меня закончилась. Поклявшись проучить как следует нерадивого коваля, я отправился домой. И, проезжая через бучину, [86]увидел бой двух оленей. Ты знаешь, храбрый варвар, что в эту пору года олени-рогачи дерутся меж собой за самок. Тот, кто оказывается сильнее других, становится вожаком самого большого стада.
– Я слышал об этом, – коротко кивнул Модольв.
– Не сомневаюсь. Два оленя дрались на поляне среди деревьев. Они так увлеклись боем, что не видели ничего вокруг, а ведь я подобрался к ним довольно близко. Это были крупные, сильные быки. Каждый весил фунтов восемьсот. И рога у них были ветвистые, крепкие, острые. Они били друг друга с такой силой, что эхо гуляло по холмам. Много раз они сшибались рогами, и никто не мог взять верх – слишком равны были силы…
Вратко поневоле заслушался. Что-что, а красиво говорить рыцарь умел. Ему бы сказки сочинять, а не мечом махать.
– Они много раз бились, но ни один не мог победить. Наконец олени столкнулись с такой силой, что рога сцепились с рогами. Так бывает…
– Верно. Бывает, – согласился хевдинг.
«Очень даже может быть», – подумал Вратко.
– И тогда они стали беспомощны, как слепые щенки. Топтались по поляне туда-сюда… А я подошел к ним и перерезал глотки одному и второму.
– Я понял твою притчу. – Модольв поправил ус. – Ты уподобил Гарольда Годвинссона и Харальда Сурового этим оленям.
– Да, – самодовольно усмехнулся Эдгар.
– И зря! Ты должен знать: они – не олени. Они – волки, медведи… Тому, кто подойдет перерезать им глотки, у них достанет сил откусить руку по самый локоть.
– Конечно… – Рыцарь прищурился. – Откусят. Только ты понял мою притчу не до конца.
– Неужели?
– «Ужели», храбрый варвар, «ужели»… Ты решил, что это я хочу перерезать глотки норвежскому и английскому королям.
– А разве нет?
– Хочу, конечно. Но я знаю цену своим силам. Все будет не так.
– А как же?
– Когда Годвинссон и Сигурдассон измотают друг дружку, когда их войска ослабеют, мечи притупятся, а воины утратят боевой дух, явится Вильгельм, герцог Нормандский. Он давно получил на это благословение Папы Александра Второго. И тогда справедливость восторжествует.
– Ты думаешь, он подарит Англию тебе? – Губы Модольва презрительно скривились.
– Не подарит, но передаст в управление. На то уже получено согласие Эвда, епископа Байеского…
– Единоутробного брата Вильгельма?
– Да, мой храбрый варвар. Его. И тебе что-нибудь может достаться, если мы сослужим добрую службу герцогу Нормандии.
– Мне не нужны подарки. Я привык брать сам.
– А что ты скажешь насчет графства Нортумбрийского?
Кетильсон только отмахнулся:
– Не следует считать добычу, не одержав прежде победы.
– Ты прав, как всегда. Тогда не будем тратить время попусту. Хотел ли что-то передать мне отец Бернар? И почему он не явился на встречу сам?
– Хотел.
Модольв кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Не ты ли сейчас тратил время?»
– И что же он хотел?
– Он просил передать епископу и отцу Жермену… Не знаю, кто это. Просил передать, что язычники в войске Харальда совсем распоясались. Брат Олафа Святого привечает в своем войске чародеев и ворлоков.
– Вот как?
– Истинно так. Одного из них мы обнаружили и требовали достойного наказания еще на Оркнеях. Но конунг не дал его в обиду. Отец Бернар все ломал голову – почему?
– И почему же?
– Он использовал его перед вчерашней битвой. Колдун прочитал заклинание, и Моркар с Эдвином потерпели поражение.
«Что за колдун такой? – удивился Вратко, и вдруг его озарило. – Да ведь это же он обо мне говорит! О моей висе, которую я прочел по просьбе Харальда!»
Рыцарь посуровел:
– И ничего нельзя сделать?
– Не знаю, – пожал плечами Модольв. – Отец Бернар не теряет надежды. Но он дал мне понять, что за ним следят. И советовал быть очень осторожным.
– Отцу Бернару следует прилагать как можно больше усилий, – сказал Эдгар. – А у меня есть для него одна вещь, способная придать сил истинному служителю Церкви и ревнителю веры.
Рыцарь сунул руку под накидку и извлек маленький ларец из темного, до блеска отшлифованного дерева. Перекрестился. Поднес ларец к губам.
– Передай это отцу Бернару. Здесь хранится ноготь Господа нашего Иисуса Христа, остриженный после того, как тело его сняли с креста.
Кетильсон неумело перекрестился, принял шкатулку из рук сакса.
– Горячая молитва вкупе со священной реликвией способны творить чудеса, – продолжал Эдгар. – Надеюсь, это поможет вам обезвредить колдуна.
«Это мы еще поглядим! – обиженно подумал словен. – Да я такую вису придумаю, все ваши реликвии… И вообще, я не колдун! С чего это они взяли?»
– Еще отец Бернар просил передать… – Модольв понизил голос, но все равно Вратко услышал его. – Он просил передать, что вышел на след Святого Грааля.
– Не может быть! – Вот теперь неудавшийся наследник английского престола выглядел по-настоящему ошарашенным. Он вновь перекрестился и пробормотал: – Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori…
– Да, Эдгар Эдвардссон, именно так! – Белоголовый не скрывал торжества.
– Я должен немедленно с ним встретиться!
– Не спеши. Знаешь ведь, спешка нужна при ловле блох…
– Ты не понимаешь, варвар! – Рыцарь дрожал, как норовистый конь, услышавший рев боевых труб. – Откуда? Каким образом? Нет, я должен…
– Отец Бернар предвидел твой порыв и твое нетерпение, – осадил его хевдинг. – Он настоятельно просил тебя не предпринимать опрометчивых поступков. И просил пояснить, что рассчитывает узнать о местонахождении Святого Грааля от дочери самого Харальда Сурового, которая увязалась за войском вместе с девчонкой-язычницей из проклятого Господом народа пиктов…
Больше Вратко слушать не желал. Нужно как можно скорее рассказать все Хродгейру. Иначе Мария и Рианна могут оказаться в опасности. Новгородец уже понял, что для монаха, каким бы святошей он ни прикидывался, цель всегда оправдывает средства. А, судя по перекосившемуся от восторга лицу Эдгара, этот Грааль – такая цель, которая в глазах отцов римской церкви может оправдать нарушение любой заповеди.
Парень тихонько пополз назад.
Добраться бы до кустов, тогда можно вскочить на ноги и бегом в лагерь…
И тут звонко хрустнул предательский сучок, попавший некстати под колено.
– Враги! – заорал Скафти, все это время притворявшийся сонным и ленивым.
Меч едва ли не сам выпрыгнул ему в ладонь.
Обнажили оружие – так быстро, как умеют только опытные воины, – и Эдгар с Модольвом. Эйрик поднял лук. Где он его прятал до того?
Вратко понял, что прятаться дальше бессмысленно. Теперь его спасение не в скрытности, а в быстроте. Нужно удирать, причем так быстро, будто за тобой гонятся сразу все накилеви Оркнейских островов.
Он вскочил и помчался, с треском ломясь сквозь кустарник. Гибкие побеги цеплялись за ноги, хватали за рукава рубахи.
– Держи его! – крикнул Кетильсон.
– Вот он! Не уйдет! – рычал позади Скафти.
«Догонит ведь!»
Новгородец с разбегу вылетел на топкий берег и прыгнул в заросли, будто дикий кабан. Над головой вжикнула стрела, срезая сероватую косичку камыша.
Вратко бросил мешающее ведерко и, с трудом выдирая ноги из липкой тины, зашел по пояс.
– Это он! Ворлок! – радостно ревел Скафти. – А ну, Эйрик…
Не дожидаясь второй стрелы, словен нырнул.
По-осеннему холодная вода обожгла, заперла дух. Мокрая рубаха враз облепила тело, а потяжелевшие сапоги потянули на дно.
«Утону, – подумал парень. И тут же решил: – Ну уж нет. Море меня не забрало. Река и подавно подавится. Нужно лишь отплыть под водой подальше»…
Он терпел долго. Так долго, сколько выдержали горящие огнем легкие. А когда рассудил, что уже в безопасности, вынырнул, жадно втягивая воздух распяленным ртом.
И тут же почувствовал удар в левое плечо.
Услышал торжествующий крик Скафти.
Несколько долгих мгновений боли не было, только онемела рука. Вратко попробовал грести одной правой, и тут словно раскаленный шкворень пронзил его, добираясь до самых закоулков души. В глазах потемнело, и парень потерял сознание, успев подумать напоследок:
«Теперь точно утону»…
Глава 18
Вульфер
В первый раз Вратко пришел в себя, лежа на спине.
Прямо над головой раскинулось многозвездное небо.
Ночь?
Сколько же он пробыл в беспамятстве? Каким чудом не утонул? Не истек кровью?
Парень пошевелил пальцами и ощутил скользкую глину. Плечи его опирались на берег, а ноги лениво шевелила речная волна. В сапоге – левом, потому что правый, по-видимому, потерялся, – хлюпала вода. Попробовать подняться?
Новгородец не сумел не то что опереться на локоть, но даже поднять голову. Силы куда-то ушли. В левом плече угнездилась тупая боль. Наверное, то же он чувствовал бы, получив удар кузнечным молотом.
События прошедшего дня пробежали перед его внутренним взором.
Нет сомнения, он раскрыл заговор. Хотя, правильно сказать, обнаружил. Раскрыл, это когда доподлинно известно – кто во главе, какую цель преследует, имена простых исполнителей…
Вот добраться бы до Хродгейра да вместе с ним пойти к Харальду-конунгу… Уж они бы разобрались. Вывели бы на чистую воду и Модольва Белоголового, и отца Бернара, и неизвестного рыцаря. Как там его? Эдгар Эдвардссон? Еще один претендент на корону Англии?
Раздавшийся неподалеку звук рыдания заставил сердце Вратко обмереть.
Это еще что?
Кто может плакать на речном берегу среди ночи?
Да еще так громко, в полный голос.
Какая-то женщина оплакивает погибшего при Гейт-Фулфорде мужа?
Но почему ночью? Почему одна, вдалеке от людей?
Невидимая плакальщица снова закричала. Гораздо ближе. От этого ли или оттого, что клокочущие рыдания прозвучали особенно горестно, Вратко стало страшно. Нет, не может человеческое горло издавать такие звуки.
Может, ночная птица или зверь?
Мяуканье кошки иногда бывает похожим на плач младенца. Но насколько же огромна должна быть кошка, чтобы орать вот так?
Еще острее, чем прежде, парень осознал свою беспомощность. Ведь он не сумеет отбиться даже от лисы, не говоря уже о волке, медведе или неизвестной великанской кошке. Вот так сожрут среди ночи и не спросят, как зовут. Обидно…
Третий крик донесся едва ли не с пяти шагов. В нем звенели страдание, боль и горе.
Нет, ни зверь, ни птица так убиваться не могут.
Ценой невероятных усилий, чудом не потеряв сознание, Вратко повернул голову.
На бугорке, залитом светом луны и звезд, стояла женщина в белом, бесформенном одеянии. Вроде бы рубаха, но и не рубаха. Плащ и в то же время не плащ… Длинные седые волосы разметались по плечам, груди. Нависали на лоб и глаза, скрывая лицо плакальщицы.
Непослушными губами новгородец попытался поздороваться, хотя понимал, что его пожелание будет выглядеть по меньшей мере глупо. Сиплый шепот, похоже, не услышал никто, кроме него самого.
Однако женщина покачнулась, словно береза на ветру, подняла руки к небу. Широкие рукава упали, открывая костлявые, подобные высохшим ветвям, предплечья. Но Вратко бросились в глаза не худоба плакальщицы, а ее скрюченные пальцы, каждый из которых венчал длинный, изогнутый, словно серп, ноготь.
Парень похолодел.
Нечисть.
Точно нечисть.
Он не помнил, чтобы о подобном создании рассказывали ему Сигурд или Хродгейр, Мария или Рианна, но от этого легче не становилось.
Сейчас с ним можно делать все, что душеньке угодно. Хотя у плакальщицы – так для себя назвал Вратко когтистую тварь – души-то и нет, скорее всего. Может сырым его жрать, может поджарить, если захочет. Как Баба-яга жарит детишек, заблудившихся в лесу и на свою беду вышедших к ее избушке на куриных ногах.
Нечисть заклокотала горлом и сделала почти незаметный шаг. Будто перетекла с места на место, но оказалась гораздо ближе. Тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба.
Два огромных круглых глаза горели зеленым огнем. Совсем по-волчьи. Отличие было только в узком вертикальном зрачке.
Словен горячечно соображал, кому молиться. Перуну или Иисусу? Кто быстрее поможет? До громовержца, брата солнца и огня, далеко – сколько верст отмерять до русской земли надобно? Зато он вроде как понадежнее кажется. Иисус Христос – Бог добрый и всепрощающий. Он, может, и воздаст за мученическую смерть, примет в райские кущи, только Вратко не хотелось помирать. Ой, как не хотелось… Если плакальщица его загрызет, кто расскажет конунгу о предательстве, зреющем в самой середке его войска?
Мысли метались, словно муравьи в растревоженном муравейнике.
Попытаться произнести вису, как тогда, с накилеви? Почему-то ни единого слова не приходило на ум. Виной тому, скорее всего, всепоглощающий ужас, которому Вратко не мог противостоять, как ни старался.
Прямо над головой раскинулось многозвездное небо.
Ночь?
Сколько же он пробыл в беспамятстве? Каким чудом не утонул? Не истек кровью?
Парень пошевелил пальцами и ощутил скользкую глину. Плечи его опирались на берег, а ноги лениво шевелила речная волна. В сапоге – левом, потому что правый, по-видимому, потерялся, – хлюпала вода. Попробовать подняться?
Новгородец не сумел не то что опереться на локоть, но даже поднять голову. Силы куда-то ушли. В левом плече угнездилась тупая боль. Наверное, то же он чувствовал бы, получив удар кузнечным молотом.
События прошедшего дня пробежали перед его внутренним взором.
Нет сомнения, он раскрыл заговор. Хотя, правильно сказать, обнаружил. Раскрыл, это когда доподлинно известно – кто во главе, какую цель преследует, имена простых исполнителей…
Вот добраться бы до Хродгейра да вместе с ним пойти к Харальду-конунгу… Уж они бы разобрались. Вывели бы на чистую воду и Модольва Белоголового, и отца Бернара, и неизвестного рыцаря. Как там его? Эдгар Эдвардссон? Еще один претендент на корону Англии?
Раздавшийся неподалеку звук рыдания заставил сердце Вратко обмереть.
Это еще что?
Кто может плакать на речном берегу среди ночи?
Да еще так громко, в полный голос.
Какая-то женщина оплакивает погибшего при Гейт-Фулфорде мужа?
Но почему ночью? Почему одна, вдалеке от людей?
Невидимая плакальщица снова закричала. Гораздо ближе. От этого ли или оттого, что клокочущие рыдания прозвучали особенно горестно, Вратко стало страшно. Нет, не может человеческое горло издавать такие звуки.
Может, ночная птица или зверь?
Мяуканье кошки иногда бывает похожим на плач младенца. Но насколько же огромна должна быть кошка, чтобы орать вот так?
Еще острее, чем прежде, парень осознал свою беспомощность. Ведь он не сумеет отбиться даже от лисы, не говоря уже о волке, медведе или неизвестной великанской кошке. Вот так сожрут среди ночи и не спросят, как зовут. Обидно…
Третий крик донесся едва ли не с пяти шагов. В нем звенели страдание, боль и горе.
Нет, ни зверь, ни птица так убиваться не могут.
Ценой невероятных усилий, чудом не потеряв сознание, Вратко повернул голову.
На бугорке, залитом светом луны и звезд, стояла женщина в белом, бесформенном одеянии. Вроде бы рубаха, но и не рубаха. Плащ и в то же время не плащ… Длинные седые волосы разметались по плечам, груди. Нависали на лоб и глаза, скрывая лицо плакальщицы.
Непослушными губами новгородец попытался поздороваться, хотя понимал, что его пожелание будет выглядеть по меньшей мере глупо. Сиплый шепот, похоже, не услышал никто, кроме него самого.
Однако женщина покачнулась, словно береза на ветру, подняла руки к небу. Широкие рукава упали, открывая костлявые, подобные высохшим ветвям, предплечья. Но Вратко бросились в глаза не худоба плакальщицы, а ее скрюченные пальцы, каждый из которых венчал длинный, изогнутый, словно серп, ноготь.
Парень похолодел.
Нечисть.
Точно нечисть.
Он не помнил, чтобы о подобном создании рассказывали ему Сигурд или Хродгейр, Мария или Рианна, но от этого легче не становилось.
Сейчас с ним можно делать все, что душеньке угодно. Хотя у плакальщицы – так для себя назвал Вратко когтистую тварь – души-то и нет, скорее всего. Может сырым его жрать, может поджарить, если захочет. Как Баба-яга жарит детишек, заблудившихся в лесу и на свою беду вышедших к ее избушке на куриных ногах.
Нечисть заклокотала горлом и сделала почти незаметный шаг. Будто перетекла с места на место, но оказалась гораздо ближе. Тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба.
Два огромных круглых глаза горели зеленым огнем. Совсем по-волчьи. Отличие было только в узком вертикальном зрачке.
Словен горячечно соображал, кому молиться. Перуну или Иисусу? Кто быстрее поможет? До громовержца, брата солнца и огня, далеко – сколько верст отмерять до русской земли надобно? Зато он вроде как понадежнее кажется. Иисус Христос – Бог добрый и всепрощающий. Он, может, и воздаст за мученическую смерть, примет в райские кущи, только Вратко не хотелось помирать. Ой, как не хотелось… Если плакальщица его загрызет, кто расскажет конунгу о предательстве, зреющем в самой середке его войска?
Мысли метались, словно муравьи в растревоженном муравейнике.
Попытаться произнести вису, как тогда, с накилеви? Почему-то ни единого слова не приходило на ум. Виной тому, скорее всего, всепоглощающий ужас, которому Вратко не мог противостоять, как ни старался.