Страница:
– Кто хочет драться на поединке за правду Вратко из Гардарики?
– Я! Нет, я! – почти одновременно выкрикнули Олаф и Асмунд. Посмотрели друг на друга, набычились.
– Я буду драться на божьем суде! – звучно произнес Хродгейр. – Слышали, вы, оба!
Викинги обернулись к предводителю. На их лицах, обрамленных у одного рыжей, а у второго цвета спелой пшеницы бородами, застыли по-детски обиженные гримасы. Отняли у малышей любимую игрушку, и все тут…
– Что скажешь ты, Подарок Ньёрда? – спросил Харальд.
– Не знаю… – промямлил Вратко, ощущая, что сам себе готов дать затрещину. Это ж надо! Влез, не спросясь, а теперь из-за него могут убить человека. Причем человека, спасшего словену жизнь. Олаф и Асмунд, конечно, выглядят крепче Черного Скальда – и выше, и в плечах шире, и ладони, что караваи хлеба, но ведь и Хродгейр не зря стал вождем? Наверное, не только за острый язык и мастерство в сочинении вис? Однако решить, кого из троих отправить на поединок, Вратко не мог. Не поворачивался язык.
– Мой конунг. – Скальд прервал затянувшееся молчание. – Этот молодой русич мало знаком с нашими обычаями. Я прошу о праве участвовать в божьем суде для себя, ибо я главный свидетель его правоты. Я свидетельствовал перед конунгом. Позволь мне свидетельствовать и перед Богом.
– Это разумно, – поддержал его ярл Торфинн. – Это справедливо.
– Хорошо, – согласился Харальд. – Пусть будет так. Распорядись, чтобы подготовили место для поединка.
Сказав это, норвежский правитель встал и направился в дружинный дом, давая понять, что всем пора расходиться.
Божий суд назначили на рассвете. Доброе время, хорошее время. Каким бы богам ни молились люди, а начало нового дня почитают все. Поднявшееся над окоемом солнце, податель жизни, не допустит несправедливости. Черное колдовство потеряет силу под его лучами. И людям лучше приступать к бою, посвященному богам, утром, с чистым сердцем и ясными помыслами.
Хродгейр, как и Модольв, остался на подворье ярловой усадьбы. Им предстояло провести ночь в посте и молитвах.
Дружинники Хродгейра, возвращаясь к «Слейпниру», бурно обсуждали предстоящий бой. Олаф и Асмунд быстро забыли обиду и теперь предрекали скорое поражение Модольву. Гуннар качал головой и теребил бороду.
– Конечно, Хродгейр боец каких поискать, – задумчиво произнес Сигурд, шагая рядом с Вратко. – Немного есть мечников, равных ему, от Халаголанда до Вике. Но и Модольв не так прост. Разное про него рассказывают…
– Между Хродгейром и Модольвом как-то вышел спор, – отрывисто бросил кормщик. – Они не смогли решить его. Все шло к хольмгангу, но… Дело было перед войной с Данией. Черный Скальд не желал нарушать королевский приказ, запрещающий поединки. Он – вождь, а не берсерк. Модольв Кетильсон тоже не стал настаивать, но, поговаривают, у него были свои резоны отказаться от боя. Теперь они оба могут решить сразу два спора – ваш с монахом, нынешний, и свой, старый.
– А из-за чего они поссорились? – спросил Вратко, просто чтобы что-то сказать.
– Зачем мне выдавать чужие тайны? – тряхнул бородой Гуннар. – Спросишь его сам. После. Если Хродгейр сочтет нужным, то ответит.
Они вернулись на стоянку. Норвежцы до поздней ночи жгли костры, шутили и пели песни. Новгородцу же кусок не лез в горло, не говоря уже о веселье. Видя его состояние духа, старый Сигурд хлопнул парня по плечу:
– У нас не принято горевать по еще живым. Удача – девка капризная. Печалью ее не приманить. Вот парни и стараются. А ты, если хочешь, можешь помолиться.
– Кому? – вздохнул Вратко.
– А кому хочешь. Можешь Белому Богу, распятому далеко на юге, а можешь своим богам, которых раньше чтили в Гардарике, – Перуну, Даждьбогу…
– Белым Богом ты называешь Иисуса Христа?
– Да. Так его зовут у нас, на севере.
– Боюсь, его уши будут прислушиваться к молитвам Бернара, – вздохнул словен. – Вряд ли он сумеет выслушать двоих.
– Как знаешь, – не нашел что возразить Сигурд. – Может, ты и прав. Я собирался просить помощи у Отца Битв и у Грозы Турсов. [46]Я – человек старый. И привычки у меня тоже старые. Не всем норвежцам понравилось, что Олаф Толстый поприводил к нам жрецов Белого Бога.
Вратко решил последовать совету. Улегся на пригорке, накрылся меховым одеялом – ночи на Оркнеях, несмотря на лето, стояли прохладные – и принялся молиться. Неторопливо и обстоятельно. Попросил помощи у Иисуса Христа. Почему бы и нет? Христианский бог милостив и справедлив. Он не допустит непотребства и накажет виноватого, пускай даже этот виноватый – один из его многочисленных слуг. Потом он помолился Перуну, богу воинов и дружинников, защитников семейного очага и родной земли. После вспомнил и Тора. Бог, скачущий по небосклону в колеснице, запряженной козлами, любит честных бойцов, поскольку сам, не задумываясь, мчится наказывать воров, убийц и клятвопреступников. В конце концов парень заснул. Ему не снилось ничего, но несколько раз новгородец просыпался с бешено колотящимся сердцем. Что же принесет завтрашний день?
Наутро на каменистой осыпи, полого уходящей в море, собралась огромная толпа.
О грядущем божьем суде прознали все, прибывшие под знамена Харальда Сурового. Даже те, чьи дреки отдыхали на берегу в двух-трех верстах.
Под строгим надзором ярла Торфинна очертили круг саженей десять в поперечнике. Если бы дело было в Норвегии, то границу круга постарались бы выложить ореховыми прутьями, но здесь, на Оркнейских островах, деревья и кустарник – большущая редкость. Поэтому круг обводили молотом, позаимствованным в кузнице, что стояла на отшибе за усадьбой местного правителя. Во-первых, молотом куют добрую сталь – и оружие для воинов, и для мастерового люда орудия. Уважение к железу освящено вековой традицией. Без золота человек обойдется, а без железа – нет. Во-вторых, молот – оружие аса Тора, которого и норвежцы, и датчане, и исландцы продолжали уважать и почитать, несмотря на старания христианских священников. Верно говорил Сигурд, Иисус Христос, Белый Бог, конечно, силен, если ему столько стран и народов поклоняются, но он далеко. А асы и ваны где-то здесь, неподалеку. Может, в соседнем фьорде отдыхают, а может быть, в ближнем лесочке судят-рядят, как бы им извести племя вероломных турсов?
Ярл с Бирсея замер по одну сторону от священного круга, а назначенные им помощники – ярл Гудбранд из Согнефьорда, ярл Сигни из Вике и ярл Магнус из Годорда, что в Исландии, – встали по трем другим сторонам. Ждали только конунга.
Черный Скальд застыл, подставив щеки несмелым солнечным лучам. У его ног лежали щит и меч. Полуприкрытые веки делали Хродгейра похожим на сторожевого пса, отдыхающего на крыльце, – вроде бы и спит, но все примечает и никого чужого не пропустит. Напротив него хевдинг Модольв улыбался невесть чему в белые усы, потирая крепкие ладони. Поединщики не надели ни кольчужных рубах, ни кожаных курток, обшитых пластинками железа или бронзы. Божий суд есть божий суд, как объяснил Сигурд. Тем паче предстоял бой до первой крови, не до смерти.
Вратко с замиранием сердца ждал начала поединка. Пальцы его помимо воли гладили деревянные ножны. Утром, отправляясь на берег, Хродгейр подарил новгородцу настоящий боевой нож. «На удачу, – сказал скальд. – Верю, она не изменит нам». Впервые в жизни молодой словен понял, что хочет научиться драться. С оружием и просто голыми руками. Не так, как дрались мальчишки на их конце Новгорода, а как дерутся решительные и безжалостные воины. Мужчина должен уметь постоять за себя. Пусть он всего-навсего купеческий сын и княжим дружинником ему не стать никогда. Но уметь защитить себя, свою семью, своих друзей, свою землю должен каждый…
Толпа заволновалась и расступилась.
Появился Харальд Суровый в окружении ближних хирдманов – как на подбор широкоплечих и высоких, неторопливых и спокойных. С ним вместе прибыли епископ с кучкой священнослужителей, среди которых выделялся отец Бернар, несколько ярлов из Исландии и Норвегии, скальд Халли Челнок и… Вратко не поверил своим глазам… Мария Харальдовна или, как уважительно именовали северяне своих жен и дочерей, Мария Харальдсдоттир. Вот уж, по мнению Вратко, нечего было девушке делать на поединке. Впрочем, если родной отец дозволяет, то кому запрещать?
Конунг встал спиной к восходу, так, чтобы солнце не слепило глаза, скрестил руки на груди – видно, это его излюбленная поза, – сказал негромко:
– Хорошее утро для схватки. Господь наш, похоже, благосклонен к кому-то из бойцов.
Епископ немедленно перекрестился и забормотал: «Pater noster, qui es in caelis…» [47]
– Перед началом, – продолжал Харальд, – скажи-ка нам, Халли, что-нибудь не скучное.
Исландский скальд, еще более опухший, чем вчера – или пил до утра и не выспался? – почесал кустистую бороду, откашлялся, одернул грязную куртку. Хорошо, хоть сморкаться не стал, как давеча.
– Если ты, Харальд-конунг, желаешь услышать вису, вдохновляющую бойцов, то вряд ли твое желание осуществится… Но вису я все-таки скажу. Красивое сегодня утро. Небо синее, как глаза Фрейи, бойцы опытные и умелые, один другому под стать, мечи у них добрые, из хорошей стали, лучшими кузнецами сработанные. И все бы хорошо, да только мне не в радость следить за ратным поединком. Ибо…
– Ты подобен йотуну из Муспелльсхейма! – воскликнул конунг, качая головой. – Тому, кто ел наперегонки с Локи и обыграл Отца Лжи!
– Разве я многого прошу? – потупил взор скальд. – Жареный поросенок, бочонок пива, вдосталь хлеба…
– Клянусь моим мечом, – нахмурил брови Харальд. – Сегодня ты скажешь еще одну вису. И посвятишь ее жареной свинье, которую подадут к столу. [48]Но берегись, если мне не понравится! Я прикажу тебя загнать в воду и не пускать на берег, пока твоя задница не обрастет травой, как днище купеческого кнарра.
Халли притворно вздохнул.
– Будет тебе виса, Харальд. Я слишком дорожу своей задницей. Люблю ее и берегу. Держу в холе, как самый быстроходный дреки.
– Поглядим.
Конунг отвернулся от дурачащегося скальда. Он его больше не интересовал.
– Во имя Господа нашего, начинайте!
Поединщики вступили в круг.
Оба двигались с грацией диких зверей. Хищники, смертельно опасные не только для добычи, но и для таких же, как они сами.
Сходились без спешки, без суеты. Оценивали друг друга внимательным взглядом.
Никто не спешил начинать бой.
И правда, к чему спешка?
Зрители молчали. Вратко, тот вообще боялся дышать, чтобы ненароком не закашляться и не отвлечь Хродгейра. Даже чайки вроде бы прекратили бестолково носиться над бугрящейся волнами поверхностью моря и орать на своем, чаячьем языке.
Гнетущая тишина накрыла побережье.
Так бывает перед грозой. Звери, птицы чувствуют приближение непогоды и замирают в ожидании бури.
И она грянула.
Модольв ударил первым. Сверху наискось, справа налево.
Хродгейр не дрогнул. Поймал клинок хевдинга на край щита, отклонил в сторону. Ударил сам. По-над землей, по ногам.
Светловолосый отпрянул, рубанул еще раз в голову. Не похоже было, что он желает биться до первой крови. Скальд поймал чужой меч на крестовину, толкнул от себя. Упреждая попытку Модольва стать затылком к солнцу, пошел вправо приставным шагом.
Они обменялись еще несколькими ударами. Без особого успеха.
Клинок Кетильсона сколол длинную щепу со щита Хродгейра. Скальд же достал рукав соперника.
Толпа ахнула, одновременно выдохнув – не один словен, оказывается, затаил дыхание, но Модольв, отскочив, высоко поднял руку, выставляя ее на всеобщее обозрение. Остро отточенная сталь ровнехонько разрезала небеленое полотно, но не тронула плоти.
Сигурд крякнул, а Гуннар пробормотал сквозь зубы длинное ругательство.
Вновь бойцы закружили по светлым камням, стараясь поймать друг друга на оплошности. Мечи то звенели, сталкиваясь, то вязко ухали, ударяя в щиты. Вратко заметил мокрое пятно, расплывающееся у Хродгейра между лопаток, но двигался скальд легко, не выказывая признаков усталости. Хевдинг не отставал от него.
Ни один из поединщиков не надеялся на одну только грубую силу. Оба полагались скорее на ловкость и выносливость, но тяжелые удары Модольва все же нанесли большой урон щиту Черного Скальда. Еще немного, и развалится на полешки, которыми хорошо очаг растапливать, но уж никак не защищаться в бою.
Еще один удар Хродгейра зацепил штанину светловолосого хевдинга.
Вратко привстал на цыпочки и вытянул шею, выглядывая – не проступит ли кровавое пятно? Нет, видно, хорошо молился отец Бернар за своего поручителя. И в этот раз сталь не соприкоснулась с кожей.
А тем временем Кетильсон толкнул противника щитом. От души толкнул, целя окрайком в подбородок.
Зрители недовольно загудели.
Ярл Торфинн поморщился.
– Что это они? – повернулся Вратко к Сигурду.
– Нехорошо, не по правилам, – скривился старик, будто сплюнуть хотел.
– Что ж не остановят?
– Они в кругу. Вольны делать все, что захотят, – объяснил викинг. – Хотя того, кто выиграет нечестно, будут мало после уважать. Да видно, Белоголового это мало заботит.
Модольв дважды попытался рубануть Хродгейра по ногам, а потом снова ударил щитом. Только скальд на этот раз оказался готов к подлости. Подтолкнул иссеченный щит хевдинга снизу, да так, что тот на мгновение заслонил хозяину лицо. И, прежде чем тот успел отскочить, косо полоснул поперек живота.
– Вышло! – не своим голосом заорал Олаф, изо всех сил хлопая Асмунда по плечу.
Конечно, в битве, где сходятся дружина на дружину и войско на войско, Кетильсон только рассмеялся бы в лицо врагу и продолжил бой, а может, даже и победил бы – в жизни всякое бывает, – но стремительно покрасневший разрез на рубахе не оставил места для сомнений.
– Победа за Хродгейром Черным Скальдом! – провозгласил ярл Торфинн, и его голос, привыкший перекрывать грозу и рев волн, услыхали все, даже те, кому не хватило места в первых рядах, кто едва ли не подпрыгивал в тщетной попытке рассмотреть священный круг и поединщиков.
Белоголовый понуро отвернулся, чертя мечом дорожку по гальке. На его лице смешались ненависть и разочарование.
Скальд улыбнулся, ощерив крепкие зубы. Поднял клинок, устремив его закругленный конец к солнцу. Грудь викинга вздымалась высоко, но ровно.
Все взгляды устремились на Харальда.
Вот сейчас он объявит подтвержденное божьим судом решение.
«И пусть кто-то попробует тогда…» – подумал Вратко.
Конунг набрал в грудь воздуха, открыл рот…
Мария Харальдовна вскрикнула подраненной птицей, закатывая глаза:
– Кровь! Вижу кровь и воронов! Много!
Она запрокинула голову, выгибаясь так, будто кто-то невидимый схватил девицу за косу, упираясь коленом меж лопаток. Из горла королевны вырывался уже не крик, а хрип, преходящий в стон.
Хирдманы правителя на мгновение растерялись, а когда кинулись на помощь, то опоздали – Харальд подхватил падающую навзничь дочь, бережно уложил на каменную крошку.
Воины и челядь качнулись было к ним, но грозный рык седого ярла с багровым шрамом на щеке: «Прочь, недоумки!» – заставил любопытных отшатнуться.
– Расходитесь! Ну же! – подоспел на помощь конунгу и ярл Торфинн.
Хирдманы пришли наконец в себя и, развернувшись к толпе лицом, дружно потеснили ее, образовывая свободный круг шагов шесть-семь в поперечнике.
Вратко не помнил, как оказался рядом с Хродгейром. Ни одному из викингов не пришло в голову ступить внутрь священного круга даже теперь, когда бой окончился, но словен плохо знал здешние обычаи и был к тому же сыном купца, а не воина.
Мария глухо стонала, выгибаясь на земле. Ее затылок лежал на заботливо подставленной ладони отца, но каблучки сапожек чертили глубокие борозды в щебне. По телу королевны волнами пробегали судороги, рот беззвучно открывался. Она будто бы вела с кем-то спор: умоляла и грозила, отвечала и задавала вопросы.
– Сейдр, [49] – прошептал Черный Скальд, думая, что его никто не слышит. – Я видел подобное раз в жизни…
– Что такое сейдр? – немедленно дернул скальда за рукав Вратко.
– Волшебство! Она прорицает… – ответил Хродгейр. И вдруг невесть с чего разозлился. – Ты зачем здесь? А ну пошел…
– Не пойду! – уперся новгородец. – Вдруг помощь…
– Какая помощь?! Много возомнил… – Воин замолк под бешено-злым взглядом Харальда.
Епископ Торольв протолкался через строй хирдманов – остальных монахов не пропустили – и приблизился к конунгу, опустился на колени, пытаясь прижать к губам Марии серебряный крестик. Она не сопротивлялась, но крупная дрожь, сотрясавшая тело королевны, мешала священнику осуществить благой замысел. Тогда отчаявшийся епископ возвел очи к небу и забормотал молитву.
Вратко упрямо повторил:
– Я хочу помочь!
– А я тебе говорю: убирайся, пока цел! – чуть громче, чем следовало, приказал Хродгейр. – Не лезь конунгу под руку!
Словен запоздало испугался, посунулся назад, стараясь скрыться за широкими плечами Черного Скальда.
Но Харальд уже смотрел на него. Смотрел в упор, но казалось, что видит душу насквозь. Стальной взор правителя лишал воли, сковывал руки и ноги. Парень замер, забыв завершить начатое движение.
– Подойди сюда, скальд!
Хродгейр и Вратко шагнули вперед одновременно. Переглянулись недоуменно. Кого из них звал владыка?
– Оба! – хрипло рявкнул конунг. – Если можете что-то сделать, делайте!
Черный Скальд растерянно замялся, переступая с ноги на ногу. Словену, напротив, точно под зад коленом кто-то дал. Он кинулся на зов, падая на колени, и последние пару шагов проехался по щебню, разодрав в клочья добрые порты и свезя кожу до крови.
Без всякой почтительности парень оттеснил Бирсейского епископа, сжал пальцами виски Марии Харальдовны, касаясь мозолистой, как у матерого викинга, ладони конунга. Зашептал, запинаясь от волнения:
Одно томительное мгновение сменялось другим.
Сердце колотилось в груди, словно родное новгородское било, сзывающее честной люд на вече.
Мария выдохнула и обмякла. Тут же задышала размеренно, хотя и тяжело, будто бегом на гору взобралась. Судороги больше не терзали ее, сомкнулись посиневшие губы.
– Ты сотворил чудо, скальд из Гардарики… – еще не веря в случившееся, проговорил Харальд.
– Ave, Maria, gratia plena… [50] – затянул епископ, истово крестясь.
Веки королевны дрогнули, поднялись. В них плескался ужас, подобный ревущему шторму в датских проливах.
– Я видела… – прошептала она. – Видела…
– Что ты видела? – понизив голос, наклонился к ней Харальд.
– Беда грядет… – Девушка попыталась сесть, но не сумела даже поднять головы.
Конунг подхватил ее и усадил, с трогательной нежностью поддерживая за плечи.
Священник продолжал молитву:
– …Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatуribus, nunc et in hora mortis nostrae… [51]
– Беда грядет… – повторила Харальдовна.
– Что за беда?
Мария покачала головой:
– Вели всех отослать.
«Вот истинная дочь конунга! – подумал Вратко. – Все правильно. Лишние уши ни к чему. А то потом слухи пойдут, кто-нибудь наврет с три короба, кто-то попросту перепутает»…
Словен поднялся, зашипев сквозь зубы от боли в содранных до мяса коленках.
– Все слышали? – поднял голову Харальд.
– Расходитесь! Расходитесь! – перекрывая гул толпы, радующейся чудесному исцелению королевны, закричали ярлы и хирдманы.
Черный Скальд кивнул новгородцу – пошли, дескать, со мной, перемолвиться надо.
– Эти двое пусть останутся, – внезапно проговорила Мария.
– Это еще что за… – нахмурился конунг.
– Так нужно, – ничего не пояснив, отчеканила девица. И голос вроде бы слабый после перенесенной напасти, а поди ты, поспорь.
Даже конунг, прозванный Суровым, не решился возразить. Махнул рукой Хродгейру и Вратко – оставайтесь.
Глава 11
– Я! Нет, я! – почти одновременно выкрикнули Олаф и Асмунд. Посмотрели друг на друга, набычились.
– Я буду драться на божьем суде! – звучно произнес Хродгейр. – Слышали, вы, оба!
Викинги обернулись к предводителю. На их лицах, обрамленных у одного рыжей, а у второго цвета спелой пшеницы бородами, застыли по-детски обиженные гримасы. Отняли у малышей любимую игрушку, и все тут…
– Что скажешь ты, Подарок Ньёрда? – спросил Харальд.
– Не знаю… – промямлил Вратко, ощущая, что сам себе готов дать затрещину. Это ж надо! Влез, не спросясь, а теперь из-за него могут убить человека. Причем человека, спасшего словену жизнь. Олаф и Асмунд, конечно, выглядят крепче Черного Скальда – и выше, и в плечах шире, и ладони, что караваи хлеба, но ведь и Хродгейр не зря стал вождем? Наверное, не только за острый язык и мастерство в сочинении вис? Однако решить, кого из троих отправить на поединок, Вратко не мог. Не поворачивался язык.
– Мой конунг. – Скальд прервал затянувшееся молчание. – Этот молодой русич мало знаком с нашими обычаями. Я прошу о праве участвовать в божьем суде для себя, ибо я главный свидетель его правоты. Я свидетельствовал перед конунгом. Позволь мне свидетельствовать и перед Богом.
– Это разумно, – поддержал его ярл Торфинн. – Это справедливо.
– Хорошо, – согласился Харальд. – Пусть будет так. Распорядись, чтобы подготовили место для поединка.
Сказав это, норвежский правитель встал и направился в дружинный дом, давая понять, что всем пора расходиться.
Божий суд назначили на рассвете. Доброе время, хорошее время. Каким бы богам ни молились люди, а начало нового дня почитают все. Поднявшееся над окоемом солнце, податель жизни, не допустит несправедливости. Черное колдовство потеряет силу под его лучами. И людям лучше приступать к бою, посвященному богам, утром, с чистым сердцем и ясными помыслами.
Хродгейр, как и Модольв, остался на подворье ярловой усадьбы. Им предстояло провести ночь в посте и молитвах.
Дружинники Хродгейра, возвращаясь к «Слейпниру», бурно обсуждали предстоящий бой. Олаф и Асмунд быстро забыли обиду и теперь предрекали скорое поражение Модольву. Гуннар качал головой и теребил бороду.
– Конечно, Хродгейр боец каких поискать, – задумчиво произнес Сигурд, шагая рядом с Вратко. – Немного есть мечников, равных ему, от Халаголанда до Вике. Но и Модольв не так прост. Разное про него рассказывают…
– Между Хродгейром и Модольвом как-то вышел спор, – отрывисто бросил кормщик. – Они не смогли решить его. Все шло к хольмгангу, но… Дело было перед войной с Данией. Черный Скальд не желал нарушать королевский приказ, запрещающий поединки. Он – вождь, а не берсерк. Модольв Кетильсон тоже не стал настаивать, но, поговаривают, у него были свои резоны отказаться от боя. Теперь они оба могут решить сразу два спора – ваш с монахом, нынешний, и свой, старый.
– А из-за чего они поссорились? – спросил Вратко, просто чтобы что-то сказать.
– Зачем мне выдавать чужие тайны? – тряхнул бородой Гуннар. – Спросишь его сам. После. Если Хродгейр сочтет нужным, то ответит.
Они вернулись на стоянку. Норвежцы до поздней ночи жгли костры, шутили и пели песни. Новгородцу же кусок не лез в горло, не говоря уже о веселье. Видя его состояние духа, старый Сигурд хлопнул парня по плечу:
– У нас не принято горевать по еще живым. Удача – девка капризная. Печалью ее не приманить. Вот парни и стараются. А ты, если хочешь, можешь помолиться.
– Кому? – вздохнул Вратко.
– А кому хочешь. Можешь Белому Богу, распятому далеко на юге, а можешь своим богам, которых раньше чтили в Гардарике, – Перуну, Даждьбогу…
– Белым Богом ты называешь Иисуса Христа?
– Да. Так его зовут у нас, на севере.
– Боюсь, его уши будут прислушиваться к молитвам Бернара, – вздохнул словен. – Вряд ли он сумеет выслушать двоих.
– Как знаешь, – не нашел что возразить Сигурд. – Может, ты и прав. Я собирался просить помощи у Отца Битв и у Грозы Турсов. [46]Я – человек старый. И привычки у меня тоже старые. Не всем норвежцам понравилось, что Олаф Толстый поприводил к нам жрецов Белого Бога.
Вратко решил последовать совету. Улегся на пригорке, накрылся меховым одеялом – ночи на Оркнеях, несмотря на лето, стояли прохладные – и принялся молиться. Неторопливо и обстоятельно. Попросил помощи у Иисуса Христа. Почему бы и нет? Христианский бог милостив и справедлив. Он не допустит непотребства и накажет виноватого, пускай даже этот виноватый – один из его многочисленных слуг. Потом он помолился Перуну, богу воинов и дружинников, защитников семейного очага и родной земли. После вспомнил и Тора. Бог, скачущий по небосклону в колеснице, запряженной козлами, любит честных бойцов, поскольку сам, не задумываясь, мчится наказывать воров, убийц и клятвопреступников. В конце концов парень заснул. Ему не снилось ничего, но несколько раз новгородец просыпался с бешено колотящимся сердцем. Что же принесет завтрашний день?
Наутро на каменистой осыпи, полого уходящей в море, собралась огромная толпа.
О грядущем божьем суде прознали все, прибывшие под знамена Харальда Сурового. Даже те, чьи дреки отдыхали на берегу в двух-трех верстах.
Под строгим надзором ярла Торфинна очертили круг саженей десять в поперечнике. Если бы дело было в Норвегии, то границу круга постарались бы выложить ореховыми прутьями, но здесь, на Оркнейских островах, деревья и кустарник – большущая редкость. Поэтому круг обводили молотом, позаимствованным в кузнице, что стояла на отшибе за усадьбой местного правителя. Во-первых, молотом куют добрую сталь – и оружие для воинов, и для мастерового люда орудия. Уважение к железу освящено вековой традицией. Без золота человек обойдется, а без железа – нет. Во-вторых, молот – оружие аса Тора, которого и норвежцы, и датчане, и исландцы продолжали уважать и почитать, несмотря на старания христианских священников. Верно говорил Сигурд, Иисус Христос, Белый Бог, конечно, силен, если ему столько стран и народов поклоняются, но он далеко. А асы и ваны где-то здесь, неподалеку. Может, в соседнем фьорде отдыхают, а может быть, в ближнем лесочке судят-рядят, как бы им извести племя вероломных турсов?
Ярл с Бирсея замер по одну сторону от священного круга, а назначенные им помощники – ярл Гудбранд из Согнефьорда, ярл Сигни из Вике и ярл Магнус из Годорда, что в Исландии, – встали по трем другим сторонам. Ждали только конунга.
Черный Скальд застыл, подставив щеки несмелым солнечным лучам. У его ног лежали щит и меч. Полуприкрытые веки делали Хродгейра похожим на сторожевого пса, отдыхающего на крыльце, – вроде бы и спит, но все примечает и никого чужого не пропустит. Напротив него хевдинг Модольв улыбался невесть чему в белые усы, потирая крепкие ладони. Поединщики не надели ни кольчужных рубах, ни кожаных курток, обшитых пластинками железа или бронзы. Божий суд есть божий суд, как объяснил Сигурд. Тем паче предстоял бой до первой крови, не до смерти.
Вратко с замиранием сердца ждал начала поединка. Пальцы его помимо воли гладили деревянные ножны. Утром, отправляясь на берег, Хродгейр подарил новгородцу настоящий боевой нож. «На удачу, – сказал скальд. – Верю, она не изменит нам». Впервые в жизни молодой словен понял, что хочет научиться драться. С оружием и просто голыми руками. Не так, как дрались мальчишки на их конце Новгорода, а как дерутся решительные и безжалостные воины. Мужчина должен уметь постоять за себя. Пусть он всего-навсего купеческий сын и княжим дружинником ему не стать никогда. Но уметь защитить себя, свою семью, своих друзей, свою землю должен каждый…
Толпа заволновалась и расступилась.
Появился Харальд Суровый в окружении ближних хирдманов – как на подбор широкоплечих и высоких, неторопливых и спокойных. С ним вместе прибыли епископ с кучкой священнослужителей, среди которых выделялся отец Бернар, несколько ярлов из Исландии и Норвегии, скальд Халли Челнок и… Вратко не поверил своим глазам… Мария Харальдовна или, как уважительно именовали северяне своих жен и дочерей, Мария Харальдсдоттир. Вот уж, по мнению Вратко, нечего было девушке делать на поединке. Впрочем, если родной отец дозволяет, то кому запрещать?
Конунг встал спиной к восходу, так, чтобы солнце не слепило глаза, скрестил руки на груди – видно, это его излюбленная поза, – сказал негромко:
– Хорошее утро для схватки. Господь наш, похоже, благосклонен к кому-то из бойцов.
Епископ немедленно перекрестился и забормотал: «Pater noster, qui es in caelis…» [47]
– Перед началом, – продолжал Харальд, – скажи-ка нам, Халли, что-нибудь не скучное.
Исландский скальд, еще более опухший, чем вчера – или пил до утра и не выспался? – почесал кустистую бороду, откашлялся, одернул грязную куртку. Хорошо, хоть сморкаться не стал, как давеча.
– Если ты, Харальд-конунг, желаешь услышать вису, вдохновляющую бойцов, то вряд ли твое желание осуществится… Но вису я все-таки скажу. Красивое сегодня утро. Небо синее, как глаза Фрейи, бойцы опытные и умелые, один другому под стать, мечи у них добрые, из хорошей стали, лучшими кузнецами сработанные. И все бы хорошо, да только мне не в радость следить за ратным поединком. Ибо…
– Ай да Халли Каша! – выкрикнул кто-то из толпы. – Все не наестся никак!
Лед кольчуги высверкнул
Славно. Вышло весело.
Брашна брани радуют
Брег залива распрею.
Молодцы не голодны,
Солнце идет к полудню.
Мне ж сомненье, праздному.
Манит время трапезы.
– Ты подобен йотуну из Муспелльсхейма! – воскликнул конунг, качая головой. – Тому, кто ел наперегонки с Локи и обыграл Отца Лжи!
– Разве я многого прошу? – потупил взор скальд. – Жареный поросенок, бочонок пива, вдосталь хлеба…
– Клянусь моим мечом, – нахмурил брови Харальд. – Сегодня ты скажешь еще одну вису. И посвятишь ее жареной свинье, которую подадут к столу. [48]Но берегись, если мне не понравится! Я прикажу тебя загнать в воду и не пускать на берег, пока твоя задница не обрастет травой, как днище купеческого кнарра.
Халли притворно вздохнул.
– Будет тебе виса, Харальд. Я слишком дорожу своей задницей. Люблю ее и берегу. Держу в холе, как самый быстроходный дреки.
– Поглядим.
Конунг отвернулся от дурачащегося скальда. Он его больше не интересовал.
– Во имя Господа нашего, начинайте!
Поединщики вступили в круг.
Оба двигались с грацией диких зверей. Хищники, смертельно опасные не только для добычи, но и для таких же, как они сами.
Сходились без спешки, без суеты. Оценивали друг друга внимательным взглядом.
Никто не спешил начинать бой.
И правда, к чему спешка?
Зрители молчали. Вратко, тот вообще боялся дышать, чтобы ненароком не закашляться и не отвлечь Хродгейра. Даже чайки вроде бы прекратили бестолково носиться над бугрящейся волнами поверхностью моря и орать на своем, чаячьем языке.
Гнетущая тишина накрыла побережье.
Так бывает перед грозой. Звери, птицы чувствуют приближение непогоды и замирают в ожидании бури.
И она грянула.
Модольв ударил первым. Сверху наискось, справа налево.
Хродгейр не дрогнул. Поймал клинок хевдинга на край щита, отклонил в сторону. Ударил сам. По-над землей, по ногам.
Светловолосый отпрянул, рубанул еще раз в голову. Не похоже было, что он желает биться до первой крови. Скальд поймал чужой меч на крестовину, толкнул от себя. Упреждая попытку Модольва стать затылком к солнцу, пошел вправо приставным шагом.
Они обменялись еще несколькими ударами. Без особого успеха.
Клинок Кетильсона сколол длинную щепу со щита Хродгейра. Скальд же достал рукав соперника.
Толпа ахнула, одновременно выдохнув – не один словен, оказывается, затаил дыхание, но Модольв, отскочив, высоко поднял руку, выставляя ее на всеобщее обозрение. Остро отточенная сталь ровнехонько разрезала небеленое полотно, но не тронула плоти.
Сигурд крякнул, а Гуннар пробормотал сквозь зубы длинное ругательство.
Вновь бойцы закружили по светлым камням, стараясь поймать друг друга на оплошности. Мечи то звенели, сталкиваясь, то вязко ухали, ударяя в щиты. Вратко заметил мокрое пятно, расплывающееся у Хродгейра между лопаток, но двигался скальд легко, не выказывая признаков усталости. Хевдинг не отставал от него.
Ни один из поединщиков не надеялся на одну только грубую силу. Оба полагались скорее на ловкость и выносливость, но тяжелые удары Модольва все же нанесли большой урон щиту Черного Скальда. Еще немного, и развалится на полешки, которыми хорошо очаг растапливать, но уж никак не защищаться в бою.
Еще один удар Хродгейра зацепил штанину светловолосого хевдинга.
Вратко привстал на цыпочки и вытянул шею, выглядывая – не проступит ли кровавое пятно? Нет, видно, хорошо молился отец Бернар за своего поручителя. И в этот раз сталь не соприкоснулась с кожей.
А тем временем Кетильсон толкнул противника щитом. От души толкнул, целя окрайком в подбородок.
Зрители недовольно загудели.
Ярл Торфинн поморщился.
– Что это они? – повернулся Вратко к Сигурду.
– Нехорошо, не по правилам, – скривился старик, будто сплюнуть хотел.
– Что ж не остановят?
– Они в кругу. Вольны делать все, что захотят, – объяснил викинг. – Хотя того, кто выиграет нечестно, будут мало после уважать. Да видно, Белоголового это мало заботит.
Модольв дважды попытался рубануть Хродгейра по ногам, а потом снова ударил щитом. Только скальд на этот раз оказался готов к подлости. Подтолкнул иссеченный щит хевдинга снизу, да так, что тот на мгновение заслонил хозяину лицо. И, прежде чем тот успел отскочить, косо полоснул поперек живота.
– Вышло! – не своим голосом заорал Олаф, изо всех сил хлопая Асмунда по плечу.
Конечно, в битве, где сходятся дружина на дружину и войско на войско, Кетильсон только рассмеялся бы в лицо врагу и продолжил бой, а может, даже и победил бы – в жизни всякое бывает, – но стремительно покрасневший разрез на рубахе не оставил места для сомнений.
– Победа за Хродгейром Черным Скальдом! – провозгласил ярл Торфинн, и его голос, привыкший перекрывать грозу и рев волн, услыхали все, даже те, кому не хватило места в первых рядах, кто едва ли не подпрыгивал в тщетной попытке рассмотреть священный круг и поединщиков.
Белоголовый понуро отвернулся, чертя мечом дорожку по гальке. На его лице смешались ненависть и разочарование.
Скальд улыбнулся, ощерив крепкие зубы. Поднял клинок, устремив его закругленный конец к солнцу. Грудь викинга вздымалась высоко, но ровно.
Все взгляды устремились на Харальда.
Вот сейчас он объявит подтвержденное божьим судом решение.
«И пусть кто-то попробует тогда…» – подумал Вратко.
Конунг набрал в грудь воздуха, открыл рот…
Мария Харальдовна вскрикнула подраненной птицей, закатывая глаза:
– Кровь! Вижу кровь и воронов! Много!
Она запрокинула голову, выгибаясь так, будто кто-то невидимый схватил девицу за косу, упираясь коленом меж лопаток. Из горла королевны вырывался уже не крик, а хрип, преходящий в стон.
Хирдманы правителя на мгновение растерялись, а когда кинулись на помощь, то опоздали – Харальд подхватил падающую навзничь дочь, бережно уложил на каменную крошку.
Воины и челядь качнулись было к ним, но грозный рык седого ярла с багровым шрамом на щеке: «Прочь, недоумки!» – заставил любопытных отшатнуться.
– Расходитесь! Ну же! – подоспел на помощь конунгу и ярл Торфинн.
Хирдманы пришли наконец в себя и, развернувшись к толпе лицом, дружно потеснили ее, образовывая свободный круг шагов шесть-семь в поперечнике.
Вратко не помнил, как оказался рядом с Хродгейром. Ни одному из викингов не пришло в голову ступить внутрь священного круга даже теперь, когда бой окончился, но словен плохо знал здешние обычаи и был к тому же сыном купца, а не воина.
Мария глухо стонала, выгибаясь на земле. Ее затылок лежал на заботливо подставленной ладони отца, но каблучки сапожек чертили глубокие борозды в щебне. По телу королевны волнами пробегали судороги, рот беззвучно открывался. Она будто бы вела с кем-то спор: умоляла и грозила, отвечала и задавала вопросы.
– Сейдр, [49] – прошептал Черный Скальд, думая, что его никто не слышит. – Я видел подобное раз в жизни…
– Что такое сейдр? – немедленно дернул скальда за рукав Вратко.
– Волшебство! Она прорицает… – ответил Хродгейр. И вдруг невесть с чего разозлился. – Ты зачем здесь? А ну пошел…
– Не пойду! – уперся новгородец. – Вдруг помощь…
– Какая помощь?! Много возомнил… – Воин замолк под бешено-злым взглядом Харальда.
Епископ Торольв протолкался через строй хирдманов – остальных монахов не пропустили – и приблизился к конунгу, опустился на колени, пытаясь прижать к губам Марии серебряный крестик. Она не сопротивлялась, но крупная дрожь, сотрясавшая тело королевны, мешала священнику осуществить благой замысел. Тогда отчаявшийся епископ возвел очи к небу и забормотал молитву.
Вратко упрямо повторил:
– Я хочу помочь!
– А я тебе говорю: убирайся, пока цел! – чуть громче, чем следовало, приказал Хродгейр. – Не лезь конунгу под руку!
Словен запоздало испугался, посунулся назад, стараясь скрыться за широкими плечами Черного Скальда.
Но Харальд уже смотрел на него. Смотрел в упор, но казалось, что видит душу насквозь. Стальной взор правителя лишал воли, сковывал руки и ноги. Парень замер, забыв завершить начатое движение.
– Подойди сюда, скальд!
Хродгейр и Вратко шагнули вперед одновременно. Переглянулись недоуменно. Кого из них звал владыка?
– Оба! – хрипло рявкнул конунг. – Если можете что-то сделать, делайте!
Черный Скальд растерянно замялся, переступая с ноги на ногу. Словену, напротив, точно под зад коленом кто-то дал. Он кинулся на зов, падая на колени, и последние пару шагов проехался по щебню, разодрав в клочья добрые порты и свезя кожу до крови.
Без всякой почтительности парень оттеснил Бирсейского епископа, сжал пальцами виски Марии Харальдовны, касаясь мозолистой, как у матерого викинга, ладони конунга. Зашептал, запинаясь от волнения:
Читая вису, он боялся оторвать взгляд от лица королевны, кожей ощущая разлитую вокруг надежду, густо замешанную на недоверии пополам с досадой. Влез, мол, чужак, неуч, невежа… Епископ и вовсе пульсировал ненавистью, которую сдерживал лишь страх перед конунгом. А то бы он показал, что бывает с творящими волшбу пред светлыми очами церковного иерарха!
Навьи виденья,
Призраки мерзкие,
Черные чары,
Прочь убирайтесь
Тропою тресковой
В северный край,
Черту вечной ночи…
Здесь вы не в радость!
Одно томительное мгновение сменялось другим.
Сердце колотилось в груди, словно родное новгородское било, сзывающее честной люд на вече.
Мария выдохнула и обмякла. Тут же задышала размеренно, хотя и тяжело, будто бегом на гору взобралась. Судороги больше не терзали ее, сомкнулись посиневшие губы.
– Ты сотворил чудо, скальд из Гардарики… – еще не веря в случившееся, проговорил Харальд.
– Ave, Maria, gratia plena… [50] – затянул епископ, истово крестясь.
Веки королевны дрогнули, поднялись. В них плескался ужас, подобный ревущему шторму в датских проливах.
– Я видела… – прошептала она. – Видела…
– Что ты видела? – понизив голос, наклонился к ней Харальд.
– Беда грядет… – Девушка попыталась сесть, но не сумела даже поднять головы.
Конунг подхватил ее и усадил, с трогательной нежностью поддерживая за плечи.
Священник продолжал молитву:
– …Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatуribus, nunc et in hora mortis nostrae… [51]
– Беда грядет… – повторила Харальдовна.
– Что за беда?
Мария покачала головой:
– Вели всех отослать.
«Вот истинная дочь конунга! – подумал Вратко. – Все правильно. Лишние уши ни к чему. А то потом слухи пойдут, кто-нибудь наврет с три короба, кто-то попросту перепутает»…
Словен поднялся, зашипев сквозь зубы от боли в содранных до мяса коленках.
– Все слышали? – поднял голову Харальд.
– Расходитесь! Расходитесь! – перекрывая гул толпы, радующейся чудесному исцелению королевны, закричали ярлы и хирдманы.
Черный Скальд кивнул новгородцу – пошли, дескать, со мной, перемолвиться надо.
– Эти двое пусть останутся, – внезапно проговорила Мария.
– Это еще что за… – нахмурился конунг.
– Так нужно, – ничего не пояснив, отчеканила девица. И голос вроде бы слабый после перенесенной напасти, а поди ты, поспорь.
Даже конунг, прозванный Суровым, не решился возразить. Махнул рукой Хродгейру и Вратко – оставайтесь.
Глава 11
Брогарское кольцо
Медленно, как бы нехотя, воины расходились. Тщательно скрывая обиду, покидали берег ярлы и верные советники норвежского конунга. Хирдманы Харальда отошли шагов на десять и застыли с невозмутимыми лицами. Вот уж в ком нет любопытства. Одно лишь повиновение приказам вождя. Надо будет, так и в огонь сиганут, не раздумывая.
Вскоре подле конунга и королевны остались лишь Вратко с Черным Скальдом, ярл Торфинн с епископом Бирсейским да Халли Каша. Здешнему ярлу Харальд разрешил присутствовать – нет ничего достойного, если гость прогоняет хозяина на его же земле, а церковному владыке никто не решился указывать, что делать. Надо думать, божий человек никогда не помешает, а то и подскажет мудрым советом, если нужда приспеет. А исландского скальда никто вроде бы и не заметил. Умел, если было нужно, становиться невидимым. Вроде бы и есть, а в то же время и нет его.
Харальд-конунг сидел туча тучей, того и гляди молнии из глаз вырвутся, но молчал.
Мария Харальдовна продолжала тяжело дышать и промокала вышитым рукавом испарину, проступившую на лбу. Так бывает, если отступает страх или предельное напряжение сил сменяется покоем.
– Что ты видела, дочь моя? Говори! – вроде бы и ласково, но весьма бесцеремонно поинтересовался епископ Торольв.
Девушка глянула на него с опаской и недоверием.
– Не бойся, говори, – обнадежил ее Бирсейский прелат. – Я – лицо духовное…
– Я не боюсь, – отчеканила Мария и попыталась подняться, но тяжелая отцовская рука удержала ее.
– Сиди. Говори. Мы слушаем. – Каждое слово конунга падало, словно удар меча по вражеским шлемам.
– Я видела… – вздохнула королевна. – Я видела наши корабли, отплывающие с Оркнейских островов, всю рать, несметную силу… Они выходили в открытое море, раздув цветные паруса, но каждый дреки был облеплен во2ронами. Огромными, толстыми воронами. Каждый величиной с орла. Они молча сидели на щитах и на штевнях, на мачтах и на бортах. И не могли взлететь от сытой тяжести. Так, будто бы вдосталь наелись мертвечины на бранном поле…
Епископ перекрестился.
Торфинн покачал головой:
– Возможно, это добрый знак. Корабли – наши. И вороны сыты. Значит, они кормились на трупах наших врагов.
– Нет! – отчаянно замотала головой девушка. – Дурной знак. Я знаю. Я чувствую! Я еще видела.
– Что? – еще сильнее нахмурился – хотя куда уж больше? – Харальд. – Что ты видела?
– Скалу. Огромную серую скалу. Она торчала из моря, словно рука со сжатым кулаком. Нет! Не из моря! Из тумана. Вокруг плескался белесый, стылый туман. Он скрывал подножие скалы, он клубился вокруг нее, напоминая Северное море в самый страшный шторм. Только медленно и вязко ходили волны молочной завесы…
Вратко живо представил себе ту каменную громадину, на которой сидели накилеви, едва не угробившие дружину Лосси-датчанина, да и людей Хродгейра заодно.
– На верхушке скалы сидела женщина, – продолжала Мария. – Высоченная, плечистая, под стать самому сильному викингу. Рукава ее рубахи развевались по ветру. Я не запомнила ее лица. Только глаза, горящие угольями во мраке, и седые космы, торчащие, как щетина вепря. Она смеялась. Она пела. Она махала рукавами…
Ярл Торфинн сжал кулаки. Епископ побледнел и забормотал молитву, часто крестясь. Вратко почувствовал мороз между лопаток.
– Она кричала, тыча пальцем в сторону наших кораблей: «Вот плывет волчья сыть, воронье яство! Никто не вернется обратно! Саксонские мечи и стрелы успокоят вас навеки! Славно же попирует моя свита»…
– Хель… – прошептал Торфинн и умолк под яростным взглядом церковника. Языческих богов и божков Бирсейский епископ на дух не переносил, даже от одного только упоминания впадал в гнев.
– Это сам Искуситель в облике людском! – загремел священник, поднимая крест над головой. – Вот знак свыше! Молитесь, дети мои! Молитесь и кайтесь! Господь Бог наш всесилен и милостив!
– Да помолчи ты хоть чуть-чуть! – зарычал Харальд. Повернулся к дочери. – Продолжай. Что еще видела? Какие знамения?
– После я видела битву кровавую. Гордо вился «Опустошитель земель», [52]но падали воины, его защищавшие. Падали один за другим, щедро напитывая чужую землю горячей кровью. И слышался над полем боя хохот злой великанши. И карканье воронов, спешивших на поживу.
Плечи конунга опускались, словно под непосильным грузом.
– А еще я видела скальдов, громко выкрикивающих стихи. Они вселяли мужество в сердца сражающихся. И «Опустошитель земель» выровнялся, пошел вперед. Щиты викингов ударили в щиты хускарлов графа Гарольда Годвинссона. И началась сеча… Дальше видение сменилось…
Вскоре подле конунга и королевны остались лишь Вратко с Черным Скальдом, ярл Торфинн с епископом Бирсейским да Халли Каша. Здешнему ярлу Харальд разрешил присутствовать – нет ничего достойного, если гость прогоняет хозяина на его же земле, а церковному владыке никто не решился указывать, что делать. Надо думать, божий человек никогда не помешает, а то и подскажет мудрым советом, если нужда приспеет. А исландского скальда никто вроде бы и не заметил. Умел, если было нужно, становиться невидимым. Вроде бы и есть, а в то же время и нет его.
Харальд-конунг сидел туча тучей, того и гляди молнии из глаз вырвутся, но молчал.
Мария Харальдовна продолжала тяжело дышать и промокала вышитым рукавом испарину, проступившую на лбу. Так бывает, если отступает страх или предельное напряжение сил сменяется покоем.
– Что ты видела, дочь моя? Говори! – вроде бы и ласково, но весьма бесцеремонно поинтересовался епископ Торольв.
Девушка глянула на него с опаской и недоверием.
– Не бойся, говори, – обнадежил ее Бирсейский прелат. – Я – лицо духовное…
– Я не боюсь, – отчеканила Мария и попыталась подняться, но тяжелая отцовская рука удержала ее.
– Сиди. Говори. Мы слушаем. – Каждое слово конунга падало, словно удар меча по вражеским шлемам.
– Я видела… – вздохнула королевна. – Я видела наши корабли, отплывающие с Оркнейских островов, всю рать, несметную силу… Они выходили в открытое море, раздув цветные паруса, но каждый дреки был облеплен во2ронами. Огромными, толстыми воронами. Каждый величиной с орла. Они молча сидели на щитах и на штевнях, на мачтах и на бортах. И не могли взлететь от сытой тяжести. Так, будто бы вдосталь наелись мертвечины на бранном поле…
Епископ перекрестился.
Торфинн покачал головой:
– Возможно, это добрый знак. Корабли – наши. И вороны сыты. Значит, они кормились на трупах наших врагов.
– Нет! – отчаянно замотала головой девушка. – Дурной знак. Я знаю. Я чувствую! Я еще видела.
– Что? – еще сильнее нахмурился – хотя куда уж больше? – Харальд. – Что ты видела?
– Скалу. Огромную серую скалу. Она торчала из моря, словно рука со сжатым кулаком. Нет! Не из моря! Из тумана. Вокруг плескался белесый, стылый туман. Он скрывал подножие скалы, он клубился вокруг нее, напоминая Северное море в самый страшный шторм. Только медленно и вязко ходили волны молочной завесы…
Вратко живо представил себе ту каменную громадину, на которой сидели накилеви, едва не угробившие дружину Лосси-датчанина, да и людей Хродгейра заодно.
– На верхушке скалы сидела женщина, – продолжала Мария. – Высоченная, плечистая, под стать самому сильному викингу. Рукава ее рубахи развевались по ветру. Я не запомнила ее лица. Только глаза, горящие угольями во мраке, и седые космы, торчащие, как щетина вепря. Она смеялась. Она пела. Она махала рукавами…
Ярл Торфинн сжал кулаки. Епископ побледнел и забормотал молитву, часто крестясь. Вратко почувствовал мороз между лопаток.
– Она кричала, тыча пальцем в сторону наших кораблей: «Вот плывет волчья сыть, воронье яство! Никто не вернется обратно! Саксонские мечи и стрелы успокоят вас навеки! Славно же попирует моя свита»…
– Хель… – прошептал Торфинн и умолк под яростным взглядом церковника. Языческих богов и божков Бирсейский епископ на дух не переносил, даже от одного только упоминания впадал в гнев.
– Это сам Искуситель в облике людском! – загремел священник, поднимая крест над головой. – Вот знак свыше! Молитесь, дети мои! Молитесь и кайтесь! Господь Бог наш всесилен и милостив!
– Да помолчи ты хоть чуть-чуть! – зарычал Харальд. Повернулся к дочери. – Продолжай. Что еще видела? Какие знамения?
– После я видела битву кровавую. Гордо вился «Опустошитель земель», [52]но падали воины, его защищавшие. Падали один за другим, щедро напитывая чужую землю горячей кровью. И слышался над полем боя хохот злой великанши. И карканье воронов, спешивших на поживу.
Плечи конунга опускались, словно под непосильным грузом.
– А еще я видела скальдов, громко выкрикивающих стихи. Они вселяли мужество в сердца сражающихся. И «Опустошитель земель» выровнялся, пошел вперед. Щиты викингов ударили в щиты хускарлов графа Гарольда Годвинссона. И началась сеча… Дальше видение сменилось…