Страница:
– Но русичи христиане…
– Они неправильно толкуют третий Символ веры. Следовательно, близки к греху ереси. Предложи ему краткую остановку в Хедебю. Если откажется, выброси его за борт.
– Но, святой отец…
– Оставь колебания, сын мой! Ибо не для личной корысти ты действуешь, но ad majoram Dei Gloriam! [7]
Монах размашисто перекрестил морехода. Протянул руку для поцелуя.
Гюнтер не отличался излишней набожностью, но хорошо понимал, откуда можно извлечь наибольшую прибыль. И дружба с новгородским купцом не шла ни в какое сравнение с дружбой со всесильной церковью римской.
Вратко по обыкновению проводил едва ли не полдня, перегнувшись через борт и разглядывая воду, волны и чаек, падающих с размаху, чтобы взлететь, сжимая в клюве серебристую рыбешку в палец длиной. Он дышал морским ветром и мечтал. Мечтал о странствиях и далеких походах. Эх, хорошо бы побывать в королевстве франков, сходить в Византию, посетить греческие острова, Англию, а еще интереснее отправиться с купеческим караваном в арабские земли, населенные худощавыми, смуглыми, будто бы высушенными жарким солнцем, людьми. Или добраться до сказочной земли Чинь, где люди желтокожие и плосколицые, где солнце встает по утрам из-за края земли и водятся диковинные звери – однорог, одетый в шершавую серую шкуру, и двухвостый зверь, пользующийся хвостами, как человек руками, огромные полосатые коты и кочкоданы, [8]богомерзкие твари, в которых вдохнул жизнь Сатана в насмешку над тем, как Господь создал человека… Но даже побывать в таких городах, как Бирка, Волин, Хедебю, виделось несказанным счастьем.
Все нравилось парню в путешествии.
Не нравился только гамбуржец Гюнтер. Какой-то весь засаленный, лоснящийся, грязный. И глазки бегают – никогда прямо не посмотрит. Открыто правду не скажет, а все с подвывертом, с хитринкой, с оглядкой на купеческую выгоду. Хотя… Может, так и надо? Может, без этого прибыли не получишь? Не зря же Позняк, привыкший резать правду-матушку в глаза любому собеседнику, седину в бороде нажил, а богатств так и не скопил. Но, по мнению Вратко, уж лучше так, чем хитрить и притворяться. Кстати, появившийся на «Морской красавице» монах тоже не очень-то нравился молодому новгородцу. Он чувствовал в нем затаенную опасность, червоточину. Отец Бернар, казалось, мог с легкостью убить… Ну, если не сам убьет, то хладнокровно отправит на смерть человека, если почувствует высшую необходимость. Человек для него не более чем комок глины для гончара или крица для кузнеца. А как он на словенов смотрел? Как на врагов. И все из-за расхождения в вопросах веры.
На себя бы поглядел! Все о смутах да распрях в чужих странах рассуждает. Да с таким видом, словно от него что-то зависит. Дескать, скажет словечко, и один правитель от короны отречется, а другой – на трон взойдет. Лучше бы проводил дни в молитвах и благочестивых размышлениях.
Как только Позняк терпит? Наверное, не хочет обижать Гюнтера. Ведь это ни в какие ворота не лезет, если гости начнут спорить и ругаться при хозяине. Ведь тот, бедняга, не сможет поддержать одного супротив другого. Зачем же ставить капитана корабля в неловкое положение? Нехорошо это…
А кто это там шумит?
Вратко вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя неторопливые мысли.
Прислушался.
«Морская красавица» – корабль не великий. Чуть больше десятка сажен между штевнями. Но, стоя у бушприта, не так легко расслышать, если кто-то беседует неподалеку от рулевого весла. Это если, конечно, разговаривают вполголоса, а не орут как резаные.
Вратко различил голос отца и быстро подскочил к ограждению фордека. Осторожно выглянул.
Позняк и Гюнтер стояли друг напротив друга, набычившись и сжимая кулаки.
– Глаза твои бесстыжие! – сурово выговаривал новгородец. – Как же так можно?!
– Я тебя высажу в Хедебю! Сказал же, что высажу! – упрямо отвечал германец.
– Высажу! Сказал тоже! А что мне опосля делать? Кто меня с товаром обратно свезет?
– Наймешь кого-нибудь! Я что, крайний?
– Ага! Найму! И половину прибыли отдам! Так выходит? Это честно, по-твоему?
– Какое мне дело до твоей прибыли?
– Нет! Понятно! До моей прибыли тебе дела нет! Тебе до чего-нибудь, окромя своей выгоды, есть дело?
– Есть! – топнул ногой Гюнтер.
– То-то я и заметил!
– Заметил он! Подумаешь, глазастый какой!
– Глазастый не глазастый, а все ж не слепец! Что надо, то вижу!
– Видит он! Да что ты видишь, морда словенская?
– Что надо, то и вижу! И не тебе, немчик жирный, меня мордой бесчестить! – Новгородец даже замахнулся.
Вратко видел, как напряглись плечи стоявшего неподалеку Дитера. Еще чуть-чуть – и кинется в драку. Ежику понятно, на чьей стороне. Но Позняк сдержался, и магдебуржец не двинулся с места – выучка у охранника была отменная.
– Нет, что ты видишь? Скажи мне! – Гюнтер шагнул вперед, глядя на высокого словена снизу вверх.
– А вижу, что ты задницу лижешь монаху своему! Поди всю уже обслюнявил!
– Ах, так!
– А что? Скажешь, не так?
– Да ничего я тебе говорить не буду! Рылом ты не вышел, медведь бородатый!
– Может, я и медведь! Да уж всяко не свинья раскормленная!
– Значит, я – свинья? Тогда что ты на моем корабле делаешь?
– А вот и сам не знаю! По ошибке, выходит, попал! И жалею теперь. Думал, с человеком дело имею, а оказалось – с поганым псом!
Гюнтер скривился, будто собирался заплакать, отпрыгнул на пару шагов. Присел, повел плечами, будто перед дракой.
– А ну-ка, парни, ко мне! – крикнул он по-немецки.
Матросы, которые и так держались поблизости, сдвинулись плечо к плечу, окружая спорщиков.
– Сейчас тебя, погань лесная, за борт выкинут!
– А-а! Вот оно что! Понятно теперича, к чему ты все это время клонил! На товар мой глаз положил? Глаза завидущие, руки загребущие! Вот тебе! – Позняк скрутил кукиш правой рукой, смачно плюнул на него и сунул Гюнтеру под нос. – Накося, выкуси! Вот тебе, а не рухлядь моя!
– Ты что мне суешь?! – возмутился гамбуржец, пытаясь отвести кулак словенского купца. Но Позняк не желал сдаваться, упорно тыча кукишем прямо в лицо германцу.
– Вяжи его! – взвизгнул Гюнтер, толкая новгородца в грудь.
Позняк пошатнулся, выровнялся, крякнул и приложил германцу в ухо справа. Тот квакнул по-жабьему и покатился кубарем по палубе.
Дитер прыгнул вперед, норовя сцапать новгородца в объятия. Купец отмахнулся, но магдебуржец движением умелого бойца подставил под кулак плечо. Тогда Позняк ударил с левой руки. Под ложечку. Германец охнул и согнулся.
Со всех сторон на словена бросились моряки.
– Вяжи, вяжи его! – сплевывая кровь на палубу, кричал Гюнтер.
Позняк отмахивался от облепивших его германцев, как медведь от охотничьих собак. И несмотря на то, что чей-то удар рассек ему бровь, свалил уже двоих.
– Дитер, охрану зови! – Гамбуржец пятился к ограждению палубы.
Командир охраны кивал, но никак не мог отдышаться, чтобы позвать подмогу.
Вратко понимал, что нужно спешить на помощь отцу, но им овладело оцепенение. Должно быть, от ощущения «невсамделишности» происходящего. Этого не должно было случиться, но оно случилось.
Отбросив прыщавого худосочного парня-матроса, Позняк дотянулся до Гюнтера и сгреб его за грудки левой рукой:
– Зашибу, кобель брехливый!
Германец попытался уклониться от летящего ему в лицо кулака, но не сумел. Его голова запрокинулась, губы лопнули, словно перезрелая брусника. Кургузое тело описало дугу и грохнулось так, что содрогнулся корабль.
И тут сзади на новгородца обрушился Дитер. Ударил по шее сомкнутыми кулаками, добавил согнувшемуся купцу коленом по ребрам. Набежавшие матросы заслонили упавшего Позняка спинами. Они топтались, подпрыгивали на месте, азартно размахивали руками.
– Стойте! Вы что?! – Словно невидимые оковы свалились с Вратко. Он одним махом перескочил огорожу фордека. От столкновения с досками заныли пятки, клацнули зубы.
На глаза парню попался широкий нож-тесак, которым чистили и разделывали рыбу, время от времени попадавшую на крючок седого Иоганна, самого старого из моряков-германцев.
– Назад! Порежу! – заорал Вратко, сорвавшись на жалкий хрип на последнем слове.
Он взбежал по лесенке, прыгая через три ступеньки, замахнулся ножом…
Дитер, расталкивающий толпящихся моряков, обернулся и, оскалившись, перехватил его руку. Вцепился в запястье стальной хваткой.
– Остынь!
– Порежу… – упорствовал Вратко, пытаясь пересилить опытного наемника.
– Брось железку, дурак… – Дитер медленно выкрутил парню руку и заламывал ее до тех пор, пока нож не выпал из разжавшихся пальцев.
Невзирая на боль, Вратко продолжал бороться, лягая пяткой германца по голени. Магдебуржец шипел, но руки словена не отпускал.
– Успокойся. Остынь. Кому говорю? – повторял он, словно заклинание. Рыкнул, обернувшись, через плечо: – И вы все – назад! Я приказываю!
Моряки зло огрызались по-немецки. Что именно говорили, Вратко не разобрал. Но Дитер, видно, понял хорошо. Поэтому приказал подбежавшим охранникам – кривоногому Гансу и рыжему Оттону – разогнать драчунов.
Чтобы успокоить разохотившихся людей, наемникам пришлось потрудиться. Одного из матросов Ганс даже ударил мечом, не вытаскивая его из ножен. Остальные, тяжело дыша и переговариваясь осипшими глотками, отошли от безжизненно замершего Позняка.
Вратко дернулся изо всех сил, но Дитер пнул его под колено, до хруста выворачивая локоть, и плавно уложил носом на палубу.
– Оттон! Глянь, что с русичем! – гаркнул он помощнику.
Рыжий наклонился над новгородцем. Дотронулся до шеи под нижней челюстью.
– Кажись, не живой… – проговорил он угрюмо через несколько мгновений и выпрямился.
Магдебуржец витиевато выругался и отпустил Вратко.
Парень лежал, прижавшись щекой к теплой от летнего солнца доске, и все никак не мог понять: как же так, почему вдруг отец умер? Ведь этого не может быть… Совсем недавно жизнь казалась сплошной чередой радостей, и вдруг…
На лица моряков постепенно набегала растерянность. Они переглядывались, будто желая спросить друг у друга: что же это мы натворили, а?
Гюнтер встал на четвереньки, пуская длинные нити розовой слюны. Плюнул в ладонь. Шепеляво выругался:
– Жубы выбил, шука шловенская…
Глянул на Дитера в поисках поддержки. Магдебуржец не то что не ответил, а даже не удостоил хозяина взглядом. Сказал Гансу:
– За святым отцом сходи. Надо бы по чести все…
Капитан поднялся вначале на колени, а после, кряхтя, на ноги.
– Что же теперь делать? – растерянно проговорил он.
– Раньше думать надо было! – каркнул в ответ Дитер.
– Так он первый начал.
– Да знаю я!
– Так что ж ты шмотришь волком?
– Как хочу, так и смотрю. Ты меня для чего нанимал?
– Защищать и охранять…
– Вот я и защитил.
Тут только Вратко заметил, как неестественно вывернута шея отца. Припомнил удар Дитера, нанесенный с помощью веса всего тела, из прыжка…
– Што ш трупом делать-то будем? – не отставал Гюнтер.
– А вот в советчики я как раз и не нанимался! – Магдебуржец резко одернул кожаный бригантин. [9]
Капитан шмыгнул носом, вытер кровь рукавом, стрельнул глазами в сторону.
Быстрым шагом к столпившимся людям приближался отец Бернар. Как всегда прямой и решительный, как всегда нахмуренный и сосредоточенный.
Вратко, пока общее внимание обратилось на монаха, приподнялся и сел. Больше всего ему сейчас хотелось плакать. Но паренек помнил, что он уже большой, и крепился изо всех сил. Он представил, как вытаскивает из ножен длинный меч – блестящую полосу холодного, гладкого металла – и рубит всех этих германцев, столпившихся над телом Позняка, словно голодное воронье. Едва ли не воочию увидел ужас на небритых мордах, выпученные глаза, срывающиеся с клинка алые капли, услышал крики и мольбы о пощаде.
– Живой? – деловито осведомился отец Бернар, остановившись над телом.
– Да где там! – махнул рукой Дитер, отводя глаза.
– In nomine Patris, – отец Бернар торжественно перекрестился, – et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. [10]
«Провалился бы ты со своей латынью», – со злостью, какой раньше никогда в себе не ощущал, подумал Вратко.
– Што делать будем, швятой отец? – хмуро поинтересовался Гюнтер.
– Славить Господа, ибо сомнения твои разрешились сами собою, – был ответ.
Капитан закивал, а Дитер отвернулся. На его щеках ходили крупные желваки.
– Не терзай себя, сын мой, – обратился к нему Бернар. – Нет греха, который нельзя отмолить.
– Легко вам говорить, святой отец, – скрипнул зубами магдебуржец.
– Я сам буду молиться, чтобы тебе отпустились грехи.
– Што ш трупом-то шделаем? – вмешался Гюнтер.
– Что делают по морскому обычаю, дети мои?
– За борт и все дела… – подал голос Оттон.
Гамбуржец полез пятерней в затылок:
– Надо полагать, товар его теперь вроде как мой?
– Конечно, сын мой, если это утешит тебя хотя бы немного, – елейным голосом произнес монах.
– Шпашибо тебе, швятой отец!
– Не меня благодари, но Господа нашего! – Отец Бернар возвел глаза к небу.
Гюнтер размашисто перекрестился вслед за монахом.
– Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto… [11] – начал латинянин.
– Э! Погодите-ка! – довольно непочтительно прервал его Дитер. – У словена сын остался! С мальцом-то что делать?
– Да высадить… – пробасил Ганс.
– Жаткнись! – Гюнтер едва не подпрыгнул на месте. – Тебя кто шпрашивал?
Охранник замотал головой и попятился.
– Нехорошо как-то выходит. – Дитер сутулился, будто смертный грех давил на его плечи.
– Шамо шобой нехорошо! Вышадишь его, а он – жалобу в магиштрат! Тебя же жа шкуру и вожьмут!
– Смотрит волчонком, – негромко проговорил старый Иоганн. – Того и гляди, в горло вцепится.
В голосе старика прозвучала такая ненависть, что Вратко поразился – совсем недавно седой германец с безбородым обветренным лицом учил его правильно наживку на крючок цеплять и разговаривал словно с любимым внуком.
– Дорежать бы… – задумчиво протянул Гюнтер.
Отец Бернар покачал головой, но не возразил. Он, кажется, устранился от обсуждения, оставив решение на совести моряков.
– Ты что говоришь? – удивился Дитер. – Это же по какому закону?
– Тебе под шуд, никак, жахотелось?
– Мальчишка – лишние глаза, – спокойно и даже лениво пояснил Оттон. – Нужны ли нам свидетели?
– Как ни крути, Дитер, а ты виноватее всех. – Ганс несильно толкнул командира кулаком в плечо. – За тебя же переживаем. Стараемся…
– Я как-то сам за себя побеспокоиться могу! – нахмурился магдебуржец. – Вы что? Поверх одного греха и второй повесить хотите?
– У него шоболей только марок на двешти… – вздохнул Гюнтер.
– Они всё одно – язычники, – вкрадчиво проговорил монах.
«Вот гад ползучий! – подумал Вратко, безучастно прислушиваясь к тому, как решают его судьбу. – Мы ж крещеные… Или для тебя только латинская вера правильная, а все остальные – тьфу и растереть?»
– Можно ли считать убийство язычника грехом? – продолжал между тем монах.
– За борт, и вся недолга! – воскликнул Ганс.
– И одного, и второго… – добавил Оттон.
Молодой матрос, которому кулак Позняка расшиб бровь, хлюпнул носом и отвернулся.
«Разбойники. Как есть душегубы, – обозлился Вратко. – Ради сорока соболей человека убить – раз плюнуть! Ну, я вам…»
Он рывком вскочил.
Дитер рванулся, чтобы сграбастать словена за шиворот, но не успел.
Оттон выхватил широкий нож, но Вратко увернулся от него. Наклонив голову, парень бросился на Гюнтера, справедливо считая его главным виновником своего горя. Врезать поганому германцу под ложечку, вышибить дух и самого за борт! Все равно спасения нет, так хоть продать жизнь подороже, чтоб не стыдно было, когда у подножия Мирового Древа его встретят предки. И Гюнтер первый. Остальные – как получится. А не получится вовсе, значит, не судьба, но хотя бы попытаться…
Капитан охнул, увидев метнувшегося к нему словена, дернулся в сторону. Он не успевал. Ярость Вратко сделала парня быстрым, словно дикий зверь. Он уже втягивал ноздрями кислый запах чужого пота, но тут правая нога зацепилась за что-то живое… Парень так и не узнал, что старый приветливый Иоганн, любитель рыбалки и подогретого пива, подставил ему ножку.
Вратко шагнул в сторону, чтобы не свалиться, покачнулся, увидел перед собой отполированный брус, а в следующее мгновение и волнующееся море, протянувшееся до самого окоема…
От холода захватило дух. Мутная зелень встала пред глазами. Вода рванулась в ноздри и раскрытый рот. Намокшая одежда облепила тело, потянула в глубину.
Парень изо всех сил заколотил руками и ногами, вырываясь к солнцу и свету.
Ему удалось выплыть, подарив пучине лишь соскользнувший сапог.
Темный борт «Морской красавицы», мокрый, покрытый прозеленью, покачивался в добром десятке сажен. Поверх него торчали скалящиеся морды германцев.
– Туда тебе и дорога! – Оттон взмахнул кулаком над головой.
– Ноги не промочил? – издевательски поинтересовался белобрысый бельмастый моряк.
– Догоняй! – заливисто ржал еще один. – Смелее! Словены не тонут!
Вратко ясно видел, как Гюнтер и Бернар обменялись взглядами. Парень понял: спасать его не будут. Германскому купцу, да и хитрющему монаху его смерть в волнах на руку. Вроде бы и грех на душу за преднамеренное убийство брать не нужно. А спросит кто когда-нибудь: «Где, мол, купцы новгородские?» – можно с чистой совестью ответить: «Волной за борт смыло, утопли бедолаги»…
В первое мгновение охваченный ужасом Вратко сделал несколько гребков, намереваясь догнать «Морскую красавицу». Поскрипывающая громада не приблизилась, а даже как будто отдалилась. А что? Ветер попутный, паруса развернуты… Разве в силах человек угнаться вплавь за хорошим морским кораблем?
Мокрая одежда сковывала движения. Волны плескали в лицо, сбивая дыхание.
Вратко перевернулся на спину, чтобы хоть как-то сохранить силы.
«Будьте вы прокляты, морды германские! Если есть Господь, то вам это с рук не сойдет. Кара найдет убийц и разбойников, если не на этом свете, то на том уж точно».
Что-то громко шлепнулось о воду неподалеку от парня.
Он повернул голову.
На волнах покачивался небольшой бочонок. Пустой, судя по тому, насколько он торчал из воды.
Потом до него долетел зычный голос Дитера:
– Держи, парень. Прости, если сможешь!
Хохот моряков смолк.
Шум ветра в снастях и поскрипывание деревянных частей корабля медленно удалялись. Вскоре остались только крики чаек.
Вратко подплыл к бочонку и попробовал обхватить его руками. Не с первого раза, но ему это удалось. Вот и хорошо. Теперь, по крайней мере, он не утонет в ближайшее время.
Новгородец огляделся.
Вокруг, насколько видел глаз, простиралось море. Ни островка, ни берега.
На закате медленно удалялся силуэт купеческого корабля, увенчанного двумя мачтами. До него уже было не меньше половины версты.
Куда плыть? Где спасение?
Глава 3
– Они неправильно толкуют третий Символ веры. Следовательно, близки к греху ереси. Предложи ему краткую остановку в Хедебю. Если откажется, выброси его за борт.
– Но, святой отец…
– Оставь колебания, сын мой! Ибо не для личной корысти ты действуешь, но ad majoram Dei Gloriam! [7]
Монах размашисто перекрестил морехода. Протянул руку для поцелуя.
Гюнтер не отличался излишней набожностью, но хорошо понимал, откуда можно извлечь наибольшую прибыль. И дружба с новгородским купцом не шла ни в какое сравнение с дружбой со всесильной церковью римской.
Вратко по обыкновению проводил едва ли не полдня, перегнувшись через борт и разглядывая воду, волны и чаек, падающих с размаху, чтобы взлететь, сжимая в клюве серебристую рыбешку в палец длиной. Он дышал морским ветром и мечтал. Мечтал о странствиях и далеких походах. Эх, хорошо бы побывать в королевстве франков, сходить в Византию, посетить греческие острова, Англию, а еще интереснее отправиться с купеческим караваном в арабские земли, населенные худощавыми, смуглыми, будто бы высушенными жарким солнцем, людьми. Или добраться до сказочной земли Чинь, где люди желтокожие и плосколицые, где солнце встает по утрам из-за края земли и водятся диковинные звери – однорог, одетый в шершавую серую шкуру, и двухвостый зверь, пользующийся хвостами, как человек руками, огромные полосатые коты и кочкоданы, [8]богомерзкие твари, в которых вдохнул жизнь Сатана в насмешку над тем, как Господь создал человека… Но даже побывать в таких городах, как Бирка, Волин, Хедебю, виделось несказанным счастьем.
Все нравилось парню в путешествии.
Не нравился только гамбуржец Гюнтер. Какой-то весь засаленный, лоснящийся, грязный. И глазки бегают – никогда прямо не посмотрит. Открыто правду не скажет, а все с подвывертом, с хитринкой, с оглядкой на купеческую выгоду. Хотя… Может, так и надо? Может, без этого прибыли не получишь? Не зря же Позняк, привыкший резать правду-матушку в глаза любому собеседнику, седину в бороде нажил, а богатств так и не скопил. Но, по мнению Вратко, уж лучше так, чем хитрить и притворяться. Кстати, появившийся на «Морской красавице» монах тоже не очень-то нравился молодому новгородцу. Он чувствовал в нем затаенную опасность, червоточину. Отец Бернар, казалось, мог с легкостью убить… Ну, если не сам убьет, то хладнокровно отправит на смерть человека, если почувствует высшую необходимость. Человек для него не более чем комок глины для гончара или крица для кузнеца. А как он на словенов смотрел? Как на врагов. И все из-за расхождения в вопросах веры.
На себя бы поглядел! Все о смутах да распрях в чужих странах рассуждает. Да с таким видом, словно от него что-то зависит. Дескать, скажет словечко, и один правитель от короны отречется, а другой – на трон взойдет. Лучше бы проводил дни в молитвах и благочестивых размышлениях.
Как только Позняк терпит? Наверное, не хочет обижать Гюнтера. Ведь это ни в какие ворота не лезет, если гости начнут спорить и ругаться при хозяине. Ведь тот, бедняга, не сможет поддержать одного супротив другого. Зачем же ставить капитана корабля в неловкое положение? Нехорошо это…
А кто это там шумит?
Вратко вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя неторопливые мысли.
Прислушался.
«Морская красавица» – корабль не великий. Чуть больше десятка сажен между штевнями. Но, стоя у бушприта, не так легко расслышать, если кто-то беседует неподалеку от рулевого весла. Это если, конечно, разговаривают вполголоса, а не орут как резаные.
Вратко различил голос отца и быстро подскочил к ограждению фордека. Осторожно выглянул.
Позняк и Гюнтер стояли друг напротив друга, набычившись и сжимая кулаки.
– Глаза твои бесстыжие! – сурово выговаривал новгородец. – Как же так можно?!
– Я тебя высажу в Хедебю! Сказал же, что высажу! – упрямо отвечал германец.
– Высажу! Сказал тоже! А что мне опосля делать? Кто меня с товаром обратно свезет?
– Наймешь кого-нибудь! Я что, крайний?
– Ага! Найму! И половину прибыли отдам! Так выходит? Это честно, по-твоему?
– Какое мне дело до твоей прибыли?
– Нет! Понятно! До моей прибыли тебе дела нет! Тебе до чего-нибудь, окромя своей выгоды, есть дело?
– Есть! – топнул ногой Гюнтер.
– То-то я и заметил!
– Заметил он! Подумаешь, глазастый какой!
– Глазастый не глазастый, а все ж не слепец! Что надо, то вижу!
– Видит он! Да что ты видишь, морда словенская?
– Что надо, то и вижу! И не тебе, немчик жирный, меня мордой бесчестить! – Новгородец даже замахнулся.
Вратко видел, как напряглись плечи стоявшего неподалеку Дитера. Еще чуть-чуть – и кинется в драку. Ежику понятно, на чьей стороне. Но Позняк сдержался, и магдебуржец не двинулся с места – выучка у охранника была отменная.
– Нет, что ты видишь? Скажи мне! – Гюнтер шагнул вперед, глядя на высокого словена снизу вверх.
– А вижу, что ты задницу лижешь монаху своему! Поди всю уже обслюнявил!
– Ах, так!
– А что? Скажешь, не так?
– Да ничего я тебе говорить не буду! Рылом ты не вышел, медведь бородатый!
– Может, я и медведь! Да уж всяко не свинья раскормленная!
– Значит, я – свинья? Тогда что ты на моем корабле делаешь?
– А вот и сам не знаю! По ошибке, выходит, попал! И жалею теперь. Думал, с человеком дело имею, а оказалось – с поганым псом!
Гюнтер скривился, будто собирался заплакать, отпрыгнул на пару шагов. Присел, повел плечами, будто перед дракой.
– А ну-ка, парни, ко мне! – крикнул он по-немецки.
Матросы, которые и так держались поблизости, сдвинулись плечо к плечу, окружая спорщиков.
– Сейчас тебя, погань лесная, за борт выкинут!
– А-а! Вот оно что! Понятно теперича, к чему ты все это время клонил! На товар мой глаз положил? Глаза завидущие, руки загребущие! Вот тебе! – Позняк скрутил кукиш правой рукой, смачно плюнул на него и сунул Гюнтеру под нос. – Накося, выкуси! Вот тебе, а не рухлядь моя!
– Ты что мне суешь?! – возмутился гамбуржец, пытаясь отвести кулак словенского купца. Но Позняк не желал сдаваться, упорно тыча кукишем прямо в лицо германцу.
– Вяжи его! – взвизгнул Гюнтер, толкая новгородца в грудь.
Позняк пошатнулся, выровнялся, крякнул и приложил германцу в ухо справа. Тот квакнул по-жабьему и покатился кубарем по палубе.
Дитер прыгнул вперед, норовя сцапать новгородца в объятия. Купец отмахнулся, но магдебуржец движением умелого бойца подставил под кулак плечо. Тогда Позняк ударил с левой руки. Под ложечку. Германец охнул и согнулся.
Со всех сторон на словена бросились моряки.
– Вяжи, вяжи его! – сплевывая кровь на палубу, кричал Гюнтер.
Позняк отмахивался от облепивших его германцев, как медведь от охотничьих собак. И несмотря на то, что чей-то удар рассек ему бровь, свалил уже двоих.
– Дитер, охрану зови! – Гамбуржец пятился к ограждению палубы.
Командир охраны кивал, но никак не мог отдышаться, чтобы позвать подмогу.
Вратко понимал, что нужно спешить на помощь отцу, но им овладело оцепенение. Должно быть, от ощущения «невсамделишности» происходящего. Этого не должно было случиться, но оно случилось.
Отбросив прыщавого худосочного парня-матроса, Позняк дотянулся до Гюнтера и сгреб его за грудки левой рукой:
– Зашибу, кобель брехливый!
Германец попытался уклониться от летящего ему в лицо кулака, но не сумел. Его голова запрокинулась, губы лопнули, словно перезрелая брусника. Кургузое тело описало дугу и грохнулось так, что содрогнулся корабль.
И тут сзади на новгородца обрушился Дитер. Ударил по шее сомкнутыми кулаками, добавил согнувшемуся купцу коленом по ребрам. Набежавшие матросы заслонили упавшего Позняка спинами. Они топтались, подпрыгивали на месте, азартно размахивали руками.
– Стойте! Вы что?! – Словно невидимые оковы свалились с Вратко. Он одним махом перескочил огорожу фордека. От столкновения с досками заныли пятки, клацнули зубы.
На глаза парню попался широкий нож-тесак, которым чистили и разделывали рыбу, время от времени попадавшую на крючок седого Иоганна, самого старого из моряков-германцев.
– Назад! Порежу! – заорал Вратко, сорвавшись на жалкий хрип на последнем слове.
Он взбежал по лесенке, прыгая через три ступеньки, замахнулся ножом…
Дитер, расталкивающий толпящихся моряков, обернулся и, оскалившись, перехватил его руку. Вцепился в запястье стальной хваткой.
– Остынь!
– Порежу… – упорствовал Вратко, пытаясь пересилить опытного наемника.
– Брось железку, дурак… – Дитер медленно выкрутил парню руку и заламывал ее до тех пор, пока нож не выпал из разжавшихся пальцев.
Невзирая на боль, Вратко продолжал бороться, лягая пяткой германца по голени. Магдебуржец шипел, но руки словена не отпускал.
– Успокойся. Остынь. Кому говорю? – повторял он, словно заклинание. Рыкнул, обернувшись, через плечо: – И вы все – назад! Я приказываю!
Моряки зло огрызались по-немецки. Что именно говорили, Вратко не разобрал. Но Дитер, видно, понял хорошо. Поэтому приказал подбежавшим охранникам – кривоногому Гансу и рыжему Оттону – разогнать драчунов.
Чтобы успокоить разохотившихся людей, наемникам пришлось потрудиться. Одного из матросов Ганс даже ударил мечом, не вытаскивая его из ножен. Остальные, тяжело дыша и переговариваясь осипшими глотками, отошли от безжизненно замершего Позняка.
Вратко дернулся изо всех сил, но Дитер пнул его под колено, до хруста выворачивая локоть, и плавно уложил носом на палубу.
– Оттон! Глянь, что с русичем! – гаркнул он помощнику.
Рыжий наклонился над новгородцем. Дотронулся до шеи под нижней челюстью.
– Кажись, не живой… – проговорил он угрюмо через несколько мгновений и выпрямился.
Магдебуржец витиевато выругался и отпустил Вратко.
Парень лежал, прижавшись щекой к теплой от летнего солнца доске, и все никак не мог понять: как же так, почему вдруг отец умер? Ведь этого не может быть… Совсем недавно жизнь казалась сплошной чередой радостей, и вдруг…
На лица моряков постепенно набегала растерянность. Они переглядывались, будто желая спросить друг у друга: что же это мы натворили, а?
Гюнтер встал на четвереньки, пуская длинные нити розовой слюны. Плюнул в ладонь. Шепеляво выругался:
– Жубы выбил, шука шловенская…
Глянул на Дитера в поисках поддержки. Магдебуржец не то что не ответил, а даже не удостоил хозяина взглядом. Сказал Гансу:
– За святым отцом сходи. Надо бы по чести все…
Капитан поднялся вначале на колени, а после, кряхтя, на ноги.
– Что же теперь делать? – растерянно проговорил он.
– Раньше думать надо было! – каркнул в ответ Дитер.
– Так он первый начал.
– Да знаю я!
– Так что ж ты шмотришь волком?
– Как хочу, так и смотрю. Ты меня для чего нанимал?
– Защищать и охранять…
– Вот я и защитил.
Тут только Вратко заметил, как неестественно вывернута шея отца. Припомнил удар Дитера, нанесенный с помощью веса всего тела, из прыжка…
– Што ш трупом делать-то будем? – не отставал Гюнтер.
– А вот в советчики я как раз и не нанимался! – Магдебуржец резко одернул кожаный бригантин. [9]
Капитан шмыгнул носом, вытер кровь рукавом, стрельнул глазами в сторону.
Быстрым шагом к столпившимся людям приближался отец Бернар. Как всегда прямой и решительный, как всегда нахмуренный и сосредоточенный.
Вратко, пока общее внимание обратилось на монаха, приподнялся и сел. Больше всего ему сейчас хотелось плакать. Но паренек помнил, что он уже большой, и крепился изо всех сил. Он представил, как вытаскивает из ножен длинный меч – блестящую полосу холодного, гладкого металла – и рубит всех этих германцев, столпившихся над телом Позняка, словно голодное воронье. Едва ли не воочию увидел ужас на небритых мордах, выпученные глаза, срывающиеся с клинка алые капли, услышал крики и мольбы о пощаде.
– Живой? – деловито осведомился отец Бернар, остановившись над телом.
– Да где там! – махнул рукой Дитер, отводя глаза.
– In nomine Patris, – отец Бернар торжественно перекрестился, – et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. [10]
«Провалился бы ты со своей латынью», – со злостью, какой раньше никогда в себе не ощущал, подумал Вратко.
– Што делать будем, швятой отец? – хмуро поинтересовался Гюнтер.
– Славить Господа, ибо сомнения твои разрешились сами собою, – был ответ.
Капитан закивал, а Дитер отвернулся. На его щеках ходили крупные желваки.
– Не терзай себя, сын мой, – обратился к нему Бернар. – Нет греха, который нельзя отмолить.
– Легко вам говорить, святой отец, – скрипнул зубами магдебуржец.
– Я сам буду молиться, чтобы тебе отпустились грехи.
– Што ш трупом-то шделаем? – вмешался Гюнтер.
– Что делают по морскому обычаю, дети мои?
– За борт и все дела… – подал голос Оттон.
Гамбуржец полез пятерней в затылок:
– Надо полагать, товар его теперь вроде как мой?
– Конечно, сын мой, если это утешит тебя хотя бы немного, – елейным голосом произнес монах.
– Шпашибо тебе, швятой отец!
– Не меня благодари, но Господа нашего! – Отец Бернар возвел глаза к небу.
Гюнтер размашисто перекрестился вслед за монахом.
– Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto… [11] – начал латинянин.
– Э! Погодите-ка! – довольно непочтительно прервал его Дитер. – У словена сын остался! С мальцом-то что делать?
– Да высадить… – пробасил Ганс.
– Жаткнись! – Гюнтер едва не подпрыгнул на месте. – Тебя кто шпрашивал?
Охранник замотал головой и попятился.
– Нехорошо как-то выходит. – Дитер сутулился, будто смертный грех давил на его плечи.
– Шамо шобой нехорошо! Вышадишь его, а он – жалобу в магиштрат! Тебя же жа шкуру и вожьмут!
– Смотрит волчонком, – негромко проговорил старый Иоганн. – Того и гляди, в горло вцепится.
В голосе старика прозвучала такая ненависть, что Вратко поразился – совсем недавно седой германец с безбородым обветренным лицом учил его правильно наживку на крючок цеплять и разговаривал словно с любимым внуком.
– Дорежать бы… – задумчиво протянул Гюнтер.
Отец Бернар покачал головой, но не возразил. Он, кажется, устранился от обсуждения, оставив решение на совести моряков.
– Ты что говоришь? – удивился Дитер. – Это же по какому закону?
– Тебе под шуд, никак, жахотелось?
– Мальчишка – лишние глаза, – спокойно и даже лениво пояснил Оттон. – Нужны ли нам свидетели?
– Как ни крути, Дитер, а ты виноватее всех. – Ганс несильно толкнул командира кулаком в плечо. – За тебя же переживаем. Стараемся…
– Я как-то сам за себя побеспокоиться могу! – нахмурился магдебуржец. – Вы что? Поверх одного греха и второй повесить хотите?
– У него шоболей только марок на двешти… – вздохнул Гюнтер.
– Они всё одно – язычники, – вкрадчиво проговорил монах.
«Вот гад ползучий! – подумал Вратко, безучастно прислушиваясь к тому, как решают его судьбу. – Мы ж крещеные… Или для тебя только латинская вера правильная, а все остальные – тьфу и растереть?»
– Можно ли считать убийство язычника грехом? – продолжал между тем монах.
– За борт, и вся недолга! – воскликнул Ганс.
– И одного, и второго… – добавил Оттон.
Молодой матрос, которому кулак Позняка расшиб бровь, хлюпнул носом и отвернулся.
«Разбойники. Как есть душегубы, – обозлился Вратко. – Ради сорока соболей человека убить – раз плюнуть! Ну, я вам…»
Он рывком вскочил.
Дитер рванулся, чтобы сграбастать словена за шиворот, но не успел.
Оттон выхватил широкий нож, но Вратко увернулся от него. Наклонив голову, парень бросился на Гюнтера, справедливо считая его главным виновником своего горя. Врезать поганому германцу под ложечку, вышибить дух и самого за борт! Все равно спасения нет, так хоть продать жизнь подороже, чтоб не стыдно было, когда у подножия Мирового Древа его встретят предки. И Гюнтер первый. Остальные – как получится. А не получится вовсе, значит, не судьба, но хотя бы попытаться…
Капитан охнул, увидев метнувшегося к нему словена, дернулся в сторону. Он не успевал. Ярость Вратко сделала парня быстрым, словно дикий зверь. Он уже втягивал ноздрями кислый запах чужого пота, но тут правая нога зацепилась за что-то живое… Парень так и не узнал, что старый приветливый Иоганн, любитель рыбалки и подогретого пива, подставил ему ножку.
Вратко шагнул в сторону, чтобы не свалиться, покачнулся, увидел перед собой отполированный брус, а в следующее мгновение и волнующееся море, протянувшееся до самого окоема…
От холода захватило дух. Мутная зелень встала пред глазами. Вода рванулась в ноздри и раскрытый рот. Намокшая одежда облепила тело, потянула в глубину.
Парень изо всех сил заколотил руками и ногами, вырываясь к солнцу и свету.
Ему удалось выплыть, подарив пучине лишь соскользнувший сапог.
Темный борт «Морской красавицы», мокрый, покрытый прозеленью, покачивался в добром десятке сажен. Поверх него торчали скалящиеся морды германцев.
– Туда тебе и дорога! – Оттон взмахнул кулаком над головой.
– Ноги не промочил? – издевательски поинтересовался белобрысый бельмастый моряк.
– Догоняй! – заливисто ржал еще один. – Смелее! Словены не тонут!
Вратко ясно видел, как Гюнтер и Бернар обменялись взглядами. Парень понял: спасать его не будут. Германскому купцу, да и хитрющему монаху его смерть в волнах на руку. Вроде бы и грех на душу за преднамеренное убийство брать не нужно. А спросит кто когда-нибудь: «Где, мол, купцы новгородские?» – можно с чистой совестью ответить: «Волной за борт смыло, утопли бедолаги»…
В первое мгновение охваченный ужасом Вратко сделал несколько гребков, намереваясь догнать «Морскую красавицу». Поскрипывающая громада не приблизилась, а даже как будто отдалилась. А что? Ветер попутный, паруса развернуты… Разве в силах человек угнаться вплавь за хорошим морским кораблем?
Мокрая одежда сковывала движения. Волны плескали в лицо, сбивая дыхание.
Вратко перевернулся на спину, чтобы хоть как-то сохранить силы.
«Будьте вы прокляты, морды германские! Если есть Господь, то вам это с рук не сойдет. Кара найдет убийц и разбойников, если не на этом свете, то на том уж точно».
Что-то громко шлепнулось о воду неподалеку от парня.
Он повернул голову.
На волнах покачивался небольшой бочонок. Пустой, судя по тому, насколько он торчал из воды.
Потом до него долетел зычный голос Дитера:
– Держи, парень. Прости, если сможешь!
Хохот моряков смолк.
Шум ветра в снастях и поскрипывание деревянных частей корабля медленно удалялись. Вскоре остались только крики чаек.
Вратко подплыл к бочонку и попробовал обхватить его руками. Не с первого раза, но ему это удалось. Вот и хорошо. Теперь, по крайней мере, он не утонет в ближайшее время.
Новгородец огляделся.
Вокруг, насколько видел глаз, простиралось море. Ни островка, ни берега.
На закате медленно удалялся силуэт купеческого корабля, увенчанного двумя мачтами. До него уже было не меньше половины версты.
Куда плыть? Где спасение?
Глава 3
Морской дракон
Смеркалось.
Исчезли чайки. Должно быть, улетели ночевать на скалы.
Мысль об этом внушала Вратко надежду на спасение. Известно, чайки очень далеко в открытое море не заплывают. Хорошо бы течение вынесло бочонок вместе с пловцом к Рюгену. Там свои, лютичи. Речь и обычаи у них хоть и отличаются от Киевского княжества, но не настолько, как у датчан или германцев. Могут выслушать, а то и помогут вернуться домой. Домой… Парень представил себе, как матушка выслушает известие о смерти отца, как будет хмуриться и кусать губы вуйко Ждан – ведь именно он, рассчитывая на хорошую прибыль, помог Позняку собрать товар и нанять место на купеческом корабле. О младших братьях и сестрах Вратко думать не хотел. Признаться честно, не слишком-то он их любил – балованные, жадные, капризные. Привыкли только пряники от жизни получать, а работать за них старшие должны…
Тело ломило от холода и усталости. Хоть и конец лета, а все ж таки море Варяжское – это не прогретая ласковым солнышком старица. Пробирает до костей. Днем еще так сяк, можно было подставлять солнцу голову и плечи, а с наступлением сумерек зубы начали выбивать дробь – любой дятел обзавидуется. Пальцы онемели. Ногами парень еще пытался шевелить, вроде как греб помаленьку, хотя ступней уже не чувствовал. Сцепленные в «замок» пальцы рук разжимать он не рисковал.
Еще днем, когда «Морская красавица» скрылась за окоемом и Вратко остался наедине с чайками, он вздумал было привязаться к спасительному бочонку пояском. И после горько пожалел. Мокрый, разбухший узел не желал поддаваться окоченевшим пальцам, а зубами до живота не достать. Как говорится, сколь ни трудись, а за пупок себя не укусишь. Отчаявшись развязать непокорный пояс, новгородец хотел вновь зацепиться за бочонок. И вот тут понял, насколько устал. Мокрая деревяшка выскакивала из объятий будто живая. Ну, чисто белорыбица, покрытая слизью поверх крупной, блестящей чешуи. Десяток попыток, не меньше, потребовалось Вратко, чтобы заключить бочонок в объятия. Признаться, пару раз он находился на грани отчаяния и был готов опустить руки и сдаться на милость морской волны. На корм рыбам, так на корм рыбам. Но все же злость и здоровое словенское упрямство пересилили, и он таки ухватился, прижал к груди, как скряга несметное сокровище, как влюбленный жених красавицу нареченную.
После того Вратко уже не рисковал бросать бочонок или хотя бы разжать пальцы. Даже на чаек, круживших в опасной близости, не махал. А остроклювые и быстрокрылые птицы подбирались все ближе и ближе. Старые люди – рыбаки и купцы, пересекшие Варяжское море не раз и не два, сказывали, что потерпевших кораблекрушение или просто свалившихся за борт людей часто находят еще живыми, но с выклеванными глазами. Оказывается, чайки принимают блеск глаз за высверк рыбешек на поверхности воды, падают камнем сверху и бьют клювами. Разделить участь несчастных Вратко не хотел, но и отцепляться от бочонка боялся. Поэтому он старательно жмурил глаза и отворачивался от солнца – авось птицам не до него будет. Не заметят и не тронут.
До сих пор Бог миловал.
Чайки летали близко, выхватывали серебристых рыбок из воды, но на очи новгородца не покушались. А когда багровое солнце село в воду, исчезли вовсе.
Вратко вздохнул спокойнее. За глаза можно не бояться.
Но через некоторое время он некстати вспомнил рассказ старого, высохшего, как старые соты, и с таким же цветом кожи арабского купца, почтенного Абдула Равшана ибн Махмуда, о морских чудовищах, подстерегающих путешественников в южных краях. Об огромных зубастых рыбах, способных одним движением челюсти перекусить человека пополам. О странном звере, кракене, обладателе десятка подвижных ног с присосками. Это чудовище столь огромно, что способно обхватить лапищами купеческий корабль и утащить его в пучину. А еще бывали случаи, когда моряки принимали спящего кракена за остров и причаливали к нему… То-то было их удивление, когда остров оказывался живым и смертельно опасным. А еще сказывал арабский купец о зверях великанских. Таких больших, что разумом человеческим и не охватить, – как такое может зародиться и вырасти? Греческие мореходы зовут их китосами или «лежагами морскими» [12]за пристрастие всплывать на поверхность моря и греть спину под лучами солнца. Иной раз они лежат в неподвижности столь долго, что чайки вьют гнезда на их спинах. Такой зверь не злобен по натуре своей, однако неосторожным движением может опрокинуть корабль, а то и волну вызвать, способную смыть небольшую деревеньку на берегу.
Конечно, Абдул Равшан утверждал, что в Варяжском море столь удивительные твари не водятся, да и водиться не могут – уж очень они теплолюбивы, но когда болтаешься один, как перст, посреди бескрайней водной глади, поневоле начинают закрадываться сомнения. Тем паче приходили на ум легенды норвежских и данских мореходов о гигантском змее Йормундганде, [13]охватывающем землю кольцом. Урманский бог Тор ловил его, используя вместо наживки оторванную бычью голову. Ловил, ловил и едва не выудил, кабы не трусость его спутника – великана Хюмира, который перерезал лесу, чтобы змей не перевернул лодку. Вот если такое чудище подплывет снизу, какому богу молиться? Тору, Перуну, Иисусу Христу?
От страха Вратко едва не разжал руки. Но не смог – на этот раз онемение, сцепившее пальцы насмерть, выручило его.
Так парень и болтался на волнах до утра, стараясь не думать о чудовищах и черной глубине под ногами. Несколько раз он проваливался в забытье, с трудом напоминающее сон. И в эти мгновения начинал видеть Мирового Змея. Вода неподалеку бурлила и вздымалась, стекая потоками с треугольной головы, украшенной крупной чешуей. Немигающий глаз со зрачком-щелью в упор смотрел на словена, а раздвоенный язык тянулся, ощупывая воздух.
В первый раз Вратко сумел проснуться сам – просто заставил себя открыть глаза, а после долго унимал колотящееся сердце.
Исчезли чайки. Должно быть, улетели ночевать на скалы.
Мысль об этом внушала Вратко надежду на спасение. Известно, чайки очень далеко в открытое море не заплывают. Хорошо бы течение вынесло бочонок вместе с пловцом к Рюгену. Там свои, лютичи. Речь и обычаи у них хоть и отличаются от Киевского княжества, но не настолько, как у датчан или германцев. Могут выслушать, а то и помогут вернуться домой. Домой… Парень представил себе, как матушка выслушает известие о смерти отца, как будет хмуриться и кусать губы вуйко Ждан – ведь именно он, рассчитывая на хорошую прибыль, помог Позняку собрать товар и нанять место на купеческом корабле. О младших братьях и сестрах Вратко думать не хотел. Признаться честно, не слишком-то он их любил – балованные, жадные, капризные. Привыкли только пряники от жизни получать, а работать за них старшие должны…
Тело ломило от холода и усталости. Хоть и конец лета, а все ж таки море Варяжское – это не прогретая ласковым солнышком старица. Пробирает до костей. Днем еще так сяк, можно было подставлять солнцу голову и плечи, а с наступлением сумерек зубы начали выбивать дробь – любой дятел обзавидуется. Пальцы онемели. Ногами парень еще пытался шевелить, вроде как греб помаленьку, хотя ступней уже не чувствовал. Сцепленные в «замок» пальцы рук разжимать он не рисковал.
Еще днем, когда «Морская красавица» скрылась за окоемом и Вратко остался наедине с чайками, он вздумал было привязаться к спасительному бочонку пояском. И после горько пожалел. Мокрый, разбухший узел не желал поддаваться окоченевшим пальцам, а зубами до живота не достать. Как говорится, сколь ни трудись, а за пупок себя не укусишь. Отчаявшись развязать непокорный пояс, новгородец хотел вновь зацепиться за бочонок. И вот тут понял, насколько устал. Мокрая деревяшка выскакивала из объятий будто живая. Ну, чисто белорыбица, покрытая слизью поверх крупной, блестящей чешуи. Десяток попыток, не меньше, потребовалось Вратко, чтобы заключить бочонок в объятия. Признаться, пару раз он находился на грани отчаяния и был готов опустить руки и сдаться на милость морской волны. На корм рыбам, так на корм рыбам. Но все же злость и здоровое словенское упрямство пересилили, и он таки ухватился, прижал к груди, как скряга несметное сокровище, как влюбленный жених красавицу нареченную.
После того Вратко уже не рисковал бросать бочонок или хотя бы разжать пальцы. Даже на чаек, круживших в опасной близости, не махал. А остроклювые и быстрокрылые птицы подбирались все ближе и ближе. Старые люди – рыбаки и купцы, пересекшие Варяжское море не раз и не два, сказывали, что потерпевших кораблекрушение или просто свалившихся за борт людей часто находят еще живыми, но с выклеванными глазами. Оказывается, чайки принимают блеск глаз за высверк рыбешек на поверхности воды, падают камнем сверху и бьют клювами. Разделить участь несчастных Вратко не хотел, но и отцепляться от бочонка боялся. Поэтому он старательно жмурил глаза и отворачивался от солнца – авось птицам не до него будет. Не заметят и не тронут.
До сих пор Бог миловал.
Чайки летали близко, выхватывали серебристых рыбок из воды, но на очи новгородца не покушались. А когда багровое солнце село в воду, исчезли вовсе.
Вратко вздохнул спокойнее. За глаза можно не бояться.
Но через некоторое время он некстати вспомнил рассказ старого, высохшего, как старые соты, и с таким же цветом кожи арабского купца, почтенного Абдула Равшана ибн Махмуда, о морских чудовищах, подстерегающих путешественников в южных краях. Об огромных зубастых рыбах, способных одним движением челюсти перекусить человека пополам. О странном звере, кракене, обладателе десятка подвижных ног с присосками. Это чудовище столь огромно, что способно обхватить лапищами купеческий корабль и утащить его в пучину. А еще бывали случаи, когда моряки принимали спящего кракена за остров и причаливали к нему… То-то было их удивление, когда остров оказывался живым и смертельно опасным. А еще сказывал арабский купец о зверях великанских. Таких больших, что разумом человеческим и не охватить, – как такое может зародиться и вырасти? Греческие мореходы зовут их китосами или «лежагами морскими» [12]за пристрастие всплывать на поверхность моря и греть спину под лучами солнца. Иной раз они лежат в неподвижности столь долго, что чайки вьют гнезда на их спинах. Такой зверь не злобен по натуре своей, однако неосторожным движением может опрокинуть корабль, а то и волну вызвать, способную смыть небольшую деревеньку на берегу.
Конечно, Абдул Равшан утверждал, что в Варяжском море столь удивительные твари не водятся, да и водиться не могут – уж очень они теплолюбивы, но когда болтаешься один, как перст, посреди бескрайней водной глади, поневоле начинают закрадываться сомнения. Тем паче приходили на ум легенды норвежских и данских мореходов о гигантском змее Йормундганде, [13]охватывающем землю кольцом. Урманский бог Тор ловил его, используя вместо наживки оторванную бычью голову. Ловил, ловил и едва не выудил, кабы не трусость его спутника – великана Хюмира, который перерезал лесу, чтобы змей не перевернул лодку. Вот если такое чудище подплывет снизу, какому богу молиться? Тору, Перуну, Иисусу Христу?
От страха Вратко едва не разжал руки. Но не смог – на этот раз онемение, сцепившее пальцы насмерть, выручило его.
Так парень и болтался на волнах до утра, стараясь не думать о чудовищах и черной глубине под ногами. Несколько раз он проваливался в забытье, с трудом напоминающее сон. И в эти мгновения начинал видеть Мирового Змея. Вода неподалеку бурлила и вздымалась, стекая потоками с треугольной головы, украшенной крупной чешуей. Немигающий глаз со зрачком-щелью в упор смотрел на словена, а раздвоенный язык тянулся, ощупывая воздух.
В первый раз Вратко сумел проснуться сам – просто заставил себя открыть глаза, а после долго унимал колотящееся сердце.