Страница:
– А! Вернулись! – неожиданно приветливо обратился к викингам вечно хмурый монах. – Как дела на поле брани? Крепко ли держится войско язычников?
– Норвежскому войску скоро конец, – неохотно ответил Скафти.
– Ты так говоришь, будто сопереживаешь этой беде.
– Там, в кругу щитов, стоят сейчас несколько человек, которые…
– С которыми тебя связывают узы дружбы? – прищурился Бернар.
– Нет, которые остались мне должны.
– Ну, сын мой, грех сребролюбия следует искоренять в себе. И тогда Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, воздаст тебе по заслугам.
Скафти махнул рукой, словно бы соглашаясь, но на его лице не было заметно особого смирения или раскаяния. Викинг мало верил в небесное воздаяние за смиренное поведение здесь, на грешной земле. Точнее, совсем не верил.
– Мария Харальдовна здесь, – вмешался Модольв. – И ворлок-русич тоже.
– Да? – встрепенулся священнослужитель. Часто закивал. – Да, да, да… Именно это я и предполагал. Хродгейр-скальд решил спасти их, отправив подальше от боя? Так?
– Верно, – согласился Эйрик. – Мы как раз из лесу глядели, как Гарольд вновь переговоры с братцем затеял…
– Переговоры? И что же? Почему с Тостигом? Почему не с конунгом?
– Так убили же Харальда…
– Что ж ты молчал?! – воскликнул Модольв.
– И правда, сын мой, с этого начинать нужно было, – мягко заметил монах. – Не знаю, примет ли Господь душу человека, столь многогрешного, но я помолюсь за ее упокой.
– Это ж надо! – не мог успокоиться Кетильсон. – Харальд погиб! Мало мне верится, что с конунгом могли запросто совладать даже самые лучшие бойцы. Кто убил его?
– Да кто ж его знает? – развел руками худощавый викинг.
– Как так?
– Стрела его достала. В горло, – коротко пояснил седобородый урман, до того молчавший.
– Да примет Господь душу раба твоего грешного… – перекрестился Бернар. – Ладно, сын мой, сказывай дальше. Ты о переговорах что-то начинал… Выходит, Тостиг теперь в норвежском войске командует?
– Он самый, святой отец.
– Теперь судьба языческого войска ясна мне даже без молитвы и предзнаменований. Граф Тостиг кто угодно, но не полководец. Ладно, сказывай, что после было.
– Долго они беседовали, а потом конунг английский коня поворотил – чуть рот скотине не порвал.
– Видать послал его Тостиг Годвинссон, – добавил со смешком Скафти. – Далеко послал, по-королевски. Хоть и не полководец, а послать может от души…
– Тут саксы снова начали для боя строиться, – продолжал Эйрик. – Наши тоже подобрались, щиты сдвинули…
– Наши… – хмыкнул Скафти.
Эйрик не обратил внимания на его замечание.
– Начали, говорю, обе стороны к битве готовиться. Тут, глядим, идут, голубчики. С одним всего лишь охранником, да и тот раненый.
– С одним всего? – насмешливо передразнил хевдинг. – То-то я гляжу, Торд совсем не вернулся, а Скегги еле ковыляет, на ногу ступить не может.
– Это был Асмунд, – сказал Эйрик и ничего больше не пояснял.
– Хорошо. Бойцы хоть куда. Вдесятером едва-едва одного Асмунда одолели… – сварливо начал Модольв, но монах движением руки заставил его замолчать.
– То, что ворлока взяли живьем, что дочь Харальда пленили, это хорошо… Ведите их в дом!
Чувствительный толчок в спину заставил Вратко сделать несколько быстрых шагов и нырнуть под низкую притолоку.
В хижине властвовал полумрак, с которым безуспешно боролся алый отсвет углей в небольшом очаге. Насколько можно было разглядеть, убранство избушки очень напоминало жилище Вульфера. Та же бедность…
Эйрик толкнул новгородца в угол. Погрозил кулаком:
– Только сдвинься с места!
И вышел.
Следом завели Марию. С ней викинги Модольва обращались куда как почтительнее. Бородатый урман поддержал за локоть, переводя через порог, усадил на лавку. И вроде как поклонился на прощание. Или Вратко показалось?
Сквозь открытое окно долетел голос отца Бернара:
– А сейчас, сын мой, отправь пару человек последить, как там бой заканчивается… А я еще помолюсь.
– Эйрик! Кнут! – гаркнул Кетильсон. – Слышали, что святой отец приказал? Бегом!
Воцарилась тишина.
Потом вполголоса забубнил монах:
– Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. Laudamus te, benedicimus te, adoramus te, gloriflcamus te, gratias agimus tibi propter magnam gloriam tuam… [101]
Вратко огляделся еще раз. И не сторожит никто вроде бы, а не убежишь. Удавка на шее, окошко маленькое – без шума не протиснешься, да и королевну бросать негоже. Мария сидела безучастно. Смотрела прямо перед собой, но, кажется, не видела ничего. Уж не обезумела ли от пережитого?
– Харальдовна… А, Харальдовна… – негромко позвал словен.
Девушка молчала.
– Слышишь меня или нет, Харальдовна?
Она не ответила.
Вратко попытался приподняться, чтобы подсесть поближе. Может, толкнуть ее надо? Бывает так, что человек задумается и не слышит, как к нему обращаются. Веревка на шее перехватила дыхание. Да, умелец связывал – и захочешь удрать, а не выйдет.
– Ответь мне, Харальдовна, не молчи. Что делать-то будем? Выбираться надо, спасаться…
Дочь конунга медленно повернулась к нему.
– Ты сам спасайся, Вратко. Беги, если получится.
– Как это? – возмутился парень. – Я тебя не брошу!
– Беги один, – упрямо повторила девушка. – Мне это уже ни к чему.
Вратко опешил. Это еще что за шутки? Разве можно так?
Монах за окном продолжал славить Господа:
– …Jesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris, qui tollis peccata mundi, suscipe deprecationem nostram… [102]
– Что ты говоришь такое? – продолжал увещевать словен. – Как же можно так, Харальдовна?
Она медленно и отрешенно проговорила:
– Кого ты зовешь Харальдовной? Ее нет больше.
– Что? Что ты говоришь?
– Мария Харальдовна умерла в тот же день и час, когда умер величайший конунг Норвегии. Она умирала сотни и тысячи раз. Вместе с каждым из норвежских воинов, падающих под ударами мечей и топоров. Вместе с каждым воином, павшим от стрелы саксов. Вместе с каждым бойцом, кто не выдержал усталости, чье сердце остановилось, а глаза закрылись навсегда…
Вратко выпучил глаза. Не этих речей ожидал он от рассудительной и мудрой не по годам королевны.
– Это наказание ниспослано Господом нашим, – продолжала Мария. – Наказание за то, что в безмерной гордыне своей я вообразила, будто могу изменить грядущее. Сегодня я поняла: прозреть будущее возможно, но никакая сила не сможет исправить его по желанию человеческому. Ни горячая молитва, ни колдовство, ни могущественная реликвия. Только воля Господа. Но его пути неисповедимы, непознаваемы чаяния. Одной рукой он дарует спасение, а другой отбирает жизнь и надежду. Когда я поняла это, я умерла.
– Но ведь ты жива, Харальдовна! Ты же говоришь со мной! Ты дышишь, чувствуешь, слышишь…
– Жива лишь оболочка, вместилище для души. С тобой говорит тело, которое раньше принадлежало дочери конунга норвежского, нареченной при крещении Марией. Бог наказал меня. Он отнял у меня всех, кого я любила, всех, кто жил для меня, а я для них.
Новгородец открыл рот, чтобы возразить, переубедить королевну, но понял, что не сможет подобрать нужных слов. Она все уже решила. Сейчас исцеление ее душе может принести лишь молитва и вера.
Словно в ответ снаружи донеслись слова Бернара:
– Qui sedes ad Dexteram Paths, miserere nobis. Quoniam Tu solus Sanctus, Тu solus Dominus, Тu solus Altissimus, Jesu Christe, cum Sancto Spititu in gloria Dei Patris. Amen. [103]
Мария вздрогнула, ее глаза блеснули на мгновение прежним, решительным и упрямым огнем. Она выпрямилась, насколько позволяли связанные за спиной руки, и гневно произнесла:
– Иисус Христос, Сыне Божий, ты оставил меня, ты оставил войско норвежское, ты оставил конунга Харальда Сигурдассона. Я отрекаюсь от тебя. Я выхожу из-под твоей руки, ибо не узрела я твоего милосердия, твоего всепрощения и заботы о рабах твоих. Наши прежние боги, асы и ваны, честнее тебя, они не вселяют в человека напрасных надежд. Они суровы и беспощадны, непримиримы и жестоки, но они честны.
– Харальдовна… – нерешительно позвал Вратко.
– Не зови меня больше так! – воскликнула она. – Сколько можно повторять? Мария Харальдсдоттир умерла!
– Как же тебя звать?
– Не знаю. Я обойдусь без имени, пока не отомщу. А я отомщу, и никакой вергельд [104]меня не удовлетворит…
– Кому ты будешь мстить?
– Саксам. А больше прочих – королю Гарольду Годвинссону!
– Саксам-то за что? – вздохнул новгородец.
За окном отец Бернар вновь гнусаво затянул, напевно выговаривая слова:
– Te Deum laudamus, Te Dominum confitemur. Te aeternum patrem, omnis terra veneratur. Tibi omnes angeli, Tibi caeli et universae potestates… [105]
Парень прислушался. В молитве монаха звучала сила убеждения и искренней веры. Наверное, чудотворцы прежних веков пели такими голосами в клетке со львами, в огненных печах, распятые на кресте и побиваемые камнями.
– Незачем саксам мстить, – сказал Вратко. – Они бились честно, защищали свою землю. Норвежцы одолели бы их, если бы не…
– Если бы не что? Ведь даже твоя виса не помогла! А в твоих строках есть сила. Настоящая. И не пытайся меня переубедить – я чувствую сердцем.
– Вон, слышишь, завывает? – с непривычной для него злостью бросил словен. – Я же рассказывал! Или не помнишь? Эдгар Эдвардссон, внук короля Эдмунда Железный Бок, привез для отца Бернара реликвию от самого Папы Римского…
– Помню. И что с того?
– Когда он вышел из избы, ларец с реликвией был у него в руках… Я не сразу сообразил. Только сейчас дошло…
– Погоди-ка… – В глазах Марии промелькнул огонек заинтересованности. – Он молился над реликвией? Это мощи какие-то?
– Эдгар Эдвардссон говорил, что там ноготь Иисуса Христа.
Королевна нахмурилась и стала разительно похожа на своего отца. Если бы у девушки были развязаны руки и она могла дотянуться до любого, даже самого тупого и ржавого меча, мало бы не показалось ни хевдингу Модольву, ни его викингам, ни хитроумному монаху.
– Значит, молился… И продолжает молиться.
– Как видишь.
Вратко кивнул на окошко, за которым слышалось:
– …Tu ad dexteram Dei sedes, in gloria Patris. Judex crederis esse venturus. Te ergo quaesumus, Tuis famulis subveni, quos pretioso sanguine redemisti. Aeterna fac cum sanctis Tuis in gloria numerari… [106]
– Так вот ты какова, сила Иисуса Христа… – задумчиво проговорила Мария. – Воистину велик ты, Сыне Божий. Только почему силу даешь лживым и продажным, хитрым и двуличным, жадным и жалким? – В ее голосе послышалось сдержанное рыдание.
Еще бы, ведь она с детства воспитывалась в христианской вере. Трудно принять предательство служителей Господа, которым привык верить и слушать их во всем, прибегать к ним с горестями и бедами, просить совета и помощи.
Вратко глянул на королевну. Она снова замерла на лавке, уставившись неподвижным взглядом в тлеющие угли. Остывающая зола в очаге мерцала багровым пламенем, и казалось, что по лицу королевны пробегают кровавые сполохи, предвестники недобрых дел.
– Fiat misericordia Tua, Domine, super nos, quemadmodum speravimus in Te, [107] – закончил молитву Бернар.
И тут же послышались оживленные голоса урманов, шутки и раскатистый хохот.
– Во имя Господа нашего, да пребудет с нами Его благодать! – выкрикнул Модольв. – Войска Харальда больше нет!
Глава 22
– Норвежскому войску скоро конец, – неохотно ответил Скафти.
– Ты так говоришь, будто сопереживаешь этой беде.
– Там, в кругу щитов, стоят сейчас несколько человек, которые…
– С которыми тебя связывают узы дружбы? – прищурился Бернар.
– Нет, которые остались мне должны.
– Ну, сын мой, грех сребролюбия следует искоренять в себе. И тогда Господь наш, Пресветлый и Всеблагой, воздаст тебе по заслугам.
Скафти махнул рукой, словно бы соглашаясь, но на его лице не было заметно особого смирения или раскаяния. Викинг мало верил в небесное воздаяние за смиренное поведение здесь, на грешной земле. Точнее, совсем не верил.
– Мария Харальдовна здесь, – вмешался Модольв. – И ворлок-русич тоже.
– Да? – встрепенулся священнослужитель. Часто закивал. – Да, да, да… Именно это я и предполагал. Хродгейр-скальд решил спасти их, отправив подальше от боя? Так?
– Верно, – согласился Эйрик. – Мы как раз из лесу глядели, как Гарольд вновь переговоры с братцем затеял…
– Переговоры? И что же? Почему с Тостигом? Почему не с конунгом?
– Так убили же Харальда…
– Что ж ты молчал?! – воскликнул Модольв.
– И правда, сын мой, с этого начинать нужно было, – мягко заметил монах. – Не знаю, примет ли Господь душу человека, столь многогрешного, но я помолюсь за ее упокой.
– Это ж надо! – не мог успокоиться Кетильсон. – Харальд погиб! Мало мне верится, что с конунгом могли запросто совладать даже самые лучшие бойцы. Кто убил его?
– Да кто ж его знает? – развел руками худощавый викинг.
– Как так?
– Стрела его достала. В горло, – коротко пояснил седобородый урман, до того молчавший.
– Да примет Господь душу раба твоего грешного… – перекрестился Бернар. – Ладно, сын мой, сказывай дальше. Ты о переговорах что-то начинал… Выходит, Тостиг теперь в норвежском войске командует?
– Он самый, святой отец.
– Теперь судьба языческого войска ясна мне даже без молитвы и предзнаменований. Граф Тостиг кто угодно, но не полководец. Ладно, сказывай, что после было.
– Долго они беседовали, а потом конунг английский коня поворотил – чуть рот скотине не порвал.
– Видать послал его Тостиг Годвинссон, – добавил со смешком Скафти. – Далеко послал, по-королевски. Хоть и не полководец, а послать может от души…
– Тут саксы снова начали для боя строиться, – продолжал Эйрик. – Наши тоже подобрались, щиты сдвинули…
– Наши… – хмыкнул Скафти.
Эйрик не обратил внимания на его замечание.
– Начали, говорю, обе стороны к битве готовиться. Тут, глядим, идут, голубчики. С одним всего лишь охранником, да и тот раненый.
– С одним всего? – насмешливо передразнил хевдинг. – То-то я гляжу, Торд совсем не вернулся, а Скегги еле ковыляет, на ногу ступить не может.
– Это был Асмунд, – сказал Эйрик и ничего больше не пояснял.
– Хорошо. Бойцы хоть куда. Вдесятером едва-едва одного Асмунда одолели… – сварливо начал Модольв, но монах движением руки заставил его замолчать.
– То, что ворлока взяли живьем, что дочь Харальда пленили, это хорошо… Ведите их в дом!
Чувствительный толчок в спину заставил Вратко сделать несколько быстрых шагов и нырнуть под низкую притолоку.
В хижине властвовал полумрак, с которым безуспешно боролся алый отсвет углей в небольшом очаге. Насколько можно было разглядеть, убранство избушки очень напоминало жилище Вульфера. Та же бедность…
Эйрик толкнул новгородца в угол. Погрозил кулаком:
– Только сдвинься с места!
И вышел.
Следом завели Марию. С ней викинги Модольва обращались куда как почтительнее. Бородатый урман поддержал за локоть, переводя через порог, усадил на лавку. И вроде как поклонился на прощание. Или Вратко показалось?
Сквозь открытое окно долетел голос отца Бернара:
– А сейчас, сын мой, отправь пару человек последить, как там бой заканчивается… А я еще помолюсь.
– Эйрик! Кнут! – гаркнул Кетильсон. – Слышали, что святой отец приказал? Бегом!
Воцарилась тишина.
Потом вполголоса забубнил монах:
– Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. Laudamus te, benedicimus te, adoramus te, gloriflcamus te, gratias agimus tibi propter magnam gloriam tuam… [101]
Вратко огляделся еще раз. И не сторожит никто вроде бы, а не убежишь. Удавка на шее, окошко маленькое – без шума не протиснешься, да и королевну бросать негоже. Мария сидела безучастно. Смотрела прямо перед собой, но, кажется, не видела ничего. Уж не обезумела ли от пережитого?
– Харальдовна… А, Харальдовна… – негромко позвал словен.
Девушка молчала.
– Слышишь меня или нет, Харальдовна?
Она не ответила.
Вратко попытался приподняться, чтобы подсесть поближе. Может, толкнуть ее надо? Бывает так, что человек задумается и не слышит, как к нему обращаются. Веревка на шее перехватила дыхание. Да, умелец связывал – и захочешь удрать, а не выйдет.
– Ответь мне, Харальдовна, не молчи. Что делать-то будем? Выбираться надо, спасаться…
Дочь конунга медленно повернулась к нему.
– Ты сам спасайся, Вратко. Беги, если получится.
– Как это? – возмутился парень. – Я тебя не брошу!
– Беги один, – упрямо повторила девушка. – Мне это уже ни к чему.
Вратко опешил. Это еще что за шутки? Разве можно так?
Монах за окном продолжал славить Господа:
– …Jesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris, qui tollis peccata mundi, suscipe deprecationem nostram… [102]
– Что ты говоришь такое? – продолжал увещевать словен. – Как же можно так, Харальдовна?
Она медленно и отрешенно проговорила:
– Кого ты зовешь Харальдовной? Ее нет больше.
– Что? Что ты говоришь?
– Мария Харальдовна умерла в тот же день и час, когда умер величайший конунг Норвегии. Она умирала сотни и тысячи раз. Вместе с каждым из норвежских воинов, падающих под ударами мечей и топоров. Вместе с каждым воином, павшим от стрелы саксов. Вместе с каждым бойцом, кто не выдержал усталости, чье сердце остановилось, а глаза закрылись навсегда…
Вратко выпучил глаза. Не этих речей ожидал он от рассудительной и мудрой не по годам королевны.
– Это наказание ниспослано Господом нашим, – продолжала Мария. – Наказание за то, что в безмерной гордыне своей я вообразила, будто могу изменить грядущее. Сегодня я поняла: прозреть будущее возможно, но никакая сила не сможет исправить его по желанию человеческому. Ни горячая молитва, ни колдовство, ни могущественная реликвия. Только воля Господа. Но его пути неисповедимы, непознаваемы чаяния. Одной рукой он дарует спасение, а другой отбирает жизнь и надежду. Когда я поняла это, я умерла.
– Но ведь ты жива, Харальдовна! Ты же говоришь со мной! Ты дышишь, чувствуешь, слышишь…
– Жива лишь оболочка, вместилище для души. С тобой говорит тело, которое раньше принадлежало дочери конунга норвежского, нареченной при крещении Марией. Бог наказал меня. Он отнял у меня всех, кого я любила, всех, кто жил для меня, а я для них.
Новгородец открыл рот, чтобы возразить, переубедить королевну, но понял, что не сможет подобрать нужных слов. Она все уже решила. Сейчас исцеление ее душе может принести лишь молитва и вера.
Словно в ответ снаружи донеслись слова Бернара:
– Qui sedes ad Dexteram Paths, miserere nobis. Quoniam Tu solus Sanctus, Тu solus Dominus, Тu solus Altissimus, Jesu Christe, cum Sancto Spititu in gloria Dei Patris. Amen. [103]
Мария вздрогнула, ее глаза блеснули на мгновение прежним, решительным и упрямым огнем. Она выпрямилась, насколько позволяли связанные за спиной руки, и гневно произнесла:
– Иисус Христос, Сыне Божий, ты оставил меня, ты оставил войско норвежское, ты оставил конунга Харальда Сигурдассона. Я отрекаюсь от тебя. Я выхожу из-под твоей руки, ибо не узрела я твоего милосердия, твоего всепрощения и заботы о рабах твоих. Наши прежние боги, асы и ваны, честнее тебя, они не вселяют в человека напрасных надежд. Они суровы и беспощадны, непримиримы и жестоки, но они честны.
– Харальдовна… – нерешительно позвал Вратко.
– Не зови меня больше так! – воскликнула она. – Сколько можно повторять? Мария Харальдсдоттир умерла!
– Как же тебя звать?
– Не знаю. Я обойдусь без имени, пока не отомщу. А я отомщу, и никакой вергельд [104]меня не удовлетворит…
– Кому ты будешь мстить?
– Саксам. А больше прочих – королю Гарольду Годвинссону!
– Саксам-то за что? – вздохнул новгородец.
За окном отец Бернар вновь гнусаво затянул, напевно выговаривая слова:
– Te Deum laudamus, Te Dominum confitemur. Te aeternum patrem, omnis terra veneratur. Tibi omnes angeli, Tibi caeli et universae potestates… [105]
Парень прислушался. В молитве монаха звучала сила убеждения и искренней веры. Наверное, чудотворцы прежних веков пели такими голосами в клетке со львами, в огненных печах, распятые на кресте и побиваемые камнями.
– Незачем саксам мстить, – сказал Вратко. – Они бились честно, защищали свою землю. Норвежцы одолели бы их, если бы не…
– Если бы не что? Ведь даже твоя виса не помогла! А в твоих строках есть сила. Настоящая. И не пытайся меня переубедить – я чувствую сердцем.
– Вон, слышишь, завывает? – с непривычной для него злостью бросил словен. – Я же рассказывал! Или не помнишь? Эдгар Эдвардссон, внук короля Эдмунда Железный Бок, привез для отца Бернара реликвию от самого Папы Римского…
– Помню. И что с того?
– Когда он вышел из избы, ларец с реликвией был у него в руках… Я не сразу сообразил. Только сейчас дошло…
– Погоди-ка… – В глазах Марии промелькнул огонек заинтересованности. – Он молился над реликвией? Это мощи какие-то?
– Эдгар Эдвардссон говорил, что там ноготь Иисуса Христа.
Королевна нахмурилась и стала разительно похожа на своего отца. Если бы у девушки были развязаны руки и она могла дотянуться до любого, даже самого тупого и ржавого меча, мало бы не показалось ни хевдингу Модольву, ни его викингам, ни хитроумному монаху.
– Значит, молился… И продолжает молиться.
– Как видишь.
Вратко кивнул на окошко, за которым слышалось:
– …Tu ad dexteram Dei sedes, in gloria Patris. Judex crederis esse venturus. Te ergo quaesumus, Tuis famulis subveni, quos pretioso sanguine redemisti. Aeterna fac cum sanctis Tuis in gloria numerari… [106]
– Так вот ты какова, сила Иисуса Христа… – задумчиво проговорила Мария. – Воистину велик ты, Сыне Божий. Только почему силу даешь лживым и продажным, хитрым и двуличным, жадным и жалким? – В ее голосе послышалось сдержанное рыдание.
Еще бы, ведь она с детства воспитывалась в христианской вере. Трудно принять предательство служителей Господа, которым привык верить и слушать их во всем, прибегать к ним с горестями и бедами, просить совета и помощи.
Вратко глянул на королевну. Она снова замерла на лавке, уставившись неподвижным взглядом в тлеющие угли. Остывающая зола в очаге мерцала багровым пламенем, и казалось, что по лицу королевны пробегают кровавые сполохи, предвестники недобрых дел.
– Fiat misericordia Tua, Domine, super nos, quemadmodum speravimus in Te, [107] – закончил молитву Бернар.
И тут же послышались оживленные голоса урманов, шутки и раскатистый хохот.
– Во имя Господа нашего, да пребудет с нами Его благодать! – выкрикнул Модольв. – Войска Харальда больше нет!
Глава 22
Загадка грааля
Заслышав голос хевдинга, Мария дернулась и закусила губу.
«Ну да… – подумал Вратко. – Отец, а теперь еще и брат… Хоть и сводный, а все же родная кровь. И Хродгейр… Неужели все погибли? Не может такого быть. Какая бы жестокая битва ни была, все равно кто-то должен выжить. Есть же, в конце концов, почетный плен. Или плен ради выкупа, на самый крайний случай»…
Дверь отворилась. Подозрительно поглядывая на новгородца, вошел Эйрик. Викинг опустился на колени около очага и принялся раздувать угли. Замерз, что ли? Но когда следом заглянул хевдинг, сопровождаемый монахом, Вратко догадался – горящий очаг понадобился им для света, а не для тепла.
Отец Бернар уселся на лавку напротив Марии, Модольв застыл у двери, подпирая плечом стену, а Эйрик так и остался на земляном полу, только лицом к пленникам развернулся.
После довольно долгого молчания монах проговорил:
– Если ты, Мария Харальдсдоттир, обещаешь не делать глупостей, я, пожалуй, разрешу тебя развязать.
Королевна смерила его презрительным взглядом, но ответа не удостоила.
– Так развязывать, что ли? – с ленцой бросил Эйрик.
Отец Бернар вздохнул, пожал плечами.
– Развяжи, – кивнул Модольв. – Никуда она не денется.
Викинг с видимой неохотой поднялся, подошел к королевне и размотал стягивающий ее локти ремень. Мария пошевелила плечами, но по-прежнему не обронила ни звука.
– А змееныша? – Эйрик указал на Вратко.
– Ну, развяжи и его тоже… – милостиво разрешил монах.
– А в драку не кинется?
– Ты боишься? – буркнул хевдинг.
– Я? Один раз успокоил и во второй раз справлюсь. – В голосе викинга звучало неприкрытое хвастовство.
– Так что спрашиваешь?
– Начнет кулачонками махать, шум поднимет, разговору помешает…
– А мы его сейчас спросим. Эй, как тебя там? Подарок Ньёрда? Обещаешь тихо сидеть?
Вратко потрогал языком осколок зуба. Губа все еще кровоточила. Судя по тяжести, она уже набрякла и скоро будет свисать едва ли не до груди. Получать еще раз по зубам парню не хотелось. Да и что он сможет сделать в одиночку, с раненым плечом против двух опытных воинов? Хотя вцепиться в горло монаха очень хотелось.
– Я буду тихо сидеть, – ответил он.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Перекрестись.
– Не могу.
– Ах ты безбожник! – возмутился Эйрик.
– Сам ты безбожник, – вяло огрызнулся словен. – Как я со связанными руками креститься буду?
– Заткнись, умник! – Викинг несильно толкнул Вратко в плечо.
Новгородец не сдержал стона.
– Ага! – осклабился Эйрик, будто что-то приятное услышал. – Значит, попал я в тебя? Тогда, на речке…
– Попал.
– Ну, стало быть, бояться тебя нечего. – Викинг почти без усилий приподнял парня за шиворот, попытался развязать веревочку. Узел не поддавался, тогда Эйрик, не утруждаясь попусту, вытащил нож и одним взмахом решил задачу. Толчком вернул словена на место. – А ты хорошо плаваешь.
«А ты плохо стреляешь», – хотел ответить Вратко, но передумал. Зачем лишний раз дразнить человека, и без того скорого на расправу? Ради нескольких пинков и зуботычин? Вместо разговоров парень с наслаждением размял затекшую руку.
– Что молчишь? Ответить нечего?
Эйрик зло прищурился. Похоже, он не желал отступать просто так, не покуражившись над пленником.
– Оставь парня в покое! – вмешался Модольв, заметив нетерпение, проскользнувшее по лицу монаха. – Дай поговорить.
Викинг скривился, пожал плечами, но отошел и уселся на прежнее место.
– Начинайте, святой отец, – сказал Белоголовый.
Бернар сложил ладони перед грудью, опустил глаза к полу.
– Gloria Patri, et Folio, et Spiritui Sancto, – начал он. – Sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculуrom. Amen. [108] – Истово перекрестился. – Сразу хочу сказать, ваше высочество, что сражение закончилось, как я и предполагал. Граф Тостиг не принял предложения своего брата-короля. Он мог бы сохранить жизни норвежских воинов, но предпочел стоять до последнего. И умереть под чужим знаменем. Я всегда знал, что ума у Тостига недостаточно, чтобы глядеть в будущее хоть на самую малую малость. Саксы возобновили атаки. Возможно, конунг Харальд, если бы был жив, сумел бы построить оборону таким образом, что его войско сдержало бы нападающих. Но у Тостига не хватило опыта, не хватило силы воли и решимости, чтобы управлять войском как следует. Единственно, что удалось ему хорошо, это умереть. Он пал вместе со всей своей дружиной рядом с дружиной Харальда Сигурдассона, которая до последней капли крови защищала тело погибшего государя. Саксам удалось прорвать строй сразу в нескольких местах. Битва разделилась на много небольших схваток. Норвежцы гибли. Многие знатные ярлы были убиты, и некому стало командовать. Ближе к полудню от кораблей пришел с подмогой Эйстейн Тетерев, а с ним Олаф Харальдсон, Паль и Эрленд, братья Торфинссоны, и тысячи две бойцов. Они, пожалуй, могли бы преломить ход сражения в пользу северян, но, торопясь, вышли в путь без шлемов и кольчуг, а кроме того, бежали бегом и из-за усталости едва стояли на ногах. И тем не менее первоначально Эйстейну сопутствовал успех. Они отбросили саксов почти что к берегу Дервента, но там королю Гарольду удалось наконец-то составить плотный строй. Сам он во главе рыцарской конницы обошел норвежцев сбоку, а брат короля Гурт Годвинссон с конными дружинами нортумбрийских танов зашел с другой стороны. И норвежцы были разбиты. Их воины впадали в боевое неистовство, отбрасывая щиты, и гибли десятками и сотнями под ударами копий и стрел. Лишь нескольким дружинам удалось отступить, сохраняя строй…
Монах закашлялся и остановился, чтобы перевести дух.
«Красно говоришь, – подумал Вратко. – Только к чему ведешь? Непонятно».
Наверняка отец Бернар преследовал какую-то цель. Но какую? Зачем ему может понадобиться королевна? Впрочем, хитрый лис ведет свою, сложную игру. Что ж, пускай сам рассказывает.
– Я могу посочувствовать вашему горю. – Монах продолжил, словно подслушав мысли новгородца. – Терять близких тяжело. А терять их на глазах… тяжело вдвойне. Конунг Харальд погиб. Судьба Олафа Харальдсона неизвестна. Ее высочество осталась одна в чужой стране, среди враждебно настроенных людей…
– Да еще захвачена в плен с непонятной целью, – внезапно прервала его Мария. – И удерживаюсь вооруженными людьми под стражей.
Модольв хмыкнул.
Но Бернара было не так легко сбить с толку.
– Я понимаю ваше возмущение, ваше высочество. И хотел бы объясниться. Первоначально мы предполагали обойтись без насилия. Тот викинг, который по приказу Хродгейра должен был оберегать вас, неверно истолковал намерения людей хевдинга Модольва. Он первым обнажил оружие и пролил кровь. За что и поплатился. Обычно я не поддерживаю кровопролития, но понять возмущение воинов хевдинга Модольва могу.
– Люди хевдинга Модольва – не воины, а убийцы, – резко бросила Мария. – А вы, святой отец, покровительствуете им.
Эйрик заворчал в углу. Вратко глянул на Белоголового. На лице норвежца не дрогнул ни один мускул.
– В наши трудные, кровавые времена, – как ни в чем не бывало продолжил монах, – церкви приходится защищать себя. В том числе и оружием. Ибо сказано: «Могучий Архангел Михаил, славный предводитель небесного воинства, будь рядом с нами в тяжелом сражении, которое нам приходится вести против князей и сил, повелителей этого темного мира, против злых духов!» Всю свою жизнь я посвятил укреплению и расширению Церкви нашей. – Бернар перекрестился и прочитал скороговоркой: – Господи, Боже наш, храни всегда Твою Церковь, оберегая ее от всех трудностей на пути ее земного странствия. Соблюди ее в мире, и да будет она в этом мире живым знаком Твоего присутствия. Через Христа, Господа нашего. Аминь.
– Сладко поешь, – покачала головой королевна. – Только жалишь подобно гадюке.
– Когда же это я жалил вас, ваше высочество? – в притворном изумлении развел руками священнослужитель.
– Кто хотел гибели войску отца моего? Кто молился о победе саксов?
– Неправда. Не о гибели норвежского войска я молился. Я скорблю вместе с тобой о павших воинах. Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный.
«Как у тебя рука не отвалится столько креститься?» – подумал новгородец.
– Но Господь открыл мне, что владычество конунга Харальда над Англией поставит под угрозу успехи Церкви на этом острове.
– Это еще почему? – Мария выпрямилась и расправила плечи, словно приготовилась начать сражение.
– Слаб в вере был конунг Харальд, слаб. Брат Олафа Святого не стал, увы, его духовным наследником. Не проявлял истинного рвения в насаждении христианства, не строил церквей и часовен…
– Строил!
– Недостаточно. Да, он не допускал гонений на ревнителей веры, но он и не искоренял ересь и варварские обычаи. Разве низвергнул он идолов, как киевский правитель Вальдамар-конунг? Запрещал суеверия? Боролся с языческими богами? Наконец, он поощрял колдовство и чернокнижие!
– Неправда!
Отец Бернар мягко, отечески улыбнулся:
– Как же неправда, ваше высочество, когда один из этих колдунов сидит здесь перед нами? Разве Харальд Сигурдассон не принял его сторону в споре на Оркнеях? Конунг выгородил богомерзкого волхва, показав свою истинную сущность. Тем самым он лишний раз убедил меня, что Норвегия никогда не станет подлинно христианской державой, пока правит Харальд Суровый. И я должен был отдать на заклание еще и Англию? Гарольд Годвинссон тоже не блещет излишне рьяным служением Риму. Его короновал Стиганд, епископ Кентерберийский, так и не признанный Папой. Церковь в Англии не проявляет достаточного усердия, не проповедует в должной мере слово Божье как среди простолюдинов, так и среди знати. Симония [109]епископов английских заставляет сердца верующих людей содрогаться от ужаса и омерзения! Да и сам Гарольд Годвинссон нарушил клятву, которую дал над святыми мощами!
– Его обманом принудили дать эту клятву! – твердо отвечала Мария. – Может ли считаться клятва истинной, когда ярл Гарольд не знал, что Вильгельм повелел скрыть под парчой мощи святых?
– Может! Ибо она была произнесена!
– Так можно оправдать любую подлость!
– Служение церкви не может быть подлостью! Вильгельм, герцог Нормандский, пообещал в случае своей победы утвердить веру Христову над всей Англией, заложить новые монастыри и храмы во славу Господа Бога нашего! Per signum crucis de inimicis nostris libera nos, Deus noster. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. [110] – Монах снова перекрестился. Трижды. С напором, впечатывая пальцы в собственные плечи и лоб. – И клянусь Кровью Христовой, муками Спасителя и чудесным воскрешением Его, все истинно верующие будут бороться, чтобы корона Англии досталась Вильгельму! Propter magnam gloriam Tuam, Domine Deus, Rex caelestis, Deus Pater omnipotens. Domine Fill unigenite, lesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris… [111]
И тут Вратко не выдержал. Двоедушие монаха заставило парня забыть о разумной осторожности, о том, как недавно еще он уговаривал себя терпеть и сдерживать гнев. Какая вера стоит того, чтобы положить ради нее в чистом поле тысячи людей? Чем можно оправдать их смерть? Установлением власти Рима еще над одной державой?
Новгородец прыгнул, не поднимаясь на ноги. Прямо с пола, как дикий зверь.
Дотянуться бы здоровой рукой до горла подлеца, а там будь что будет! Даже смерть не страшна, ибо он отомстит святоше за многих и многих. За новгородца Позняка, за пиктов, погибших в Скара Бра, за Харальда Сурового, величайшего правителя и полководца, за графа Тостига, перед смертью проявившего благородство, достойное лучших мужей, за Хродгейра, Асмунда, Олафа, Сигурда, Гуннара, Хрольва, Игни, ярла Торира Злая Секира и датчанина Лосси по прозвищу Точильный Камень. И еще за тысячи достойных и честных воинов! Как норвежцев, так и саксов…
Эйрик опередил его. Наскочил сбоку, толкнул плечом, пнул падающего ногой в живот.
Вратко отлетел, больно стукнувшись коленом о край лавки. Хотел подняться, но раненая рука подвела – вспыхнула, словно пронзенная каленым железом, и подломилась. А Эйрик, рад стараться, несколько раз ударил ногой по чем попадя.
Боевой задор стих так же быстро, как и взыграл.
Парень скорчился, едва сдерживаясь, чтобы не взвыть от боли. Чего-чего, а мольбы о пощаде от него не услышат. Пускай лучше убьют!
– Прекрати! Что ты творишь! – зазвенел голос Марии.
Удары, сыпавшиеся на спину и голову Вратко, прекратились. Послышался шум возни, а затем суровый окрик Модольва-хевдинга:
– Оставь его, Эйрик! А ты, Харальдсдоттир, если не хочешь, чтобы тебя к лавке привязали, тихо сиди! И в драку не встревай!
Новгородец осторожно приоткрыл один глаз.
Худощавый викинг стоял, сжимая запястья королевны и вытянув руки как можно дальше, поскольку Мария так и норовила достать его ногой.
Модольв решительно схватил королевну за плечи и толкнул обратно на лавку.
– Свяжи этого ублюдка… – приказал он Эйрику. И обратился к Бернару: – Может, прирежем его? На кой он нам сдался, святой отец? Что ни русич, то крапивное семя… Я бы весь их народ под корень извел.
– Не давай гневу взять верх над собой, сын мой… Ибо сказано: «Умягчай жестокое, согревай озябшее, направляй заблудшее!» Юноша сей горяч, но это свойство юности. Не будем прибегать к крайним мерам без особой необходимости. Возможно, благодать Иисуса Христа еще осенит его своим крылом… – Монах подумал, вздохнул и продолжил: – Но связать колдуна все же необходимо. Ради его же собственной пользы. И чтобы его порывы не мешали нашей мирной беседе.
Эйрик хрюкнул. Как показалось Вратко, от распирающего смеха. Лживость и двуличие монаха даже викинга привели в восторг:
«Ну да… – подумал Вратко. – Отец, а теперь еще и брат… Хоть и сводный, а все же родная кровь. И Хродгейр… Неужели все погибли? Не может такого быть. Какая бы жестокая битва ни была, все равно кто-то должен выжить. Есть же, в конце концов, почетный плен. Или плен ради выкупа, на самый крайний случай»…
Дверь отворилась. Подозрительно поглядывая на новгородца, вошел Эйрик. Викинг опустился на колени около очага и принялся раздувать угли. Замерз, что ли? Но когда следом заглянул хевдинг, сопровождаемый монахом, Вратко догадался – горящий очаг понадобился им для света, а не для тепла.
Отец Бернар уселся на лавку напротив Марии, Модольв застыл у двери, подпирая плечом стену, а Эйрик так и остался на земляном полу, только лицом к пленникам развернулся.
После довольно долгого молчания монах проговорил:
– Если ты, Мария Харальдсдоттир, обещаешь не делать глупостей, я, пожалуй, разрешу тебя развязать.
Королевна смерила его презрительным взглядом, но ответа не удостоила.
– Так развязывать, что ли? – с ленцой бросил Эйрик.
Отец Бернар вздохнул, пожал плечами.
– Развяжи, – кивнул Модольв. – Никуда она не денется.
Викинг с видимой неохотой поднялся, подошел к королевне и размотал стягивающий ее локти ремень. Мария пошевелила плечами, но по-прежнему не обронила ни звука.
– А змееныша? – Эйрик указал на Вратко.
– Ну, развяжи и его тоже… – милостиво разрешил монах.
– А в драку не кинется?
– Ты боишься? – буркнул хевдинг.
– Я? Один раз успокоил и во второй раз справлюсь. – В голосе викинга звучало неприкрытое хвастовство.
– Так что спрашиваешь?
– Начнет кулачонками махать, шум поднимет, разговору помешает…
– А мы его сейчас спросим. Эй, как тебя там? Подарок Ньёрда? Обещаешь тихо сидеть?
Вратко потрогал языком осколок зуба. Губа все еще кровоточила. Судя по тяжести, она уже набрякла и скоро будет свисать едва ли не до груди. Получать еще раз по зубам парню не хотелось. Да и что он сможет сделать в одиночку, с раненым плечом против двух опытных воинов? Хотя вцепиться в горло монаха очень хотелось.
– Я буду тихо сидеть, – ответил он.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Перекрестись.
– Не могу.
– Ах ты безбожник! – возмутился Эйрик.
– Сам ты безбожник, – вяло огрызнулся словен. – Как я со связанными руками креститься буду?
– Заткнись, умник! – Викинг несильно толкнул Вратко в плечо.
Новгородец не сдержал стона.
– Ага! – осклабился Эйрик, будто что-то приятное услышал. – Значит, попал я в тебя? Тогда, на речке…
– Попал.
– Ну, стало быть, бояться тебя нечего. – Викинг почти без усилий приподнял парня за шиворот, попытался развязать веревочку. Узел не поддавался, тогда Эйрик, не утруждаясь попусту, вытащил нож и одним взмахом решил задачу. Толчком вернул словена на место. – А ты хорошо плаваешь.
«А ты плохо стреляешь», – хотел ответить Вратко, но передумал. Зачем лишний раз дразнить человека, и без того скорого на расправу? Ради нескольких пинков и зуботычин? Вместо разговоров парень с наслаждением размял затекшую руку.
– Что молчишь? Ответить нечего?
Эйрик зло прищурился. Похоже, он не желал отступать просто так, не покуражившись над пленником.
– Оставь парня в покое! – вмешался Модольв, заметив нетерпение, проскользнувшее по лицу монаха. – Дай поговорить.
Викинг скривился, пожал плечами, но отошел и уселся на прежнее место.
– Начинайте, святой отец, – сказал Белоголовый.
Бернар сложил ладони перед грудью, опустил глаза к полу.
– Gloria Patri, et Folio, et Spiritui Sancto, – начал он. – Sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculуrom. Amen. [108] – Истово перекрестился. – Сразу хочу сказать, ваше высочество, что сражение закончилось, как я и предполагал. Граф Тостиг не принял предложения своего брата-короля. Он мог бы сохранить жизни норвежских воинов, но предпочел стоять до последнего. И умереть под чужим знаменем. Я всегда знал, что ума у Тостига недостаточно, чтобы глядеть в будущее хоть на самую малую малость. Саксы возобновили атаки. Возможно, конунг Харальд, если бы был жив, сумел бы построить оборону таким образом, что его войско сдержало бы нападающих. Но у Тостига не хватило опыта, не хватило силы воли и решимости, чтобы управлять войском как следует. Единственно, что удалось ему хорошо, это умереть. Он пал вместе со всей своей дружиной рядом с дружиной Харальда Сигурдассона, которая до последней капли крови защищала тело погибшего государя. Саксам удалось прорвать строй сразу в нескольких местах. Битва разделилась на много небольших схваток. Норвежцы гибли. Многие знатные ярлы были убиты, и некому стало командовать. Ближе к полудню от кораблей пришел с подмогой Эйстейн Тетерев, а с ним Олаф Харальдсон, Паль и Эрленд, братья Торфинссоны, и тысячи две бойцов. Они, пожалуй, могли бы преломить ход сражения в пользу северян, но, торопясь, вышли в путь без шлемов и кольчуг, а кроме того, бежали бегом и из-за усталости едва стояли на ногах. И тем не менее первоначально Эйстейну сопутствовал успех. Они отбросили саксов почти что к берегу Дервента, но там королю Гарольду удалось наконец-то составить плотный строй. Сам он во главе рыцарской конницы обошел норвежцев сбоку, а брат короля Гурт Годвинссон с конными дружинами нортумбрийских танов зашел с другой стороны. И норвежцы были разбиты. Их воины впадали в боевое неистовство, отбрасывая щиты, и гибли десятками и сотнями под ударами копий и стрел. Лишь нескольким дружинам удалось отступить, сохраняя строй…
Монах закашлялся и остановился, чтобы перевести дух.
«Красно говоришь, – подумал Вратко. – Только к чему ведешь? Непонятно».
Наверняка отец Бернар преследовал какую-то цель. Но какую? Зачем ему может понадобиться королевна? Впрочем, хитрый лис ведет свою, сложную игру. Что ж, пускай сам рассказывает.
– Я могу посочувствовать вашему горю. – Монах продолжил, словно подслушав мысли новгородца. – Терять близких тяжело. А терять их на глазах… тяжело вдвойне. Конунг Харальд погиб. Судьба Олафа Харальдсона неизвестна. Ее высочество осталась одна в чужой стране, среди враждебно настроенных людей…
– Да еще захвачена в плен с непонятной целью, – внезапно прервала его Мария. – И удерживаюсь вооруженными людьми под стражей.
Модольв хмыкнул.
Но Бернара было не так легко сбить с толку.
– Я понимаю ваше возмущение, ваше высочество. И хотел бы объясниться. Первоначально мы предполагали обойтись без насилия. Тот викинг, который по приказу Хродгейра должен был оберегать вас, неверно истолковал намерения людей хевдинга Модольва. Он первым обнажил оружие и пролил кровь. За что и поплатился. Обычно я не поддерживаю кровопролития, но понять возмущение воинов хевдинга Модольва могу.
– Люди хевдинга Модольва – не воины, а убийцы, – резко бросила Мария. – А вы, святой отец, покровительствуете им.
Эйрик заворчал в углу. Вратко глянул на Белоголового. На лице норвежца не дрогнул ни один мускул.
– В наши трудные, кровавые времена, – как ни в чем не бывало продолжил монах, – церкви приходится защищать себя. В том числе и оружием. Ибо сказано: «Могучий Архангел Михаил, славный предводитель небесного воинства, будь рядом с нами в тяжелом сражении, которое нам приходится вести против князей и сил, повелителей этого темного мира, против злых духов!» Всю свою жизнь я посвятил укреплению и расширению Церкви нашей. – Бернар перекрестился и прочитал скороговоркой: – Господи, Боже наш, храни всегда Твою Церковь, оберегая ее от всех трудностей на пути ее земного странствия. Соблюди ее в мире, и да будет она в этом мире живым знаком Твоего присутствия. Через Христа, Господа нашего. Аминь.
– Сладко поешь, – покачала головой королевна. – Только жалишь подобно гадюке.
– Когда же это я жалил вас, ваше высочество? – в притворном изумлении развел руками священнослужитель.
– Кто хотел гибели войску отца моего? Кто молился о победе саксов?
– Неправда. Не о гибели норвежского войска я молился. Я скорблю вместе с тобой о павших воинах. Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный.
«Как у тебя рука не отвалится столько креститься?» – подумал новгородец.
– Но Господь открыл мне, что владычество конунга Харальда над Англией поставит под угрозу успехи Церкви на этом острове.
– Это еще почему? – Мария выпрямилась и расправила плечи, словно приготовилась начать сражение.
– Слаб в вере был конунг Харальд, слаб. Брат Олафа Святого не стал, увы, его духовным наследником. Не проявлял истинного рвения в насаждении христианства, не строил церквей и часовен…
– Строил!
– Недостаточно. Да, он не допускал гонений на ревнителей веры, но он и не искоренял ересь и варварские обычаи. Разве низвергнул он идолов, как киевский правитель Вальдамар-конунг? Запрещал суеверия? Боролся с языческими богами? Наконец, он поощрял колдовство и чернокнижие!
– Неправда!
Отец Бернар мягко, отечески улыбнулся:
– Как же неправда, ваше высочество, когда один из этих колдунов сидит здесь перед нами? Разве Харальд Сигурдассон не принял его сторону в споре на Оркнеях? Конунг выгородил богомерзкого волхва, показав свою истинную сущность. Тем самым он лишний раз убедил меня, что Норвегия никогда не станет подлинно христианской державой, пока правит Харальд Суровый. И я должен был отдать на заклание еще и Англию? Гарольд Годвинссон тоже не блещет излишне рьяным служением Риму. Его короновал Стиганд, епископ Кентерберийский, так и не признанный Папой. Церковь в Англии не проявляет достаточного усердия, не проповедует в должной мере слово Божье как среди простолюдинов, так и среди знати. Симония [109]епископов английских заставляет сердца верующих людей содрогаться от ужаса и омерзения! Да и сам Гарольд Годвинссон нарушил клятву, которую дал над святыми мощами!
– Его обманом принудили дать эту клятву! – твердо отвечала Мария. – Может ли считаться клятва истинной, когда ярл Гарольд не знал, что Вильгельм повелел скрыть под парчой мощи святых?
– Может! Ибо она была произнесена!
– Так можно оправдать любую подлость!
– Служение церкви не может быть подлостью! Вильгельм, герцог Нормандский, пообещал в случае своей победы утвердить веру Христову над всей Англией, заложить новые монастыри и храмы во славу Господа Бога нашего! Per signum crucis de inimicis nostris libera nos, Deus noster. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. [110] – Монах снова перекрестился. Трижды. С напором, впечатывая пальцы в собственные плечи и лоб. – И клянусь Кровью Христовой, муками Спасителя и чудесным воскрешением Его, все истинно верующие будут бороться, чтобы корона Англии досталась Вильгельму! Propter magnam gloriam Tuam, Domine Deus, Rex caelestis, Deus Pater omnipotens. Domine Fill unigenite, lesu Christe, Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris… [111]
И тут Вратко не выдержал. Двоедушие монаха заставило парня забыть о разумной осторожности, о том, как недавно еще он уговаривал себя терпеть и сдерживать гнев. Какая вера стоит того, чтобы положить ради нее в чистом поле тысячи людей? Чем можно оправдать их смерть? Установлением власти Рима еще над одной державой?
Новгородец прыгнул, не поднимаясь на ноги. Прямо с пола, как дикий зверь.
Дотянуться бы здоровой рукой до горла подлеца, а там будь что будет! Даже смерть не страшна, ибо он отомстит святоше за многих и многих. За новгородца Позняка, за пиктов, погибших в Скара Бра, за Харальда Сурового, величайшего правителя и полководца, за графа Тостига, перед смертью проявившего благородство, достойное лучших мужей, за Хродгейра, Асмунда, Олафа, Сигурда, Гуннара, Хрольва, Игни, ярла Торира Злая Секира и датчанина Лосси по прозвищу Точильный Камень. И еще за тысячи достойных и честных воинов! Как норвежцев, так и саксов…
Эйрик опередил его. Наскочил сбоку, толкнул плечом, пнул падающего ногой в живот.
Вратко отлетел, больно стукнувшись коленом о край лавки. Хотел подняться, но раненая рука подвела – вспыхнула, словно пронзенная каленым железом, и подломилась. А Эйрик, рад стараться, несколько раз ударил ногой по чем попадя.
Боевой задор стих так же быстро, как и взыграл.
Парень скорчился, едва сдерживаясь, чтобы не взвыть от боли. Чего-чего, а мольбы о пощаде от него не услышат. Пускай лучше убьют!
– Прекрати! Что ты творишь! – зазвенел голос Марии.
Удары, сыпавшиеся на спину и голову Вратко, прекратились. Послышался шум возни, а затем суровый окрик Модольва-хевдинга:
– Оставь его, Эйрик! А ты, Харальдсдоттир, если не хочешь, чтобы тебя к лавке привязали, тихо сиди! И в драку не встревай!
Новгородец осторожно приоткрыл один глаз.
Худощавый викинг стоял, сжимая запястья королевны и вытянув руки как можно дальше, поскольку Мария так и норовила достать его ногой.
Модольв решительно схватил королевну за плечи и толкнул обратно на лавку.
– Свяжи этого ублюдка… – приказал он Эйрику. И обратился к Бернару: – Может, прирежем его? На кой он нам сдался, святой отец? Что ни русич, то крапивное семя… Я бы весь их народ под корень извел.
– Не давай гневу взять верх над собой, сын мой… Ибо сказано: «Умягчай жестокое, согревай озябшее, направляй заблудшее!» Юноша сей горяч, но это свойство юности. Не будем прибегать к крайним мерам без особой необходимости. Возможно, благодать Иисуса Христа еще осенит его своим крылом… – Монах подумал, вздохнул и продолжил: – Но связать колдуна все же необходимо. Ради его же собственной пользы. И чтобы его порывы не мешали нашей мирной беседе.
Эйрик хрюкнул. Как показалось Вратко, от распирающего смеха. Лживость и двуличие монаха даже викинга привели в восторг: