Страница:
– Прикажете угли раздуть? – Похожая на оскал улыбка рассекла лицо наемника.
– Нет. «Аиста» ему сделаешь. Он нам невредимый пригодится больше, чем порченый…
– Как прикажете, ваша милость. – Джакомо развел руками, не скрывая разочарования. По всему выходило, пыток вроде некоего «аиста» он не любил.
Вскоре Антоло получил возможность строить предположения, почему именно. Скорее всего, Череп любил сам причинять боль. Ему нравилась власть над пытаемым, боль в глазах жертвы, стоны и мольбы о пощаде. То есть его стихией были угли, клинья, клещи, дыба и тому подобное. А дожидаться, когда подействует «аист», скучно и неинтересно.
Табальца сноровисто оттащили в каменную клетушку два на два шага, раздели, бесцеремонно уложили на кучу гнилой соломы вперемешку с нечистотами, накинули на шею ржавый железный ошейник, от которого тянулся странный прут с приспособлениями, похожими на кандалы. Ручные и ножные. Поначалу Антоло недоумевал: в чем же заключается пытка? Подумаешь, заковали! Небось, Желтому Грому в колодках да с его ростом приходилось куда как тяжелее! Поэтому за дальнейшими действиями наемников он наблюдал как бы со стороны – со здоровым любопытством, но не вмешиваясь и не препятствуя. А они, пользуясь покорностью жертвы, согнули ему ноги в коленях, плотно прижали к животу, закрепили в нижней паре железных обручей, потом то же сделали и с руками – согнули, прижали, заковали. Таким образом, Антоло оказался скрученным в «бублик». Емсиль, в последние месяцы учебы на подготовительном факультете уже видевший себя будущим медикусом, как-то обмолвился, что листал книгу по родовспоможению. Конечно, без пояснения профессоров он больше картинки смотрел. Так вот на одной из них было показано положение неродившегося младенца. Он потом всем друзьям хвастался, рассказывал, какой он умный, к каким фолиантам доступ имеет.
– Захочешь покаяться, покричишь, – бросил напоследок Джакомо, покидая застенок.
Антоло остался один. Наедине со своими мыслями.
Сперва он размышлял о судьбе Кира и Цветочка. Нет ничего хуже неизвестности, но, если бы их схватили, Джакомо не смолчал бы. Трудно удержаться и лишний раз не напомнить пленнику, что, мол, все твои дружки у нас в руках. Значит, или погибли оба, сопротивляясь, или сумели спастись. Что ж, в любом случае, можно сказать, повезло.
Потом в голову парню пришла здравая мысль – а был ли вообще смысл в их попытке что-то выведать в Медрене? Удалось ли им что-либо узнать? Или они попусту лишили отряд Кулака двух пар крепких рук? На эти вопросы нелегко дать однозначный ответ. Волшебные способности наследника Халльберна, несомненно, ключ к решению загадки. Недаром же и зловредный барон тоже им заинтересовался. Еще бы! Да все настоящие, нынешние и будущие правители этого мира отдали бы много, чтобы только заиметь возможность властвовать над умами подданных в прямом смысле, а не в одном лишь переносном…
Внезапно у Антоло зачесался кончик носа. Он потянулся рукой и не сумел достать. Кандалы сковывали подвижность конечностей, не давали двигаться телу и голове. Может, в этом и заключается пытка?
Зуд становился нестерпимым. Так часто бывает. Запретный плод всегда сладок. Чесаться, чихать, справлять нужду хочется больше всего именно тогда, когда нельзя.
В конце концов молодой человек выгнулся, вывернул немыслимым образом шею и потерся носом о грязный, затоптанный пол, покрытый скользкой от сырости соломой. Полегчало не слишком. Скорее, грязь по лицу размазал.
А через некоторое время – по аксамалианским меркам не больше часа [35]– начались настоящие мучения, по сравнению с которыми меркнет любая чесотка. Вначале свело мышцы поясницы и низа живота. Холодный пол и вдобавок неудобное положение, когда ни пошевелиться, ни перевернуться с боку на бок, ни размять затекшие мускулы… Равномерная ноющая боль сменилась короткими острыми судорогами, которые распространились на ягодицы, спину, грудь. Руки и ноги как будто кто-то выгрызал изнутри.
Теперь уже Антоло не мог размышлять и рассуждать, думать забыл, что обещал самому себе терпеть все до конца. Он позвал бы тюремщиков, но не сумел даже громко застонать – из горла вырывалось лишь жалкое блеяние.
Вместе со страданием в душу ворвался страх. Парень боялся, что про него забыли, что оставят умирать мучительной смертью… Представив свой труп – посиневший от холода, грязный, весь в прилипших вонючих соломинках, со скрюченными пальцами, почерневшими от недостаточного тока крови, – он взвыл и забился в оковах, тщетно стараясь разломать их. Железные прутья и полосы без труда выдержали его напор. Да они бы сдержали любого силача, если оценивать непредвзято.
Меж тем мука усиливалась. Теперь уже казалось, что кости сами собой покидают тело, выползают, разрывая мышцы и сухожилия.
Чтобы не сойти с ума, Антоло попытался думать о чем-то отвлеченном, рассчитывать в уме дома знаков и время прохождения через них небесных светил. Цифры прыгали, плясали, водили хороводы и играли в чехарду, но в руки не давались. Тогда он хотел сосчитать количество каменных блоков в стене, но из-за темноты не смог рассмотреть даже нижний ряд.
Из последних сил сопротивляясь накатывающемуся безумию, табалец на краткие промежутки впадал в грезы, неуверенно балансируя на грани яви и бреда.
В одном из таких видений он словно парил в воздухе на высоте птичьего полета, наблюдая стремительную атаку рассыпанного строя кентавров на ровные линии ощетинившейся пиками пехоты. В другом – великана (настоящего великана из Гронда, с белыми волосами, собранными в длинный хвост), несущего на плече бревно. В третьем сне блики пламени играли на морде и боках горбатого, клыкастого вепря… Почему? Да потому, что дикий кабан был отлит из чистого золота. Это парень знал совершенно точно, будто кто-то на ухо шепнул. Остальные картины смазались и смешались: атаки и отступления, осады и форсирование рек, сваленные кучами вдоль дорог трупы и шитые драгоценной нитью знамена победоносных армий…
Антоло не пытался запомнить, понимая, что это лишь бред, игра измученного болью разума. Постепенно он утратил ощущение окружающего мира и впал в забытье.
Поздний осенний рассвет вступил в свои права.
В блеклом небе над Медренским холмом мчались грязно-серые облака. Цеплялись косматым подбрюшьем за древки знамен, черные полотнища которых украшали серебряные медведи с графской короной в лапах.
– Хороший ветер, – мрачно изрекла Пустельга, поправляя удерживающую волосы повязку. – Эх, под парусом бы…
Кир с любопытством глянул на нее. Ставшие уже привычными, как старые добрые друзья, наемники не часто баловали его вот такими неожиданностями. На морячку Пустельга не похожа – да и во флоте Сасандры не привечали женщин на корабле. Может, она родом из провинции, имеющей выход к морю? На каматийку не похожа. Значит, Арун либо Уннара.
– Эх, не мог генерал… энтого… повременить денек-другой… – вздохнул Почечуй, оглаживая шестопер, висящий на поясе в ременной петле. – Глядишь, жемля… энтого… подшохла бы.
– Станет генерал тебя, старого, дожидаться! – гулко хохотнул Бучило.
– Ражве… энтого… во мне дело? – округлил глаза Почечуй.
– Само собой, не в тебе, – веско проговорил Мудрец. Он стоял чуть ссутулившись, уложив длинный меч на плечи, словно коромысло. – Забыл, что твой товарищ в плену? Ты будешь дожидаться, чтобы посуху в атаку пойти, а ему там, может быть, пальцы по одному клещами откусывают.
– Студент, что ли? – ляпнул пучеглазый Клоп. – Какой он свой? В банде-то всего ничего…
И тут же схлопотал подзатыльник от Почечуя.
– Шам-то ты давно… энтого… у наш в отряде?
– Братство наемных воинов крепче кровного, – назидательно проговорил уже вполне выздоровевший, но все еще бледный Ормо Коготок. – «Уложение Альберигго» читать надо.
– Так он, поди, неграмотный, – подмигнул Бучило.
– Кто? Я? – задохнулся от возмущения Клоп.
– Тогда… энтого… жа яжиком шледи, – подвел итог воспитательной беседы коморник. – Не шопляк ведь, а рашшуждаешь… энтого…
Кирсьен слушал их перебранку краем уха, неотрывно наблюдая за одноруким кондотьером. Кулак в свою очередь внимательно следил за перемещением сасандрийских войск, начавших в это утро штурм Медрена.
Пятая пехотная «Непобедимая» армия сжала тиски вокруг непокорного города. Генерал Риттельн дель Овилл решился на приступ, который обещал быть успешным при почти шестикратном превосходстве в силе. Нынешней ночью четвертый пехотный полк под командованием господина т’Арриго делла Куррадо перебросили на плотах и надутых бурдюках через Ивицу. Сегодня им предстоит плыть обратно, но уже не выше по течению, а к скалистому подножью холма, сбегающему от стен Медрена к воде. Мудрец назвал их смертниками. Не важно, что частокол, защищающий город со стороны Ивицы, ниже и подновлялся заметно реже. Важно, что для лучников и арбалетчиков медленно преодолевающие стремнину солдаты будут отличной мишенью. А уж сбросить камень на голову усталому, вымокшему вояке, карабкающемуся по крутому склону, способен не только любой ополченец, но и каждая старуха Медрена.
По замыслу дель Овилла, когда медренцы окончательно уверуют в атаку с берега, на приступ пойдет второй пехотный полк господина полковника Верго дель Паццо, усиленный бандами Меуччо-Щеголька и Роллона-Желвака. Двигаясь в составе ротных колонн они должны будут подобраться к валу, забросать ров заранее заготовленными вязанками хвороста, приставить лестницы и обрушиться всей мощью на защитников крепости. При этом к единственным воротам подтянут недавно сделанный таран, сюда же стянут две роты арбалетчиков из третьего пехотного полка господина Джанотто делла Нутто, напыщенного и самодовольного хлыща.
Остальные роты третьего полка генерал оставил в резерве – прикрывать обоз и в случае чего защитить тыл атакующих. Он может быть брошен в бой только в том случае, если чаша весов, определяющих воинский успех сражения, зависнет – ни туда ни сюда.
Ветер шевелил отросшую за время войны бороду Кулака. Как пояснил Киру Мудрец, это одно из суеверий кондотьера. Во время военных действий бороду он не подстригал и даже не подравнивал. Внешне предводитель наемников казался невозмутимым. Он умел сохранять спокойствие (показное, по крайней мере) в самых опасных передрягах. Тьялец видел его потерявшим рассудок от ярости всего один раз – во время допроса у ландграфа Медренского. И вот теперь вновь предстоял визит к его светлости, и вежливостью или доброй волей от будущей встречи и не пахло.
Когда вчерашним утром Кир выбрался к лагерю банды, волоча на плече истекающую кровью Торку, в ставке генерала дель Овилла уже было принято решение о штурме, определена диспозиция, произведен расчет времени и согласовано взаимодействие между отдельными воинскими подразделениями. Кулак выслушал молодого человека не проронив ни слова. Задумался, сжав по обыкновению бороду в горсти. Потом о чем-то коротко посовещался с Ормо, Мудрецом и Пустельгой и ушел.
Вернувшись, кондотьер объявил перед строем наемников, что на долю их банды выпала особая, наиболее ответственная задача – пробраться через потайной ход в осажденный город, с боем (лучше, конечно, без боя, но это уж как получится…) прорваться в особняк ландграфа и пленить его. Само собой, вся банда – больше ста человек – не годилась для секретного прорыва, нужно было отобрать двадцать лучших. Хорошо бы – добровольцев.
Желающих нашлось много. Поэтому кондотьер и его лейтенанты устроили самый строгий отбор. Взяли всех, кто ходил к замку ландграфа, – Мудреца и Белого, Пустельгу и Кира, Бучило и Клопа. Хотели уговорить остаться в лагере старого Почечуя, но дед так расшумелся, что кондотьер махнул рукой – пускай тоже идет, а если что случится, сам виноват. Из остававшихся с Коготком взяли Лопату и Кольцо, встречавших отряд, широкоплечего барнца по кличке Комель, мьельца Витторино, вельзийца Куста, а с ними еще полдюжины бойцов. Ну, и самого Ормо, конечно, куда же без лейтенанта?
Как сказал Кулак, дело выходило двойной важности: во-первых, стереть пятно с чести отряда, бесславно провалившего предыдущее задание, а во-вторых, выручить товарища, то бишь Антоло. Если, конечно, он еще живой.
Своим товарищем зловредного студента Кир не считал и мог с уверенностью сказать – никогда не будет считать. Наверняка, тот поплатился за глупость и беспечность. А еще вероятнее, полез на рожон. С его-то норовом! Но и оставлять табальца в лапах барона Фальма и Джакомо-Черепа не хотел. Нечего перекладывать на чужие плечи работу, которую с радостью выполнил бы сам. Свернуть шею студенту – давнишняя мечта Кирсьена делла Тарна, и он ее осуществит, несмотря ни на что…
Утром к двум важностям, ради которых Кулак согласился на отчаянный поступок, добавилась третья. Цветочек, урожденная Торкатла, умерла.
Ей не сумел помочь никто. Ни Мудрец, перетряхнувший все свои запасы трав – зверобой и щерицу, сушеную ежевику и полынь. Ни войсковой лекарь, которого кондотьер вытребовал у генерала-коморника дель Саджо. Ни Емсиль, приведенный по просьбе Ормо Коготка. Болт застрял в легком, да еще и затронул какую-то жилу. Девушка умерла от внутреннего кровотечения, не дотянув одной стражи до рассвета.
Нет, наемники не плакали и не скорбели напоказ. Им слишком часто приходилось хоронить павших товарищей. Но те, как правило, были здоровыми мужиками, которые знали, на что шли. А тут… Мудрец и Бучило сопели, сжав кулаки, Пустельга отводила глаза, Почечуй, относившийся к девушке как к дочери или внучке, молча по-стариковски жевал губами, потом отвернулся, и плечи его предательски задрожали. А Кир поклялся про себя, что убьет самое меньшее десяток медренцев из стражи его светлости, будь он проклят!
Издалека донесся звук боевой трубы.
Та-та! Та-та! Та-та-та!
Или «Вперед, вперед, в атаку!»
Сигнал простой и понятный любому сасандрийскому военному от главнокомандующего до последнего новобранца.
Излучина реки скрывала вступивших в воду солдат четвертого пехотного, но Кир живо представил себе, как от зарослей очерета отделились неуклюжие четырехугольники плотов. Солдаты упирались шестами в дно, преодолевая сильное течение. Рядом, цепляясь за наполненные воздухом кожаные мешки, плыли те, кому мест на плотах не досталось. Пехотинцы не брали с собой щиты и копья, они будут лишь мешать переправе и подъему по крутому склону. Только легкие панцири из воловьих шкур и мечи из дрянного железа, которое гнется от удара и почти не держит заточку.
На башнях Медрена, обращенных к Ивице, замелькали черные точки. Потом раздался тревожный гул сигнального рога.
– Шейчаш начнетша… – Почечуй приосанился, в который раз поправил шестопер.
Еще бы не начаться!
Со стен и башен Медрена полетели стрелы и арбалетные болты. Медленно и как бы нехотя поднялся камень, запущенный из баллисты. Достигнув высшей точки полета, он замер на мгновение и обрушился вниз, поднимая столб воды шагов на десять левее крайнего плота.
– Косорукие и косоглазые! – Пустельга охарактеризовала медренских наводчиков как всегда коротко и точно.
– Да пускай мажут… – задумчиво отозвался Мудрец. – Нам что, хуже делают?
Вслед за первым камнем полетели второй, третий… Протяжный крик, далеко разносящийся по-над водой, засвидетельствовал попадание хотя бы одного из них.
А вскоре по реке приплыли первые трупы. Солдаты, солдаты, солдаты, но Кир разглядел даже серебряный бант лейтенанта.
– Пора бы, – пробормотал Кулак, поглядывая в сторону глубокого яра, за которым штурмовые колонны второго пехотного полка готовились к броску. – А ну-ка!
Кондотьер не ошибся.
Солдаты господина т’Верго дель Паццо двинулись без сигналов труб, без барабанов и вообще без лишнего шума. Они тащили вязанки из лозы, в изобилии растущей здесь же в овраге, и длинные лестницы.
Поскрипывая грубо сколоченными колесами, пополз таран. Два десятка пехотинцев покрепче толкали его, упираясь в подобие длинного дышла, и добрых полсотни прикрывали их щитами.
– Все, – махнула рукой воительница. – Медрену конец. Не выстоит.
– На все воля Триединого. – Кулак провел рукой по золотой пластинке, неизменно поблескивающей у него на груди. – Как он решит, так и будет… – Кондотьер повернулся к замершему в нетерпении отряду. Усмехнулся. – Ну что, братцы? Медрен должен быть разрушен? Не так ли? Пришел и наш черед! Веди, Малыш!
Кир одернул перевязь, кивнул и первым вошел в холодную мутную воду Ивицы.
Глава 9
– Нет. «Аиста» ему сделаешь. Он нам невредимый пригодится больше, чем порченый…
– Как прикажете, ваша милость. – Джакомо развел руками, не скрывая разочарования. По всему выходило, пыток вроде некоего «аиста» он не любил.
Вскоре Антоло получил возможность строить предположения, почему именно. Скорее всего, Череп любил сам причинять боль. Ему нравилась власть над пытаемым, боль в глазах жертвы, стоны и мольбы о пощаде. То есть его стихией были угли, клинья, клещи, дыба и тому подобное. А дожидаться, когда подействует «аист», скучно и неинтересно.
Табальца сноровисто оттащили в каменную клетушку два на два шага, раздели, бесцеремонно уложили на кучу гнилой соломы вперемешку с нечистотами, накинули на шею ржавый железный ошейник, от которого тянулся странный прут с приспособлениями, похожими на кандалы. Ручные и ножные. Поначалу Антоло недоумевал: в чем же заключается пытка? Подумаешь, заковали! Небось, Желтому Грому в колодках да с его ростом приходилось куда как тяжелее! Поэтому за дальнейшими действиями наемников он наблюдал как бы со стороны – со здоровым любопытством, но не вмешиваясь и не препятствуя. А они, пользуясь покорностью жертвы, согнули ему ноги в коленях, плотно прижали к животу, закрепили в нижней паре железных обручей, потом то же сделали и с руками – согнули, прижали, заковали. Таким образом, Антоло оказался скрученным в «бублик». Емсиль, в последние месяцы учебы на подготовительном факультете уже видевший себя будущим медикусом, как-то обмолвился, что листал книгу по родовспоможению. Конечно, без пояснения профессоров он больше картинки смотрел. Так вот на одной из них было показано положение неродившегося младенца. Он потом всем друзьям хвастался, рассказывал, какой он умный, к каким фолиантам доступ имеет.
– Захочешь покаяться, покричишь, – бросил напоследок Джакомо, покидая застенок.
Антоло остался один. Наедине со своими мыслями.
Сперва он размышлял о судьбе Кира и Цветочка. Нет ничего хуже неизвестности, но, если бы их схватили, Джакомо не смолчал бы. Трудно удержаться и лишний раз не напомнить пленнику, что, мол, все твои дружки у нас в руках. Значит, или погибли оба, сопротивляясь, или сумели спастись. Что ж, в любом случае, можно сказать, повезло.
Потом в голову парню пришла здравая мысль – а был ли вообще смысл в их попытке что-то выведать в Медрене? Удалось ли им что-либо узнать? Или они попусту лишили отряд Кулака двух пар крепких рук? На эти вопросы нелегко дать однозначный ответ. Волшебные способности наследника Халльберна, несомненно, ключ к решению загадки. Недаром же и зловредный барон тоже им заинтересовался. Еще бы! Да все настоящие, нынешние и будущие правители этого мира отдали бы много, чтобы только заиметь возможность властвовать над умами подданных в прямом смысле, а не в одном лишь переносном…
Внезапно у Антоло зачесался кончик носа. Он потянулся рукой и не сумел достать. Кандалы сковывали подвижность конечностей, не давали двигаться телу и голове. Может, в этом и заключается пытка?
Зуд становился нестерпимым. Так часто бывает. Запретный плод всегда сладок. Чесаться, чихать, справлять нужду хочется больше всего именно тогда, когда нельзя.
В конце концов молодой человек выгнулся, вывернул немыслимым образом шею и потерся носом о грязный, затоптанный пол, покрытый скользкой от сырости соломой. Полегчало не слишком. Скорее, грязь по лицу размазал.
А через некоторое время – по аксамалианским меркам не больше часа [35]– начались настоящие мучения, по сравнению с которыми меркнет любая чесотка. Вначале свело мышцы поясницы и низа живота. Холодный пол и вдобавок неудобное положение, когда ни пошевелиться, ни перевернуться с боку на бок, ни размять затекшие мускулы… Равномерная ноющая боль сменилась короткими острыми судорогами, которые распространились на ягодицы, спину, грудь. Руки и ноги как будто кто-то выгрызал изнутри.
Теперь уже Антоло не мог размышлять и рассуждать, думать забыл, что обещал самому себе терпеть все до конца. Он позвал бы тюремщиков, но не сумел даже громко застонать – из горла вырывалось лишь жалкое блеяние.
Вместе со страданием в душу ворвался страх. Парень боялся, что про него забыли, что оставят умирать мучительной смертью… Представив свой труп – посиневший от холода, грязный, весь в прилипших вонючих соломинках, со скрюченными пальцами, почерневшими от недостаточного тока крови, – он взвыл и забился в оковах, тщетно стараясь разломать их. Железные прутья и полосы без труда выдержали его напор. Да они бы сдержали любого силача, если оценивать непредвзято.
Меж тем мука усиливалась. Теперь уже казалось, что кости сами собой покидают тело, выползают, разрывая мышцы и сухожилия.
Чтобы не сойти с ума, Антоло попытался думать о чем-то отвлеченном, рассчитывать в уме дома знаков и время прохождения через них небесных светил. Цифры прыгали, плясали, водили хороводы и играли в чехарду, но в руки не давались. Тогда он хотел сосчитать количество каменных блоков в стене, но из-за темноты не смог рассмотреть даже нижний ряд.
Из последних сил сопротивляясь накатывающемуся безумию, табалец на краткие промежутки впадал в грезы, неуверенно балансируя на грани яви и бреда.
В одном из таких видений он словно парил в воздухе на высоте птичьего полета, наблюдая стремительную атаку рассыпанного строя кентавров на ровные линии ощетинившейся пиками пехоты. В другом – великана (настоящего великана из Гронда, с белыми волосами, собранными в длинный хвост), несущего на плече бревно. В третьем сне блики пламени играли на морде и боках горбатого, клыкастого вепря… Почему? Да потому, что дикий кабан был отлит из чистого золота. Это парень знал совершенно точно, будто кто-то на ухо шепнул. Остальные картины смазались и смешались: атаки и отступления, осады и форсирование рек, сваленные кучами вдоль дорог трупы и шитые драгоценной нитью знамена победоносных армий…
Антоло не пытался запомнить, понимая, что это лишь бред, игра измученного болью разума. Постепенно он утратил ощущение окружающего мира и впал в забытье.
Поздний осенний рассвет вступил в свои права.
В блеклом небе над Медренским холмом мчались грязно-серые облака. Цеплялись косматым подбрюшьем за древки знамен, черные полотнища которых украшали серебряные медведи с графской короной в лапах.
– Хороший ветер, – мрачно изрекла Пустельга, поправляя удерживающую волосы повязку. – Эх, под парусом бы…
Кир с любопытством глянул на нее. Ставшие уже привычными, как старые добрые друзья, наемники не часто баловали его вот такими неожиданностями. На морячку Пустельга не похожа – да и во флоте Сасандры не привечали женщин на корабле. Может, она родом из провинции, имеющей выход к морю? На каматийку не похожа. Значит, Арун либо Уннара.
– Эх, не мог генерал… энтого… повременить денек-другой… – вздохнул Почечуй, оглаживая шестопер, висящий на поясе в ременной петле. – Глядишь, жемля… энтого… подшохла бы.
– Станет генерал тебя, старого, дожидаться! – гулко хохотнул Бучило.
– Ражве… энтого… во мне дело? – округлил глаза Почечуй.
– Само собой, не в тебе, – веско проговорил Мудрец. Он стоял чуть ссутулившись, уложив длинный меч на плечи, словно коромысло. – Забыл, что твой товарищ в плену? Ты будешь дожидаться, чтобы посуху в атаку пойти, а ему там, может быть, пальцы по одному клещами откусывают.
– Студент, что ли? – ляпнул пучеглазый Клоп. – Какой он свой? В банде-то всего ничего…
И тут же схлопотал подзатыльник от Почечуя.
– Шам-то ты давно… энтого… у наш в отряде?
– Братство наемных воинов крепче кровного, – назидательно проговорил уже вполне выздоровевший, но все еще бледный Ормо Коготок. – «Уложение Альберигго» читать надо.
– Так он, поди, неграмотный, – подмигнул Бучило.
– Кто? Я? – задохнулся от возмущения Клоп.
– Тогда… энтого… жа яжиком шледи, – подвел итог воспитательной беседы коморник. – Не шопляк ведь, а рашшуждаешь… энтого…
Кирсьен слушал их перебранку краем уха, неотрывно наблюдая за одноруким кондотьером. Кулак в свою очередь внимательно следил за перемещением сасандрийских войск, начавших в это утро штурм Медрена.
Пятая пехотная «Непобедимая» армия сжала тиски вокруг непокорного города. Генерал Риттельн дель Овилл решился на приступ, который обещал быть успешным при почти шестикратном превосходстве в силе. Нынешней ночью четвертый пехотный полк под командованием господина т’Арриго делла Куррадо перебросили на плотах и надутых бурдюках через Ивицу. Сегодня им предстоит плыть обратно, но уже не выше по течению, а к скалистому подножью холма, сбегающему от стен Медрена к воде. Мудрец назвал их смертниками. Не важно, что частокол, защищающий город со стороны Ивицы, ниже и подновлялся заметно реже. Важно, что для лучников и арбалетчиков медленно преодолевающие стремнину солдаты будут отличной мишенью. А уж сбросить камень на голову усталому, вымокшему вояке, карабкающемуся по крутому склону, способен не только любой ополченец, но и каждая старуха Медрена.
По замыслу дель Овилла, когда медренцы окончательно уверуют в атаку с берега, на приступ пойдет второй пехотный полк господина полковника Верго дель Паццо, усиленный бандами Меуччо-Щеголька и Роллона-Желвака. Двигаясь в составе ротных колонн они должны будут подобраться к валу, забросать ров заранее заготовленными вязанками хвороста, приставить лестницы и обрушиться всей мощью на защитников крепости. При этом к единственным воротам подтянут недавно сделанный таран, сюда же стянут две роты арбалетчиков из третьего пехотного полка господина Джанотто делла Нутто, напыщенного и самодовольного хлыща.
Остальные роты третьего полка генерал оставил в резерве – прикрывать обоз и в случае чего защитить тыл атакующих. Он может быть брошен в бой только в том случае, если чаша весов, определяющих воинский успех сражения, зависнет – ни туда ни сюда.
Ветер шевелил отросшую за время войны бороду Кулака. Как пояснил Киру Мудрец, это одно из суеверий кондотьера. Во время военных действий бороду он не подстригал и даже не подравнивал. Внешне предводитель наемников казался невозмутимым. Он умел сохранять спокойствие (показное, по крайней мере) в самых опасных передрягах. Тьялец видел его потерявшим рассудок от ярости всего один раз – во время допроса у ландграфа Медренского. И вот теперь вновь предстоял визит к его светлости, и вежливостью или доброй волей от будущей встречи и не пахло.
Когда вчерашним утром Кир выбрался к лагерю банды, волоча на плече истекающую кровью Торку, в ставке генерала дель Овилла уже было принято решение о штурме, определена диспозиция, произведен расчет времени и согласовано взаимодействие между отдельными воинскими подразделениями. Кулак выслушал молодого человека не проронив ни слова. Задумался, сжав по обыкновению бороду в горсти. Потом о чем-то коротко посовещался с Ормо, Мудрецом и Пустельгой и ушел.
Вернувшись, кондотьер объявил перед строем наемников, что на долю их банды выпала особая, наиболее ответственная задача – пробраться через потайной ход в осажденный город, с боем (лучше, конечно, без боя, но это уж как получится…) прорваться в особняк ландграфа и пленить его. Само собой, вся банда – больше ста человек – не годилась для секретного прорыва, нужно было отобрать двадцать лучших. Хорошо бы – добровольцев.
Желающих нашлось много. Поэтому кондотьер и его лейтенанты устроили самый строгий отбор. Взяли всех, кто ходил к замку ландграфа, – Мудреца и Белого, Пустельгу и Кира, Бучило и Клопа. Хотели уговорить остаться в лагере старого Почечуя, но дед так расшумелся, что кондотьер махнул рукой – пускай тоже идет, а если что случится, сам виноват. Из остававшихся с Коготком взяли Лопату и Кольцо, встречавших отряд, широкоплечего барнца по кличке Комель, мьельца Витторино, вельзийца Куста, а с ними еще полдюжины бойцов. Ну, и самого Ормо, конечно, куда же без лейтенанта?
Как сказал Кулак, дело выходило двойной важности: во-первых, стереть пятно с чести отряда, бесславно провалившего предыдущее задание, а во-вторых, выручить товарища, то бишь Антоло. Если, конечно, он еще живой.
Своим товарищем зловредного студента Кир не считал и мог с уверенностью сказать – никогда не будет считать. Наверняка, тот поплатился за глупость и беспечность. А еще вероятнее, полез на рожон. С его-то норовом! Но и оставлять табальца в лапах барона Фальма и Джакомо-Черепа не хотел. Нечего перекладывать на чужие плечи работу, которую с радостью выполнил бы сам. Свернуть шею студенту – давнишняя мечта Кирсьена делла Тарна, и он ее осуществит, несмотря ни на что…
Утром к двум важностям, ради которых Кулак согласился на отчаянный поступок, добавилась третья. Цветочек, урожденная Торкатла, умерла.
Ей не сумел помочь никто. Ни Мудрец, перетряхнувший все свои запасы трав – зверобой и щерицу, сушеную ежевику и полынь. Ни войсковой лекарь, которого кондотьер вытребовал у генерала-коморника дель Саджо. Ни Емсиль, приведенный по просьбе Ормо Коготка. Болт застрял в легком, да еще и затронул какую-то жилу. Девушка умерла от внутреннего кровотечения, не дотянув одной стражи до рассвета.
Нет, наемники не плакали и не скорбели напоказ. Им слишком часто приходилось хоронить павших товарищей. Но те, как правило, были здоровыми мужиками, которые знали, на что шли. А тут… Мудрец и Бучило сопели, сжав кулаки, Пустельга отводила глаза, Почечуй, относившийся к девушке как к дочери или внучке, молча по-стариковски жевал губами, потом отвернулся, и плечи его предательски задрожали. А Кир поклялся про себя, что убьет самое меньшее десяток медренцев из стражи его светлости, будь он проклят!
Издалека донесся звук боевой трубы.
Та-та! Та-та! Та-та-та!
Или «Вперед, вперед, в атаку!»
Сигнал простой и понятный любому сасандрийскому военному от главнокомандующего до последнего новобранца.
Излучина реки скрывала вступивших в воду солдат четвертого пехотного, но Кир живо представил себе, как от зарослей очерета отделились неуклюжие четырехугольники плотов. Солдаты упирались шестами в дно, преодолевая сильное течение. Рядом, цепляясь за наполненные воздухом кожаные мешки, плыли те, кому мест на плотах не досталось. Пехотинцы не брали с собой щиты и копья, они будут лишь мешать переправе и подъему по крутому склону. Только легкие панцири из воловьих шкур и мечи из дрянного железа, которое гнется от удара и почти не держит заточку.
На башнях Медрена, обращенных к Ивице, замелькали черные точки. Потом раздался тревожный гул сигнального рога.
– Шейчаш начнетша… – Почечуй приосанился, в который раз поправил шестопер.
Еще бы не начаться!
Со стен и башен Медрена полетели стрелы и арбалетные болты. Медленно и как бы нехотя поднялся камень, запущенный из баллисты. Достигнув высшей точки полета, он замер на мгновение и обрушился вниз, поднимая столб воды шагов на десять левее крайнего плота.
– Косорукие и косоглазые! – Пустельга охарактеризовала медренских наводчиков как всегда коротко и точно.
– Да пускай мажут… – задумчиво отозвался Мудрец. – Нам что, хуже делают?
Вслед за первым камнем полетели второй, третий… Протяжный крик, далеко разносящийся по-над водой, засвидетельствовал попадание хотя бы одного из них.
А вскоре по реке приплыли первые трупы. Солдаты, солдаты, солдаты, но Кир разглядел даже серебряный бант лейтенанта.
– Пора бы, – пробормотал Кулак, поглядывая в сторону глубокого яра, за которым штурмовые колонны второго пехотного полка готовились к броску. – А ну-ка!
Кондотьер не ошибся.
Солдаты господина т’Верго дель Паццо двинулись без сигналов труб, без барабанов и вообще без лишнего шума. Они тащили вязанки из лозы, в изобилии растущей здесь же в овраге, и длинные лестницы.
Поскрипывая грубо сколоченными колесами, пополз таран. Два десятка пехотинцев покрепче толкали его, упираясь в подобие длинного дышла, и добрых полсотни прикрывали их щитами.
– Все, – махнула рукой воительница. – Медрену конец. Не выстоит.
– На все воля Триединого. – Кулак провел рукой по золотой пластинке, неизменно поблескивающей у него на груди. – Как он решит, так и будет… – Кондотьер повернулся к замершему в нетерпении отряду. Усмехнулся. – Ну что, братцы? Медрен должен быть разрушен? Не так ли? Пришел и наш черед! Веди, Малыш!
Кир одернул перевязь, кивнул и первым вошел в холодную мутную воду Ивицы.
Глава 9
Поверхность реки пенилась под ударами шестов, рябила вогнутыми глазками водоворотов, особенно изобильными на излучине, ближе к обрывистому берегу.
Емсиль упирался пятками в скользкие бревна, всем весом налегая на грубо обтесанный ствол березки. Одно неверное движение – и студеная купель обеспечена. Рядом кряхтел, широко растопырив ноги, сержант, чуть дальше высунул язык от натуги Цыпа. За ним – Обельн, потом Горбушка, Вензольо, Мякиш и Чернуха. На противоположном борту трудились солдаты из десятка Корня. Копейщики и щитоносцы в одночасье вдруг стали плотогонами. Эх, дотолкать бы до стремнины, а там как Триединый на душу положит… Вывезет – значит, вывезет. Нет… Ну, выходит, не повезло.
В середке плота столпились арбалетчики. Их сержант, горбоносый уннарец с откушенной неизвестно когда и неизвестно кем мочкой уха, все не решался скомандовать залп – плот шел рывками, и надежда попасть в прячущихся за гребнем частокола медренцев была призрачной.
– Налегай, налегай, кошкины дети! – рычал Дыкал, первым показывая пример. Шест гнулся в его руках, грозя хрустнуть пополам. – Жить хотите? Дык шевелитесь!
Сколько видел глаз, стремнину Ивицы покрывали такие же точно плоты. Упрямо ползли вперед, покачиваясь и поскрипывая. Больше сотни пехотинцев форсировало реку вплавь, цепляясь за бурдюки. Уже несколько человек на глазах Емсиля ушли с головой под воду и так и не появились обратно.
Со стен Медрена били лучники и арбалетчики. Конечно, раскачивающиеся мишени затрудняли их работу, но чем ближе к левому берегу, тем проще будет попадать в сгрудившихся врагов.
– Налегай, налегай!
Из-за городской стены вылетел здоровенный камень кантаров на пять, завис, а потом с пугающей медлительность рухнул в реку, подняв столб воды. Волна качнула плот. Обельн взмахнул руками и свалился. Горбушка дернулся, чтобы поймать его, но схватил только воздух.
– Помо…
Голос бывшего приказчика оборвался.
«Должно быть, он плавать не умел», – поражаясь собственной бесстрастности, подумал Емсиль.
– Шевелитесь! – оскалился Дыкал. – Шевелитесь, снулые!
Совместными усилиями солдат плот продвинулся почти на полплетра. Еще чуть-чуть…
Второй камень взвился над частоколом.
Цыпа ойкнул, бросил шест и упал ничком на бревна, вцепляясь в промокшие веревки.
Мякиш присел, закрывая голову локтем.
«Можно подумать, это спасет…»
Глыба скользнула лишь по крайнему бревну, но плот вздыбился, как норовистый жеребец. Врассыпную разлетелись жалкие человеческие фигурки. С громким щелчком лопнули веревки. Бревна накрыли добрый десяток пытающихся спастись людей.
От осенней воды захватило дух. Емсиль отчаянно заработал ногами и вынырнул. Вдохнул воду, кашляя от плеснувшей в рот волны, завертел головой.
– Помоги! – Вензольо отчаянно колотил руками, взбивая серовато-желтую пену. – Емсиль! Го’бушка!
Стремнина подхватила его и потащила вниз, мимо Медренского холма…
Емсиль скрипнул зубами. Еще один из старых друзей…
– Держись, мордатый! – Кулак Дыкала несильно ткнул в плечо. – За мной!
Сержант, отфыркиваясь, погреб к берегу. К левому берегу, где их ждал отчаянный и безнадежный бой. Барнец сцепил зубы и последовал за командиром. Уж что-что, а сдаваться и тонуть, подобно слепому котенку, он не собирался.
Кир зашел по пояс в воду. Может, уже пора нырять?
Вроде бы, он в точности повторил путь, которым вела их три ночи назад Цветочек. Вот кривая ива, наклонившаяся над рекой. Вот желто-коричневый оползень – надежная примета. Парень вздохнул. Нужно решаться…
Шагавший сзади кондотьер не торопил его. Но Кир затылком чувствовал его напряженный взгляд.
Ладно! Пора так пора!
Тьялец набрал полную грудь воздуха, но шум позади отвлек его. Молодой человек обернулся.
Мудрец удерживал за волосы голову человека в кожаном доспехе сасандрийского пехотинца, который отплевывался, выпучив глаза. Мокрые черные волосы облепляли его голову, на щеке розовела свежая ссадина.
– Что ж ты в воду лезешь, когда плавать не умеешь? – участливо проговорил верзила и рывком поставил солдата на ноги. – На берег выберешься?
Спасенный – мужчина лет двадцати пяти – ошалело тряс головой.
– Что ж с ним делать? – Мудрец, казалось, даже растерялся слегка.
– А ничего! – весело откликнулась Пустельга. – Ты выловил рыбку, ты и возись!
– Разговоры! – нахмурился Кулак. – Время не ждет! Бери его с собой. Лишний меч… Ну что, Малыш? Не пора ли?
Кир решился.
– Пора! – кивнул он и нырнул.
Выбравшиеся к подножью Медренского холма, промокшие и измученные, солдаты не спешили бросаться в атаку. Дождь арбалетных болтов поутих. Это, пожалуй, оттого, что к стенам города подступил второй полк, оттянув на себя часть защитников. Все равно вставать и бежать (а тем более вверх по крутому склону) ни капельки не хотелось.
Дыкал, приподнявшись на локте, оглядывал свое поредевшее воинство. Из десятка выплыли шестеро. И то немало…
Мимо прошагал капитан т’Жозмо дель Куэта, остроносый и худощавый. Он перепрыгивал с камня на камень, не обращая внимания на посвистывающие стрелы.
– Сержант! – Голос офицера хлестнул, как плеть. – Устали? Отдохнуть решили?
– Никак нет! – Дыкал вскочил, разворачивая плечи. Емсиль, Горбушка и Мякиш последовали его примеру. Цыпа поднялся с кряхтеньем, потирая ушибленное колено.
– Тогда вперед, сержант! Вперед! В городе вино и бабы!
Капитан обнажил меч и взмахнул им, указывая на загораживающий полнеба частокол Медренской крепости.
– Ну, ребята, – негромко проговорил Дыкал, но Емсиль почему-то расслышал его очень хорошо. – Пора нам показать, чему вы учились. Просто постарайтесь не дать себя убить.
Ветеран улыбнулся, но как-то кисло, неубедительно и, пригибаясь, пополз вверх, цепляясь за скальные выступы и валуны.
А господин т’Жозмо поднимал уже следующий десяток.
Капитан т’Вергел дель Таррано выслушал посыльного, принесшего весть с западного участка стены, с невозмутимым лицом. Но в душе он возликовал. Атака отбита. Четвертый пехотный полк «Непобедимой» армии прекратил существование. Мастера баллист не подвели. Половину плотов уничтожили, не подпустив к берегу. Добравшихся вплавь солдат расстреляли опять же издали. Жалкие остатки полка прятались теперь за скалами, зализывая раны, как побитые коты, и опасности не представляли.
Замечательно! Победа на одном участке позволит сосредоточить все силы на отражении атаки с противоположной стороны, где медренцам приходилось особенно туго – чересчур уж неравное соотношение сил. На каждого защитника не меньше троих сасандрийцев.
Жестом, исполненным величия, дель Таррано отпустил гонца. Тут же приказал ординарцу звать лейтенанта Тордольва. Нужно готовить переброску лучников с западной стены. Правда, и полностью обнажать ее не годится. Мало ли что?
Лучники смогут отогнать упрямо карабкающихся на вал имперцев, которые в нескольких местах завалили хворостом ров. Если бы еще остановить таран, подбирающийся к воротам! Тут хорошо бы провести вылазку, но капитан опасался брать на себя подобную ответственность – каждый латник на счету. А вот под прикрытием стрелков можно будет попытаться.
Хотя нельзя не признать – имперская армия сильна. И выучена как подобает.
Ничего… Медрен так просто не сдастся. Какой будет позор для Сасандры, упрямо заглатывающей одно государство за другим, когда она обломает зубы о крошечный по меркам империи городок. Его светлость поймет, кто преданнее и надежнее ему служит – капитан Вергел или бритоголовый наемник Джакомо-Череп.
– Господин капитан! Господин капитан! – Подбежавший паренек из стражников держал в руке окровавленный меч. Правый бок светло-желтого бригантина подозрительно темнел.
– Что?! – Дель Таррано похолодел. Мысль билась подобно пойманной ласточке. Неужели командир пятой пехотной армии задумал, а главное, сумел осуществить какую-то хитрость? Может, обе атаки – и на западную, и на восточную стены – были лишь маневрами для отвода глаз? Да нет же! Не может быть! Капитан не покидал надвратную башню, самую высокую в крепости, с начала боя. Любую колонну, приближающуюся к Медрену, он увидел бы. Тут дело в чем-то другом… Неужели предательство? Да нет! Тоже невозможно…
– Господин капитан… – Стражник, преодолевая последние шаги, споткнулся и упал на одно колено. Сдержанно застонал.
– Что случилось?
По знаку дель Таррано парня подхватили под руки. Приподняли.
Офицер наклонился к бледному лицу:
– Что там? Говори. Быстро!
– Измена, господин капитан! – выдохнул раненый. – Враги в городе!
– Как? Каким образом?
– Не знаю… – Лицо паренька исказила судорога из последних сил скрываемой боли. – Отряд в полсотни клинков. Они прорвались ко дворцу его светлости…
Емсиль упирался пятками в скользкие бревна, всем весом налегая на грубо обтесанный ствол березки. Одно неверное движение – и студеная купель обеспечена. Рядом кряхтел, широко растопырив ноги, сержант, чуть дальше высунул язык от натуги Цыпа. За ним – Обельн, потом Горбушка, Вензольо, Мякиш и Чернуха. На противоположном борту трудились солдаты из десятка Корня. Копейщики и щитоносцы в одночасье вдруг стали плотогонами. Эх, дотолкать бы до стремнины, а там как Триединый на душу положит… Вывезет – значит, вывезет. Нет… Ну, выходит, не повезло.
В середке плота столпились арбалетчики. Их сержант, горбоносый уннарец с откушенной неизвестно когда и неизвестно кем мочкой уха, все не решался скомандовать залп – плот шел рывками, и надежда попасть в прячущихся за гребнем частокола медренцев была призрачной.
– Налегай, налегай, кошкины дети! – рычал Дыкал, первым показывая пример. Шест гнулся в его руках, грозя хрустнуть пополам. – Жить хотите? Дык шевелитесь!
Сколько видел глаз, стремнину Ивицы покрывали такие же точно плоты. Упрямо ползли вперед, покачиваясь и поскрипывая. Больше сотни пехотинцев форсировало реку вплавь, цепляясь за бурдюки. Уже несколько человек на глазах Емсиля ушли с головой под воду и так и не появились обратно.
Со стен Медрена били лучники и арбалетчики. Конечно, раскачивающиеся мишени затрудняли их работу, но чем ближе к левому берегу, тем проще будет попадать в сгрудившихся врагов.
– Налегай, налегай!
Из-за городской стены вылетел здоровенный камень кантаров на пять, завис, а потом с пугающей медлительность рухнул в реку, подняв столб воды. Волна качнула плот. Обельн взмахнул руками и свалился. Горбушка дернулся, чтобы поймать его, но схватил только воздух.
– Помо…
Голос бывшего приказчика оборвался.
«Должно быть, он плавать не умел», – поражаясь собственной бесстрастности, подумал Емсиль.
– Шевелитесь! – оскалился Дыкал. – Шевелитесь, снулые!
Совместными усилиями солдат плот продвинулся почти на полплетра. Еще чуть-чуть…
Второй камень взвился над частоколом.
Цыпа ойкнул, бросил шест и упал ничком на бревна, вцепляясь в промокшие веревки.
Мякиш присел, закрывая голову локтем.
«Можно подумать, это спасет…»
Глыба скользнула лишь по крайнему бревну, но плот вздыбился, как норовистый жеребец. Врассыпную разлетелись жалкие человеческие фигурки. С громким щелчком лопнули веревки. Бревна накрыли добрый десяток пытающихся спастись людей.
От осенней воды захватило дух. Емсиль отчаянно заработал ногами и вынырнул. Вдохнул воду, кашляя от плеснувшей в рот волны, завертел головой.
– Помоги! – Вензольо отчаянно колотил руками, взбивая серовато-желтую пену. – Емсиль! Го’бушка!
Стремнина подхватила его и потащила вниз, мимо Медренского холма…
Емсиль скрипнул зубами. Еще один из старых друзей…
– Держись, мордатый! – Кулак Дыкала несильно ткнул в плечо. – За мной!
Сержант, отфыркиваясь, погреб к берегу. К левому берегу, где их ждал отчаянный и безнадежный бой. Барнец сцепил зубы и последовал за командиром. Уж что-что, а сдаваться и тонуть, подобно слепому котенку, он не собирался.
Кир зашел по пояс в воду. Может, уже пора нырять?
Вроде бы, он в точности повторил путь, которым вела их три ночи назад Цветочек. Вот кривая ива, наклонившаяся над рекой. Вот желто-коричневый оползень – надежная примета. Парень вздохнул. Нужно решаться…
Шагавший сзади кондотьер не торопил его. Но Кир затылком чувствовал его напряженный взгляд.
Ладно! Пора так пора!
Тьялец набрал полную грудь воздуха, но шум позади отвлек его. Молодой человек обернулся.
Мудрец удерживал за волосы голову человека в кожаном доспехе сасандрийского пехотинца, который отплевывался, выпучив глаза. Мокрые черные волосы облепляли его голову, на щеке розовела свежая ссадина.
– Что ж ты в воду лезешь, когда плавать не умеешь? – участливо проговорил верзила и рывком поставил солдата на ноги. – На берег выберешься?
Спасенный – мужчина лет двадцати пяти – ошалело тряс головой.
– Что ж с ним делать? – Мудрец, казалось, даже растерялся слегка.
– А ничего! – весело откликнулась Пустельга. – Ты выловил рыбку, ты и возись!
– Разговоры! – нахмурился Кулак. – Время не ждет! Бери его с собой. Лишний меч… Ну что, Малыш? Не пора ли?
Кир решился.
– Пора! – кивнул он и нырнул.
Выбравшиеся к подножью Медренского холма, промокшие и измученные, солдаты не спешили бросаться в атаку. Дождь арбалетных болтов поутих. Это, пожалуй, оттого, что к стенам города подступил второй полк, оттянув на себя часть защитников. Все равно вставать и бежать (а тем более вверх по крутому склону) ни капельки не хотелось.
Дыкал, приподнявшись на локте, оглядывал свое поредевшее воинство. Из десятка выплыли шестеро. И то немало…
Мимо прошагал капитан т’Жозмо дель Куэта, остроносый и худощавый. Он перепрыгивал с камня на камень, не обращая внимания на посвистывающие стрелы.
– Сержант! – Голос офицера хлестнул, как плеть. – Устали? Отдохнуть решили?
– Никак нет! – Дыкал вскочил, разворачивая плечи. Емсиль, Горбушка и Мякиш последовали его примеру. Цыпа поднялся с кряхтеньем, потирая ушибленное колено.
– Тогда вперед, сержант! Вперед! В городе вино и бабы!
Капитан обнажил меч и взмахнул им, указывая на загораживающий полнеба частокол Медренской крепости.
– Ну, ребята, – негромко проговорил Дыкал, но Емсиль почему-то расслышал его очень хорошо. – Пора нам показать, чему вы учились. Просто постарайтесь не дать себя убить.
Ветеран улыбнулся, но как-то кисло, неубедительно и, пригибаясь, пополз вверх, цепляясь за скальные выступы и валуны.
А господин т’Жозмо поднимал уже следующий десяток.
Капитан т’Вергел дель Таррано выслушал посыльного, принесшего весть с западного участка стены, с невозмутимым лицом. Но в душе он возликовал. Атака отбита. Четвертый пехотный полк «Непобедимой» армии прекратил существование. Мастера баллист не подвели. Половину плотов уничтожили, не подпустив к берегу. Добравшихся вплавь солдат расстреляли опять же издали. Жалкие остатки полка прятались теперь за скалами, зализывая раны, как побитые коты, и опасности не представляли.
Замечательно! Победа на одном участке позволит сосредоточить все силы на отражении атаки с противоположной стороны, где медренцам приходилось особенно туго – чересчур уж неравное соотношение сил. На каждого защитника не меньше троих сасандрийцев.
Жестом, исполненным величия, дель Таррано отпустил гонца. Тут же приказал ординарцу звать лейтенанта Тордольва. Нужно готовить переброску лучников с западной стены. Правда, и полностью обнажать ее не годится. Мало ли что?
Лучники смогут отогнать упрямо карабкающихся на вал имперцев, которые в нескольких местах завалили хворостом ров. Если бы еще остановить таран, подбирающийся к воротам! Тут хорошо бы провести вылазку, но капитан опасался брать на себя подобную ответственность – каждый латник на счету. А вот под прикрытием стрелков можно будет попытаться.
Хотя нельзя не признать – имперская армия сильна. И выучена как подобает.
Ничего… Медрен так просто не сдастся. Какой будет позор для Сасандры, упрямо заглатывающей одно государство за другим, когда она обломает зубы о крошечный по меркам империи городок. Его светлость поймет, кто преданнее и надежнее ему служит – капитан Вергел или бритоголовый наемник Джакомо-Череп.
– Господин капитан! Господин капитан! – Подбежавший паренек из стражников держал в руке окровавленный меч. Правый бок светло-желтого бригантина подозрительно темнел.
– Что?! – Дель Таррано похолодел. Мысль билась подобно пойманной ласточке. Неужели командир пятой пехотной армии задумал, а главное, сумел осуществить какую-то хитрость? Может, обе атаки – и на западную, и на восточную стены – были лишь маневрами для отвода глаз? Да нет же! Не может быть! Капитан не покидал надвратную башню, самую высокую в крепости, с начала боя. Любую колонну, приближающуюся к Медрену, он увидел бы. Тут дело в чем-то другом… Неужели предательство? Да нет! Тоже невозможно…
– Господин капитан… – Стражник, преодолевая последние шаги, споткнулся и упал на одно колено. Сдержанно застонал.
– Что случилось?
По знаку дель Таррано парня подхватили под руки. Приподняли.
Офицер наклонился к бледному лицу:
– Что там? Говори. Быстро!
– Измена, господин капитан! – выдохнул раненый. – Враги в городе!
– Как? Каким образом?
– Не знаю… – Лицо паренька исказила судорога из последних сил скрываемой боли. – Отряд в полсотни клинков. Они прорвались ко дворцу его светлости…