Русанов Владислав. Золотой вепрь

   – Надо оно тем профессорам, – недовольно буркнул Антоло. И добавил: – А у нас в Табале рек-то и нет почти. Которые есть, те летом пересыхают.
   – Как же вы живете? – удивилась Цветочек.
   Но Кир не дал им углубиться в научную беседу.
   – Дальше куда? Зачем нас сюда привела? – Он втянул ноздрями стылый воздух. Пахло сырой глиной и подгнившей водяной травой – на юге Сасандры ее даже зовут «водяной чумой», ибо, разрастаясь в огромных количествах, она перегораживает русла рек, препятствуя кое-где судоходству. – Нам ведь в город надо.
   – Погоди… Какой быстрый! – хихикнула противная девчонка. Нравится ей дразниться, что ли? – Город-то в осаде. Думаешь, тебя так просто пустят?
   – Не думаю нисколечко… – обиделся Кир.
   – Тогда плыви за мной! На голос!
   Это верно. Только на звук и можно определиться с направлением.
   – А ты песенку петь будешь? – пошутил Антоло. Иногда за остротами люди пытаются скрыть и страх, и растерянность.
   – А то! – пообещала Цветочек и вправду что-то замурлыкала.
   Они плыли в кромешной темноте, ведомые нежным голоском, который напевал простой деревенский мотив:
   У березки я спрошу:
   Где мне милого искать…
   «Не слишком ли глубокая промоина?» – успел подумать Кир и коснулся ногой дна.
   – Приплыли! – весело воскликнула Цветочек. – Теперь поползем!
   – Куда? – Голова у тьяльца уже шла кругом.
   – В город! Не отставайте, любопытные мои!
   Дно круто шло вверх. Скорее всего, по откосу. Куда тут ползти?
   Впереди глухо вскрикнул Антоло. Тихонько рассмеялась девчонка.
   «Опять шуточки шутят?»
   Рука Кира провалилась в нечто осклизлое и вместе с тем царапающее кожу. Воображение тут же нарисовало всякие ужасы: гниющие внутренности гигантского паука, гнездо тысяченожек, помет нетопырей… Он вскрикнул и подпрыгнул как был – на четвереньках. Стукнулся головой о низкий свод, хрюкнул и упал. На этот раз лицом в вонючую гадость.
   – Водоросли… – коротко бросил из темноты студент. – Ну и дерьмо… – В его голосе прорезались нотки сочувствия.
   – Поползли, привередливые! – Цветочек удалялась. Похоже, она тут бывает настолько часто, что запросто обходится вслепую.
   Вытирая на ходу щеку о плечо, Кир быстро-быстро пополз, перебирая руками и ногами. Ход оказался заполнен водой, и приходилось задирать подбородок, чтобы не нахлебаться. Сырая глина вдавливалась под ладонями и коленями, проскальзывала. Пару раз он падал, опираясь на локоть. Должно быть, измазался так, что остается радоваться тьме. Да воде, которая все смывала…
   Студенту тоже приходилось несладко. Он ругался сквозь зубы и отплевывался. Кир думал, как было бы некрасиво с разгону врезаться головой в зад табальца. Унизительно и позорно. Но смешно… Смеялся бы он сам, увидев подобную картину со стороны? Пожалуй, да. Смеялся бы. Смеяться легко, когда в неловкую ситуацию попадаешь не ты, а кто-то другой. Но не каждый найдет силы веселиться вместе с окружающими, сидя в луже с мокрыми штанами или когда волосы твои обгажены вороной.
   А что же это за нора? Быть может, водовод? Тогда он должен закончиться колодцем…
   Задумавшись, Кирсьен с размаху ткнулся головой в мягкое.
   Нет, ну надо же!
   Чего больше всего боялся, на то и напоролся. Если можно так сказать…
   – Пришли! – сказала Цветочек.
   – Врагам моим так ходить… – пробурчал тьялец.
   – Ой, какие мы нежные!
   Ну что за противная девчонка!
   – Колодец? – проговорил Антоло.
   Выходит, он о том же размышлял. Кир усмехнулся (все равно не видно). А ведь не дурак, если сумел догадаться.
   – Ага! – весело откликнулась девушка. – Ищите скобы на стенах. Я первая.
   Легкое дуновение воздуха свидетельствовало, что слова ее не расходятся с делом.
   Кирсьен переминался с ноги на ногу, прикидывая – далеко ли до свежего воздуха и лунного света?
   – Эй, вы долго там? – хриплым шепотом позвала Цветочек.
   Кир вздохнул:
   – Кто первый? – сказал просто для того, чтобы не молчать.
   – Хочешь, иди, – отозвался студент, как показалось тьяльцу, с показным равнодушием. – Нет – могу я первым.
   – Ладно уж! Я пойду! – Кирсьен протянул руку, нащупывая скользкие бревна, обросшие тиной, и шершавую скобу. Железо в сырости? Остается надеяться, что они не проржавели настолько, чтобы обломиться под весом мужчины.
   Гвардеец осторожно поймал носком нижнюю скобу. Словно стремя. Взялся покрепче руками.
   Эх, была не была!
   Первая, вторая, третья…
   Вроде бы, держатся. И довольно надежно держатся.
   Десять.
   Пятнадцать.
   Семнадцатая скоба шаталась. Сильно.
   Двадцать.
   Двадцать три.
   Лунный свет заставил прищуриться, как в яркий солнечный день.
   Парень быстро посмотрел по сторонам. Нет ли случайных прохожих?
   – Не мельтеши на виду! – дернула его за рукав девушка. – В сторону!
   Кир, не раздумывая, нырнул в тень. Все-таки военная жилка была в нем очень сильна – приказы следует вначале выполнять, а уж потом обдумывать. Ничего, в укрытии можно перевести дух и оглядеться.
   – Это старый колодец на задворках складов. У рыночной площади, – пояснила Цветочек. – Тут свалка рядом. Стража даже не забредает… Только нищие и бродячие коты.
   Втянув воздух ноздрями, Кир удивился, что не догадался сразу о близости гниющих отбросов. Лучше не придумаешь – вначале вымокнуть до нитки, потом изваляться в грязи и напоследок провоняться гнильем.
   Где же студент? Почему так долго карабкается?
   – Ты как хочешь, а я одежку выкручу… – прошептала девушка.
   Она отошла на пару шагов и, не стесняясь ни капельки, сбросила юбку. Кир отвернулся, испытывая глухое раздражение. Она его что, за мужчину не считает, коль вздумала раздеваться? Или у них тут дикий край и законов приличия никто не соблюдает?
   Твердо решив, что будет выше заурядного подглядывания, Кир даже закусил губу от усердия. Так бывает. Попробуй сказать себе: не чеши нос ни в коем случае, и тут же начнет свербеть то одна ноздря, то другая. И нужно обладать огромной силой воли, чтобы не нарушить обещания. Это хорошо аскетам, которых упоминают в священных книгах о деяниях Триединого. Слово – кремень.
   Кир такой волей не обладал. И не льстил себе никогда. Поэтому, продержавшись десяток ударов сердца, скосил глаза. Цветочек деловито выкручивала то ли рубаху, то ли юбку. Стояла она полностью нагая, но все-таки догадалась отвернуться. Лунный свет отвоевывал у тьмы лишь часть ее фигуры. Весьма неплохое, кстати, сложение для деревенщины – узкая, точеная талия, широкие бедра и стройные ноги. Не хуже, чем у Фланы. Или хуже? Или они одинаковы? А может, это ему так кажется? Кир уже начал забывать рыжеволосую обитательницу «Розы Аксамалы»…
   Цветочек встряхнула тряпку, оказавшуюся юбкой, и, наклонившись, сунула в нее правую ногу. Кир почувствовал возбуждение. Сколько у него не было женщины? Месяц, два? Это Антоло, что ни ночь, кувыркается с Пустельгой, хотя думает, будто о них никто в банде не знает…
   Громко выдохнув, над краем колодезного сруба появился табалец.
   «Как всегда вовремя!» – Киру захотелось что-нибудь в него швырнуть. Ну, к примеру, старый, разодранный башмак, валяющийся рядом.
   Девушка одним быстрым движением натянула рубашку, одновременно просунув руки в рукава, а голову – в вырез ворота.
   – В тень, живее! – позвала она студента.
   Парень послушался. Увидев его вблизи, Кир едва не расхохотался в голос. Нос и щеки перемазаны глиной, на лбу свежая ссадина – когда только умудрился? Одежда – хоть отжимай… Впрочем, он сам не лучше.
   – Ой, мокрые вы, мальчишки! – тихонько засмеялась девушка.
   Антоло виновато развел руками – мол, что поделать? А Кир неожиданно разозлился:
   – Какие мы тебе мальчишки?
   – Ой, ну ладно! – отмахнулась она. – Пускай воины!
   – Не «пускай воины», а… – Тьялец вдруг понял, что выглядит по-дурацки, махнул рукой и совсем неубедительно закончил: – Я, между прочим, офицер… – Переступил с ноги на ногу, ощущая, как противно хлюпает в сапогах вода.
   – Ладно, офицер, пошли! – подмигнула Цветочек. – За мной держитесь. И тихонько, чтобы на стражу не напороться.
   – А куда мы идем? – проговорил Антоло.
   Девчонка не ответила. Кирсьен хмыкнул – вот еще ученый малый, вовремя спросил. А раньше в голову не приходило, значит? И тут же тьялец одернул себя. Он ведь тоже не поинтересовался заранее. Хотя все так неожиданно вышло. Глупейшие рассуждения у костра, спор, где они показали себя не с лучшей стороны, внезапное решение Кулака…
   – Узнаешь, – бросила через плечо Цветочек. – Да не бойтесь, мальчишки, к Медренскому в лапы не заведу.
   – Я у него в лапах уже был! – резко ответил Кир. – Выбрался живым, как видишь. И сколько можно говорить…
   – Помню, помню! – перебила она. – Вы не мальчишки. Вы – воины. Мокрые воины.
   Вот что будешь с такой делать?! Издевается по поводу и без повода. Эх, намотать бы косу на кулак, сломать хворостину и… Кир представил, как… Нет, по этим ягодицам он не смог бы пройтись прутом… Так! А ну отставить, лейтенант т’Кирсьен делла Тарн! Что за мысли? До выполнения задания и думать не смей! Ага… Попробуй не думать. Тогда отвлеки себя чем-нибудь. По сторонам смотри, что ли?
   По сторонам смотреть было неинтересно. Ну, разве что под ноги, чтобы на влезть в кучу очистков, вывернутых какой-нибудь хозяйкой, или в глубокую лужу, непонятно как образовавшуюся, если вспомнить, что дождей не было уже дней десять. Хотя что тут непонятного? Наверняка еще одна горожанка, добропорядочная мать семейства, вылила воду после стирки.
   Цветочек вела их задворками. Какими-то кривыми переулочками, узкими щелями между сараями, проходными дворами. Чувствовалось, что она знает дорогу наизусть и может пройти здесь с закрытыми глазами. Притом никто ее не заметит. Даже сторожевых котов девчонка или обходила, или успокаивала негромкими словами. Зашипел из будки только один – здоровенный, если судить по расстоянию между зелеными, горящими, как две звезды, глазами.
   А еще Кир поражался беспечности медренцев. Город-то в осаде. А они спят как ни в чем не бывало. Или настолько уверены в тех ополченцах и стражниках, которые охраняют крепостную стену и ворота? Если бы Аксамала оказалась на военном положении, в городе было бы не протолкнуться от патрулей гвардии. И днем, и ночью. Здесь же тишина и благолепие.
   Антоло прихрамывал рядом. Он что, не только головой удариться успел? И о чем он думает, интересно? Пробраться во дворец ландграфа незамеченным невозможно. В открытую тоже не придешь и не скажешь: «Здравствуйте, ваша светлость, я от кондотьера Кулака, хочу поинтересоваться вашим самочувствием, а заодно и отыскать причину беззаветной храбрости ваших воинов…»
   Цветочек остановилась внезапно, без предупреждения. Кир налетел на нее сзади. Чтобы не сбить с ног, придержал руками за талию – гибкую, сильную… Девушка хихикнула и стрельнула через плечо глазами.
   Все испортил Антоло, который, врезавшись тьяльцу плечом между лопатками, смущенно буркнул: «Извини!» Кир открыл рот для грозной отповеди, но Цветочек приложила палец к губам:
   – Тс-с-с… Вы еще подеритесь! – звенящим шепотом произнесла она. – Пришли мы.
   Тьялец огляделся. Задний двор – вот сарайчик для дров, вот нужничок с резной дверкой, бочка для сбора дождевой воды. Будка есть, но пустая, иначе кот давно уже выскочил бы.
   Цветочек осторожно постучала в дверь. Подождала, прислушиваясь. Постучала еще раз. Громче.
   Снова потянулись томительные мгновения, а потом за дверью заскрипели половицы. Хорошо так заскрипели, музыкально.
   – Кто там? – прогудело из-за двери.
   – Это я, дядька Одберг! – ответила девушка, приподнимаясь на цыпочки, поближе к прорезанному в двери глазку.
   – Кто это – «я»? – недоверчиво переспросил Одберг.
   – Я. Торка.
   Цветочек не удержалась, бросила взгляд на парней – не засмеются ли? В самом деле, имечко ей родители подобрали – лучше не бывает, страшнее морового поветрия. Немудрено, что она его никогда не называла, предпочитая обходиться кличкой, выдуманной Почечуем.
   – А с тобой кто? – продолжал допытываться подозрительный дядька.
   – Свои люди. Они тоже против Медренского…
   Дверь распахнулась столь стремительно, что Цветочек едва успела отскочить.
   – Быстро в дом!
   Девчонка скользнула в разверстую пасть проема. На ходу махнула рукой – давайте за мной, быстро!
   Сперва Киру подумалось, что внутри темнее, чем в промоине или водоводе. Во мраке ворочалось что-то очень большое. Или кто-то очень большой.
   – Сейчас лучинку запалим, – пророкотал дядька Одберг.
   Густо-багровый свет затухающих углей на миг очертил его силуэт устрашающих размеров – может, ростом тельбиец и уступал северному великану, но уж весом точно нет. Такому попади в объятия! Расплющит и даже не вспотеет. Да что там не вспотеет?! Не заметит. Словно медведь лесной, ломающий побеги малинника.
   Одберг сунул в угли щепочку, подождал немного. Вытащил, раздул тлеющий кончик. Закрепил лучину в кованом светце.
   Огонек осветил его полностью, и Кир понял, что бояться нечего. Напротив, горожанин сам выглядел напуганным и незащищенным в полотняной рубахе до пят. Круглое доброе лицо в обрамлении реденькой бороды, лысина со взъерошенным хохолком надо лбом, объемистый живот и глаза в окружении сетки мелких морщин.
   – Ух, каких соколов привела ты, девочка… – Одберг склонил голову к плечу, оценивающим взглядом скользнул вначале по Антоло, потом по Киру. – А ведь они не здешние. Этот, чернявый, похоже, откуда-то с Дорены. А вот этот, с шишкой на лбу, с севера, готов о заклад биться.
   – А вы глазастый, фра Одберг, – ответил Антоло. – Из Табалы я. Овцевод. – Он криво усмехнулся, вспомнив родной городок Да-Вилья.
   Кир тем временем рассматривал обстановку дома. Сперва он думал, что находится на кухне (это обычно для городских домов – иметь черный выход из кухни). Но зачем им такой широкий стол? Такая большая печь с широким зевом? А эти кадушки, бочонки и мешки в углу? И вдруг его осенило – это же пекарня!
   – Вы скрываетесь? – деловито поинтересовался Одберг. – Парней спрятать нужно?
   – Одного, – улыбнулась Цветочек. – Чернявого. А табальца нужно провести во дворец. К ландграфу.
   – Что??! – выпучил глаза пекарь. Его щеки всколыхнулись, брюхо заходило ходуном. – Вы в своем уме, детвора?
   – Мы не детвора! – отчеканил вполне освоившийся Кирсьен. – Мы знаем, что делаем.
   – Ой, не знаете… – Толстяк схватился за голову. – Торка! Ладно, эти молодые, горячие, жизнь им не дорога… А ты что творишь?
   – Что надо, то и творю. Тебе моего слова мало? Тебе поклон от Черного Шипа передать?
   Одберг дернулся, как от удара. Бросил взгляд на окно, на дверь. Даже слабый свет лучины позволил разглядеть, что он побелел, словно полотно.
   – Тише! Тише ты… Разве можно?
   – Боишься, дядька? Тогда помогай.
   – А ну, пошли поговорим. – Пекарь махнул рукой, маня девушку за собой. Испуг в его голосе сменился отчаянием обреченного.
   – И поговорим! – не осталась в долгу Цветочек и решительно шагнула следом.
   Когда двери за ними закрылись, Антоло пожал плечами:
   – Чует мое сердце, что она что-то затевает. Но вот что? И не придется ли расхлебывать потом?
   Он бесцеремонно уселся на мешок с мукой.
   – Что, страшно стало? На попятную вздумал? – едко проговорил Кир, хотя сам испытывал сходные ощущения. Но смолчать он никак не мог.
   – Страшно? Может, и страшно. Не знаю, – с обескураживающей честностью ответил табалец. – Просто не люблю, когда… Знаешь пословицу – без меня меня женили?
   Кир хмыкнул. Его внимание привлекла странная возня в углу. Шорох, мурлыканье. Из-за кадушки, покрытой засохшими потеками теста, появился котенок. Толстый, круглоголовый, со смешными короткими лапами и торчащим, словно свечка, хвостом.
   Вот почему не было кота в будке. Видно, только взяли в дом молодого. Он еще не обвыкся, сторож из него никакой. Ест да спит, силу набирает. А вымахает, скорее всего, в крупного зверя. Локтя полтора в холке будет, не меньше. И масть красивая – серая в черных разводах, будто кто-то капнул в воду чернил.
   – Иди сюда, малыш. – Кир присел на корточки, поманил котенка.
   Звереныш вначале потянулся мордочкой к его ладони, но потом фыркнул, вздыбил шерсть на загривке, шарахнулся в сторону.
   – Сторож будет, – проговорил тьялец. – Ишь, какой маленький, а к чужому уже не идет.
   – Он не потому, – ответил Антоло. – Он просто к тебе не хочет. – В подтверждение своих слов, студент накрыл ладонью голову котенка, потрепал, погладил по шерсти. – Коты чувствуют, должно быть…
   – Что? – от неожиданности Кир задохнулся. – Ты что хочешь сказать? Что он чувствует?
   – Не знаю. – Студент покачал головой. – Я скажу, только ты не обижайся…
   – На тебя, что ли?
   – Ну вот. Уже обиделся.
   – Ничего я не обиделся. Говори!
   Антоло помолчал чуть-чуть. Вздохнул.
   – Ты не такой, как все, – сказал он, продолжая гладить котенка. – Я это совсем недавно понял. Описать не могу, но чувствую. Зуд какой-то, что ли?
   Кир хотел спросить: «Мыться не пробовал?», но сдержался. Так можно слово за слово и в горло друг другу вцепиться. Кому от этого польза будет? Только ландграфу Медренскому и его загадочному гостю, которого на наречии дроу звали Змеиный Язык. Вот покончим с ними, тогда и придет время отдавать старые долги.
   – Ты слушаешь? – Студент поднял голову.
   – Слушаю. Говори.
   – Я думал сперва, это от злости. Ну, из-за драки той и все такое… Только злости у меня к тебе уже нет.
   – Да? Ну, спасибо.
   – Не за что. Обниматься я с тобой не собираюсь. А уж тем более в друзья набиваться.
   – И за честность спасибо.
   – Не за что, – повторил табалец. – Я о чем говорил? Когда ты поблизости, я будто кожей чувствую что-то не то. Ну, понимаешь… Трудно объяснить. Вот у стариков перед грозой кости ломит. Или у ветеранов старые раны болят к сырости. А у меня – зуд. Легенький такой, словно мурашки под кожей бегут. Мелкие-мелкие. Даже волосы дыбом встают по всему телу.
   – Прямо по всему? – съязвил Кир.
   – Именно по всему. – Антоло шутки не понял или сделал вид, что не понял. – Я думаю, это потому, что ты колдун.
   Воцарилось неловкое молчание. Студент поглядывал исподлобья – не обидел ли? А Кирсьен попросту задохнулся от возмущения. Слова отповеди застряли в горле. Он мог только судорожно втягивать воздух и злиться в душе на неожиданный дар, сделавший его не таким, как все.
   – С чего… С чего ты взял? – произнес он, когда дар речи наконец-то вернулся. – Откуда?
   Антоло пожал плечами:
   – Коты, говорят, колдовство чуют.
   – Сметану они чуют. И мясо, – возразил бывший гвардеец. – А я тут при чем?
   – Вся банда болтает, как ты айшасианского колдуна завалил. Тедальо мне все уши прожужжал.
   – Колдуна Мудрец убил. Это тебе кто хочешь скажет.
   – Правильно. Убил Мудрец. А скрутил ты. Да не сверкай глазами. Я же семь лет в университете. Книг прочитал предостаточно. И по истории, и по философии, и по логике тоже…
   – И что там пишут? – выдохнул Кир.
   – Да ничего, собственно, нового. О чародеях, победивших черный мор. Об их силе, благородстве, самоотверженности. Я не знаю, каждому ли слову из этих восхвалений можно верить. Но там еще о многом написано.
   – О чем же?
   – Что раньше волшебники владели силами четырех стихий. Вода и огонь…
   – Воздух и земля.
   – Верно. Правда, кому-то лучше удавалось с водой работать, а кому-то с огнем… Они под это свое умение и работу себе выбирали. Вода и воздух – значит, погодой управлять. Огонь и земля – плавильщикам и рудокопам помогать. Вода и земля – сам Триединый велел садами и нивами заниматься. Но настоящее, подлинно сильное волшебство получалось лишь тогда, когда чародей владел в должной мере всеми четырьмя стихиями. Это были лучшие из лучших. Подобные Тельмару Мудрому.
   «Значит, мне это не грозит, – подумал Кир и почему-то испытал облегчение. – Может, попробовать погодой управлять? Напущу на Медрен туман…»
   – С гибелью волшебников было утрачено и знание четырех стихий, – продолжал студент. – Сейчас если где-то и появляются колдуны, то используют они совершенно другие силы.
   – Какие же? – удивился тьялец. Если до сих пор слова Антоло не открывали для него Айшасы – кое-какие отголоски легенд о чародеях знал любой уважающий себя гражданин империи, – то последняя фраза оказалась совершенно неожиданной.
   – Точно не знаю. Что-то вроде человеческих чувств, эмоций.
   – Ерунда! Как можно использовать мою радость или злость?
   – Откуда мне знать?
   – Ты что-то ничего не знаешь! То рассказываешь, а как до дела доходит, так «не знаю»!
   – Ну, так я же не ученик чародея! Я астрологом собирался стать. Если и читал что, так случайно. Не вдумывался и не учил наизусть. Что запомнилось, то запомнилось, а остальное – извини и подвинься… – Он, похоже, обиделся. Надулся и замолчал.
   Котенок мурлыкал и терся о калиги ^[31]Антоло.
   Вначале Киру захотелось послать подальше чересчур обидчивого студента, но любопытство пересилило. Да и какой смысл рассориться вдрызг, если судьба определила одно дело вместе делать? Дружбы между ними хоть так, хоть эдак не будет, но ради выполнения задания можно потерпеть чуток слабости другого.
   – Ладно. Рассказывай. Что там с чувствами?
   Антоло помялся, помялся и начал говорить:
   – Вообще-то я не уверен, что правильно понял. Якобы волшебники… не все, а лишь некоторые… могут впитывать окружающие их чувства. Страх, злость, радость, недоверие…
   – Как это – впитывать?
   Студент пожал плечами. Погладил котенка. Сказал неуверенно:
   – Ну, случается же, что даже обычный человек ощущает страх другого? Или чувствует, что его презирают… А девушки купаются в обожании поклонников. Бывает такое?
   – Бывает, – вынужденно согласился Кирсьен.
   – Вот видишь… А колдуны эти, получается, могут не только воспринимать чужие эмоции, но и впитывать их, собирать и получать из них Силу.
   Кир присел на край лавки, большая часть которой была задвинута под стол, опустил локти на колени.
   – Но это же, наверное, не совсем честно? – неуверенно проговорил он. – Пользоваться моими чувствами без разрешения… Бр-р-р-р!
   – То же самое решил и Великий Круг магов Сасандры. Лет триста тому назад он попросту запретил развивать это направление чародейства. С тех пор в книгах упоминаются лишь единичные случаи, когда нарушался запрет Великого Круга.
   – Я не… – начал тьялец. Осекся, поперхнулся, сделал вид, что закашлялся.
   – Да мне, собственно, все равно, – успокоил его Антоло. – Теперь все равно. – Он говорил твердо, но все же отводил взгляд. – Мне иногда кажется, что это не мы подрались тогда в «Розе Аксамалы», а другие люди. Молодые и безмозглые.
   Кир хотел ответить резко и с насмешкой. Тоже мне, выискался умник! Захотел прощения? Как бы не так! Настоящие мужчины обид не спускают – они мстят! Не обязательно сразу. Если не удается быстро, можно и подождать – отмщение от этого не станет менее сладким. Но и притворяться умиротворенным он не намерен. Жестокие слова уже готовы были сорваться с языка, но громкий голос из-за двери отвлек парня.
   Цветочек едва не кричала, не заботясь, что может разбудить домочадцев пекаря:
   – Нет! Ты поможешь! Если я прошу…
   – Очумела ты совсем, девка, – гудел Одберг, изрядно приглушая голос. – Я же не родственник ландграфу…
   – Надо будет – станешь! – шипела в ответ девушка. – Или ты совсем зажрался? Клятвы наши забыл? Так подумай хорошенько – ты норов Черного Шипа знаешь!
   – Так ежели я за себя переживал бы… Семья… Шесть девок и жена еще…
   – А вот и подумай. Подумай хорошенько… Головой подумай! Когда генерал дель Овилл возьмет Медрен приступом, на чьей стороне ты хотел бы быть?
   – Ну… Это…
   – Не мычи! Отвечай!
   – Ты, Торка, прям за горло берешь.
   – За твое горло возьмешься, дядька! Пальцев не хватит. Нет, ты все-таки зажрался…
   – Зря ты так! – в голосе Одберга промелькнула нешуточная обида. – Я нашему делу всегда верен был. Хоть и корежит меня в последний год… Не по-детски, скажу тебе, корежит. Думаешь, легко мне не орать вместе со всеми «славу» ландграфу Вильяфу нашему?
   – Я не поняла что-то… Ты цену набиваешь или как?
   – Я? Цену? Эх, молодежь… Совесть поимела бы… Я тебя вдвое старше.
   – Не юли. Отвечай. Сделаешь, как я говорю?
   Воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием лучины и довольным мурлыканьем котенка. Потом Одберг обреченно произнес:
   – Хорошо. Все сделаю. Помогу чем смогу. Только ж и ты…
   – Можешь не напоминать! У Черного Шипа слов на ветер не бросают!
   Дверь распахнулась.
   На пороге возникла раскрасневшаяся Цветочек. Позади нее возвышался пекарь Одберг.
   Девчонка подмигнула парням.
   – Соскучились, мальчишки? Я все уладила.
   Толстяк кивнул, подтверждая ее слова. Поспешно и решительно. Так, словно получил удар кулаком в затылок. Но глаза его при этом поблескивали затравленно, как у загнанной в угол крысы. Никакого смирения, а одно лишь желание впиться зубами в протянутую ладонь.

Глава 6

   Никогда в жизни Кир не предполагал, что ему доведется работать. Нет, белоручкой он себя назвать не мог и никому не позволил бы. Вычистить коня, наточить меч, обустроить походный лагерь: наколоть дров, развести костер, натаскать воды и сварить похлебку, поставить палатку – все это пожалуйста, сколько угодно. Последние месяцы ему приходилось и подшивать обтрепанные манжеты рубашки, и чинить оборванную подпругу, самому себе стирать одежду и чистить сапоги. Но все вышеперечисленные занятия к лицу воину, наемнику, солдату. Умением ловко проткнуть кожаный ремешок шилом и протянуть дратву он теперь даже гордился. Не всякий его сослуживец по аксамалианскому гвардейскому полку способен сам сшить уздечку или перевязь. Но выполнять работу простого горожанина? Ремесленника, продающего плоды своего труда и тем живущего? Фу-у-у… Во имя Триединого!