Русанова Вера. Букет для будущей вдовы

   - И все равно это как-то нехорошо: как последняя стукачка бежать в милицию! Закладывать кого-то, доносы строчить...
   - Да успокоишься ты сегодня со своей блатной романтикой?! Книжек что ли начиталась, которые такие же дуры, как ты, пишут? "Бандитов любить надо, потому что они ребята - честные и смелые, а ментов - нет, потому что они все - коррумпированные трусливые сволочи!.. Где ещё в нашей жизни место подвигу, как не на какой-нибудь "разборке" с автоматами и "Мерседесами"?"
   - При чем тут книжки?! - визжала я, прекрасно понимая, на что намекает Митрошкин. Перед поездкой в Михайловск я купила два женских детектива в мягкой обложке: в каждом из них в доступной форме объяснялось, почему именно всевозможные "быки", "боевики" и "авторитеты" - это цвет нации и её генофонд, а так же предел мечтаний современных женщин. У Лехи прочтение нескольких избранных абзацев сих произведений вызвало приступ гомерического хохота, перемежающегося брезгливым сплевыванием. - При чем тут книжки-то?
   - Ни при чем, - он отшвырнул подушку и, похоже, окончательно проснулся. - Просто никто и никогда не убедит меня в том, что мой одноклассник Олег Селиверстов - плохой уже только потому, что он "мент", а какая-нибудь толстая рожа с золотой цепью на шее - хорошая, потому что этих самых "ментов" презирает и ни на кого не стучит.
   - О! Идеология пошла! Плакатный стиль.
   - А чего ты хотела? Чем мой "плакатный" хуже твоего "вольного"? Я так, например, и не понял, что тебя все-таки волнует: моральное право родителей любыми средствами защищать свое дитя или то, что стучать позорно?
   Ответить было нечего: за время нашего общения Митрошкин отлично научился загонять меня в угол. На этом "сеанс утешения" закончился. Разозленный Леха соскочил с кровати, натянул трико и пошел умываться. А я с головой залезла под одеяло. Он собирался к тому самому Олегу Селиверстову "для консультации", а мне, согласно нашей договоренности, полагалось сидеть дома, прогуливаться только от гостиной до туалета и ждать его возвращения...
   И вот я сидела и ждала. Взяла от нечего делать детектив с книжной полки, попробовала читать, но не смогла сосредоточиться. В первой главе книжки говорилось об истерзанном трупе мужчины, найденном на чердаке, а мне представлялся другой труп - труп пожилой женщины в ситцевой ночной сорочке с гроздью крупного розового винограда на груди. Почему, зачем она заселилась в профилакторий? Потеряла всякую осторожность и решила дожидаться очередной партии денег с комфортом? Жена платит, а муж лечит? Переоценила свою власть на этими людьми или что-то еще? Что-то еще... Наверняка, она не сама оплатила свой номер, денежки выложили все те же Шайдюки. Но почему тогда не Карловы Вары? Не Крым, в конце концов, а провинциальный Михайловск? Или во всем этом был какой-то особый смысл?
   Плюс к насморку и покрасневшему горлу начала болеть голова. Я потрогала тыльной стороной ладони лоб, поводила туда-сюда глазами (когда у меня поднимается температура, глаза ломит до невозможности). Но температуры, похоже, не было. Зато было гадкое ощущение, что что-то все равно не так...
   Шантажист. Еще один шантажист с запонкой. В памяти очень четко запечатлелось, как Елизавета Васильевна бросила мне в лицо: "Я с такими как ты уже, слава Богу, знаю, как общаться!" Кто же все-таки он, и куда делась эта чертова запонка?..
   Додумать мне не дали. Мелодичными минорными трелями запереливался дверной звонок. Видимо, Митрошкин разыскал Селиверстова весьма оперативно, и теперь мне предстояло подробно излагать свою версию случившегося уже не перед флегматичным Лехой, а перед настоящим, "действующим" милиционером. Торопливо поставив детектив на полку, я поправила перед зеркалом прическу и приготовилась улыбнуться чуть грустной, но все понимающей улыбкой бывшей подозреваемой.
   Однако голос Елены Тимофеевны, доносящийся из прихожей, звучал озадаченно, веселого слонопотамьего топанья и уханья, которые обычно сопровождали приход Митрошкина что-то не слышалось, а в довершение всего по полу процокали женские шпильки. Терзаемая любопытством, я прильнула ухом к двери и услышала, как Лехина мама поясняет:
   - Да, она в той комнате. Женя немного подпростыла, поэтому сегодня из дома не выходит. Но если вы родственница... Я и не знала, что у неё здесь родственники!
   Отпрыгнуть от двери было делом двух секунд. Правда, только такая каракатица как я могла при этом вписаться плечом в угол книжного шкафа и чуть не своротить его вместе со всеми книгами. Однако, сделать озадаченное лицо мне все-таки удалось. Когда Елизавета Васильевна Шайдюк ( а это была именно она) зашла в комнату, вид у меня был до крайности удивленный: правая бровь - вверх, рот слегка приоткрыт, в глазах - немой вопрос.
   Она, надо сказать, на мои ужимки никак не отреагировала: осторожно, словно боясь запачкаться, ступила босыми ногами в тонких матовых колготках на красный ковер и плотно прикрыла за собой дверь.
   - А вы знаете, что это неприлично - запираться в чужой квартире, под носом у хозяев? - поинтересовалась я.
   - Где запонка?
   "Вот и поговорили!" - промелькнуло у меня в голове.
   Сегодня на Елизавете Васильевне была бордовая трикотажная юбка и такой же жакет, на шее тускло мерцала жемчужная нитка, а в глазах - холодная, с трудом сдерживаемая ярость.
   - Так где же запонка? Мне казалось, что вы умеете считать и знаете, что сегодня утром истекли те двое суток, что я дала вам на размышления.
   "Так где же Митрошкин вместе со своим оперативником?" - тоскливо подумала я. Вслух же браво ответила:
   - Я вам и в прошлый раз говорила, что не знаю ни о какой запонке, и сегодня повторяю то же самое. Не знаю почему вы избрали меня своей жертвой, но уверяю вас...
   - Не надо меня уверять, я всего лишь хочу получить свою запонку обратно. Сейчас. Немедленно!
   И тут меня осенило:
   - Скажите, а срок, назначенный вам шантажистом в письме, тоже истекает сегодня?
   - Вы издеваетесь? - довольно недружелюбно поинтересовалась она.
   Мы продолжали стоять друг против друга, как Онегин и Ленский в оперной дуэли. Ходики на стене сухо тикали, и было ясно, что добром отсюда Елизавета Васильевна не уйдет.
   - Послушайте, - я первая опустилась на стул, нарушив мизансцену, - у меня, действительно, нет вашей запонки и никогда не было. Вы абсолютно зря сюда пришли, и единственное, чем я вам могу помочь - это советом: пойдите в милицию и все им расскажите сами. Им и так уже многое известно, а сегодня к вечеру будет известно ещё больше...
   - Я не нуждаюсь в ваших советах, - холодно отозвалась она, протянув сухую, бледную ладонь. - Запонку!
   "Вот так и будем тут сидеть до самого прихода Митрошкина!" - тоскливо подумалось мне. - "А он найдет своего Селиверстова, неспешно выпьет с ним пивка, покурит, поболтает. Потом они так же неспешно двинутся сюда, вспоминая всякие школьные приколы... Нет, ну что за ослиное упрямство?! Заладила: "запонку", "запонку". Если бы я была шантажистом, то уже досадовала бы на такую тупую жертву. Нет, чтобы попытаться сговориться со мной о меньшей сумме, умаслить, надавить на жалость, запугать, в конце концов. А то только говорить здорова: "Знаю, как с такими как вы общаться!"
   Знаю, как с такими как вы общаться... Неприятный холодок родился где-то в позвоночнике и одинокой каплей холодного пота стек по спине. Взгляд невольно уткнулся в диванную подушку - атласную, вышитую "крестиком".
   - Так долго мне ещё ждать? - нервно повторила мадам Шайдюк, и я, отчаянно заверещала:
   - Отстаньте от меня со своей запонкой, с милицией будете на эту тему разговаривать. Я не знаю, где вы и ваш муж теряете предметы своего гардероба, зато знаю кое-что про ещё один шантаж, и про то, что в ночь с шестого на седьмое января вы стояли в коридоре профилактория одна. Рядом с вами не было никакого страстного любовника, но мне абсолютно ясно, зачем вы устроили этот спектакль!
   Тирада была так себе - на троечку с плюсом, но эффект она произвела совершенно неожиданный. Елизавета Васильевна как-то сразу поблекла, ссутулилась и постарела лет на десять.
   - Так вы знаете? - устало проговорила она. - Что ж, тем лучше... Может быть и, действительно, ни к чему весь этот балаган?.. Одевайтесь, поедемте со мной. Пора, наконец, расставить все точки над "i".
   Путешествие в компании мадам Шайдюк совершенно не входило в мои планы. Тем более, меня не предупредили заранее о предполагаемом маршруте.
   - Никуда я не поеду, - я плотнее вжалась в спинку стула и решительно скрестила руки на груди. - Все точки, которые вам нравятся, вы можете расставить прямо здесь. Но учтите, что в случае чего я вызову милицию.
   Она покачала головой, на секунду закрыла лицо ладонями, потом медленно-медленно её руки поскользили вниз. Сначала показались темно-русые брови, потом пустые, отрешенные глаза, потом нос и скулы со все тем же лихорадочным румянцем.
   - Вы молоды и глупы, - горько сказала она с каким-то печальным интересом изучая мою физиономию. - Так глупы, что мне даже стыдно. А, кроме того, непомерно корыстны. Мне жаль, что в прошлый раз я разговаривала с вами на "ты". Вас невозможно унизить больше, чем вы уже унизили сами себя, а становиться с вами на один уровень?.. Но мне приятно, что вы боитесь меня. На самом деле, приятно.
   И тут произошло странное. Вообще-то, вопреки тому, что говорят, я считаю себя человеком разумным и на подначивания типа "слабо" на поддаюсь. Тем более, не только осторожнее, но и полезнее для дела было сейчас сидеть на месте и ждать Митрошкина с Селиверстовым. Однако я подскочила и с ужасно глупым, босяцким видом, вопросила:
   - С чего это вы взяли, что я вас боюсь? Вам надо меня бояться!.. Едемте, пожалуйста, куда угодно.
   Уже потом, когда глаза Елизаветы Васильевны как-то странно и зло сверкнули, до меня дошло, что я сделала. Но давать "задний ход" было поздно.
   - Но вы все-таки, надеюсь, уточните, куда мы с вами отправляемся? мои жалко дрожащие губы попытались искривиться в подобии ироничной усмешки.
   - В профилакторий, естественно, - сухо ответила она. И мне с необыкновенной ясностью представилось мое бедное мертвое тело, засунутое в какую-нибудь коробку из-под оптовой партии лекарств.
   За те несколько секунд, что мы шли от двери комнаты до вешалки в прихожей, мне успели вспомниться все одногруппники из училища, девчонки из труппы, мама, мой бывший возлюбленный Пашков и нынешний "непонятно кто" Митрошкин. Вспомнился мамин капустный пирог и мои резиновые игрушки на шифоньере, детские книжки, которые хранились в нашем доме впрок, "для внуков", и почти твердо обещанная мне роль Клеопатры в "Игре теней". А так же сырные рулетики Елены Тимофеевны, которые я так и не попробовала. Ах, какой восхитительный аромат тянулся из кухни! Как многообещающе сияло приготовленное под рулетики хрустальное блюдо, уже стоящее на столе!..
   Когда я в очередной раз с грохотом стукнулась коленом о тумбочку, в прихожую, наконец, выглянула Лехина мама.
   - Женечка, вы уходите?! - лицо её выражало безграничное изумление, изрядная часть которого относилась к тому, что уходить я собиралась в домашних клетчатых лосинах.
   - Да! - я нервно развела руками, пытаясь одновременно подать ей какой-нибудь мимический сигнал. - Так получилось, что мне срочно надо уехать. Елизавета Васильевна - моя родственница - пригласила меня в профилакторий. Там сегодня лекция по истории театра. Жаль, что Леша не сможет её послушать, ему бы, наверное, было интересно. Да и его другу Олегу Селиверстову тоже.
   Мадам Шайдюк даже прекратила застегивать крючки на своей шубе, изумленная странностью моего монолога. Елена Тимофеевна же, как женщина попроще, прямо переспросила:
   - Так Алеше что-нибудь передать или нет?
   Мне показалось, что мой досадливый зубовный скрежет слышен даже на автостоянке за овощным магазином.
   - Спасибо. Ничего не нужно. Передайте только привет Олегу.
   Лехина мама кивнула, вытирая руки кухонным полотенцем, вежливо простилась с моей новоявленной родственницей, и мы ушли.
   На свежем воздухе мой нос стал дышать легче, а в голову закралась здравая, но, главное, приятная мысль: "Но ведь, на самом деле, убивать она меня не станет? После того как её видели и мама, и бабушка, да ещё и я передала прощальное словесное послание Митрошкину, это было бы, по меньшей мере, глупо. Тогда зачем мы едем в профилакторий? Ну, кто мне объяснит, зачем?"
   Елизавета Васильевна, однако, объяснять ничего не собиралась. Она просто быстро и целеустремленно шагала по белому, похрустывающему снегу чуть впереди меня, и в каждом её жесте, в каждом взмахе головы, когда она откидывала с лица длинные светлые волосы, читалась плохо скрытая нервозность.
   Мелочиться мадам Шайдюк не стала: дойдя до шоссе, подняла руку, поймала потрепанную "Тойоту" и попросила отвезти нас в больничный городок. Водитель попался угрюмый и неразговорчивый, заигрывать с нами не стал, хотя мы обе были дамами привлекательными (если не обращать, конечно, внимания на мои клоунские клетчатые лосины, нелепо выглядывающие из-под полушубка). Даже радио в его машине молчало. Молчали и мы.
   Так же молча Елизавета Васильевна сунула ему деньги, в молчании мы дошли до профилактория, поднялись на второй этаж. И только перед самым кабинетом Шайдюка она бросила холодно: "Я вас ненавижу!", - а потом быстро и решительно, словно кидаясь в омут, толкнула дверь.
   Анатолий Львович сидел за своим столом и увлеченно нажимал на кнопки электронной игрушки, в которой волк с корзиной гоняется за куриными яйцами. Явление нашего дуэта, видимо, произвело на него определенное впечатление. Во всяком случае, игрушку от отложил, подпер кулаком щеку и задумчиво произнес:
   - Я и не предполагал, что вы подружитесь.
   - Мы не подружились, - Елизавета Васильевна, вероятно, не чувствовала в себе сегодня склонности к шуткам. Она просто прошла через кабинет, села на свободный стул и швырнула перчатки на стол. Одна я, как дура, осталась стоять у двери. - Мы не подружились и никогда не подружимся. И дело даже не в том, что ты спишь с этой дрянью, а в том, что она, действительно, дрянь. Как, впрочем, и ты... Ты знаешь, что она пыталась нас шантажировать? Ты не знаешь. Дерьмо в нашей семейной жизни вечно разгребаю я.
   - Почему же я - дрянь? - немедленно обиделся Шайдюк. Всю остальную информацию он как-то проигнорировал. - Нападаешь - аргументируй!
   - Потому что дрянь. Я знала о существовании этой девки давно...
   - Этой? - уточнил Анатолий Львович, ткнув в меня пальцем. После чего Елизавета Васильевна немедленно взвилась:
   - Не ерничай!
   - Я и не ерничаю... Ты давно знала о существовании Евгении, если не ошибаюсь, Игоревны, а я поэтому дрянь?!
   - Ты - дрянь, потому что спишь с ней, потому что растоптал мою жизнь, потому что сидишь сейчас с невозмутимой физиономией, потому что...
   К этому моменту моя отвисшая челюсть, наконец, вернулась на прежнее место, однако, голоса я пока решила не подавать.
   - Давай с самого начала: чего я там растоптал, что с моей физиономией, и с кем я сплю... Только, может быть, все-таки наедине побеседуем?
   - Нет, при ней! Только при ней. Выясним все сейчас и здесь... Ты знаешь, что она подобрала твою запонку, вырезала буквы из газеты...
   Анатолий Львович почти виновато вставил:
   - Извини, Лиз, перебью. Но я даже не знал, что, оказывается, сплю с уважаемой Евгенией Игоревной!
   Мне отчего-то стало ужасно смешно, и я едва сдержала нервное хихиканье, заставив себя вспомнить о том, что передо мной - убийцы.
   - ... Она вырезала буквы из газеты, составила из них письмо и прислала на наш адрес. Она надеялась, что прочитаешь ты, что ты, естественно, на неё не подумаешь, что ты побоишься огласки своей связи с ней же. А это обязательно всплыло бы, если б начали проверять твое алиби... А, впрочем, даже в случае, если письмо попадет ко мне, она выигрывала. Потому что получилось именно так, как эта дрянь и рассчитывала. Я тоже не хотела, чтобы об этом узнали все. Я не хотела, чтобы надо мной смеялись, чтобы на меня показывали пальцами, чтобы меня жалели...
   - Так. Теперь про запонку.
   - А что про запонку? - она ещё больше покраснела и бросила с каким-то даже вызовом. - Да, это та самая запонка! Ты прекрасно понял, о чем речь. Та твоя запонка со сломанной застежкой. Она выпала из моего кармана в тот момент, когда вы с этой девушкой, наверное, во всю потешались надо мной.
   Вот это было ново! И, главное, очень просто. Действительно, у мужа ломается запонка, жена кладет её в карман своего костюма, потому что все мужики - растяпы, к тому же, норовят напиться на праздниках - мудрая "половина", естественно, опасается, что супруг дорогую вещицу потеряет. Но, как это ни смешно, теряет её сама и невольно подкидывает потенциальному шантажисту прекрасную возможность обогатиться... Вот только что это за разговорчики про огласку, боязнь того, что будут показывать пальцами, нежелание выглядеть смешной? Насколько мне казалось, речь шла об убийстве Галины Александровны?..
   - Понятно. Хотя и не очень, - Анатолий Львович с олимпийским спокойствием взял со стола игрушку, нажал на кнопку, и противные курицы вместе с их яйцами снова мерзко запищали. - Теперь объясни мне, пожалуйста, ещё один момент: когда и по какому поводу мы с Евгенией Игоревной над тобой потешались?.. Черт, в первом же десятке разбилось!.. И почему в связи с этим должны были начать проверять мое алиби?
   Лицо Елизаветы Васильевны сделалось растерянным. Правда, всего лишь на секунду. Словно она под взглядами тысяч зрителей вошла в реку и вдруг почувствовала, что здесь гораздо глубже, чем она ожидала.
   - Потому что ты развлекался с ней в ночь убийства.
   Он потер правой рукой подбородок, продолжая левой отрывисто жать на кнопки (судя по писку игрушки яйца теперь разбивались одно за другим), задумчиво оттопырил нижнюю губу и как-то очень просто сообщил:
   - Но я не только никогда не развлекался с уважаемой Евгенией Игоревной, но и не был в профилактории в ночь убийства. Мне казалось, ты знаешь...
   - Не лги мне! - взвизгнула она. И в этот момент распахнулась дверь, и на пороге нарисовался взволнованный Митрошкин. А за ним... За ним стоял "техасский рейнджер", и мне немедленно захотелось спрятаться в какой-нибудь шкаф вместе со своими клетчатыми клоунскими лосинами, версиями и подозрениями. Тем более, что я уже сильно подозревала, что что-то во всем этом не так.
   - Женька! - с несвойственной ему эмоциональностью возопил Леха. Женька, с тобой все в порядке?
   "Рейнджер", поводя могучими плечами, вошел в комнату и тоже уставился на меня своими светлыми выпуклыми глазами. Во взгляде его, кстати, ясно читалось глубочайшее презрение, и никакое априори доброе отношение к школьному другу и всем одушевленным предметам, с ним связанным, не могло его перебороть.
   - Женька, что здесь происходит?
   - Все нормально, Леш, - я вцепилась в его руку. - Елизавета Васильевна просто захотела со мной поговорить.
   - Но мне казалось...
   Все бы, наверное, завершилось относительно мирно, если бы мадам Шайдюк не крикнула на весь второй этаж:
   - Ты, шлюха, не устраивай здесь концертов! И мальчиков своих убери. Мы ещё не договорили.
   - Что-о-а?! - подался вперед Митрошкин.
   - Что-о-а?! - вопросил "рейнджер" Селиверстов куда как более угрожающе и с силой саданул кулаком по шкафу. - Кто это тут языком поганым метет?!
   Наверное, следующим должен был сказать "что-о-а" Шайдюк. И он уже начал с грацией Кинг-Конга подниматься со стула, но тут я затараторила, упираясь руками в стол и, глядя прямо в лицо Елизавете Васильевне (обида за "шлюху" и за "глупую девицу" кипела во мне горячим ключом):
   - Это, между, прочим, не "мальчики", а та самая милиция, которую я вам обещала. И им вы расскажете и про запонку, и про письмо, и про то, что делали ночью с шестого на седьмое в коридоре профилактория. А так же про то, за что убили Галину Александровну Баранову... И ещё про липовое алиби вашего мужа.
   - Женя, Женя, - Митрошкин как-то несмело тронул меня за рукав, подожди! Алиби не липовое. Милиция его, оказывается, уже проверяла. Есть свидетели. Он, действительно, все это время был в реанимационной палате и никуда не выходил.
   - Плевать! - я в запале обернулась. - Зато она была в профилактории. И у неё была причина убить эту женщину... Олег, скажите, Леша уже сообщил вам про то, что Галина Александровна шантажировала её и грозилась рассказать девочке о том, что она приемная?
   - А это-то тут при чем? И... при чем здесь Галина Александровна? как-то жалко пролепетала мадам Шайдюк. Но "рейнджер" уже взялся за дело:
   - Да, я, в общем, в курсе, и очень хочу задать вам, Елизавета Васильевна, несколько интересных вопросов. Во-первых, почему вы решили имитировать почерк серийного убийцы? Во-вторых, почему вовремя не обратились в милицию с заявлением о шантаже? В-третьих, на какую же такую гигантскую сумму раскрутила вас гражданка Баранова, что вы решили её убить?
   В этот момент я опустила глаза к столу и увидела нечто настолько интересное, что чуть не прозевала ещё более интересный ответ.
   - Я никого не убивала! - заплакала Елизавета Васильевна (на самом деле, заплакала, хотя мне казалось, что её глаза, в принципе, не могут источать слезы!). - Я не понимаю, что здесь происходит?.. Откуда вы?.. Впрочем, не важно... Но вы ошибаетесь! Чудовищно ошибаетесь. Эту женщину звали... То есть, до сих пор зовут - я ничего ей не сделала! Ее зовут совсем не Галина Александровна. Клавдия Максимовна Галата! Она до сих пор работает в том же самом родильном доме. Вы можете проверить!
   Сказать, что мне захотелось провалиться сквозь землю - значило ничего не сказать. Селиверстов как-то невнятно зарычал, крутанул мощной шеей и облокотился о хрупкую подзеркальную полочку. Митрошкин зашипел, как шарик, из которого медленно выпускают воздух. Даже невозмутимый Анатолий Львович, наконец, встревожился и вполне логично спросил:
   - Кто-нибудь, в конце концов, внятно объяснит, что все это значит?
   - Я не знаю! - продолжала всхлипывать Елизавета Васильевна. - Я не хотела тебе говорить... Она нашла меня. Еще осенью... Тебе же никогда до меня не было дела. У тебя были свои девки... А она нашла меня и пообещала, что все расскажет Анечке, если я не заплачу. Я заплатила... Потом ещё раз... Она все требовала и требовала...
   - Это та самая детская сестра, что ли? - светлые кустистые брови Шайдюка поползли на лоб.
   - Да... И тогда я... Я поняла, что дальше так продолжаться не может. Я хотела, чтобы она умерла, но никогда бы ничего ей не сделала. Я поехала в Москву, дала взятку, пролезла в архив и нашла по историям родов всех женщин, у которых были осложнения или проблемы с детьми... Я их нашла. За неделю - четырех человек...
   "Техасский рейнджер" чем-то звучно щелкнул, и я заметила, что во рту у него - розовая жевательная резинка.
   - ...Вот... А ты же знаешь, - мадам Шайдюк обращалась, в основном, к своему мужу - больше ни к кому, - ты же знаешь пациентов: во всем всегда виноваты медсестры и врачи... Эти четверо были недовольны детской сестрой. И они все подписали, что она намеками вымогала у них деньги... Ну, это традиционное - тридцатка за девочку при выписке, полтинник - за мальчика... И не только это. Еще, что она намекала, будто станет осторожно обращаться с новорожденным, только если ей сделают хороший подарок... Это уже было серьезное подсудное дело. А если ещё вместе с шантажом?! Да она бы не только вылетела с работы, она бы села! Я просто показала ей заявления - и все! На этом все кончилось!
   "Класс!" - с горечью и едва ли не завистью подумала я. - "На самом деле, класс!" "Я уже знаю, как надо общаться с такими как вы..." Так вот что, оказывается, она имела ввиду!
   - Н-ну? - Селиверстов, мастерски сохраняя невозмутимый вид, снова привлек всеобщее внимание к собственной персоне. - И что дальше? Не с этой вашей Галатой. К ней потом вернемся... Что вы делали ночью с шестого на седьмое январе на втором этаже профилактория? Что означало ваше эротическое шоу и для чего оно вам понадобилось?
   Анатолий Львович снова попытался выразить свое возмущение, но "рейнджер" остановил все его телодвижения одним тяжелым выразительным взглядом.
   Елизавета Васильевна снова всхлипнула и торопливо достала из сумочки отчего-то мужской, клетчатый носовой платок:
   - Мне сказали... Одна знакомая сказала. Она точно знала, что Анатолий Львович положил в профилакторий свою любовницу. А когда в разгар праздника позвонил этот его Девяткин. Этот друг... Я точно была уверена, что он лжет, что никакой пациентке помощь не нужна, что они просто заранее договорились... И потом, я же видела...
   - Что вы видели? - Селиверстов снова щелкнул жвачкой и, взяв с подзеркальной полочки расческу, принялся рассматривать её с искренним интересом.
   - Я видела эту женщину, - она кивнула на меня. - Я как раз заходила к Анатолию Львовичу, и она была у него в кабинете. А до этого я прошла по всем палатам, как будто поздравить с рождеством. Кругом были одни пенсионеры. Еще в одном номере была молодая женщина, но это был номер на двоих - она жила с соседкой... А одноместная палата была пустая - открытая, но пустая... И эта женщина - у Анатолия Львовича в кабинете...
   Я, повернувшись к Митрошкину, сделала "круглые глаза", но он то ли был слишком зол, то ли глаза показались ему слишком уж наиграно "круглыми" - в общем, Леха зыркнул на меня так, что я предпочла поспешно отвернуться к окну.
   - ... И когда Анатолий Львович вышел из зала, я сразу поняла, что он пошел к ней. Я немного подождала и тоже пошла. А когда забежала в коридор профилактория, то увидела как закрывается дверь её палаты и ещё - белый халат.
   - А что, ваш супруг встречал Рождество в белом халате?
   - Нет, - Елизавета Васильевна снова замялась, - но он, наверняка, должен был зайти к Девяткину хотя бы ради конспирации. И вполне мог там одеться... Дальше рассказывать?