Русанова Вера. Букет для будущей вдовы

   Теперь уже было не до церемоний, не до боязни быть осмеянной или выгнанной взашей и даже не до взаимный обид. Шустренько подхватившись, я рванула обратно за угол, вихрем пронеслась мимо изумленной бабушки с семечками и ринулась к профилакторию. Крыльцо оказалось скользким, я чуть не рухнула носом прямо на холодный мрамор. Но даже не стала замедлять темп, лишь на бегу поскребла подошвой об угол ступеньки и толкнула стеклянные двери, за которыми маячил охранник. Меня опять пропустили "к Кубасовой", записали фамилию и имя и так, будто я чего-то ещё в этом профилактории не знала, указали на лестницу, ведущую на второй этаж. Слава Богу, кабинет Шайдюка тоже находился на втором этаже. Дверь я открыла, даже забыв постучать. Впрочем, Анатолий Львович нисколько не удивился. Посмотрел на меня, чуть склонив голову к плечу (причем в глазах его не отразилось абсолютно никаких эмоций), и спросил:
   - Опять кого-то ловите, Евгения Игоревна, или так, подлечиться?
   - Анатолий Львович, - я быстро подошла к столу и опустилась на стул, нас с вами связывают не совсем приятные обстоятельства, у вас, конечно, есть повод на меня обижаться...
   - Господь с вами! Нас ничего не связывает! - он в притворном ужасе махнул обеими руками, откинувшись на спинку кресла. - Я устал объяснять это своей жене, а теперь ещё и вам.
   - Я не в этом смысле. Просто мне очень нужна ваша помощь. Точнее, консультация.
   - А что такое? Опять гастрит?
   - Нет... Скажите, пожалуйста, можно ли убить человека, вовремя не введя некоторые лекарства или не включив дефибриллятор?
   - А вы планируете? - осведомился он совершенно серьезно. - Однако, какие разносторонние у вас, Евгения Игоревна, интересы! Ну, что я вам могу сказать? Конечно, можно!.. Или вас, так сказать, технические подробности интересуют?
   - Да. Дело в том, что мне нужно понять досконально...
   - Конспектировать будете, или мне в нормальном темпе говорить?
   - Анатолий Львович, - взмолилась я, - давайте серьезно! Ну, пожалуйста! Я пока, вот так сразу, не могу объяснить вам в чем дело...
   - Ну, конечно! - Шайдюк широко развел руками, а мне подумалось, что Митрошкин за это мое "я пока не могу объяснить в чем дело" меня когда-нибудь пристукнет.
   - ... Анатолий Львович, в самом деле! Это не касается ни вас, ни вашей семьи, это, вообще, только подозрения. Но серьезные подозрения.
   - То что это не касается моей семьи уже как-то успокаивает.
   - Анатолий Львович, миленький!..
   Он наклонился вперед, поставив оба локтя на стол, и несколько раз сморгнул, изучая то ли кончик моего носа, то ли верхнюю губу. Потом крутанулся вправо на своем вращающемся кресле: его ноги, закинутые одна на другую, возникли сбоку от стола. Из под брючин показались серые, в мелкую рельефную полоску, носки.
   - Вот "миленького" я от вас не ожидал. Честно... Похоже, у вас, в самом деле, что-то случилось, раз вы начали бросаться такими эпитетами. Кстати, гастрит больше не беспокоит?
   - Спасибо, все нормально... Но, в самом деле, я могу задать вам вопрос?
   - Попробуйте.
   Я прикрыла нижнюю половину лица ладонями, шумно выдохнула и на секунду смежила веки. То, что мне предстояло сказать сейчас, казалось таким логичным, таким правдоподобным и, главное, простым и возможным, что от этого делалось жутко. А ещё мне было совершенно ясно, что Шайдюк все поймет. Сейчас, через пять минут, через десять, но поймет. И что он тогда сделает? Покрутит пальцем у виска? Отправит меня пинком из кабинета, как особу, собирающие всякие гнусности про врача из его больницы? Он, наверняка, знал Большакова. Может быть, даже был с ним близко знаком. Если только не договаривать историю до конца?..
   - Анатолий Львович, - его имя я повторила с нажимом и вдумчиво, как заклинание, - я расскажу вам, что произошло в общих чертах. Может быть, не по порядку, но вы разберетесь. Только, пожалуйста, не перебивайте, а то я запутаюсь... В общем, представьте, что есть некий врач, который работает в стационаре. Причем, сразу скажу, чтоб потом не забыть, потому что это доказательство того, что я могу оказаться права...
   Шайдюк мучительно прищурился и ещё больше подался вперед, видимо, уже на столь ранней стадии рассказа с трудом улавливая смыл слов.
   - ... Это я веду к тому, что у него была любовница, на которой он не мог жениться из-за того, что не было жилья. Он с семьей в однокомнатной, она - тоже небогатая, а потом они вдруг откуда-то взяли деньги и купили квартиру на вашем Комсомольском проспекте.
   - На моем Комсомольском проспекте?
   - Нет. На вашем, в смысле, Михайловском. К вам эта история с любовницей, вообще, не имеет никакого отношения, - сказала и медленно побагровела. Анатолий Львович же оценивающе щелкнул языком и милостиво кивнул:
   - Продолжайте-продолжайте!
   - Вот... Допустим, однажды ночью привозят пациента. Так получается, что дежурит этот врач. Он нечаянно или намеренно совершает какую-то медицинскую ошибку, которую замечает другой врач. Больной умирает. Остается богатая вдова. Потом тот врач, который заметил ошибку, пропадает. Возможно, самоубийство, но возможно и...
   На лицо Шайдюка набежала едва заметная тень. Похоже, он понял, что речь идет об Андрее Говорове. Я вся сжалась, ожидая, что он сейчас закричит и выкинет меня вон. Но он только закусил нижнюю губу, обхватил подбородок рукой и взглянул на меня исподлобья.
   - ... В общем, я ничего толком не знаю и, самое обидное, разобраться не могу, потому что медицинских знаний никаких. Вы мне скажите, пожалуйста, чисто теоретически, что такое можно сделать с больным, чтобы врач понял, а медсестра не поняла? Я путано объясняю, да?
   - Какого характера было заболевание? - спросил Шайдюк неожиданно серьезно.
   - Сердце. У человека было больное сердце.
   - Это все, что вы знаете?
   - Нет... Я разговаривала с медсестрой, которая в ту ночь сидела в приемном покое. Она мне, в общих, чертах рассказала. Но вы же понимаете, что я не запомнила? Это если разбираться во всех этих "аритмиях-тахикардиях", то хорошо запоминается, а я же - ноль полный!
   - И все-таки?..
   - Это был мужчина. Еще довольно молодой. Сорок лет. Раньше он ничем не болел... Вот! Вспомнила! У него не было никаких хронических заболеваний: ни ревматизма, ни тонзиллита! А потом вдруг начало болеть сердце. Боли и аритмия, так кажется... Еще слабость. Но ничем серьезным он не лечился, только "Корвалолом", и ещё мочегонные пил. Когда его привезли, он был ещё в нормальном состоянии, даже пытался шутить. Его положили в обычную палату не в реанимацию, и вскоре он умер. Сердце остановилось... При этом случайно присутствовал ещё один врач. И медсестра. Она потом начала расспрашивать у знакомых, через какое время ещё имеет смысл включать дефибриллятор, а через какое - уже нет. Еще про лекарства, про их действие. Но названий я, конечно, не запомнила...
   - И вы подозреваете, что пациента убили? - вопрос был задан так прямо, так в лоб, что я даже вздрогнула. Почувствовала, каким сухим, противным и шершавым становится язык. Но, главное, каким слабым и вялым! Всего-то и сказать: "Да, я думаю, что его убили", а вот не получается.
   - Н-не знаю... Это, конечно, очень похоже на самый заурядный случай из практики любого врача... Может быть, халатность, может быть, ошибка... Но вдруг?.. Подвернулся удобный случай, им решили воспользоваться...
   - Вы рассказали мне все, что знали?
   - Ну... Этот второй врач, который потом пропал, спустился к сестре из приемного покоя и начал расспрашивать все про пациента. Она говорила, что он спрашивал с таким видом, словно рассчитывал услышать что-нибудь ужасное. А там ничего ужасного не было... Сейчас вспомню!.. Да! Аритмия, боли, отеки и слабость. Болел около трех месяцев.
   - Теперь все?
   - Есть ещё один момент, но он, наверное, не имеет отношения к делу... Если только у пациента было психическое заболевание? Ведь говорят же, что при некоторых психических отклонениях появляется болезненная тяга к желтому цвету?
   Анатолий Львович ничего не сказал, только, замерев на секунду, кивнул головой, словно согласился с моими предположениями. Крутнулся на кресле в обратную сторону, саданулся коленкой о стол, поморщился:
   - Давайте-давайте! Чего вы замолчали?
   Я вдруг почувствовала, что замерзаю. Катастрофически замерзаю, сидя в теплом кабинете, с лисьим полушубком на плечах. Замерзаю от странного нехорошего предчувствия. Почему он вдруг так оживился? Почему не сказал, что желтый цвет тут, действительно, ни при чем, что это - ерунда полнейшая?.. И ведь Галина Александровна все-таки говорила про знакомого, который занимает в профилактории важный пост!.. Господи, при чем тут Галина Александровна? Она-то, вообще, не вписывается в общую картину... Хотя... О Боже, об этом потом! Я подумаю об этом потом. А сейчас о желтом. Опять о желтом. О том, что я нисколько не удивлюсь, если Анатолий Львович сейчас распахнет шкаф и, прибитые к дверце, на меня глянут Ван Гоговские "Едоки картофеля". Или "Подсолнухи"... Еще эти чертовы семечки в кармане, как предчувствие, как нелепое, но символическое совпадение...
   - Анатолий Львович, - проговорила я, от ужаса давясь слюной, но изо всех сил стараясь выглядеть спокойной, - тот пациент, перед тем, как зайти в лифт, сказал одну фразу: "Все желтое". И это почему-то поразило того врача, который пропал.
   Дверца шкафа не распахнулась. "Едоки картофеля" не обнаружились ни за шторой, ни в ящике стола, ни на тыльной стороне зеркала. А Шайдюк не принялся кидаться в меня кроваво-красным виноградом.
   - Он был грамотный врач, - спокойно сказал он. - Я понял, о ком вы говорите: он был грамотный врач. И очень возможно, что вы правы... Зрительные галлюцинации, при которых все окружающие предметы кажутся желтыми или зелеными - симптом длительной гликозидной интоксикации... Ваша медсестра, наверняка, спрашивала про строфантин?
   "Строфантин", "гидрокортизон". Названия препаратов вдруг с такой ясностью всплыли в памяти, что мне даже сделалось страшно.
   - Да. Строфантин, - я кивнула.
   - Я так и думал, - Анатолий Львович вздохнул и провел по волосам пятерней вместо расчески. - Понимаете, Женя, есть такие очень интересные лекарства - сердечные гликозиды. Они лечат разные болячки, в том числе, аритмии. Но фокус в том, что при длительной передозировке они сами эти аритмии и вызывают. Изменения на ЭКГ, функциональные расстройства сердечной деятельности, тахикардия, брадикардия, даже мерцание предсердий и трепетание желудочков... Впрочем, вам такие подробности знать совсем не нужно... Н-да... Особенно, если на фоне мочегонных, которые вымывают калий из организма! Потому как дефицит калия понижает толерантность, - заметив, что теперь я мучительно сощурилась, он махнул рукой: - Короче, так: вашему больному в течение длительного времени могли каким-то образом вводить препараты наперстянки. Вообще-то, они, в основном вводятся внутривенно, но есть и таблетки: "Целанид", "Медилазид", "Дигоксин"... Он, естественно, в конце концов, почувствовал себя плохо, начал лечиться "Корвалолом". Поэтому, когда приехал в больницу, совершенно честно сказал, что сердце заболело не с бухты-барахты, а беспокоит вот уже несколько месяцев... Конечно, надо было очень точно рассчитать дозировку, но...
   - Но это вполне могло быть убийством, причем убийством, запланированным заранее? - не дав ему договорить, спросила я.
   - Да, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. И в его глазах - светлых, по-лягушачьи смаргивающих, сверкнул ответный вопрос.
   - Почти все участники этой истории уже мертвы, - прошелестели мои губы. - Во всяком случае, те, которые могли быть в чем-то виноваты...
   Пока я шла до остановки, а потом ехала на автобусе, подпрыгивая вместе с задним колесом на каждой кочке, все или почти все сложилось у меня в голове. Во всяком случае, относительно тех моментов, которые касались Тамары Найденовой.
   Да, она привозит мужа в больницу на своей машине, потому что "Скорая помощь" её совершенно не устраивает. Да и не забрала бы его "Скорая", пока состояние было не таким тяжелым. Он - состоятельный бизнесмен, который может себе позволить вызвать среди ночи какого-нибудь доктора наук из Москвы, но любимой жене удается убедить его в том, что лучше поехать в спокойный, надежный стационар, где все сделают не ради денег, а ради здоровья пациента. Естественно! Ей надо попасть в больницу именно в ту ночь, когда дежурит Большаков.
   Тамара, конечно, поднимается вместе с Большаковым наверх. Для чего? Для того ли, чтобы отвлечь медсестру или для того, чтобы не подпустить никого к постели мужа в критический момент. Одно она знает точно: "любимого супруга" через какой-нибудь час убьют. Инъекция? Неподключение к кардиостимулятору?.. Она знает, что совсем скоро станет владелицей крупного долларового счета, квартиры и процветающей торговой фирмы. Свою долю получит и Константин Иванович Большаков, который разведется с женой и переедет в, наконец-то, приобретенное "гнездышко" с дражайшей любовницей...
   Отравление гликозидами... Длительная дигитализация... Все желтое... Ван Гог... Какое чудовищное, какое страшное совпадение! Интересно, уловил ли этот почти фарсовый момент Андрей Говоров? Да, наверняка, уловил...
   От долгих размышлений и переживаний я окончательно ослабела, поэтому в квартиру ввалилась, как куль. Уронила на пол пакет с журналом и сама чуть не рухнула в объятия Митрошкина.
   - Ну что? Есть результат? - спросил он, шаря по моему лицу тревожным взглядом.
   - Да, - пролепетала я. - Я уже почти все знаю...
   Потом мы сидели в комнате на подоконнике. Курили, высовываясь в форточку чуть не по пояс, чтобы дым, не дай Бог, не достиг чуткого носа Елены Тимофеевны.
   - Понимаешь, - горячилась я, - мне почти все ясно. Во всяком случае, в том, что касается начала этой истории, но я не понимаю одного. Точнее, чувствую фальшь... Еще когда в первый раз об этом подумала, мне Станиславский отчего-то вспомнился.
   - "Не верю!" - предположил Леха. - Ну, естественно! Поэт - Пушкин, фрукт - яблоко, домашняя птица - курица, а Станиславский - "Не верю!"
   - Зря смеешься, кстати! Все понятно, а это - нет... Ну, допустим, она знала, что рано или поздно убьет мужа, зачем тогда беременела? Или почему раньше аборт не сделала? Зачем она прется в консультацию на следующий же день после смерти супруга?
   - Странные у тебя ассоциации: Станиславский - аборты!
   - Подожди, не перебивай! - я выкинула в окошко недокуренную сигарету, спрыгнула с подоконника. Скрестив руки на груди, прошлась до дивана и обратно. - Станиславский... "Не верю!"... О чем же я тогда подумала? С чего, правда, эта ассоциация вылезла... Система Станиславского... Школа переживания... Нет, не то!
   - Ладно тебе! Лучше давай подумаем, что нам со всем этим делать?
   - Отстань! Она идет в консультацию, её там видят... О, Господи! тоскливый, протяжный стон вырвался из моего горла. - Понятно. Теперь все понятно. Но как раз теперь это и не имеет смысла... Это было важно тогда, когда мы ещё не знали об отравлении... Я же представила себя на её месте. Представила, как играла бы эту роль и попыталась оправдать для себя её поступки. Если я, допустим, нежно люблю мужа, и он вдруг умирает, то с моей беременностью должно произойти что-то совсем уж критическое, чтобы я побежала в больницу! Не до того! Ты, понимаешь, не до того!.. А если я не любила мужа и счастлива от того, что он умер, то, тем более, не поскачу в консультацию сразу. Хотя бы ради того, чтобы не вызвать подозрений. Это же так логично, так просто!
   - Похоже, ты будешь очень предусмотрительной, здравомыслящей женой, вставил Митрошкин.
   - Слушай, я тебя по-человечески прошу: отстань! Соображай дальше! Акушерка говорила, что Найденова никогда не была беременна. Ни-ког-да! Если бы она наблюдалась по беременности, хотя бы один раз пришла на прием с такой проблемой, это непременно отразилось бы в карточке. Во всяком случае, акушерка бы знала. А Тамара приходит в консультацию, и её доктор объясняет недоумевающей медсестре, что пациентка тревожится по поводу беременности. А кто её доктор? Борис Андреевич Протопопов! Третья жертва серийного убийцы!.. Тамара идет в консультацию, потому что это - самый легальный и не вызывающий подозрений способ встретиться! Пациентка просто приходит к своему доктору. Кто бы стал потом сверять числа? Это просто счастье - для нас, разумеется, не для неё - что в той же гинекологии тогда оказалась медсестра из терапевтического корпуса!.. Акушерка говорила, что он психолог "от Бога"! Очень, очень, очень хороший психолог. Он - мозг всего этого. Ты, понимаешь, Леха? Протопопов понял, чего хочет от жизни его пациентка Тамара Найденова и в завуалированной форме ей это предложил. Он нашел Большакова, который мог осуществить задуманное, который нуждался в деньгах на покупку квартиры и который, вероятно, не отличался слишком высокими моральными принципами. Он их свел! Он все это организовал! Он, наверняка, тоже получил очень большие деньги!
   Я закончила, помотала головой и устало опустилась на пол, скрестив ноги по-турецки. От такой длинной импровизированной, но, главное, эффектной речи у меня даже закружилась голова. Однако, Митрошкин почему-то не спешил восторгаться. Он посмотрел на меня как-то странно и тихо спросил:
   - Ну?..
   - Что "ну"?
   - Ну, дальше что? Чего ты такого потрясающего поняла, что аж на пол обрушилась.
   - Как это? А про Протопопова!
   - То есть что? - он подозрительно прищурился. - Ты хочешь сказать, что до тебя только сейчас дошло? Когда ты уже тысячу лет знала про все эти гликозиды-наперстянки, про то, что Найденова лечилась у Протопопова? Когда миллион лет знала, что он убит третьим по счету и посыпан подсолнечными семечками?.. Ты хочешь сказать, что только вот сейчас поняла, что он имеет к этому делу, "некоторое" отношение?!
   - А что? Ты думаешь, это было так просто? - обиженно заканючила я, уже с ужасом понимая, что Леха в чем-то прав. - А понять, что он классный психолог, и поэтому у них с Найденовой могли быть доверительные отношения? А сообразить, что он - мозг операции?
   - А то что вы - женщины, гинекологам больше чем мужьям рассказываете, это что - открытие года?
   - Это - штамп, - отозвалась я угрюмо. - Глупый, банальный штамп. Может быть, где-нибудь у буржуев, конечно, и так, а у нас... В общем, ладно! Ты, надеюсь, простишь меня, если я не стану живописать тебе подробности нормального приема в женской консультации?
   Митрошкин меня охотно простил, да ещё при этом снисходительно потрепал по затылку, успокоив:
   - Ничего, маленький! Ты переутомился просто. А, вообще, нормально соображаешь, даже, можно сказать, хорошо для женщины.
   Но я-то знала, что минута моего торжества близка. Поэтому уже спокойно дождалась момента, когда он озадаченно потер переносицу:
   - Ну, ладно... С Большаковым, Найденовой и Протопоповым, допустим, все ясно. А девушка эта тут при чем? А ваша Галина Александровна?
   - А Галина Александровна тут при том, - проверещала я победно, - что в тот вечер, когда мы заходили к ней за штопором, она сказала одну очень интересную вещь. Точнее, тогда мне эта вещь казалась совсем не такой интересной, как сейчас... Она сказала, что у неё умер двоюродный племенник. Совершенно неожиданно. Просто начало болеть сердце, поболело месяца три, а потом его привезли в больницу, и он там скончался. Скоропостижно. Причем очень здоровый был человек. И, главное, молодой!
   Леха, естественно, не мог не испортить кайфа, деловито спросив:
   - А девушка?
   - А про девушку не знаю... Но, наверняка, она тоже имеет какое-то отношение к тому убийству трехлетней давности. Найденова заказала убийство, Протопопов продумал общую идею. Большаков воплотил её в жизнь. Галина Александровна стала, вероятно, второй наследницей капиталов. А Катя? Не знаю, при чем тут Катя. Но надеюсь, Марина внесет в этот вопрос ясность?
   - И что будем делать дальше? Олегу звонить?
   От удивления мои глаза чуть не полезли на лоб:
   - Я тебя правильно поняла?
   - Правильно. Но не верно... Рассказывать я ничего и никому не собираюсь, да и тебе не позволю. А вот адрес родственников Найденовой надо попробовать у него узнать.
   - Зачем еще?
   - Затем, чтобы проверить твою версию с Галиной Александровной, и уже потом идти в гости к Марине...
   Все время, пока Митрошкин разговаривал по телефону, я так усиленно изображала презрительное фырканье, что у меня даже заболели губы. Проверять очевидные факты сейчас, когда все представлялось таким простым и ясным, казалось мне глупостью неимоверной. Однако, переубедить Леху, когда он сам этого не хочет - дело практически безнадежное. Пришлось смириться.
   - Олег, слушай, это в последний раз, правда! - клялся Митрошкин. - Но мне очень нужен этот адрес. Брат там у неё или кто?
   - Тебе? Не езди мне по ушам? - рокотал в трубке рейнджер. - Барышня твоя опять самодеятельность разводит? Приковал бы ты её к батарее, что ли? Или за ногу к кровати привязал? Большая от этого польза обществу будет, честно тебе говорю!
   - Олег, серьезно. Это нужно мне... Да и потом, Женька... Она уже разговаривала с этим братом, сказала, что делает диплом на юридическом и подключилась к расследованию.
   - И рот ей заклей клеем "Момент"... Ну что за девка?! Кошмар какой-то!.. Нет, это я не в обиду тебе. Она на мордашку нормальная, и так, вроде, все при ней...
   Я фыркала чуть-чуть потише, чтобы лучше слышать комплименты.
   - ... Но убить её проще, чем содержать без угрозы для окружающих! продолжал, между тем, Селиверстов. - Чего ж тогда ей от меня надо, если она уже с братом разговаривала и адрес, следовательно, знает?
   - Да, не знает она адреса, в том-то и дело! Она его на Тамариной квартире поймала, он жилплощадь продавать собирался. Продал уже, наверное... Да, даже если и не продал, что теперь - стоять его караулить возле подъезда?
   - Во! Классная идея! Пусть твоя Евгения постоит и покараулит, может, немножко энергия у неё поутрясется?
   Митрошкин снова убеждал, что адрес нам край как нужен, что это - почти личное дело, что ничего ужасного мы не сотворим, и что нами не проводятся никакие альтернативные расследования. Взывал к дружеским чувствам "рейнджера", гнусно "переводил стрелки" в мою сторону, объясняя, что я "бедного Лешеньку" изведу и просто нужно сделать так, чтобы я, наконец, отстала. Последние доводы оказались убедительными. Видимо, представив себе всю глубину моей нудности и приставучести, Селиверстов, наконец, тяжело вздохнул и сказал:
   - Ладно. Исключительно в память о нашей школьной дружбе... Но поклянись, что ты пойдешь туда вместе с ней. Пусть постоишь, как дурак, но зато проконтролируешь, чтобы барышня никого не арестовала, не обвинила в убийстве и не подвела подо все это психологическое основание с избранными выдержками из прошлого...
   И мы поехали. Заранее позвонив Марине на пост и предупредив, что завтра днем заскочим по делу.
   - Неправильно, - бурчал по дороге Митрошкин. - Надо было спокойно все обдумать, принять какое-то решение, а потом уже ехать к ней... Ну, что мы Маринке скажем?
   - По крайней мере, успокоим, - я машинально похлопывала снятыми перчатками по раскрытой ладони. - Не знаю, Леша, что мы скажем, но, по крайней мере, это лучше, чем держать её в напряжении. Мы с тобой завтра или послезавтра уедем, а она будет гадать, что мы здесь нарасследовали и куда с этими сведениями сунемся.
   - Ну, хорошо! А если твоя Галина Александровна тут ни при чем? Такой возможности ты не допускаешь?.. Тогда что? Придем, руками разведем и рот раскроем: дескать, ничегошеньки мы не понимаем, и, вообще, запутались?
   - Ага! Галина Александровна ни при чем? А кто тогда "при чем"? Адмирал Иван Федорович Крузенштерн?
   "Простоквашинская" цитата на Леху должного впечатления не произвела. Он все равно оставался суровым и угрюмым все то время, пока мы добирались до дома, в котором жил родной брат Тамары Найденовой. А перед тем, как позвонить в дверь, помрачнел ещё больше.
   - Может постучать? По крайней мере, не так нахально.
   - Не забывай, что я - почти что представитель власти, - мой голос был спокоен и тих. - Так что не дергайся. Селиверстов тебе ясно сказал, что твое дело - "стоять, как дурак".
   Я нажала на кнопку, в прихожей тоненько запереливалась Бетховенская "К Элизе". За дверью зашелестели шаги, потом женский голос спросил:
   - Кто там?
   - Нам бы поговорить с Виктором Алексеевичем. Мы из прокуратуры, по поводу убийства его сестры.
   По очереди щелкнули замки - два или даже три - дверь открылась. На пороге стояла невысокая шатенка с круглыми, темно-карими глазами, а из комнаты уже выходил тот человек, которого я видела в квартире Тамары. Нельзя сказать, чтобы он особенно обрадовался нашему визиту: на меня и вовсе взглянул с плохо скрываемым раздражением, а Лехе хоть вяло, но все же пожал руку.
   - Что вы хотели? - спросил Виктор, скрестив руки на груди и почему-то смотря себе под ноги. Под первым его подбородком образовался второй, несмотря на то, что брат Найденовой, не отличался полнотой.
   - Мы хотели уточнить один вопрос, - начала я, потому что Митрошкин вошел-таки в роль и, в самом деле, стоял, "как дурак". - Галина Александровна Баранова, она ведь приходилась двоюродной или троюродной теткой мужу Тамары?
   - Какой ещё теткой? Какая Галина Александровна? Никакой Галины Александровны не знаю.
   - Вспомните, пожалуйста. Двоюродная тетка - это не такое близкое родство!
   - Да я же вам говорю, никакой тетки у него не было. И мать, и отец умерли уже. Мать - детдомовская, отец... Нет, вы что-то определенно путаете!
   - Галина Александровна Баранова из Москвы, - проговорила я с нажимом, боясь поверить в то, что Леха прав и это - лишь нелепое, странное совпадение.