какой-либо закон своею собственною властью. "Ничто из того, что мы вам
предлагаем, - говорили они народу, - не может превратиться в закон без
вашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должны
составить ваше счастье".
Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или не
должен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже при
желании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласно
первоначальному соглашению, только общая воля налагает обязательства на
частных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либо
частного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободного
голосования народа. Я уже это говорил, но не бесполезно это еще раз
повторить.
Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи,
которые, казалось бы, исключают один другую: предприятие, повышающее
человеческие силы, и, для осуществления его, - власть, которая сама по себе
ничего не значит.
И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которые
хотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смогут
стать ему понятными. Однако есть множество разного рода понятий, которые
невозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слишком далекие
предметы равно ему недоступны, поскольку каждому индивидууму по вкусу лишь
такая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохо
представляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений,
налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ мог
одобрить здравые положения политики и следовать основным правилам пользы
государственной, необходимо, чтобы следствие могло превратиться в причину,
чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначального
устроения, руководил им, и чтобы люди до появления законов были тем, чем они
должны стать благодаря этим законам. Так, Законодатель, не имея возможности
воспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, по
необходимости прибегает к власти иного рода, которая может увлекать за
собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая к
убеждению.
Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать к себе на помощь
небо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорные
законам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу в
сотворении человека и в создании Гражданской общины, повиновались по своей
воле и покорно несли бремя общественного благоденствия.
Решения этого высшего разума, недоступного простым людям, Законодатель
и вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, кого
не смогло бы поколебать в их упорстве человеческое благоразумие*.
______________
* "E veramente, - говорит Макиавелли, - mai non fu alcuno ordinatore di
leggi straordinarie in un popolo, che non ricorresse a Dio, perche
altrimenti non sarebbero accetate; perche sono molti beni conosctuti da uno
prudente, i quali non hanno in se radgioni da potergli persuadere ad aitrui"
- Discursi sopra Tito Livio, L. I. сар. XI. "В самом деле, не было ни одного
учредителя чрезвычайных законов какого-либо народа, который бы не прибегнул
к Богу, так как иначе они не были бы приняты; есть много благ, которые
хорошо понятны мудрецам, но сами по себе недостаточно очевидны, чтобы можно
было убедить в них других людей". - "Рассуждение на первую декаду Тита
Ливия", кн. I, гл. XI (итал.).
Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякому
поверят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душа
Законодателя - это подлинное чудо (79), которое должно оправдать его
призвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобрести
треножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сношения с
каким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо на
ухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеет
делать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда не
основать царства, и его нелепое, создание вскоре погибнет вместе с ним.
Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь мудрость делает ее
долговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила
(80), что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают о
великих людях, которые их продиктовали, и в то же время как горделивая
философия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков
(81), истинного политика восхищает в их установлениях тот великий и могучий
гений, который дает жизнь долговечным творениям.
Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном (82),
что предмет политики и религии в наше время один и тот же; но что при
становлении народов одна служит орудием другой (83).
Глава VIII
Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание,
обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать его
тяжесть, мудрый законодатель не начинает с сочинения законов, самых благих
самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их
предназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителям
Аркадии (84) и Киренаики (85), зная, что оба эти народа богаты и не потерпят
равенства. Вот почему на Крите были хорошие законы и дурные люди, ибо Минос
взялся устанавливать порядок (86) в народе, исполненном пороков.
Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли бы
благих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лишь
весьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов как
и людей, восприимчивы лишь в молодости; старея, они становятся
неисправимыми. Когда обычаи уже установились и предрассудки укоренились,
опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит,
когда касаются его недугов, желая их излечить, подобно тем глупым и
малодушным больным, которые дрожат при виде врача.
Это не значит, что подобно некоторым болезням, которые все
переворачивают в головах людей и отнимают у них память о прошлом, и в
истории Государств не бывает бурных времен, когда перевороты действуют на
народы так же, как некоторые кризисы на индивидуумов; когда на смену
забвению приходит ужас перед прошлым и когда Государство, пожираемое
пламенем гражданских войн, так сказать, возрождается из пепла и вновь
оказывается в расцвете молодости, освобождаясь из рук смерти. Так было со
Спартой во времена Ликурга, с Римом после Тарквиниев, так было в наши
времена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов (87).
Но такие события редки: это - исключения, причина которых всегда лежит
в особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повториться дважды
в жизни одного и того же народа; ибо он может сделаться свободным тогда,
когда находится в состоянии варварства, но более на это неспособен, когда
движитель гражданский износился (88). Тогда смуты могут такой народ
уничтожить, переворотам же более его не возродить; и как только разбиты его
оковы, он и сам распадается и уже больше не существует как народ. Отныне ему
требуется уже повелитель, а никак не освободитель. Свободные народы, помните
правило: "Можно завоевать свободу, но нельзя обрести ее вновь".
Юность - не детство (89). У народов, как и людей, существует пора
юности или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чем
подчинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легко
распознать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Один
народ восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и по
прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными,
так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами
подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает
все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к
месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он
еще не созрел для уставов гражданского общества (90). Он хотел сразу
просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще
приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан,
когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим
подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они
были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего
питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством.
Российская империя пожелает покорить Европу - и сама будет покорена. Татары,
ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими повелителями (91).
Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют
его приближению.
Глава IX
Подобно тому, как природа установила границы роста для хорошо
сложенного человека, за пределами которых она создает уже лишь великанов или
карликов, так и для наилучшего устройства Государства есть свои границы
протяженности, которою оно может обладать и не быть при том ни слишком
велико, чтобы им можно было хорошо управлять, ни слишком мало, чтобы оно
было в состоянии поддерживать свое существование собственными силами (92).
Для всякого Политического организма есть свой максимум силы, который он не
может превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется.
Чем более растягивается связь общественная, тем более она слабеет; и вообще
Государство малое относительно сильнее большого.
Тысячи доводов подтверждают это правило. Во-первых, управление
становится более затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, как
груз становится более тяжелым на конце большего рычага. Управление
становится также более обременительным по мере того, как умножаются его
ступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое
оплачивается народом; в каждом округе свое, также оплачиваемое народом; то
же - и каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместничества и
вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, как
мы поднимаемся выше, и притом все это за счет того же несчастного народа,
наконец, наступает черед высшего управления, которое пожирает все. Такие
неумеренные поборы постоянно истощают подданных: они не только не
управляются лучше всеми этими различными органами управления, они
управляются хуже, чем если бы над ними был только один его орган. И уже
почти не остается средств для чрезвычайных случаев, а когда приходится
прибегать к этим средствам, Государство всегда оказывается на грани
разорения.
Это еще не все: у Правительства оказывается не только меньше силы и
быстроты действий, чтобы заставить соблюдать законы, не допускать
притеснений, карать злоупотребления, предупреждать мятежи, которые могут
вспыхнуть в отдаленных местах; но и народ уже в меньшей мере может
испытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не видит; к
отечеству, которое в его глазах столь же необъятно, как весь мир, и к
согражданам своим, большинство из которых для него чужие люди. Одни и те же
законы не могут быть пригодны для стольких разных провинций, в которых
различные нравы, совершенно противоположные климатические условия и которые
поэтому не допускают одной и той же формы правления. Различные законы
порождают лишь смуты и неурядицы среди подданных: живя под властью одних и
тех же правителей и в постоянном между собою общении, они переходят с места
на место или вступают в браки с другими людьми, которые подчиняются уже
другим обычаям, а в результате подданные никогда не знают, действительно ли
им принадлежит их достояние. Таланты зарыты, добродетели неведомы, по роки
безнаказанны среди этого множества людей, незнакомых друг другу, которых
место нахождения высшего управления сосредотачивает в одном месте.
Правители, обремененные делами, ничего не видят собственными глазами.
Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для
поддержания авторитета центральной власти, потому что столько ее
представителей в отдаленных местах стремятся либо выйти из подчинения ей,
либо ее обмануть; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил
заботиться о счастье народа; их едва хватает для защиты его в случае нужды;
так организм, ставший непомерно большим, разлагается и погибает,
раздавленный своею собственной тяжестью.
С другой стороны, Государство, чтобы обладать прочностью, должно
создать для себя надежное основание, дабы оно успешно противостояло тем
потрясениям, которые ему обязательно придется испытать, и выдержать те
усилия, которые неизбежно потребуются для поддержания его существования. Ибо
у всех народов есть некоторая центробежная сила, под влиянием которой они
постоянно действуют друг против друга и стремятся увеличить свою территорию
за счет соседей, как вихри Декарта. Таким образом слабые рискуют быть в
скором времени поглощены, и едва ли кто-либо может уже сохраниться иначе,
как приведя себя в некоторого рода равновесие со всеми, что сделало бы
давление повсюду приблизительно одинаковым.
Из этого видно, что есть причины, заставляющие Государство расширяться,
и причины, заставляющие его сжиматься; и талант политика не в последнюю
очередь выражается в том, чтобы найти между теми и другими такое
соотношение, которое было бы наиболее выгодным для сохранения Государства.
Можно сказать, вообще, что первые причины, будучи лишь внешними и
относительными, должны быть подчинены вторым, которые суть внутренние и
абсолютные. Здоровое и прочное устройство - это первое, к чему следует
стремиться; и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошим
образом правления, нежели на средства, даваемые большой территорией.
Впрочем известны Государства, устроенные таким образом, что
необходимость завоеваний была заложена уже в самом их устройстве: чтобы
поддержать свое существование, они должны были непрестанно увеличиваться.
Возможно, они и радовались немало этой счастливой необходимости, но она
предсказывала им, однако, наряду с пределом их величины и срок неизбежного
их падения (93).
Глава Х
Политический организм можно измерять двумя способами, именно:
протяженностью территории и численностью населения; и между первым и вторым
из этих измерений существует соотношение, позволяющее определить для
Государства подобающие ему размеры. Государство составляют люди, а людей
кормит земля. Таким образом, отношение это должно быть таким, чтобы земли
было достаточно для пропитания жителей Государства, а их должно быть
столько, сколько земля может прокормить. Именно такое соотношение создает
максимум силы данного количества населения. Ибо если земли слишком много, то
охрана ее тягостна, обработка - недостаточна, продуктов - избыток; в этом
причина будущих оборонительных войн. Если же земли недостаточно, то
Государство, дабы сие восполнить, оказывается в полнейшей зависимости от
своих соседей; в этом причина будущих наступательных войн. Всякий народ,
который по своему положению может выбирать лишь между торговлей и войною,
сам по себе - слабый народ; он зависит от соседей, он зависит от событий;
его существование необеспеченно и кратковременно. Он покоряет - и меняет
свое положение, или же покоряется - и превращается в ничто. Он может
сохранить свободу лишь благодаря незначительности своей или величию своему.
Нельзя выразить в числах постоянное отношение между протяженностью
земли и числом людей, достаточным для ее заселения; это невозможно сделать
как по причине различий в качествах почвы, степени ее плодородия, в
свойствах производимых ею продуктов, во влиянии климатических условий, так и
вследствие различий, которые представляет организм людей, населяющих эту
землю, из которых одни потребляют мало в плодородном краю, а другие - много
на неблагодарной земле. Следует еще принять в расчет большую или меньшую
плодовитость женщин; то, что в стране могут быть более или менее
благоприятные условия для заселения, чему Законодатель может надеяться
способствовать своими установлениями; но для того он должен основывать свои
суждения не на том, что он видит, а на том, что предвидит, и должен исходить
не столько из настоящего состояния населенности, сколько из того, каких
размеров она должна естественным образом достигнуть. Наконец, в тысячах
случаев особые условия местности требуют или позволяют, чтобы люди занимали
больше места, чем это кажется необходимым. Так, следует расселяться реже в
гористой стране, где естественные угодья, именно: леса, пастбища, требуют
меньшей затраты труда; где, как показывает опыт, женщины плодовитее, чем на
равнинах, и где большая поверхность склонов оставляет для обработки лишь
малую горизонтальную площадь, которая одна только и может приниматься в
расчет, когда речь идет об использовании плодоносной земли. Напротив, можно
селиться погуще вблизи берега моря, даже среди почти бесплодных скал и
песков, потому что рыболовство может в значительной степени дополнить здесь
то, что приносит земля, потому что люди здесь должны быть более сплоченными
для отпора пиратам; потому что, кроме всего прочего, такую страну легче
освободить от избыточного населения, создавая колонии.
Для того чтобы дать установления народу, к этим условиям следует
добавить еще одно, которое, однако, не может вменить никакое другое, но без
которого все другое условия бесполезны: народ должен пользоваться благами
изобилия и мира. Ибо время, когда складывается Государство, подобно времени,
когда строится батальон, - это момент, когда организм менее всего способен к
сопротивлению и когда его легче всего уничтожить. Можно успешнее
сопротивляться во время полного беспорядка, чем в момент брожения, когда
каждый поглощен своим положением, а не общей опасностью. Пусть только война,
голод или мятеж возникнут в этот критический момент, и Государство неминуемо
падет.
Это не значит, что многие Правительства не возникали именно во время
таких бурь; но тогда эти-то Правительства и разрушают государство.
Узурпаторы всегда вызывают ли выбирают такие смутные времена, чтобы
провести, пользуясь охватившим все общество страхом, разрушительные законы,
которых народ никогда не принял бы в спокойном состоянии. Выбор момента для
первоначального устроения - это один из самых несомненных признаков, по
которым можно отличить творение Законодателя от дела тирана.
Какой же народ способен к восприятию законов? Тот, который будучи уже
объединен в каком-либо союзе происхождением, выгодой или соглашением, вообще
еще не знала на себе подлинного ярма законов; у которого нет ни глубоко
укоренившихся обычаев, ни глубоко укоренившихся предрассудков; который не
боится подвергнуться внезапному нашествию; который, не вмешиваясь в споры
своих соседей, может один противостоять каждому из них или воспользоваться
помощью одного, чтобы отразить другого; тот народ, каждый член которого
может быть известен всем и которому нет нужды возлагать на человека большее
бремя, нежели то, какое он в состоянии нести; тот, который может обойтись
без других народов и без которого может обойтись всякий другой народ*; тот,
который не богат и не беден и может обойтись собственными средствами (94);
наконец, тот, который сочетает устойчивость народа древнего с
восприимчивостью народа молодого. Трудность создания законов определяется не
столько тем, что нужно устанавливать, сколько тем, что необходимо разрушать.
Причина же столь редкого успеха в этом деле - невозможность сочетать
естественную простоту с потребностями общежития. Все эти условия, правда,
трудно соединимы. Потому-то мы и видим так мало правильно устроенных
Государств.
Есть еще в Европе страна, способная к восприятию законов: это остров
Корсика. Мужеством и стойкостью, с каким этот славный народ вернул и отстоял
свою свободу (95), он, безусловно, заслужил, чтобы какой-нибудь мудрый муж
научил его, как ее сохранить. У меня есть смутное предчувствие, что
когда-нибудь этот островок еще удивит Европу (96).
____________
* Если бы из двух соседних народов один не мог обойтись без другого, то
создалось бы положение очень тяжелое для одного и очень опасное для другого.
Всякий мудрый народ в подобном случае постарается поскорее освободить другой
от этой зависимости. Тласкаланская республика (97), лежащая внутри
Мексиканской империи, предпочла обходиться без соли, чем покупать ее у
мексиканцев или даже согласиться брать ее даром. Мудрые тласкаланцы увидели
ловушку, скрытую под такой щедростью. Они сохранили свободу; и это малое
Государство, заключенное внутри огромной империи, явилось а конце концов
орудием ее гибели.
Глава XI
Если попытаться определить, в чем именно состоит то наибольшее благо
всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно
сводится к двум главным вещам: свободе и равенству. К свободе - поскольку
всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства;
к равенству, потому что свобода не может существовать без него.
Я уже сказал, что такое свобода гражданская. Что касается до равенства,
то под этим словом не следует понимать, что все должны обладать властью и
богатством в совершенно одинаковой мере; но, что касается до власти, - она
должна быть такой, чтобы она не могла превратиться ни в какое насилие и
всегда должна осуществляться по праву положения в обществе и в силу законов;
а, что до богатства, - ни один гражданин не должен обладать столь
значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один -
быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать:* это
предполагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров
их имущества и влияния, что же касается до людей малых - умерение
скаредности и алчности.
_____________
* Вы хотите сообщить Государству прочность? Тогда сблизьте крайние
ступени, насколько то возможно; не терпите ни богачей, ни нищих. Эти два
состояния, по самой природе своей неотделимые одно от другого, равно
гибельны для общего блага; из одного выходят пособники тирании, а из другого
- тираны. Между ними и идет торг свободой народною, одни ее покупают, другие
- продают.
Говорят, что такое равенство - химера, плод мудрствования, не могущие
осуществиться на практике. Но если зло неизбежно, то разве из этого следует,
что его не надо, по меньшей мере, ограничивать. Именно потому, что сила
вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна
стремиться сохранять его.
Но эти общие цели всякого хорошего первоустроения должны видоизменяться
в каждой стране в зависимости от тех отношений, которые порождаются как
местными условиями, так и отличительными особенностями жителей; и на основе
этих именно отношений и следует определять каждому народу особую систему
первоначальных установлении, которая должна быть лучшей, пусть, быть может,
не сама по себе, но для того Государства, для которого она предназначена.
Если, к примеру, почва неблагодарна и бесплодна или земли слишком мало для
жителей данной страны? Обратитесь тогда к промышленности и ремеслам,
произведения которых вы будете обменивать на съестные припасы, которых вам
недостает. Если же, напротив, вы занимаете богатые равнины и плодородные
склоны? если выживете на хорошей земле, и у вас недостает населения? Тогда
посвятите все ваши заботы земледелию, что умножает число людей, и изгоните
ремесла, которые окончательно лишили бы край населения, сосредоточив в
нескольких пунктах территории то небольшое число жителей, которое там есть*.
Если вы занимаете протяженные и удобные берега? Тогда пустите в море
корабли, развивайте торговлю и мореходство; это будет краткое, но блестящее
существование. Если море омывает у ваших берегов лишь почти неприступные
скалы? Тогда оставайтесь варварами и питайтесь рыбой; так вы будете жить
спокойнее, лучше, быть может, и, уж наверное, счастливее. Словом, кроме
правил, общих для всех, каждый народ в себе самом заключает некое начало,
которое располагает их особым образом и делает его законы пригодными для
него одного. Так, некогда, для древних евреев, а недавно для арабов, главным
была религия, для афинян - литература, для Карфагена и Тира торговля, Родоса
- мореходство, Спарты - война, а для Рима - добродетель (98). Автор "Духа
Законов" показал на множестве примеров, каким путем Законодатель направляет
первоустроение страны к каждой из этих целей. Устройство Государства
становится воистину прочными долговечным, когда сложившиеся в нем обычаи
соблюдаются настолько, что естественные отношения и зако
ны всегда совпадают в одних и тех же пунктах, и последние, так сказать,
лишь укрепляют, сопровождают, выправляют первые. Но если Законодатель,
ошибаясь в определении своей цели, следует принципу, отличному от того, что
вытекает из природы вещей; если один из принципов ведет к порабощению, а
предлагаем, - говорили они народу, - не может превратиться в закон без
вашего согласия. Римляне, будьте сами творцами законов, которые должны
составить ваше счастье".
Вот почему тот, кто составляет законы, не имеет, следовательно, или не
должен иметь какой-либо власти их вводить; народ же не может, даже при
желании, лишить себя этого непередаваемого права, ибо согласно
первоначальному соглашению, только общая воля налагает обязательства на
частных лиц, и никогда нельзя быть уверенным в том, что воля какого-либо
частного лица согласна с общею, пока она не станет предметом свободного
голосования народа. Я уже это говорил, но не бесполезно это еще раз
повторить.
Итак, мы обнаруживаем в деле создания законов одновременно две вещи,
которые, казалось бы, исключают один другую: предприятие, повышающее
человеческие силы, и, для осуществления его, - власть, которая сама по себе
ничего не значит.
И вот еще одна трудность, заслуживающая внимания. Мудрецы, которые
хотят говорить с простым народом своим, а не его языком, никогда не смогут
стать ему понятными. Однако есть множество разного рода понятий, которые
невозможно перевести на язык народа. Очень широкие планы и слишком далекие
предметы равно ему недоступны, поскольку каждому индивидууму по вкусу лишь
такая цель управления, которая отвечает его частным интересам, он плохо
представляет себе те преимущества, которые извлечет из постоянных лишений,
налагаемых на него благими законами. Для того чтобы рождающийся народ мог
одобрить здравые положения политики и следовать основным правилам пользы
государственной, необходимо, чтобы следствие могло превратиться в причину,
чтобы дух общежительности, который должен быть результатом первоначального
устроения, руководил им, и чтобы люди до появления законов были тем, чем они
должны стать благодаря этим законам. Так, Законодатель, не имея возможности
воспользоваться ни силою, ни доводами, основанными на рассуждении, по
необходимости прибегает к власти иного рода, которая может увлекать за
собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою сторону, не прибегая к
убеждению.
Вот что во все времена вынуждало отцов наций призывать к себе на помощь
небо и наделять своею собственной мудростью богов, дабы народы, покорные
законам Государства как законам природы и усматривая одну и ту же силу в
сотворении человека и в создании Гражданской общины, повиновались по своей
воле и покорно несли бремя общественного благоденствия.
Решения этого высшего разума, недоступного простым людям, Законодатель
и вкладывает в уста бессмертных, чтобы увлечь божественною властью тех, кого
не смогло бы поколебать в их упорстве человеческое благоразумие*.
______________
* "E veramente, - говорит Макиавелли, - mai non fu alcuno ordinatore di
leggi straordinarie in un popolo, che non ricorresse a Dio, perche
altrimenti non sarebbero accetate; perche sono molti beni conosctuti da uno
prudente, i quali non hanno in se radgioni da potergli persuadere ad aitrui"
- Discursi sopra Tito Livio, L. I. сар. XI. "В самом деле, не было ни одного
учредителя чрезвычайных законов какого-либо народа, который бы не прибегнул
к Богу, так как иначе они не были бы приняты; есть много благ, которые
хорошо понятны мудрецам, но сами по себе недостаточно очевидны, чтобы можно
было убедить в них других людей". - "Рассуждение на первую декаду Тита
Ливия", кн. I, гл. XI (итал.).
Но не всякому человеку пристало возвестить глас богов и не всякому
поверят, если он объявит себя истолкователем их воли. Великая душа
Законодателя - это подлинное чудо (79), которое должно оправдать его
призвание. Любой человек может высечь таблицы на камне или приобрести
треножник для предсказаний; или сделать вид, что вступил в тайные сношения с
каким-нибудь божеством; или выучить птицу, чтобы она вещала ему что-либо на
ухо; или найти другие грубые способы обманывать народ. Тому, кто умеет
делать лишь это, пожалуй, удастся собрать толпу безумцев; но ему никогда не
основать царства, и его нелепое, создание вскоре погибнет вместе с ним.
Пустые фокусы создают скоропреходящую связь, лишь мудрость делает ее
долговременной. Все еще действующий иудейский закон и закон потомка Исмаила
(80), что вот уже десять веков управляет половиною мира, доныне возвещают о
великих людях, которые их продиктовали, и в то же время как горделивая
философия или слепой сектантский дух видят в них лишь удачливых обманщиков
(81), истинного политика восхищает в их установлениях тот великий и могучий
гений, который дает жизнь долговечным творениям.
Не следует, однако, заключать из всего этого вместе с Уорбертоном (82),
что предмет политики и религии в наше время один и тот же; но что при
становлении народов одна служит орудием другой (83).
Глава VIII
Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание,
обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать его
тяжесть, мудрый законодатель не начинает с сочинения законов, самых благих
самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их
предназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителям
Аркадии (84) и Киренаики (85), зная, что оба эти народа богаты и не потерпят
равенства. Вот почему на Крите были хорошие законы и дурные люди, ибо Минос
взялся устанавливать порядок (86) в народе, исполненном пороков.
Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли бы
благих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лишь
весьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов как
и людей, восприимчивы лишь в молодости; старея, они становятся
неисправимыми. Когда обычаи уже установились и предрассудки укоренились,
опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит,
когда касаются его недугов, желая их излечить, подобно тем глупым и
малодушным больным, которые дрожат при виде врача.
Это не значит, что подобно некоторым болезням, которые все
переворачивают в головах людей и отнимают у них память о прошлом, и в
истории Государств не бывает бурных времен, когда перевороты действуют на
народы так же, как некоторые кризисы на индивидуумов; когда на смену
забвению приходит ужас перед прошлым и когда Государство, пожираемое
пламенем гражданских войн, так сказать, возрождается из пепла и вновь
оказывается в расцвете молодости, освобождаясь из рук смерти. Так было со
Спартой во времена Ликурга, с Римом после Тарквиниев, так было в наши
времена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов (87).
Но такие события редки: это - исключения, причина которых всегда лежит
в особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повториться дважды
в жизни одного и того же народа; ибо он может сделаться свободным тогда,
когда находится в состоянии варварства, но более на это неспособен, когда
движитель гражданский износился (88). Тогда смуты могут такой народ
уничтожить, переворотам же более его не возродить; и как только разбиты его
оковы, он и сам распадается и уже больше не существует как народ. Отныне ему
требуется уже повелитель, а никак не освободитель. Свободные народы, помните
правило: "Можно завоевать свободу, но нельзя обрести ее вновь".
Юность - не детство (89). У народов, как и людей, существует пора
юности или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чем
подчинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легко
распознать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Один
народ восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и по
прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными,
так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами
подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает
все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к
месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он
еще не созрел для уставов гражданского общества (90). Он хотел сразу
просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще
приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан,
когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим
подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они
были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего
питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством.
Российская империя пожелает покорить Европу - и сама будет покорена. Татары,
ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими повелителями (91).
Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют
его приближению.
Глава IX
Подобно тому, как природа установила границы роста для хорошо
сложенного человека, за пределами которых она создает уже лишь великанов или
карликов, так и для наилучшего устройства Государства есть свои границы
протяженности, которою оно может обладать и не быть при том ни слишком
велико, чтобы им можно было хорошо управлять, ни слишком мало, чтобы оно
было в состоянии поддерживать свое существование собственными силами (92).
Для всякого Политического организма есть свой максимум силы, который он не
может превышать и от которого он, увеличиваясь в размерах, часто отдаляется.
Чем более растягивается связь общественная, тем более она слабеет; и вообще
Государство малое относительно сильнее большого.
Тысячи доводов подтверждают это правило. Во-первых, управление
становится более затруднительным при больших расстояниях, подобно тому, как
груз становится более тяжелым на конце большего рычага. Управление
становится также более обременительным по мере того, как умножаются его
ступени. Ибо в каждом городе есть прежде всего свое управление, которое
оплачивается народом; в каждом округе свое, также оплачиваемое народом; то
же - и каждой провинции; затем идут крупные губернаторства, наместничества и
вице-королевства, содержание которых обходится все дороже по мере того, как
мы поднимаемся выше, и притом все это за счет того же несчастного народа,
наконец, наступает черед высшего управления, которое пожирает все. Такие
неумеренные поборы постоянно истощают подданных: они не только не
управляются лучше всеми этими различными органами управления, они
управляются хуже, чем если бы над ними был только один его орган. И уже
почти не остается средств для чрезвычайных случаев, а когда приходится
прибегать к этим средствам, Государство всегда оказывается на грани
разорения.
Это еще не все: у Правительства оказывается не только меньше силы и
быстроты действий, чтобы заставить соблюдать законы, не допускать
притеснений, карать злоупотребления, предупреждать мятежи, которые могут
вспыхнуть в отдаленных местах; но и народ уже в меньшей мере может
испытывать привязанность к своим правителям, которых он никогда не видит; к
отечеству, которое в его глазах столь же необъятно, как весь мир, и к
согражданам своим, большинство из которых для него чужие люди. Одни и те же
законы не могут быть пригодны для стольких разных провинций, в которых
различные нравы, совершенно противоположные климатические условия и которые
поэтому не допускают одной и той же формы правления. Различные законы
порождают лишь смуты и неурядицы среди подданных: живя под властью одних и
тех же правителей и в постоянном между собою общении, они переходят с места
на место или вступают в браки с другими людьми, которые подчиняются уже
другим обычаям, а в результате подданные никогда не знают, действительно ли
им принадлежит их достояние. Таланты зарыты, добродетели неведомы, по роки
безнаказанны среди этого множества людей, незнакомых друг другу, которых
место нахождения высшего управления сосредотачивает в одном месте.
Правители, обремененные делами, ничего не видят собственными глазами.
Государством управляют чиновники. И вот уже необходимы особые меры для
поддержания авторитета центральной власти, потому что столько ее
представителей в отдаленных местах стремятся либо выйти из подчинения ей,
либо ее обмануть; эти меры поглощают все заботы общества; уже нет сил
заботиться о счастье народа; их едва хватает для защиты его в случае нужды;
так организм, ставший непомерно большим, разлагается и погибает,
раздавленный своею собственной тяжестью.
С другой стороны, Государство, чтобы обладать прочностью, должно
создать для себя надежное основание, дабы оно успешно противостояло тем
потрясениям, которые ему обязательно придется испытать, и выдержать те
усилия, которые неизбежно потребуются для поддержания его существования. Ибо
у всех народов есть некоторая центробежная сила, под влиянием которой они
постоянно действуют друг против друга и стремятся увеличить свою территорию
за счет соседей, как вихри Декарта. Таким образом слабые рискуют быть в
скором времени поглощены, и едва ли кто-либо может уже сохраниться иначе,
как приведя себя в некоторого рода равновесие со всеми, что сделало бы
давление повсюду приблизительно одинаковым.
Из этого видно, что есть причины, заставляющие Государство расширяться,
и причины, заставляющие его сжиматься; и талант политика не в последнюю
очередь выражается в том, чтобы найти между теми и другими такое
соотношение, которое было бы наиболее выгодным для сохранения Государства.
Можно сказать, вообще, что первые причины, будучи лишь внешними и
относительными, должны быть подчинены вторым, которые суть внутренние и
абсолютные. Здоровое и прочное устройство - это первое, к чему следует
стремиться; и должно больше рассчитывать на силу, порождаемую хорошим
образом правления, нежели на средства, даваемые большой территорией.
Впрочем известны Государства, устроенные таким образом, что
необходимость завоеваний была заложена уже в самом их устройстве: чтобы
поддержать свое существование, они должны были непрестанно увеличиваться.
Возможно, они и радовались немало этой счастливой необходимости, но она
предсказывала им, однако, наряду с пределом их величины и срок неизбежного
их падения (93).
Глава Х
Политический организм можно измерять двумя способами, именно:
протяженностью территории и численностью населения; и между первым и вторым
из этих измерений существует соотношение, позволяющее определить для
Государства подобающие ему размеры. Государство составляют люди, а людей
кормит земля. Таким образом, отношение это должно быть таким, чтобы земли
было достаточно для пропитания жителей Государства, а их должно быть
столько, сколько земля может прокормить. Именно такое соотношение создает
максимум силы данного количества населения. Ибо если земли слишком много, то
охрана ее тягостна, обработка - недостаточна, продуктов - избыток; в этом
причина будущих оборонительных войн. Если же земли недостаточно, то
Государство, дабы сие восполнить, оказывается в полнейшей зависимости от
своих соседей; в этом причина будущих наступательных войн. Всякий народ,
который по своему положению может выбирать лишь между торговлей и войною,
сам по себе - слабый народ; он зависит от соседей, он зависит от событий;
его существование необеспеченно и кратковременно. Он покоряет - и меняет
свое положение, или же покоряется - и превращается в ничто. Он может
сохранить свободу лишь благодаря незначительности своей или величию своему.
Нельзя выразить в числах постоянное отношение между протяженностью
земли и числом людей, достаточным для ее заселения; это невозможно сделать
как по причине различий в качествах почвы, степени ее плодородия, в
свойствах производимых ею продуктов, во влиянии климатических условий, так и
вследствие различий, которые представляет организм людей, населяющих эту
землю, из которых одни потребляют мало в плодородном краю, а другие - много
на неблагодарной земле. Следует еще принять в расчет большую или меньшую
плодовитость женщин; то, что в стране могут быть более или менее
благоприятные условия для заселения, чему Законодатель может надеяться
способствовать своими установлениями; но для того он должен основывать свои
суждения не на том, что он видит, а на том, что предвидит, и должен исходить
не столько из настоящего состояния населенности, сколько из того, каких
размеров она должна естественным образом достигнуть. Наконец, в тысячах
случаев особые условия местности требуют или позволяют, чтобы люди занимали
больше места, чем это кажется необходимым. Так, следует расселяться реже в
гористой стране, где естественные угодья, именно: леса, пастбища, требуют
меньшей затраты труда; где, как показывает опыт, женщины плодовитее, чем на
равнинах, и где большая поверхность склонов оставляет для обработки лишь
малую горизонтальную площадь, которая одна только и может приниматься в
расчет, когда речь идет об использовании плодоносной земли. Напротив, можно
селиться погуще вблизи берега моря, даже среди почти бесплодных скал и
песков, потому что рыболовство может в значительной степени дополнить здесь
то, что приносит земля, потому что люди здесь должны быть более сплоченными
для отпора пиратам; потому что, кроме всего прочего, такую страну легче
освободить от избыточного населения, создавая колонии.
Для того чтобы дать установления народу, к этим условиям следует
добавить еще одно, которое, однако, не может вменить никакое другое, но без
которого все другое условия бесполезны: народ должен пользоваться благами
изобилия и мира. Ибо время, когда складывается Государство, подобно времени,
когда строится батальон, - это момент, когда организм менее всего способен к
сопротивлению и когда его легче всего уничтожить. Можно успешнее
сопротивляться во время полного беспорядка, чем в момент брожения, когда
каждый поглощен своим положением, а не общей опасностью. Пусть только война,
голод или мятеж возникнут в этот критический момент, и Государство неминуемо
падет.
Это не значит, что многие Правительства не возникали именно во время
таких бурь; но тогда эти-то Правительства и разрушают государство.
Узурпаторы всегда вызывают ли выбирают такие смутные времена, чтобы
провести, пользуясь охватившим все общество страхом, разрушительные законы,
которых народ никогда не принял бы в спокойном состоянии. Выбор момента для
первоначального устроения - это один из самых несомненных признаков, по
которым можно отличить творение Законодателя от дела тирана.
Какой же народ способен к восприятию законов? Тот, который будучи уже
объединен в каком-либо союзе происхождением, выгодой или соглашением, вообще
еще не знала на себе подлинного ярма законов; у которого нет ни глубоко
укоренившихся обычаев, ни глубоко укоренившихся предрассудков; который не
боится подвергнуться внезапному нашествию; который, не вмешиваясь в споры
своих соседей, может один противостоять каждому из них или воспользоваться
помощью одного, чтобы отразить другого; тот народ, каждый член которого
может быть известен всем и которому нет нужды возлагать на человека большее
бремя, нежели то, какое он в состоянии нести; тот, который может обойтись
без других народов и без которого может обойтись всякий другой народ*; тот,
который не богат и не беден и может обойтись собственными средствами (94);
наконец, тот, который сочетает устойчивость народа древнего с
восприимчивостью народа молодого. Трудность создания законов определяется не
столько тем, что нужно устанавливать, сколько тем, что необходимо разрушать.
Причина же столь редкого успеха в этом деле - невозможность сочетать
естественную простоту с потребностями общежития. Все эти условия, правда,
трудно соединимы. Потому-то мы и видим так мало правильно устроенных
Государств.
Есть еще в Европе страна, способная к восприятию законов: это остров
Корсика. Мужеством и стойкостью, с каким этот славный народ вернул и отстоял
свою свободу (95), он, безусловно, заслужил, чтобы какой-нибудь мудрый муж
научил его, как ее сохранить. У меня есть смутное предчувствие, что
когда-нибудь этот островок еще удивит Европу (96).
____________
* Если бы из двух соседних народов один не мог обойтись без другого, то
создалось бы положение очень тяжелое для одного и очень опасное для другого.
Всякий мудрый народ в подобном случае постарается поскорее освободить другой
от этой зависимости. Тласкаланская республика (97), лежащая внутри
Мексиканской империи, предпочла обходиться без соли, чем покупать ее у
мексиканцев или даже согласиться брать ее даром. Мудрые тласкаланцы увидели
ловушку, скрытую под такой щедростью. Они сохранили свободу; и это малое
Государство, заключенное внутри огромной империи, явилось а конце концов
орудием ее гибели.
Глава XI
Если попытаться определить, в чем именно состоит то наибольшее благо
всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно
сводится к двум главным вещам: свободе и равенству. К свободе - поскольку
всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства;
к равенству, потому что свобода не может существовать без него.
Я уже сказал, что такое свобода гражданская. Что касается до равенства,
то под этим словом не следует понимать, что все должны обладать властью и
богатством в совершенно одинаковой мере; но, что касается до власти, - она
должна быть такой, чтобы она не могла превратиться ни в какое насилие и
всегда должна осуществляться по праву положения в обществе и в силу законов;
а, что до богатства, - ни один гражданин не должен обладать столь
значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один -
быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать:* это
предполагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров
их имущества и влияния, что же касается до людей малых - умерение
скаредности и алчности.
_____________
* Вы хотите сообщить Государству прочность? Тогда сблизьте крайние
ступени, насколько то возможно; не терпите ни богачей, ни нищих. Эти два
состояния, по самой природе своей неотделимые одно от другого, равно
гибельны для общего блага; из одного выходят пособники тирании, а из другого
- тираны. Между ними и идет торг свободой народною, одни ее покупают, другие
- продают.
Говорят, что такое равенство - химера, плод мудрствования, не могущие
осуществиться на практике. Но если зло неизбежно, то разве из этого следует,
что его не надо, по меньшей мере, ограничивать. Именно потому, что сила
вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна
стремиться сохранять его.
Но эти общие цели всякого хорошего первоустроения должны видоизменяться
в каждой стране в зависимости от тех отношений, которые порождаются как
местными условиями, так и отличительными особенностями жителей; и на основе
этих именно отношений и следует определять каждому народу особую систему
первоначальных установлении, которая должна быть лучшей, пусть, быть может,
не сама по себе, но для того Государства, для которого она предназначена.
Если, к примеру, почва неблагодарна и бесплодна или земли слишком мало для
жителей данной страны? Обратитесь тогда к промышленности и ремеслам,
произведения которых вы будете обменивать на съестные припасы, которых вам
недостает. Если же, напротив, вы занимаете богатые равнины и плодородные
склоны? если выживете на хорошей земле, и у вас недостает населения? Тогда
посвятите все ваши заботы земледелию, что умножает число людей, и изгоните
ремесла, которые окончательно лишили бы край населения, сосредоточив в
нескольких пунктах территории то небольшое число жителей, которое там есть*.
Если вы занимаете протяженные и удобные берега? Тогда пустите в море
корабли, развивайте торговлю и мореходство; это будет краткое, но блестящее
существование. Если море омывает у ваших берегов лишь почти неприступные
скалы? Тогда оставайтесь варварами и питайтесь рыбой; так вы будете жить
спокойнее, лучше, быть может, и, уж наверное, счастливее. Словом, кроме
правил, общих для всех, каждый народ в себе самом заключает некое начало,
которое располагает их особым образом и делает его законы пригодными для
него одного. Так, некогда, для древних евреев, а недавно для арабов, главным
была религия, для афинян - литература, для Карфагена и Тира торговля, Родоса
- мореходство, Спарты - война, а для Рима - добродетель (98). Автор "Духа
Законов" показал на множестве примеров, каким путем Законодатель направляет
первоустроение страны к каждой из этих целей. Устройство Государства
становится воистину прочными долговечным, когда сложившиеся в нем обычаи
соблюдаются настолько, что естественные отношения и зако
ны всегда совпадают в одних и тех же пунктах, и последние, так сказать,
лишь укрепляют, сопровождают, выправляют первые. Но если Законодатель,
ошибаясь в определении своей цели, следует принципу, отличному от того, что
вытекает из природы вещей; если один из принципов ведет к порабощению, а