отдавая, вскоре оказывается истощенным; Государство никогда не бывает
богато, а народ всегда нищ.
Отсюда следует, что чем больше увеличивается расстояние между народом и
Правительством, тем более обременительным становится обложение. Так, при
демократии народ облагается меньше всего; при аристократии он облагается уже
больше; при монархии он несет наибольшие тяготы. Монархия, следовательно,
пригодна только для богатых народов; аристократия - для Государств средних
как по богатству, так и по величине; демократия - для Государств малых и
бедных (125).
В самом деле, чем больше размышляешь, тем лучше видишь, что в этом
особенно сказывается разница между свободными и монархическими
Государствами. В первых все служит для общей пользы; в других - силы
общественные и частные взаимно противоположны, и одна из них растет только
за счет ослабления другой. И, в конечном счете, деспотизм правит подданными
не для того, чтобы сделать их счастливыми, но разоряет их, чтобы ими
править.
Вот, следовательно, каковы в каждой стране те естественные основания,
по которым можно определить форму правления, обусловливаемую особенностями
климата, и даже сказать, какого рода жителей должна иметь такая отрава.
Места неблагодарные и бесплодные, где урожай не стоит труда
затраченного, чтобы его получить, должны оставаться невозделанными и
пустынными или заселенными разве только дикарями. Там, где труд людей
приносит только самое необходимое, могут обитать лишь варварские народы:
никакой гражданский порядок не был бы там возможен. Места, где урожай, по
сравнению с затраченным трудом, имеет средние размеры, подходят для
свободных народов. Те места, где обильная и плодородная почва дает большие
урожаи при небольшой затрате труда, требуют монархического управления, чтобы
роскошь государя поглощала чрезмерные излишки у подданных; ибо лучше, чтобы
этот излишек был поглощен Правительством, чем растрачен частными людьми.
Есть исключения, я это знаю: но самые эти исключения подтверждают правило
тем, что рано или поздно они вызывают перевороты, восстанавливающие
естественный порядок вещей.
Будем всегда отличать общие законы от тех частных причин, которые могут
только видоизменять их действие. Если бы даже Юг был занят Республиками, а
весь Север деспотическими Государствами, все же не будет менее справедливым
то, что в силу особенностей климата деспотизм пригоден для жарких стран,
варварство - для холодных, а наилучшее правление - для областей, занимающих
место между теми и другими. Я понимаю также, что, принимая принцип, можно
спорить о его приложениях: могут оказать, что есть холодные страны, весьма
плодородные, и южные весьма бесплодные. Но это - трудность лишь для тех, кто
не рассматривает сего вопроса во всех отношениях. Необходимо, как я уже
сказал, принимать в расчет соотношения труда, сил, потребления и так далее.
Предположим, что из двух равных участков земли один приносит пять, а
другой - десять. Если жители первого потребляют четыре, а жители второго -
девять, то излишек продукта в первом случае составит одну пятую, а во втором
- одну десятую. Стало быть, поскольку отношение обоих этих излишков обратно
отношению продуктов, то участок земли, производящий лишь пять, даст излишек
вдвое больший, чем тот, что производит десять.
Но речь идет не о двойном количестве продукта; и я не думаю, что
кто-либо решится вообще приравнять плодородие стран холодных к плодородию
стран жарких. Тем не менее, допустим, что такое равенство существует;
поставим, если угодно, на одну доску Англию и Сицилию, Польшу и Египет.
Дальше к югу будут у нас Африка и Индия; дальше северу не будет больше
ничего. При таком равенстве и производительности, какое различие в обработке
земли! В Сицилии нужно лишь поскрести землю; в Англии - сколько трудов нужно
затратить на ее обработку! А там, где нужно больше рук, чтобы получить
столько же продукта, излишек неизбежно должен быть меньше.
Учтите, кроме того, что одно и то же количество людей в жарких странах
потребляет гораздо меньше. Климат там требует умеренности, чтобы люди
чувствовали себя хорошо: европейцы, которые хотят там жить, как у себя дома,
гибнут от дизентерии и несварения желудка. "Мы, - говорил Шарден, хищные
звери, волки в сравнении с азиатами. Некоторые приписывают умеренность
персов тому, что их страна менее возделана; я же, напротив, полагаю, что их
страна потому-то и не столь изобилует припасами, что жителям нужно меньше.
Если бы их умеренность, продолжает он, - была результатом недостатка в
продуктах питания в стране, то мало ели бы только бедные тогда как это
относится вообще ко всем; и в каждой провинции ели бы больше или меньше в
зависимости от плодородия края, между тем как по всему царству можно
наблюдать одинаковую умеренность. Они весьма довольны, своим образом жизни;
они говорят, что стоит лишь взглянуть на их цвет лица, чтобы понять,
насколько их образ жизни лучше того, что ведут христиане. В самом деле, цвет
лица у персов матовый; кожа у них красивая, тонкая и гладкая; тогда как у их
подданных - армян, что живут по-европейски, - кожа грубая, нечистая, а тела
их жирны и грузны." (126)
Чем ближе к экватору (127), тем меньше надо людям для жизни. Они почти
не едят мяса; рис, маис, кускус, сорго, хлеб из маниоковой муки (128)
составляют обычную пищу. В Индии есть миллионы людей, прокормление которых
не стоит и су в день. Даже в Европе мы видим заметную разницу, что до
аппетита, между народами Севера и народами Юга. Испанец проживает неделю
обедом немца. В странах, где люди более обжорливы, стремление к роскоши
распространяется также на предметы питания. В Англии это проявляется за
столом, ломящимся от мясных блюд; в Италии угощением служат сахар и цветы.
Роскошь в одежде представляет такие же различия. Там, где смены времен
года быстры и резки, носят одежды лучшие и более простые; в странах, где
одеваются лишь для украшения, в одеждах ищут больше блеска, чем пользы; сами
одежды там - предмет роскоши. В Неаполе вы всегда увидите людей,
прогуливающихся по Позилиппо (129) в расшитых золотом куртках, но без чулок.
То же самое можно сказать о постройках, - когда не приходится бояться
суровости погоды, все внимание уделяется внешнему великолепию. В Париже и
Лондоне желают жить в тепле и с удобствами; в Мадриде есть великолепные
салоны, но совсем нет окон, которые закрывались бы, а люди спят в крысиных
норах.
Пища значительно питательнее и сочнее в жарких странах; это третье
отличие, которое не может не оказать влияния на второе. Почему в Италии едят
столько овощей? Потому что они там хороши, питательны, отличны на вкус. Во
Франции пищей овощам служит только вода, они совсем не питательны и за
столом им не придают никакой цены; между тем они занимают не меньше земли и
требуют, по меньшей мере, столько же труда для их выращивания. Опытом
установлено, что хлеба берберийские, к тому же уступающие французским, дают
гораздо больший выход муки, и что хлеба французские в свою очередь дают муки
больше, чем на Севере. Из этого можно заключить, что подобный постепенный
переход наблюдается вообще в этом же направлении от экватора к полюсу. А
разве это не явный убыток - получать из равного количества продуктов меньше
пищи?
Ко всем этим различным соображениям я могу прибавить еще одно, которое
из них вытекает и их подкрепляет: жаркие страны менее нуждаются в
обитателях, чем холодные, а прокормить их могут больше; это вызывает двойной
излишек, опять-таки к выгоде деспотизма. Чем больше пространства занимает
одно и то же число жителей, тем затруднительнее для них становятся
восстания, потому что нельзя сговориться ни быстро, ни тайно, и потому что
Правительству всегда легко открыть замыслы и прервать сообщения. Но чем
более скучивается многочисленный народ, тем менее может Правительство
узурпировать права суверена: вождям совещаться у себя дома столь же
безопасно, как государю в его Совете, и толпа столь же быстро собирается на
площадях, как войско в местах своего расположения. Преимущество,
следовательно, на стороне, тиранического Правительства тогда, когда оно
может действовать на больших расстояниях. С помощью опорных точек, которые
оно себе создает, сила такого Правительства увеличивается на расстоянии
подобно силе рычагов*. Сила же народа, напротив, действует лишь тогда, когда
она сконцентрирована; она выдыхается и исчезает, распространяясь по
поверхности, подобно действию рассыпанного по земле пороха, который
загорается лишь крупица от крупицы. Таким образом, страны, наименее
населенные, наиболее подвержены тирании: хищные звери царят лишь в пустынях.
__________
* Это не противоречит тому, что я говорил выше (кн. II, гл. IX) о
неудобствах больших Государств, ибо там речь шла о власти Правительства над
его членами, а здесь речь идет о его силе по отношению к подданным.
Рассеянные повсюду члены Правительства служат ему точками опоры, чтобы
воздействовать непосредственно на самих этих членов. Таким образом, в одном
случае длина рычага составляет его слабость, а в другом силу.
Глава IX
Когда, стало быть, спрашивают в общей форме, которое из Правлений
наилучшее, то задают вопрос неразрешимый, ибо сие есть вопрос
неопределенный, или, если угодно, он имеет столько же верных решений,
сколько есть возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях
народов.
Но если бы спросили, по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно
управляется данный народ, то это было бы другое дело, и такой вопрос
действительно может быть разрешен.
Однако его вовсе не разрешают, потому что каждый хочет сделать это на
свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане - свободу частных
лиц; один предпочитает безопасность владений, а другой - безопасность
личности; один считает, что наилучшее Правление должно быть самым суровым,
другой утверждает, что таким может быть только самое мягкое; этот хочет,
чтобы преступления карались, а тот - чтобы они предупреждались; один
считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться
им неизвестным; один доволен, когда деньги обращаются, другой требует чтобы
народ имел хлеб. Даже если бы мы и пришли к соглашению в этих и в других
подобных пунктах, то разве подвинулись бы далеко? Раз нет точной меры для
духовных свойств, то даже и придя к соглашению относительно признаков - как
этого достичь в оценке?
Что до меня, то я всегда удивляюсь тому, что не обращают внимания на
следующий столь простой признак или по недобросовестности не хотят его
признавать. Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие
ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и
благоденствуют? Это их численность и ее рост. Не ищите же окрест сей признак
- предмет столь многих споров. При прочих равных условиях такое Правление,
когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без
колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее. Правление,
при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее. Счетчики,
теперь дело за вами: считайте, измеряйте, сравнивайте*.
_____________
* На основании того же принципа должно судить о веках, заслуживающих
предпочтения с точки зрения благоденствия человеческого рода. Слишком много
восхищались теми веками, когда наблюдался расцвет литературы и искусства, не
проникая в сокрытые цели культуры этих веков, не принимая в соображение ее
пагубные результаты. Idque apud imperitos humanitas vocabatur, quum pars
servitutis esset. ("Глупцы именуют образованностью то, что уже было началом
порабощения" (лат.) - Тацит. Агрикола (130), XXI. ). Неужели мы никогда не
научимся видеть в принципах, которые находим мы в книгах, грубую корысть,
говорящую устами их авторов. Нет, что бы о том они ни говорили, если,
несмотря на внешний блеск, страна теряет население, неправда что все идет в
ней хорошо, и еще недостаточно, если у одного поэта (131) сто тысяч ливров
ренты, чтобы считать его век лучшим из всех. Нужно меньше обращать внимания
на кажущееся спокойствие и на успокоенность правителей, чем на
благосостояние подданных и в особенности наиболее многочисленных сословий.
Град разоряет несколько кантонов, но он редко приводит к голоду.
Мятежи, гражданские воины весьма тревожат правителей, но они не составляют
настоящих бедствий для подданных, которые могут даже получить передышку,
пока идет спор о том, кому их тиранить. В действительности процветание или
бедствия порождаются постоянным их состоянием, в котором обычно они
находятся; когда все подавлено под игом - вот тогда все приходит в упадок,
вот тогда правители, безвозбранно разоряя подданных, ubi solitudinem
fasiunt, pacem appellant. (Они превращают все в пустыни и называют это
миром" (лат.) - Тацит. Агрикола, XXX. ). Когда распри вельмож волновали
французское королевство и когда парижский коадъютор (132) ходил в Парламент
с кинжалом в кармане, это не мешало тому, чтобы французский народ жил,
счастливый и многочисленный, в изрядном и свободном довольстве. Некогда
Греция процветала в разгар самых жестоких войн: кровь лилась там потоками, а
вся страна была заселена людьми. Казалось, говорит Макиавелли (133), что
среди убийств, изгнании, гражданских войн, наша Республика стала в
результате еще более могущественной; доблесть ее граждан, их нравы, их
независимость более способствовали ее укреплению, чем все раздоры - ее
ослаблению. Небольшое волнение возбуждает души, и процветание роду
человеческому приносит не столько мир, сколько свобода.
Глава Х
Как частная воля непрестанно действует против общей, так и
Правительство постоянно направляет свои усилия против суверенитета. Чем
больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как
здесь нет другой воли правительственного корпуса, которая, противостоя воле
государя, уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что
государь подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный договор.
В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения
Политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому
как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека.
Есть два общих пути, по которым всякое Правительство может
перерождаться, именно: когда оно сосредоточивается или когда Государство
распадается.
Правительство сосредоточивается, когда число его членов уменьшается, т.
е. когда оно превращается из демократии в аристократию и из аристократии в
монархию. Такая склонность заложена в нем от природы*. Если бы оно
обращалось вспять, т. е. шло от меньшего числа членов к большему, то можно
было бы сказать, что оно ослабляется, но такое обратное движение невозможно.
____________
* Медленное образование и развитие Венецианской Республики на ее
лагунах являют примечательный пример такой последовательности; и весьма
удивительно, что по прошествии двенадцати веков венецианцы, по-видимому,
находятся только на второй ступени, которая началась при Serrar di Consiglio
("Закрытие Совета" (итал.) (134) в 1198 г. Что до герцогов, которые у них
некогда были и которыми их попрекают, то, что бы ни гласило Squittinio della
liberta veneta ("Голос о свободе Венеции" (итал.)(135), доказано, что они
вовсе не были их государями.
Мне не преминут привести в качестве возражения Римскую Республику,
которая, скажут, развивалась совершенно противоположным путем, переходя от
монархии к аристократии и от аристократии к демократии. Я весьма далек от
того, чтобы об этом думать таким образом.
Первые установления Ромула (136) были смешанным Правлением, которое
быстро выродилось в деспотизм. В силу особых причин Государство погибло
преждевременно, как умирает младенец до того, как достигнет зрелого
возраста. Изгнание Тарквиниев явилось подлинной эпохою рождения Республики.
Но она не приняла вначале постоянной формы, потому что была сделана лишь
половина дела, так как не был уничтожен патрициат. Ибо поскольку при этом
наследственная аристократия, которая является наихудшим из видов управления,
основанных на законе, продолжая сталкиваться с демократией, этой формой
Правления, неустойчивой и колеблющейся, не была упрочена, как это доказывал
Макиавелли (137) с появлением Трибуната: только тогда появились настоящее
Правительство и подлинная демократия. В самом деле, тогда народ не был
только сувереном, но также магистратом и судьею. Сенат был лишь подчиненною
палатою, предназначенной ограничивать и концентрировать Власть: а сами
Консулы, хотя и патриции, хотя и первые магистраты, хотя и военачальники с
неограниченной властью на войне, были в Риме лишь выборными главами народа.
С тех пор Правление следует своей естественной склонности и явно
тяготеет к аристократии. Поскольку патрициат уничтожался как бы сам собою,
аристократия находилась уже не в корпорации патрициев, как это имеет место в
Венеции и Генуе, а среди членов Сената, состоящего из патрициев и плебеев, и
даже в корпорации Трибунов, когда они начали присваивать себе действенную
власть. Ибо названия не изменяют сути вещей и если у народа появляются
начальники, которые правят за него, то, как бы они не именовались, это
всегда аристократия.
Злоупотребление властью при аристократическом правлении породило
гражданские войны и триумвират. Сулла, Юлий Цезарь, Август (138) в
действительности стали монархами, и, наконец, при деспотизме Тиберия (139),
Государство распалось. Следовательно, история Рима отнюдь не опровергает
выдвинутое мною положение - она его подтверждает.
В самом деле. Правление изменяет форму только тогда, когда износившиеся
пружины делают его столь слабым, что оно не может сохранить свою прежнюю.
Так что, если бы оно продолжало еще ослабляться, расширяясь, то его сила
стала бы совершенно ничтожной, и оно просуществовало бы еще меньший срок.
Следовательно, необходимо возвращаться назад и заводить пружины по мере
того, как они ослабевают; иначе поддерживаемое ими Государство разрушится.
Распад Государства может произойти двумя путями.
Во-первых, когда государь больше не управляет Государством сообразно с
законами и когда он узурпирует верховную власть. Тогда происходят
примечательные изменения: не Правительство, а Государство сжимается; я хочу
сказать, что большое Государство распадается и в нем образуется другое
Государство, состоящее только из членов Правительства и являющееся по
отношению к остальному народу лишь его господином и тираном. Так что в ту
минуту, когда правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение
разорвано, и все простые граждане, по праву возвращаясь к своей естественной
свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться.
То же происходит и тогда, когда члены Правительства в отдельности
присваивают себе власть, которую они должны осуществлять лишь сообща: это не
меньшее нарушение законов и порождает еще большую смуту в Государстве: тогда
получается, так сказать, столько же государей, сколько магистратов; и
Государство, не менее разделенное, чем правление, погибает или изменяет свою
форму.
Когда Государство распадается, то злоупотребление Властью, какова бы
она не была, получает общее название анархии. В частности, демократия
вырождается в охлократию (140), аристократия - в олигархию (141). Я бы
добавил, что монархия вырождается в тиранию, но это последнее слово имеет
два смысла и требует пояснения.
В обычном смысле слова, тиран - это король, который правит с помощью
насилия, не считаясь со справедливостью и законами. В точном смысле слова
тиран - это частное лицо, которое присваивает себе королевскую власть, не
имея на то права. Именно так понимали слово тиран греки; они так называли и
хороших и дурных государей, если их власть не имела законного основания*.
Таким образом, тиран и узурпатор суть два слова совершенно синонимичные.
___________
* Omnes enim et habentur et dicuntur tyranni, qui potestate utuntur
perpetua in ea civitate quae libertate usa est" Corn. Nep. In miltiad. ("Все
те считались и назывались тиранами, кто пользовался постоянной властью в
государстве, наслаждавшемся свободой". - Корнелий Непот. Мильтиад (лат.)
(142). Правда, Аристотель (Eth. Nicom. Lib. VIII, c. Х (Ником[ахова]
эт[ика], кн. VIII. гл. X. )) видит отличие тирана от короля в том, что
первый правит для своей личной пользы, а второй лишь для пользы своих
подданных, но обычно все греческие авторы употребляли слово тиран в ином
смысле, как это видно, в особенности, из Ксенофонтова Гиерона (143), кроме
того, если следовать за Аристотелем, оказалось бы, что никогда еще с
сотворения мира не существовало ни одного короля.
Чтобы дать различные наименования различным вещам, я именую тираном
узурпатора королевской власти, деспотом - узурпатора власти верховной. Тиран
- это тот, кто противу законов провозглашает себя правителем, действующим
согласно законам; деспот - тот, кто ставит себя выше самих законов. Таким
образом, тиран может не быть деспотом, но деспот - всегда тиран.
Глава XI
Так, естественно и неизбежно склоняются к упадку наилучшим образом
устроенные Правления. Если Спарта и Рим погибли, то какое Государство может
надеяться существовать вечно? (144) Если мы хотим создать прочные
установления, то не будем помышлять сделать их вечными. Чтобы достичь
успеха, не следует ни пытаться свершить невозможное, ни льстить себя
надеждою придать созданию людей прочность, на которую создания рук
человеческих не позволяют рассчитывать.
Политический организм так же. Как и организм человека, начинает умирать
с самого своего рождения и несет в себе самом причины своего разрушения. Но
и тот и другой могут иметь сложение более или менее крепкое и способное
сохранить этот организм на более или менее длительный срок. Организм
человека - это произведение искусства (145). От людей не зависит продление
срока их жизни; от них зависит продлить жизнь Государства настолько, сколь
сие возможно, дав ему наилучшее устройство, какое только оно может иметь. И
самым лучшим образом устроенное Государство когда-нибудь перестанет
существовать; но позже, чем другое, если никакой непредвиденный случай не
приведет его к преждевременной гибели.
Первооснова политической жизни заключается в верховной власти суверена.
Законодательная власть - это сердце Государства, исполнительная власть - его
мозг, сообщающий движение всем частям. Мозг может быть парализован, а
индивидуум будет еще жить. Человек остается идиотом - и живет, но как только
сердце перестанет сокращаться, животное умирает.
Не законами живо Государство, а законодательной властью. Закон,
принятый вчера, не имеет обязательной силы сегодня; но молчание
подразумевает молчаливое согласие, и считается, что суверен непрестанно
подтверждает законы, если он их не отменяет, имея возможность это сделать.
То, что суверен единожды провозгласил как свое желание, остается его
желанием, если только он сам от него не отказывается.
Почему же столь почитают древние законы? Именно поэтому. Надо полагать,
что лишь превосходство волеизъявлений древних могло сохранить их в силе
столь долго; если бы суверен не признавал их неизменно благотворными, он бы
их тысячу раз отменил. Вот почему законы не только не теряют силу, но
беспрестанно приобретают новую силу во всяком хорошо устроенном Государстве;
уже одно то, что они древние, делает их с каждым днем все более почитаемыми;
тогда как повсюду, где законы, старея, теряют силу, это доказывает, что нет
там больше власти законодательной и что Государство перестает жить.
Глава XII
Суверен, не имея другой силы, кроме власти законодательной, действует
только посредством законов; а так как законы суть лишь подлинные акты общей
воли, то суверен может действовать лишь тогда, когда народ в собраньи. Народ
в собраньи, скажут мне, - какая химера! Это химера сегодня, но не так было
две тысячи лет тому назад. Изменилась ли природа людей?
Границы возможного в мире духовном менее узки, чем мы полагаем; их
сужают наши слабости, наши пороки, наши предрассудки. Низкие души не верят в
существование великих людей; подлые рабы с насмешливым видом улыбаются при
слове свобода.
Основываясь на том, что совершилось, рассмотрим то, что может
совершиться. Я не стану говорить о Республиках древней Греции; но Римская
Республика была, как будто, большим Государством, а город Рим - большим
городом. По данным последнего ценза (146), в Риме оказалось четыреста тысяч
граждан, способных носить оружие, а по последней переписи в империи было
около четырех миллионов граждан, не считая подданных, иностранцев, женщин,
детей, рабов.
Каких только затруднений не воображают себе, что связаны с
необходимостью часто собирать огромное население этой столицы и ее
окрестностей. А между тем немного недель проходило без того, чтобы римский
народ не собирался и даже по нескольку раз. Он не только осуществлял права
богато, а народ всегда нищ.
Отсюда следует, что чем больше увеличивается расстояние между народом и
Правительством, тем более обременительным становится обложение. Так, при
демократии народ облагается меньше всего; при аристократии он облагается уже
больше; при монархии он несет наибольшие тяготы. Монархия, следовательно,
пригодна только для богатых народов; аристократия - для Государств средних
как по богатству, так и по величине; демократия - для Государств малых и
бедных (125).
В самом деле, чем больше размышляешь, тем лучше видишь, что в этом
особенно сказывается разница между свободными и монархическими
Государствами. В первых все служит для общей пользы; в других - силы
общественные и частные взаимно противоположны, и одна из них растет только
за счет ослабления другой. И, в конечном счете, деспотизм правит подданными
не для того, чтобы сделать их счастливыми, но разоряет их, чтобы ими
править.
Вот, следовательно, каковы в каждой стране те естественные основания,
по которым можно определить форму правления, обусловливаемую особенностями
климата, и даже сказать, какого рода жителей должна иметь такая отрава.
Места неблагодарные и бесплодные, где урожай не стоит труда
затраченного, чтобы его получить, должны оставаться невозделанными и
пустынными или заселенными разве только дикарями. Там, где труд людей
приносит только самое необходимое, могут обитать лишь варварские народы:
никакой гражданский порядок не был бы там возможен. Места, где урожай, по
сравнению с затраченным трудом, имеет средние размеры, подходят для
свободных народов. Те места, где обильная и плодородная почва дает большие
урожаи при небольшой затрате труда, требуют монархического управления, чтобы
роскошь государя поглощала чрезмерные излишки у подданных; ибо лучше, чтобы
этот излишек был поглощен Правительством, чем растрачен частными людьми.
Есть исключения, я это знаю: но самые эти исключения подтверждают правило
тем, что рано или поздно они вызывают перевороты, восстанавливающие
естественный порядок вещей.
Будем всегда отличать общие законы от тех частных причин, которые могут
только видоизменять их действие. Если бы даже Юг был занят Республиками, а
весь Север деспотическими Государствами, все же не будет менее справедливым
то, что в силу особенностей климата деспотизм пригоден для жарких стран,
варварство - для холодных, а наилучшее правление - для областей, занимающих
место между теми и другими. Я понимаю также, что, принимая принцип, можно
спорить о его приложениях: могут оказать, что есть холодные страны, весьма
плодородные, и южные весьма бесплодные. Но это - трудность лишь для тех, кто
не рассматривает сего вопроса во всех отношениях. Необходимо, как я уже
сказал, принимать в расчет соотношения труда, сил, потребления и так далее.
Предположим, что из двух равных участков земли один приносит пять, а
другой - десять. Если жители первого потребляют четыре, а жители второго -
девять, то излишек продукта в первом случае составит одну пятую, а во втором
- одну десятую. Стало быть, поскольку отношение обоих этих излишков обратно
отношению продуктов, то участок земли, производящий лишь пять, даст излишек
вдвое больший, чем тот, что производит десять.
Но речь идет не о двойном количестве продукта; и я не думаю, что
кто-либо решится вообще приравнять плодородие стран холодных к плодородию
стран жарких. Тем не менее, допустим, что такое равенство существует;
поставим, если угодно, на одну доску Англию и Сицилию, Польшу и Египет.
Дальше к югу будут у нас Африка и Индия; дальше северу не будет больше
ничего. При таком равенстве и производительности, какое различие в обработке
земли! В Сицилии нужно лишь поскрести землю; в Англии - сколько трудов нужно
затратить на ее обработку! А там, где нужно больше рук, чтобы получить
столько же продукта, излишек неизбежно должен быть меньше.
Учтите, кроме того, что одно и то же количество людей в жарких странах
потребляет гораздо меньше. Климат там требует умеренности, чтобы люди
чувствовали себя хорошо: европейцы, которые хотят там жить, как у себя дома,
гибнут от дизентерии и несварения желудка. "Мы, - говорил Шарден, хищные
звери, волки в сравнении с азиатами. Некоторые приписывают умеренность
персов тому, что их страна менее возделана; я же, напротив, полагаю, что их
страна потому-то и не столь изобилует припасами, что жителям нужно меньше.
Если бы их умеренность, продолжает он, - была результатом недостатка в
продуктах питания в стране, то мало ели бы только бедные тогда как это
относится вообще ко всем; и в каждой провинции ели бы больше или меньше в
зависимости от плодородия края, между тем как по всему царству можно
наблюдать одинаковую умеренность. Они весьма довольны, своим образом жизни;
они говорят, что стоит лишь взглянуть на их цвет лица, чтобы понять,
насколько их образ жизни лучше того, что ведут христиане. В самом деле, цвет
лица у персов матовый; кожа у них красивая, тонкая и гладкая; тогда как у их
подданных - армян, что живут по-европейски, - кожа грубая, нечистая, а тела
их жирны и грузны." (126)
Чем ближе к экватору (127), тем меньше надо людям для жизни. Они почти
не едят мяса; рис, маис, кускус, сорго, хлеб из маниоковой муки (128)
составляют обычную пищу. В Индии есть миллионы людей, прокормление которых
не стоит и су в день. Даже в Европе мы видим заметную разницу, что до
аппетита, между народами Севера и народами Юга. Испанец проживает неделю
обедом немца. В странах, где люди более обжорливы, стремление к роскоши
распространяется также на предметы питания. В Англии это проявляется за
столом, ломящимся от мясных блюд; в Италии угощением служат сахар и цветы.
Роскошь в одежде представляет такие же различия. Там, где смены времен
года быстры и резки, носят одежды лучшие и более простые; в странах, где
одеваются лишь для украшения, в одеждах ищут больше блеска, чем пользы; сами
одежды там - предмет роскоши. В Неаполе вы всегда увидите людей,
прогуливающихся по Позилиппо (129) в расшитых золотом куртках, но без чулок.
То же самое можно сказать о постройках, - когда не приходится бояться
суровости погоды, все внимание уделяется внешнему великолепию. В Париже и
Лондоне желают жить в тепле и с удобствами; в Мадриде есть великолепные
салоны, но совсем нет окон, которые закрывались бы, а люди спят в крысиных
норах.
Пища значительно питательнее и сочнее в жарких странах; это третье
отличие, которое не может не оказать влияния на второе. Почему в Италии едят
столько овощей? Потому что они там хороши, питательны, отличны на вкус. Во
Франции пищей овощам служит только вода, они совсем не питательны и за
столом им не придают никакой цены; между тем они занимают не меньше земли и
требуют, по меньшей мере, столько же труда для их выращивания. Опытом
установлено, что хлеба берберийские, к тому же уступающие французским, дают
гораздо больший выход муки, и что хлеба французские в свою очередь дают муки
больше, чем на Севере. Из этого можно заключить, что подобный постепенный
переход наблюдается вообще в этом же направлении от экватора к полюсу. А
разве это не явный убыток - получать из равного количества продуктов меньше
пищи?
Ко всем этим различным соображениям я могу прибавить еще одно, которое
из них вытекает и их подкрепляет: жаркие страны менее нуждаются в
обитателях, чем холодные, а прокормить их могут больше; это вызывает двойной
излишек, опять-таки к выгоде деспотизма. Чем больше пространства занимает
одно и то же число жителей, тем затруднительнее для них становятся
восстания, потому что нельзя сговориться ни быстро, ни тайно, и потому что
Правительству всегда легко открыть замыслы и прервать сообщения. Но чем
более скучивается многочисленный народ, тем менее может Правительство
узурпировать права суверена: вождям совещаться у себя дома столь же
безопасно, как государю в его Совете, и толпа столь же быстро собирается на
площадях, как войско в местах своего расположения. Преимущество,
следовательно, на стороне, тиранического Правительства тогда, когда оно
может действовать на больших расстояниях. С помощью опорных точек, которые
оно себе создает, сила такого Правительства увеличивается на расстоянии
подобно силе рычагов*. Сила же народа, напротив, действует лишь тогда, когда
она сконцентрирована; она выдыхается и исчезает, распространяясь по
поверхности, подобно действию рассыпанного по земле пороха, который
загорается лишь крупица от крупицы. Таким образом, страны, наименее
населенные, наиболее подвержены тирании: хищные звери царят лишь в пустынях.
__________
* Это не противоречит тому, что я говорил выше (кн. II, гл. IX) о
неудобствах больших Государств, ибо там речь шла о власти Правительства над
его членами, а здесь речь идет о его силе по отношению к подданным.
Рассеянные повсюду члены Правительства служат ему точками опоры, чтобы
воздействовать непосредственно на самих этих членов. Таким образом, в одном
случае длина рычага составляет его слабость, а в другом силу.
Глава IX
Когда, стало быть, спрашивают в общей форме, которое из Правлений
наилучшее, то задают вопрос неразрешимый, ибо сие есть вопрос
неопределенный, или, если угодно, он имеет столько же верных решений,
сколько есть возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях
народов.
Но если бы спросили, по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно
управляется данный народ, то это было бы другое дело, и такой вопрос
действительно может быть разрешен.
Однако его вовсе не разрешают, потому что каждый хочет сделать это на
свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане - свободу частных
лиц; один предпочитает безопасность владений, а другой - безопасность
личности; один считает, что наилучшее Правление должно быть самым суровым,
другой утверждает, что таким может быть только самое мягкое; этот хочет,
чтобы преступления карались, а тот - чтобы они предупреждались; один
считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться
им неизвестным; один доволен, когда деньги обращаются, другой требует чтобы
народ имел хлеб. Даже если бы мы и пришли к соглашению в этих и в других
подобных пунктах, то разве подвинулись бы далеко? Раз нет точной меры для
духовных свойств, то даже и придя к соглашению относительно признаков - как
этого достичь в оценке?
Что до меня, то я всегда удивляюсь тому, что не обращают внимания на
следующий столь простой признак или по недобросовестности не хотят его
признавать. Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие
ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и
благоденствуют? Это их численность и ее рост. Не ищите же окрест сей признак
- предмет столь многих споров. При прочих равных условиях такое Правление,
когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без
колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее. Правление,
при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее. Счетчики,
теперь дело за вами: считайте, измеряйте, сравнивайте*.
_____________
* На основании того же принципа должно судить о веках, заслуживающих
предпочтения с точки зрения благоденствия человеческого рода. Слишком много
восхищались теми веками, когда наблюдался расцвет литературы и искусства, не
проникая в сокрытые цели культуры этих веков, не принимая в соображение ее
пагубные результаты. Idque apud imperitos humanitas vocabatur, quum pars
servitutis esset. ("Глупцы именуют образованностью то, что уже было началом
порабощения" (лат.) - Тацит. Агрикола (130), XXI. ). Неужели мы никогда не
научимся видеть в принципах, которые находим мы в книгах, грубую корысть,
говорящую устами их авторов. Нет, что бы о том они ни говорили, если,
несмотря на внешний блеск, страна теряет население, неправда что все идет в
ней хорошо, и еще недостаточно, если у одного поэта (131) сто тысяч ливров
ренты, чтобы считать его век лучшим из всех. Нужно меньше обращать внимания
на кажущееся спокойствие и на успокоенность правителей, чем на
благосостояние подданных и в особенности наиболее многочисленных сословий.
Град разоряет несколько кантонов, но он редко приводит к голоду.
Мятежи, гражданские воины весьма тревожат правителей, но они не составляют
настоящих бедствий для подданных, которые могут даже получить передышку,
пока идет спор о том, кому их тиранить. В действительности процветание или
бедствия порождаются постоянным их состоянием, в котором обычно они
находятся; когда все подавлено под игом - вот тогда все приходит в упадок,
вот тогда правители, безвозбранно разоряя подданных, ubi solitudinem
fasiunt, pacem appellant. (Они превращают все в пустыни и называют это
миром" (лат.) - Тацит. Агрикола, XXX. ). Когда распри вельмож волновали
французское королевство и когда парижский коадъютор (132) ходил в Парламент
с кинжалом в кармане, это не мешало тому, чтобы французский народ жил,
счастливый и многочисленный, в изрядном и свободном довольстве. Некогда
Греция процветала в разгар самых жестоких войн: кровь лилась там потоками, а
вся страна была заселена людьми. Казалось, говорит Макиавелли (133), что
среди убийств, изгнании, гражданских войн, наша Республика стала в
результате еще более могущественной; доблесть ее граждан, их нравы, их
независимость более способствовали ее укреплению, чем все раздоры - ее
ослаблению. Небольшое волнение возбуждает души, и процветание роду
человеческому приносит не столько мир, сколько свобода.
Глава Х
Как частная воля непрестанно действует против общей, так и
Правительство постоянно направляет свои усилия против суверенитета. Чем
больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как
здесь нет другой воли правительственного корпуса, которая, противостоя воле
государя, уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что
государь подавляет в конце концов суверен и разрывает общественный договор.
В этом и заключается исконный и непременный порок, который с самого рождения
Политического организма беспрестанно стремится его разрушить, подобно тому
как старость и смерть разрушают в конце концов тело человека.
Есть два общих пути, по которым всякое Правительство может
перерождаться, именно: когда оно сосредоточивается или когда Государство
распадается.
Правительство сосредоточивается, когда число его членов уменьшается, т.
е. когда оно превращается из демократии в аристократию и из аристократии в
монархию. Такая склонность заложена в нем от природы*. Если бы оно
обращалось вспять, т. е. шло от меньшего числа членов к большему, то можно
было бы сказать, что оно ослабляется, но такое обратное движение невозможно.
____________
* Медленное образование и развитие Венецианской Республики на ее
лагунах являют примечательный пример такой последовательности; и весьма
удивительно, что по прошествии двенадцати веков венецианцы, по-видимому,
находятся только на второй ступени, которая началась при Serrar di Consiglio
("Закрытие Совета" (итал.) (134) в 1198 г. Что до герцогов, которые у них
некогда были и которыми их попрекают, то, что бы ни гласило Squittinio della
liberta veneta ("Голос о свободе Венеции" (итал.)(135), доказано, что они
вовсе не были их государями.
Мне не преминут привести в качестве возражения Римскую Республику,
которая, скажут, развивалась совершенно противоположным путем, переходя от
монархии к аристократии и от аристократии к демократии. Я весьма далек от
того, чтобы об этом думать таким образом.
Первые установления Ромула (136) были смешанным Правлением, которое
быстро выродилось в деспотизм. В силу особых причин Государство погибло
преждевременно, как умирает младенец до того, как достигнет зрелого
возраста. Изгнание Тарквиниев явилось подлинной эпохою рождения Республики.
Но она не приняла вначале постоянной формы, потому что была сделана лишь
половина дела, так как не был уничтожен патрициат. Ибо поскольку при этом
наследственная аристократия, которая является наихудшим из видов управления,
основанных на законе, продолжая сталкиваться с демократией, этой формой
Правления, неустойчивой и колеблющейся, не была упрочена, как это доказывал
Макиавелли (137) с появлением Трибуната: только тогда появились настоящее
Правительство и подлинная демократия. В самом деле, тогда народ не был
только сувереном, но также магистратом и судьею. Сенат был лишь подчиненною
палатою, предназначенной ограничивать и концентрировать Власть: а сами
Консулы, хотя и патриции, хотя и первые магистраты, хотя и военачальники с
неограниченной властью на войне, были в Риме лишь выборными главами народа.
С тех пор Правление следует своей естественной склонности и явно
тяготеет к аристократии. Поскольку патрициат уничтожался как бы сам собою,
аристократия находилась уже не в корпорации патрициев, как это имеет место в
Венеции и Генуе, а среди членов Сената, состоящего из патрициев и плебеев, и
даже в корпорации Трибунов, когда они начали присваивать себе действенную
власть. Ибо названия не изменяют сути вещей и если у народа появляются
начальники, которые правят за него, то, как бы они не именовались, это
всегда аристократия.
Злоупотребление властью при аристократическом правлении породило
гражданские войны и триумвират. Сулла, Юлий Цезарь, Август (138) в
действительности стали монархами, и, наконец, при деспотизме Тиберия (139),
Государство распалось. Следовательно, история Рима отнюдь не опровергает
выдвинутое мною положение - она его подтверждает.
В самом деле. Правление изменяет форму только тогда, когда износившиеся
пружины делают его столь слабым, что оно не может сохранить свою прежнюю.
Так что, если бы оно продолжало еще ослабляться, расширяясь, то его сила
стала бы совершенно ничтожной, и оно просуществовало бы еще меньший срок.
Следовательно, необходимо возвращаться назад и заводить пружины по мере
того, как они ослабевают; иначе поддерживаемое ими Государство разрушится.
Распад Государства может произойти двумя путями.
Во-первых, когда государь больше не управляет Государством сообразно с
законами и когда он узурпирует верховную власть. Тогда происходят
примечательные изменения: не Правительство, а Государство сжимается; я хочу
сказать, что большое Государство распадается и в нем образуется другое
Государство, состоящее только из членов Правительства и являющееся по
отношению к остальному народу лишь его господином и тираном. Так что в ту
минуту, когда правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение
разорвано, и все простые граждане, по праву возвращаясь к своей естественной
свободе, принуждены, а не обязаны повиноваться.
То же происходит и тогда, когда члены Правительства в отдельности
присваивают себе власть, которую они должны осуществлять лишь сообща: это не
меньшее нарушение законов и порождает еще большую смуту в Государстве: тогда
получается, так сказать, столько же государей, сколько магистратов; и
Государство, не менее разделенное, чем правление, погибает или изменяет свою
форму.
Когда Государство распадается, то злоупотребление Властью, какова бы
она не была, получает общее название анархии. В частности, демократия
вырождается в охлократию (140), аристократия - в олигархию (141). Я бы
добавил, что монархия вырождается в тиранию, но это последнее слово имеет
два смысла и требует пояснения.
В обычном смысле слова, тиран - это король, который правит с помощью
насилия, не считаясь со справедливостью и законами. В точном смысле слова
тиран - это частное лицо, которое присваивает себе королевскую власть, не
имея на то права. Именно так понимали слово тиран греки; они так называли и
хороших и дурных государей, если их власть не имела законного основания*.
Таким образом, тиран и узурпатор суть два слова совершенно синонимичные.
___________
* Omnes enim et habentur et dicuntur tyranni, qui potestate utuntur
perpetua in ea civitate quae libertate usa est" Corn. Nep. In miltiad. ("Все
те считались и назывались тиранами, кто пользовался постоянной властью в
государстве, наслаждавшемся свободой". - Корнелий Непот. Мильтиад (лат.)
(142). Правда, Аристотель (Eth. Nicom. Lib. VIII, c. Х (Ником[ахова]
эт[ика], кн. VIII. гл. X. )) видит отличие тирана от короля в том, что
первый правит для своей личной пользы, а второй лишь для пользы своих
подданных, но обычно все греческие авторы употребляли слово тиран в ином
смысле, как это видно, в особенности, из Ксенофонтова Гиерона (143), кроме
того, если следовать за Аристотелем, оказалось бы, что никогда еще с
сотворения мира не существовало ни одного короля.
Чтобы дать различные наименования различным вещам, я именую тираном
узурпатора королевской власти, деспотом - узурпатора власти верховной. Тиран
- это тот, кто противу законов провозглашает себя правителем, действующим
согласно законам; деспот - тот, кто ставит себя выше самих законов. Таким
образом, тиран может не быть деспотом, но деспот - всегда тиран.
Глава XI
Так, естественно и неизбежно склоняются к упадку наилучшим образом
устроенные Правления. Если Спарта и Рим погибли, то какое Государство может
надеяться существовать вечно? (144) Если мы хотим создать прочные
установления, то не будем помышлять сделать их вечными. Чтобы достичь
успеха, не следует ни пытаться свершить невозможное, ни льстить себя
надеждою придать созданию людей прочность, на которую создания рук
человеческих не позволяют рассчитывать.
Политический организм так же. Как и организм человека, начинает умирать
с самого своего рождения и несет в себе самом причины своего разрушения. Но
и тот и другой могут иметь сложение более или менее крепкое и способное
сохранить этот организм на более или менее длительный срок. Организм
человека - это произведение искусства (145). От людей не зависит продление
срока их жизни; от них зависит продлить жизнь Государства настолько, сколь
сие возможно, дав ему наилучшее устройство, какое только оно может иметь. И
самым лучшим образом устроенное Государство когда-нибудь перестанет
существовать; но позже, чем другое, если никакой непредвиденный случай не
приведет его к преждевременной гибели.
Первооснова политической жизни заключается в верховной власти суверена.
Законодательная власть - это сердце Государства, исполнительная власть - его
мозг, сообщающий движение всем частям. Мозг может быть парализован, а
индивидуум будет еще жить. Человек остается идиотом - и живет, но как только
сердце перестанет сокращаться, животное умирает.
Не законами живо Государство, а законодательной властью. Закон,
принятый вчера, не имеет обязательной силы сегодня; но молчание
подразумевает молчаливое согласие, и считается, что суверен непрестанно
подтверждает законы, если он их не отменяет, имея возможность это сделать.
То, что суверен единожды провозгласил как свое желание, остается его
желанием, если только он сам от него не отказывается.
Почему же столь почитают древние законы? Именно поэтому. Надо полагать,
что лишь превосходство волеизъявлений древних могло сохранить их в силе
столь долго; если бы суверен не признавал их неизменно благотворными, он бы
их тысячу раз отменил. Вот почему законы не только не теряют силу, но
беспрестанно приобретают новую силу во всяком хорошо устроенном Государстве;
уже одно то, что они древние, делает их с каждым днем все более почитаемыми;
тогда как повсюду, где законы, старея, теряют силу, это доказывает, что нет
там больше власти законодательной и что Государство перестает жить.
Глава XII
Суверен, не имея другой силы, кроме власти законодательной, действует
только посредством законов; а так как законы суть лишь подлинные акты общей
воли, то суверен может действовать лишь тогда, когда народ в собраньи. Народ
в собраньи, скажут мне, - какая химера! Это химера сегодня, но не так было
две тысячи лет тому назад. Изменилась ли природа людей?
Границы возможного в мире духовном менее узки, чем мы полагаем; их
сужают наши слабости, наши пороки, наши предрассудки. Низкие души не верят в
существование великих людей; подлые рабы с насмешливым видом улыбаются при
слове свобода.
Основываясь на том, что совершилось, рассмотрим то, что может
совершиться. Я не стану говорить о Республиках древней Греции; но Римская
Республика была, как будто, большим Государством, а город Рим - большим
городом. По данным последнего ценза (146), в Риме оказалось четыреста тысяч
граждан, способных носить оружие, а по последней переписи в империи было
около четырех миллионов граждан, не считая подданных, иностранцев, женщин,
детей, рабов.
Каких только затруднений не воображают себе, что связаны с
необходимостью часто собирать огромное население этой столицы и ее
окрестностей. А между тем немного недель проходило без того, чтобы римский
народ не собирался и даже по нескольку раз. Он не только осуществлял права