Рясной Илья. Ночь длинных ножей

   — Я… — чеченец заметно стушевался, — Мусса Таларов.
   Алейников бросил на него быстрый взгляд. Тот самый Мусса, которого отрекомендовали как связника Синякина. Начальник криминалки подумал, не стоит ли бандитского информатора прихватить с собой. Хотел уже отдать приказ, но раздумал. Возможно, потом этого человека придется использовать втемную, а для этого нельзя демонстрировать к нему явный интерес.
   — Живете здесь? — спросил Алейников.
   — Живу, да, — кивнул Мусса.
   — Бандитов не бывает?
   — Давно не бывает, — искренне заверил Мусса. — Им тут делать нечего. Да мы их и сами выгоним. Только не надо зачисток. Тут всегда будет спокойно.
   — Обещаешь? — усмехнулся Алейников, приближаясь к Муссе.
   — Кто я такой, чтобы обещать?
   — Ладно, — Алейников кивнул ему и уселся в «уазик». — Пока, селяне, — прошептал он под нос, и машина тронулась с места…
 
   — Летять утки, — нудил Гризли…
   Машины мчались вперед. Темнело. Алейников досадовал, что зря потратили столько времени и бензина.
   Путь на базу лежал через Шервудский лес — местная достопримечательность. В нем можно было снимать фильмы-сказки. Извилистая дорога затейливо петляла среди стоящих сплошной стеной толстых деревьев с цепкими корнями. Здесь жил какой-то жутковатый лесной дух и водились соловьи-разбойники. Правда, у современных соловьев-разбойников имелись автоматы и фугасы. Через лес проходила самая короткая дорога на Дагестан, и вместе с тем здесь было самое удобное место для засад. Это обстоятельство использовали местные бандиты.
   — И два гуся, — гнусаво дотянул куплет Гризли.
   — Не тяни душу, — взвился Мелкий брат.
   — Лев Владимирович, оградите меня своей властью от этого бытового террора, — возмутился Гризли. — Как пою, ему не нравится. Как дышу — не нравится… Это что такое?
   — Ну не трепло, — всплеснул руками Мелкий брат. — Затерроризировали дитятко.
   — Во, чистый ваххабит!
   Алейников хмыкнул. Его забавляли эти постоянные пикировки двух друзей.
   «Уазик» ухнул в яму так, что зубы лязгнули.
   — Осторожнее! — воскликнул Алейников.
   — Тут не дорога, а черт знает что, — поморщился шофер.
   Сначала хотели ехать в объезд. Но уже смеркалось, а крюк был не маленький, поэтому двинули по прямой…
   Дорога делала поворот, и «уазик» притормозил…
   Что толкнуло его — Алейников и сам не понимал. Никто другой не обратил бы внимания на этот резкий толчок беспокойства. Но бывший заместитель командира СОБРа привык сначала действовать, как подсказывает интуиция, и только после разбираться в своих чувствах.
   — Стой! — крикнул он.
   Испуганный водитель вдавил тормоз так, что едва не впечатался в лобовое стекло…
   Бах — взрыв был оглушительный.
   По лобовому стеклу рубанула щебенка, и оно поползло трещинами.
   — Вперед! — крикнул Алейников, передергивая затвор и посылая длинную очередь. Собровцы из машины сопровождения тоже открыли огонь. Пули срубали ветки и шлепались о стволы. Но никакого движения в зеленке не было.
   — Суки рваные! — воскликнул водитель, выжимая газ. «Уазик» рванул вперед, как пришпоренный мустанг…
   — Третий, второй. В порядке? — в рацию крикнул Алейников.
   — Живые.
   Алейников по рации сообщил о подрыве дежурному по райотделу.
   — Помощь нужна? — спросил дежурный.
   — Пока нет.
   — Навстречу выдвигаю БТР…
   — Хорошо. — Алейников отложил рацию и, подпрыгнув на сиденье, когда машина наскочила на колдобину, кинул водителю. — Что, на «Формулу-1» собрался?
   — Уф, — водитель перевел дух и убрал ногу с педали газа, которую продолжал вжимать. Машина сбросила скорость.
   — Ха, — нервно хмыкнул Гризли. — Нас таким дешевым трюком не возьмешь.
   — Да. На тебя фугас побольше нужен, — буркнул Мелкий брат.
   — Ха-ха, — засмеялся Гризли. Водитель тоже рассмеялся. Всем было смешно. Смех становился все громче. Это была истеричная реакция на стресс.
   Гризли высунулся из окна и на ходу заорал во всю глотку:
   — Ваххабиты — педерасты!!!
   И удовлетворенно упал на сиденье.
   — Ну не дурной, а? — кивнул Мелкий брат. — Диплодок натуральный — сто тонн мяса и пять грамм мозга!
   — Я так не могу, — возмутился Гризли, — он меня опять тиранит.
   — А чего орешь, как резаный? — буркнул Мелкий брат. — Сейчас рубанут из кустов очередью…
   — М-да, — Гризли почесал затылок. — А ведь ты прав… Если подумать.
   — Он опять высунулся из окна и заорал еще громче — так, что листья, казалось, затрепетали. — Извиняюсь! Ваххабиты вовсе и не такие педерасты!
   — Ну придурок! — покачал головой Мелкий брат.
   — Отставить балаган! — прикрикнул Алейников. — Разошлись, как дети малые…
   — Это он ребенок, — ткнул Гризли в Мелкого брата. — У меня брат пятилетний похожий. Вредный такой. Надоедливый.
   — А ну-ка помолчите, — кинул Алейников резко.
   В салоне воцарилось молчание.
   Алейников расслабился, только когда лес оборвался, будто обрезанный, пошли степи, а впереди замаячил блокпост…
   — Вон наши, — сказал Мелкий брат.
   Навстречу им двигался БТР с ближайшего блокпоста.
   — Притормози, — велел Алейников. «Уазик» остановился рядом с затормозившим БТРом. С брони спрыгнул капитан-вэвэшник.
   — Что у вас там? — спросил он, подходя к машине. — Фугас?
   — Вряд ли. Скорее всего, самодельное взрывное устройство, — оценил Алейников. — Граммов двести тротила.
   — Никого не задело?
   — Порядок, мужики. Вмятина в асфальте… Какая-то сволочь пряталась в кустах. Один, без огневой поддержки. Заложил, рванул — и в лес, — сообщил Алейников. — И ищи чечена в зеленке…
   В расположение вернулись, когда ужин давно закончился и в столовой наводили порядок два солдатика с гауптвахты. Повар и повариха-чеченка уже собирались уходить.
   — Опоздали, — сказал повар, увидев голодных оперов.
   — Что поделаешь, — серьезно произнес Гризли, кладя на скамью автомат с подствольником. — С задания. Убили восемнадцать боевиков…
   Повариха выпучила глаза, и рука, которая накладывала в тарелку пшенку, замерла.
   Гризли взял у нее тарелку и деловито осведомился:
   — А за сбитый чеченский самолет нам сто грамм положено?
   — Да ну вас, — махнула рукой повариха.
   Кормили в столовке не слишком изысканно. Обычно меню состояло из пшенки или макарон и кильки в томате, которую здесь прозвали «красной рыбой», а также выпечки, масла и сгущенки.
   Алейников без особого аппетита проглотил свою порцию, запил ее сладким чаем, кивнул бойцам:
   — Спокойной ночи.
   И отправился к себе.
   Начштаба с замом по кадрам предавались своему обычному занятию — долавливали двухлитровую пластмассовую бутылку неизменного очаковского пива, зажевывая воблой.
   — Садись, — кивнул начштаба. — Пей.
   — Спасибо, — Алейников присел, отхлебнул из протянутой ему кружки.
   — Правда, вас в Шервудском лесу едва не… — повел рукой начштаба.
   — Точно, — кивнул Алейников.
   — Там какая-то группа шалит… Пацаны из Левобережной… Им Синякин, ваххабит клятый, за это бабки отстегивает. — Начштаба побил воблой о стол. — Надо эту Левобережную зачистить по всем правилам.
   — Конкретной информации нет. А шмонать триста домов — без толку, — возразил Алейников.
   — Информация, — скривился начштаба. — Всех мужиков вывести, и через одного — к стенке. Тогда точно взрывать ничего не будут.
   — Не безумствуй, — отмахнулся Алейников.
   — А чего, я не прав? Митрофаныч, скажи, — обратился начштаба к нагрузившемуся заместителю по кадрам.
   — А я откуда знаю, — пожал тот плечами, сонно клюнув носом.
   Алейников встал, подошел к окну, наполовину заложенному мешками. В окно светила бледная, болезненная луна. Настроение было какое-то тревожное…
   Ночью его растолкал дежурный по расположению.
   — Что случилось?
   — Джамбулатов бежал.
   — Та-ак, — протянул с угрозой Алейников.
 

Глава 17
ОХОТА

 
   Все оказалось куда легче, чем мыслилось… Джамбулатов выбрался из станицы, сжимая автомат, который забрал у милиционера. Была ночь. Станица гудела. Комендатуру и временный отдел подняли по тревоге. Но им его не поймать. Он на своей земле. Он знает, куда идти.
   Впереди еще большая часть ночи. А ночь — это его время. Он всегда любил ночь, потому что куда лучше других людей мог видеть в темноте.
   Дыхание сбивается. Сердце барабанит. Ничего удивительного. Камера-одиночка — это не санаторий.
   Трава под ногами была влажная, ботинки и брюки вскоре промокли, набухли, отяжелели. Он не заметил ямы и, подвернув ногу, растянулся на земле, уткнувшись в нее лицом. Над ухом встревоженно жужжали какие-то насекомые, которым не спалось в эту ночь.
   Вперед! Под ногами захлюпала вода. Он прошел несколько сот метров по ручью, на всякий случай, чтобы запутать следовых собак. Дыхание сбивалось, автомат тянул и тер жестким ремнем плечо, но с оружием он расстанется в последнюю очередь.
   Ночью сильно похолодало. Днем была жара, земля прогрелась и теперь отдавала тепло, которое смешивалось с подувшим с гор холодным воздухом.
   Он мог идти по этим местам с закрытыми глазами и все равно не заблудиться. Он шел в нужном направлении, оставив далеко позади тревожный рев моторов и лай собак. Ему необходимо было успеть до рассвета отойти на безопасное расстояние, затеряться в степи, куда преследователи не сунутся…
   К утру он набрел на кошару, где жили пастухи, пасшие овец. Они без звука приютили беглеца.
   — От русских бежал, — сообщил Джамбулатов. — Из тюрьмы.
   — Ну да, — недоверчиво произнес кряжистый, с обветренным красным лицом хозяин кошары.
   — Да.
   — А с кем воевал? — спросил хозяин, приглашая гостя в дом.
   — По-разному, — махнул рукой Джамбулатов, снимая перед порогом обувь.
   — Мой брат воевал. Я тоже хотел воевать.
   — Поздно, — Джамбулатов уселся на лавку перед столом. — Отвоевались.
   — Думаешь?
   — Думаю…
   — Теперь за тобой охотятся, — сказал хозяин. — Что делать станешь?
   — К людям пойду. Люди помогут.
   — Хочешь к брату моему? В горы. Работать будешь… Он тебя кормить будет. Он без рабочих рук остался.
   — Что так?
   — Двое русских работали. Потом бежали. Еще до того, как военные пришли.
   — Что, вместо раба у него буду?
   — Зачем раба? — обиделся хозяин кошары. — Как брат будешь. Он воевал. Ты воевал. Есть о чем вспомнить.
   — Обойдусь.
   — Ну как хочешь… Автомат продай. Хорошо заплачу.
   — Самому нужен.
   — Как скажешь…
   Бессловесная женщина накрыла стол. Джамбулатов без особого аппетита позавтракал и завалился спать. Сон был чуткий и тревожный. Но Руслан заставил себя усилием воли заснуть. Ему нужен был отдых. И он не знал, удастся ли отдохнуть в ближайшее время. Жизнь научила его использовать каждый удобный случай для расслабления, чтобы потом быть готовым к новым испытаниям.
   Сквозь сон он почувствовал, что в закуток, где хранили сено, кто-то зашел. Человек стоял, едва дыша. И Джамбулатов напрягся, готовый к действию. Конечно, горский закон гостеприимства охраняет путника. Но слишком сильно изменились времена и люди. И слишком дорогая вещь в Чечне — автомат. Да и слух о беглом менте, у которого масса кровников, возможно, разошелся далеко, мог бес и попутать, толкнуть на то, чтобы поиметь награду за голову кровника. Мовсаровы в таком случае мелочиться не будут.
   Палец Джамбулатова лег на предохранитель автомата, который лежал под рукой.
   — Э, вставай, — послышался голос хозяина кошары. — Солнце уже село. Поедим, и тебе пора.
   К своему удивлению, Джамбулатов обнаружил, что проспал девять часов.
   На дорогу ему пытались вручить мешочек с сыром и хлебом, но он отказался.
   Добрался до места к утру. Небольшой поселок, принадлежащий племсовхозу, когда-то был достаточно зажиточен, но сегодня давно не ремонтировавшиеся дома выглядели убого.
   Джамбулатов, выбрав удобную точку наблюдения на пригорке в зарослях, с полчаса рассматривал омываемый рассветом поселок и пытался уловить там признаки непорядка. Но подозрительной активности, лишних машин там не было.
   Поселок просыпался. По дороге гнали стадо коров.
   Джамбулатову нужен был тот дом, что побольше и получше.
   Ощущая, как затылок и спину холодит и по коже ползут мурашки, он спустился на тропинку и как можно более независимым шагом направился к дому. Забарабанил по железным воротам. Забрехали собаки во дворе, завидев чужого.
   — Кого шайтан принес? — послышался знакомый недовольный голос.
   Металлическая калитка открылась.
   — Джамбулатов?! — воскликнул человек, открывший ворота, пялясь на гостя, как на инопланетянина, залетевшего случаем в поселок племсовхоза.
   — А ты не видишь?
   — Вижу Но не верю. Говорят, тебя федералы взяли.
   — Говорят.
   — Врут?
   — Ты, может, в дом пригласишь? — спросил Джамбулатов, глядя на хозяина исподлобья, недружелюбно.
   — Заходи, гость… непрошеный. Только автомат на предохранитель поставь.
   — Что-то плохо ты гостей встречаешь, Мусса.
   — Времена такие. Хороший гость редко забредет. Они прошли в дом. Мусса Таларов махнул рукой, и молчаливая чеченка лет пятнадцати быстро устремилась на кухню.
   — Что, отпустили тебя русские? — спросил Таларов.
   — Сам себя отпустил, — произнес Джамбулатов, усаживаясь за стол.
   — Каким образом?
   — Вот, — Джамбулатов сжал автомат. — Забрал у русского пса.
   — Ты поступил правильно.
   — Только теперь на меня объявлена охота. И каждый пес будет рад накинуться на меня.
   — Не только они… Я слышал, ты не в ладах с Мовсаровыми.
   — Не в ладах, — усмехнулся Джамбулатов.
   — Они искали тебя.
   — Я сам нашел их.
   — Ты опять пролил кровь.
   — Черную кровь…
   — Ладно. Мне ваши дела не интересны. Меня они не трогают. Я в стороне. — Таларов отхлебнул чая из чашки, которую перед ним поставила чеченка. — Что ты хочешь от меня, гость?
   — Мне деваться некуда.
   — Это не лучшее место. Вчера сюда русские приезжали. Зачистку делать хотели.
   — Что их сюда принесло?
   — Искали кого-то, — хитро прищурился хозяин дома.
   — И кого же они искали?
   — Честных людей. Кого они всегда ищут.
   — Не бойся. Я не собираюсь у тебя задерживаться… Сведи меня с Синякиным.
   Хозяин недоуменно и с укоризной посмотрел на Джамбулатова и осведомился:
   — Тебе не кажется, что ты ошибся адресом?
   — Не кажется… Сведи. Я знаю, что ты можешь это сделать.
   — Могу — не могу. Каждый пусть думает, как думает… Скажи только мне, любопытному, зачем тебе нужен Абу?
   Приняв ваххабизм, Синякин отрекся от старого имени и стал называться на арабский манер — выбрал имя Абу, которое носил один из великих арабских полководцев.
   — Один не выживу. С ним — выживу — Развей мое недоумение — зачем ты нужен Абу?
   — Я умею воевать.
   — Многие умеют воевать.
   — Я умею хорошо воевать.
   — Пусть ты стоишь трех воинов, но он найдет себе этих трех воинов и не будет испытывать сомнений в их верности. Он уверен в них, они уверены в нем. Ты же.
   — Мент в прошлом, да?
   — Все мы кто-то в прошлом… Ты — это ты, Джамбулатов.
   — Я не только умею воевать. Я знаю, чем воевать.
   — Что это значит?
   — А то, что я знаю, где убиенный русскими Дауд Машаев хранил оружие…
   — Откуда это тебе известно? — буравил его внимательными недобрыми глазами хозяин дома.
   — Ты забыл, кто я. И сколько у меня друзей.
   — Стукачей. Называй вещи своими именами.
   — Я уже не мент. У меня нет стукачей…
   — Эх, Джамбулатов. — Таларов продолжал буравить глазами своего гостя, будто желая просверлить его насквозь и посмотреть, что там внутри, в чужой душе, которая, как известно, потемки. — Знать бы, что ты хочешь…
   — А ты не видишь?
   — Не вижу.
   — Меня прижали. Мусса. Сильно прижали. И я хочу жить… Я вдруг захотел жить… С годами становишься мудрее. И больше ценишь жизнь.
   — И учишься бояться… Может, ты и прав. Тем временем стол был накрыт, и они в молчании позавтракали.
   — Тебе постелить постель? — спросил Таларов.
   — Нет, — покачал головой Джамбулатов. — Я не буду у тебя жить.
   — Почему?
   — Береженого бог бережет… Скажи Синякину… Абу, что я жду его ответа завтра. Я приду к тебе.
   — Завтра рано будет.
   — Завтра, Мусса. Вечером завтра я у тебя. — Джамбулатов поднялся.
   Когда он вышел из помещения, Таларов еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь, катая по столу хлебный мякиш…
 

Глава 18
ЧЕЧЕНСКИЙ УЗНИК

 
   Вода была отвратительная на вкус, с привкусом железа. Ее приносили в мятом котелке мрачные тюремщики. На вопросы они отвечать отказывались.
   Бетонная камера, пять на пять метров и метра четыре в высоту, сверху закрывалась тяжелым люком со ржавым засовом, запиравшимся на амбарный замок. Бежать отсюда было невозможно, тюрьма была сооружена рядом с приземистым грязно-серым домом, затерянным где-то в степи.
   Майкла привезли сюда ночью, и он не смог осмотреться, но понял, что это «ранчо», где живут пастухи и пасут своих овец.
   Надежда, что сюда заглянут русские войска, была маленькая, Обычно деятельность федералов сосредоточивалась на транспортных магистралях, еще они работали по местам скопления боевиков. Это же была просто никому не интересная дыра. Идеальное место, чтобы хранить пленников. И здесь можно просидеть не один год.
   Три раза в день со скрипом отодвигался засов, и охранник, один из тех, кто его захватил на дороге, опускал на веревке корзину. В ней был армейский котелок с водой, кастрюля с мясом, хлебом и зеленью. Кормили сносно. Проблемы с отправлением естественных надобностей решались, как и положено в обычной камере, с помощью алюминиевого бачка.
   Однажды люк отодвинулся, и в него заглянуло детское личико, принадлежавшее девчонке лет десяти. Ее привел, как в зоопарк, поглазеть на слона, тот самый молоденький, с жиденькой бороденкой и дегенеративным лицом бандит. Он хохотал, тыкая в направлении Майкла рукой, и что-то приговаривал по-чеченски. Девчонка смотрела на американца с любопытством.
   «Они еще за деньги меня будут показывать своим дикарям», — с мрачным отчаянием думал Майкл.
   Первые сутки он вообще отказывался верить, что все это происходит наяву. На него напало полное отупение. Когда оно отступило, его место заполнило отчаяние. На второй день пребывания в зиндане он нашел в себе силы орать, что-то требовать. Орал и требовал он недолго — минут эдак пять, пока засов не отодвинулся и в проем не сунулась дегенеративная морда того самого чеченца.
   — Гранат брошу.
   Он продемонстрировал ребристую черную гранату, и Майкл тут же заткнулся. Чеченец удовлетворенно заржал и скрылся из виду.
   И тогда Майкл заплакал.
   На третий день он начал сомневаться в том, что он гражданин США, высокооплачиваемый специалист международной организации, что у него просторный дом в Калифорнии и что он раздавал интервью, здоровался за руку с президентами и чиновниками самого высокого ранга различных стран. Здесь он был никем, его образование, диплом, умение пользоваться скальпелем хирурга и кредитной карточкой не стоит ничего. И его гражданство самой могущественной державы мира совершенно не смущало дикарей. Наоборот, для них будет предметом гордости отрезать голову представителю самой могущественной державы и продемонстрировать, что они, дикари, сильнее. В этом мире Майкл даже не имел права на имя. Его называли просто Амеркан.
   Это было — то ли имя, то ли прозвище, то ли обозначение принадлежности к загадочной для горцев заокеанской сказочной цивилизации. Его презирали с превосходством людоеда перед попавшим в лапы профессором-этнографом.
   Майкл отбил все кулаки, в отчаянье, не чувствуя боли, молотя руками по стене. Потом опять пришел в состояние отупения. Потом начал в очередной раз задумываться о своей прошлой жизни, которая чем дальше, тем больше казалась ему совершенно нереальной. Он будто вспоминал какой-то не очень интересный фильм.
   Время от времени в его мозгу возникали планы побега — но для того чтобы сбежать, нужно быть «крепким орешком» или «терминатором». А что он против своих тюремщиков? Эти люди учились выживать с детства в степях и горах, они привыкли к оружию и стрельбе, так же как он к зубной щетке и электробритве. Они ближе к пещере и всегда готовы тюкнуть ближнего каменным топором по голове. И их совершенно не волновало, что за Майклом стоят США с тремя тысячами ядерных боеголовок, авианосцами и непобедимыми «зелеными беретами».
   — Брошу, да? — Тот самый мерзкий бородатый горец опять открывал люк и демонстрировал гранату. Ему нравилось выражение испуга на лице «Амеркана».
   Майкл ежился и понимал в очередной раз, что он полностью в руках этого урода с дегенеративным лицом.
   Когда тот сунулся в третий раз, американец вдруг понял, что горец, несмотря на свою откровенную дикость, вряд ли решится бросить, потому что заложник слишком дорог. Поэтому Майкл выпрямился, ошпарил злобным взором мучителя и витиевато выругался. Хоть он бранился на английском, чеченец понял, что его грязно обругали, сверкнул очами, взвесил гранату. Выкрикнул:
   — Й-эх!!!
   И швырнул ее.
   Майкл зажмурился, приготовившись умереть. А потом понял, что чеченец просто имитировал бросок.
   — Боишься, да? — по-русски крикнул чеченец. — Блядь, да. Амеркан. Здесь не Америка! Хо!
   Майкл в очередной раз убедился, что к европейцам и американцам местные жители испытывают далеко не сыновние чувства и далеко не всегда преисполнены благодарности и признательности. Это относится не только к дикарям, но и к птицам полетом повыше. Майкл перед поездкой читал много материалов. И отлично помнил речь президента Ичкерии Аслана Масхадова на заседании Совета Министров Чечни. Она была произнесена в девяносто восьмом, перед началом боевых действий:
   "Самое грубое нарушение нашей Конституции, когда в государстве существуют две идеологии — традиционная мусульманская и ваххабизм. Внедрение ваххабизма — это нарушение основ государственного строя. Они хотят бросить в пекло свой народ.
   Мы должны смотреть в корень, что за этим стоит. Сегодня это американская политика через Саудовскую Аравию. Россия уходит, теряет позиции на Кавказе. На Кавказ заглядывается Америка. А как? Через Чечню. Поддаваться этой политике ущербно для чеченцев. Слишком увлекаться Америкой или Западом — ущерб для нашего народа, поскольку они опаснее России".
   Майкла злила эта дикарская глупая гордость. Они до сих пор думают, что могут жить сами по себе и быть свободными от всего мира. Это их горькое заблуждение. Кавказ — слишком серьезный регион, чтобы оставить его в покое. Это не Острова Зеленого Мыса. Здесь разыгрывается большая игра. Здесь нефть и точки мощнейшего геополитического напряжения.
   Однажды широкоплечий охранник с рябым лицом спустил в корзине магнитолу с треснувшим корпусом. И Майкл почувствовал прилив признательности к своим мучителям. Эта забота неожиданно тронула его.
   — Слушай на здоровье, Амеркан, — сказал рябой.
   Майклу выделили пару одеял. Одним он накрыл дощатый топчан, а другим прикрывался по ночам. Снаружи днем было жарко, по ночам становилось порой прохладно, но в бетонном мешке температура круглосуточно была терпимая. Основное время Майкл проводил, съежившись на топчане, и, поймав по радио какую-нибудь программу, тупо ее слушал.
   Самое страшное, что он привыкал к такой жизни. И она даже начинала его устраивать. Главное, в ней не было перемен. Все мысли о будущем он научился отводить от себя и отодвигать куда-то на задний план сознания.
   Так прошло четыре дня.
   — Меркан, вылазь, — крикнул рябой охранник, открывая люк и просовывая деревянную лестницу.
   — Куда? — непонимающе спросил Майкл.
   — Вылазь, вылазь, — заголосил рябой так, как подгоняют стадо.
   Руки скользили по перекладинам лестницы и дрожали, колени едва держали, но Майкл все же выбрался наружу, больно стукнувшись лбом о край люка. Покачиваясь, он распрямился и вдохнул широкой грудью свежий воздух.
   Над подвалом, где сидел Майкл, был навес, под которым лежали какие-то железяки, дырявые покрышки от грузовика и сельхозинвентарь. В стороне стоял длинный дощатый стол и лавки. Справа была обширная огороженная территория, на которой держали скот, но сейчас он был на выпасе. Вокруг простиралась, насколько хватало глаз, степь, вдали маячили холмы и горы. Около уродливого длинного дома стояли ржавый разбитый грузовик и старая «Нива». На пятиметровой вышке, грубо и неэстетично сколоченной из досок и картонок, сидел под навесом часовой, держа между ног ручной пулемет.
   Майкла внимательно разглядывал высокий, мрачный, с мясистым толстым лицом, лет тридцати пяти бородач, прокаленный здешним немилосердным солнцем и почему-то белобрысый. В его маленьких колючих глазах читалась насмешка.
   — Янки, — хмыкнул белобрысый удовлетворенно, будто вовсе и не американца ожидал увидеть.
   И Майкл почувствовал, что этот белобрысый черт — самый старший в банде. Двое охранников — рябой и дегенерат — стояли поодаль.
   — И за такую овцу можно получить хороший бакшиш, — насмешливо воскликнул белобрысый.
   — Мои платить выкуп, — заволновался Майкл.
   — Выкуп? Ты что, американец… Я не торгую людьми… У Майкла упало сердце.
   — Ты мне нужен для другого.
   Майкл, хоть с трудом, но научился понимать русский язык. И отлично понял, что нужен белобрысому не для выкупа. Но тогда для чего? И тут он вспомнил, что повстанцы используют людей для разборки на внутренние органы. Он похолодел.