Рясной Илья. Ночь длинных ножей

   — Не жалко?
   — Здесь людей нет. Здесь враги… Сидела тут парочка — воспитатели детского дома-интерната в Грозном, оба наркоманы. Так они в этом детдоме организовали производство порнографических детских фильмов, да еще детей за деньги поставляли насильникам. Русских детей… Как думаешь, какой прием их здесь ждал?
   — Теплый.
   — Очень теплый… Пускай юристы до посинения спорят, хватит или нет доказательств вины этой парочки… Мы с первых дней порешили, чтобы здесь пленным чеченам было ничуть не лучше, чем русским пленным у них. И ни один Совет Европы тут ничего не сделает. Ибо в этом есть изначальное восстановление справедливости.
   — Как тут Гадаев у вас сидел?
   — Месяц всего пробыл… Но надолго его запомнит.
   — Не каялся еще?
   — Каялся?.. Нет. Он же не заблудшая овца. И не алчный бандит…
   — Да знаю я, кто он…
   Волка привели минут через десять… Он был похож на колхозника, каковым и являлся на самом деле. Раньше трудился бригадиром в крупном совхозе, притом был не на плохом счету, потому что вкалывать до седьмого пота умел всегда. И почему он один из первых пришел в ваххабизм? Зачем ему это было надо? Чужая душа — потемки.
   — Узнаешь? — спросил Алейников. Ваххабит пожал широкими, но худыми плечами, на которых серая куртка висела, как на вешалке в магазине.
   — Следственно-арестованный, тебя не учили отвечать? — с угрозой произнес «кум».
   — Не узнаю, гражданин начальник.
   Но Алейников знал, что он врет. Это было заметно. По мелькнувшей в глазах искорке. Волк наверняка запомнил тот момент, когда охотник стоял напротив него в десятке метров и готовился срубить его очередью из автомата. Такие минуты не забываются.
   — Знаешь, зачем я здесь? — Алейников встал, подошел к Гадаеву, встал рядом с ним Он был выше ваххабита на полголовы и тяжелее килограммов на тридцать и при желании мог бы за пару секунд голыми руками уничтожить его.
   — Не знаю.
   — Интересно, Волк, если тебя выпустить, сколько ты еще жизней возьмешь? — спросил «кум».
   — Не знаю, о чем говорите, гражданин начальник. Я ничьих жизней не брал.
   — Ты врешь. Волк, — произнес Алейников.
   — Не знаю, почему обвиняют…
   — Оговаривают все его, — кивнул «кум». — Многие так поют…
   Алейников взял двумя пальцами пленного ваххабита за подбородок и прошипел:
   — В глаза гляди, сука…
   Гадаев сначала отвел глаза, но когда пальцы ему сжали подбородок так, что хлынули слезы, уставился на Алейникова.
   Начальник криминалки удовлетворенно кивнул. Он отлично помнил дикий, пробирающий до печенок крик, с которым этот человек выскочил из укрытия в Чабанмахи, с пулеметом наперевес, и, будто заговоренный, которого не берут пули, поволок раненого боевика в укрытие. В глубине мутных глаз ваххабита скрывалась целеустремленность и злоба, но к этому сейчас прибавился страх, как у собаки, привыкшей, что ее пинают, и ждущей новых пинков — Я забираю тебя с собой, — Алейников отпустил подбородок Гадаева и легонько толкнул ваххабита, так, что тот отлетел к стене.
   — Зачем? — с некоторым оттенком беспокойства спросил ваххабит.
   — Поглядим, что с тобой делать, — с многообещающей змеиной улыбкой произнес Алейников.
   — Права не имеешь, — забеспокоился еще сильнее Гадаев, оглядываясь на начальника оперчасти.
   — Все бумаги в порядке, — успокоил его тот. — Бери гниду, пользуйся…
   Процедура Гадаеву была знакома отлично, и он автоматически делал то, что от него требовали. Завел руки за спину. На запястьях щелкнули серебристые тяжелые наручники.
   Он молчал, угрюмо глядя в землю, когда его вели к машине, сажали в «уазик». Уже за воротами, когда кавалькада неслась по дороге, он поднял глаза, огляделся. За окном пробегали поля и лесополоса. Он судорожно вздохнул.
   Алейников обернулся и задумчиво посмотрел на Гадаева, кинул водителю резко:
   — Направо. А теперь стоп! Машина затормозила.
   Гадаев заерзал на сиденье, сдавленный закованными в бронежилеты омоновцами.
   — Пошли погуляем, — сказал Алейников. Гадаева вытолкнули из машины.
   — А вот теперь поговорим… На колени… Гадаев мотнул головой, но Алейников ударил ему кулаком в солнечное сплетение, сбив дыхание, отработанным движением провел подсечку. Вытащил «стечкина», передернул затвор.
   — Давно мечтал, как пристрелю тебя, суку, — его палец дрожал на спусковом крючке.
   Омоновцы из остановившейся машины оглядывались, контролируя окружающую обстановку, и одновременно с интересом наблюдали за происходящим.
   — Аллах тебя накажет, — с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, прохрипел ваххабит. Алейников ударил его по уху ладонью:
   — Ты позор Аллаха… Тебе гореть в аду, Гадаев! Волк не ответил…
   — Даю тебе три минуты… И потом ты мне рассказываешь то, что не рассказал следователю.
   — Я все рассказал следователю, — выдавил Гадаев и получил удар рукояткой по спине.
   — Схроны. Состав групп… Все скажешь…
   — Я ничего не знаю…
   Алейников выстрелил. Гадаев втянул голову в плечи. Потом поднял глаза и посмотрел на мучителя.
   — Ну что, сдохнешь или будешь говорить? — Алейников пнул его ногой.
   — На все воля Аллаха.
   — В машину…
   Что ж, попытка не пытка… Ваххабит вполне готов был сейчас умереть. Он уже принял для себя смерть как неизбежность… Фанатик, его можно резать на куски, но он не скажет ничего… Хотя есть отработанные десятилетиями способы ломать и таких вот несгибаемых людей, и если бы захотели те, у кого должна голова за это болеть, так за месяц-два его бы сломали.
   Когда машина понеслась дальше, Алейников спросил:
   — Скажи, для чего ты все это делаешь? Ты действительно считаешь, что все, что ты творил с людьми, угодно Аллаху?
   — Аллах все видит, — произнес негромко ваххабит. — И каждому воздаст по заслугам…
   — Почему ты думаешь, что ты веришь правильно, а тот мулла, которому перерезали горло твои бойцы в Дагестане, не правильно?
   — Я знаю. — Волк помолчал. Потом спросил:
   — На кого меня меняют?
   — С чего ты взял, что тебя меняют?
   — Вижу…
   — На американца…
   — А кто?
   — Синякин… Зачем ты ему нужен, Гадаев? Тот пожал плечами:
   — Значит, нужен.
 

Глава 33
ЧУЖОЙ В ЧУЖОЙ СТРАНЕ

 
   Сон не шел. Вязкое, душное, темное полузабытье — в нем Джамбулатов провел всю ночь. Тяжесть давила на грудь, и весомо колотилось в груди сердце. И томили дурные мысли.
   За маленьким окошком занималась ранняя заря. Джамбулатов встал, подошел к цинковому ведру, зачерпнул ладонью воду, ополоснул лицо. Прохлада отогнала сон, но легче от этого не стало.
   Настроение было скверное. Наваливалось ощущение какой-то безысходности. Все надоело. Надоело биться за место под солнцем и идти по канату над пропастью. Но развязка близилась. Вчера с кошары отослали женщину и девчонку, которые прислуживали здесь, так что теперь хозяйство вели сами боевики, испытывая при этом тяжкие муки, — выполнять женскую работу считалось позором, и только суровые условия войны могли служить тут каким-то оправданием. Кроме того, на кошаре появилось еще несколько боевиков из отряда Синякина, которых Джамбулатов раньше не видел. Половина из них была мальчишками лет восемнадцати-двадцати с тем же мутным, не совсем здоровым взглядом, как и у Ибрагимки.
   Он вышел из дома. Ибрагимка и рябой бандит разложили костер, смотря зачарованно на огонь. Ибрагимка обернулся и злобно зыркнул на Джамбулатова, сжав выразительно автомат.
   — Куда идешь? — крикнул он.
   — Не бойся. Не убегу, — хмыкнул Джамбулатов. Ибрагимка поежился, сжав крепче автомат, и затянулся самокруткой, после чего протянул ее рябому. Скорее всего, это была та самая анаша, которую привез Синякин.
   Сзади послышался скрип открываемой двери, а затем голос:
   — Чего, не спится?
   Джамбулатов обернулся и увидел Синякина.
   — Не спится.
   — Нервничаешь.
   — Не слишком.
   — Ты нервничаешь, мент… Ты знаешь, что зажился на этом свете.
   — Это только Аллах знает, кто зажился, а кому еще долго жить.
   — Такие, как мы, не рассчитаны на долгую жизнь…Как метеоры — вспыхиваем и гаснем… Только перед этим умудряемся пробить немало толстых черепов.
   — Слишком мрачно, — усмехнулся бывший милиционер.
   — Жизнь такая… Берем барьер за барьером. Стремимся куда-то… А потом выясняется, что время вышло. И ты уже догораешь… Я не хочу догореть, как метеор, мент… Надо уметь повернуть судьбу. Мало кто умеет, — Синякин задумчиво посмотрел куда-то вдаль на занимающийся рассвет. — А надо ли ее поворачивать?
   — Можно попробовать, — кивнул Джамбулатов, но Синякин не обратил внимания на его сарказм.
   Рябой бандит, опасливо оглядываясь на своего командира, передал самокрутку с анашой своему напарнику, встал, поправил автомат на плече и отправился обходить окрестности. Ибрагим все ежился у костра, докуривая самокрутку и не обращая внимания ни на что.
   — Не боишься, что твои караульные за дымом анаши врага не увидят? — хмыкнул Джамбулатов.
   — А, — беззаботно махнул рукой Синякин. — У них все мозги анашой пропитаны… Плевать. Немного осталось. Скоро меняем американца.
   — На кого?
   — На Волка.
   — Гадаева? — удивился Джамбулатов.
   — На него.
   — Зачем он тебе нужен?
   — Деньги, мент. Деньги… И возможность соскочить с поезда, летящего к обрыву. И ты поможешь мне.
   — Кто пойдет менять?
   — Ты пойдешь.
   — Почему я?
   — Потому что все должны знать — ты теперь мой друг.
   — Чтобы обратного пути не было?
   — Да.
   — А ты не боишься, что мои кровники предъявят претензии к тебе?
   — А я их, ишаков, раком поставлю! — Лицо Синякина скривилось. Он вытащил «лимонку», с которой не расставался, подбросил ее в руке, и стало понятно, с кого несовершеннолетний эмир Ибрагимка собезьянничал этот жест и пристрастие к смертельной железяке. Русский ваххабит подергал за чеку.
   — А знаешь, как иногда хочется покончить со всем. Бежим, стремимся, а впереди только она — смерть… Стоят наши силы этого?
   — Жизнь стоит многого.
   — Многого, — яростно посмотрел Синякин на Джамбулатова. И вдруг резко выдернул чеку. — Ничего она не стоит.
   Джамбулатов напряженно смотрел, как разжимаются пальцы, прикидывая про себя, куда кинуться, когда граната упадет на землю.
   — Смотри, как просто подводится черта. Мне стоит лишь разжать руку…
   Синякин сделал вид, что подбрасывает гранату.
   — Или бросить ее туда? — он покосился на зиндан, где хранили американца. — И никаких проблем. Тишина. Никуда не рваться. Никуда не бежать…
   Рука начала разжиматься. Сейчас щелкнет взрыватель, и у Джамбулатова тогда четыре секунды, чтобы укрыться от осколков…
   Пальцы еще разжались…
   — Ха-ха-ха, — мертвенно рассмеялся Синякин. Джамбулатов напрягся.
   Пальцы русского ваххабита сжали гранату. Кольцо встало на место.
   — Не дождешься… Я буду грызть всех, пока хоть один зуб останется. — Веко у Синякина задергалось, и лицо приобрело зловещее выражение.
   Джамбулатов молчал.
   — Спи, — сказал Синякин. — Завтра тяжелый день.
   — Попытаюсь.
   «А все-таки он не наш, — подумал Джамбулатов, глядя куда-то поверх полосы деревьев. — Его беда, что он всю жизнь кому-то что-то доказывает. Все это поза. Театр. Он пытается убедить всех, включая себя, что верен чистому исламу. Он нуждается в том, чтобы ему верили. Нам же не нужно ни себя, ни других ни в чем убеждать. Мы живем единственно возможным образом, потому что здесь наша земля. И коварство, и жестокость, широкие порывы души и благородство — все это наше, впитанное с молоком матери. А он — чужой. И везде — в Турции, в Америке, везде он будет чужим. Такова его судьба — быть чужим. И, нацепляя маски и доказывая недоказуемое, рано или поздно он свернет себе шею. Хоть здесь, хоть там. Он принял не ту сторону. Нельзя продавать свой народ и свою землю».
   Послышался дикий хохот, становившийся все громче. Это накурившийся анаши Ибрагим, глядя на кончики своих пальцев, заливался смехом.
   Синякин подошел к нему, вырвал из рук автомат, поднял за шиворот и наградил хлесткой пощечиной. Голова Ибрагимки мотнулась, но смех не затихал. Послышался еще один звук пощечины. Синякин оттолкнул молодого ваххабита, и тот упал, продолжая смеяться.
   — Урод, — поморщился Синякин, вытирая ладонь о брюки.
 

Глава 34
ОБМЕН

 
   Все шло как по маслу. Переговоры прошли успешно. Вроде бы были даны весомые гарантии. Чеченцы подъехали к месту обмена на фургончике-"уазике" с небрежно закрашенным зеленой краской крестом — бывшая «таблетка», доставшаяся им в качестве трофея после первой чеченской войны.
   На голову обмениваемого был надет холщовый колпак, через который он дышал с трудом. Человека толкнули в спину, и он, пробежав несколько шагов, рухнул на колени. Бородатый, в широких шароварах и длинной рубахе чеченец кинул рядом с пленным небольшой мешок, в котором лежало что-то круглое, дернул за руку своего родственника, того самого, кого они выменяли, и они кинулись к машине.
   Алейников наблюдал из укрытия, с позиции, которую выбрал перед обменом. И все происходящее нравилось ему все меньше.
   Он поймал в безбликовый бинокль мешок, который бросил бандит в пыль. И тут все встало на свои места.
   — Огонь на поражение! — крикнул он в рацию снайперам.
   — Повторите приказ. Там гражданские лица, — замешкался снайпер.
   — Огонь!
   — Но…
   — Ты, мудак! Огонь на поражение!
   Захлопали выстрелы. Бородач, не успевший добежать до машины, рухнул на землю. Обмененный чеченец заскочил в уже тронувшийся с места «уазик». Потом ударили автоматы — били с той, вражеской стороны. Потом грубо и тяжело включился собровский пулемет, и автоматы заглохли — пулеметчику, кажется, повезло, и он накрыл с первой очереди огневую точку.
   «Уазик» проехал всего несколько метров, и было видно, как отлетают куски краски, когда в них впиваются пулеметные пули. Вскоре все было кончено.
   Алейников, в окружении щерившихся автоматами, ждущих, когда снова заговорят замолчавшие горы, и привычно выбиравших самые выгодные позиции бойцов, подскочил к так и стоящему на коленях человеку, сорвал с головы колпак.
   На него смотрели подслеповатые, щурившиеся от яркого солнечного света, от которого отвыкли давным-давно, глаза какого-то никчемного бомжа.
   — Суки! — чуть не плача завопил Магомед и, схватив оставленный бандитом мешок, развязал его. Из него выпало и покатилось по пыли что-то влажное, тяжелое, круглое. Предмет замер — это страшно скалилась голова заложника, ради обмена которого и была затеяна операция.
   — Ты теперь мой брат, — потом говорил Магомед, начальник Хасавюртовского отдела милиции. — Ты убил этих нелюдей!
   Тогда был перерыв между двумя войнами и строилась новая Чечня, вовсю функционировала масхадовская комиссия по античеченской деятельности, которая собирала информацию на солдат и офицеров, воевавших против гордого горного народа, и обсуждались планы по их ликвидации, бандиты считали, что весь мир у них в кармане и русские всегда будут подставлять шею для ударов… Тем более что по приказу сверху милиции и войскам категорически запрещались активные действия. И Алейникову было непросто в тот самый момент, когда картинка происшедшего для него стала ясной и четкой, отдать приказ:
   «Огонь на поражение»…
   Как он тогда почувствовал, что их кинули и вместо похищенного дагестанского милиционера привезли бомжа? Он и сам ответить не мог. После этого он много раз участвовал в обменах. В общей сложности он выменял одиннадцать человек, учась на своих и чужих ошибках. С того времени у него не было ни одного прокола. Он надеялся, что и сейчас все пройдет на высшем уровне.
   Омоновская белая «Нива» тряслась на ухабистой дороге, и через полуприкрытое окно просачивалась проклятая пыль.
   — Волк, а ты уверен, что Синякин просто не хлопнет тебя? — полюбопытствовал Алейников у пленного, сидящего между омоновцем и Мелким братом на заднем сиденье.
   — Зачем ему убивать меня? — пожал плечами Гадаев. — Он не мой кровник.
   — А если кровники ему проплатили.
   — На то воля Аллаха.
   — Волк, ты так говоришь, будто тебя ничего не волнует. Гадаев только пожал плечами, спрятав глаза.
   — Ну, теперь молись своему Аллаху, — сказал Алейников, когда «Нива» тормознула. Из двух «уазиков» сзади выскочили бойцы, занимая огневые позиции, привычно определяя сектора обстрела и возможные места, где могут быть устроены огневые точки противника.
   — «Астра», ответь три-первому, — взяв носимую, похожую на черный маленький мобильный телефон радиостанцию «Кенвуд», произнес Алейников.
   — «Астра» на связи.
   — Мы на месте.
   — Клиенты?
   — Пока нет…
   Алейников напряженно оглядывался. Вокруг была степь, через которую тянулась проселочная дорога. Вблизи ни одного населенного пункта. Шоссе осталось в пяти километрах за спиной. Он увидел, как вдалеке мелькнула мальчишеская фигура и исчезла. Такое же внимание к процессии он ощущал и по дороге. Сейчас служба радиоразведки ловит все переговоры, пытаясь выявить активность противника.
   — Пять минут еще, — сказал Алейников, посмотрев на часы. На сердце будто тяжелый камень лежал. Ждать — нелегкая работа…
   Представители «той стороны» прибыли на раздолбанной «Ниве» и синих «Жигулях» первой модели, которым на вид было лет тридцать и которые вообще непонятно как крутили колесами — обычный, ничем не выделяющийся на фоне остального хлама на колесах, транспорт Чечни.
   Из бандитской «Нивы» грузно выбрался высокий, атлетического сложения человек. Он положил автомат Калашникова с подствольником на капот и неторопливо двинулся вперед.
   Алейников в знак доброй воли тоже положил свой автомат и пошел навстречу этому человеку. Он узнал его. Эту толстую морду с маленькими глазками он неоднократно видел на видеозаписях и фотографиях.
   — Ну что, свиделись, Синякин, — сказал Алейников.
   — Оба не рады, что свиделись именно так, — засмеялся Синякин.
   — Точно.
   На самом деле они оба с большим бы удовольствием смотрели друг на друга через прорези прицелов. У Алейникова сладко заныло в груди, когда он представил, что сейчас выхватывает из кобуры свой верный «стечкин» и разряжает магазин в эту глумливую морду с искрящимися веселым безумием свинячьими глазками.
   Они стояли друг напротив друга. Около «Жигулей» застыл бандит с рябой мордой и держал около головы стоящего рядом с ним заложника пистолет. Американец выглядел как человек, которому уже давно все до фонаря, он тупо смотрел на людей в камуфляже, которым его показывали.
   — У тебя хорошая компания, — кивнул Алейников на одного из сопровождавших.
   — Хотелось тебе доставить приятное, — широко улыбнулся Синякин. — Я ментов тоже уважаю. Видишь, в помощниках держу.
   — Ну-ну, Аллах тебе в помощь, — усмехнулся Алейников, глядя на Джамбулатова, застывшего около бандитской «Нивы», как изваяние, с ручным пулеметом Калашникова.
   — Слышь, а ты не боишься, что мы вас тут в степи и положим? — спросил Синякин.
   — Надо еще положить.
   — Пермский ОМОН положили. А тоже крутые были.
   — Горец — хозяин слова — сам дал, сам взял?
   — Правильно.
   — Не совсем… У твоих абреков есть родственники… У тебя, может, тоже остались. Знаешь, не всегда убийц находят…
   — Нехорошо шутишь.
   — Учусь.
   — Оба пошутили… Бери барана, — русский ваххабит подал знак, и рябой толкнул американца в спину, продолжая целиться в него из пистолета. На непослушных ногах заложник двинулся, покачиваясь, вперед.
   Волк тоже, распрямив плечи и уже не горбясь, как недавно, пошел вперед.
   — Зачем тебе Гадаев? — спросил Алейников.
   — В хозяйстве всяка тварь пригодится, — у Синякина было веселое настроение.
   — До встречи, — кивнул Алейников. — Она обязательно будет.
   — И я тебе тогда не позавидую…
   — А это как карта ляжет.
   — Карты — не мусульманская игра. — Веко у Синякина задергалось, и он резко втянул носом воздух.
   — Мусульманин, — усмехнулся Алейников. Когда они рассаживались по машинам и машины трогались вперед, набирая скорость, Алейников все ждал какого-то подвоха. Уходили они другим маршрутом. Все было просчитано так, чтобы минимизировать шансы угодить на обратном пути в засаду Через пару километров они вырулили из камышей, окаймлявших небольшое озерцо, и впереди замаячил тонущий в траве обшарпанный тентовый «Урал». Такие машины бандиты научились превращать в настоящие бронетранспортеры, оковывая откидные борта сталью.
   — Ух, блин! — воскликнул Мелкий брат, щелкнув предохранителем автомата.
   Мир будто качнулся. Алейников напрягся в предчувствии грохота выстрелов. Идущий впереди «уазик» огневого прикрытия подался в сторону, прикрывая своим металлическим телом идущую сзади «Ниву».
   «Урал» начал притормаживать.
   — Попали! — выдохнул водитель. Но «Урал» прибавил скорости, рванул в сторону и вломился в заросли.
   — Спугнули кого-то, — сказал Мелкий брат. — Наверное, посторонних.
   — Может быть, — кивнул Алейников.
   Спокойно он вздохнул только на базе — в расположении полка внутренних войск, прикрывавшего станицу с узловой железнодорожной станцией. Шлагбаум закрылся за въехавшей на территорию кавалькадой машин, и тогда стало окончательно ясно, что обмен прошел успешно.
   На вертолетной площадке рядом с двумя огороженными забором с колючей проволокой зданиями, принадлежавшими некогда сельскому ПТУ, уже ждал вертолет — пузатый, с закрашенными пятнами залатанных пробоин, винтокрылый трудяга войны «Ми-8». На территории полка царила суета, толкались офицеры и многозвездные генералы, тут же рыскала телегруппа российской телекомпании, собиравшаяся снимать счастливое освобождение заложника.
   — Как прошло все? — спросил вышедшего из «Нивы» Алейникова генерал ФСБ, надзирающий от Москвы за вызволение американца.
   — Как видите, — кивнул Алейников на тяжело вылезшего из салона машины американца. — Куда теперь его?
   — В Ханкалу.
   — Забирайте своего америкоса, — Алейников подтолкнул в спину американца, так что тот чуть не упал в объятия генерала.
   Американец озирался очумело. Из немигающих глаз текли и текли слезы. Он наконец поверил, что чудо свершилось.
   Мелкий брат крутился с офицерами-вэвэшниками, вспоминая свою службу во внутренних войсках, стреляя сигареты и похохатывая, впрочем, достаточно нервно. Он невольно стал одним из гвоздей программы, привлекал всеобщее внимание и был этой ролью доволен.
   — Пошли, — Алейников вытащил его из дружеского круга. — Мы еще не закончили.
   Для собравшихся здесь людей спецоперация была завершена. Но Алейников, в отличие от них, знал намного больше, в том числе и то, что все только начинается.
 

Глава 35
ТАЙНИК

 
   — Тебя не интересует, зачем тебя вызволили? — с интересом посмотрел Синякин на Гадаева, трясущегося на заднем сиденье качающейся на колдобинах «Нивы»
   — Сам скажешь, — тот только пожал плечами, и на его лице застыло блаженное выражение человека, избавившегося от всех забот.
   — А не боишься?
   — Тебя? Нет.
   — Почему?
   — Я тебе нужен. Не знаю, для чего. Но не для того, чтобы убить — Нужен, — кивнул Синякин. — Как сиделось, Волк?
   — Плохо.
   — Чего так?
   — Русские псы кусаются. Кусаются больно…
   — Но мы тоже с зубами.
   — Мы не псы. Мы волки. Волк сразу вцепляется зубами в шею. Пока жив, резал и резать буду.
   Он прикрыл глаза, жадно расширив ноздри и втянув воздух, будто чуя запах добычи — Кто ж мешает, — пожал плечами Синякин. — Дело святое…
   — Куда едем? — наконец счел нужным поинтересоваться вызволенный из плена.
   — В нужное место. Тебя ждут встречи. Волк.
   — Я рад любой встрече.
   — Даже с собственной смертью?
   — Даже с ней. Всему свой час, — недобрые нотки прозвучали в голосе Волка.
   Через двадцать минут «Нива» затормозила. Синякину, Гадаеву и еще трем боевикам по первоначальному замыслу предстояло пересесть на «КамАЗ» и на нем следовать в логово.
   Синякин, забравшись в кабину «КамАЗа», вытащил рацию, из тех, которые добыли в схроне, указанном Джамбулатовым, и сообщил:
   — Все в порядке. Возвращаемся.
   «КамАЗ» резко рванул с места. Гадаев, сидящий в кузове рядом с двумя боевиками, чувствовал себя не очень комфортно — грузовик все время ухал куда-то вниз и взлетал на пригорках, нащупывая колесом каждую вмятину в земле и с готовностью откликаясь на нее тряской и ударами своих сидений по седалищам пассажиров. Да и водитель, кажется, считал вполне искренне, что везет дрова.
   Машина углубилась в зеленку. Ветви со скрипом царапали тент и кабину, но «КамАЗ» упорно полз вперед по подобию дороги, на которой были давние вмятины от шин.
   Лес закончился, и машина выехала на открытое пространство. Здесь были холмы, степь. За холмом открылась кошара, и Гадаев понял, что они приближаются к месту назначения.
   Наконец, машины устало замерли, заглушив двигатели. Синякин соскочил вниз с подножки. Потянулся с хрустом в костях, взял с сиденья автомат и направился к дому.