Страница:
Бред! Зачем воровать гражданина Америки на внутренние органы, когда здесь своих, местных, немерено, или пленных русских солдат! Нет, так можно додуматься до чего у годно…
— Садись, гусь заморский, — белобрысый показал на лавку рядом со столом, и только сейчас Майкл заметил, что на столе полно еды. Он жадно сглотнул. С утра его не кормили. И, кроме того, надоела однообразная пища.
Белобрысый сел на скамейку. Откупорил бутылку джина и плеснул в фарфоровые, с оббитыми краями кружки. Тут же был прохладный тоник.
— Пей.
Майкл крепко сжал в руках кружку, будто боялся, что ее отберут. Жидкость, действительно напоминающая неплохой джин, обожгла внутренности.
— За Америку, — хмыкнул белобрысый и тоже проглотил джин, заев куском мяса. — Не бойся, янки… Мы тебя не обидим.
— Йес, — кивнул Майкл, на его глаза стали наворачиваться слезы глубокой признательности этому человеку за его доброту. Он почти любил его.
— Все нормально, — хлопнул белобрысый Майкла по плечу. — Давай еще по одной. Ты мой гость…
— Вы не чеченец? — сказал Майкл, глядя на хозяина.
— Я? А кто?
Майкл пожал плечами.
— Нет, я именно чеченец… Просто родители мои — русские… Русские — это не нация, а коровье стадо… Понимаешь, американец…
Майкл, с трудом понимавший, о чем идет речь, чтобы ненароком не разозлить хозяина, с готовностью закивал.
— Я — Абу. И каждая псина знает, что я — чеченец, — бандит гордо ударил себя в грудь. Майкл закивал еще сильнее. Ночевал американец опять в зиндане.
Глава 19
По телевизору показывали бригадного генерала Салмана Радуева, героя походов на Кизляр и Первомайский, захватчика больниц и борца с мирным населением, в том числе и с братьями-мусульманами.
Алейников с ненавистью смотрел на экран. Радуев уже не был похож на того бравого, полного разрушительной энергии террориста, каким был еще пару лет назад. Это был жуткий урод с искалеченным телом, с металлическими вставками в черепе — эдакий киборг, поднятый из гроба искусством западных хирургов. После Первомайского спецназ ГРУ поклялся отомстить ему, и «Нива», на которой ехал Салман, поцеловалась с противотанковым управляемым снарядом. В машине погибли все, кроме самого Радуева. Он был как заговоренный. Весь перекалечен, изранен, но в нем все равно теплилась жизнь, будто тлела частичка адского пламени. Благодаря металлическому черепу он получил прозвище Титаник. Сейчас он пребывал в СИЗО ФСБ в Лефортово и неторопливо знакомился с материалами дела. У него брал интервью журналист российского телевидения, которому предоставили такую возможность.
Майор-чеченец, начальник постоянного угрозыска, усмехнулся:
— Мразь. Я его помню хорошо.
— Хромой с ним общался, — произнес Алейников. — Был в числе его полевых командиров одно время.
— Точно. Хромой, когда с бандитским промыслом у него стало не клеиться, к Радуеву прибился. Общий язык с ним быстро нашел. Но потом откололся. Радуев очень быстро терял у земляков авторитет. Кизлярский поход для него — это звездный час. Пик славы.
— А неглупый, сволочь, — признал Алейников, не отводя глаз от экрана.
— Неглупый, — кивнул майор-чеченец.
Алейников открыл ящик стола и вытащил красную папку, в которую собирал интересующие его материалы. Пролистнул и вытащил старую статью в газете с обращением Радуева.
— Читал? — спросил он у майора-чеченца. — Почитай, что этот стратег хренов удумал.
Это было выступление Радуева двухгодичной давности, в котором тот очень четко, сжато, ясно, без околичностей доводил до земляков, как сподручнее поставить на колени Россию. Действительно, в ясности мышления ему не откажешь.
"Ваша задача — сеять смертельный ужас среди тех, кто продал Аллаха. Среди военных, кто находится на нашей территории, необходимо сеять растерянность и страх. Захватывайте заложников, убивайте. Аллах вас простит, а на крики политиков не обращайте внимания, они не более чем шумовая завеса.
Особая задача у тех, кто осядет в России и соседних дружественных республиках. Ваша задача — внедриться во властные административные и финансовые органы. Ваша задача — дестабилизация обстановки, экономики, финансов…
В своей работе обращайте внимание на казачество — это наши давние и самые страшные враги. Но Аллах милостив — большинство атаманов продажны и алчны, за деньги они продадут не только казаков, но и родную мать. Под крышей казачества создавайте совместные предприятия и затягивайте их в финансовую яму… Необходимо составлять списки офицеров-контрактников, а особенно казаков, принимавших хоть малое участие в войне, — они подлежат уничтожению в первую очередь.
Вам необходимо обливать грязью тех русских, которые настроены патриотично. Их очень легко обвинить в фашизме и национализме. Тех, кто поддерживает панические настроения, необходимо всячески приближать к себе.
Русские, как властные, так и финансовые структуры, коррумпированы, многие находятся на содержании местной мафии. Необходимо занимать лидирующие позиции в мафиозных структурах".
— Вот такой сумасшедший дом, — покачал головой Алейников, когда майор прочитал обращение. — Горстка бандитов готовилась поставить на колени Россию.
— Россия и так уже стояла на коленях. И встала на них сама. Они просто со многими другими приноровились попирать ее ногами и выворачивать карманы. И у них это получалось. Участь слабого — стоять на коленях и ждать пинков.
— Тут ты прав, — кивнул Алейников.
— Знаешь, почему так упорно воюют эти уроды против России? Дело даже не в деньгах. Просто есть надежда, что опять сработают деньги, международное давление, и вы снова уйдете.
— Нет, — покачал головой Алейников. — Не уйдем.
— А ты уверен?
— Уверен.
Алейникову очень хотелось верить, что позор империи уже в прошлом. Что начинается восстановление.
— Увидим, — произнес майор. — Если вы уйдете еще раз, больше союзников у вас не будет. Иногда можно простить одно предательство. Но прощать постоянно…
— Я понимаю.
Дело близилось к вечеру. Алейникова закрутили дела. Позвонили из Гудермеса, начесали холку по поводу пропавшего сотрудника «Милосердия без границ», но порадовать их было нечем ввиду отсутствия информации. А тут еще побег из ИВС. Следов Джамбулатова тоже не обнаруживалось.
Алейников наконец остался в одиночестве и углубился в изучение бумаг, но тут в кабинет зашел зам по кадрам.
— Тебя заждались, Владимирыч! — воскликнул он радостно. — Празднуем.
— Что празднуем?
— Что? Полнолуние. Штабисту нашему земляки три бутылки настоящей, из Москвы, «Кристалловки» привезли… Надо отметить.
— Да идите вы.
— Владимирыч, обидишь.
— Ладно, поехали…
В бывшей приемной начальника райпищеторга уже был накрыт стол. Не слишком шикарный, но жареное мясо и зелень наличествовали. Алейников с удовольствием поел мяса — начштаба умел его готовить. Опрокинул пару стопок водки и, несмотря на уговоры, отправился спать, оставив своих коллег пировать дальше и погрозив пальцем:
— Только чтобы без фокусов.
— Конечно, — заверил начальник штаба, наливая следующий стакан и облизываясь на него, как кот на сметану.
Алейников устало повалился на железную кровать, вытянув ноги. Оставил по привычке включенной носимую рацию.
— Е-е-ежи-и-и-к! — неожиданно донесся вкрадчивый голос из динамика рации. Через минуту он еще более вкрадчиво прошептал:
— Коровушка.
— Кто балуется? Не засоряйте эфир, болваны! — воскликнули раздраженно.
Через минуту кто-то опять прошептал:
— Ежик.
Эта забава шла с первой чеченской войны. Откуда взялась традиция, никто не знает, но прижилась, фразы из мультика «Ежик в тумане» прочно утвердились в эфире. Они звучали каждую ночь. В обязательном порядке. По всей Чечне.
Глаза у Алейникова слипались.
— Коровушка, — услышал он сквозь сон…
Поспать Алейникову долго не пришлось. Он только разоспался, как его растолкал встревоженный начальник штаба.
— Митрофаныча не видел?
— Поищи в другом месте. Я сплю…
— Пропал Митрофаныч. Пропал, — бурчал начальник штаба.
Когда до Алейников дошел смысл сказанного, сон как рукой сняло.
— Ты чего? Как пропал?
— Нет в отделе. Нет здесь… По рации не отвечает. Пьянь такая!
— Говори.
— Мы сначала здесь пили.
— Это я помню.
— Потом в вагончик пошли. Там пили. Потом в другом. Потом он чеченку снял, И куда-то с ней отправился.
— Как это — чеченку снял?
— Говорит, застоялся конь. Копытом надо землю рыть.
— Где вы в последний раз были?
— Кафе «Казбек». За комендатурой.
— Да знаю я.
Все кафе с гордыми названиями «Казбек», «Дагестан» представляли из себя вагончики, разделенные на две части — кухню и крошечный зал с тройкой столиков. Там кормили горячей пищей и поили водкой, и время от времени солдаты и милиционеры заглядывали туда. Но обычно не ночью. И не для того, чтобы снимать шлюх…
— Так, — Алейников уже одевался. Затянул пояс. И сунул «стечкина» в кобуру. — Пошли искать.
Он поднялся на третий этаж. Включил свет в комнате, где спали опера.
Все стены в комнате сверху донизу были обклеены фотографиями из журналов — на фотографиях, естественно, голые девицы. Оно и понятно. Это как на остров высадить толпу одних мужчин. Парням тоскливо. Вот и заканчивается все тем, что заглядывают к чеченкам на огонек.
С книжной полки мягко спрыгнула пушистая полосатая кошка и, мурлыча, потерлась о ноги Алейникова. Это была Машка, кошка Мелкого брата — ему не с кем ее было оставить дома и пришлось тащить на войну.
— Назаров, Трофимов, подъем!
Мелкий брат, подвижный, шустрый и легкий на подъем, вскочил сразу. Гризли заворочался и, постанывая и жалуясь на каторжную жизнь, нехотя и тяжело поднялся, как бегемот с лежбища.
— Ох. Как говаривал Черномырдин, — недовольно застонал он, — жить будем плохо, но недолго.
— Оружие, — приказал Алейников. — Магазины. И со мной.
Он поднял шофера. Тот поплелся заводить машину. И вскоре они были у кафе «Казбек». Кафе было закрыто, там не было никаких признаков жизни.
— И где теперь их всех искать? — спросил начальник штаба.
— Где хозяева этого барака? — недовольно произнес Алейников.
— А я знаю? — пожал тот плечами. Алейников задумался. Прикинул, чего можно ожидать от зама по кадрам, и приказал:
— В машину…
Навстречу им проехала патрульная машина и помигала фарами — ночью станица патрулировалась.
Алейников включил рацию и прислушался к радиопереговорам. Кенвудовская рация брала добрую половину Чечни.
— Азимут-1 — Урагану… Обстрел блокпоста… С автоматов бьют…
— Только что рвануло…
— Подмогу дайте!..
Обычные переговоры второй чеченской войны…
— Здесь тормози, — прикрикнул Алейников, когда из-за поворота показалось единственное приличное заведение в городе — кафе «Лейла». Рядом с ним стоял милицейский «уазик» синего цвета с надписью «ПМГ».
Алейников выскочил из машины и направился к кафе. Там горел свет и звучала разухабистая кабацкая музыка.
— И какого хрена, Митрофаныч? — спросил Алейников, останавливаясь на пороге и глядя на зама по кадрам, мрачно изучающего опустевшую бутылку. Стол был заставлен тарелками с зеленью, колбасой. Рядом с замом сидел его водитель, а в стороне скучал капитан штабист, обняв автомат. За другим столиком сидела официантка, видно было, что ей хочется спать, но посетители ее не отпускают домой.
— О, Владимирыч, садись. Пить будешь? — обрадовался Митрофаныч.
— Ты чего на вызовы не отвечаешь?
Зам по кадрам встряхнул рацию, включил.
— Батареи сели Менять надо…
— Мы тебя ищем! — прошипел зло Алейников. — А ты водку жрешь, И с бабами гуляешь!
— А в чем дело? Все под контролем. Машина, автоматчик. Что случится?
Это был не первый его загул, и, судя по всему, не последний. И пока обходилось.
— Ну и что с тобой делать? — спросил Алейников, присаживаясь напротив зама — Я подумаю, — он пьяно качнулся и потянулся за бутылкой с пивом, стоящей у ног. — Знаешь, застрели лучше… Я без женской ласки больше не могу.
— Тебе сегодня ее досталось сполна…
— Все под контролем…
Тут с кухни появился хозяин кафе Шимаев, тот самый, который неоднократно помогал Алейникову.
— Ая, товарищ полковник, — льстиво повысил он в звании начальника криминальной милиции. — Посидели, выпили. Все хорошо. Здесь у меня бандитов не бывает. Здесь тихо.
— Все, по машинам, — кивнул Алейников. Когда зам решил что-то возразить, он просто легко сдернул его со стула, установил вертикально и болезненным пинком придал движение, — Лев Владимирович, заезжай завтра, — Шимаев тронул за плечо Алейникова. — Я хоть угощу добрым вином хорошего человека. Посидим, поговорим.
— А о чем разговор будет? — повернулся к нему Алейников, по практике взаимоотношений с этим человеком "знавший, что простых разговоров у того не бывает. В прошлый раз разговор закончился выдачей людей Хромого.
— Есть о чем поговорить двум хорошим людям, — хитро прищурился хозяин кафе.
— Ладно. К обеду как?
— Как приедешь, дорогой. Как приедешь… Когда Алейников проснулся, начальника штаба уже не было, а зам по кадрам брился электробритвой, мучительно глядя в зеркало. Похоже, отражавшийся там опухший щекастый портрет его не радовал.
— Хорошо погулял? — поинтересовался Алейников.
— Это все Семеныч… Это он специально подстроил. Я же никуда не отходил. В «Казбеке» мы же вместе были.
— А где девку драл?
— Да там же… Семеныч все затеял, интриган старый. Это он мне отомстил за то, что она пошла со мной, а не с ним. Она меня полюбила, потому что я толстый и красивый.
— Ну да.
— Точно, Алейников. Точно… Вот так друзья продают…
— В общем, такой бардак еще будет — пеняйте оба на себя. Вылетите отсюда пулей.
— Да ладно тебе, Владимирыч.
— Здесь война, а не бордель…
— Нет, здесь именно огромный бордель, — вздохнул зам по кадрам…
Глава 20
Джамбулатов, как и обещал, пришел к Таларову вечером. Еще на подходе увидел одиноко стоящую пропыленную желтую «Ниву».
Он поправил автомат и постучал в ворота.
Его уже ждали. Одного из этих двоих, рябого, широкоплечего, одетого в спорткостюм, он помнил хорошо — задерживал по подозрению в краже скота лет восемь назад. Тогда рябой еще не примкнул к банде и был тише воды, ниже травы. Теперь в его взоре утвердилось какое-то безоговорочное превосходство над всем человечеством. Но только шавка, даже испив человеческой крови, все равно останется шавкой. Второй — здоровенный чеченец в камуфляже — был ему незнаком.
На плече рябого висел укороченный автомат Калашникова. Похоже, они не боялись ничего и чувствовали себя в этой отдаленной местности вполне вольготно.
Джамбулатов и рябой стояли друг напротив друга во дворе дома и молчали.
— Не меня ждете? — первым нарушил молчание Джамбулатов.
— Тебя, Джамбулатов. Тебя, — сказал рябой.
— Вообще, я не вас ждал.
— Абу слишком занят, чтобы встречаться с беглыми…
— Героями, — закончил за него Джамбулатов, усмехнувшись.
Рябой пристально посмотрел на него и спросил:
— Что хочешь, Джамбулатов?
— Хочу видеть хозяина, а не раба. Рука рябого непроизвольно потянулась к автомату, но второй чеченец в камуфляже примирительно произнес:
— Не обижайся, Хожбауди. Джамбулатов горазд работать языком.
— Языки режут, — буркнул рябой.
— Режут, — кивнул Джамбулатов. — Только режут те, кто привык держать кинжал, а не открывалку.. Короче, товарищи бандиты. Разговор у меня будет с Синякиным. Или ни с кем.
— Ну тогда поехали, — сказал здоровенный чеченец, он, как теперь стало понятно, был главным.
— Куда? — с подозрением поинтересовался Джамбулатов.
— К Абу — Нет. Не пойдет. Он приедет сам…
Рябой положил руку на автомат. Джамбулатов снял с предохранителя висящий на плече автомат Калашникова и осведомился:
— Стрелять будем?
— Не будем, — сказал чеченец в камуфляже. — Ты поедешь с нами. Или мы расходимся. Джамбулатов задумался и кивнул:
— Ладно. Поехали.
— Только автомат сдай. Мы тебе его потом отдадим. Слово! — сказал старший.
— А, может, тебе еще и жену отдать?
— Хожбауди, у нас не получилось разговора с этим человеком. Поехали, — старший обернулся и пошел к воротам.
— Ладно, — задумавшись на миг, Джамбулатов протянул старшему автомат. У него все равно не было иного выхода, как рисковать и отдаться на милость этим людям.
— И остальное.
Джамбулатов вытащил «лимонку», подбросил на ладони — эту гранату ему подарил пастух как герою антирусского сопротивления.
— Оставлю себе, — он продел большой палец в кольцо. — Страховка. На всякий случай.
— Ладно, оставляй, — хмыкнул старший… — Пошли…
— А покушать? Чай? — засуетился хозяин дома, до того безмолвно взиравший на готовую перерасти в стрельбу перепалку. — Дорога длинная…
— Оставь! — пренебрежительно кинул старший. Они уселись в «Ниву». Рябой устроился за рулем.
— Глаза завяжем. — Рябой вытащил лежащий между сиденьями черный платок и протянул старшему, сидевшему рядом с Джамбулатовым на заднем сиденье.
— Лучше пасть себе завяжи, — посоветовал Джамбулатов.
— Руслан, ты согласился, — сказал старший. — Мы тебе пока не доверяем. Когда докажешь, что тебе можно доверять, мы тебе откроем все… Пока же…
— Ладно, Аллах с вами.
Джамбулатов позволил завязать себе глаза. Свет пробивался сквозь неплотную повязку, но видно ничего не было. Пот тек по лицу, и от него повязка набухала. Неприятно зудела кожа.
— Гранату можешь выпустить из рук, — посоветовал старший.
— Мне с ней спокойнее… Хоть не один на суд к Аллаху попаду. Ему будет с кем сравнивать, и он меня помилует.
— Ха-ха, — рассмеялся старший. — Я знал, что ты веселый человек, Джамбулатов. Но что такой веселый…
Стемнело. На дощатом, покрытом цветастой клеенкой столе горела масляная лампа, едва разгонявшая темноту. Но Джамбулатову вполне хватало света, чтобы видеть выражение лица своего собеседника. Сытая рожа, белобрысые волосы. И злой взгляд маленьких глаз.
— Джамбулатов, зачем пожаловал? — спросил Синякин.
— Ты все знаешь.
— Знаю. Майор Джамбулатов в бегах. И бежит от тех, кому служил верой и правдой.
— Ты о чем?
— О том, что ты отлично уживался с русскими. Ты служил им. А теперь что случилось?
— Я не служил верой и правдой им. Я служил людям. И боролся с ворами и убийцами.
— Аллах против воров и убийц, — усмехнулся Синякин.
— Вот именно.
— И все равно, ты служил не тем.
— Я служил и при Дудаеве. И при Масхадове. И при русских.
— Правильно… Как служебная собака.
— А вот оскорблять меня не стоит, Сережа.
— Не буду, Джамбулатов, — развел руками Синякин. — Только я не Сергей. Я Абу. Запомни это.
— Запомнил.
— Я нужен тебе, Джамбулатов, чтобы помочь тебе выжить. Зачем нужен мне ты?
— Мусса не сказал тебе?
— Он болтал что-то насчет тайников Мащаева.
— Все верно. Я знаю, где они.
— Ты откуда знаешь? Он что, тебе сам сказал?
— Давняя история. Мне сказал человек, который строил и заполнял эти тайники. Он мертв. Машаев мертв. Некому прийти за этим оружием.
— И почему ты не выслужился? Не отдал русским псам эти склады?
— Такими вещами не раскидываются.
— А почему ты думаешь, что у меня проблемы с оружием? — Синякин сложил руки на груди и уставился вопросительно на собеседника.
— У тебя проблемы со всем, Абу Со всем. После того как русские накрыли два ваших схрона, ты считаешь патроны, как алкаш мелочь на опохмелку. Твои люди покупают патроны у солдатиков не от хорошей жизни. Скажи, какая война без оружия?
— Не спорю.
— Чем будешь воевать, Абу?
— А почему ты решил, что я буду воевать?
— Потому что больше ты ничего не умеешь.
— Не скажи, Джамбулатов. Не скажи… Я умею многое… Но ты-то что хочешь сам? Ты хочешь воевать?
— Не хочу, — возразил Джамбулатов. — Но могу. Мне нужны деньги.
— Я не слишком богат.
— Ты скромничаешь… Ты покупаешь оружие у кого придется. Купи у меня… Я готов. Потом уйду.
— Куда?
— В Грузию. В Турции у меня родственники… Я не потеряюсь.
— Да. Такие, как ты, не теряются… А если все не так? Если все по-другому?
— А как?
— А так. Ты продолжаешь выслуживаться перед русскими псами. И сдашь меня, когда представится случай.
— Э, нет. За мной слишком много тянется. И Мовсаровы на моем хвосте. Когда я сидел в камере, они пытались убить меня, купив ментов.
— И те не продались?
— Нет.
— Иногда бывает.
— Бывает.
— Мы говорим честно, Руслан. Без утайки. Зачем ты мне нужен потом, когда отдашь мне оружие?
— А у тебя есть люди, которые могут то, что я? Которые умеют воевать так, как я?
— Зато они верные.
— А я — умный… Кроме того, у нас общие враги. Ты, кажется, не особо любишь Хромого и его прихвостней.
— Не люблю, — кивнул Синякин. — А кто его любит… Что же мне с тобой делать, Руслан Джамбулатов?
— Решай… Или расходимся. Или работаем вместе…
— Работаем?.. Работа будет… Давай, — кивнул Синякин рябому, который стоял, подпирая косяк, в углу Тот послушно стал раскладывать на столе хлеб и сыр.
— Пить будем за соглашение? — усмехнулся Джамбулатов.
— Пить… Ты же знаешь, нам пить запрещено. Аллах запрещает.
— А, понимаю…
— Но под крышей Аллах не видит… На столе появилась бутылка джина — из той же партии, из которой поили пленного американца.
— Пью только это зелье, — Синякин плеснул джин в стакан. — Досталось несколько бутылок по случаю.
— Настоящий?
— Не подделка же… Не люблю подделку. Ни в чем… Смотри. Не обмани меня, Джамбулатов, — сжимая стаканчик с джином, произнес Синякин.
— Не обмани меня, Абу — Джамбулатов поднял свой стакан с джином.
Глава 21
Ночью в станице появились листовки, размноженные типографским способом. Они были расклеены на столбах и заборе, примыкавшем к районному отделу — Пока ты пьянствовал, враг не дремал, — сказал Алейников.
— Обидно даже Не уважают, — хмыкнул начальник штаба, читая листовку, содранную со столба. — И что теперь? Прямо бери чемоданы и в дорогу.
Листовка была исполнена мелким шрифтом и читалась с трудом, текста было много:
— Садись, гусь заморский, — белобрысый показал на лавку рядом со столом, и только сейчас Майкл заметил, что на столе полно еды. Он жадно сглотнул. С утра его не кормили. И, кроме того, надоела однообразная пища.
Белобрысый сел на скамейку. Откупорил бутылку джина и плеснул в фарфоровые, с оббитыми краями кружки. Тут же был прохладный тоник.
— Пей.
Майкл крепко сжал в руках кружку, будто боялся, что ее отберут. Жидкость, действительно напоминающая неплохой джин, обожгла внутренности.
— За Америку, — хмыкнул белобрысый и тоже проглотил джин, заев куском мяса. — Не бойся, янки… Мы тебя не обидим.
— Йес, — кивнул Майкл, на его глаза стали наворачиваться слезы глубокой признательности этому человеку за его доброту. Он почти любил его.
— Все нормально, — хлопнул белобрысый Майкла по плечу. — Давай еще по одной. Ты мой гость…
— Вы не чеченец? — сказал Майкл, глядя на хозяина.
— Я? А кто?
Майкл пожал плечами.
— Нет, я именно чеченец… Просто родители мои — русские… Русские — это не нация, а коровье стадо… Понимаешь, американец…
Майкл, с трудом понимавший, о чем идет речь, чтобы ненароком не разозлить хозяина, с готовностью закивал.
— Я — Абу. И каждая псина знает, что я — чеченец, — бандит гордо ударил себя в грудь. Майкл закивал еще сильнее. Ночевал американец опять в зиндане.
Глава 19
МОЛОДЕЦКИЕ ЗАБАВЫ
По телевизору показывали бригадного генерала Салмана Радуева, героя походов на Кизляр и Первомайский, захватчика больниц и борца с мирным населением, в том числе и с братьями-мусульманами.
Алейников с ненавистью смотрел на экран. Радуев уже не был похож на того бравого, полного разрушительной энергии террориста, каким был еще пару лет назад. Это был жуткий урод с искалеченным телом, с металлическими вставками в черепе — эдакий киборг, поднятый из гроба искусством западных хирургов. После Первомайского спецназ ГРУ поклялся отомстить ему, и «Нива», на которой ехал Салман, поцеловалась с противотанковым управляемым снарядом. В машине погибли все, кроме самого Радуева. Он был как заговоренный. Весь перекалечен, изранен, но в нем все равно теплилась жизнь, будто тлела частичка адского пламени. Благодаря металлическому черепу он получил прозвище Титаник. Сейчас он пребывал в СИЗО ФСБ в Лефортово и неторопливо знакомился с материалами дела. У него брал интервью журналист российского телевидения, которому предоставили такую возможность.
Майор-чеченец, начальник постоянного угрозыска, усмехнулся:
— Мразь. Я его помню хорошо.
— Хромой с ним общался, — произнес Алейников. — Был в числе его полевых командиров одно время.
— Точно. Хромой, когда с бандитским промыслом у него стало не клеиться, к Радуеву прибился. Общий язык с ним быстро нашел. Но потом откололся. Радуев очень быстро терял у земляков авторитет. Кизлярский поход для него — это звездный час. Пик славы.
— А неглупый, сволочь, — признал Алейников, не отводя глаз от экрана.
— Неглупый, — кивнул майор-чеченец.
Алейников открыл ящик стола и вытащил красную папку, в которую собирал интересующие его материалы. Пролистнул и вытащил старую статью в газете с обращением Радуева.
— Читал? — спросил он у майора-чеченца. — Почитай, что этот стратег хренов удумал.
Это было выступление Радуева двухгодичной давности, в котором тот очень четко, сжато, ясно, без околичностей доводил до земляков, как сподручнее поставить на колени Россию. Действительно, в ясности мышления ему не откажешь.
"Ваша задача — сеять смертельный ужас среди тех, кто продал Аллаха. Среди военных, кто находится на нашей территории, необходимо сеять растерянность и страх. Захватывайте заложников, убивайте. Аллах вас простит, а на крики политиков не обращайте внимания, они не более чем шумовая завеса.
Особая задача у тех, кто осядет в России и соседних дружественных республиках. Ваша задача — внедриться во властные административные и финансовые органы. Ваша задача — дестабилизация обстановки, экономики, финансов…
В своей работе обращайте внимание на казачество — это наши давние и самые страшные враги. Но Аллах милостив — большинство атаманов продажны и алчны, за деньги они продадут не только казаков, но и родную мать. Под крышей казачества создавайте совместные предприятия и затягивайте их в финансовую яму… Необходимо составлять списки офицеров-контрактников, а особенно казаков, принимавших хоть малое участие в войне, — они подлежат уничтожению в первую очередь.
Вам необходимо обливать грязью тех русских, которые настроены патриотично. Их очень легко обвинить в фашизме и национализме. Тех, кто поддерживает панические настроения, необходимо всячески приближать к себе.
Русские, как властные, так и финансовые структуры, коррумпированы, многие находятся на содержании местной мафии. Необходимо занимать лидирующие позиции в мафиозных структурах".
— Вот такой сумасшедший дом, — покачал головой Алейников, когда майор прочитал обращение. — Горстка бандитов готовилась поставить на колени Россию.
— Россия и так уже стояла на коленях. И встала на них сама. Они просто со многими другими приноровились попирать ее ногами и выворачивать карманы. И у них это получалось. Участь слабого — стоять на коленях и ждать пинков.
— Тут ты прав, — кивнул Алейников.
— Знаешь, почему так упорно воюют эти уроды против России? Дело даже не в деньгах. Просто есть надежда, что опять сработают деньги, международное давление, и вы снова уйдете.
— Нет, — покачал головой Алейников. — Не уйдем.
— А ты уверен?
— Уверен.
Алейникову очень хотелось верить, что позор империи уже в прошлом. Что начинается восстановление.
— Увидим, — произнес майор. — Если вы уйдете еще раз, больше союзников у вас не будет. Иногда можно простить одно предательство. Но прощать постоянно…
— Я понимаю.
Дело близилось к вечеру. Алейникова закрутили дела. Позвонили из Гудермеса, начесали холку по поводу пропавшего сотрудника «Милосердия без границ», но порадовать их было нечем ввиду отсутствия информации. А тут еще побег из ИВС. Следов Джамбулатова тоже не обнаруживалось.
Алейников наконец остался в одиночестве и углубился в изучение бумаг, но тут в кабинет зашел зам по кадрам.
— Тебя заждались, Владимирыч! — воскликнул он радостно. — Празднуем.
— Что празднуем?
— Что? Полнолуние. Штабисту нашему земляки три бутылки настоящей, из Москвы, «Кристалловки» привезли… Надо отметить.
— Да идите вы.
— Владимирыч, обидишь.
— Ладно, поехали…
В бывшей приемной начальника райпищеторга уже был накрыт стол. Не слишком шикарный, но жареное мясо и зелень наличествовали. Алейников с удовольствием поел мяса — начштаба умел его готовить. Опрокинул пару стопок водки и, несмотря на уговоры, отправился спать, оставив своих коллег пировать дальше и погрозив пальцем:
— Только чтобы без фокусов.
— Конечно, — заверил начальник штаба, наливая следующий стакан и облизываясь на него, как кот на сметану.
Алейников устало повалился на железную кровать, вытянув ноги. Оставил по привычке включенной носимую рацию.
— Е-е-ежи-и-и-к! — неожиданно донесся вкрадчивый голос из динамика рации. Через минуту он еще более вкрадчиво прошептал:
— Коровушка.
— Кто балуется? Не засоряйте эфир, болваны! — воскликнули раздраженно.
Через минуту кто-то опять прошептал:
— Ежик.
Эта забава шла с первой чеченской войны. Откуда взялась традиция, никто не знает, но прижилась, фразы из мультика «Ежик в тумане» прочно утвердились в эфире. Они звучали каждую ночь. В обязательном порядке. По всей Чечне.
Глаза у Алейникова слипались.
— Коровушка, — услышал он сквозь сон…
Поспать Алейникову долго не пришлось. Он только разоспался, как его растолкал встревоженный начальник штаба.
— Митрофаныча не видел?
— Поищи в другом месте. Я сплю…
— Пропал Митрофаныч. Пропал, — бурчал начальник штаба.
Когда до Алейников дошел смысл сказанного, сон как рукой сняло.
— Ты чего? Как пропал?
— Нет в отделе. Нет здесь… По рации не отвечает. Пьянь такая!
— Говори.
— Мы сначала здесь пили.
— Это я помню.
— Потом в вагончик пошли. Там пили. Потом в другом. Потом он чеченку снял, И куда-то с ней отправился.
— Как это — чеченку снял?
— Говорит, застоялся конь. Копытом надо землю рыть.
— Где вы в последний раз были?
— Кафе «Казбек». За комендатурой.
— Да знаю я.
Все кафе с гордыми названиями «Казбек», «Дагестан» представляли из себя вагончики, разделенные на две части — кухню и крошечный зал с тройкой столиков. Там кормили горячей пищей и поили водкой, и время от времени солдаты и милиционеры заглядывали туда. Но обычно не ночью. И не для того, чтобы снимать шлюх…
— Так, — Алейников уже одевался. Затянул пояс. И сунул «стечкина» в кобуру. — Пошли искать.
Он поднялся на третий этаж. Включил свет в комнате, где спали опера.
Все стены в комнате сверху донизу были обклеены фотографиями из журналов — на фотографиях, естественно, голые девицы. Оно и понятно. Это как на остров высадить толпу одних мужчин. Парням тоскливо. Вот и заканчивается все тем, что заглядывают к чеченкам на огонек.
С книжной полки мягко спрыгнула пушистая полосатая кошка и, мурлыча, потерлась о ноги Алейникова. Это была Машка, кошка Мелкого брата — ему не с кем ее было оставить дома и пришлось тащить на войну.
— Назаров, Трофимов, подъем!
Мелкий брат, подвижный, шустрый и легкий на подъем, вскочил сразу. Гризли заворочался и, постанывая и жалуясь на каторжную жизнь, нехотя и тяжело поднялся, как бегемот с лежбища.
— Ох. Как говаривал Черномырдин, — недовольно застонал он, — жить будем плохо, но недолго.
— Оружие, — приказал Алейников. — Магазины. И со мной.
Он поднял шофера. Тот поплелся заводить машину. И вскоре они были у кафе «Казбек». Кафе было закрыто, там не было никаких признаков жизни.
— И где теперь их всех искать? — спросил начальник штаба.
— Где хозяева этого барака? — недовольно произнес Алейников.
— А я знаю? — пожал тот плечами. Алейников задумался. Прикинул, чего можно ожидать от зама по кадрам, и приказал:
— В машину…
Навстречу им проехала патрульная машина и помигала фарами — ночью станица патрулировалась.
Алейников включил рацию и прислушался к радиопереговорам. Кенвудовская рация брала добрую половину Чечни.
— Азимут-1 — Урагану… Обстрел блокпоста… С автоматов бьют…
— Только что рвануло…
— Подмогу дайте!..
Обычные переговоры второй чеченской войны…
— Здесь тормози, — прикрикнул Алейников, когда из-за поворота показалось единственное приличное заведение в городе — кафе «Лейла». Рядом с ним стоял милицейский «уазик» синего цвета с надписью «ПМГ».
Алейников выскочил из машины и направился к кафе. Там горел свет и звучала разухабистая кабацкая музыка.
— И какого хрена, Митрофаныч? — спросил Алейников, останавливаясь на пороге и глядя на зама по кадрам, мрачно изучающего опустевшую бутылку. Стол был заставлен тарелками с зеленью, колбасой. Рядом с замом сидел его водитель, а в стороне скучал капитан штабист, обняв автомат. За другим столиком сидела официантка, видно было, что ей хочется спать, но посетители ее не отпускают домой.
— О, Владимирыч, садись. Пить будешь? — обрадовался Митрофаныч.
— Ты чего на вызовы не отвечаешь?
Зам по кадрам встряхнул рацию, включил.
— Батареи сели Менять надо…
— Мы тебя ищем! — прошипел зло Алейников. — А ты водку жрешь, И с бабами гуляешь!
— А в чем дело? Все под контролем. Машина, автоматчик. Что случится?
Это был не первый его загул, и, судя по всему, не последний. И пока обходилось.
— Ну и что с тобой делать? — спросил Алейников, присаживаясь напротив зама — Я подумаю, — он пьяно качнулся и потянулся за бутылкой с пивом, стоящей у ног. — Знаешь, застрели лучше… Я без женской ласки больше не могу.
— Тебе сегодня ее досталось сполна…
— Все под контролем…
Тут с кухни появился хозяин кафе Шимаев, тот самый, который неоднократно помогал Алейникову.
— Ая, товарищ полковник, — льстиво повысил он в звании начальника криминальной милиции. — Посидели, выпили. Все хорошо. Здесь у меня бандитов не бывает. Здесь тихо.
— Все, по машинам, — кивнул Алейников. Когда зам решил что-то возразить, он просто легко сдернул его со стула, установил вертикально и болезненным пинком придал движение, — Лев Владимирович, заезжай завтра, — Шимаев тронул за плечо Алейникова. — Я хоть угощу добрым вином хорошего человека. Посидим, поговорим.
— А о чем разговор будет? — повернулся к нему Алейников, по практике взаимоотношений с этим человеком "знавший, что простых разговоров у того не бывает. В прошлый раз разговор закончился выдачей людей Хромого.
— Есть о чем поговорить двум хорошим людям, — хитро прищурился хозяин кафе.
— Ладно. К обеду как?
— Как приедешь, дорогой. Как приедешь… Когда Алейников проснулся, начальника штаба уже не было, а зам по кадрам брился электробритвой, мучительно глядя в зеркало. Похоже, отражавшийся там опухший щекастый портрет его не радовал.
— Хорошо погулял? — поинтересовался Алейников.
— Это все Семеныч… Это он специально подстроил. Я же никуда не отходил. В «Казбеке» мы же вместе были.
— А где девку драл?
— Да там же… Семеныч все затеял, интриган старый. Это он мне отомстил за то, что она пошла со мной, а не с ним. Она меня полюбила, потому что я толстый и красивый.
— Ну да.
— Точно, Алейников. Точно… Вот так друзья продают…
— В общем, такой бардак еще будет — пеняйте оба на себя. Вылетите отсюда пулей.
— Да ладно тебе, Владимирыч.
— Здесь война, а не бордель…
— Нет, здесь именно огромный бордель, — вздохнул зам по кадрам…
Глава 20
ТОРГ УМЕСТЕН
Джамбулатов, как и обещал, пришел к Таларову вечером. Еще на подходе увидел одиноко стоящую пропыленную желтую «Ниву».
Он поправил автомат и постучал в ворота.
Его уже ждали. Одного из этих двоих, рябого, широкоплечего, одетого в спорткостюм, он помнил хорошо — задерживал по подозрению в краже скота лет восемь назад. Тогда рябой еще не примкнул к банде и был тише воды, ниже травы. Теперь в его взоре утвердилось какое-то безоговорочное превосходство над всем человечеством. Но только шавка, даже испив человеческой крови, все равно останется шавкой. Второй — здоровенный чеченец в камуфляже — был ему незнаком.
На плече рябого висел укороченный автомат Калашникова. Похоже, они не боялись ничего и чувствовали себя в этой отдаленной местности вполне вольготно.
Джамбулатов и рябой стояли друг напротив друга во дворе дома и молчали.
— Не меня ждете? — первым нарушил молчание Джамбулатов.
— Тебя, Джамбулатов. Тебя, — сказал рябой.
— Вообще, я не вас ждал.
— Абу слишком занят, чтобы встречаться с беглыми…
— Героями, — закончил за него Джамбулатов, усмехнувшись.
Рябой пристально посмотрел на него и спросил:
— Что хочешь, Джамбулатов?
— Хочу видеть хозяина, а не раба. Рука рябого непроизвольно потянулась к автомату, но второй чеченец в камуфляже примирительно произнес:
— Не обижайся, Хожбауди. Джамбулатов горазд работать языком.
— Языки режут, — буркнул рябой.
— Режут, — кивнул Джамбулатов. — Только режут те, кто привык держать кинжал, а не открывалку.. Короче, товарищи бандиты. Разговор у меня будет с Синякиным. Или ни с кем.
— Ну тогда поехали, — сказал здоровенный чеченец, он, как теперь стало понятно, был главным.
— Куда? — с подозрением поинтересовался Джамбулатов.
— К Абу — Нет. Не пойдет. Он приедет сам…
Рябой положил руку на автомат. Джамбулатов снял с предохранителя висящий на плече автомат Калашникова и осведомился:
— Стрелять будем?
— Не будем, — сказал чеченец в камуфляже. — Ты поедешь с нами. Или мы расходимся. Джамбулатов задумался и кивнул:
— Ладно. Поехали.
— Только автомат сдай. Мы тебе его потом отдадим. Слово! — сказал старший.
— А, может, тебе еще и жену отдать?
— Хожбауди, у нас не получилось разговора с этим человеком. Поехали, — старший обернулся и пошел к воротам.
— Ладно, — задумавшись на миг, Джамбулатов протянул старшему автомат. У него все равно не было иного выхода, как рисковать и отдаться на милость этим людям.
— И остальное.
Джамбулатов вытащил «лимонку», подбросил на ладони — эту гранату ему подарил пастух как герою антирусского сопротивления.
— Оставлю себе, — он продел большой палец в кольцо. — Страховка. На всякий случай.
— Ладно, оставляй, — хмыкнул старший… — Пошли…
— А покушать? Чай? — засуетился хозяин дома, до того безмолвно взиравший на готовую перерасти в стрельбу перепалку. — Дорога длинная…
— Оставь! — пренебрежительно кинул старший. Они уселись в «Ниву». Рябой устроился за рулем.
— Глаза завяжем. — Рябой вытащил лежащий между сиденьями черный платок и протянул старшему, сидевшему рядом с Джамбулатовым на заднем сиденье.
— Лучше пасть себе завяжи, — посоветовал Джамбулатов.
— Руслан, ты согласился, — сказал старший. — Мы тебе пока не доверяем. Когда докажешь, что тебе можно доверять, мы тебе откроем все… Пока же…
— Ладно, Аллах с вами.
Джамбулатов позволил завязать себе глаза. Свет пробивался сквозь неплотную повязку, но видно ничего не было. Пот тек по лицу, и от него повязка набухала. Неприятно зудела кожа.
— Гранату можешь выпустить из рук, — посоветовал старший.
— Мне с ней спокойнее… Хоть не один на суд к Аллаху попаду. Ему будет с кем сравнивать, и он меня помилует.
— Ха-ха, — рассмеялся старший. — Я знал, что ты веселый человек, Джамбулатов. Но что такой веселый…
Стемнело. На дощатом, покрытом цветастой клеенкой столе горела масляная лампа, едва разгонявшая темноту. Но Джамбулатову вполне хватало света, чтобы видеть выражение лица своего собеседника. Сытая рожа, белобрысые волосы. И злой взгляд маленьких глаз.
— Джамбулатов, зачем пожаловал? — спросил Синякин.
— Ты все знаешь.
— Знаю. Майор Джамбулатов в бегах. И бежит от тех, кому служил верой и правдой.
— Ты о чем?
— О том, что ты отлично уживался с русскими. Ты служил им. А теперь что случилось?
— Я не служил верой и правдой им. Я служил людям. И боролся с ворами и убийцами.
— Аллах против воров и убийц, — усмехнулся Синякин.
— Вот именно.
— И все равно, ты служил не тем.
— Я служил и при Дудаеве. И при Масхадове. И при русских.
— Правильно… Как служебная собака.
— А вот оскорблять меня не стоит, Сережа.
— Не буду, Джамбулатов, — развел руками Синякин. — Только я не Сергей. Я Абу. Запомни это.
— Запомнил.
— Я нужен тебе, Джамбулатов, чтобы помочь тебе выжить. Зачем нужен мне ты?
— Мусса не сказал тебе?
— Он болтал что-то насчет тайников Мащаева.
— Все верно. Я знаю, где они.
— Ты откуда знаешь? Он что, тебе сам сказал?
— Давняя история. Мне сказал человек, который строил и заполнял эти тайники. Он мертв. Машаев мертв. Некому прийти за этим оружием.
— И почему ты не выслужился? Не отдал русским псам эти склады?
— Такими вещами не раскидываются.
— А почему ты думаешь, что у меня проблемы с оружием? — Синякин сложил руки на груди и уставился вопросительно на собеседника.
— У тебя проблемы со всем, Абу Со всем. После того как русские накрыли два ваших схрона, ты считаешь патроны, как алкаш мелочь на опохмелку. Твои люди покупают патроны у солдатиков не от хорошей жизни. Скажи, какая война без оружия?
— Не спорю.
— Чем будешь воевать, Абу?
— А почему ты решил, что я буду воевать?
— Потому что больше ты ничего не умеешь.
— Не скажи, Джамбулатов. Не скажи… Я умею многое… Но ты-то что хочешь сам? Ты хочешь воевать?
— Не хочу, — возразил Джамбулатов. — Но могу. Мне нужны деньги.
— Я не слишком богат.
— Ты скромничаешь… Ты покупаешь оружие у кого придется. Купи у меня… Я готов. Потом уйду.
— Куда?
— В Грузию. В Турции у меня родственники… Я не потеряюсь.
— Да. Такие, как ты, не теряются… А если все не так? Если все по-другому?
— А как?
— А так. Ты продолжаешь выслуживаться перед русскими псами. И сдашь меня, когда представится случай.
— Э, нет. За мной слишком много тянется. И Мовсаровы на моем хвосте. Когда я сидел в камере, они пытались убить меня, купив ментов.
— И те не продались?
— Нет.
— Иногда бывает.
— Бывает.
— Мы говорим честно, Руслан. Без утайки. Зачем ты мне нужен потом, когда отдашь мне оружие?
— А у тебя есть люди, которые могут то, что я? Которые умеют воевать так, как я?
— Зато они верные.
— А я — умный… Кроме того, у нас общие враги. Ты, кажется, не особо любишь Хромого и его прихвостней.
— Не люблю, — кивнул Синякин. — А кто его любит… Что же мне с тобой делать, Руслан Джамбулатов?
— Решай… Или расходимся. Или работаем вместе…
— Работаем?.. Работа будет… Давай, — кивнул Синякин рябому, который стоял, подпирая косяк, в углу Тот послушно стал раскладывать на столе хлеб и сыр.
— Пить будем за соглашение? — усмехнулся Джамбулатов.
— Пить… Ты же знаешь, нам пить запрещено. Аллах запрещает.
— А, понимаю…
— Но под крышей Аллах не видит… На столе появилась бутылка джина — из той же партии, из которой поили пленного американца.
— Пью только это зелье, — Синякин плеснул джин в стакан. — Досталось несколько бутылок по случаю.
— Настоящий?
— Не подделка же… Не люблю подделку. Ни в чем… Смотри. Не обмани меня, Джамбулатов, — сжимая стаканчик с джином, произнес Синякин.
— Не обмани меня, Абу — Джамбулатов поднял свой стакан с джином.
Глава 21
ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕ ОТКАЗЫВАЮТСЯ
Ночью в станице появились листовки, размноженные типографским способом. Они были расклеены на столбах и заборе, примыкавшем к районному отделу — Пока ты пьянствовал, враг не дремал, — сказал Алейников.
— Обидно даже Не уважают, — хмыкнул начальник штаба, читая листовку, содранную со столба. — И что теперь? Прямо бери чемоданы и в дорогу.
Листовка была исполнена мелким шрифтом и читалась с трудом, текста было много:
"Верховный Шариатский Суд. Высший Военный Маджлисуль Шура Моджахедов. Решение номер 15. Дата: 25 августа сего года.
Приведение к покаянию вероотступников и вероотступниц.
Решение Верховного Шариатского Суда и Общего командования ВВМШМ относительно Кадырова Ахмада, членов его правительства, глав администраций, сотрудников милиции и других правоохранительных структур, судей, работников средств массовой информации (СМИ) и иных лиц, сотрудничающих с оккупационными властями Хвала Аллаху, господу миров, мир и милость Аллаха над его посланником Когда мусульманин совершает поступок, выводящий его из ислама, ему предписывается покаяние. В случае отказа он приговаривается к смертной казни.
Ахмад Кадыров и вышеперечисленные лица совершили несколько действий, выводящих их из лона ислама:
1. Поддержка и содействие неверующим против мусульман.
"Всевышний сказал: «О вы, которые уверовали! Не берите иудеев и христиан друзьями себе: они — друзья одни другим. А если кто из вас берет себе их в друзья, тот и сам из них. Поистине, Аллах не ведет людей не праведных!» (Сура «Трапеза»).
2. Признание ими суда христиан над собой, противодействие суду шариата.
Всевышний сказал: «А кто не судит по тому, что низвел Аллах, то это — неверные» (Сура «Трапеза»).
3. Разрешение ими того, что запретил Аллах, как кровь и имущество мусульман и правление над ними.
Говорится в книге «Махьяли» по мазхабу аш-Шафни в главе «Вероотступничество», что причиной вероотступничества может стать разрешение действий, запрещенных согласием всех ученых мусульман («иджмаа»), таких, как прелюбодеяние и т, п., или запрещение разрешенных действий, таких, как женитьба и т.д.
Если мусульманин совершает что-либо из вышеперечисленного, то он подпадает под следующие пункты: а) вероотступник оказывается в числе неверующих, которые попадут в ад. Всевышний сказал: «А если кто из вас отпадет от вашей религии и умрет — у таких тщетны их деяния в ближайшей и будущей жизни! Эти обитатели огня, они в нем вечно пребывают» (Сура «Корова»); б) вероотступник приводится к покаянию и присяге. Если он раскаивается, то прощается, если упорствует в неверии, то его убивают согласно слову посланника Аллаха (да благословит его Аллах и приветствует): «Если кто сменит религию, убейте его». (Приводится у Бухари и Муслима.) Имам аш-Шафни сказал: «Вопрос, в котором не разошлись мусульмане, это то, что за вероотступника не берется выкуп, он не освобождается и не обменивается, если он не вернется в лоно ислама, то его убивают»; в) если вероотступником является кто-нибудь из супругов (муж или жена), то нарушается их брачный договор, в случае, если отступивший от веры, раскаявшись, вернется в религию Аллаха, то брачный договор может быть возобновлен; г) вероотступник не наследует и не наследуют ему, его состояние является добычей для мусульман согласно слову посланника Аллаха (да благословит его Аллах и приветствует): «Не наследует мусульманин неверному и неверный мусульманину» (хадис соответствует); д) не может вероотступник быть опекуном или составлять брачный договор; е) если вероотступник умрет или будет убит, его тело не обмывают, не заворачивают в саван, не совершают над ним заупокойной молитвы и не хоронят на кладбище мусульман, Всевышний сказал: «И никогда не молись ни об одном из них, кто умер, и не стой над его могилой, ведь они не веровали в Аллаха и его посланника и умерли, будучи распутниками!»