Рясной Илья. Ночь длинных ножей

   — А кто знает, что он задержан? Парится он у нас в камере-одиночке, и никто из местных не знает, что он там.
   — Может быть.
   — СОБР подключен, — Алейников побарабанил пальцами по столу. — Интересно, хозяин «Лейлы» при их бандитских делах?
   — Шимаев? Еще бы! Он при всех делах, торгашеская душонка, — Гризли со скрипом почесал мясистый бритый затылок.
   — В пять часов — быть готовым…
   — Пусть враги трепещут, — Гризли забарабанил себя по груди, и удары были глухие, как будто колотили по бочке.
   — Кинг-Конг на тропе войны, — хмыкнул Мелкий брат.
 
   Кафе располагалось недалеко от главного станичного рынка — эдакого центра местной цивилизации. Сам рынок напоминал декорацию к американским фильмам о незавидной участи человечества после глобальной катастрофы. Оборванные, неумытые люди, убогие торговые ряды, покосившиеся, жалкие строения из трухлявых досок, на которых красовались яркие вывески «Магазин Лотус», "Кафе «Наслаждение». На лотках тесно уложены ряды консервов, газированная вода в полуторалитровых бутылках, пиво, неизменные «сникерсы» и «марсы», пятнистые военные майки и фуражки, кизлярские декоративные кинжалы.
   Рынок — это возможность выжить местному населению. Между своими здесь утвердились самые примитивные формы экономических отношений. Можно обменять барана на водку, запчасти на барана. Денег у населения практически нет, и взять неоткуда, если ты не грабишь и не замешан в безумно прибыльном нефтяном бизнесе. Деньги есть у «экспедиционного корпуса» — милиции и военных. Именно для них здесь установлены несусветные цены — водка и пиво, наиболее употребляемые пришельцами продукты, в два-три раза дороже, чем в Дагестане. Не нравится — не бери… Но берут. Раньше брали лучше, когда платили «боевые». Хотя сегодня деньги появляются и у местного люда. Жизнь все-таки постепенно налаживается, пошли пенсии, зарплаты, хотя все понимают, что до стабильности еще далеко. Ведь совсем недавно закончилась война. Слишком много еще злобы и оружия. Вон вмятина в земле в центре рынка — это след от рванувшей три недели назад гранаты, чеку из которой выдернул местный наркоман, — его пытался задержать участковый. Пять раненых — слава господу, что рванула наступательная «РГД-5», а не «лимонка»…
   Кирпичное, с покатой крышей и высоким крыльцом кафе «Лейла» было возведено еще в дудаевские времена, и Шимаев был его неизменным хозяином. Он уживался со всеми властями. В станице ему принадлежали просторный дом и две машины — «Жигули» и «Газель», которые он гонял в Дагестан за продуктами. В «Лейле» не жаловались на отсутствие клиентов, поскольку это было единственное место в станице, укладывающееся хоть в какие-то представления об учреждении общественного питания.
   Перед входом на корточках сидели пацаны лет шестнадцати. У них не было денег, чтобы гудеть в кафе наравне со всеми и трескать шашлыки, запивая их левой осетинской водкой. Но они мечтали об этом.
   На рынке и около кафе шла обычная жизнь. Люди продавали, покупали, отчаянно торговались. Но вот торговые ряды будто вскипели, как водная гладь под порывом ветра. И несколько человек боком двинули с рынка, прикидывая, как исчезнуть среди дворов. Причиной переполоха был известный всему району мятый, грозно урчащий собровский «Урал», который двигался в направлении рынка. Существовало два стандартных, повторяющихся уже который год варианта — или это зачистка с проверкой и фильтрацией всех подозрительных субъектов на рынке, что случается в среднем раз в неделю, или просто менты едут за товаром.
   Но «Урал» затормозил, не доезжая до рынка. Прямо напротив кафе «Лейла». Из кузова, тяжело грохоча ботинками, выпрыгивали собровцы.
   — Лежать!
   Пацаны у входа повалились на землю, уткнувшись в землю. Один замешкался.
   — Кому сказал — лежать! С СОБРом не спорят. СОБР умеет убеждать. Бойцы рассредоточились, перекрывая все выходы и окна кафе.
   Вместе с собровцами ворвались в зал Мелкий брат и Гризли.
   — Сидеть!
   Гризли сразу увидел лицо, знакомое по фотографии. Он, Магомед Соккаев, плохо раскаявшийся боевик и наркоторговец. И Гризли ощутил оперским нюхом — что-то не в порядке. Рука Соккаева потянулась к карману…
   — Он, — только и крикнул Гризли.
   Собровцу ничего не нужно было объяснять. Характерный треск соприкосновения тяжелого десантного ботинка с мягкими тканями человеческого тела. Соккаева смело со стула, и он пролетел через весь зал, растекся по стенке и на миг потерял сознание.
   Пара перевернутых столиков, звон разбитой посуды, покатившаяся под стойку бутылка, из которой расплескивалась водка, ласковый русский мат, обещание «удавить» кого-то непослушного — и ситуация под контролем.
   — Ай, нехорошо, — покачал головой Шимаев, хозяин этого заведения, стоявший лицом к стене рядом со стойкой бара.
   — А кто обещал, что будет хорошо? — сказал Гризли, хлопая его по плечу и поворачивая от стены. — Кто обещал, что будет легко, Шимаев?
   — Зачем мебель ломать?
   — Не скажи. В этом есть свой скрытый смысл, — хмыкнул Гризли.
   Тем временем Мелкий брат с двумя понятыми, солдатиками-срочниками, обыскивал Соккаева. Тот пришел один, его приятеля не было. Чеченца трясло, будто у него случился приступ малярии.
   — Вот! — с ликованием Мелкий брат извлек из кармана задержанного три пакетика опия-черняшки. — Приторговываешь?
   — Нет! Подбросили! — заорал Соккаев.
   — Ах ты, чмо болотное! Я тебе подбросил? — сухонький маленький кулак Мелкого брата довольно болезненно впился в спину Соккаева.
   — Эй-я-а!!! — взвизгнул тот во все горло — даже не столько от боли, сколько для порядка, зная, что чем громче орешь, тем меньше бьют.
   — Тебе сегодня не везет, торчок, — Мелкий брат защелкнул на Соккаеве наручники. — Поехали…
   — А этих? — спросил собровец у Гризли, указывая на остальных посетителей.
   — Что нашли при них? — поинтересовался Гризли.
   — Ничего.
   — До кучи в отдел.
   — Со мной все? — спросил хозяин кафе.
   — И ты тоже с нами.
   — Ах, нехорошо как.
   — А кто обещал, что будет хорошо? — повторил уже высказанную мысль Гризли.
 
   — Ну и что нам с тобой делать? — спросил Алейников, глядя на понуро сидящего напротив него седовласого, худощавого, с хитрыми усталыми глазами Шимаева.
   — Вы моего совета хотите?
   — Интересно послушать.
   — Расстреляйте.
   — Есть за что?
   — Нет. Но когда не знаешь, что делать, — лучше расстрелять…
   — Ага, шутишь, Шимаев.
   — А что остается? Кафе разнесли. Клиентов побили…
   — Это ты загнул… Куришь? — Алейников протянул хозяину кафе сигареты «Космос»
   — Курю. — Шимаев вытащил свои «Кэмел», ронсоновскую зажигалку и закурил.
   — Хорошо живешь, — оценил Алейников.
   — Стараюсь.
   — Жалко, долго твоя жизнь спокойная не продлится.
   — Почему? При всех режимах выжил. Дудаев не убил. Басаев не сжег. Почему сейчас, при справедливой русской власти, должен погибнуть?
   — Потому что власть не уважаешь…
   — А, понятно, — с облегчением произнес хозяин кафе, чувствуя себя в своей родной стихии. — Сколько? Я готов. Конечно, в пределах разумного.
   — Не понял, ты что, покупаешь меня, что ли? — недобро улыбнулся Алейников.
   — Зачем покупаю? Уважение, — хитро посмотрел на него хозяин кафе. — Пока вы главные. Станет наша милиция главная, я их тоже уважать буду… Шашлык, зелень, водка, приходите…
   — Ха, — ударил в ладоши Алейников. — Хорош. Ему содержание притона пора вменять, а он лыбится. Шимаев поскучнел.
   — Какого притона?
   — Наркоманы, бандиты у тебя в кафе себя как дома чувствуют. Вон, наркотики изъяли.
   — У меня?
   — В твоем заведении.
   — Если бы я каждому барану залезал в мысли, я бы сам бараном стал. Что у него в голове? Что у него в кармане? Вы, милиция, не знаете! Почему я должен знать?!
   — Ну чего ты раскипятился?
   — Раскипятишься тут.
   — В общем, бизнесу твоему так быстро конец придет.
   — Хорошо, уважаемый подполковник. Что тебе от меня нужно? Скажи.
   — Шимаев. Ты же торговый человек. Бандит не нужен ни тебе, ни мне.
   — Я понял, что ты хочешь… Ты хорошо наш уклад знаешь?
   — Стараюсь узнать.
   — Чеченец всегда сильнее вас, русских, будет. У русского что за плечами? Ничего, кроме крикливой жены и пары малолеток детей. А чеченец силен — за ним его род стоит. Тейп. Кто сдаст своих из тейпа?
   — А чужих?
   — С чужими сложнее… Чужих можно…
   — Но тогда чужие сдадут вас.
   — Тем более — надо сдать их быстрее.
   — Не любите друг друга.
   — Мужчины вообще не любят друг друга. Они ощущают друг в друге опасность. И стремятся ударить первыми…
   — Так за чем дело стало?
   — Хочешь честно, подполковник? Надежда на вас маленькая. Сегодня вы здесь, завтра Кремль с Масхадовым договорится, и у нас опять бандит правит. Знаешь, например, что в Карый-су глава администрации своим сотрудникам говорит?
   — И чего?
   — Скоро военные уйдут, зачистки кончатся, и мы будем продолжать строить великую Чечню. Великую ваххабитскую Чечню, чтоб Аллах этим ваххабитам языки выжег!
   — Пускай говорят, — усмехнулся Алейников. — Мы никогда отсюда не уйдем.
   Он знал, что есть действительно такой план у сторонников свободной Ичкерии как ядра свободной исламской Северо-Кавказской Республики — приспособиться к новой власти, набрать силу, а потом устроить третью чеченскую войну. Если бардак в стране будет и дальше продолжаться, то такой вариант возможен. Если начать постепенно затягивать гайки, то не только Великой Чечни, но даже нефтяных денег им не видать.
   И Алейников верил, что так и будет. Больше здесь бандиту не править!
   — Эх, вашими бы устами да мед пить, — вздохнул Шимаев. — Нам эти бандиты, эти ваххабиты долбаные — во где! — он провел ребром ладони по горлу. — Здесь север, а не горные аулы. И на этих поборников «правильной веры» с автоматами смотрели, как на сумасшедших… Чечня всю жизнь жила нормально, никаких ваххабитов в ней не было, все в Аллаха веровали и по адату — заветам предков — жили. В Дагестане было несколько сел исконно ваххабитских, но они никого не трогали, и их не трогали. Верь в кого хочешь. И лет десять назад ваххабиты, как шайтаны из короба, стали вылезать. Правда, их как клоунов люди сначала воспринимали. Представь, живешь спокойно, приходят бородатые, без нижнего белья, и говорят — все живут не правильно, предков почитаем не правильно, и в Аллаха верим не правильно, и молимся не правильно, и хадж не правильно делаем. И к женщинам относимся не правильно. Все не правильно. Вся жизнь предыдущая зря прошла. Сперва их не боялись и всерьез не принимали. А через некоторое время глядим — а они уже везде. И суд шариатский их. И у каждой нефтевышки — тоже они. И главное — дети к ним валом идут, а потом родителей перестают уважать. Такого шайтанчика маленького эти болваны накачают всякой ерундой, глядишь, он уже дома сам себе готовит, сам себе стелит, сам себя обслуживает, потому что мать его нечистая, не правильно ислам истолковывает и из ее рук даже еду принимать нельзя… Знаешь, целые семьи раскололись — на ваххабитов, коммунистов, правоверных. Вот такое нам устроили.
   — Сами вы себе их на шею посадили, — сказал Алейников.
   — Мы?! Знаешь сколько денег на них шло! В лучшие времена новообращенный ваххабит по две тысячи долларов получал… Мы же жили вполне цивилизованно. Почти по-европейски. И девчонки привыкли смеяться, в коротких платьях ходить, на дискотеки, танцы, в клуб. Все было по-человечески. А тут средневековые угрюмые инквизиторы приходят, говорят женщинам: «Вы — сосуд греха», — и раздают листовки, как им жить надо. Наизусть одну помню. Смотри, как должна по-ихнему вести себя женщина-мусульманка: «Ее ненависть — иудеи, христиане, атеисты, лицемеры и призывающие к освобождению женщины. Ее враги — всякая песня, игра на музыкальных инструментах, каждый телевизионный сериал о любви и страсти, любая женщина, выставляющая напоказ свою красоту. Требования к одежде — одежда должна укрывать все тело без исключения, поэтому лицо, кисти рук, ступни отнесены к запретным для лицезрения и также должны быть прикрыты. Одежда не должна быть похожей на одеяния неверных».
   — Это я читал.
   — Ты читал. А они требовали, чтобы мы так жили. С нами такое не прошло. На их удочку немногие клюнули. Не дали им свои порядки установить. Ведь им все равно — кто из какого тейпа, кто чей родственник. У них половина уголовников. Ты посмотри на них: Даудов — слышал, небось, о таком?
   — Хромой, — кивнул Алейников.
   — Во-во. Хромой. Он же бандитом обычным был. В Москве с милицией и русскими бандитами воевал. Притом бандит он не от жизни тяжелой, а от рождения. И отец, и дед его бандитами были. А теперь посмотри на него — уважаемый толкователь ислама, можно сказать, духовный лидер. Самого пророка Мухаммеда критикует.
   — Про Хромого мне не рассказывай. Я его десять лет знаю.
   — Десять? — удивленно посмотрел на Алейникова хозяин кафе.
   — Я с ним в Москве еще воевал, со сволочью.
   — А, ну тогда лучше меня знаешь, что это за змей. И что будет, если он заползет снова к нам.
   — А он заползет? — Алейников напрягся, понимая, что вот она — кульминация разговора.
   — Уже заполз.
   В комнате повисло молчание. Алейников глубоко затянулся, разглядывая хозяина кафе «Лейла». Тот тоже молчал, но ощущалось, что он на взводе. Он бросил свой мяч и ждал ответной подачи.
   — Продолжай, если начал, Мовлади.
   — Ты мне поможешь договориться, чтобы кафе мое не трогали? То БХСС. То участковый… Работать не дают. Алейников еще раз затянулся. Потом кивнул:
   — Это как себя вести будешь. Но пока считай, что договорились… Оправдаешь доверие, будешь жить как у Христа за пазухой.
   — Как у Аллаха в кармане.
   — Это как тебе нравится.
   По тому, что рассказал хозяин кафе, Алейников понял, что предстоит горячая работа.
   — Шимаев, если заманиваешь в ловушку, СОБР не только твое кафе и магазинчик сожжет. Но и тебя в нем.
   — Я понимаю, — кивнул он, и в его голосе мелькнуло удовлетворение. Алейников понял — хозяин кафе считает, что дело обтяпал выгодное.
 

Глава 9
ДИКАРИ

 
   — Тебе нечего бояться, — убеждал переводчик. Разговаривал он на дикой смеси английского и русского, но Майкл, обладавший врожденными способностями к языкам и без малого год занятый русской проблематикой, уже научился более-менее сносно понимать местных и даже разговаривать с ними.
   Майкл сидел на удобном кожаном диванчике, застеленном мягким ковром. В просторном прохладном, с кондиционером, помещении все свободное пространство было покрыто коврами. Трехэтажный, с десятками комнат, зубчатыми башенками, большой спутниковой антенной дом огораживал трехметровый глухой бетонный забор, скрывавший от взоров посторонних все, что происходит за ним. В подземном гараже скучало несколько машин, главной из которых был мерседесовский джип, украшенный явно лишними противотуманными фарами и самыми невероятными блестящими побрякушками.
   Это был дом-крепость, или, может, фамильное имение. Как в старинном замке, здесь обитали десятки людей — какие-то забитые женщины в глухих длинных одеяниях, любопытствующие юнцы, внимательно рассматривающие заморского гостя. Это была многочисленная родня и дворня хозяина. Здесь все подчеркивало, что хозяин имеет деньги и власть и что в своем тейпе он важная шишка. Перед ним заискивали, его слова ловили на лету, его желания выполнялись незамедлительно.
   Майкл немало насмотрелся, колеся по земному шару, на таких князьков, не слишком далеко ушедших в образе жизни и развитии от классических средневековых стандартов. Они жили семьями, все время в окружении многочисленных родственников, прихлебателей и слуг, и не могли пользоваться правом свободного человека на одиночество. Ни о какой современной цивилизации применительно к ним и речи не могло идти, если, конечно, не считать гидромассажную ванну и спутниковый телефон. Домашние кинотеатры, видеотехника ручной работы, даже на Западе свидетельствующая о высоком благосостоянии, мебель, современные, с непременной примесью дикой экзотики и обязательным налетом безвкусной роскоши интерьеры — все это только подчеркивало неизменную страсть дикарей к блестящим безделушкам.
   Как и принято у дикарей, этих князьков и царьков отделяет от остальных туземцев пропасть, они вытягивают все соки из своих соплеменников, оставляя тех прозябать в нищете. Эти люди умеют делать деньги. Как правило, они поднимаются на наркотиках, как в Албании, Пакистане. Реже — на продаже полезных ископаемых, как в Африке. От них пахнет кокаином, как в Латинской Америке, героином, как в Афганистане и Таджикистане. И всегда их сопровождает запах смерти. Потому что единственная для них возможность утвердиться и удержаться на вершине — шагать по черепам.
   Майкл не особенно вникал в местные расклады, но не мог не знать, что Ингушетия — перевалочный пункт расхищаемого на российских приисках золота, которое потом уходит в Турцию. И это буферная зона между Чечней и Россией. Здесь оседает доля с нефтедолларов, с наркотиков и работорговли. На этих деньгах и взрастают богатство и власть.
   Впрочем, для Майкла это было не особенно важно. Он просто еще раз убедился, что человечество делится на две неравные части: МЫ, сытые, с металлокерамическими улыбками, знаменующими несуществующую любовь ко всем людям, с налитыми долларами кредитными карточками, пользующиеся благами цивилизации, и ОНИ, кому нужно бороться за выживание, а сделать это можно, только обирая ближнего и угнетая его. Первое время его все это удручало. Постепенно приходило равнодушие. Причем с изрядной примесью цинизма. Цинизм — это тот бронированный панцирь, который защищает сердце от сострадания и боли.
   — Уважаемый говорит, что гарантирует вашу безопасность, — тараторил худой, невысокий, одетый строго — на нем была даже белая рубашка и галстук — переводчик. — Слово Нувсанова стоит немалого на Кавказе. Он спрашивает — вы не верите ему?
   — Я верю ему, — без особой уверенности произнес Майкл. Он предпочитал не возражать дикарям, зная их буйный нрав.
   Глаза у «князька» были цепкие. Он под стать американцу улыбался, однако глаза оставались холодными и умными. Его взгляд завораживал.
   Майкл передернул плечами.
   — Вы на Кавказе желанный гость. — Это были первые слова хозяина дома, произнесенные по-русски. — У горцев долгая память — как на добро, так и на зло. И слово горца стоит дорогого.
   Майкл кивал. Он слышал такое во всех концах земного шара и знал, что обычно цена таким заверениям не слишком высока. Когда он прилетел сюда, русские военные с ухмылкой сказали ему другое: «Горец — хозяин своего слова — сам дал, сам взял».
   Майклу многое не нравилось в предстоящем мероприятии. Точнее, не нравилось все. У него становилось пусто в животе, когда он размышлял над тем, что ему предстоит. Здесь, в Назрани, жить можно. Условия относительно нормальные. И рядом коллеги, здесь же пресса, представители правозащитных организаций. И в Ингушетии люди, с которыми он ведет переговоры, имеют вес. А что будет там? Он хорошо помнил тот страшный вечер в Африке, когда повстанцы пошли на штурм лагеря миссии, а охрана бежала, обрекая на гибель европейцев, защищавших, по большому счету, их интересы. У африканцев вообще специфические взгляды на жизнь, они живут одним днем и предпочитают не задумываться о будущем. Они испугались, им страшно было защищать миссию «Милосердие без границ», они и бросили ее. Выручили тогда сотрудники ООН, чудом оказавшиеся рядом. Но с того времени в глубине души Майкла ледяной занозой засел страх — его бросало в дрожь от мысли, что он может остаться один на поле чужой битвы, превратиться из игрока большой игры в мусор под ногами истории.
   Ох, как Майклу не хотелось ввязываться здесь ни в какие авантюры. Однако руководство требовало активизировать действия. Беженцы — уже битая карта. Никого не удивишь их откровениями и причитаниями, достойными восточного базара. Нужно что-то свежее. Необходим принципиально новый материал. И найти его можно только в самой мятежной Чечне. Если действовать законно — толку не будет. Оставался скользкий путь, на который изредка толкала организация своих работников, — отринуть сотрудничество с официальными властями и окунуться на свой страх и риск в самое пекло, опираясь на помощь повстанцев. Затевался очередной этап большой игры. И игрок Майкл должен рисковать.
   — Когда выезжаем? — устало спросил американец.
   — Вы согласны? — с облегчением произнес переводчик.
   — Согласен. — Майкл выговорил это с трудом. Переводчик пробурчал что-то местному князьку, и тот расплылся в счастливой улыбке. И американец подумал, что им его поездка нужна еще больше, чем ему. Впереди — очередное заседание Совета Европы, на котором масса желающих «пощипать» Россию. Повстанцам это на руку. Они заинтересованы в скандале.
   — Мы выезжаем в пятницу, — произнес переводчик. — Есть еще вопросы, которые нужно решить.
   — Вы гарантируете, что мы не попадемся в руки федеральных сил? — спросил Майкл.
   — Гарантируют только на небесах, — сказал переводчик. — Но это будет очень маловероятно.
   — Международный скандал нам не нужен.
   — Нам тоже, — горячо заверил переводчик. — Мы заинтересованы, чтобы тот превратный облик свободной Чечни, который сложился на Западе, был развеян.
   Майкл закивал. Он вдруг ощутил, что страшно устал. Ему хотелось домой. Но его дом — на другом конце земного шара… Или вообще на другой планете?
   Он с тоской посмотрел на местного князька, человека, на милость которого отдает свою жизнь.
   — Хорошие парни, плохие парни, — прошептал он с детства засевшую в памяти присказку…
 

Глава 10
ЗАВОДНАЯ КУКЛА

 
   Желтый язычок пламени бесенком извивался за стеклом керосиновой лампы и отбрасывал слабый свет на предметы Руслан Джамбулатов ежился, несмотря на то, что на его плечах была теплая армейская куртка. Холод царствовал не в окружающем мире, а внутри его существа.
   Он пригладил рукой бороду — она выросла длинная, жесткая, черная, с проседью, и теперь он вполне мог сойти за классического боевика. Заставить себя гладко выбриться, как всегда, он не мог. Это означало вернуться к жизни, к которой возврата нет То, что Джамбулатов разделался с двумя из тех, кто должен был умереть от его руки, отозвалось в душе как-то тупо. Не было ликования, и тем более ужаса, оттого, что пришлось отнять чью-то жизнь. Он будто сделал опостылевшую работу — так должен ощущать себя работник санэпидстанции, не первый год отстреливающий бешеных собак.
   Уныло потянулись дни — какие-то бесцветные, без особого смысла и содержания. Мерно чередовались утро и ночь. Было холодно или жарко. Желудок подавал сигналы голода или был заполнен пищей. Джамбулатов будто выполнял свой долг — тянуть лямку этих унылых дней, в которых не видел ничего привлекательного. Он потерял вкус к жизни. И готов был потерять себя.
   По логике вещей, ему нужно было оставлять эти края. Он был один. Его больше ничего не связывало с этой землей.
   Он постоянно вспоминал отца, который будто живой стоял перед ним. Как же хотелось услышать его совет, его мудрые речи! Старик врос в эту землю. Он не представлял себя нигде больше и готов был умереть, но не сдвинуться отсюда. Сам Руслан испытывал иные чувства. Он все больше ловил себя на мысли, что ненавидит здесь все, устал от злобы и крови, сковавшей Чечню арктическим льдом. Сколько раз он мечтал уйти отсюда, но у него это не получалось — он был прикован к этой земле, как раб к галере.
   Еще четыре года назад, когда в среднем раз в неделю его выводили на тесный двор, и на него смотрело несколько стволов, и он ждал долгожданного, страшного, но освобождающего от всех долгов и обязанностей слова «огонь», тогда он решил — если пронесет, оставит Чечню навсегда. Он здесь чужой… И уехал бы, растворился бы на российских просторах, если бы не отец, которого он никак не мог бросить Слишком он любил его. Даже не обычной уважительной любовью, как принято. Руслан ценил в отце великодушие и мудрость, которых ему самому, человеку с высшим образованием, начитавшемуся многих умных книг, не достичь никогда. И последние годы, смотря, как старость забирает с каждым днем силы дорогого ему человека, он с отчаянием понимал, что не может изменить ничего. Но отца забрала не старость — с ней еще можно смириться, даже Аллах не властен над временем. Отца забрал Хромой со своими бандитами.
   Теперь у Джамбулатова не было здесь ни родных, ни дома. Дом сгорел вместе с телом родного человека. Теперь не о чем и не о ком заботиться. Он остался один. И коротал тягучие, скучные дни, поддерживаемый мыслью, что он должен сполна рассчитаться с должниками.
   Но иногда, выбираясь на яркий свет и вдыхая полной грудью напоенный утренними пьянящими ароматами свежескошенной травы и цветов воздух, он вдруг будто выбирался из тесной тюрьмы своего отчаяния и тоски и ощущал, что жить все-таки стоит. Слишком величественны и прекрасны горы, слишком ласков ветер, слишком высок и красив голубой купол неба.
   В своем Нижнетеречном районе Джамбулатов мог прятаться до скончания веков. Проработав здесь в милиции, а потом и в шариатской безопасности в общей сложности пятнадцать лет, он знал весь район как свои пять пальцев. Многие его здесь уважали. Многие были обязаны ему. И до сих пор, таясь в степи у людей, с которыми его связывали крепкие нити, он владел достаточно полной информацией о том, что происходит вокруг.