Страница:
усы лучше моих -- носи".
"Утенок" мне не поверил и побежал куда-то выяснять... Но вообще-то
Уставом было запрещено ношение бороды, а про усы ничего там не было сказано.
Усы носили немногие: Гриша Савченко с бухтой колючей проволоки под носом,
красавец Эндель Пяренсон с эффектной щепоткой рыжеватой растительности да я.
Вторая неприятность произошла на утренней физзарядке. "Утенок",
стоявший дежурным по училищу, установил форму одежды -- тельники, на что я,
не в библейских выражениях, разумеется, во всю мощь своей луженой глотки
изложил собственную точку зрения, позабыв при этом оглянуться. А сзади стоял
краснопогонник в звании майора. Система сработала, и меня повели к
начальнику училища. Меня принял исполнявший эти обязанности Анатолий
Степанович Симоненко.
-- Рястас, скажи, кого ты назвал "утенком"? -- спросил "Симонян",
улыбаясь.
-- Сараева.
-- Ты говоришь неправду. Сараева зовут "фиксой", -- немедленно уличил
меня во лжи Анатолий Степанович. И, пропесочив, с миром отпустил.
"Утенка" не уважали даже "свои" курсанты. Однажды после возвращения с
практики рота вышла на построение. Только старшина приготовился доложить,
как со второй шеренги "шкентеля" строя раздалось: "Кря-кря". Один из
курсантов-меха- ников так люто "любил" своего отца-командира, что большую
часть заработанной валюты истратил в ГДР на игрушечного утенка, который
весьма натурально крякал.
Для первокурсников день 7 ноября особенный -- нас впервые увольняли в
город. После прохождения торжественным маршем по площади Победы местных
ребят отпускали по домам до 08.00 девятого ноября, а иногородних увольняли
после обеда.
По случаю праздника был вкусный обед со свининой на второе и на каждом
столе -- огромный торт. А учитывая, что за некоторыми столами оставалось по
3-4 человека, давились сладким тестом до появления крема за ушами.
К первому увольнению готовились тщательно: брюки гладили с мылом, чтобы
стрелки резали, драили пуговицы на бушлатах и бляхи курсантского ремня,
брились до синевы, чистили ботинки. Курсант должен видеть свое отражение в
носках ботинок, а старшина свое -- в курсантской бляхе.
После обеда толпа выстроилась в очередь за увольнительными. Придирчиво
осмотрев всех, старшина раздал белые бумажки, в которых было написано, что
курсанту запрещено делать, находясь в увольнении. Получив из рук старшины
вожделенную "ксиву", толпа ринулась на КПП, через который выскакивали, как
пробки из бутылок. За металлическим забором тянуло на лирику:
Я иду по главной улице,
Мною девушки любуются...
Готовых рецептов проведения времени в увольнении, безусловно, не
существовало, и большинство первокурсников посещало кино, но со временем
круг интересов расширился.
Вернувшись в училище, курсант сдавал увольнительную записку, на которой
проставлялось время его возвращения. В субботу увольнение было до 01.00, а в
воскресенье до 24.00 и заканчивалось с последними звуками государственного
гимна, исполнявшегося по радио.
После октябрьских праздников курсантская жизнь стабилизировалась и
появилось свободное время, предусмотренное распорядком дня. Каждый
использовал его по собственному усмотрению и мог проявить свою
индивидуальность. В училище были широкие возможности заниматься любимым
делом. Работали всевозможные кружки и секции. Большое внимание уделялось
спорту, занятия которым поощрял начальник училища. На спартакиадах
мореходных училищ наша команда всегда занимала призовые места, а
волейбольная дружина в составе Владимира Бурданова, Рейна Колло, Хейно
Пихкеля, Энделя Пяренсона, Геннадия Симоненко и Тыну Тийвеля была двукратным
чемпионом общества "Водник" и чемпионом среди мореходных училищ ММФ. Юло
Кеввай, Валентин Сепп и Калью Ымблус занялись штангой, а многие ребята
записались в секцию бокса, вероятно, потому, что председателем училищной
секции бокса был наш кумир Як-Як. В ТМУ было несколько отличных боксеров --
Илмар Вилипо, Лембит Тююр и Волли Раудкетт -- пожиратель женских сердец,
высокий красавец со светлыми вьющимися волосами и кулаками, похожими на
пушечные ядра.
С начинающими занимался Илмар Вилипо. К удивлению многих, наша рота
выставила на первенство училища участников во всех весовых категориях. На
соревновании присутствовал А.В. Аносов и очень азартно болел. Мы имели даже
некоторые успехи: Сергей Смоляков в своей весовой категории занял второе
место. Как-то во время турнира Г.П. Кангро спросил у капитан-лейтенанта
Колесникова: "Я редко вижу твоих на тренировках. Скажи, где они научились
так хорошо боксировать?" Сидевший сзади "Утенок" сказал: "На улице!"
В распоряжении курсантов была водная станция в Пирита, где мы любили
проводить время. Увы, чемпионами по морскому многоборью были
курсанты-механики.
Но главное, чем гремела мореходка на весь город, -- вечера отдыха и
танцы, на которых играл один из лучших оркестров Таллинна того времени. Им
управлял Илмар Томберг. В оркестре состояли У. Лахе, В. Тарга, В. Арумяэ, И.
Данилов, других, к сожалению, не помню.
В дни проведения вечеров задолго до начала собиралась толпа желающих
попасть на танцы -- огромная масса девичьих тел, настоящий "девичий базар":
"Если хочешь, любую из них выбирай!"
Девушки, действительно, были на любой вкус. Высокие и стройные, с
ногами "от ушей", и плотного телосложения, с ножками типа рояльных. Скромные
восьмиклассницы с впалой грудью и девицы полового разбоя не первой молодости
и с бюстами угрожающих размеров. С детским лицом, нетронутым парфюмерией, и
с физиономиями после многократной обработки всеми известными в ту пору
лакокрасочными материалами. Нетронутые и не первой свежести. В простых
платьицах со стоячим воротничком и в глубоких декольте, открывающих часто
более интимные принадлежности дамского туалета. Конечные цели и задачи у
каждой были разные, но прежде любой ценой надо было пробиться в "Зал
мореходки" на втором этаже.
В училище был установлен железный порядок: каждый курсант проводил на
вечер одну девушку. Я никогда не завидовал ребятам, стоявшим в наряде в день
танцев. Ведь у каждой девушки была задушевная подруга, для которой попасть
на танцы представлялось делом всей жизни. Но счастья "девичьего переполоха"
избежать мне не удалось. Однажды я заступил в наряд помощником дежурного по
училищу в ...новогоднюю ночь.
Когда открыли дверь, девушки, давя друг друга, бросились к ней. Одна
маленькая девчушка, чуть не плача, взмолилась: "Дяденька, ну пропусти меня,
пожалуйста!" Пришлось внять ее мольбе. По каменным ступенькам лестницы,
ведущей на второй этаж, раздался мерный стук женских каблучков, а впереди
разноголосой девичьей массы распространялся пьянящий запах духов неумеренной
концентрации.
Для приема долгожданных гостей было все готово: стулья расставлены
вдоль стен, по залу с важным видом, нахохлившись, как гусаки, расхаживали
первокурсники, а оркестр замер в ожидании взмаха руки руководителя. И вот
поплыли чарующие звуки прекрасной музыки в великолепном исполнении. Это была
прелюдия, разминка для собравшихся.
Основные события развернутся после полуночи, когда в бой вступит
"тяжелая артиллерия" в лице прожженных акул полового разбоя, которые
поначалу притаились, водя наметанным глазом по залу в поисках жертвы --
преимущественно среди курсантов с тремя "птичками" на рукавах. И после
полуночи начнется охота на доверчивых олухов, готовых хоть сейчас пойти в
ЗАГС. Ведь замужество -- один из главных врожденных инстинктов женщины, даже
не первой молодости и свежести, прошедшей до этого огни и воды безудержной
любви.
Многие наши ребята получили свои первые уроки любви во время
танцевальных вечеров -- на борцовских матах в спортзале или в пустых
аудиториях. Случались и конфузы, о чем поведала курсантская
исповедь-объяснительная на имя командира роты:
Командиру 2-й роты капитану III ранга... от курсанта...
Объяснительная
Я был во время вечера встречи и половом контакте с С. После прихода из
колхоза я обнаружил у себя, что нижняя часть тела шешется. Я почувствовал,
что шешение станосится больше и пошел к врачу в училище. Он сказал, что не
волнуйся, все будет нормально, купи лекарство и никому не говори об этом,
что у тебя есть мандавошки. И я никому не говорил. Я купил лекарство, отнес
в санчасть и успокоился.
Дата Подпись
Поскольку автору не доводилось самому испытать дистанционное действие
таинственного лекарства, поверим на слово автору исповеди.
К сожалению, не всем желающим удавалось попасть на танцы. Иногда
девушки бурно и решительно выражали свое возмущение. Однажды они снесли с
лица земли деревянный училищный забор, вместо которого был установлен забор
металлический, с высокими заостренными пиками.
Но были у нас, конечно, и другие интересы и увлечения. Оттачивать свое
сценическое мастерство пошел Сергей Смоляков, а я подался напрягать
голосовые связки. Моим учителем стал Хуго Круузман, человек способный,
добрый и очень спокойный. Тогда я познакомился с неизвестной в то время и
начинающей певицей Леэло Карп, с которой мне доводилось петь в нескольких
концертах. Никогда не забуду, как Леэло садилась за пианино и начинала:
"Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам..." Огонь буквально искрился из нее,
а голос... на эстонской земле больше не рождалось человека с таким голосом.
У нее были феноменальные музыкальные способности и удивительный диапазон. Мы
говорили: "То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя". Неподражаемое
"Тбилисо" и тирольские песенки принесли Леэло всеобщую известность.
В шестидесятые годы ее талант засверкал ярчайшей звездой, ее появление
на сцене было искрометным, как она сама. И вряд ли кто-нибудь из друзей и
поклонников таланта Леэло мог себе представить, что ее взлет явится началом
падения. Как ме- теорит, свершив яркий полет, она сгорела и доживала свой
так блестяще начатый сценический путь на подмостках ресторана гостиницы
"Таллинн", где за исполнение песни ей платили по червонцу, а деньги она
пускала по прямому назначению. Однажды я встретил Леэло, когда она пыталась
трясущимися руками поднести стакан к губам. Узнав меня, она смутилась, на
лице появилась кривая усмешка. Мы перебросились короткими общими фразами и
распрощались. Тяжело об этом писать -- о нашей последней встрече. Погибла
великая певица, загублен талантище. Склонен осудить тех, кто был с ней рядом
и не удержал от дурной привычки. Хотя -- каждому свое...
Однажды на концерте присутствовал командующий Балтийским флотом
вице-адмирал А.Е. Орел. Мне сказали, что адмирал хотел бы послушать русскую
народную песню "Славное море, священный Байкал" и могу ли я ее спеть. Песню
я знал и спеть мог, но возник барьер чисто психологический, ведь я, зеленый
курсантик, видел живого адмирала впервые в жизни. Но, вспомнив, какое
внимание уделил однажды маршал Г.К. Жуков безвестному матросу Борису
Штоколову, ставшему потом Народным артистом СССР, я успокоился, собрался и
спел. Песню пришлось исполнить трижды, а когда у меня возникли проблемы со
временем, адмирал спокойно попросил мою увольнительную, достал "вечное перо"
и написал: "Продлено до 08.00" -- и поставил свою роспись. Долго я хранил ту
памятную для меня увольнительную...
Курсантские будни шли своим чередом, незаметно подошел к концу первый
учебный семестр и начались экзамены. В училище был установлен железный
порядок, стимулирующий учебу: если курсант не сдавал хотя бы один экзамен,
на каникулы его не отпускали, он нес службу по роте и готовился к пересдаче
экзамена, пока другие отдыхали. Такое счастье вряд ли кого прельщало, И все
серьезно готовились к экзаменам. За первый семестр сдавали пять предметов.
Большим праздником для первокурсников был новогодний бал, когда
"кавалеров" увольняли до утра, а волосы к тому времени успели отрасти.
Сдав экзамены, мы разъехались по домам.
...Закончились каникулы, и коряги-мореходы начали съезжаться. Все,
привезенное из дома, приготовленное заботливыми материнскими руками,
выкладывалось на общий стол и беспощадно уничтожалось.
Это была не первая наша практика, да и назвать ее плавательной нельзя,
как станет ясным далее. А хронологию я нарушаю сознательно вот по каким
причинам. Как было сказано выше, училище наше было "закрытого типа", то есть
с достаточно строгой военной дисциплиной. Ведь вместе с дипломом мы должны
были получить звание младшего лейтенанта ВМФ. Нетрудно догадаться, что
подобный статус особых радостей нам не приносил.
И когда мы уже приобрели солидные навыки жизни "по команде", для
закрепления этих навыков и для личного знакомства с организацией службы на
военных кораблях в середине второго курса нас направили стажироваться в
бригаду эсминцев, прочно ошвартованных в покрытой льдом Купеческой гавани
порта Таллинн. Естественно, в море мы не выходили, жили и служили "у
стенки". А о том, как мы оморячились, хлебнули соленого ветра и
познакомились с первыми в жизни волнами, расскажу отдельно и более подробно.
Все же каждый из нас не стал "военной косточкой", не принимали мы на полном
серьезе погоны на плечах и неизбежную военную муштру.
Как бы то ни было, а холодным февральским днем 1960 года
капитан-лейтенант Г.П. Кангро привел нас в Купеческую гавань, где стояла
бригада эсминцев, которой командовал капитан первого ранга Гаврилов. Это был
гигант с абсолютно лысой головой. Я попал на эскадренный миноносец "Смелый",
командиром его был капитан III ранга Кострицкий. Его на корабле уважали.
По военной специальности мы артиллеристы-зенитчики, поэтому нас
разместили в кубрик к артиллеристам. Командовал зенитной батареей лейтенант
Ю. Таров, который передал нас на попечение старшины второй статьи Ю.
Иванова. Небольшого роста, сухощавый "годок" из Ленинграда, чем он гордился,
был очень вспыльчивым, но быстро отходил. С матросами у нас сложились
нормальные отношения, ведь тогда, напомню, еще не было диких зверств,
получивших название "дедовщины". Была, правда, одна экзекуция, называемая
"отрубить банки". Подвер- гавшегося ей клали животом на банку, оголяли
спину, одной рукой оттягивали кожу, а другой били, в результате чего спина
принимала расцветку зебры. Первая же попытка применить наказание к нам
окончилась провалом. В нашей группе самым худым был Аркаша Емельянов, в
котором никто не мог бы заподозрить боксера. Между тем Аркаша был хорошим
бойцом с резким, правильно поставленным ударом. Его избрал для проведения
унизительной процедуры старшина-торпедист. Получив в челюсть резкий прямой
удар, старшина временно "отрубился" сам.
Мы уже были приучены к подъему и физзарядке. Новой для нас оказалась
команда "Койки рубить!" На эсминце были подвесные койки, которые каждое утро
убирали. А на физзарядке в своих черных робах среди белой матросской массы
мы действительно выглядели воронами.
Часто в составе дежурного отделения нас поднимали задолго до всех, чтоб
начистить два огромных бака картофеля.
В артиллерийском деле мы звезд с неба не хватали и наполеоновского
искусства не продемонстрировали. Самым бессмысленным было торчание наверху,
под ветром, во время утреннего "проворачивания механизмов", когда, казалось,
шинель примерзала к спине.
Как равноправные члены экипажа мы участвовали в уборке снега со стенки.
Там я при своем немалом росте и в тесной шинели выглядел так, что, завидя
меня при помощи спутника-шпиона, генералитет НАТО ощутил бы дрожь в
коленках. Однажды, убирая снег, я увидел идущего комбрига и отсалютовал ему
по-ефрейторски деревянной лопатой. Измерив меня оценивающим взглядом,
комбриг выдал "перл", который опускаю из-за невозможности воспроизвести его
на бумаге.
Зимой, когда корабли стояли у стенки закованные в лед, политработники
принимали все меры к тому, чтобы личный состав не разложился, и находили
занятия для экипажей кораблей. Вероятно, в кабинетной тиши отличному кораблю
готовили место победителя в фестивале, который состоялся в матросском клубе.
Где-то изыскали и поселили в нашем кубрике представителя кавказской
национальности с каким-то неимоверно громоздким инструментом типа барабана,
в который он для тренировки стучал от подъема до отбоя с небольшими
перерывами для приема пищи и отправления естественных нужд. Он всех так
"достал" своими репетициями, что горячий старшина Иванов обещал разбить
барабан об его голову.
Мы тоже внесли посильную лепту в проведение фестиваля, так как для
корабля необходима была массовость. Отобрали ребят, организовали ансамбль
песни эсминца "Смелый", выстроили в две шеренги на широкой сцене почти треть
экипажа и исполнили песню В. Мурадели "Партия -- наш рулевой". Я выступал
солистом. А соло я спел песню "Родные берега".
Пробыв на корабле месяц и приняв военную присягу, мы вернулись в
училище. Начались снова занятия и побежали дни: подъем, физзарядка, учеба,
обед, занятия, личное время, ужин, самоподготовка, вечерняя проверка,
построение, переход в экипаж, отбой -- все по часам, все по минутам...
А теперь вернусь на первый курс. Только его начало казалось медленным,
ближе к весне время стремительно понеслось вперед: приближался день начала
плавательной практики, которую мы ждали с нетерпением. Некоторые лихие
мореманы уже стали отбеливать в хлорке воротники, другие тайком примеряли
доставшиеся в наследство бескозырки. Но прежде надо было сдать экзамены за
второй семестр. Братву словно подменили: несмотря на запрещение, многие
ночами занимались в баталерке.
И вот, наконец, сдан последний экзамен за первый курс и мы уходим на
практику. Некоторые ребята не попали с нами на "Вегу". Так, А. Емельянов и
А. Сенин ушли с рыбаками на СРТ 4590 в Северную Атлантику.
Перед уходом на практику Сергей Смоляков написал слова курсантского
марша:
Грудь стянута тельняшкой,
И якорь на ремне.
Курсантская фуражка
Подходит нам вполне.
Припев:
Полезные для практики
Нас выучат сполна:
Соленый ветер Балтики,
Студеная волна.
Азы морской науки
В училище пройдем.
Мы Крузенштерна внуки,
И мы не подведем.
Припев.
Причал и древний Таллинн
Остались за кормой.
Пройдя морские дали,
Вернемся мы домой.
Припев.
Немало мореходов
Ушло из этих стен.
Пускай же через годы
Припомнятся им всем:
Припев:
Полезные для практики,
Учившие сполна--
Соленый ветер Балтики,
Студеная волна.
Сергей также нарисовал прощальную открытку, которую ребята дарили
девушкам при расставании.
Но до ухода в море нужно было получить под лопатку мучительно
болезненный укол "против конвенционных болезней" -- желтой лихорадки, черной
оспы, холеры, чумы и проч. Укол, как правило, вызывал высокую температуру в
пределах 39-40 градусов, и ребята выходили из строя на трое суток.
Встречались индивидуумы, у которых температура отсутствовала, но и они
валялись в знак солидарности.
Интересна сама процедура получения тупого удара под лопатку. Во
времена, о которых идет речь, человечество еще ведать не ведало об
одноразовых шприцах, укол всей роте делали одной иглой. Курсанты становились
вдоль стены, подняв вверх руки. Медсестра, заправив шприц положенным
количеством миллилитров дорогостоящей вакцины, заносила руку со шприцем за
голову и начинала разбег, как копьеметатель перед рекордным броском. Набрав
нужную скорость и преодолев четырехметровое расстояние, она с остервенением
вонзала тупую иглу в слабоупитанную курсантскую спину. Получив удар, парень
дергался вперед, а потом начинал сползать по стене вниз, стремясь в
горизонтальное положение. Когда укол делали самому плоскому из нас, ребята
предупреждали сестру, чтоб вакцина, вводимая в человеческий организм таким
варварским способом, не вылилась в воздушное пространство...
Двадцатый век вынес смертный приговор парусному судоходству. Первый
чувствительный удар был нанесен в 1869 году открытием Суэцкого канала,
который оказался малопригодным для самостоятельного прохождения парусников.
Ввод в 1914 году Панамского канала окончательно расшатал позиции шхун и
барков. Но парус не исчез совсем с моря, парусники бы- ли сохранены в
качестве учебных кораблей для подготовки подрастающего поколения моряков.
С достоинством несли и несут до сих пор вахту на морях и в океанах
прославленные барки "Крузенштерн" и "Седов". Почти каждое мореходное училище
имело свое учебное судно, которые носили названия звезд. Так, баркентина
ЛВИМУ именовалась по названию самой яркой звезды на небе -- "Сириус", а в
Таллиннском мореходном училище была трехмачтовая баркентина "Вега". На
передней мачте она имела прямые паруса, а на остальных двух -- косые.
25 мая 1959 года группа курсантов Таллиннского мореходного училища в
составе 45 человек, среди которых находился автор этих строк, прибыла на
"Вегу" для прохождения практики. С трепетом в сердце я ступил на палубу
судна мечты своего детства. Кое-что о порядках на парусных судах мне было
известно из книг, но думалось: а как наяву?
Обычно капитан на учебном судне недосягаем для практикантов, их главным
начальником является старший помощник капитана со своим верным подручным --
судовым боцманом, которого издревле на флоте называли "драконом". 0 злых и
суровых боцманах написано немало нелестного и несправедливого. Безусловно,
мордобой, которым славились боцмана, издевательство и унижение человеческого
достоинства недопустимы, что же касается порядка, то он должен быть и в
большом, и в малом. Нельзя, к примеру, забывать, что судовой гальюн является
визитной карточкой, по состоянию которого судят об общем порядке на всем
судне.
Несмотря на то, что в стенах мореходки мы изучали такелаж парусного
судна, нас поразило обилие тросов, блоков, скоб.
"Вега" построена в Финляндии в 1952 году. Ее главные размерения:
Длина с бушпритом -- 44 м.
Длина корпуса -- 39 м.
Ширина -- 9 м.
Высота надводного борта -- 4 м.
Осадка -- 2,9 м.
Мы начали размещаться в четырех- и шестиместных кубриках. Вместе со
мной оказались Леонид Соболев и Пеэтер Пыдер. Для нас полной неожиданностью
было несметное количество мух, летающих по судну роем, как пчелы, и
чувствовавших себя совершенно безнаказанными. Проявив инициативу и
энтузиазм, Серега Смоляков достал лист бумаги, на котором нарисовал муху,
раздавленную курсантским пальцем. Надпись гласила: "А ты убил муху?" С
небывалым творческим подъемом мы при- ступили к массовому уничтожению мух.
С первого дня пребывания на "Веге" почувствовали строгую дисциплину,
твердый порядок и пунктуальное исполнение Устава. Во всем ощущалась твердая
рука старпома. А теперь опишу тех, кому было положено за время практики
существенно поубавить число ракушек с наших пятых точек опоры.
Капитан "Веги" Борис Николаевич Иконников. Небольшого роста, среднего
сложения, спокойный и замкнутый в себе человек. Правда, спокойный только в
трезвом состоянии, а "под градусом" он бывал злой и агрессивный, ругался
по-английски, и курсантская братия не горела особым желанием попадаться ему
на глаза. Безусловно, о прошлом капитана мы, беззаботные оболтусы, ничего не
знали. Между тем, Борис Николаевич был человеком тяжелейшей судьбы,
пострадавшим от врагов и от своих.
22 июня 1941 года экипаж судна, на котором Борис Николаевич был
старпомом, интернировали и заточили в замок Вюльцберг, где размещался
единственный в Германии лагерь для членов команд пяти захваченных немцами
советских судов: "Волголес" (капитан Новодворской), "Хасан" (капитан
Богданов), "Магнитогорск" (капитан Дальк), "Каганович" (капитан Ермолаев),
"Эльтон" (капитан Филимонов). Лагерь назывался ИЛАГ -- 13. В нем действовал
партийный центр, куда входили капитан Савва Георгиевич Дальк, старпом Борис
Николаевич Иконников и механик Алексей Петрович Устинов.
Освобожденный американцами из лагеря, Борис Николаевич
непродолжительное время находился в американском сборном лагере, где
союзники агитировали его не возвращаться, предлагая высокую должность на
своих судах и хорошую зарплату. Вероятно, зная судьбу пленных, возвращенных
англичанами,* американцы предупреждали, что его ждет на родине, но он отверг
все предложения и вернулся в Ленинград... И если враги не могли поставить
его на колени, то с этим успешно справились свои.
* Речь идет о судьбе советских военнопленных, возвратившихся на родину
из Англии. 31 октября 1944 года из Ливерпуля вышло судно "Скифия", на борту
которого было 10 тысяч военнопленных Красной Армии. В Мурманске
военнопленных, прибывших с лозунгом "Да здравствует 27-я годовщина Великого
Октября!", встречали автоматчики с овчарками, рвущимися с поводков.
В 1947 году поступил приказ сверху, запрещающий интернированным плавать
в заграничных рейсах, а в 1949-ом запретили плавать вообще. Б.Н. Иконникова
уволили из Балтийского пароходства, после чего последовало исключение из
рядов коммунистической партии со смехотворной и циничной формулировкой: "3a
неуплату членских взносов и длительный отрыв от работы партийной
организации". Жалобы и попытки добиться справедливости оказались напрасными.
А.П. Устинов из партийного центра дошел до КПК (комиссия партийного
"Утенок" мне не поверил и побежал куда-то выяснять... Но вообще-то
Уставом было запрещено ношение бороды, а про усы ничего там не было сказано.
Усы носили немногие: Гриша Савченко с бухтой колючей проволоки под носом,
красавец Эндель Пяренсон с эффектной щепоткой рыжеватой растительности да я.
Вторая неприятность произошла на утренней физзарядке. "Утенок",
стоявший дежурным по училищу, установил форму одежды -- тельники, на что я,
не в библейских выражениях, разумеется, во всю мощь своей луженой глотки
изложил собственную точку зрения, позабыв при этом оглянуться. А сзади стоял
краснопогонник в звании майора. Система сработала, и меня повели к
начальнику училища. Меня принял исполнявший эти обязанности Анатолий
Степанович Симоненко.
-- Рястас, скажи, кого ты назвал "утенком"? -- спросил "Симонян",
улыбаясь.
-- Сараева.
-- Ты говоришь неправду. Сараева зовут "фиксой", -- немедленно уличил
меня во лжи Анатолий Степанович. И, пропесочив, с миром отпустил.
"Утенка" не уважали даже "свои" курсанты. Однажды после возвращения с
практики рота вышла на построение. Только старшина приготовился доложить,
как со второй шеренги "шкентеля" строя раздалось: "Кря-кря". Один из
курсантов-меха- ников так люто "любил" своего отца-командира, что большую
часть заработанной валюты истратил в ГДР на игрушечного утенка, который
весьма натурально крякал.
Для первокурсников день 7 ноября особенный -- нас впервые увольняли в
город. После прохождения торжественным маршем по площади Победы местных
ребят отпускали по домам до 08.00 девятого ноября, а иногородних увольняли
после обеда.
По случаю праздника был вкусный обед со свининой на второе и на каждом
столе -- огромный торт. А учитывая, что за некоторыми столами оставалось по
3-4 человека, давились сладким тестом до появления крема за ушами.
К первому увольнению готовились тщательно: брюки гладили с мылом, чтобы
стрелки резали, драили пуговицы на бушлатах и бляхи курсантского ремня,
брились до синевы, чистили ботинки. Курсант должен видеть свое отражение в
носках ботинок, а старшина свое -- в курсантской бляхе.
После обеда толпа выстроилась в очередь за увольнительными. Придирчиво
осмотрев всех, старшина раздал белые бумажки, в которых было написано, что
курсанту запрещено делать, находясь в увольнении. Получив из рук старшины
вожделенную "ксиву", толпа ринулась на КПП, через который выскакивали, как
пробки из бутылок. За металлическим забором тянуло на лирику:
Я иду по главной улице,
Мною девушки любуются...
Готовых рецептов проведения времени в увольнении, безусловно, не
существовало, и большинство первокурсников посещало кино, но со временем
круг интересов расширился.
Вернувшись в училище, курсант сдавал увольнительную записку, на которой
проставлялось время его возвращения. В субботу увольнение было до 01.00, а в
воскресенье до 24.00 и заканчивалось с последними звуками государственного
гимна, исполнявшегося по радио.
После октябрьских праздников курсантская жизнь стабилизировалась и
появилось свободное время, предусмотренное распорядком дня. Каждый
использовал его по собственному усмотрению и мог проявить свою
индивидуальность. В училище были широкие возможности заниматься любимым
делом. Работали всевозможные кружки и секции. Большое внимание уделялось
спорту, занятия которым поощрял начальник училища. На спартакиадах
мореходных училищ наша команда всегда занимала призовые места, а
волейбольная дружина в составе Владимира Бурданова, Рейна Колло, Хейно
Пихкеля, Энделя Пяренсона, Геннадия Симоненко и Тыну Тийвеля была двукратным
чемпионом общества "Водник" и чемпионом среди мореходных училищ ММФ. Юло
Кеввай, Валентин Сепп и Калью Ымблус занялись штангой, а многие ребята
записались в секцию бокса, вероятно, потому, что председателем училищной
секции бокса был наш кумир Як-Як. В ТМУ было несколько отличных боксеров --
Илмар Вилипо, Лембит Тююр и Волли Раудкетт -- пожиратель женских сердец,
высокий красавец со светлыми вьющимися волосами и кулаками, похожими на
пушечные ядра.
С начинающими занимался Илмар Вилипо. К удивлению многих, наша рота
выставила на первенство училища участников во всех весовых категориях. На
соревновании присутствовал А.В. Аносов и очень азартно болел. Мы имели даже
некоторые успехи: Сергей Смоляков в своей весовой категории занял второе
место. Как-то во время турнира Г.П. Кангро спросил у капитан-лейтенанта
Колесникова: "Я редко вижу твоих на тренировках. Скажи, где они научились
так хорошо боксировать?" Сидевший сзади "Утенок" сказал: "На улице!"
В распоряжении курсантов была водная станция в Пирита, где мы любили
проводить время. Увы, чемпионами по морскому многоборью были
курсанты-механики.
Но главное, чем гремела мореходка на весь город, -- вечера отдыха и
танцы, на которых играл один из лучших оркестров Таллинна того времени. Им
управлял Илмар Томберг. В оркестре состояли У. Лахе, В. Тарга, В. Арумяэ, И.
Данилов, других, к сожалению, не помню.
В дни проведения вечеров задолго до начала собиралась толпа желающих
попасть на танцы -- огромная масса девичьих тел, настоящий "девичий базар":
"Если хочешь, любую из них выбирай!"
Девушки, действительно, были на любой вкус. Высокие и стройные, с
ногами "от ушей", и плотного телосложения, с ножками типа рояльных. Скромные
восьмиклассницы с впалой грудью и девицы полового разбоя не первой молодости
и с бюстами угрожающих размеров. С детским лицом, нетронутым парфюмерией, и
с физиономиями после многократной обработки всеми известными в ту пору
лакокрасочными материалами. Нетронутые и не первой свежести. В простых
платьицах со стоячим воротничком и в глубоких декольте, открывающих часто
более интимные принадлежности дамского туалета. Конечные цели и задачи у
каждой были разные, но прежде любой ценой надо было пробиться в "Зал
мореходки" на втором этаже.
В училище был установлен железный порядок: каждый курсант проводил на
вечер одну девушку. Я никогда не завидовал ребятам, стоявшим в наряде в день
танцев. Ведь у каждой девушки была задушевная подруга, для которой попасть
на танцы представлялось делом всей жизни. Но счастья "девичьего переполоха"
избежать мне не удалось. Однажды я заступил в наряд помощником дежурного по
училищу в ...новогоднюю ночь.
Когда открыли дверь, девушки, давя друг друга, бросились к ней. Одна
маленькая девчушка, чуть не плача, взмолилась: "Дяденька, ну пропусти меня,
пожалуйста!" Пришлось внять ее мольбе. По каменным ступенькам лестницы,
ведущей на второй этаж, раздался мерный стук женских каблучков, а впереди
разноголосой девичьей массы распространялся пьянящий запах духов неумеренной
концентрации.
Для приема долгожданных гостей было все готово: стулья расставлены
вдоль стен, по залу с важным видом, нахохлившись, как гусаки, расхаживали
первокурсники, а оркестр замер в ожидании взмаха руки руководителя. И вот
поплыли чарующие звуки прекрасной музыки в великолепном исполнении. Это была
прелюдия, разминка для собравшихся.
Основные события развернутся после полуночи, когда в бой вступит
"тяжелая артиллерия" в лице прожженных акул полового разбоя, которые
поначалу притаились, водя наметанным глазом по залу в поисках жертвы --
преимущественно среди курсантов с тремя "птичками" на рукавах. И после
полуночи начнется охота на доверчивых олухов, готовых хоть сейчас пойти в
ЗАГС. Ведь замужество -- один из главных врожденных инстинктов женщины, даже
не первой молодости и свежести, прошедшей до этого огни и воды безудержной
любви.
Многие наши ребята получили свои первые уроки любви во время
танцевальных вечеров -- на борцовских матах в спортзале или в пустых
аудиториях. Случались и конфузы, о чем поведала курсантская
исповедь-объяснительная на имя командира роты:
Командиру 2-й роты капитану III ранга... от курсанта...
Объяснительная
Я был во время вечера встречи и половом контакте с С. После прихода из
колхоза я обнаружил у себя, что нижняя часть тела шешется. Я почувствовал,
что шешение станосится больше и пошел к врачу в училище. Он сказал, что не
волнуйся, все будет нормально, купи лекарство и никому не говори об этом,
что у тебя есть мандавошки. И я никому не говорил. Я купил лекарство, отнес
в санчасть и успокоился.
Дата Подпись
Поскольку автору не доводилось самому испытать дистанционное действие
таинственного лекарства, поверим на слово автору исповеди.
К сожалению, не всем желающим удавалось попасть на танцы. Иногда
девушки бурно и решительно выражали свое возмущение. Однажды они снесли с
лица земли деревянный училищный забор, вместо которого был установлен забор
металлический, с высокими заостренными пиками.
Но были у нас, конечно, и другие интересы и увлечения. Оттачивать свое
сценическое мастерство пошел Сергей Смоляков, а я подался напрягать
голосовые связки. Моим учителем стал Хуго Круузман, человек способный,
добрый и очень спокойный. Тогда я познакомился с неизвестной в то время и
начинающей певицей Леэло Карп, с которой мне доводилось петь в нескольких
концертах. Никогда не забуду, как Леэло садилась за пианино и начинала:
"Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам..." Огонь буквально искрился из нее,
а голос... на эстонской земле больше не рождалось человека с таким голосом.
У нее были феноменальные музыкальные способности и удивительный диапазон. Мы
говорили: "То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя". Неподражаемое
"Тбилисо" и тирольские песенки принесли Леэло всеобщую известность.
В шестидесятые годы ее талант засверкал ярчайшей звездой, ее появление
на сцене было искрометным, как она сама. И вряд ли кто-нибудь из друзей и
поклонников таланта Леэло мог себе представить, что ее взлет явится началом
падения. Как ме- теорит, свершив яркий полет, она сгорела и доживала свой
так блестяще начатый сценический путь на подмостках ресторана гостиницы
"Таллинн", где за исполнение песни ей платили по червонцу, а деньги она
пускала по прямому назначению. Однажды я встретил Леэло, когда она пыталась
трясущимися руками поднести стакан к губам. Узнав меня, она смутилась, на
лице появилась кривая усмешка. Мы перебросились короткими общими фразами и
распрощались. Тяжело об этом писать -- о нашей последней встрече. Погибла
великая певица, загублен талантище. Склонен осудить тех, кто был с ней рядом
и не удержал от дурной привычки. Хотя -- каждому свое...
Однажды на концерте присутствовал командующий Балтийским флотом
вице-адмирал А.Е. Орел. Мне сказали, что адмирал хотел бы послушать русскую
народную песню "Славное море, священный Байкал" и могу ли я ее спеть. Песню
я знал и спеть мог, но возник барьер чисто психологический, ведь я, зеленый
курсантик, видел живого адмирала впервые в жизни. Но, вспомнив, какое
внимание уделил однажды маршал Г.К. Жуков безвестному матросу Борису
Штоколову, ставшему потом Народным артистом СССР, я успокоился, собрался и
спел. Песню пришлось исполнить трижды, а когда у меня возникли проблемы со
временем, адмирал спокойно попросил мою увольнительную, достал "вечное перо"
и написал: "Продлено до 08.00" -- и поставил свою роспись. Долго я хранил ту
памятную для меня увольнительную...
Курсантские будни шли своим чередом, незаметно подошел к концу первый
учебный семестр и начались экзамены. В училище был установлен железный
порядок, стимулирующий учебу: если курсант не сдавал хотя бы один экзамен,
на каникулы его не отпускали, он нес службу по роте и готовился к пересдаче
экзамена, пока другие отдыхали. Такое счастье вряд ли кого прельщало, И все
серьезно готовились к экзаменам. За первый семестр сдавали пять предметов.
Большим праздником для первокурсников был новогодний бал, когда
"кавалеров" увольняли до утра, а волосы к тому времени успели отрасти.
Сдав экзамены, мы разъехались по домам.
...Закончились каникулы, и коряги-мореходы начали съезжаться. Все,
привезенное из дома, приготовленное заботливыми материнскими руками,
выкладывалось на общий стол и беспощадно уничтожалось.
Это была не первая наша практика, да и назвать ее плавательной нельзя,
как станет ясным далее. А хронологию я нарушаю сознательно вот по каким
причинам. Как было сказано выше, училище наше было "закрытого типа", то есть
с достаточно строгой военной дисциплиной. Ведь вместе с дипломом мы должны
были получить звание младшего лейтенанта ВМФ. Нетрудно догадаться, что
подобный статус особых радостей нам не приносил.
И когда мы уже приобрели солидные навыки жизни "по команде", для
закрепления этих навыков и для личного знакомства с организацией службы на
военных кораблях в середине второго курса нас направили стажироваться в
бригаду эсминцев, прочно ошвартованных в покрытой льдом Купеческой гавани
порта Таллинн. Естественно, в море мы не выходили, жили и служили "у
стенки". А о том, как мы оморячились, хлебнули соленого ветра и
познакомились с первыми в жизни волнами, расскажу отдельно и более подробно.
Все же каждый из нас не стал "военной косточкой", не принимали мы на полном
серьезе погоны на плечах и неизбежную военную муштру.
Как бы то ни было, а холодным февральским днем 1960 года
капитан-лейтенант Г.П. Кангро привел нас в Купеческую гавань, где стояла
бригада эсминцев, которой командовал капитан первого ранга Гаврилов. Это был
гигант с абсолютно лысой головой. Я попал на эскадренный миноносец "Смелый",
командиром его был капитан III ранга Кострицкий. Его на корабле уважали.
По военной специальности мы артиллеристы-зенитчики, поэтому нас
разместили в кубрик к артиллеристам. Командовал зенитной батареей лейтенант
Ю. Таров, который передал нас на попечение старшины второй статьи Ю.
Иванова. Небольшого роста, сухощавый "годок" из Ленинграда, чем он гордился,
был очень вспыльчивым, но быстро отходил. С матросами у нас сложились
нормальные отношения, ведь тогда, напомню, еще не было диких зверств,
получивших название "дедовщины". Была, правда, одна экзекуция, называемая
"отрубить банки". Подвер- гавшегося ей клали животом на банку, оголяли
спину, одной рукой оттягивали кожу, а другой били, в результате чего спина
принимала расцветку зебры. Первая же попытка применить наказание к нам
окончилась провалом. В нашей группе самым худым был Аркаша Емельянов, в
котором никто не мог бы заподозрить боксера. Между тем Аркаша был хорошим
бойцом с резким, правильно поставленным ударом. Его избрал для проведения
унизительной процедуры старшина-торпедист. Получив в челюсть резкий прямой
удар, старшина временно "отрубился" сам.
Мы уже были приучены к подъему и физзарядке. Новой для нас оказалась
команда "Койки рубить!" На эсминце были подвесные койки, которые каждое утро
убирали. А на физзарядке в своих черных робах среди белой матросской массы
мы действительно выглядели воронами.
Часто в составе дежурного отделения нас поднимали задолго до всех, чтоб
начистить два огромных бака картофеля.
В артиллерийском деле мы звезд с неба не хватали и наполеоновского
искусства не продемонстрировали. Самым бессмысленным было торчание наверху,
под ветром, во время утреннего "проворачивания механизмов", когда, казалось,
шинель примерзала к спине.
Как равноправные члены экипажа мы участвовали в уборке снега со стенки.
Там я при своем немалом росте и в тесной шинели выглядел так, что, завидя
меня при помощи спутника-шпиона, генералитет НАТО ощутил бы дрожь в
коленках. Однажды, убирая снег, я увидел идущего комбрига и отсалютовал ему
по-ефрейторски деревянной лопатой. Измерив меня оценивающим взглядом,
комбриг выдал "перл", который опускаю из-за невозможности воспроизвести его
на бумаге.
Зимой, когда корабли стояли у стенки закованные в лед, политработники
принимали все меры к тому, чтобы личный состав не разложился, и находили
занятия для экипажей кораблей. Вероятно, в кабинетной тиши отличному кораблю
готовили место победителя в фестивале, который состоялся в матросском клубе.
Где-то изыскали и поселили в нашем кубрике представителя кавказской
национальности с каким-то неимоверно громоздким инструментом типа барабана,
в который он для тренировки стучал от подъема до отбоя с небольшими
перерывами для приема пищи и отправления естественных нужд. Он всех так
"достал" своими репетициями, что горячий старшина Иванов обещал разбить
барабан об его голову.
Мы тоже внесли посильную лепту в проведение фестиваля, так как для
корабля необходима была массовость. Отобрали ребят, организовали ансамбль
песни эсминца "Смелый", выстроили в две шеренги на широкой сцене почти треть
экипажа и исполнили песню В. Мурадели "Партия -- наш рулевой". Я выступал
солистом. А соло я спел песню "Родные берега".
Пробыв на корабле месяц и приняв военную присягу, мы вернулись в
училище. Начались снова занятия и побежали дни: подъем, физзарядка, учеба,
обед, занятия, личное время, ужин, самоподготовка, вечерняя проверка,
построение, переход в экипаж, отбой -- все по часам, все по минутам...
А теперь вернусь на первый курс. Только его начало казалось медленным,
ближе к весне время стремительно понеслось вперед: приближался день начала
плавательной практики, которую мы ждали с нетерпением. Некоторые лихие
мореманы уже стали отбеливать в хлорке воротники, другие тайком примеряли
доставшиеся в наследство бескозырки. Но прежде надо было сдать экзамены за
второй семестр. Братву словно подменили: несмотря на запрещение, многие
ночами занимались в баталерке.
И вот, наконец, сдан последний экзамен за первый курс и мы уходим на
практику. Некоторые ребята не попали с нами на "Вегу". Так, А. Емельянов и
А. Сенин ушли с рыбаками на СРТ 4590 в Северную Атлантику.
Перед уходом на практику Сергей Смоляков написал слова курсантского
марша:
Грудь стянута тельняшкой,
И якорь на ремне.
Курсантская фуражка
Подходит нам вполне.
Припев:
Полезные для практики
Нас выучат сполна:
Соленый ветер Балтики,
Студеная волна.
Азы морской науки
В училище пройдем.
Мы Крузенштерна внуки,
И мы не подведем.
Припев.
Причал и древний Таллинн
Остались за кормой.
Пройдя морские дали,
Вернемся мы домой.
Припев.
Немало мореходов
Ушло из этих стен.
Пускай же через годы
Припомнятся им всем:
Припев:
Полезные для практики,
Учившие сполна--
Соленый ветер Балтики,
Студеная волна.
Сергей также нарисовал прощальную открытку, которую ребята дарили
девушкам при расставании.
Но до ухода в море нужно было получить под лопатку мучительно
болезненный укол "против конвенционных болезней" -- желтой лихорадки, черной
оспы, холеры, чумы и проч. Укол, как правило, вызывал высокую температуру в
пределах 39-40 градусов, и ребята выходили из строя на трое суток.
Встречались индивидуумы, у которых температура отсутствовала, но и они
валялись в знак солидарности.
Интересна сама процедура получения тупого удара под лопатку. Во
времена, о которых идет речь, человечество еще ведать не ведало об
одноразовых шприцах, укол всей роте делали одной иглой. Курсанты становились
вдоль стены, подняв вверх руки. Медсестра, заправив шприц положенным
количеством миллилитров дорогостоящей вакцины, заносила руку со шприцем за
голову и начинала разбег, как копьеметатель перед рекордным броском. Набрав
нужную скорость и преодолев четырехметровое расстояние, она с остервенением
вонзала тупую иглу в слабоупитанную курсантскую спину. Получив удар, парень
дергался вперед, а потом начинал сползать по стене вниз, стремясь в
горизонтальное положение. Когда укол делали самому плоскому из нас, ребята
предупреждали сестру, чтоб вакцина, вводимая в человеческий организм таким
варварским способом, не вылилась в воздушное пространство...
Двадцатый век вынес смертный приговор парусному судоходству. Первый
чувствительный удар был нанесен в 1869 году открытием Суэцкого канала,
который оказался малопригодным для самостоятельного прохождения парусников.
Ввод в 1914 году Панамского канала окончательно расшатал позиции шхун и
барков. Но парус не исчез совсем с моря, парусники бы- ли сохранены в
качестве учебных кораблей для подготовки подрастающего поколения моряков.
С достоинством несли и несут до сих пор вахту на морях и в океанах
прославленные барки "Крузенштерн" и "Седов". Почти каждое мореходное училище
имело свое учебное судно, которые носили названия звезд. Так, баркентина
ЛВИМУ именовалась по названию самой яркой звезды на небе -- "Сириус", а в
Таллиннском мореходном училище была трехмачтовая баркентина "Вега". На
передней мачте она имела прямые паруса, а на остальных двух -- косые.
25 мая 1959 года группа курсантов Таллиннского мореходного училища в
составе 45 человек, среди которых находился автор этих строк, прибыла на
"Вегу" для прохождения практики. С трепетом в сердце я ступил на палубу
судна мечты своего детства. Кое-что о порядках на парусных судах мне было
известно из книг, но думалось: а как наяву?
Обычно капитан на учебном судне недосягаем для практикантов, их главным
начальником является старший помощник капитана со своим верным подручным --
судовым боцманом, которого издревле на флоте называли "драконом". 0 злых и
суровых боцманах написано немало нелестного и несправедливого. Безусловно,
мордобой, которым славились боцмана, издевательство и унижение человеческого
достоинства недопустимы, что же касается порядка, то он должен быть и в
большом, и в малом. Нельзя, к примеру, забывать, что судовой гальюн является
визитной карточкой, по состоянию которого судят об общем порядке на всем
судне.
Несмотря на то, что в стенах мореходки мы изучали такелаж парусного
судна, нас поразило обилие тросов, блоков, скоб.
"Вега" построена в Финляндии в 1952 году. Ее главные размерения:
Длина с бушпритом -- 44 м.
Длина корпуса -- 39 м.
Ширина -- 9 м.
Высота надводного борта -- 4 м.
Осадка -- 2,9 м.
Мы начали размещаться в четырех- и шестиместных кубриках. Вместе со
мной оказались Леонид Соболев и Пеэтер Пыдер. Для нас полной неожиданностью
было несметное количество мух, летающих по судну роем, как пчелы, и
чувствовавших себя совершенно безнаказанными. Проявив инициативу и
энтузиазм, Серега Смоляков достал лист бумаги, на котором нарисовал муху,
раздавленную курсантским пальцем. Надпись гласила: "А ты убил муху?" С
небывалым творческим подъемом мы при- ступили к массовому уничтожению мух.
С первого дня пребывания на "Веге" почувствовали строгую дисциплину,
твердый порядок и пунктуальное исполнение Устава. Во всем ощущалась твердая
рука старпома. А теперь опишу тех, кому было положено за время практики
существенно поубавить число ракушек с наших пятых точек опоры.
Капитан "Веги" Борис Николаевич Иконников. Небольшого роста, среднего
сложения, спокойный и замкнутый в себе человек. Правда, спокойный только в
трезвом состоянии, а "под градусом" он бывал злой и агрессивный, ругался
по-английски, и курсантская братия не горела особым желанием попадаться ему
на глаза. Безусловно, о прошлом капитана мы, беззаботные оболтусы, ничего не
знали. Между тем, Борис Николаевич был человеком тяжелейшей судьбы,
пострадавшим от врагов и от своих.
22 июня 1941 года экипаж судна, на котором Борис Николаевич был
старпомом, интернировали и заточили в замок Вюльцберг, где размещался
единственный в Германии лагерь для членов команд пяти захваченных немцами
советских судов: "Волголес" (капитан Новодворской), "Хасан" (капитан
Богданов), "Магнитогорск" (капитан Дальк), "Каганович" (капитан Ермолаев),
"Эльтон" (капитан Филимонов). Лагерь назывался ИЛАГ -- 13. В нем действовал
партийный центр, куда входили капитан Савва Георгиевич Дальк, старпом Борис
Николаевич Иконников и механик Алексей Петрович Устинов.
Освобожденный американцами из лагеря, Борис Николаевич
непродолжительное время находился в американском сборном лагере, где
союзники агитировали его не возвращаться, предлагая высокую должность на
своих судах и хорошую зарплату. Вероятно, зная судьбу пленных, возвращенных
англичанами,* американцы предупреждали, что его ждет на родине, но он отверг
все предложения и вернулся в Ленинград... И если враги не могли поставить
его на колени, то с этим успешно справились свои.
* Речь идет о судьбе советских военнопленных, возвратившихся на родину
из Англии. 31 октября 1944 года из Ливерпуля вышло судно "Скифия", на борту
которого было 10 тысяч военнопленных Красной Армии. В Мурманске
военнопленных, прибывших с лозунгом "Да здравствует 27-я годовщина Великого
Октября!", встречали автоматчики с овчарками, рвущимися с поводков.
В 1947 году поступил приказ сверху, запрещающий интернированным плавать
в заграничных рейсах, а в 1949-ом запретили плавать вообще. Б.Н. Иконникова
уволили из Балтийского пароходства, после чего последовало исключение из
рядов коммунистической партии со смехотворной и циничной формулировкой: "3a
неуплату членских взносов и длительный отрыв от работы партийной
организации". Жалобы и попытки добиться справедливости оказались напрасными.
А.П. Устинов из партийного центра дошел до КПК (комиссия партийного