Страница:
ротным чемпионом по уничтожению пенного напитка. Я всегда поражался: как в
него вмещается 20 кружек пива. Обычно проглотить кружку -- другую ребята
бегали в свободное время между концом занятий и ужином. У Володи возможности
было больше: он удачно экспроприировал в санчасти пачку бланков
"Освобождения курсантов от занятий", и в то время, когда все грызли гранит
науки, Володя спокойно попивал пивцо. Иногда подобные пристрастия кончались
неприятными последствиями и приходилось горько раскаиваться в содеянном.
Начальнику Таллиннского мореходного училища
от курсанта ...
Объяснительная
Вчера после сдачи экзаменов я поехал на автобусе в Кадриорг, а оттуда в
Пирита. В Пирита в ларьке я купил 6 бутылок Сааремаского пива и ушел к
берегу моря, где их и выпил. Немного посидев, я пошел пешком в экипаж, но
дойдя до Кадриорга, выбился из сил и окончательно потерял над собой
управление. Сев на скамью я уснул. Не знаю сколько проспал. Очнулся, когда
меня будил курсант И., он был трезв, это я хорошо запомнил, он меня взял и
повел в экипаж, но в трамвае (мы сидели спокойно) нас почему-то сняли и
отвели в отделение, где я снова лишился чувств. Очнулся (как из какого-то
дурного сна) снова в отделении, у меня спрашивали, чего-то добивались, но я
не мог ответить потому что сам не осознавал чего делал. Только в отделении я
узнал что убежал в первый раз и успел разбить стекло в Президиуме Верховного
Совета ЭССР, не знаю почему, но сразу протрезвел. Чуть позже меня забрали в
училище точнее экипаж. Я понимаю что совершил в своей жизни серьезную ошибку
-- нет не ошибку, не то слово, шаг. По-этому мои вчерашние действия
заслуживают вполне того, что я не достоин не только звания курсанта
Таллинского мореходного училища, но и звания комсомольца, так как своми
действиями я опозорил не только себя но и все училище.
Дата Подпись
Сдав экзамены, мы разъехались на практику.
Апрель 1960 года. Мы, группа "невыездных" в количестве семи человек,
отправлялась на практику в Азовское морское пароходство, главная
штаб-квартира которого располагалась в городе Жданов.
Вот краткая характеристика того нашего состава.
Саша Валк -- высокий, спокойный, трудолюбивый, с доброй улыбкой парень
из Пскова.
Симпатичный, ладно скроенный, не по годам степенный и рассудительный
Николай Кююн, наш комсорг. Яхтсмен.
Худой, светловолосый, фанатично влюбленный в море Каупо Танг. Любитель
веселых баек, причем рассказывая, всегда сам был серьезен. Волейболист.
Высокий, статный красавец, не лишенный чувства юмора Валдо Хейнла.
Очень спокойный Слава Шалунов. Футболист. Страстный поклонник
московского "Спартака".
Уроженец подмосковного Кунцево -- Миша Хесин в разговоре любил
подчеркнуть, что он столичный парень. Кредо его жизни было ничегонеделание,
но он обладал огромными способностями создать видимость бурной деятельности,
иначе говоря, работал "на фон".
Перед поездкой, зная о том, что мы запаримся в своей парадно-выходной
форме No 3, купили себе летнюю гражданскую одежду: легкие рубашки с
изображенными на них шляпами, пальмами и обезьянами, брюки из тонкой
китайской ткани и летние сандалии.
Нас сопровождал любимый преподаватель навигации Як-Як Шапошников в
своей неизменной, с позеленевшим от времени "крабом", морской фуражке и
видавшем виды пальто из кожи молодого верблюда. Путь лежал через Ленинград,
где следовало пересесть на поезд, идущий в Мариуполь. Некоторые наши ребята
впервые оказались "на просторах Родины чудесной..."
Первые ощущения величия страны у нас появились на крупной узловой
станции Ясиноватая, где поутру наш комсорг Н. Кююн не обнаружил своих
супермодных "корочек", вместо которых стояли два перевязанных проволокой
предмета, пару десятилетий назад могущих быть полуботинками. Сложилась
прелюбопытная ситуация: какой-то рядовой строитель светлого будущего
скоммунизил туфли у комсорга. Но горечь утраты компенсировало другое, весьма
приятное обстоятельство.
На огромной станции стоянка поезда была продолжительной, и мы,
облачившись в парадную форму, гуляли по перрону. И обратили внимание, что
вдоль поезда сновали старушки и мужчины с корзинами, в которых были яйца. Ко
мне подошел мужик и негромко спросил: "Моряк, горилки хошь?" Опустив
корзину, он снял маскирующий слой яиц, под которыми красовалась резиновая
грелка. Поскольку подобные вопросы в курсантской среде решались коллективно,
да и мой наличный руб- левый запас не позволял заключить сделку без
посторонних инвестиций, я попросил немного подождать, удалившись на совет.
Дискуссии не было, все проголосовали "за". Но вопрос следовало согласовать с
Як-Яком. Никто из курсантов и никогда не видел его с рюмкой в руке. Наше
предложение он поддержал шутя: отведайте, мол, украинской самогонки...
Забегая вперед, скажу, что мы этим делом не злоупотребляли ни на практике,
ни после нее. Никто из нас на принудительном лечении от алкоголизма не был.
Все выпивали в количестве умеренном и разумном.
Содержимое грелки имело два привкуса: один свой, родной -- сивушный,
другой приобретенный -- резиновый. Оба нам, однако, не помешали, и горечь
утраты модных корочек постепенно отодвинулась на задний план.
Поезд быстро приближал нас к конечной точке сухопутного путешествия, а
на память приходила мелодия модной в то время легкой немецкой песенки "Мере
Kleine Marian", которую во всю мощь курсантских глоток мы орали в тамбуре.
Поскольку слов этой песни мы не знали толком, эстонский поэт, пожелавший
остаться неизвестным, сочинил две строчки весьма пошленького текста на своем
языке. Текст этот я по понятным причинам привести не могу. По тем временам,
нужна была уверенность, что, по крайней мере в нашем вагоне, не было людей,
понимающих эстонский язык. История знает и другие случаи.
Как-то в лондонской подземке один будущий известный капитан послал
другого не менее известного будущего капитана в задницу. Через три
остановки, покидая вагон, миловидная леди сказала ему: "Вы послали своего
друга в очень темное и вонючее место". В нашем случае все прошло гладко, а
примкнувшие к нам ребята и оравшие вместе песню просили записать слова.
Азовское морское пароходство было одним из самых маленьких в системе
ММФ. Основным его назначением являлась перевозка руды для крупнейшего в
стране металлургического завода "Азовсталь". Рейсы Жданов -- Поти были
традиционными для рудовозов -- "горбатых". Суда эти еще в шутку называли
"белые кварталы в негритянских трущобах" -- за расположение жилых помещений.
Комсостав размещался в центральной надстройке, окрашенной белилами, а на
корме, покрытой кузбасс- лаком, жила команда. Плавающие на этой линии люди
пели: "Гулль -- Антверпен хорошо, Жданов -- Поти лучше!"
Мы прибыли в пароходство, где очень быстро нас определили всех вместе
на пассажирский теплоход "Георгий Седов", который находился в Жданове в
заводском доке.
Прежде чем отправиться на судно, мы пошли в тот парк, где был
установлен якорь с парусника "Товарищ". Яков Яковлевич встал на одно колено
и коснулся губами штока якоря, но мы, великовозрастные детины, увы,
священным трепетом не прониклись.
Прибыли на судно, разместились. К сожалению, я не могу привести
тактико-технические данные "Седова", поскольку они у меня не сохранились.
Злые языки утверждали, что ранее это была прогулочная яхта бесноватого
фюрера. Так ли это -- не могу подтвердить, но судно запомнилось прекрасной
архитектурой и огромной деревянной палубой, которую потом нам приходилось
драить.
Нас собрал старпом Иван Моисеевич Цема, разъяснил ситуацию и обещал,
что, в случае хорошей работы, мы можем рассчитывать на два штатных
матросских места в экипаже, которые сейчас вакантны.
Нам сразу поручили покраску пассажирских кают. Как-то само собой
получилось, что курсанты стали красить каждый по две каюты в день, а штатные
матросы -- по одной на двоих. Но никаких конфликтов между нами не возникало.
Ребята понимали, что надо себя показать, а штатники не ревновали.
После окончания рабочего дня мы шли к пивной будке, которая, как во
многих портовых городах, стояла недалеко от проходной. У будки бывало всегда
шумно, толпились люди различного сословия. В большинстве это были
представители "геге- мона" (так называли в те времена рабочий класс) и
матросы с ремонтирующихся судов, у которых на более крепкие напитки и более
культурное обслуживание просто не хватало денег. Там мы несколько раз видели
мужчину, внешним видом напоминающего "бича", в сопровождении... свиньи. Пока
он пил пиво, она бдила. Как только хозяин надирался до состояния своей
спутницы и укладывался отдохнуть от трудов праведных, свинья галопом
устремлялась от пивной. Вскоре появлялась дородная особа и на всю заводскую
окраину, как из рупора, кричала: "Паразит, опять нажрался, как свинья!"
За время стоянки "Седова" в ремонте мы побывали на одном мероприятии, о
нем я не могу не рассказать.
Однажды на судне появилась миловидная девушка, как оказалось, из
комитета комсомола, и сообщила, что во Дворце моряков состоится вечер
отдыха, на котором от нашего судна должно быть 10 человек. Плановая система
тогда господствовала везде и во всем. Понятно, что в подобных случаях "на
амбразуру" бросали обычно курсантов. Так случилось и у нас.
На "Седове" не было помполита, то бишь, первого помощника капитана. Его
обязанности исполнял секретарь судовой партийной организации, старший
механик Рязанцев, пятидесятишестилетний спокойный, выдержанный человек. Он
передал указание старпому, а тот, в свою очередь, нам. Поскольку на судне
для выполнения план-задания не набралось десяти курсантов, мы решили не
подвести чести училища и пойти на вечер всем в полной форме. Из этого
мероприятия я запомнил огромный заполненный дымом зал и мелодию "Рио-Рита",
которую крутили на патефоне, пропуская через усилитель, в течение всего
вечера. Мы договорились, что при объявлении танца встаем и расходимся
веером, выбирая себе дам. Несмотря на теоретическую подготовку (бальные
танцы в училище были обязательными для изучения, где прекрасные педагоги
научили вальсировать даже Петьку Пыдера), мы не были знакомы с местными
обычаями. Да, "львами паркета" у нас числились Н. Кююн и В. Хейнла.
Итак, мы "развеялись". В условиях весьма ограниченной видимости я
буквально на ощупь пробрался в угол, где кучковалась стайка девчат. Выбрав
себе по росту, с внушительными обводами грудастую дивчину, я с благими
намерениями подошел к ней в низком реверансе, но она не поняла намека и
продолжала стоять. О ужас! Я еще раз, сделав шаг вправо, поклонился, а она
все не двигалась с места... Меня совершенно случайно выручил какой-то
местный парень в кепке-восьмиклинке, с горящей папиросой во рту, подошедший
к рядом стоявшей девушке. Он без всяких церемоний взял ее за руку и пошел
впереди, словно буксир, ведущий аварийное судно, к центру зала. Я последовал
его примеру, хватанул девушку за руку, вывел в поле действия тан- цующих, и
мы устремились в бешеном ритме "Рио-Риты". Тот танец, если его можно так
назвать, я вспоминаю с ужасом, а спина моя покрывается обильным холодным
потом даже сейчас, при воспоминании. Вынужден признать, что танцор, вопреки
усилиям педагогов, из меня получился никудышный, ибо у меня есть собственная
концепция относительно этого занятия. Танцевал я в исключительных случаях,
каким является и описанный ниже.
Мне неизвестно, какие суждения имела по вопросу танцевального искусства
выбранная мной партнерша, но, похоже, танцевать она вообще не умела. Наш
дебют на полу Ждановского Дворца культуры моряков, обильно покрытом окурками
и шелухой от семечек, больше походил на петушиный бой. Она то резко
бросалась на меня, толкала огромной грудью, как бы пытаясь опрокинуть
партнера, то наступала мне на ногу, то рывком отступала назад. Тогда я в
погоне за ней совершал стремительный выпад вперед, как фехтовальщик, и
придавливал ее ногу своим сорок шестого размера ботинком второго года носки.
Ее резкие наскоки чередовались с уклонами, как правыми, так и левыми. Я
метался по сторонам, будто заправский футбольный вратарь. Каскад ее
хаотичных эволюций вконец измотал мой достаточно тренированный организм, и
пот сплошным потоком лил по всему телу, но чтоб вытереть его, не могло быть
и речи. Даже с лица не смахнуть, опасаясь выпустить совершенно неуправляемую
партнершу... Наконец смолкли чарующие фокстротные звуки и прекратились
тяжкие мучения. Моя партнерша бросилась от меня, как черт от ладана, я
кинулся следом, чтобы поблагодарить. А она стала ко мне спиной, и поклон
никак не получался. На мои настойчивые попытки обратили внимание ее подруги,
которые недоуменно зашептались: "Смотри, он кланяется!"
Конечно, эту даму я больше не рискнул пригласить, но вечером остался
доволен: моей следующей партнершей оказалась миловидная длинноволосая
девушка, артистка местного театра, с которой мы до потери пульса дергались в
ритме фокстрота, при этом я ни разу не наступил ей на изящную ножку в модной
туфельке. Стало весело и прекрасно на душе! ..
Капитаном "Седова" был Павел Трофимович Клочков. Тридцати двух лет,
красивый голубоглазый мужчина, начинающий одновременно полнеть и спиваться.
В силу этих обстоятельств в рейсе его часто сопровождала жена, симпатичная
блондинка.
Капитана мы видели редко, да это и понятно. Старая матросская мудрость
гласит: держись подальше от начальства, а ближе к камбузу. Эту заповедь мы
свято выполняли. Шеф-повар Леша, которого все звали "Котлеткин", был большим
нашим другом.
Старпом Иван Моисеевич -- опытный моряк, бывший капитан. Он быстро
понял, что мы можем и умеем. К чести его, слово свое он сдержал, и в рейс мы
вышли, имея двух матросов в экипаже из своей фракции, как сейчас принято
говорить. В штат были оформлены Н. Кююн и К. Танг, а вахту стояли все по
очереди. Кроме того, занимались судовыми работами, участвовали в авралах.
Должен с полной ответственностью сказать, что с первого до последнего дня мы
жили в едином спаянном коллективе, за все время практики не произошло ни
одного случая недоразумения с членами команды.
0 доброте нашего старпома слагались легенды. Третий помощник, плававший
с ним раньше, рассказывал, как однажды доброта чуть не стоила ему здоровья.
На судне, куда Иван Моисеевич пришел старпомом, был буфетчик кореец Ким,
которого все называли "макака". Ким настолько привык к этому, что даже
откликался на кличку, затаив зло. Иван Моисеевич собрал экипаж и объявил:
"Еще раз услышу "макака" -- пеняйте на себя". Не успел он войти в каюту, как
в дверь постучали. Вошел Ким: "Товалисса сталпома, Ким больсе не будет Вам
цяй писсат". У Ивана Моисеевича хватило сил поблагодарить Кима за
благородство, а после начался страшный приступ рвоты, в результате которого
он чуть не сорвал желудок со штатного места.
Спустя 35 лет после описываемых событий мне довелось быть на одном из
теплоходов Азовского пароходства, и я спросил про Ивана Моисеевича. Капитан
ответил: "Я слышал о нем, но лично знаком не был. Его сын плавает у нас
капитаном".
Мы искренно уважали старпома. В моей памяти Иван Моисеевич остался
эталоном судоводителя и руководителя.
Колоритной личностью на судне был второй помощник капитана Александр
Васильевич, явно переросший по возрасту свою должность. Но надо отдать ему
должное как моряку и человеку. На его вахте наши капитаны ближнего заплыва
чувствовали себя, словно рыбы в воде.
Личность второго помощника неразрывно была связана с начальником
радиостанции и вторым радистом, их на судне называли "Три мушкетера". Эта
троица взрослых и солидных мужей по возрасту и служебному положению являлась
судовой тяжелой артиллерией всех хохм и розыгрышей.
Но величиной высшей пробы на судне был боцман Ми хаил Хасанович
Беридзе. О нем тоже ходили легенды. В любом порту его всегда встречали
друзья и приятели. Говорили, что он когда-то был капитаном на танкере
"Меганом" и в 1938 году в Средиземном море по пьянке подал "SOS". Его друзья
якобы вывели из строя невозвратный клапан в капитанском унитазе, и когда он
сел, вода ударила ему под зад. Был как будто крупный скандал по поводу
ложного сигнала бедствия, и его спас от рас- правы А.И. Микоян, но при одном
условии: никогда он в своей непутевой жизни не станет на капитанский мостик.
Так или иначе, но "Дядя Миша", как называли его близкие приятели, или
"Хасан", слыл легендарной личностью. Он бы среднего роста, широкоплеч, с
черными вьющимися и с легкой проседью волосами, имел нос с горбинкой и
огромные черно- рыжеватые усы. Несмотря на жару, на нем всегда была теплая
фланелевая рубашка в крупную клетку, с закатанными до локтей рукавами, синие
брюки с белыми продольными полосами и постоянно расстегнутой ширинкой, на
ногах -- красно-коричневые туфли со стоптанными в одну сторону каблуками.
Дядя Миша -- большой любитель потравить, были бы только слушатели. До
"Седова" он плавал на "горбатых" по золотой линии, потому любил говорить про
Поти:
-- Плавал я на "Никитовке". Заходим в Поти. По судовой трансляции
объявляют: "Палубной команде одеть презервативы и выйти на места по
швартовному расписанию!"
-- Дядя Миша, а зачем презервативы?
-- Вокруг Поти пояс, как вокруг Сатурна, состоящий из гонококков, --
пояснял Дядя Миша.
А почему не надевали защитные очки?
-- Это еще зачем?
-- От попадания гонококков в глаза человек слепнет, болезнь называется
бленнорея, -- разъясняли ему.
Город Жданов, особенно окраины и район порта, оставлял гнетущее
впечатление. Металлургические заводы "Азовсталь" и имени Ильича вносили
достойную лепту в "защиту" окружающей среды.
После выхода из дока, приняв необходимое снабжение, "Георгий Седов"
снялся на Ростов-на-Дону, откуда становился на линию Ростов -- Сочи с
промежуточными портами захода: Таганрог, Жданов, Бердянск, Керчь, Анапа,
Новороссийск, Геленджик, Туапсе. 0 городах, которые нам предстояло посещать,
я имел весьма смутное представление, о некоторых -- ровным счетом не слыхал
ничего.
Так, о Ростове, покорившем своей красотой, знал, что это бандитский
город, называемый Ростов -- Папа, и что известный футболист Виктор
Понедельник играл за местную команду. Город Таганрог -- родина великого
русского писателя Антона Пав- ловича Чехова. Кажется, с Таганрогом (а может,
с Бердянском) связано одно забавное событие. Собравшись в город, мы надели
свои экзотические рубашки. Увидя толпу папуасов, направлявшихся в сторону
города, капитан поднялся на мостик и судовым тифоном начал подавать частые
сигналы, чтобы мы вернулись.
Город Бердянск -- порт на Азовском море и районный центр в Запорожской
области. Известен тем, что в нем родилась знаменитая летчица Полина
Осипенко, а в 1938 -- 1958 годах город носил ее имя. Главной
достопримечательностью здесь являлась единственная длинная улица имени
Сталина, простиравшаяся от окраины до окраины. С Бердянском связаны приятные
воспоминания об азовских бычках, которыми мы буквально объедались. Бычки
живут в норах. У нас был матрос, который хорошо нырял. Каждый раз, вынырнув,
он сжимал в каждой руке по бычку. После набора нужного количества рыбок
судовой кок Леша-Котлеткин начинал колдовать над противнем. Бычки были
настолько вкусны, что ощущаю их вкус и сегодня, когда пишу эти строки. С тех
пор, когда мне на глаза попадались рыбные консервы "Бычки в масле", я с
огромным удовольствием поедал их, вспоминая "Георгий Седов" и
Лешу-Котлеткина.
Керченский пролив соединяет Азовское море с Черным. Длина пролива около
41 километра, ширина 5-10 километров. Пролив режимный для судоходства,
поэтому плавание тут осуществлялось по секретной карте, которую капитан
закрывал грудью, будто курица-наседка своих цыплят, Керчи мы практически не
видели, так как стоянка здесь в оба конца приходилась на ночь.
Неизгладимое впечатление произвело Черное море. Гладкая поверхность,
отдающая легкой голубизной, очаровывала. Правы авторы, утверждающие, что
Черное море "самое синее в мире" -- спорить с ними не хочется...
Больше всего нас поразили дельфины, которых никто из нас до того не
видел. Стая дельфинов, играя, плыла впереди судна, они ныряли, кувыркались,
вращались вокруг собственной оси у самого форштевня судна. Трудно
предположить, с какой скоростью дельфины способны плавать, но известно, что
они устраивали игрища и перед судами, имевшими значительно больший ход, чем
Георгий Седов".
Захватывающее зрелище представляло черноморское небо. Звезды были
настолько близки, что, казалось, их можно достать рукой. На юге очень быстро
темнеет. В 20.00 включалось палубное освещение и музыка, на верхней палубе
начинались танцы. С неизменно открытой прорехой своих синих брюк выходил на
палубу Дядя Миша, выбирая партнершу.
Анапа -- город в Краснодарском крае, славился как грязевый курорт.
Полностью одноэтажный город. Туда мы заходили в полдень. Главная и
единственная для нас достопримечательность Анапы -- расклеенные на заборах
объявления: "Стес продается рислинг". Цену не помню, но подавали в
стеклянных пол-литровых банках. Прямо в городе пляж, куда мы не ходили,
предпочитая в нарушение существовавших правил прыгать в воду с причала
высотой более двух метров. Вместе купался и Дядя Миша, прыгая своим
способом. Был на судне и настоящий прыгун в воду с вышки --
курсант-практикант из Ростовской мореходки. Он входил даже в какую-то
сборную. Однажды на рейде Анапы, перед заходом в порт, он попросил
разрешения у старпома совершить прыжок с верхнего мостика. Как понимает
читатель, пассажирское судно не водный стадион, поэтому старпом поначалу
запретил, но "членство в сборной" подействовало, и один прыжок для
тренировки был разрешен. Когда парень вынырнул после прыжка, его встретил
гром аплодисментов.
Новороссийск расположен на берегах Цемесской бухты. Отличается от всех
городов-курортов Черноморья своей суровостью. Город труженик, город моряков
и цементников. Во время войны был полностью разрушен и восстановлен из руин,
В Но- вороссийске стояли днем, ходили в город и могли убедиться в его
богатых трудовых и боевых традициях. Здесь находятся заводы по выработке
цемента, отсюда важнейший стройматериал идет по всему миру, а в порту бывало
много судов под флагами различных стран.
В Новороссийске я познал вкус самого, вероятно, крепкого алкогольного
напитка, изготовляемого грузинскими виноделами. Однажды Дядя Миша вернулся
на борт со старым, побитым чайником в руках. Через некоторое время он позвал
меня: "Дженни, зайди ко мне". Зашел, Дядя Миша налил из чайника в стакан
жидкости на три четверти и сказал:
-- Пиэй, Дженни.
-- Что это? -- спросил я.
-- Смэрт мухам, -- ответил он.
Опрокинув залпом содержимое стакана, почувствовал, как мой левый глаз
выскочил из собственной орбиты и устремился на околоземную. "Смэрт мухам",
на мой морской выпуклый глаз, тянула, этак, на 80 градусов.
В Туапсе заходили вечером, стоянка непродолжительная, что не мешало
нашим "львам паркета" сбегать на "пятачок", где местная молодежь,
разбавленная моряками, тесно прижавшись друг к другу, лихо отплясывала
"линдочку". У многих ребят появились знакомые девчата, которые приходили на
танцы. Ведь мы были молоды, и кровь в наших организмах клокотала и кипела
горячим гейзером.
Конечный порт линии -- город Сочи. Туда приходили в 10.00. Сразу после
высадки пассажиров на судне начиналась большая приборка: нужно было отмыть с
надстроек новороссийскую цементную пыль и надраить до сверкающего блеска
обширную деревянную палубу. Раздевались до плавок, разносили шланги и
начинали скатывать теплой черноморской водой палубу. Это было для нас
одновременно и купанием.
После приборки занимались хозяйственными работами в распоряжении
старшей буфетчицы Зои Федоровны, жены второro механика Юрия Федоровича,
симпатичного и серьезного человека. Грузили ящики со стеклотарой, ездили на
базу получать продукты, почему-то хорошо запомнил икру баклажанную. Выгрузив
и сносив все привезенное с базы, мы получали от Зои Федоровны презент -- два
ящика чешского пива "Будвар", что было весьма кстати, учитывая жаркую
погоду.
После окончания всех дел одевались и шли в Сочи. Заходили на базар,
наши глаза разбегались, но тяжелым грузом на плечи давило постоянное
курсантское безденежье. Поглазев и ничего не купив на рынке, шли в город.
Если верить эмоциональному и темпераментному Дяде Мише, в прекрасном
городе Сочи он имел однажды успех на любовном фронте. Часто после выхода из
Сочи боцман говорил мне: "Дженни, давай я тебе расскажу" Сама природа
располагала к воспоминаниям: чистое голубое, без единого облачка небо,
спокойное синее море. Дядя Миша начинал свой рассказ, глаза его сверкали
по-юношески, а лицо расплывалось в улыбке. Эту историю я слышал много раз,
но зная, какое удовольствие она доставляла рассказчику, слушал всегда
внимательно. Со временем знал ее, кажется, наизусть.
Пассажирский теплоход Георгий Седов", на котором имел честь пребывать в
качестве судового боцмана Михаил Хасанович, приходил тогда в Сочи в 22.00.
Однажды после прихода он направился в известный ресторан "Южный", заказал
него вмещается 20 кружек пива. Обычно проглотить кружку -- другую ребята
бегали в свободное время между концом занятий и ужином. У Володи возможности
было больше: он удачно экспроприировал в санчасти пачку бланков
"Освобождения курсантов от занятий", и в то время, когда все грызли гранит
науки, Володя спокойно попивал пивцо. Иногда подобные пристрастия кончались
неприятными последствиями и приходилось горько раскаиваться в содеянном.
Начальнику Таллиннского мореходного училища
от курсанта ...
Объяснительная
Вчера после сдачи экзаменов я поехал на автобусе в Кадриорг, а оттуда в
Пирита. В Пирита в ларьке я купил 6 бутылок Сааремаского пива и ушел к
берегу моря, где их и выпил. Немного посидев, я пошел пешком в экипаж, но
дойдя до Кадриорга, выбился из сил и окончательно потерял над собой
управление. Сев на скамью я уснул. Не знаю сколько проспал. Очнулся, когда
меня будил курсант И., он был трезв, это я хорошо запомнил, он меня взял и
повел в экипаж, но в трамвае (мы сидели спокойно) нас почему-то сняли и
отвели в отделение, где я снова лишился чувств. Очнулся (как из какого-то
дурного сна) снова в отделении, у меня спрашивали, чего-то добивались, но я
не мог ответить потому что сам не осознавал чего делал. Только в отделении я
узнал что убежал в первый раз и успел разбить стекло в Президиуме Верховного
Совета ЭССР, не знаю почему, но сразу протрезвел. Чуть позже меня забрали в
училище точнее экипаж. Я понимаю что совершил в своей жизни серьезную ошибку
-- нет не ошибку, не то слово, шаг. По-этому мои вчерашние действия
заслуживают вполне того, что я не достоин не только звания курсанта
Таллинского мореходного училища, но и звания комсомольца, так как своми
действиями я опозорил не только себя но и все училище.
Дата Подпись
Сдав экзамены, мы разъехались на практику.
Апрель 1960 года. Мы, группа "невыездных" в количестве семи человек,
отправлялась на практику в Азовское морское пароходство, главная
штаб-квартира которого располагалась в городе Жданов.
Вот краткая характеристика того нашего состава.
Саша Валк -- высокий, спокойный, трудолюбивый, с доброй улыбкой парень
из Пскова.
Симпатичный, ладно скроенный, не по годам степенный и рассудительный
Николай Кююн, наш комсорг. Яхтсмен.
Худой, светловолосый, фанатично влюбленный в море Каупо Танг. Любитель
веселых баек, причем рассказывая, всегда сам был серьезен. Волейболист.
Высокий, статный красавец, не лишенный чувства юмора Валдо Хейнла.
Очень спокойный Слава Шалунов. Футболист. Страстный поклонник
московского "Спартака".
Уроженец подмосковного Кунцево -- Миша Хесин в разговоре любил
подчеркнуть, что он столичный парень. Кредо его жизни было ничегонеделание,
но он обладал огромными способностями создать видимость бурной деятельности,
иначе говоря, работал "на фон".
Перед поездкой, зная о том, что мы запаримся в своей парадно-выходной
форме No 3, купили себе летнюю гражданскую одежду: легкие рубашки с
изображенными на них шляпами, пальмами и обезьянами, брюки из тонкой
китайской ткани и летние сандалии.
Нас сопровождал любимый преподаватель навигации Як-Як Шапошников в
своей неизменной, с позеленевшим от времени "крабом", морской фуражке и
видавшем виды пальто из кожи молодого верблюда. Путь лежал через Ленинград,
где следовало пересесть на поезд, идущий в Мариуполь. Некоторые наши ребята
впервые оказались "на просторах Родины чудесной..."
Первые ощущения величия страны у нас появились на крупной узловой
станции Ясиноватая, где поутру наш комсорг Н. Кююн не обнаружил своих
супермодных "корочек", вместо которых стояли два перевязанных проволокой
предмета, пару десятилетий назад могущих быть полуботинками. Сложилась
прелюбопытная ситуация: какой-то рядовой строитель светлого будущего
скоммунизил туфли у комсорга. Но горечь утраты компенсировало другое, весьма
приятное обстоятельство.
На огромной станции стоянка поезда была продолжительной, и мы,
облачившись в парадную форму, гуляли по перрону. И обратили внимание, что
вдоль поезда сновали старушки и мужчины с корзинами, в которых были яйца. Ко
мне подошел мужик и негромко спросил: "Моряк, горилки хошь?" Опустив
корзину, он снял маскирующий слой яиц, под которыми красовалась резиновая
грелка. Поскольку подобные вопросы в курсантской среде решались коллективно,
да и мой наличный руб- левый запас не позволял заключить сделку без
посторонних инвестиций, я попросил немного подождать, удалившись на совет.
Дискуссии не было, все проголосовали "за". Но вопрос следовало согласовать с
Як-Яком. Никто из курсантов и никогда не видел его с рюмкой в руке. Наше
предложение он поддержал шутя: отведайте, мол, украинской самогонки...
Забегая вперед, скажу, что мы этим делом не злоупотребляли ни на практике,
ни после нее. Никто из нас на принудительном лечении от алкоголизма не был.
Все выпивали в количестве умеренном и разумном.
Содержимое грелки имело два привкуса: один свой, родной -- сивушный,
другой приобретенный -- резиновый. Оба нам, однако, не помешали, и горечь
утраты модных корочек постепенно отодвинулась на задний план.
Поезд быстро приближал нас к конечной точке сухопутного путешествия, а
на память приходила мелодия модной в то время легкой немецкой песенки "Мере
Kleine Marian", которую во всю мощь курсантских глоток мы орали в тамбуре.
Поскольку слов этой песни мы не знали толком, эстонский поэт, пожелавший
остаться неизвестным, сочинил две строчки весьма пошленького текста на своем
языке. Текст этот я по понятным причинам привести не могу. По тем временам,
нужна была уверенность, что, по крайней мере в нашем вагоне, не было людей,
понимающих эстонский язык. История знает и другие случаи.
Как-то в лондонской подземке один будущий известный капитан послал
другого не менее известного будущего капитана в задницу. Через три
остановки, покидая вагон, миловидная леди сказала ему: "Вы послали своего
друга в очень темное и вонючее место". В нашем случае все прошло гладко, а
примкнувшие к нам ребята и оравшие вместе песню просили записать слова.
Азовское морское пароходство было одним из самых маленьких в системе
ММФ. Основным его назначением являлась перевозка руды для крупнейшего в
стране металлургического завода "Азовсталь". Рейсы Жданов -- Поти были
традиционными для рудовозов -- "горбатых". Суда эти еще в шутку называли
"белые кварталы в негритянских трущобах" -- за расположение жилых помещений.
Комсостав размещался в центральной надстройке, окрашенной белилами, а на
корме, покрытой кузбасс- лаком, жила команда. Плавающие на этой линии люди
пели: "Гулль -- Антверпен хорошо, Жданов -- Поти лучше!"
Мы прибыли в пароходство, где очень быстро нас определили всех вместе
на пассажирский теплоход "Георгий Седов", который находился в Жданове в
заводском доке.
Прежде чем отправиться на судно, мы пошли в тот парк, где был
установлен якорь с парусника "Товарищ". Яков Яковлевич встал на одно колено
и коснулся губами штока якоря, но мы, великовозрастные детины, увы,
священным трепетом не прониклись.
Прибыли на судно, разместились. К сожалению, я не могу привести
тактико-технические данные "Седова", поскольку они у меня не сохранились.
Злые языки утверждали, что ранее это была прогулочная яхта бесноватого
фюрера. Так ли это -- не могу подтвердить, но судно запомнилось прекрасной
архитектурой и огромной деревянной палубой, которую потом нам приходилось
драить.
Нас собрал старпом Иван Моисеевич Цема, разъяснил ситуацию и обещал,
что, в случае хорошей работы, мы можем рассчитывать на два штатных
матросских места в экипаже, которые сейчас вакантны.
Нам сразу поручили покраску пассажирских кают. Как-то само собой
получилось, что курсанты стали красить каждый по две каюты в день, а штатные
матросы -- по одной на двоих. Но никаких конфликтов между нами не возникало.
Ребята понимали, что надо себя показать, а штатники не ревновали.
После окончания рабочего дня мы шли к пивной будке, которая, как во
многих портовых городах, стояла недалеко от проходной. У будки бывало всегда
шумно, толпились люди различного сословия. В большинстве это были
представители "геге- мона" (так называли в те времена рабочий класс) и
матросы с ремонтирующихся судов, у которых на более крепкие напитки и более
культурное обслуживание просто не хватало денег. Там мы несколько раз видели
мужчину, внешним видом напоминающего "бича", в сопровождении... свиньи. Пока
он пил пиво, она бдила. Как только хозяин надирался до состояния своей
спутницы и укладывался отдохнуть от трудов праведных, свинья галопом
устремлялась от пивной. Вскоре появлялась дородная особа и на всю заводскую
окраину, как из рупора, кричала: "Паразит, опять нажрался, как свинья!"
За время стоянки "Седова" в ремонте мы побывали на одном мероприятии, о
нем я не могу не рассказать.
Однажды на судне появилась миловидная девушка, как оказалось, из
комитета комсомола, и сообщила, что во Дворце моряков состоится вечер
отдыха, на котором от нашего судна должно быть 10 человек. Плановая система
тогда господствовала везде и во всем. Понятно, что в подобных случаях "на
амбразуру" бросали обычно курсантов. Так случилось и у нас.
На "Седове" не было помполита, то бишь, первого помощника капитана. Его
обязанности исполнял секретарь судовой партийной организации, старший
механик Рязанцев, пятидесятишестилетний спокойный, выдержанный человек. Он
передал указание старпому, а тот, в свою очередь, нам. Поскольку на судне
для выполнения план-задания не набралось десяти курсантов, мы решили не
подвести чести училища и пойти на вечер всем в полной форме. Из этого
мероприятия я запомнил огромный заполненный дымом зал и мелодию "Рио-Рита",
которую крутили на патефоне, пропуская через усилитель, в течение всего
вечера. Мы договорились, что при объявлении танца встаем и расходимся
веером, выбирая себе дам. Несмотря на теоретическую подготовку (бальные
танцы в училище были обязательными для изучения, где прекрасные педагоги
научили вальсировать даже Петьку Пыдера), мы не были знакомы с местными
обычаями. Да, "львами паркета" у нас числились Н. Кююн и В. Хейнла.
Итак, мы "развеялись". В условиях весьма ограниченной видимости я
буквально на ощупь пробрался в угол, где кучковалась стайка девчат. Выбрав
себе по росту, с внушительными обводами грудастую дивчину, я с благими
намерениями подошел к ней в низком реверансе, но она не поняла намека и
продолжала стоять. О ужас! Я еще раз, сделав шаг вправо, поклонился, а она
все не двигалась с места... Меня совершенно случайно выручил какой-то
местный парень в кепке-восьмиклинке, с горящей папиросой во рту, подошедший
к рядом стоявшей девушке. Он без всяких церемоний взял ее за руку и пошел
впереди, словно буксир, ведущий аварийное судно, к центру зала. Я последовал
его примеру, хватанул девушку за руку, вывел в поле действия тан- цующих, и
мы устремились в бешеном ритме "Рио-Риты". Тот танец, если его можно так
назвать, я вспоминаю с ужасом, а спина моя покрывается обильным холодным
потом даже сейчас, при воспоминании. Вынужден признать, что танцор, вопреки
усилиям педагогов, из меня получился никудышный, ибо у меня есть собственная
концепция относительно этого занятия. Танцевал я в исключительных случаях,
каким является и описанный ниже.
Мне неизвестно, какие суждения имела по вопросу танцевального искусства
выбранная мной партнерша, но, похоже, танцевать она вообще не умела. Наш
дебют на полу Ждановского Дворца культуры моряков, обильно покрытом окурками
и шелухой от семечек, больше походил на петушиный бой. Она то резко
бросалась на меня, толкала огромной грудью, как бы пытаясь опрокинуть
партнера, то наступала мне на ногу, то рывком отступала назад. Тогда я в
погоне за ней совершал стремительный выпад вперед, как фехтовальщик, и
придавливал ее ногу своим сорок шестого размера ботинком второго года носки.
Ее резкие наскоки чередовались с уклонами, как правыми, так и левыми. Я
метался по сторонам, будто заправский футбольный вратарь. Каскад ее
хаотичных эволюций вконец измотал мой достаточно тренированный организм, и
пот сплошным потоком лил по всему телу, но чтоб вытереть его, не могло быть
и речи. Даже с лица не смахнуть, опасаясь выпустить совершенно неуправляемую
партнершу... Наконец смолкли чарующие фокстротные звуки и прекратились
тяжкие мучения. Моя партнерша бросилась от меня, как черт от ладана, я
кинулся следом, чтобы поблагодарить. А она стала ко мне спиной, и поклон
никак не получался. На мои настойчивые попытки обратили внимание ее подруги,
которые недоуменно зашептались: "Смотри, он кланяется!"
Конечно, эту даму я больше не рискнул пригласить, но вечером остался
доволен: моей следующей партнершей оказалась миловидная длинноволосая
девушка, артистка местного театра, с которой мы до потери пульса дергались в
ритме фокстрота, при этом я ни разу не наступил ей на изящную ножку в модной
туфельке. Стало весело и прекрасно на душе! ..
Капитаном "Седова" был Павел Трофимович Клочков. Тридцати двух лет,
красивый голубоглазый мужчина, начинающий одновременно полнеть и спиваться.
В силу этих обстоятельств в рейсе его часто сопровождала жена, симпатичная
блондинка.
Капитана мы видели редко, да это и понятно. Старая матросская мудрость
гласит: держись подальше от начальства, а ближе к камбузу. Эту заповедь мы
свято выполняли. Шеф-повар Леша, которого все звали "Котлеткин", был большим
нашим другом.
Старпом Иван Моисеевич -- опытный моряк, бывший капитан. Он быстро
понял, что мы можем и умеем. К чести его, слово свое он сдержал, и в рейс мы
вышли, имея двух матросов в экипаже из своей фракции, как сейчас принято
говорить. В штат были оформлены Н. Кююн и К. Танг, а вахту стояли все по
очереди. Кроме того, занимались судовыми работами, участвовали в авралах.
Должен с полной ответственностью сказать, что с первого до последнего дня мы
жили в едином спаянном коллективе, за все время практики не произошло ни
одного случая недоразумения с членами команды.
0 доброте нашего старпома слагались легенды. Третий помощник, плававший
с ним раньше, рассказывал, как однажды доброта чуть не стоила ему здоровья.
На судне, куда Иван Моисеевич пришел старпомом, был буфетчик кореец Ким,
которого все называли "макака". Ким настолько привык к этому, что даже
откликался на кличку, затаив зло. Иван Моисеевич собрал экипаж и объявил:
"Еще раз услышу "макака" -- пеняйте на себя". Не успел он войти в каюту, как
в дверь постучали. Вошел Ким: "Товалисса сталпома, Ким больсе не будет Вам
цяй писсат". У Ивана Моисеевича хватило сил поблагодарить Кима за
благородство, а после начался страшный приступ рвоты, в результате которого
он чуть не сорвал желудок со штатного места.
Спустя 35 лет после описываемых событий мне довелось быть на одном из
теплоходов Азовского пароходства, и я спросил про Ивана Моисеевича. Капитан
ответил: "Я слышал о нем, но лично знаком не был. Его сын плавает у нас
капитаном".
Мы искренно уважали старпома. В моей памяти Иван Моисеевич остался
эталоном судоводителя и руководителя.
Колоритной личностью на судне был второй помощник капитана Александр
Васильевич, явно переросший по возрасту свою должность. Но надо отдать ему
должное как моряку и человеку. На его вахте наши капитаны ближнего заплыва
чувствовали себя, словно рыбы в воде.
Личность второго помощника неразрывно была связана с начальником
радиостанции и вторым радистом, их на судне называли "Три мушкетера". Эта
троица взрослых и солидных мужей по возрасту и служебному положению являлась
судовой тяжелой артиллерией всех хохм и розыгрышей.
Но величиной высшей пробы на судне был боцман Ми хаил Хасанович
Беридзе. О нем тоже ходили легенды. В любом порту его всегда встречали
друзья и приятели. Говорили, что он когда-то был капитаном на танкере
"Меганом" и в 1938 году в Средиземном море по пьянке подал "SOS". Его друзья
якобы вывели из строя невозвратный клапан в капитанском унитазе, и когда он
сел, вода ударила ему под зад. Был как будто крупный скандал по поводу
ложного сигнала бедствия, и его спас от рас- правы А.И. Микоян, но при одном
условии: никогда он в своей непутевой жизни не станет на капитанский мостик.
Так или иначе, но "Дядя Миша", как называли его близкие приятели, или
"Хасан", слыл легендарной личностью. Он бы среднего роста, широкоплеч, с
черными вьющимися и с легкой проседью волосами, имел нос с горбинкой и
огромные черно- рыжеватые усы. Несмотря на жару, на нем всегда была теплая
фланелевая рубашка в крупную клетку, с закатанными до локтей рукавами, синие
брюки с белыми продольными полосами и постоянно расстегнутой ширинкой, на
ногах -- красно-коричневые туфли со стоптанными в одну сторону каблуками.
Дядя Миша -- большой любитель потравить, были бы только слушатели. До
"Седова" он плавал на "горбатых" по золотой линии, потому любил говорить про
Поти:
-- Плавал я на "Никитовке". Заходим в Поти. По судовой трансляции
объявляют: "Палубной команде одеть презервативы и выйти на места по
швартовному расписанию!"
-- Дядя Миша, а зачем презервативы?
-- Вокруг Поти пояс, как вокруг Сатурна, состоящий из гонококков, --
пояснял Дядя Миша.
А почему не надевали защитные очки?
-- Это еще зачем?
-- От попадания гонококков в глаза человек слепнет, болезнь называется
бленнорея, -- разъясняли ему.
Город Жданов, особенно окраины и район порта, оставлял гнетущее
впечатление. Металлургические заводы "Азовсталь" и имени Ильича вносили
достойную лепту в "защиту" окружающей среды.
После выхода из дока, приняв необходимое снабжение, "Георгий Седов"
снялся на Ростов-на-Дону, откуда становился на линию Ростов -- Сочи с
промежуточными портами захода: Таганрог, Жданов, Бердянск, Керчь, Анапа,
Новороссийск, Геленджик, Туапсе. 0 городах, которые нам предстояло посещать,
я имел весьма смутное представление, о некоторых -- ровным счетом не слыхал
ничего.
Так, о Ростове, покорившем своей красотой, знал, что это бандитский
город, называемый Ростов -- Папа, и что известный футболист Виктор
Понедельник играл за местную команду. Город Таганрог -- родина великого
русского писателя Антона Пав- ловича Чехова. Кажется, с Таганрогом (а может,
с Бердянском) связано одно забавное событие. Собравшись в город, мы надели
свои экзотические рубашки. Увидя толпу папуасов, направлявшихся в сторону
города, капитан поднялся на мостик и судовым тифоном начал подавать частые
сигналы, чтобы мы вернулись.
Город Бердянск -- порт на Азовском море и районный центр в Запорожской
области. Известен тем, что в нем родилась знаменитая летчица Полина
Осипенко, а в 1938 -- 1958 годах город носил ее имя. Главной
достопримечательностью здесь являлась единственная длинная улица имени
Сталина, простиравшаяся от окраины до окраины. С Бердянском связаны приятные
воспоминания об азовских бычках, которыми мы буквально объедались. Бычки
живут в норах. У нас был матрос, который хорошо нырял. Каждый раз, вынырнув,
он сжимал в каждой руке по бычку. После набора нужного количества рыбок
судовой кок Леша-Котлеткин начинал колдовать над противнем. Бычки были
настолько вкусны, что ощущаю их вкус и сегодня, когда пишу эти строки. С тех
пор, когда мне на глаза попадались рыбные консервы "Бычки в масле", я с
огромным удовольствием поедал их, вспоминая "Георгий Седов" и
Лешу-Котлеткина.
Керченский пролив соединяет Азовское море с Черным. Длина пролива около
41 километра, ширина 5-10 километров. Пролив режимный для судоходства,
поэтому плавание тут осуществлялось по секретной карте, которую капитан
закрывал грудью, будто курица-наседка своих цыплят, Керчи мы практически не
видели, так как стоянка здесь в оба конца приходилась на ночь.
Неизгладимое впечатление произвело Черное море. Гладкая поверхность,
отдающая легкой голубизной, очаровывала. Правы авторы, утверждающие, что
Черное море "самое синее в мире" -- спорить с ними не хочется...
Больше всего нас поразили дельфины, которых никто из нас до того не
видел. Стая дельфинов, играя, плыла впереди судна, они ныряли, кувыркались,
вращались вокруг собственной оси у самого форштевня судна. Трудно
предположить, с какой скоростью дельфины способны плавать, но известно, что
они устраивали игрища и перед судами, имевшими значительно больший ход, чем
Георгий Седов".
Захватывающее зрелище представляло черноморское небо. Звезды были
настолько близки, что, казалось, их можно достать рукой. На юге очень быстро
темнеет. В 20.00 включалось палубное освещение и музыка, на верхней палубе
начинались танцы. С неизменно открытой прорехой своих синих брюк выходил на
палубу Дядя Миша, выбирая партнершу.
Анапа -- город в Краснодарском крае, славился как грязевый курорт.
Полностью одноэтажный город. Туда мы заходили в полдень. Главная и
единственная для нас достопримечательность Анапы -- расклеенные на заборах
объявления: "Стес продается рислинг". Цену не помню, но подавали в
стеклянных пол-литровых банках. Прямо в городе пляж, куда мы не ходили,
предпочитая в нарушение существовавших правил прыгать в воду с причала
высотой более двух метров. Вместе купался и Дядя Миша, прыгая своим
способом. Был на судне и настоящий прыгун в воду с вышки --
курсант-практикант из Ростовской мореходки. Он входил даже в какую-то
сборную. Однажды на рейде Анапы, перед заходом в порт, он попросил
разрешения у старпома совершить прыжок с верхнего мостика. Как понимает
читатель, пассажирское судно не водный стадион, поэтому старпом поначалу
запретил, но "членство в сборной" подействовало, и один прыжок для
тренировки был разрешен. Когда парень вынырнул после прыжка, его встретил
гром аплодисментов.
Новороссийск расположен на берегах Цемесской бухты. Отличается от всех
городов-курортов Черноморья своей суровостью. Город труженик, город моряков
и цементников. Во время войны был полностью разрушен и восстановлен из руин,
В Но- вороссийске стояли днем, ходили в город и могли убедиться в его
богатых трудовых и боевых традициях. Здесь находятся заводы по выработке
цемента, отсюда важнейший стройматериал идет по всему миру, а в порту бывало
много судов под флагами различных стран.
В Новороссийске я познал вкус самого, вероятно, крепкого алкогольного
напитка, изготовляемого грузинскими виноделами. Однажды Дядя Миша вернулся
на борт со старым, побитым чайником в руках. Через некоторое время он позвал
меня: "Дженни, зайди ко мне". Зашел, Дядя Миша налил из чайника в стакан
жидкости на три четверти и сказал:
-- Пиэй, Дженни.
-- Что это? -- спросил я.
-- Смэрт мухам, -- ответил он.
Опрокинув залпом содержимое стакана, почувствовал, как мой левый глаз
выскочил из собственной орбиты и устремился на околоземную. "Смэрт мухам",
на мой морской выпуклый глаз, тянула, этак, на 80 градусов.
В Туапсе заходили вечером, стоянка непродолжительная, что не мешало
нашим "львам паркета" сбегать на "пятачок", где местная молодежь,
разбавленная моряками, тесно прижавшись друг к другу, лихо отплясывала
"линдочку". У многих ребят появились знакомые девчата, которые приходили на
танцы. Ведь мы были молоды, и кровь в наших организмах клокотала и кипела
горячим гейзером.
Конечный порт линии -- город Сочи. Туда приходили в 10.00. Сразу после
высадки пассажиров на судне начиналась большая приборка: нужно было отмыть с
надстроек новороссийскую цементную пыль и надраить до сверкающего блеска
обширную деревянную палубу. Раздевались до плавок, разносили шланги и
начинали скатывать теплой черноморской водой палубу. Это было для нас
одновременно и купанием.
После приборки занимались хозяйственными работами в распоряжении
старшей буфетчицы Зои Федоровны, жены второro механика Юрия Федоровича,
симпатичного и серьезного человека. Грузили ящики со стеклотарой, ездили на
базу получать продукты, почему-то хорошо запомнил икру баклажанную. Выгрузив
и сносив все привезенное с базы, мы получали от Зои Федоровны презент -- два
ящика чешского пива "Будвар", что было весьма кстати, учитывая жаркую
погоду.
После окончания всех дел одевались и шли в Сочи. Заходили на базар,
наши глаза разбегались, но тяжелым грузом на плечи давило постоянное
курсантское безденежье. Поглазев и ничего не купив на рынке, шли в город.
Если верить эмоциональному и темпераментному Дяде Мише, в прекрасном
городе Сочи он имел однажды успех на любовном фронте. Часто после выхода из
Сочи боцман говорил мне: "Дженни, давай я тебе расскажу" Сама природа
располагала к воспоминаниям: чистое голубое, без единого облачка небо,
спокойное синее море. Дядя Миша начинал свой рассказ, глаза его сверкали
по-юношески, а лицо расплывалось в улыбке. Эту историю я слышал много раз,
но зная, какое удовольствие она доставляла рассказчику, слушал всегда
внимательно. Со временем знал ее, кажется, наизусть.
Пассажирский теплоход Георгий Седов", на котором имел честь пребывать в
качестве судового боцмана Михаил Хасанович, приходил тогда в Сочи в 22.00.
Однажды после прихода он направился в известный ресторан "Южный", заказал