Страница:
графинчик водки и сидел, попивая. К столу подошла особа приятной наружности
и вежливо спросила: "Извините, пожалуйста, у вас занято?" Понятно, боцман не
возражал, пожирая особу глазами. И решил было предложить ей выпить водки без
закуски, на которую у него денег не было, но дама деловито спросила сама:
"Что будем пить, чем закусывать?" Не получив вразумительного ответа, дама
открыла свой ридикюль и показала ему пачку денег в банковской упаковке,
объявив: "Заказывайте, не стесняйтесь".
От себя добавлю, что вряд ли в пылкой натуре Хасановича могло найтись
много места такой черте человеческого характера, как стеснительность. И
половой зачастил к их столу, спиртное лилось рекой, закуска уничтожалась
горами. В конце трапезы она рассчиталась с официантом, и повезла Хасановича
в пригород Сочи серая "Победа" с брезентовым верхом. Та же самая "Победа"
доставила его утром к борту судна.
-- Послушай, Дженни. Она народный артист СССР, -- говорил Дядя Миша.
Возможно, это плод его богатой фантазии, но он прямотаки молодел,
рассказывая всю ту историю.
...Беру на себя смелость утверждать, что у всех нас об этом городе
остались прекрасные воспоминания. У каждого свои. В Сочи отстал от судна уже
упомянутый практикант-ростовчанин, а когда через неделю мы вернулись в этот
порт, оторопели: наш самовольщик стоял на причале в элегантном, цвета
черноморской волны, костюме тонкой ткани, в белоснежной рубашке и модных
туфлях, -- в общем, "как денди лондонский одет". Его спонсором (в то время
такого слова, конечно, не знали) выступила молодая женщина, жена
генерал-полковника из Генерального штаба. Любовь оказалась настолько пылкой,
что молодая генеральша не нашла в себе сил закончить роман с молодым
красавцем. Когда срок ее законного пребывания был на исходе, она
информировала мужа о продлении "курса лечения" и попутно попросила прислать
еще денег.
Так уж получается, что воспоминания о Сочи связаны у меня все больше с
"дамами". Оно и понятно: лето, Юг, наша молодость. Произошел роман и у
одного из наших ребят, правда не в городе любви -- Сочи, а в районном центре
Запорожской области Бердянске.
Однажды подгулявший второй помощник пригласил двоих наших в одну из
кают. Войдя туда, ребята увидели на столе обилие всякой закуски и двух
похожих друг на друга женщин, как выяснилось потом -- сестер. Одна,
постарше, как показали события, знакомая Александра Васильевича, другая
помоложе - и чертовски хороша собой. Выпили немного, плотно поели нахаляву.
Молодая достала 50 рублей и попросила при возвращении привезти из Сочи
коробочку клубники, сообщив свой адрес по улице Сталина.
А потом, как говорится, жадность фраера сгубила. Вернувшись в Бердянск,
один из наших пришел по указанному адресу и позвонил. Дверь открыла уже
знакомая молодая женщина в незастегнутом цветастом халате, накинутым на
голое тело. При ее движениях халат распахивался, обнажая манящий черный
треугольник и маленькие упругие грудки. И когда разгоряченный организм
устремился к решительным действиям, она, в лучших традициях русских
дрессировщиков Дуровых, остановила его: "Не торопись!" И повела на кухню,
где стол буквально прогибался от яств.
-- Выпей! -- предложила она.
Он выпил и с удовольствием закусил, после чего она взяла его за руку и
сообщила: "Теперь пойдем!" Они оказались на широкой кровати...
В течение двух месяцев халат маняще распахивал полы с его приходом.
Договорились, что он пропустит один рейс, и они уедут к ней на дачу. Но
перед этой идиллией дама подвергла его серьезному испытанию, которого он, по
молодости лет, не выдержал. Ему был запущен "живец".
Когда он в очередной заход судна пришел к ней, дверь ему открыла совсем
другая и безумно красивая девушка. От неожиданности он чуть не лишился дара
речи. Будучи новичком в сложных лабиринтах любовных утех и недооценив
врожденного женского коварства, он рванул удила и оказался в ловко
расставленных сетях. Когда он пришел снова, начало не предвещало ничего
плохого, все, как и обычно: выпивка, закуска, широкая кровать. И под самый
конец она прошипела злобно, как кобра: "А теперь уходи! Чего тебе не
хватало? Потянуло на свежатинку? Забудь этот адрес навсегда!" Больше он
никогда туда не заходил, но адрес в Бердянске на единственной улице имени
Сталина помнил долгие годы...
И все же любовь не являлась нашей самоцелью, мы были поглощены
авралами, судовыми работами и штурманской практикой.
Когда сейчас, сорок лет спустя, вспоминаю плавание на пассажирском
теплоходе "Георгий Седов" и наше извечное безденежье, сравниваю
курсанта-практиканта с рядовым пенсионером местного значения. Ежемесячно мы
получали по переводу стипендию за второй курс -- по 60 рублей. Кроме того,
за каждое штатное место полагалось еще по 82 рэ. Ясное дело, все это --
семечки по сравнению с потребностями молодых здоровых парней.
Команда, как могла, пыталась сгладить наши финансовые шероховатости:
все мелкие работы, например, вынос багажа пассажиров и погрузка мелких
партий грузов, поручались нам. Уходя в город, ребята из экипажа брали в
компанию одного или двух наших. Хотя все это проблемы не решало.
Был на судне еще один человек, испытывавший хроническое безденежье, --
наш друг и учитель боцман Дядя Миша, который исправно отдавал всю получку
своей жене-красавице Соне, прибывавшей на борт в Туапсе.
Надо признать, что выпить Хасанович умел, но никогда не напивался до
поросячьего визга. Как-то в Керчи, откуда мы выходили в 1.30, был небольшой
груз свежей капусты, который принимали я и Саша Валк. Получили за работу 50
рублей и решили угостить по старой матросской привычке боцмана, у которого с
концов его огромных усов ручьем текли слюни. Зашли мы с Хасановичем в буфет
третьего класса, взяли по 100 граммов водки и по бутерброду с сыром. Я стоял
спиной к двери, а Хасан рядом с огромным холодильником, который был на
голову выше него. Только мы собрались опрокинуть водочку, как дверь
открылась и вошел капитан. Услышав шум, Хасан в лучших традициях футбольных
вратарей мира или опытных разведчиков прыгнул за холодильник, не выпуская из
рук стакана. Так что перед капитаном предстал с явной уликой один я.
-- Когда допьете, зайдите ко мне, -- сказал капитан и вышел.
Как только капитан исчез, Хасан возник из своего укрытия и спросил
меня: "Дженни, скажи, капитан меня видел?"
Впрочем, по этому инциденту никаких оргвыводов в отношении меня сделано
не было. Вероятно, буфетчица Люба честно рассказала, как все обстояло на
самом деле.
Дядя Миша не раз оказывался жертвой не слишком добрых шуток со стороны
"Трех мушкетеров". Надо сказать, что кроме больших организаторских
способностей и прекрасного знания своего дела, Хасанович был непревзойденным
специалистом по пассажиркам, размещавшимся у нас на верхней палубе, в
шезлонгах, и имевших билеты "без места". Вот это обстоятельство и
использовал Дядя Миша, предлагая очередной избраннице теплое место в каюте.
Я был свидетелем розыгрыша, которому подвергли Хасана "мушкетеры". К
нему подошли улыбающийся начальник радиостанции и радист с листом бумаги.
Начальник спросил: "Хасаныч, как ты расписываешься, нам необходимо иметь
образцы подписи членов экипажа". Не почувствовав подвоха, Дядя Миша дал свой
автограф, после чего радист перевернул лист, на обратной стороне которого
был изображен Хасан во время "свободной охоты" и длинноволосая блондинка.
Герой шаржа с традиционно незастегнутой ширинкой склонился над блондинкой, и
рядом стоял текст: "Девушка, вам не холодно? Могу предложить каюту".
После небольшого профилактического ремонта "Георгий Седов" снова вышел
на линию. Однажды, придя в Сочи, увидели теплоход Эстонского пароходства
"Кейла", на который и зашли после работы. Там были на практике Диоген
Горюнов, Хасан Ка- малетдинов, Анатолий Сенин, Уку Тийк. Теплая получилась
встреча.
...Подходила к концу наша практика. Мы были очень благодарны Як-Яку за
то, что устроил нас на пассажирский теплоход. Здесь мы имели помощь во всем
от членов экипажа, никаких недоразумений у нас с ними не было.
Мы уезжали из Жданова. В кают-компании накрыли столы. Нас поблагодарили
за работу и пожелали успехов. Когда мы сходили с чемоданами по трапу,
теплоход попрощался с нами судовым гудком. В те времена еще существовала
простая человеческая благодарность и доброе отношение к тем, кто хорошо
работает.
Прощай, Георгий Седов"!
Коряги-мореходы возвращались после летних каникул.
Теперь у нас на рукаве сияло по три золотых птички, что означало
"третий курс". Даже не верилось, что мы уже выпускники. Это обстоятельство
значительно дисциплинировало и подтягивало внешне и внутренне. Многие
курсантские шутки, как "вынос тела" и "роды", были не для нас, но это не
значило, что мы разучились шутить, когда надо.
Перед началом занятий собрали нашу роту. Пришел начальник училища и
сказал: "Товарищи курсанты! Администрация и комитет комсомола одной
молодежной стройки обратились ко мне с просьбой восстановить бывшего
курсанта С. (ис- ключенного за подмену шинели). Он характеризуется
положительно, женат, имеет маленькую дочь. Я не принял решения. Решайте вы,
вам с ним жить и учиться. Какое решение примете, так и будет".
С. был восстановлен и попал в нашу группу. Хороший парень, учился
только на пятерки.
...Мы сразу, без разминки налегли на науки. Выпускной курс в колхоз не
ездил, мы несли службу, занимались самоподготовкой и отдавали должное своим
увлечениям.
В начале третьего курса в отставку ушел подполковник Новицкий. К
исполнению обязанностей начальника ОРСО приступил Герой Советского Союза
А.М. Коняев. Подводник, высокий, стройный, спокойный и вдумчивый человек. С
его прихо- дом строевая муштра пошла на убыль. Шел 1961 год, апогей
хрущевской оттепели. На экраны вышел правдивый фильм "Чистое небо", в
котором играл сын Анатолия Михайловича -- Виталий.
Однажды, когда я стоял в наряде помощником дежурного по училищу, меня
вызвал Коняев. Войдя к нему, я увидел его сына и актрису Нину Дробышеву.
Анатолий Михайлович как-то совсем по-домашнему сказал: "Мой сын, его жена
Нина. Покажи им училище от киля до клотика".
-- Есть показать училище от киля до клотика! -- ответил я. Рядом с
крупным мужем Нина казалась восьмиклассницей...
В середине восьмидесятых годов А.М. Коняев непродолжительное время
работал под моим началом. Он рассказал, что семья артистов распалась.
С первых уроков навигации начали делать прокладку, то есть намечать
путь судна из одной точки в другую по карте. Яков Яковлевич очень серьезно
относился к этому. Еще бы: первый государственный экзамен -- навигация
письменная, именно прокладка.
Прокладка знает две оценки: "5" и "1". Один из моих друзей рассказывал
о своем преподавателе навигации, когда учился в Высшем военно-морском
училище. Преподаватель был маленького роста и во время занятий ставил стул
на стол, взби- рался на него и бдил, как филин. Стоило курсанту повернуть
голову в сторону, как он коршуном налетал на него и остро отточенным
карандашом на углу карты ставил "ПС", что означало "пытался списать". Если
курсант поворачивался вторично, появлялось "СП", то есть "списал".
Якову Яковлевичу теперь было не до баек, он весь -- в делах. Особенно
он любил проверять прокладку. Всем водоплавающим судоводительской
специальности вспоминается замирание сердца, когда на карту с его работой
накладывалась калька. Для читателей несудоводительской профессии поясню, что
для проверки правильного решения задачи при переходе из точки А в точку Б на
карте делается эталонная прокладка, которую переводят на кальку. После
выполнения всех расчетов и операций курсант подходил к столу и выкладывал
карту на него. Лицо Як-Яка становилось сосредоточенно-серьезным, и он
начинал манипулировать калькой. Если прокладки на карте и кальке совпадали,
лицо его расплывалось в улыбке -- и пять баллов обеспечены. Он даже своих
любимых баек в такие моменты не травил. Только однажды, войдя в класс,
сказал:
Как-то прихожу в порт, а "Ермака" нет...
-- Как нет?
А так, нет. Только трубы торчат.
-- Что ж произошло?
-- Кочегары перепились и кингстоны открыли.
За годы учебы нам, курсантам судоводительского отделения, довелось
переслушать от Як-Яка много всяких историй, некоторые уже приведены ранее.
Но только однажды он коснулся темы репрессий, рассказав, что у него был друг
Гриша. Когда Як-Як приехал домой в свою деревню, ему сообщили, что нет
Гриши, расстреляли...
По программе курса навигации был раздел о правилах заполнения судового
журнала, требования к которому изложены в научном труде "Наставление для
плавания", изданным бывшим лейтенантом английского флота Мэтью Фонтейн Мори
в 1845 году. Справедливости ради надо отметить: практически подобные
требования ведения судового журнала ввели значительно раньше Ю.Ф. Лисянский
и М.Ф. Крузенштерн, исследования которых опубликованы в 1808 -- 1812 годах.
У судоводов есть железное правило: "Пишем, что наблюдаем, чего не наблюдаем,
то- го не пишем".
Эталоном краткости, объективности и честности, вероятно, может служить
запись, сделанная рукой известного английского мореплавателя Джеймса Кука,
руководителя трех кругосветных экспедиций, о встрече Рождества 1768 года:
"Вчера праздновали Рождество. На корабле трезвых не было".
Яков Яковлевич рассказывал нам о порядке ведения судового журнала,
напоминая истину: судоводитель должен уяснить себе, что на вахте нужно
смотреть вперед и ни в коем случае не стоять спиной по ходу судна.
Однако у Як-Яка появился оппонент. Мой учитель, а ныне писатель Р.Ю.
Титов считает, что иногда неплохо посмотреть и назад. В одной из своих книг
он пишет: "Оглянулся однажды назад на вахте и увидел далеко за кормой черную
точку. Взял бинокль: человек саженками догоняет пароход..." Так что глаз
везде необходим.
На третьем курсе мы начали изучать морское право, которое преподавал
Гуннар Яанович Бейпман. Он был крупного телосложения, ладно скроен, как
говорят. До войны плавал на норвежских судах в качестве грузового помощника,
имел огромный опыт. Преподавал отлично. Ребята уважали его.
Сам того не замечая, я оказался во власти тонкостей морского права.
Хотя поначалу пытался себя разубедить: зачем мне это, если иду в рыбную
промышленность? А Гуннар Яанович был более прозорливым. В разговоре он часто
употреблял слово "Hox!" Однажды он сказал мне: "Нох, Рястас, я уйду на
пенсию, ты будешь вместо меня вести морское право". Не мог я тогда
представить, что когда-нибудь мне доведется не только преподавать этот
предмет, а на много лет морское право будет моим хлебом единым.
...Прошло немало времени, и я, направляясь на лекции, встретил у
училища Г.Я. Бейпмана. За те годы, что мы не виделись, он заметно постарел,
ходил уже с батожком. Мы очень тепло поздоровались.
-- Нох, как дела? Кем плаваешь? -- спросил Гуннар Яанович.
Плохо. Не плаваю. Мотор... Врачи не выпускают.
-- Нох, а куда идешь?
-- На лекции.
-- Какие лекции?
-- Морского права...
-- ???
-- Вы же сами мне сказали, что после вашего ухода я буду вести морское
право. Так и вышло!
-- Ах, да, да! Говорил!
С тех пор, как Гуннар Яанович вошел в класс, прошло 39 лет. Многое
изменилось в мире, другими стали люди, а я с его легкой подачи входил в
аудиторию 30 лет.
Никогда больше не видел его, но светлую память о Г.Я. Бейпмане храню до
сих пор...
А теперь немного о том, как мы отдыхали. В училище была давняя добрая
традиция проводить конкурсные ротные вечера самодеятельности. При этом
курсанты делали все: встречали гостей и помогали им раздеться, провожали их
после вечера и убирали зал. И, конечно, готовили концерт.
На концертах обязательно присутствовал начальник училища с супругой
Кирой Константиновной, приходили преподаватели и девушки. А у нас была на
редкость дружная и богатая самобытными талантами рота.
В то время еще не развернулась целенаправленная борьба с пьянством,
поэтому Аркаша Емельянов читал С. Есенина- "Тот трюм был русским
кабаком...", а я пел песню Дюбюка "Улица". Феликс Винавер вздыхал: "Три года
ты мне снилась", В. Арумаяэ играл на саксофоне, С. Капралов -- на мандолине.
Был даже "Танец маленьких лебедей", одетых в тельники.
Со сцены звучали стихи на тему дня:
Не за то люблю, что стан твой узок
И глаза с оттенком голубым.
А за то, что сеешь кукурузу
Методом квадратно-гнездовым.
Программу вел известный талантливый артист и поэт Сергей Смоляков. Было
очень весело и чуть грустно. Грустно оттого, что это был наш последний
концерт, мы передавали эстафету младшим.
Состоялся конкурсный концерт и у выпускного курса механиков, которые
славились своими музыкантами: профессиональный пианист У. Лахе, один из
лучших трубачей того времени В. Тарга. Очень оригинальным и впечатляющим был
номер нашего друга Арсо Бобеля, который, прощаясь с мореходкой, на высоком
профессиональном уровне спел:
Не забывайте меня, цыгане!
Прощай мой табор, пою в последний раз...
Но прощаться с мореходкой было еще рано. Мы уходили на преддипломную
практику.
На практику я попал к рыбакам. 4 февраля 1961 года прибыл в отдел
кадров ЭРЭБ (Эстонская рыбопромысловая экспедиционная база). Инспектор
отдела кадров П.И. Кобзев вручил мне направление на плавбазу "Урал" матросом
второго класса.
Пришел на судно. Плавбаза готовилась к выходу, шла погрузка продуктов
для судов экспедиции. Появление каждого нового члена экипажа как нельзя
кстати. Прием и размещение -- дело нескольких минут, я определен в носовую
матросскую каюту по левому борту.
"Урал" -- паровой углерудовоз типа "Чулым". Построен в 1957 году в
Щецине (ПНР). Судов такого типа было выпущено 20 штук, из них 16 бороздили
"Золотую линию" Жданов -- Поти в Азовском пароходстве, четыре были
переоборудованы под сельдяные базы. Основные данные судна: длина -- 94,7
метра, ширина -- 13,55 метра, осадка в грузу -- 4,79 метра, скорость -- 12
узлов, полная грузоподъемность -- 3169 тонн. Четыре трюма. С паровой
машиной, расположенной в центре судна, с туннелями валопровода в третьем и
четвертом трюмах. Открытие трюмов механическое. На каждый трюм -- грузовая
стрела и паровая лебедка. Забегая вперед, скажу, что в рейсе я стоял на этой
лебедке и мне очень понравилось на ней работать, хотя стрела при качке
стремилась "гулять" по азимуту.
Моя койка на втором ярусе, ближе к диаметральной плоскости. Соседи по
каюте матросы А. Мулла, К. Тавонец и старик Артур Арро. Из матросов помню
выпускников рыбного училища, получившего название "Академии Кару", -- Р.
Лоодла, С. Каськ, М. Нэльк.
Помрыбмастера, плотник и матросы первого класса жили в корме.
Я был определен боцманом в распоряжение начпрода, как называют людей
этой весьма специфической профессии на флоте. Безусловно, все зависит от
личных качеств человека, но, вероятно, прав был Петр Великий, издавая Указ
об интендантах. На промысле для любого члена экипажа добывающего судна,
кроме капитана, судовой начпрод дядя Вася по положению стоял выше начальника
экспедиции... А пока я предстал перед водянистыми глазами нашего начпрода в
качестве грузоподъемного механизма мощностью в одну курсантскую силу.
Этого большого начальника звали Кузьма Егорович Ляхов. Он -- бывший
железнодорожный охранник, мужчина лет за пятьдесят, говорил через нос,
чудновато. Но вскоре мы нашли общий язык, и я понял, что он мне полностью
доверяет, а доверие ведь окрыляет человека. Я носил мешки с сахаром и рисом,
с мукой и крупой, ящики и коробки.
Приемка продуктов была закончена. Мы продолжали размещать их в угольные
ямы, переоборудованные в продовольственные кладовые. В награду за труд
Егорыч вручил мне круг колбасы "Польская", будучи уверенным, что за его
спиной я ничего не экспроприировал. Так завязалась моя дружба с Егорычем,
продолжавшаяся до последнего дня моего пребывания на плавбазе "Урал".
В носу "Урала" располагался большой кубрик на 12 матросских организмов,
переоборудованный из форпика и называемый "гадюшником". Нашими соседями
оказались матросы-рыбообработчики. Публика была пестрая и, к сожалению,
никого из них не запомнил. На промысле я работал в боцманской команде на
палубе, а они -- в трюме.
Я категорически отрицаю деление людей на первый и второй сорт. Мне
довелось убедиться, что в большинстве своем и "трюмные работяги" --
прекрасные ребята, организмы и воля которых в таком рейсе подвергались
серьезным испытаниям. Если выпускникам мореходных училищ после набора
плавательного ценза светило стать третьими помощниками на СРТ, то
рыбообработчикам суждено провести большую часть своей жизни в трюме и делать
свое дело так, чтобы в конце двенадцатичасового цикла не только держаться на
ногах, а еще и катать бочки. А потом -- еще четыре часа подвахты.
Это были судовые "люмпены", если не сказать "рабы", мускульная сила,
используемая на промысле как средство малой механизации. В их сознание
вбивалось понятие: круглое катать, плоское кантовать. Поскольку на судне
плоского было мало, оставалось в основном круглое: бочки с солью по 160
килограммов, с рыбой -- по 80 -- 85 килограммов и пустые -- 22 килограмма
весом. Вот и весь ассортимент, и в сознании у каждого сидит: бочки катай --
план выполняй! И катали, порой по 16 часов кряду.
Для этих целей действительно набирали довольно пеструю толпу. Приманкой
служила морская романтика и "длинный рубль". Среди них довелось мне видеть
разных людей. Многие прижились, оморячились и подолгу находились в море.
Некоторые переучивались, часть уходила на берег.
Чтобы получить направление на любое судно, нужно пройти медкомиссию и
получить заключение "Годен". Самый страшный медицинский инструмент --
тонометр, он мерит артериальное давление и часто, подлец, зашкаливает. В
подобных ситуациях рыбак находил дублера, который по дружбе, знакомству или
за бутылку проходил всю комиссию или лишь терапевта. Должен заметить, что
прибегать к услугам дублера следует в исключительных случаях, иначе велика
опасность краха подмены.
На соседнем СРТ произошел курьезный случай. Утром в каюту судового
радиста зашел молодой парень и представился:
-- Я дублер радиста, прибыл на практику.
-- Ты пришел вовремя, пройди за меня комиссию, -- с трудом оторвав
голову от подушки, выдавил из себя радист.
На медкомиссии у парня обнаружили гонорею, и радиста уволили...
И еще кое-что из жизни рыбообработчиков. Получив заветное "годен" в
медкнижке, счастливец мчался галопом в кадры, где П.И. Кобзев выдавал ему
направление на п/б "Урал". И после этого будущий "раб" уже мог не
торопиться: пароход не волк, в лес не убежит. Он шел к "Фон Боку" -- в
пивную, что рядом с главпочтамтом. Нацедив из автомата в разумных пределах
разбавленные водой две кружки пива и взяв две порции огромных, до неприличия
возбужденных сосисок, он смаковал это, пытаясь сохранить горьковатый пивной
вкус до прихода в порт. Кто-то утверждал, что лично видел на "Фон Боке"
объявление: "В связи с отсутствием воды пива нет".
Самой большой "достопримечательностью" всех жилых помещений "Урала", и
особенно носовых, являлись клопы. Из 2,5 тысяч известных разновидностей
клопов эти были если не самые крупные, то наиболее кровожадные паразиты --
постельные клопы. Свое веское слово они сказали позже при пересечении
Атлантического океана, а пока я, никогда не видавший такоro количества этих
страшных наездников, поражался их обилию. Клопы были всюду: слева и справа,
на подволоке и даже на палубе, но больше всего их было в матрасе, который из
бело-голубого превратился в темно-бордовый.
Меры проводимой с ними борьбы не давали ощутимых результатов. Мы
буквально засыпали их толстым слоем дуста ДДТ, но знаменитый порошок не
оказывал на клопов никакого устрашающего действия. Клопы, казалось,
издевались над нами, отфыркиваясь от дуста, как скаковые лошади после
прохождения дистанции. Это были настоящие хищники.
Однажды кто-то предложил провести гонки клопов. Ведь проводились же в
американской армии традиционные бега тараканов. У нас для гонок каждый
отбирал и отлавливал приглянувшегося ему кровососа. Затем доброволец ложился
на спину, оголив грудь, желательно без растительности. На грудь насыпалась
полоса дуста, называемая "Линией Маннергейма". Чей клоп преодолевал первым
линию препятствий, тот и объявлялся победителем... Безусловно, о клопах
можно писать еще долго, но нельзя увлекаться.
Был на "Урале" и другой отряд насекомых -- тараканы, о которых все же
нужно замолвить слово. Они избирали себе более престижное место -- посудные
шкафы в столовой команды. Если ночью зайти в столовую, включить свет и
открыть дверцу шкафа, то можно было с ними хоть за руку (или за лапу?)
здороваться. Иногда создавалось впечатление, что тараканьи усы длиннее моих.
Но тараканы, в отличие от клопов, особого вреда нам не делали.
...Работы закончены. Все ждали отходную комиссию. Экипаж находился в
столовой команды. Я обратил внимание, что все начали что-то шептать про
себя, словно молитву. Спросил: "Зачем?" Оказалось, чтобы сбить напряжение и
не забыть свое имя и отчество. Старший наряда называл по отходной роли
фамилию, а член экипажа должен был встать и назвать без запинки имя и
и вежливо спросила: "Извините, пожалуйста, у вас занято?" Понятно, боцман не
возражал, пожирая особу глазами. И решил было предложить ей выпить водки без
закуски, на которую у него денег не было, но дама деловито спросила сама:
"Что будем пить, чем закусывать?" Не получив вразумительного ответа, дама
открыла свой ридикюль и показала ему пачку денег в банковской упаковке,
объявив: "Заказывайте, не стесняйтесь".
От себя добавлю, что вряд ли в пылкой натуре Хасановича могло найтись
много места такой черте человеческого характера, как стеснительность. И
половой зачастил к их столу, спиртное лилось рекой, закуска уничтожалась
горами. В конце трапезы она рассчиталась с официантом, и повезла Хасановича
в пригород Сочи серая "Победа" с брезентовым верхом. Та же самая "Победа"
доставила его утром к борту судна.
-- Послушай, Дженни. Она народный артист СССР, -- говорил Дядя Миша.
Возможно, это плод его богатой фантазии, но он прямотаки молодел,
рассказывая всю ту историю.
...Беру на себя смелость утверждать, что у всех нас об этом городе
остались прекрасные воспоминания. У каждого свои. В Сочи отстал от судна уже
упомянутый практикант-ростовчанин, а когда через неделю мы вернулись в этот
порт, оторопели: наш самовольщик стоял на причале в элегантном, цвета
черноморской волны, костюме тонкой ткани, в белоснежной рубашке и модных
туфлях, -- в общем, "как денди лондонский одет". Его спонсором (в то время
такого слова, конечно, не знали) выступила молодая женщина, жена
генерал-полковника из Генерального штаба. Любовь оказалась настолько пылкой,
что молодая генеральша не нашла в себе сил закончить роман с молодым
красавцем. Когда срок ее законного пребывания был на исходе, она
информировала мужа о продлении "курса лечения" и попутно попросила прислать
еще денег.
Так уж получается, что воспоминания о Сочи связаны у меня все больше с
"дамами". Оно и понятно: лето, Юг, наша молодость. Произошел роман и у
одного из наших ребят, правда не в городе любви -- Сочи, а в районном центре
Запорожской области Бердянске.
Однажды подгулявший второй помощник пригласил двоих наших в одну из
кают. Войдя туда, ребята увидели на столе обилие всякой закуски и двух
похожих друг на друга женщин, как выяснилось потом -- сестер. Одна,
постарше, как показали события, знакомая Александра Васильевича, другая
помоложе - и чертовски хороша собой. Выпили немного, плотно поели нахаляву.
Молодая достала 50 рублей и попросила при возвращении привезти из Сочи
коробочку клубники, сообщив свой адрес по улице Сталина.
А потом, как говорится, жадность фраера сгубила. Вернувшись в Бердянск,
один из наших пришел по указанному адресу и позвонил. Дверь открыла уже
знакомая молодая женщина в незастегнутом цветастом халате, накинутым на
голое тело. При ее движениях халат распахивался, обнажая манящий черный
треугольник и маленькие упругие грудки. И когда разгоряченный организм
устремился к решительным действиям, она, в лучших традициях русских
дрессировщиков Дуровых, остановила его: "Не торопись!" И повела на кухню,
где стол буквально прогибался от яств.
-- Выпей! -- предложила она.
Он выпил и с удовольствием закусил, после чего она взяла его за руку и
сообщила: "Теперь пойдем!" Они оказались на широкой кровати...
В течение двух месяцев халат маняще распахивал полы с его приходом.
Договорились, что он пропустит один рейс, и они уедут к ней на дачу. Но
перед этой идиллией дама подвергла его серьезному испытанию, которого он, по
молодости лет, не выдержал. Ему был запущен "живец".
Когда он в очередной заход судна пришел к ней, дверь ему открыла совсем
другая и безумно красивая девушка. От неожиданности он чуть не лишился дара
речи. Будучи новичком в сложных лабиринтах любовных утех и недооценив
врожденного женского коварства, он рванул удила и оказался в ловко
расставленных сетях. Когда он пришел снова, начало не предвещало ничего
плохого, все, как и обычно: выпивка, закуска, широкая кровать. И под самый
конец она прошипела злобно, как кобра: "А теперь уходи! Чего тебе не
хватало? Потянуло на свежатинку? Забудь этот адрес навсегда!" Больше он
никогда туда не заходил, но адрес в Бердянске на единственной улице имени
Сталина помнил долгие годы...
И все же любовь не являлась нашей самоцелью, мы были поглощены
авралами, судовыми работами и штурманской практикой.
Когда сейчас, сорок лет спустя, вспоминаю плавание на пассажирском
теплоходе "Георгий Седов" и наше извечное безденежье, сравниваю
курсанта-практиканта с рядовым пенсионером местного значения. Ежемесячно мы
получали по переводу стипендию за второй курс -- по 60 рублей. Кроме того,
за каждое штатное место полагалось еще по 82 рэ. Ясное дело, все это --
семечки по сравнению с потребностями молодых здоровых парней.
Команда, как могла, пыталась сгладить наши финансовые шероховатости:
все мелкие работы, например, вынос багажа пассажиров и погрузка мелких
партий грузов, поручались нам. Уходя в город, ребята из экипажа брали в
компанию одного или двух наших. Хотя все это проблемы не решало.
Был на судне еще один человек, испытывавший хроническое безденежье, --
наш друг и учитель боцман Дядя Миша, который исправно отдавал всю получку
своей жене-красавице Соне, прибывавшей на борт в Туапсе.
Надо признать, что выпить Хасанович умел, но никогда не напивался до
поросячьего визга. Как-то в Керчи, откуда мы выходили в 1.30, был небольшой
груз свежей капусты, который принимали я и Саша Валк. Получили за работу 50
рублей и решили угостить по старой матросской привычке боцмана, у которого с
концов его огромных усов ручьем текли слюни. Зашли мы с Хасановичем в буфет
третьего класса, взяли по 100 граммов водки и по бутерброду с сыром. Я стоял
спиной к двери, а Хасан рядом с огромным холодильником, который был на
голову выше него. Только мы собрались опрокинуть водочку, как дверь
открылась и вошел капитан. Услышав шум, Хасан в лучших традициях футбольных
вратарей мира или опытных разведчиков прыгнул за холодильник, не выпуская из
рук стакана. Так что перед капитаном предстал с явной уликой один я.
-- Когда допьете, зайдите ко мне, -- сказал капитан и вышел.
Как только капитан исчез, Хасан возник из своего укрытия и спросил
меня: "Дженни, скажи, капитан меня видел?"
Впрочем, по этому инциденту никаких оргвыводов в отношении меня сделано
не было. Вероятно, буфетчица Люба честно рассказала, как все обстояло на
самом деле.
Дядя Миша не раз оказывался жертвой не слишком добрых шуток со стороны
"Трех мушкетеров". Надо сказать, что кроме больших организаторских
способностей и прекрасного знания своего дела, Хасанович был непревзойденным
специалистом по пассажиркам, размещавшимся у нас на верхней палубе, в
шезлонгах, и имевших билеты "без места". Вот это обстоятельство и
использовал Дядя Миша, предлагая очередной избраннице теплое место в каюте.
Я был свидетелем розыгрыша, которому подвергли Хасана "мушкетеры". К
нему подошли улыбающийся начальник радиостанции и радист с листом бумаги.
Начальник спросил: "Хасаныч, как ты расписываешься, нам необходимо иметь
образцы подписи членов экипажа". Не почувствовав подвоха, Дядя Миша дал свой
автограф, после чего радист перевернул лист, на обратной стороне которого
был изображен Хасан во время "свободной охоты" и длинноволосая блондинка.
Герой шаржа с традиционно незастегнутой ширинкой склонился над блондинкой, и
рядом стоял текст: "Девушка, вам не холодно? Могу предложить каюту".
После небольшого профилактического ремонта "Георгий Седов" снова вышел
на линию. Однажды, придя в Сочи, увидели теплоход Эстонского пароходства
"Кейла", на который и зашли после работы. Там были на практике Диоген
Горюнов, Хасан Ка- малетдинов, Анатолий Сенин, Уку Тийк. Теплая получилась
встреча.
...Подходила к концу наша практика. Мы были очень благодарны Як-Яку за
то, что устроил нас на пассажирский теплоход. Здесь мы имели помощь во всем
от членов экипажа, никаких недоразумений у нас с ними не было.
Мы уезжали из Жданова. В кают-компании накрыли столы. Нас поблагодарили
за работу и пожелали успехов. Когда мы сходили с чемоданами по трапу,
теплоход попрощался с нами судовым гудком. В те времена еще существовала
простая человеческая благодарность и доброе отношение к тем, кто хорошо
работает.
Прощай, Георгий Седов"!
Коряги-мореходы возвращались после летних каникул.
Теперь у нас на рукаве сияло по три золотых птички, что означало
"третий курс". Даже не верилось, что мы уже выпускники. Это обстоятельство
значительно дисциплинировало и подтягивало внешне и внутренне. Многие
курсантские шутки, как "вынос тела" и "роды", были не для нас, но это не
значило, что мы разучились шутить, когда надо.
Перед началом занятий собрали нашу роту. Пришел начальник училища и
сказал: "Товарищи курсанты! Администрация и комитет комсомола одной
молодежной стройки обратились ко мне с просьбой восстановить бывшего
курсанта С. (ис- ключенного за подмену шинели). Он характеризуется
положительно, женат, имеет маленькую дочь. Я не принял решения. Решайте вы,
вам с ним жить и учиться. Какое решение примете, так и будет".
С. был восстановлен и попал в нашу группу. Хороший парень, учился
только на пятерки.
...Мы сразу, без разминки налегли на науки. Выпускной курс в колхоз не
ездил, мы несли службу, занимались самоподготовкой и отдавали должное своим
увлечениям.
В начале третьего курса в отставку ушел подполковник Новицкий. К
исполнению обязанностей начальника ОРСО приступил Герой Советского Союза
А.М. Коняев. Подводник, высокий, стройный, спокойный и вдумчивый человек. С
его прихо- дом строевая муштра пошла на убыль. Шел 1961 год, апогей
хрущевской оттепели. На экраны вышел правдивый фильм "Чистое небо", в
котором играл сын Анатолия Михайловича -- Виталий.
Однажды, когда я стоял в наряде помощником дежурного по училищу, меня
вызвал Коняев. Войдя к нему, я увидел его сына и актрису Нину Дробышеву.
Анатолий Михайлович как-то совсем по-домашнему сказал: "Мой сын, его жена
Нина. Покажи им училище от киля до клотика".
-- Есть показать училище от киля до клотика! -- ответил я. Рядом с
крупным мужем Нина казалась восьмиклассницей...
В середине восьмидесятых годов А.М. Коняев непродолжительное время
работал под моим началом. Он рассказал, что семья артистов распалась.
С первых уроков навигации начали делать прокладку, то есть намечать
путь судна из одной точки в другую по карте. Яков Яковлевич очень серьезно
относился к этому. Еще бы: первый государственный экзамен -- навигация
письменная, именно прокладка.
Прокладка знает две оценки: "5" и "1". Один из моих друзей рассказывал
о своем преподавателе навигации, когда учился в Высшем военно-морском
училище. Преподаватель был маленького роста и во время занятий ставил стул
на стол, взби- рался на него и бдил, как филин. Стоило курсанту повернуть
голову в сторону, как он коршуном налетал на него и остро отточенным
карандашом на углу карты ставил "ПС", что означало "пытался списать". Если
курсант поворачивался вторично, появлялось "СП", то есть "списал".
Якову Яковлевичу теперь было не до баек, он весь -- в делах. Особенно
он любил проверять прокладку. Всем водоплавающим судоводительской
специальности вспоминается замирание сердца, когда на карту с его работой
накладывалась калька. Для читателей несудоводительской профессии поясню, что
для проверки правильного решения задачи при переходе из точки А в точку Б на
карте делается эталонная прокладка, которую переводят на кальку. После
выполнения всех расчетов и операций курсант подходил к столу и выкладывал
карту на него. Лицо Як-Яка становилось сосредоточенно-серьезным, и он
начинал манипулировать калькой. Если прокладки на карте и кальке совпадали,
лицо его расплывалось в улыбке -- и пять баллов обеспечены. Он даже своих
любимых баек в такие моменты не травил. Только однажды, войдя в класс,
сказал:
Как-то прихожу в порт, а "Ермака" нет...
-- Как нет?
А так, нет. Только трубы торчат.
-- Что ж произошло?
-- Кочегары перепились и кингстоны открыли.
За годы учебы нам, курсантам судоводительского отделения, довелось
переслушать от Як-Яка много всяких историй, некоторые уже приведены ранее.
Но только однажды он коснулся темы репрессий, рассказав, что у него был друг
Гриша. Когда Як-Як приехал домой в свою деревню, ему сообщили, что нет
Гриши, расстреляли...
По программе курса навигации был раздел о правилах заполнения судового
журнала, требования к которому изложены в научном труде "Наставление для
плавания", изданным бывшим лейтенантом английского флота Мэтью Фонтейн Мори
в 1845 году. Справедливости ради надо отметить: практически подобные
требования ведения судового журнала ввели значительно раньше Ю.Ф. Лисянский
и М.Ф. Крузенштерн, исследования которых опубликованы в 1808 -- 1812 годах.
У судоводов есть железное правило: "Пишем, что наблюдаем, чего не наблюдаем,
то- го не пишем".
Эталоном краткости, объективности и честности, вероятно, может служить
запись, сделанная рукой известного английского мореплавателя Джеймса Кука,
руководителя трех кругосветных экспедиций, о встрече Рождества 1768 года:
"Вчера праздновали Рождество. На корабле трезвых не было".
Яков Яковлевич рассказывал нам о порядке ведения судового журнала,
напоминая истину: судоводитель должен уяснить себе, что на вахте нужно
смотреть вперед и ни в коем случае не стоять спиной по ходу судна.
Однако у Як-Яка появился оппонент. Мой учитель, а ныне писатель Р.Ю.
Титов считает, что иногда неплохо посмотреть и назад. В одной из своих книг
он пишет: "Оглянулся однажды назад на вахте и увидел далеко за кормой черную
точку. Взял бинокль: человек саженками догоняет пароход..." Так что глаз
везде необходим.
На третьем курсе мы начали изучать морское право, которое преподавал
Гуннар Яанович Бейпман. Он был крупного телосложения, ладно скроен, как
говорят. До войны плавал на норвежских судах в качестве грузового помощника,
имел огромный опыт. Преподавал отлично. Ребята уважали его.
Сам того не замечая, я оказался во власти тонкостей морского права.
Хотя поначалу пытался себя разубедить: зачем мне это, если иду в рыбную
промышленность? А Гуннар Яанович был более прозорливым. В разговоре он часто
употреблял слово "Hox!" Однажды он сказал мне: "Нох, Рястас, я уйду на
пенсию, ты будешь вместо меня вести морское право". Не мог я тогда
представить, что когда-нибудь мне доведется не только преподавать этот
предмет, а на много лет морское право будет моим хлебом единым.
...Прошло немало времени, и я, направляясь на лекции, встретил у
училища Г.Я. Бейпмана. За те годы, что мы не виделись, он заметно постарел,
ходил уже с батожком. Мы очень тепло поздоровались.
-- Нох, как дела? Кем плаваешь? -- спросил Гуннар Яанович.
Плохо. Не плаваю. Мотор... Врачи не выпускают.
-- Нох, а куда идешь?
-- На лекции.
-- Какие лекции?
-- Морского права...
-- ???
-- Вы же сами мне сказали, что после вашего ухода я буду вести морское
право. Так и вышло!
-- Ах, да, да! Говорил!
С тех пор, как Гуннар Яанович вошел в класс, прошло 39 лет. Многое
изменилось в мире, другими стали люди, а я с его легкой подачи входил в
аудиторию 30 лет.
Никогда больше не видел его, но светлую память о Г.Я. Бейпмане храню до
сих пор...
А теперь немного о том, как мы отдыхали. В училище была давняя добрая
традиция проводить конкурсные ротные вечера самодеятельности. При этом
курсанты делали все: встречали гостей и помогали им раздеться, провожали их
после вечера и убирали зал. И, конечно, готовили концерт.
На концертах обязательно присутствовал начальник училища с супругой
Кирой Константиновной, приходили преподаватели и девушки. А у нас была на
редкость дружная и богатая самобытными талантами рота.
В то время еще не развернулась целенаправленная борьба с пьянством,
поэтому Аркаша Емельянов читал С. Есенина- "Тот трюм был русским
кабаком...", а я пел песню Дюбюка "Улица". Феликс Винавер вздыхал: "Три года
ты мне снилась", В. Арумаяэ играл на саксофоне, С. Капралов -- на мандолине.
Был даже "Танец маленьких лебедей", одетых в тельники.
Со сцены звучали стихи на тему дня:
Не за то люблю, что стан твой узок
И глаза с оттенком голубым.
А за то, что сеешь кукурузу
Методом квадратно-гнездовым.
Программу вел известный талантливый артист и поэт Сергей Смоляков. Было
очень весело и чуть грустно. Грустно оттого, что это был наш последний
концерт, мы передавали эстафету младшим.
Состоялся конкурсный концерт и у выпускного курса механиков, которые
славились своими музыкантами: профессиональный пианист У. Лахе, один из
лучших трубачей того времени В. Тарга. Очень оригинальным и впечатляющим был
номер нашего друга Арсо Бобеля, который, прощаясь с мореходкой, на высоком
профессиональном уровне спел:
Не забывайте меня, цыгане!
Прощай мой табор, пою в последний раз...
Но прощаться с мореходкой было еще рано. Мы уходили на преддипломную
практику.
На практику я попал к рыбакам. 4 февраля 1961 года прибыл в отдел
кадров ЭРЭБ (Эстонская рыбопромысловая экспедиционная база). Инспектор
отдела кадров П.И. Кобзев вручил мне направление на плавбазу "Урал" матросом
второго класса.
Пришел на судно. Плавбаза готовилась к выходу, шла погрузка продуктов
для судов экспедиции. Появление каждого нового члена экипажа как нельзя
кстати. Прием и размещение -- дело нескольких минут, я определен в носовую
матросскую каюту по левому борту.
"Урал" -- паровой углерудовоз типа "Чулым". Построен в 1957 году в
Щецине (ПНР). Судов такого типа было выпущено 20 штук, из них 16 бороздили
"Золотую линию" Жданов -- Поти в Азовском пароходстве, четыре были
переоборудованы под сельдяные базы. Основные данные судна: длина -- 94,7
метра, ширина -- 13,55 метра, осадка в грузу -- 4,79 метра, скорость -- 12
узлов, полная грузоподъемность -- 3169 тонн. Четыре трюма. С паровой
машиной, расположенной в центре судна, с туннелями валопровода в третьем и
четвертом трюмах. Открытие трюмов механическое. На каждый трюм -- грузовая
стрела и паровая лебедка. Забегая вперед, скажу, что в рейсе я стоял на этой
лебедке и мне очень понравилось на ней работать, хотя стрела при качке
стремилась "гулять" по азимуту.
Моя койка на втором ярусе, ближе к диаметральной плоскости. Соседи по
каюте матросы А. Мулла, К. Тавонец и старик Артур Арро. Из матросов помню
выпускников рыбного училища, получившего название "Академии Кару", -- Р.
Лоодла, С. Каськ, М. Нэльк.
Помрыбмастера, плотник и матросы первого класса жили в корме.
Я был определен боцманом в распоряжение начпрода, как называют людей
этой весьма специфической профессии на флоте. Безусловно, все зависит от
личных качеств человека, но, вероятно, прав был Петр Великий, издавая Указ
об интендантах. На промысле для любого члена экипажа добывающего судна,
кроме капитана, судовой начпрод дядя Вася по положению стоял выше начальника
экспедиции... А пока я предстал перед водянистыми глазами нашего начпрода в
качестве грузоподъемного механизма мощностью в одну курсантскую силу.
Этого большого начальника звали Кузьма Егорович Ляхов. Он -- бывший
железнодорожный охранник, мужчина лет за пятьдесят, говорил через нос,
чудновато. Но вскоре мы нашли общий язык, и я понял, что он мне полностью
доверяет, а доверие ведь окрыляет человека. Я носил мешки с сахаром и рисом,
с мукой и крупой, ящики и коробки.
Приемка продуктов была закончена. Мы продолжали размещать их в угольные
ямы, переоборудованные в продовольственные кладовые. В награду за труд
Егорыч вручил мне круг колбасы "Польская", будучи уверенным, что за его
спиной я ничего не экспроприировал. Так завязалась моя дружба с Егорычем,
продолжавшаяся до последнего дня моего пребывания на плавбазе "Урал".
В носу "Урала" располагался большой кубрик на 12 матросских организмов,
переоборудованный из форпика и называемый "гадюшником". Нашими соседями
оказались матросы-рыбообработчики. Публика была пестрая и, к сожалению,
никого из них не запомнил. На промысле я работал в боцманской команде на
палубе, а они -- в трюме.
Я категорически отрицаю деление людей на первый и второй сорт. Мне
довелось убедиться, что в большинстве своем и "трюмные работяги" --
прекрасные ребята, организмы и воля которых в таком рейсе подвергались
серьезным испытаниям. Если выпускникам мореходных училищ после набора
плавательного ценза светило стать третьими помощниками на СРТ, то
рыбообработчикам суждено провести большую часть своей жизни в трюме и делать
свое дело так, чтобы в конце двенадцатичасового цикла не только держаться на
ногах, а еще и катать бочки. А потом -- еще четыре часа подвахты.
Это были судовые "люмпены", если не сказать "рабы", мускульная сила,
используемая на промысле как средство малой механизации. В их сознание
вбивалось понятие: круглое катать, плоское кантовать. Поскольку на судне
плоского было мало, оставалось в основном круглое: бочки с солью по 160
килограммов, с рыбой -- по 80 -- 85 килограммов и пустые -- 22 килограмма
весом. Вот и весь ассортимент, и в сознании у каждого сидит: бочки катай --
план выполняй! И катали, порой по 16 часов кряду.
Для этих целей действительно набирали довольно пеструю толпу. Приманкой
служила морская романтика и "длинный рубль". Среди них довелось мне видеть
разных людей. Многие прижились, оморячились и подолгу находились в море.
Некоторые переучивались, часть уходила на берег.
Чтобы получить направление на любое судно, нужно пройти медкомиссию и
получить заключение "Годен". Самый страшный медицинский инструмент --
тонометр, он мерит артериальное давление и часто, подлец, зашкаливает. В
подобных ситуациях рыбак находил дублера, который по дружбе, знакомству или
за бутылку проходил всю комиссию или лишь терапевта. Должен заметить, что
прибегать к услугам дублера следует в исключительных случаях, иначе велика
опасность краха подмены.
На соседнем СРТ произошел курьезный случай. Утром в каюту судового
радиста зашел молодой парень и представился:
-- Я дублер радиста, прибыл на практику.
-- Ты пришел вовремя, пройди за меня комиссию, -- с трудом оторвав
голову от подушки, выдавил из себя радист.
На медкомиссии у парня обнаружили гонорею, и радиста уволили...
И еще кое-что из жизни рыбообработчиков. Получив заветное "годен" в
медкнижке, счастливец мчался галопом в кадры, где П.И. Кобзев выдавал ему
направление на п/б "Урал". И после этого будущий "раб" уже мог не
торопиться: пароход не волк, в лес не убежит. Он шел к "Фон Боку" -- в
пивную, что рядом с главпочтамтом. Нацедив из автомата в разумных пределах
разбавленные водой две кружки пива и взяв две порции огромных, до неприличия
возбужденных сосисок, он смаковал это, пытаясь сохранить горьковатый пивной
вкус до прихода в порт. Кто-то утверждал, что лично видел на "Фон Боке"
объявление: "В связи с отсутствием воды пива нет".
Самой большой "достопримечательностью" всех жилых помещений "Урала", и
особенно носовых, являлись клопы. Из 2,5 тысяч известных разновидностей
клопов эти были если не самые крупные, то наиболее кровожадные паразиты --
постельные клопы. Свое веское слово они сказали позже при пересечении
Атлантического океана, а пока я, никогда не видавший такоro количества этих
страшных наездников, поражался их обилию. Клопы были всюду: слева и справа,
на подволоке и даже на палубе, но больше всего их было в матрасе, который из
бело-голубого превратился в темно-бордовый.
Меры проводимой с ними борьбы не давали ощутимых результатов. Мы
буквально засыпали их толстым слоем дуста ДДТ, но знаменитый порошок не
оказывал на клопов никакого устрашающего действия. Клопы, казалось,
издевались над нами, отфыркиваясь от дуста, как скаковые лошади после
прохождения дистанции. Это были настоящие хищники.
Однажды кто-то предложил провести гонки клопов. Ведь проводились же в
американской армии традиционные бега тараканов. У нас для гонок каждый
отбирал и отлавливал приглянувшегося ему кровососа. Затем доброволец ложился
на спину, оголив грудь, желательно без растительности. На грудь насыпалась
полоса дуста, называемая "Линией Маннергейма". Чей клоп преодолевал первым
линию препятствий, тот и объявлялся победителем... Безусловно, о клопах
можно писать еще долго, но нельзя увлекаться.
Был на "Урале" и другой отряд насекомых -- тараканы, о которых все же
нужно замолвить слово. Они избирали себе более престижное место -- посудные
шкафы в столовой команды. Если ночью зайти в столовую, включить свет и
открыть дверцу шкафа, то можно было с ними хоть за руку (или за лапу?)
здороваться. Иногда создавалось впечатление, что тараканьи усы длиннее моих.
Но тараканы, в отличие от клопов, особого вреда нам не делали.
...Работы закончены. Все ждали отходную комиссию. Экипаж находился в
столовой команды. Я обратил внимание, что все начали что-то шептать про
себя, словно молитву. Спросил: "Зачем?" Оказалось, чтобы сбить напряжение и
не забыть свое имя и отчество. Старший наряда называл по отходной роли
фамилию, а член экипажа должен был встать и назвать без запинки имя и