---------------------------------------------------------------
© Copyright Юрий Рястас
From: belski@stv.ee
Date: 24 Dec 2003
---------------------------------------------------------------
Воспоминания бывшего курсанта
Таллиннского мореходного училища
Редакция, компьютерный набор и корректура: Р. Титов
Художник: С. Смоляков
Таллинн 2000
Сканирование: А. Бельский
Таллинн 2003
В этом здании на бульваре Эстония,10 без малого полвека располагалось
Таллиннское мореходное училище торгового флота. Книга Юрия Рястаса - часть
истории ТМУ, Но это не сухой и скучный справочник, всего лишь излагающий
события и перечисляющий даты событий. Автор сумел в простой и доступной
форме показать и раскрыть пути развития личностей и коллектива. А коллектив
этот - лихая и веселая, дружная и талантливая курсантская общность.
Воспоминания Юрия Рястаса рассказывают о становлении этих ребят и о
дальнейшей жизненной дороге многих из них. И что особенно ценно - книгу
отличает крепкий, местами солоноватый, как морская водица, и притом добрый
юмор.
Уверен, что книга "Это вам, романтики!" принесет немало ностальгически
приятного тем читателям, которые когда-то учились в Таллиннской мореходке. И
всем, чья жизнь так или иначе связана с морем.
Морская работа - очень сложная, ответственная, достойная настоящих
мужчин. Таких, как друзья Юрия Рястаса, ставшие настоящими моряками,
доказавшие своим долгим самоотверженным трудом, что они всегда хранили честь
и славу одного из лучших мореходных училища большой страны.
Ростислав ТИТОВ,
председатель Объединения русских литераторов Эстонии
Учителям и однокашникам с глубоким уважением и любовью посвящается
В самом центре Таллинна, на пересечении Пярну маантее и бульвара
Эстония, стояло, грозно ощетинившись в хмурое небо частоколом
радиолокационных антенн, красивое трехэтажное здание. В нем с 1944 года
располагалось Таллиннское мореходное училище ММФ СССР.
Это моя альма-матер. В этом здании прошли самые интересные и счастливые
годы моей молодости. Всякий раз, когда прохожу мимо, меня одолевают
воспоминания. И чем дальше отдаляет нас время от беззаботной поры молодости,
тем больше хочется в нее вернуться. На память приходят безобидные шутки,
забавные и драматические ситуации, наши добрые преподаватели и строгие
отцы-командиры. Обо всем этом хочу поведать своему читателю, потому и взялся
за перо.
Появлению этой книжки я обязан своим друзьям, которые настоятельно
советовали написать про мореходку, про наших учителей, про Як-Яка.
Вдохновленный друзьями, я засел за работу. Теперь книжка готова, и Тебе ее
оценивать, мой Добрый Читатель.
Есть книги, созданные богатым воображением, а есть и такие, в которых
подлинные истории дополнены вымыслом. В этой книге вымысла нет. В ней все
подлинное: события, фамилии, факты. В ряде случаев по этическим соображениям
опущены имена моих доблестных однокашников.
А еще эта книжка - о юношах-романтиках, безгранично влюбленных в море,
и о наших учителях, преданных своему делу. Я рисовал их такими, какими знал,
без прикрас.
Хочется, чтоб мои друзья прочли эту книжку с улыбкой и добрыми
чувствами. И хочется надеяться, что она заинтересует бывалых моряков и
начинающих делать первые шаги на морской ниве. Автор считает своим долгом
выразить признательность и благодарность Р.Ю. Титову, С.П. Смолякову, А.В.
Сенину за критические замечания, сделанные ими по рукописи.
Книга приурочена к сороковой годовщине тринадцатого выпуска
Таллиннского мореходного училища. Она увидела свет благодаря бескорыстной
помощи однокашников и друзей, которым автор выражает свою глубокую
благодарность.
Буду признателен моим читателям, особенно участникам описываемых
событий, если они выскажут свое мнение о прочитанном.
Автор
В жизни возможны лишь две трагедии. Первая -- не осуществить страстную
мечту, вторая -- добиться ее осуществления.
Оскар Уайльд
В нашем роду никогда не было моряков, детство и юношество мои прошли
вдали от моря, но сколько себя помню, мне всегда хотелось быть моряком.
Никогда не слышал гортанного крика прожорливых чаек, легкого всплеска
набежавшей воды о гранитный причал, натруженного скрипа портальных кранов,
гудков юрких портовых буксирчиков, но меня постоянно влекло на свои
безбрежные просторы сказочно-загадочное море. Какое оно, манящее к себе,
неизвестное море?
Однажды услышал, как старики, выпив хмельной медовой браги, пели
нестройным хором старинную морскую песню:
Тельняшка грудь мою сдавила,
Шинель на плечи мне легла,
Фуражка с лентой и кокардой
Мою свободу отняла.
Услышав эти слова, я буквально почувствовал, будто тельняшка сжала мою
грудь наяву.
Учился в школе я хорошо, поэтому все свое свободное время посвящал
чтению книг о море. Прочел многое о дальних заморских странах и кругосветных
путешествиях. Однажды в руки мне попала книга Д.А. Лухманова "Соленый
ветер". Глубоко запали в детскую душу слова: "Дело в том, что начитавшись
всяких морских приключений, я с четвертого класса платонически полюбил
никогда не виденное мною море и решил во что бы то ни стало сделаться
моряком". И после этой книжки я твердо тоже решил стать моряком.
Мое первое плавание состоялось на самодельном плоту по пруду за нашим
огородом. Для плота это плавание оказалось последним, а я оказался в ледяной
купели, после чего меня стали называть Юрка-моряк, что мне льстило, по
правде сказать.
Шли годы... Однажды, уже в десятом классе, среди скромных
восьмиклассниц я увидел высокую стройную девушку с длинными каштановыми
волосами. И, как говорят моряки, па- луба пошла под ногами, а в голову
ударило затмение. Короче говоря, влюбился с первого взгляда, "потерял покой
и сон". Посвятил ее в свой тайный план -- стать моряком -- словами
неизвестного тогда мне поэта: "Я в твоих глазах увидел море".
Неожиданно она восторженно поддержала меня, и мы продолжали мечтать уже
вдвоем: я штурман, она -- радист... Как наивны мы тогда были!
Много лет спустя, когда Сергей Есенин был возвращен народу, доведется
прочесть:
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Мое становление как моряка откладывалось на неопределенное время --
появилось другое увлечение. Специалисты обнаружили у меня голос и
настоятельно рекомендовали заняться пением.
Шел 1956 год, и было объявлено о проведении в Москве Всемирного
фестиваля молодежи. Началась подготовка к нему. Со мной занималась
специалист высочайшего класса Мэри Тынисовна Сийлатс, человек уникального
таланта и феноменальных способностей: педагог, пианист, скрипач, знающая
пять языков.
Первый тур конкурса мы выиграли, но, забегая вперед, скажу, что певец
из меня не получился. На это было много причин. Да и моя любимая мама сочла
карьеру певца ненадежной и желала видеть меня моряком. В памяти осталось
исполнение арии Ивана Сусанина. Но и сейчас бережно храню кусок
географической карты, на обороте которой рукой моей дорогой учительницы
написаны слова: "Господь, в нужде моей ты не оставь меня! Горька моя судьба!
Тяжка моя печаль..."
Мэри Тынисовна оставила после себя заметный след на земле: ее сын Хайн
стал известным специалистом в области телемеханики, дочь Хэлле
ученый-филолог, внук Тынис -- музыкант, победитель нескольких международных
конкурсов. Многие ученики Мэри Тынисовны стали учеными, инженерами,
агрономами и просто честными людьми.
К тому времени рядом со мной уже не было девушки с каштановыми
волосами, и я принял решение становиться моряком в одиночку. Соседский
старик смастерил мне огромный деревянный чемодан, в который моя добрая мама
положила кусок свиного сала, на чемодан же повесили солидный амбарный замок.
С этим чемоданом я прибыл в Таллинн "становиться" моряком. Город сразу
поразил меня тишиной, чистотой и пленил красотой узких улочек и обилием
церквей.
Иногородних "романтиков" разместили в экипаже-общежитии, который стоял
на углу улиц Сяде и Вене. Теперь в Таллинне улицы Сяде нет, отцы города
ликвидировали это устрашающее название ("Искра") и переименовали в
богобоязненное Пюхавайму (Святого духа), вероятно, в пику величайшему
антихристу современности, разжегшему из искры огромное пламя.
Молодых романтиков сразу, не откладывая дела в долгий ящик, начали
приобщать к морскому порядку. С этой целью к нам приставили молодого
офицера, под руководством которого мы начали постигать основы гальюнных
наук. Офицер был плюгавый, с носом картофелиной и лицом, обильно усыпанным
веснушками, что позволило нам обозвать его "утенком". Прозвище это на долгие
годы прочно пристанет к нему и пройдет с ним от Одессы до Владивостока. "Кто
ваш отец?" -- спрашивал "Утенок". "Военнослужащий!" -- отвечал романтик.
"Отлично. Дисциплину знаешь -- драить гальюн!" Безгранично влюбленный в море
романтик брал швабру и шел убирать гальюн, где другой замордованный
"Утенком" пацан написал еще раньше на стене стихи непристойного содержания:
Кто море видел наяву-
Не на конфетном фантике,
Кого е..., как нас е...,
Тому не до романтики.
В помощниках при "Утенке" состояли старшина роты-- курсом выше --
Вячеслав Аникии и командир эстонского взвода Илмар Вилипо, замечательные
парни, с которыми я дружил потом до окончания ими училища.
Наша мореходка располагалась в здании бывшего женского коммерческого
училища, построенного местным архитектором Э. Якоби по проекту петербуржца
А. Розенберга в 1913-- 1916 годы.
Таллиннское мореходное училище славилось на всю страну, его выпускники
трудились на всех водных бассейнах. Из стен училища вышли сотни капитанов,
механиков и других специалистов морского флота. Не представляется
возможности перечислить всех, могу только назвать имена известных капитанов,
работавших в рыбной промышленности республики: Вячеслав Богданов, Владимир
Зимовских, Виктор Казанцев, Леонид Лысенко, Виктор Меркулов, Харри Метсик,
Юрий Скучалин, Константин Морозов, Тоомас Мурашов-Петров, Виктор Панин,
Станислав Пьянов, Вольдемар Пикат. Из механиков помню Виктора Трифонова и
Николая Первушина.
Особо "урожайным" оказался первый послевоенный выпуск: Арно Каск --
начальник Эстонского морского пароходства, Харри Лийдеманн -- начальник
Таллиннского торгового порта, Аугуст Ингерма -- профессор, Владимир Чернухин
-- начальник Таллиннской базы рефрижераторного флота, Лембит Сонг--
прославленный рыбак и Герой социалистического труда, Всеволод Старостенко и
Владимир Петер -- первопроходцы Атлантики на СРТ, Кирилл Чубаков -- глава
администрации Северного морского пути, капитан, Герой социалистического
труда Пауль Рохтлаан. До 1955 года училище имело судоводительское,
судомеханическое, судостроительное, радиотехническое отделения. Начиная с
1955 года здесь готовили техников-судоводителей и техников-судомехаников. В
училище принимали граждан СССР мужского пола с законченным средним
образованием не старше 25-ти лет. Вне конкурса проходили лица со стажем
практической работы не менее двух лет в промышленности, на транспорте или в
сельском хозяйстве, а также отслужившие в армии или на флоте. Предпочтение
отдавалось и спортсменам-разрядникам.
Мореходка была учебным заведением закрытого типа с военно-морским
циклом, военным порядком и дисциплиной, которую поддерживали офицеры --
командиры рот и старшины, пришедшие из армии или имеющие более солидный
возраст. В подобном военно-гражданском заведении курсанты находились между
молотом и наковальней: военные грозились не присвоить звание "младший
лейтенант", а гражданские -- лишить визы на загранплавание (хотя вообще-то
на той кухне были более важные "повара").
В училище были строгие правила, жесткий, расписанный по минутам
распорядок дня, который регламентировал время учебных занятий,
самостоятельной подготовки, культурного досуга, физического воспитания,
режим питания и отдыха. Вот точная схема нашей жизни:
06.00 -- подъем, физзарядка.
06.30 -- 07.00 -- утренний туалет.
07.00 -- 07.30 -- построение, переход в училище.
07.30 -- 08.00 -- завтрак.
08.00 -- 13.00 -- занятия.
13.00 -- 14.00 -- обед.
14.00 -- 16.00 -- занятия.
16.00 -- 18.00 -- личное время.
18.00 -- 19.00 -- ужин.
19.00 -- 22.00 -- самоподготовка.
22.00 -- вечерняя поверка, построение, переход в экипаж.
23.00 -- отбой, отход ко сну.
Конечно, среди нас были индивидуумы, пытавшиеся пошатнуть незыблемость
установленных порядка и дисциплины, но их скромные попытки решительно
ресекались отцами-командирами.
Курсанты были на полном государственном обеспечении: накормлены, одеты
и обуты. На первом курсе выдавалась стипендия 50 рублей, которую по доброй
курсантской традиции оставляли в ресторане "Таллинн-Балти", где на большую
зеленую купюру можно было откушать салат "Столичный", вкуснейшую солянку или
куриный суп-лапшу, натуральный свиной шницель величиной с подошву
курсантского рабочего ботинка и испить водочки в количестве умеренном и
разумном.
Трехразовое питание определялось из расчета 8 рублей 60 копеек (позднее
-- 86 копеек) в сутки. Наивным было бы считать, что продукты в полном объеме
попадали на курсантский стол, здесь необходимо учесть поправочный
коэффициент на пополнение сумок работниц кухни, уходящих домой вечером.
Несмотря на это, харч был нормальный и от истощения никто особо не страдал.
Интересно устроен курсантский желудок: на первом курсе еды явно не
хватало, на втором -- было в самый раз, а на третьем -- еда оставалась.
Точно, как в анекдоте, когда проверяющий спросил:
-- "Кормят хорошо?"
"Кормят хорошо, даже остается!"
-- "Куда остатки деваете?"
-- "Съедаем, и даже не хватает!"
Но вспоминаю, с какой жадностью мы смотрели на хлеб, остающийся на
столах старшекурсников...
Если переступить через порог парадной двери, окажешься в холле. У двери
рында, надраенная до блеска золота. Справа -- отдел кадров и Доска почета с
фамилиями выпускников, отлично окончивших училище. Слева стояла модель
судна, дальше располагались курсантские раздевалки. Если подняться на две
ступеньки, коридор направо вел в преподавательскую, а налево - на
военно-морской цикл с артиллерийским и минным кабинетами. Все лестничные
площадки украшены картинами на морские темы и моделями судов. На втором
этаже вдоль Пярну маантее находились учебные классы судоводительского
отделения, в конце коридора -- чертежный кабинет. Со стороны бульвара
Эстония, на втором этаже располагался актовый зал, славившийся на весь
Таллинн своими танцами и оркестром. Рядом -- кабинет начальника училища,
"Папы Аносова", в его приемной -- флаг- секретарь Лидия Николаевна. На
третьем этаже находились классы механиков и училищная библиотека. В другом
крыле -- спортивный зал.
В мансарде здания размещалась санчасть -- временное пристанище
разгильдяев-симулянтов. В подвале здания располагались курсантская столовая
и учебные мастерские и лаборатория -- эти последние были владениями Семена
Осиповича Жуховицкого, фанатично влюбленного в технику и передающего это
чувство ученикам, которые его весьма уважали. Семен Осипович изготовлял
чудесные модели судовых двигателей, а хобби у него -- реставрация старинных
часов.
Каждый год в училище был высокий конкурс: по 8 -- 10 человек на место.
Один раз в году, во время очередного набора, распахивались парадные двери, в
которые бросались неорганизованной толпой романтики, съехавшиеся со всех
концов страны, чтоб попытать счастье -- стать курсантом прославленной
Таллиннской мореходки. Как писал один известный писатель-маринист:
"Романтика дальних странствий не оставляет никого равнодушным".
Вот так и я, опасливо озираясь по сторонам, с замиранием сердца
переступил порог... И оказался в мире своей мечты: курсант-дневальный в
хорошо пригнанной, отутюженной форме, ярче солнца сверкающая рында, модель
судна.
Если быть точным, мое приобщение к морю началось с прохождения
санпропускника, который в шутку называли вшивобойкой. Было в то время такое
санитарно-гигиеническое учреждение на улице Луха. Пришли толпой, разделись,
сдали одежду на прожарку, получили специальное мыло и пошли под душ. Пока
прожаривалась наша одежда, пожилой медработник весьма основательно изучал
мужское достоинство каждого из нас. Получив справку о прохождении
санпропускника и пышущую жаром одежду, мы одевались и -- бегом в экипаж.
Что еще ждало романтиков на пути к заветной цели?
Медицинская комиссия, приемные экзамены и "мандатка", как называли
мандатную комиссию, -- этого не миновать. Медкомиссия проходила очень
строго, кроме общего физическоro состояния, проверке подвергался
вестибулярный аппарат. С этой целью испытуемого сажали в медицинское кресло,
которое прозвали "электрическим стулом". Нужно было сесть в кресло,
наклониться вперед, зажмуриться -- и тут тебя начинали вращать. После десяти
оборотов кресло останавливали, нужно было встать, подойти к доске и попасть
указательным пальцем в небольшой круг, нарисованный мелом на доске. Увы,
мечты многих романтиков после этой процедуры заканчивались на полу
помещения, в котором проходила проверка...
И после уже проходили учебные экзамены и мандатная комиссия. Если на
экзаменах результат зависел от плотности серого вещества в черепной коробке
абитуриента, то на заседании мандатной комиссии все было наоборот. Между
прочим, ни в одном словаре не найдешь толкования словосочетания "мандатная
комиссия". Ну, а в наше время каждый, желающий посвятить себя мореплаванию с
заходами в порты загнивающего капитализма, должен был до конца и всецело
быть преданным коммунистической партии, родному Советскому правительству и
делу построения светлого общества будущего.
И после "мандатки" к величайшему огорчению немалого числа страждущих
приходил конец мечтаниям и надеждам. А у счастливчиков, зачисленных в
училище, положительные эмоции переплескивались через край.
...Тот день конца августа 1958 года, когда я стал курсантом ТМУ,
запомнился на всю жизнь. Кстати, лишь после узнал, что слово "курсант"
расшифровывается так: колоссальная, универсальная, рабочая сила, абсолютно
не желающая трудиться. Впрочем, это нежелание успешно в основном искореняли
отцы-командиры, приговаривая: "Не умеешь -- научим, не хочешь --
заставим..." И учили... до седьмого пота. Тогда мы еще не знали, что обильно
пролитый пот и кровавые ссадины на руках -- основа того порядка, на котором
держится флот. Как нам сегодня недостает этого порядка...
Обнаружив себя в списках зачисленных в училище, следовало зайти в
парикмахерскую и временно лишиться буйной шевелюры. Когда семеро наших ребят
пришли стричься, работа спорилась в руках мастериц: скоро наши голые черепа
отдавали синевой цыплят, совершивших пеший переход от Владивостока до
Таллинна. После нас на стул сел гражданский парень, и парикмахерша по
инерции прошлась по его шевелюре, как комбайн по колхозному полю. Увидя на
голове сверкающий след, парень, как написал один автор, закричал
"нечеловеческим голосом".
Оставив в парикмахерской волосы, я переступил порог экипажа, который
теперь стал моим родным домом. Получил у коменданта Коневицкого комплект
постельного белья и два полотенца. В нашем распоряжении -- жилое помещение,
кубрик, хозпомещение и туалет. Здесь все называется на морской лад:
общежитие -- экипаж, туалет -- гальюн, лестница -- трап, хозпомещение --
баталерка, половая щетка -- швабра, скамейка -- банка, рабочая одежда --
роба, рабочие ботинки -- говнодавы, сокращенно -- "гады".
Наш кубрик выходил окнами на улицу Сяде. Напротив, через узкую улицу,
-- окна швейного ателье "Лембиту". У входа в кубрик, справа от двери стояла
видавшая виды казенного коричневого цвета тумбочка, рядом -- такого же цвета
табуретка. Это рабочее место дневального по роте. Слева от двери -- красная
авральная лампочка, которая начинала мигать при объявлении тревоги, над
дверью -- синяя лампочка ночного света, включаемая после отбоя. В кубрике
вдоль стен выстроились наши "четвероногие друзья" -- металлические кровати.
На спинке каждой прицеплена бирка с наклеенной бумажкой, на ней указаны
номер роты и фамилия курсанта.
В баталерке с двух сторон стеллажи, где у каждого своя ячейка, стол для
глаженья формы, утюг. Тут же двухпудовая гиря, ее тягали перед сном. В
баталерке же в напряженную экзаменационную пору сидели над конспектами и
клевали носом коряги-мореходы.
Гальюн выходил окном во двор, через это открытое окно возвращались
ночью самовольщики. Справа у входа в это важное заведение -- "толчок", слева
-- писсуары для сдачи "отстоя". В гальюне всегда идеальная чистота.
Основная тяжесть текущих приборок ложилась на дневального по роте.
Добросовестность и тщательность работы проверялась дежурным офицером древним
драконовским способом: офицер доставал носовой платок и проводил по нижней
раме койки или за батареей отопления. В случае обнаружения пыли "фитиль" был
обеспечен: за плохую приборку командир роты мог отвалить пять нарядов вне
очереди, а старшина изыскивал возможность подогнать выполнение нарядов в
день увольнения, когда все порядочные люди позволяли себе расслабиться в
обществе прекрасных представительниц лучшей половины человечества. Надежным
и верным партнером уборщика гальюна была безотказная подружка-швабра.
В общем, порядок в экипаже поддерживался всегда. И туда никогда не
ступала женская нога...
Мы получили робу, "гады", фуражки, которые с легкой руки Игоря Сараева
назвали "типа спящего железнодорожника". До нас недавно курсанты носили
бескозырки, на ленточках которых красовалась надпись:
и ТАЛЛИНСКОЕ МОРЕХОДНОЕ УЧИЛИЩЕ
Теперь эта традиция была нарушена. Но многие наши ребята разжились у
выпускников бескозырками, имелась она и у меня.
Роба была почти одного размера для всех, что вызвало заметные
неудобства: у долговязых штаны доходили до щиколоток, у низкорослых
опускались ниже пяток. Переодевшись, многие не узнавали друг друга, а
некоторые даже и себя. Подойдешь к зеркалу и опешишь: оттуда на тебя
уставится незнакомец с вызывающе торчащими по сторонам ушами и головой,
сверкающей, как петушиное колено. Становилось даже жаль себя.
Впрочем, старшина сказал бы: "Солдат должен наводить страх на
противника". А тренировки по строевой мудрости проводились у нас поначалу
регулярно. Подавалась команда "Отбой!", мы раздевались и ложились, тотчас
следовала команда "Подъем!" -- мы поднимались, одевались... ну, и так далее.
Движения наши были скованными и заторможенными, поэтому как правило, в
норматив времени не укладывались. И следовало все с начала: "Подъем!",
"Отбой!", так несколько раз подряд. Ведь еще Суворов говорил: "Тяжело в
учении -- легко в бою".
Отходя ко сну, курсант был обязан уложить свою форму в определенном
порядке: брюки, форменка, тельник, флотский ремень сворачивался, и все
накрывалось фуражкой.
Научились работать иглой и утюгом. Приходилось отмечать каждый предмет
формы белыми нитками, а брюки должны были выглажены так, чтобы стрелки
начинали резать еще до прикосновения к ним.
Параллельно мы познавали азы и других курсантских наук. Прежде всего
курсант обязан знать, сколько категорий состояния имеют курсантские носки. А
именно: первая -- когда брошенный носок прилипает к переборке, вторая --
когда можно остригать ногти, не снимая носков, третья -- когда можно снять
носки, не снимая ботинок. Наконец -- когда вес носков равен весу резинок.
Наиболее опасен в курсантском обиходе носок первой категории, когда
можно в ответ схлопотать увесистым "гадом" по оттопыренному уху или по
сверкающей голове.
Мы, курсанты первого курса судоводительского отделения, объединены в
роту, в роте два взвода -- эстонский и русский, в каждом взводе по два
отделения.
Командиром нашей второй роты был капитан-лейтенант В. Колесников. Это
атлетического телосложения симпатичный мужчина с незначительным дефектом
речи, который позволял ему почти после каждого произнесенного слова
добавлять вдогонку принятое на флоте словечко "бенть".
"Каплей" пришел в училище вместе с нами, перед этим служил на плавающем
эсминце. У меня нет оснований, чтобы рассказать о нем что-либо плохое.
Впрочем, через год он ушел от нас, не успев раскрыть полностью своих
командирских и человеческих качеств.
Старшинский состав назначал командир роты. При этом учитывались срок
армейской службы и возраст. У нас старшиной роты был Виктор Сорокин. Помню
его по экзаменам, на которые он приходил в армейской форме со знаками
отличия старшего сержанта. Лично у меня с ним сложились вполне нормальные
отношения, но некоторые ребята обвиняли его в солдафонстве.
Я был назначен командиром эстонского взвода, а москвич Анатолий
Осипенко определен на русский взвод. Опережая события, поведаю читателю, что
мое командирство ничего, кроме неприятностей и головной боли, мне не
принесло. Дело в том, что "сопли" -- старшинские нашивки -- кое-кого очень
манили, однако мне эту тему поднимать неприятно. Время -- лучший судья, оно
© Copyright Юрий Рястас
From: belski@stv.ee
Date: 24 Dec 2003
---------------------------------------------------------------
Воспоминания бывшего курсанта
Таллиннского мореходного училища
Редакция, компьютерный набор и корректура: Р. Титов
Художник: С. Смоляков
Таллинн 2000
Сканирование: А. Бельский
Таллинн 2003
В этом здании на бульваре Эстония,10 без малого полвека располагалось
Таллиннское мореходное училище торгового флота. Книга Юрия Рястаса - часть
истории ТМУ, Но это не сухой и скучный справочник, всего лишь излагающий
события и перечисляющий даты событий. Автор сумел в простой и доступной
форме показать и раскрыть пути развития личностей и коллектива. А коллектив
этот - лихая и веселая, дружная и талантливая курсантская общность.
Воспоминания Юрия Рястаса рассказывают о становлении этих ребят и о
дальнейшей жизненной дороге многих из них. И что особенно ценно - книгу
отличает крепкий, местами солоноватый, как морская водица, и притом добрый
юмор.
Уверен, что книга "Это вам, романтики!" принесет немало ностальгически
приятного тем читателям, которые когда-то учились в Таллиннской мореходке. И
всем, чья жизнь так или иначе связана с морем.
Морская работа - очень сложная, ответственная, достойная настоящих
мужчин. Таких, как друзья Юрия Рястаса, ставшие настоящими моряками,
доказавшие своим долгим самоотверженным трудом, что они всегда хранили честь
и славу одного из лучших мореходных училища большой страны.
Ростислав ТИТОВ,
председатель Объединения русских литераторов Эстонии
Учителям и однокашникам с глубоким уважением и любовью посвящается
В самом центре Таллинна, на пересечении Пярну маантее и бульвара
Эстония, стояло, грозно ощетинившись в хмурое небо частоколом
радиолокационных антенн, красивое трехэтажное здание. В нем с 1944 года
располагалось Таллиннское мореходное училище ММФ СССР.
Это моя альма-матер. В этом здании прошли самые интересные и счастливые
годы моей молодости. Всякий раз, когда прохожу мимо, меня одолевают
воспоминания. И чем дальше отдаляет нас время от беззаботной поры молодости,
тем больше хочется в нее вернуться. На память приходят безобидные шутки,
забавные и драматические ситуации, наши добрые преподаватели и строгие
отцы-командиры. Обо всем этом хочу поведать своему читателю, потому и взялся
за перо.
Появлению этой книжки я обязан своим друзьям, которые настоятельно
советовали написать про мореходку, про наших учителей, про Як-Яка.
Вдохновленный друзьями, я засел за работу. Теперь книжка готова, и Тебе ее
оценивать, мой Добрый Читатель.
Есть книги, созданные богатым воображением, а есть и такие, в которых
подлинные истории дополнены вымыслом. В этой книге вымысла нет. В ней все
подлинное: события, фамилии, факты. В ряде случаев по этическим соображениям
опущены имена моих доблестных однокашников.
А еще эта книжка - о юношах-романтиках, безгранично влюбленных в море,
и о наших учителях, преданных своему делу. Я рисовал их такими, какими знал,
без прикрас.
Хочется, чтоб мои друзья прочли эту книжку с улыбкой и добрыми
чувствами. И хочется надеяться, что она заинтересует бывалых моряков и
начинающих делать первые шаги на морской ниве. Автор считает своим долгом
выразить признательность и благодарность Р.Ю. Титову, С.П. Смолякову, А.В.
Сенину за критические замечания, сделанные ими по рукописи.
Книга приурочена к сороковой годовщине тринадцатого выпуска
Таллиннского мореходного училища. Она увидела свет благодаря бескорыстной
помощи однокашников и друзей, которым автор выражает свою глубокую
благодарность.
Буду признателен моим читателям, особенно участникам описываемых
событий, если они выскажут свое мнение о прочитанном.
Автор
В жизни возможны лишь две трагедии. Первая -- не осуществить страстную
мечту, вторая -- добиться ее осуществления.
Оскар Уайльд
В нашем роду никогда не было моряков, детство и юношество мои прошли
вдали от моря, но сколько себя помню, мне всегда хотелось быть моряком.
Никогда не слышал гортанного крика прожорливых чаек, легкого всплеска
набежавшей воды о гранитный причал, натруженного скрипа портальных кранов,
гудков юрких портовых буксирчиков, но меня постоянно влекло на свои
безбрежные просторы сказочно-загадочное море. Какое оно, манящее к себе,
неизвестное море?
Однажды услышал, как старики, выпив хмельной медовой браги, пели
нестройным хором старинную морскую песню:
Тельняшка грудь мою сдавила,
Шинель на плечи мне легла,
Фуражка с лентой и кокардой
Мою свободу отняла.
Услышав эти слова, я буквально почувствовал, будто тельняшка сжала мою
грудь наяву.
Учился в школе я хорошо, поэтому все свое свободное время посвящал
чтению книг о море. Прочел многое о дальних заморских странах и кругосветных
путешествиях. Однажды в руки мне попала книга Д.А. Лухманова "Соленый
ветер". Глубоко запали в детскую душу слова: "Дело в том, что начитавшись
всяких морских приключений, я с четвертого класса платонически полюбил
никогда не виденное мною море и решил во что бы то ни стало сделаться
моряком". И после этой книжки я твердо тоже решил стать моряком.
Мое первое плавание состоялось на самодельном плоту по пруду за нашим
огородом. Для плота это плавание оказалось последним, а я оказался в ледяной
купели, после чего меня стали называть Юрка-моряк, что мне льстило, по
правде сказать.
Шли годы... Однажды, уже в десятом классе, среди скромных
восьмиклассниц я увидел высокую стройную девушку с длинными каштановыми
волосами. И, как говорят моряки, па- луба пошла под ногами, а в голову
ударило затмение. Короче говоря, влюбился с первого взгляда, "потерял покой
и сон". Посвятил ее в свой тайный план -- стать моряком -- словами
неизвестного тогда мне поэта: "Я в твоих глазах увидел море".
Неожиданно она восторженно поддержала меня, и мы продолжали мечтать уже
вдвоем: я штурман, она -- радист... Как наивны мы тогда были!
Много лет спустя, когда Сергей Есенин был возвращен народу, доведется
прочесть:
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Мое становление как моряка откладывалось на неопределенное время --
появилось другое увлечение. Специалисты обнаружили у меня голос и
настоятельно рекомендовали заняться пением.
Шел 1956 год, и было объявлено о проведении в Москве Всемирного
фестиваля молодежи. Началась подготовка к нему. Со мной занималась
специалист высочайшего класса Мэри Тынисовна Сийлатс, человек уникального
таланта и феноменальных способностей: педагог, пианист, скрипач, знающая
пять языков.
Первый тур конкурса мы выиграли, но, забегая вперед, скажу, что певец
из меня не получился. На это было много причин. Да и моя любимая мама сочла
карьеру певца ненадежной и желала видеть меня моряком. В памяти осталось
исполнение арии Ивана Сусанина. Но и сейчас бережно храню кусок
географической карты, на обороте которой рукой моей дорогой учительницы
написаны слова: "Господь, в нужде моей ты не оставь меня! Горька моя судьба!
Тяжка моя печаль..."
Мэри Тынисовна оставила после себя заметный след на земле: ее сын Хайн
стал известным специалистом в области телемеханики, дочь Хэлле
ученый-филолог, внук Тынис -- музыкант, победитель нескольких международных
конкурсов. Многие ученики Мэри Тынисовны стали учеными, инженерами,
агрономами и просто честными людьми.
К тому времени рядом со мной уже не было девушки с каштановыми
волосами, и я принял решение становиться моряком в одиночку. Соседский
старик смастерил мне огромный деревянный чемодан, в который моя добрая мама
положила кусок свиного сала, на чемодан же повесили солидный амбарный замок.
С этим чемоданом я прибыл в Таллинн "становиться" моряком. Город сразу
поразил меня тишиной, чистотой и пленил красотой узких улочек и обилием
церквей.
Иногородних "романтиков" разместили в экипаже-общежитии, который стоял
на углу улиц Сяде и Вене. Теперь в Таллинне улицы Сяде нет, отцы города
ликвидировали это устрашающее название ("Искра") и переименовали в
богобоязненное Пюхавайму (Святого духа), вероятно, в пику величайшему
антихристу современности, разжегшему из искры огромное пламя.
Молодых романтиков сразу, не откладывая дела в долгий ящик, начали
приобщать к морскому порядку. С этой целью к нам приставили молодого
офицера, под руководством которого мы начали постигать основы гальюнных
наук. Офицер был плюгавый, с носом картофелиной и лицом, обильно усыпанным
веснушками, что позволило нам обозвать его "утенком". Прозвище это на долгие
годы прочно пристанет к нему и пройдет с ним от Одессы до Владивостока. "Кто
ваш отец?" -- спрашивал "Утенок". "Военнослужащий!" -- отвечал романтик.
"Отлично. Дисциплину знаешь -- драить гальюн!" Безгранично влюбленный в море
романтик брал швабру и шел убирать гальюн, где другой замордованный
"Утенком" пацан написал еще раньше на стене стихи непристойного содержания:
Кто море видел наяву-
Не на конфетном фантике,
Кого е..., как нас е...,
Тому не до романтики.
В помощниках при "Утенке" состояли старшина роты-- курсом выше --
Вячеслав Аникии и командир эстонского взвода Илмар Вилипо, замечательные
парни, с которыми я дружил потом до окончания ими училища.
Наша мореходка располагалась в здании бывшего женского коммерческого
училища, построенного местным архитектором Э. Якоби по проекту петербуржца
А. Розенберга в 1913-- 1916 годы.
Таллиннское мореходное училище славилось на всю страну, его выпускники
трудились на всех водных бассейнах. Из стен училища вышли сотни капитанов,
механиков и других специалистов морского флота. Не представляется
возможности перечислить всех, могу только назвать имена известных капитанов,
работавших в рыбной промышленности республики: Вячеслав Богданов, Владимир
Зимовских, Виктор Казанцев, Леонид Лысенко, Виктор Меркулов, Харри Метсик,
Юрий Скучалин, Константин Морозов, Тоомас Мурашов-Петров, Виктор Панин,
Станислав Пьянов, Вольдемар Пикат. Из механиков помню Виктора Трифонова и
Николая Первушина.
Особо "урожайным" оказался первый послевоенный выпуск: Арно Каск --
начальник Эстонского морского пароходства, Харри Лийдеманн -- начальник
Таллиннского торгового порта, Аугуст Ингерма -- профессор, Владимир Чернухин
-- начальник Таллиннской базы рефрижераторного флота, Лембит Сонг--
прославленный рыбак и Герой социалистического труда, Всеволод Старостенко и
Владимир Петер -- первопроходцы Атлантики на СРТ, Кирилл Чубаков -- глава
администрации Северного морского пути, капитан, Герой социалистического
труда Пауль Рохтлаан. До 1955 года училище имело судоводительское,
судомеханическое, судостроительное, радиотехническое отделения. Начиная с
1955 года здесь готовили техников-судоводителей и техников-судомехаников. В
училище принимали граждан СССР мужского пола с законченным средним
образованием не старше 25-ти лет. Вне конкурса проходили лица со стажем
практической работы не менее двух лет в промышленности, на транспорте или в
сельском хозяйстве, а также отслужившие в армии или на флоте. Предпочтение
отдавалось и спортсменам-разрядникам.
Мореходка была учебным заведением закрытого типа с военно-морским
циклом, военным порядком и дисциплиной, которую поддерживали офицеры --
командиры рот и старшины, пришедшие из армии или имеющие более солидный
возраст. В подобном военно-гражданском заведении курсанты находились между
молотом и наковальней: военные грозились не присвоить звание "младший
лейтенант", а гражданские -- лишить визы на загранплавание (хотя вообще-то
на той кухне были более важные "повара").
В училище были строгие правила, жесткий, расписанный по минутам
распорядок дня, который регламентировал время учебных занятий,
самостоятельной подготовки, культурного досуга, физического воспитания,
режим питания и отдыха. Вот точная схема нашей жизни:
06.00 -- подъем, физзарядка.
06.30 -- 07.00 -- утренний туалет.
07.00 -- 07.30 -- построение, переход в училище.
07.30 -- 08.00 -- завтрак.
08.00 -- 13.00 -- занятия.
13.00 -- 14.00 -- обед.
14.00 -- 16.00 -- занятия.
16.00 -- 18.00 -- личное время.
18.00 -- 19.00 -- ужин.
19.00 -- 22.00 -- самоподготовка.
22.00 -- вечерняя поверка, построение, переход в экипаж.
23.00 -- отбой, отход ко сну.
Конечно, среди нас были индивидуумы, пытавшиеся пошатнуть незыблемость
установленных порядка и дисциплины, но их скромные попытки решительно
ресекались отцами-командирами.
Курсанты были на полном государственном обеспечении: накормлены, одеты
и обуты. На первом курсе выдавалась стипендия 50 рублей, которую по доброй
курсантской традиции оставляли в ресторане "Таллинн-Балти", где на большую
зеленую купюру можно было откушать салат "Столичный", вкуснейшую солянку или
куриный суп-лапшу, натуральный свиной шницель величиной с подошву
курсантского рабочего ботинка и испить водочки в количестве умеренном и
разумном.
Трехразовое питание определялось из расчета 8 рублей 60 копеек (позднее
-- 86 копеек) в сутки. Наивным было бы считать, что продукты в полном объеме
попадали на курсантский стол, здесь необходимо учесть поправочный
коэффициент на пополнение сумок работниц кухни, уходящих домой вечером.
Несмотря на это, харч был нормальный и от истощения никто особо не страдал.
Интересно устроен курсантский желудок: на первом курсе еды явно не
хватало, на втором -- было в самый раз, а на третьем -- еда оставалась.
Точно, как в анекдоте, когда проверяющий спросил:
-- "Кормят хорошо?"
"Кормят хорошо, даже остается!"
-- "Куда остатки деваете?"
-- "Съедаем, и даже не хватает!"
Но вспоминаю, с какой жадностью мы смотрели на хлеб, остающийся на
столах старшекурсников...
Если переступить через порог парадной двери, окажешься в холле. У двери
рында, надраенная до блеска золота. Справа -- отдел кадров и Доска почета с
фамилиями выпускников, отлично окончивших училище. Слева стояла модель
судна, дальше располагались курсантские раздевалки. Если подняться на две
ступеньки, коридор направо вел в преподавательскую, а налево - на
военно-морской цикл с артиллерийским и минным кабинетами. Все лестничные
площадки украшены картинами на морские темы и моделями судов. На втором
этаже вдоль Пярну маантее находились учебные классы судоводительского
отделения, в конце коридора -- чертежный кабинет. Со стороны бульвара
Эстония, на втором этаже располагался актовый зал, славившийся на весь
Таллинн своими танцами и оркестром. Рядом -- кабинет начальника училища,
"Папы Аносова", в его приемной -- флаг- секретарь Лидия Николаевна. На
третьем этаже находились классы механиков и училищная библиотека. В другом
крыле -- спортивный зал.
В мансарде здания размещалась санчасть -- временное пристанище
разгильдяев-симулянтов. В подвале здания располагались курсантская столовая
и учебные мастерские и лаборатория -- эти последние были владениями Семена
Осиповича Жуховицкого, фанатично влюбленного в технику и передающего это
чувство ученикам, которые его весьма уважали. Семен Осипович изготовлял
чудесные модели судовых двигателей, а хобби у него -- реставрация старинных
часов.
Каждый год в училище был высокий конкурс: по 8 -- 10 человек на место.
Один раз в году, во время очередного набора, распахивались парадные двери, в
которые бросались неорганизованной толпой романтики, съехавшиеся со всех
концов страны, чтоб попытать счастье -- стать курсантом прославленной
Таллиннской мореходки. Как писал один известный писатель-маринист:
"Романтика дальних странствий не оставляет никого равнодушным".
Вот так и я, опасливо озираясь по сторонам, с замиранием сердца
переступил порог... И оказался в мире своей мечты: курсант-дневальный в
хорошо пригнанной, отутюженной форме, ярче солнца сверкающая рында, модель
судна.
Если быть точным, мое приобщение к морю началось с прохождения
санпропускника, который в шутку называли вшивобойкой. Было в то время такое
санитарно-гигиеническое учреждение на улице Луха. Пришли толпой, разделись,
сдали одежду на прожарку, получили специальное мыло и пошли под душ. Пока
прожаривалась наша одежда, пожилой медработник весьма основательно изучал
мужское достоинство каждого из нас. Получив справку о прохождении
санпропускника и пышущую жаром одежду, мы одевались и -- бегом в экипаж.
Что еще ждало романтиков на пути к заветной цели?
Медицинская комиссия, приемные экзамены и "мандатка", как называли
мандатную комиссию, -- этого не миновать. Медкомиссия проходила очень
строго, кроме общего физическоro состояния, проверке подвергался
вестибулярный аппарат. С этой целью испытуемого сажали в медицинское кресло,
которое прозвали "электрическим стулом". Нужно было сесть в кресло,
наклониться вперед, зажмуриться -- и тут тебя начинали вращать. После десяти
оборотов кресло останавливали, нужно было встать, подойти к доске и попасть
указательным пальцем в небольшой круг, нарисованный мелом на доске. Увы,
мечты многих романтиков после этой процедуры заканчивались на полу
помещения, в котором проходила проверка...
И после уже проходили учебные экзамены и мандатная комиссия. Если на
экзаменах результат зависел от плотности серого вещества в черепной коробке
абитуриента, то на заседании мандатной комиссии все было наоборот. Между
прочим, ни в одном словаре не найдешь толкования словосочетания "мандатная
комиссия". Ну, а в наше время каждый, желающий посвятить себя мореплаванию с
заходами в порты загнивающего капитализма, должен был до конца и всецело
быть преданным коммунистической партии, родному Советскому правительству и
делу построения светлого общества будущего.
И после "мандатки" к величайшему огорчению немалого числа страждущих
приходил конец мечтаниям и надеждам. А у счастливчиков, зачисленных в
училище, положительные эмоции переплескивались через край.
...Тот день конца августа 1958 года, когда я стал курсантом ТМУ,
запомнился на всю жизнь. Кстати, лишь после узнал, что слово "курсант"
расшифровывается так: колоссальная, универсальная, рабочая сила, абсолютно
не желающая трудиться. Впрочем, это нежелание успешно в основном искореняли
отцы-командиры, приговаривая: "Не умеешь -- научим, не хочешь --
заставим..." И учили... до седьмого пота. Тогда мы еще не знали, что обильно
пролитый пот и кровавые ссадины на руках -- основа того порядка, на котором
держится флот. Как нам сегодня недостает этого порядка...
Обнаружив себя в списках зачисленных в училище, следовало зайти в
парикмахерскую и временно лишиться буйной шевелюры. Когда семеро наших ребят
пришли стричься, работа спорилась в руках мастериц: скоро наши голые черепа
отдавали синевой цыплят, совершивших пеший переход от Владивостока до
Таллинна. После нас на стул сел гражданский парень, и парикмахерша по
инерции прошлась по его шевелюре, как комбайн по колхозному полю. Увидя на
голове сверкающий след, парень, как написал один автор, закричал
"нечеловеческим голосом".
Оставив в парикмахерской волосы, я переступил порог экипажа, который
теперь стал моим родным домом. Получил у коменданта Коневицкого комплект
постельного белья и два полотенца. В нашем распоряжении -- жилое помещение,
кубрик, хозпомещение и туалет. Здесь все называется на морской лад:
общежитие -- экипаж, туалет -- гальюн, лестница -- трап, хозпомещение --
баталерка, половая щетка -- швабра, скамейка -- банка, рабочая одежда --
роба, рабочие ботинки -- говнодавы, сокращенно -- "гады".
Наш кубрик выходил окнами на улицу Сяде. Напротив, через узкую улицу,
-- окна швейного ателье "Лембиту". У входа в кубрик, справа от двери стояла
видавшая виды казенного коричневого цвета тумбочка, рядом -- такого же цвета
табуретка. Это рабочее место дневального по роте. Слева от двери -- красная
авральная лампочка, которая начинала мигать при объявлении тревоги, над
дверью -- синяя лампочка ночного света, включаемая после отбоя. В кубрике
вдоль стен выстроились наши "четвероногие друзья" -- металлические кровати.
На спинке каждой прицеплена бирка с наклеенной бумажкой, на ней указаны
номер роты и фамилия курсанта.
В баталерке с двух сторон стеллажи, где у каждого своя ячейка, стол для
глаженья формы, утюг. Тут же двухпудовая гиря, ее тягали перед сном. В
баталерке же в напряженную экзаменационную пору сидели над конспектами и
клевали носом коряги-мореходы.
Гальюн выходил окном во двор, через это открытое окно возвращались
ночью самовольщики. Справа у входа в это важное заведение -- "толчок", слева
-- писсуары для сдачи "отстоя". В гальюне всегда идеальная чистота.
Основная тяжесть текущих приборок ложилась на дневального по роте.
Добросовестность и тщательность работы проверялась дежурным офицером древним
драконовским способом: офицер доставал носовой платок и проводил по нижней
раме койки или за батареей отопления. В случае обнаружения пыли "фитиль" был
обеспечен: за плохую приборку командир роты мог отвалить пять нарядов вне
очереди, а старшина изыскивал возможность подогнать выполнение нарядов в
день увольнения, когда все порядочные люди позволяли себе расслабиться в
обществе прекрасных представительниц лучшей половины человечества. Надежным
и верным партнером уборщика гальюна была безотказная подружка-швабра.
В общем, порядок в экипаже поддерживался всегда. И туда никогда не
ступала женская нога...
Мы получили робу, "гады", фуражки, которые с легкой руки Игоря Сараева
назвали "типа спящего железнодорожника". До нас недавно курсанты носили
бескозырки, на ленточках которых красовалась надпись:
и ТАЛЛИНСКОЕ МОРЕХОДНОЕ УЧИЛИЩЕ
Теперь эта традиция была нарушена. Но многие наши ребята разжились у
выпускников бескозырками, имелась она и у меня.
Роба была почти одного размера для всех, что вызвало заметные
неудобства: у долговязых штаны доходили до щиколоток, у низкорослых
опускались ниже пяток. Переодевшись, многие не узнавали друг друга, а
некоторые даже и себя. Подойдешь к зеркалу и опешишь: оттуда на тебя
уставится незнакомец с вызывающе торчащими по сторонам ушами и головой,
сверкающей, как петушиное колено. Становилось даже жаль себя.
Впрочем, старшина сказал бы: "Солдат должен наводить страх на
противника". А тренировки по строевой мудрости проводились у нас поначалу
регулярно. Подавалась команда "Отбой!", мы раздевались и ложились, тотчас
следовала команда "Подъем!" -- мы поднимались, одевались... ну, и так далее.
Движения наши были скованными и заторможенными, поэтому как правило, в
норматив времени не укладывались. И следовало все с начала: "Подъем!",
"Отбой!", так несколько раз подряд. Ведь еще Суворов говорил: "Тяжело в
учении -- легко в бою".
Отходя ко сну, курсант был обязан уложить свою форму в определенном
порядке: брюки, форменка, тельник, флотский ремень сворачивался, и все
накрывалось фуражкой.
Научились работать иглой и утюгом. Приходилось отмечать каждый предмет
формы белыми нитками, а брюки должны были выглажены так, чтобы стрелки
начинали резать еще до прикосновения к ним.
Параллельно мы познавали азы и других курсантских наук. Прежде всего
курсант обязан знать, сколько категорий состояния имеют курсантские носки. А
именно: первая -- когда брошенный носок прилипает к переборке, вторая --
когда можно остригать ногти, не снимая носков, третья -- когда можно снять
носки, не снимая ботинок. Наконец -- когда вес носков равен весу резинок.
Наиболее опасен в курсантском обиходе носок первой категории, когда
можно в ответ схлопотать увесистым "гадом" по оттопыренному уху или по
сверкающей голове.
Мы, курсанты первого курса судоводительского отделения, объединены в
роту, в роте два взвода -- эстонский и русский, в каждом взводе по два
отделения.
Командиром нашей второй роты был капитан-лейтенант В. Колесников. Это
атлетического телосложения симпатичный мужчина с незначительным дефектом
речи, который позволял ему почти после каждого произнесенного слова
добавлять вдогонку принятое на флоте словечко "бенть".
"Каплей" пришел в училище вместе с нами, перед этим служил на плавающем
эсминце. У меня нет оснований, чтобы рассказать о нем что-либо плохое.
Впрочем, через год он ушел от нас, не успев раскрыть полностью своих
командирских и человеческих качеств.
Старшинский состав назначал командир роты. При этом учитывались срок
армейской службы и возраст. У нас старшиной роты был Виктор Сорокин. Помню
его по экзаменам, на которые он приходил в армейской форме со знаками
отличия старшего сержанта. Лично у меня с ним сложились вполне нормальные
отношения, но некоторые ребята обвиняли его в солдафонстве.
Я был назначен командиром эстонского взвода, а москвич Анатолий
Осипенко определен на русский взвод. Опережая события, поведаю читателю, что
мое командирство ничего, кроме неприятностей и головной боли, мне не
принесло. Дело в том, что "сопли" -- старшинские нашивки -- кое-кого очень
манили, однако мне эту тему поднимать неприятно. Время -- лучший судья, оно