Рыбак Натан. Переяславская рада

   В глазах Хмельницкого блеснули огоньки.
   - Говоришь, видал людей наших в Киеве?.. Мужественные лица, говоришь? Да! Если стоишь за правду, будет у тебя такое лицо, и сто таких побед добудешь, как при Каннах.
   Он встал с кресла и подошел к мольберту. На портрете он был печальный и старый. Недовольно покачав головой, Хмельницкий сказал:
   - Прихотлива и неисповедима судьба человеческая, но, пан художник, сила и разум заставляют судьбу быть послушною человеку.
   - Прекрасные слова, господин гетман!
   ...В июле этого года казак Нечипор Галайда в деревянной церковке в Белых Репках надел на палец своей невесте Марии серебряное кольцо. Отныне они стали супругами перед богом и людьми.
   Но недолго пришлось быть Галайде в Белых Репках. В сентябре Нечипор распрощался с Марией, с родителями, с Белыми Репками. Гетманский универсал снова призывал всех казаков в полки.
   ...В том же году в Яссах Тимофей Хмельницкий обвенчался с дочерью молдавского господаря Домною-Розандою.
   12
   Был апрельский день 1653 года. Царь Алексей Михайлович принимал послов Богдана Хмельницкого.
   От Спасских ворот к царскому дворцу шли Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй, окруженные с обеих сторон стольниками посольского приказа. Впереди - рынды в белых кафтанах с алебардами. Перед самым дворцом в два ряда статные, крепкие, как дубы, стрельцы. Царь Алексей Михайлович сидел в тронной зале на кресле из рыбьего зуба. За троном ближние бояре Бутурлин, Морозов, Прозоровский, Нарышкин, стрелецкий начальник Артамон Матвеев. Чуть пониже - думные дьяки: Ларион Лопухин, Алмаз Иванов, окольничий Богдан Хитров.
   Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй низко поклонились, коснувшись правой рукой пола, устланного цветастым персидским ковром. В Тронной палате было торжественно, чинно, строго. Заговорил Мужиловский:
   - Великий государь и самодержец всея Руси, от имени гетмана Богдана Хмельницкого со всем Войском бьем тебе челом и вручаем тебе грамоту, в коей покорно просим принять народ наш, войско и всю землю нашу православную под твою высокую руку, а также просим всякую помощь оружием и прочим подать нам, ибо снова объявил посполитое рушение на Украину король польский и снова кардинал-примас и папский нунций угрожают унией вере нашей православной. Одна надежа - держава Русская и ты, великий государь. На то уповаем.
   Мужиловский приблизился, преклонив колено, вручил царю в собственные руки гетманскую грамоту. Государь передал ее князю Прозоровскому, сказавши:
   - Зело утешены мы желанием гетмана Богдана Хмельницкого и Войска вашего защищать веру и волю свою. Ведаем мы, что король польский своего слова не сдержал, и мы ему, брату нашему, о том отпишем, а твои слова, посол, приняты нами к сердцу. Быть так: о делах ваших, кои ты тут перечислил, говорить послам гетмана с князем Прозоровским Семеном Васильевичем, с окольничим Богданом Матвеевичем Хитровым да думными дьяками Ларионом Лопухиным и Алмазом Ивановым...
   ...В тот же день в посольском приказе Силуян Мужиловский рассказывал боярам:
   - Присылал король к гетману послов своих, Маховского и Чернецкого, чтобы снова комиссию учинить. Обещали, что посполитого рушения не будет, только бы гетман велел селянам в послушании пребывать. Но тех слов своих не держат. Войско поспешно сбирают и немало уже городов и сел на Волыни и Подолии снова разорили и простых людей невинных замучили. Творят сие поспешно, ибо прослышали, что его царское величество желает заступиться за нас, за веру нашу православную. Также надлежит вам ведать, что коронный канцлер послал своих послов в Стамбул, к султанскому визирю, предупредить его: Москва, мол, с гетманом союз учинить намерена. Султанский чауш Осман-ага в Чигирин прибыл, обещал всякую помощь гетману, лишь бы он с войском и всеми землями перешел в подданство турецкому султану. И гетман чаушу ответ дал такой: мы теперь подданные короля Речи Посполитой и на верность ему крест целовали.
   Кондрат Бурляй, который все время молчал, слушая, как ловко сыплет словами Мужиловский, заметил:
   - Вы, панове бояре, ведать должны, что, кроме христианского государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Русии самодержца, народ наш никого признавать не хочет и в подданство басурманам не пойдет, лучше погибнет на поле битвы.
   - Сие похвалы достойно, - сказал князь Прозоровский. - Царь о том отпишет гетману. Стольник Федор Ладыженский спешно в Чигирин выедет с тем письмом. Вам от султана и его слуги, крымского хана, держаться надлежит в отдалении. Царь указ учинил, - Прозоровский блеснул сквозь очки строгим взглядом, - донским казакам итти оружно на помощь гетману. Гонец завтра повезет указ на Дон.
   - Славно! - вырвалось у Мужиловского.
   - Обожди, - Прозоровский поднял палец. - Ведомо стало нам, что король Речи Посполитой выступил с войском на Львов. Царь повелел послать королю посольство, еще раз миром предупредить, дабы обиды народу вашему не чинил. Надежды на успех не возлагаю, но все же будет еще одно предостережение...
   - Бесплодно сие, - покачал головой Мужиловский.
   - Однако надо, пан Мужиловский. Князь Репнин будет вести переговоры с коронным канцлером. Что будет - увидим. А пока что стрелецкому начальнику Матвею Артамонову велено выехать в ваше войско, дабы на месте с гетманом говорить и учинить все, что потребно для помощи...
   - Скорее бы только! - вырвалось у Бурляя.
   Прозоровский недовольно закусил губу.
   - Это, пан посол, не наезд на усадьбу. О великой войне речь ведем... Враги Русской державы только того и хотят, чтобы все земли наши были на клочья разорваны, чтобы разделить народы наши навечно. Тогда смогут привольно лакомиться сокровищами нашими. Ведаем, одною мыслью живут враги: железною пятою наступить на землю нашу, веру православную поносить и ничтожить. Что делают супостаты! Белую Русь вовсе погубили. Червонную Русь в оковы заковали так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Разве мы о том не знаем здесь, на Москве?
   Голос Прозоровского окреп. Он отодвинул от себя пергаментные свитки и, опершись твердо руками о край стола, говорил:
   - Все сие видим, и беды сии укрепляют нашу веру в то, что будем воедино. Хвала и честь великая гетману Богдану Хмельницкому: уразумел он, в чем спасение края вашего. В далекое будущее мысль его проникает. Орлиный лет у гетмана.
   - Ведомо государю, - продолжал Прозоровский, - что враги не хотят дать нам свободной дороги к морям Черному и Балтийскому. Замкнуть нам все пути - таков их умысел, и в том едины будут и королева шведская, и король Речи Посполитой, и венецианский дож, и папа Римский, и на том с султаном и ханом примирятся... Вот и говорю, господа послы, - стоим мы накануне дел великих, и должны быть осмотрительны, твердо идя вперед. А теперь, господа послы, прошу ко мне, откушать, чем бог послал.
   Слуги освещали дорогу в темном коридоре, высоко держа над головами светильники. Во дворе Силуян Мужиловский, садясь в карету рядом с князем Семеном Васильевичем Прозоровским, подумал:
   <На большую дорогу выходит Украина!>
   13
   ...В церкви святого Юра отслужили вечерню. Печальный звон растаял над домами Львова. На башне ратуши длиннобородый бронзовый карлик семь раз ударил молотком по наковальне - и семь ударов колокола упало вниз, оповещая жителей, что прошел седьмой час. Августовский вечер дышал влагой. Пахло дождем. Небо на горизонте рдяно пламенело.
   Торговцы закрывали лавки. С ярмарочной площади потянулись обозами подводы. Воеводские стражники шныряли по улицам и переулкам, сторожили по околицам. Заглядывали в возы, будто проверяя, чтобы не было воровства, а на деле искали, что плохо лежит, что не успели продать мужик или баба, и тащили себе в сумы, притороченные к седлам. Если обладатель гуски или курицы, или лукошка с яйцами упирался, стражник люто сверкал глазами и кричал грозно:
   - Пся крев! Мытного и торгового не платил? Где квиток?
   Пока дядько доставал спрятанный за пазухой квиток, стражник, управившись с гуской, был уже далеко от воза.
   На улицах мещане сидели на скамейках перед своими домами. Щелкали тыквенные семечки, время от времени перекидывались словами...
   Расталкивая возы и пешеходов, хлеща по чем попало кнутом, бешено промчался воеводский гайдук.
   - Дорогу, дорогу послу московского царя!..
   Толпа - врассыпную, кто куда. Следом за гайдуком еще десять конных, а потом уже, рассыпая дробный топот полков по каменной мостовой, шестерка коней легко промчала карету. Промелькнул на козлах кучер в синем жупане и высокой шапке. Сидел прямо, как окаменелый, только ветер откидывал вбок длинную бороду.
   За каретой скакали русские стрельцы верхами, с любопытством озирали улицу, людей, а за стрельцами, раздувая усы, снова мчались воеводские гайдуки.
   И снова тихо на улице, только люди, столпившись у ратуши, шепчутся:
   - Король вчера прибыл...
   - Да неужто?..
   - Вот тебе и неужто!
   - Снова, стало быть, война с казаками?
   - А на кой ляд нам та война?
   - Тебя король не спрашивал...
   - Известно!
   - Кому шутки, а моего Семена в прошлом году зарубили саблей... да насмерть.
   - Кто? Казаки?
   - Стражники коронного гетмана. Разгневались, что не угодил пану, плохо выковал панцырь...
   - Так-то... Царский посол не зря тут сидит. Видать, вместе с королем будут воевать казаков.
   - Не будут!
   - Думаешь?
   - Помянешь мое слово...
   - Эх, нам бы в казаки податься...
   - Ты не очень...
   - Да я ничего...
   Шепотом, тихими голосами, поверяют друг другу свои мысли. Кончился долгий трудовой день. И вот стоят они, городские труженики, кузнецы и бондари, плотники и портные, кожемяки и сапожники... Спорят, гадают, сомневаются... Что завтра? Завтрашний день еще лежит за розовой полосой небосклона...
   В воеводском замке, неподалеку от бернардинского костела, зажглись огни. Карета, въехав в ворота, останавливается перед лестницей, по обеим сторонам которой два ряда высоких белых колонн. Князь Борис Репнин и князь Федор Волконский - великие послы московские, в сопровождении дьяка Алмаза Иванова, выйдя из кареты, степенно подымаются по мраморной лестнице. Навстречу им спешит королевский маршалок. Долгою анфиладою мрачных комнат с темными стенами, украшенными рыцарскими доспехами и оленьими рогами, идут послы в большую залу. В ту минуту, когда они переступают порог этой залы, в противоположных дверях появляются коронный канцлер князь Лешинский и коронный гетман Станислав Потоцкий-Ревера.
   Обмен любезностями. Вопросы о здоровье. Потом все располагаются вокруг стола.
   Князь Репнин и князь Волконский сидят осанисто и важно, блюдя свой высокий чин. Им уже заранее известно, каков будет ответ коронного канцлера на требования московского царя. Это будет последняя попытка, последний шаг. Коронный канцлер, раздраженно отгибая высокое жабо, которое закрывает ему короткую, подстриженную бородку, поднимается с места.
   - Его милость, ясновельможный король наш, обсудив требования брата своего, его величества русского царя, принужден, к великому сожалению, передать ему через вас, панове высокие послы, что удовлетворить эти требования не может. Подтвердить Зборовский трактат король не считает возможным. Провинности Хмельницкому король тогда простит, когда он, Хмельницкий, будет бить королю челом, отдаст булаву и отречется от гетманства. Казаки тоже должны бить челом, сложить оружие и находиться, как прежде, в послушании у своих панов, то есть: пахать землю и платить подати. Реестровых казаков должно быть только шесть тысяч, и жить они могут только на Запорожье. В Киеве и в прочих городах Украины по обе стороны Днепра по-старому должно стоять польское и литовское войско. Церковную унию отменить не можем, - это дело самих верующих, и король его касаться не волен. Обидно нам, панове высокие послы, что Хмельницкий и лукавая чернь ввели в обман его царское величество, ища у него защиты. Предупреждаю вас, панове послы, как друзей, - слову Хмельницкого верить нельзя, ибо какое слово чести может быть у черни и ее вожака? Должен сказать, что король сам идет с войском против казаков, и мы стоим накануне полного и окончательного уничтожения бунтовщиков.
   Поклонившись послам и надменно вскинув голову, Лешинский сел.
   - Великий царь московский, - заговорил князь Репнин, поднимаясь, за ним встали князь Волконский и дьяк Алмаз Иванов, - повелел нам сказать королю свое высокое слово в защиту Богдана Хмельницкого и народа украинского. Одно должен ты ведать, господин коронный канцлер, - великий государь не потерпит поношения и обиды вере православной, и будет оберегать ее, насколько поможет ему в том господь милосердный. Сожалеем, господин канцлер, что шесть наших собеседований не окончились взаимным удовлетворением. Понеже король отказывается запретить на Украине унию, возвратить православным людям их церкви и впредь никакого утеснения им не чинить, то о каком уважении и приязни к православному государю нашему говорить можно? На сем дозволь, господин коронный канцлер, оставить вас. Уповаем на то, что вы, обдумав, сколь тяжкие следствия будут из-за подобных несогласий, поступать станете по справедливости.
   - Сожалею, пан посол, что его царское величество придает значение лживым и коварным наветам Хмельницкого. Нашу справедливость мы начертаем на спинах бунтовщиков плетьми.
   Коронный канцлер и коронный гетман наклонили головы.
   Князь Репнин, садясь в карету, громко проговорил:
   - Погоди еще, пан канцлер, не торопись...
   В тот же день великое русское посольство выехало в Москву.
   Еще за неделю до окончания Львовских переговоров царь Алексей Михайлович делал смотр своему войску на Девичьем Поле. После смотра, по поручению царя, думный дьяк Ларион Лопухин объявил стрельцам о возможном вскорости походе. А в Чигирине уже находились начальник стрелецкого приказа Артамон Матвеев и дьяк Иван Фомин.
   Девятого августа гетман Хмельницкий отправил в Москву своего посла Герасима Яцковича с письмом на имя царя, в котором подтверждал получение царской грамоты через стольника Федора Ладыженского.
   В Чигирине собралась рада старшин. Полковники слушали грамоту царя, которую читал сам Хмельницкий. Торжественно звучал голос гетмана:
   <Божиею милостью, от великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Русии самодержца, владимирского, московского, новгородского, царя казанского, царя астраханского, царя сибирского, государя псковского и великого князя тверского, югорского, пермского, вятского, болгарского и иных, государя и великого князя Новагорода, низовския земли, рязанского, ростовского, ярославского, белозерского, удорского, обдорского, кондинского и всея северныя страны повелителя и государя Иверской земли, карталинских и грузинских царей и кабардинской земли, черкасских и горских князей и иных многих государств обладателя, от нашего царского величества, Богдану Хмельницкому, гетману Войска Запорожского и всему войску нашего царского величества милостивое слово...
   ...Ратные наши люди, по нашему, царского величества указу, сбираются в местах надлежащих и к ополчению строятся, дабы помощь тебе и войску твоему учинить... И для того послали мы, великий государь, к вам стольника нашего Федора Обросимовича Ладыженского, чтоб вам, гетману и всему Запорожскому Войску, наша государская милость была ведома; и прислали б есте к нам, великому государю, посланцов своих, а мы, великий государь, наше царское величество, пошлем к вам наших царского величества думных людей...>
   Хмельницкий, держа перед собой государеву грамоту, задумался. Память увела его в давний осенний день, когда в тревожный час родилась в его сердце эта спасительная мысль. И в один миг перед ним стремительным потоком прошел весь тяжкий боевой путь, путь, каким он шел к цели, изведав и радость побед, и муки поражений. Перед ним, перед всем войском, перед родным краем ныне открывалась новая дорога, и кто теперь мог стать наперекор ему?
   Гетман положил перед собою на стол цареву грамоту и заметил, что полковники еще стоят. Он окинул всех пристальным взглядом и впервые уловил в их глазах тот особый внутренний огонь, который был сродни его сокровеннейшим чувствам. И он сказал решительно и твердо:
   - Сбывается мой давний замысел, старшина! Братья русские идут к нам на помощь. Отныне объединим долю нашу с ними на веки вечные. Кто будет в силах это братство сломать? - спросил он и, сжимая кулак, твердо сказал: Никто! Будет народ наш по Львов и Галич вольным, и до самого Сана.
   ...С того дня Хмельницкий спокойно наблюдал за медленным движением королевской армии. У себя в замке, в Субботове, он подолгу беседовал с Артамоном Матвеевым и Иваном Фоминым. За время пребывания Матвеева и Фомина в Субботове туда дважды приезжал Капуста. Неотлучно сидели там Иван Золотаренко и Силуян Мужиловский.
   В казацких полках уже знали о том, что стрелецкое войско скоро перейдет границу. По всей Украине шла эта весть. Впервые за многие годы в селах и городах люди без страха начали смотреть на юг и на запад. Ни татары, ни жолнеры не могли уже навеять ту тревогу, которая прежде была постоянным уделом тысяч селений, раскиданных по необозримым просторам края.
   В конце августа Хмельницкому пришлось выступить в поход на помощь Тимофею, который вел бои с войском молдавского полководца Стефана Бурдуци. Бурдуци, подкупив молдавских военачальников, добился изгнания Лупула. Узнав об этом, Тимофей кинулся с большим отрядом казаков выручать своего тестя.
   Под городом Сороки на Днестре Тимофей разбил Бурдуци и пошел на Сучаву. Но туда, вслед за ним, двинулась двадцатипятитысячная армия, в составе которой было польское войско под начальством князя Дмитрия Вишневецкого - племянника покойного Иеремии Вишневецкого, а также войска молдавское, трансильванское и волошское. У Тимофея было только восемь тысяч казаков и несколько тысяч татар, нанятых Лупулом. Татары, увидев опасность, разбежались. Тимофей вошел в Сучаву и решил здесь выдержать осаду. Завязались упорные бои, в которых казаки потеряли две тысячи воинов. В городе начался голод. Казаки ели конину и конские шкуры. Какой-то предатель показал Вишневецкому место, где стоял шатер Тимофея Хмельницкого, и Вишневецкий приказал направить на это место все пушки польского лагеря. Поляки начали обстреливать шатер. Когда Тимофей вышел из шатра, он был сбит с ног обломком телеги и опасно ранен. Он приказал немедленно отправить гонца к отцу за помощью. Гонец прибыл в Субботов. Двадцать тысяч казаков повел Хмельницкий на помощь осажденному Тимофею. Но было уже поздно. В Бердихином Городке, на реке Смотрич, Хмельницкий узнал, что Тимофей погиб, а войско после трехмесячной осады сдало Сучаву, с условием, что ему будет позволено выйти с оружием и тремя пушками, взяв с собой тело Тимофея.
   14
   ...Ветер гнал по московским улицам палую листву. Медью плеснула осень на сады в боярских вотчинах. На Яузе, на Неглинной, в многочисленных ручьях и канавках ветром рябило воду. С серого неба светило холодноватое солнце. Торговый и тяглый люд подымался до света. Лотошники с рассветом были уже на улицах. Сыпали наперебой, словно грачи:
   - Сбитень!
   - Пирожки! Одна деньга пара!
   Необычно рано через стрелецкие слободы катились на Москву повозки боярские, кареты, ехали всадники. Из-за тынов выглядывали заспанные посадские с нечесаными, всклокоченными бородами. Что это приключилось, что в такую рань бояре забеспокоились? Почесывая затылки, скатывались назад, за тын. Лениво ворчали псы на цепях.
   На паперти Василия Блаженного, возле Успенского собора толпятся нищие, убогие, юродивые. Вдоль суровых стен Кремля медленно разъезжают конные. Лучи солнца играют на остриях пик. Конные следят за беспокойным, шумным людом - чтобы все было чинно, чтобы никакого злоумышления не содеяли.
   Торжественно и мощно звонят колокола Ивана Великого. Восемь часов.
   Через Красную площадь влетает в Спасские ворота запряженная четверней, с гайдуками на запятках, карета. Посадские и челобитчики, оттиснутые стрельцами к стене, только диву даются.
   - Видно, вельможа заморский, - уверенно говорит один, с серьгой в ухе, почесывая здоровенной пятерней заросшее лицо.
   Молодец в долгополой ферязи поблескивает из-под шапки насмешливыми глазами:
   - Это ближний боярин, Василий Васильевич Бутурлин, а не вельможа заморский. У него шесть карет, сделаны в заморских краях, челяди без числа и даже два арапа...
   Бородач, посмеиваясь, толкает под ребра молодца:
   - Ты ему, видно, троюродным племянником приходишься?.. А?
   Веселый хохот заставляет молодца нырнуть в толпу. А люди уже провожают взглядом новые кареты и повозки. Шепчутся:
   - Бояре на совет собираются...
   - Гляди, не только бояре, вон повозка торгового человека, Митрофана Шорина...
   - А вон и запорожцы...
   - Где?
   - Да вот, гляди, в сизых шапках, в синих кунтушах...
   - А я думал - наши...
   - А известно, наши... Православные.
   - К царю, значит, идут...
   - К кому же, к тебе?
   И снова хохот. Стрелец с алебардой недобро косит глазом: может, смех обидный? Но лотошник сует ему в руку баранку. Стрелец отворачивается.
   Лотошник задумчиво роняет:
   - Эх, быть войне, по всему видно...
   Стрелец мирно оповещает:
   - Польского короля воевать пойдем, чтобы запорожцев не трогал, над церквами православными не ругался...
   Старичок без шапки, в убогом кафтанчике, подпоясанный веревкой, качал головой:
   - Скажи, какой разбойник король, а еще помазанник... - Поймав на себе пристальный взгляд стрельца, закрыл рот ладонью, только головой покачивал.
   Расталкивая локтями народ, пробирались к Спасским воротам подьячие. Озирались заспанными глазами, хрипло ругались.
   - Чего сбежались? На базар?..
   Из толпы отвечали:
   - Проспали, чернильные души, теперь вас в тайном приказе попотчуют...
   Подьячие только отмахивались.
   Статный, высокий парень сказал, как бы про себя:
   - Я, люди добрые, из Севска, могу порассказать, как там король да хан народ обижают...
   Толпа метнулась к нему:
   - Расскажи, расскажи...
   - Что говорить! - застыдился парень.
   - А похвалялся... Все вы, севские, такие!
   - Какие? - У парня глаза засверкали, руки сжались в кулак. - Какие?!
   Насмешник отошел подальше.
   Парень говорил:
   - Люди там над Днепром-рекой на панов пошли, вольности себе добыли, католиков и шляхту из имений повыгоняли. А ведет их гетман Хмельницкий. Теперь король польский все свое войско собрал, двинул тучею на украинскую землю... Что там делается! Чистое пекло!..
   Из толпы кто-то недоверчиво сказал:
   - Панов выгнали?.. Сколько хлебнул с утра?
   - Вот те крест!.. - парень размашисто перекрестился. - Всех панов польских повыгоняли...
   - Польских... - разочарованно протянул тот, который возражал.
   - А ты каких же хотел? - насмешливо спросил парень.
   Человек в черном кафтане, резнув ладонью воздух, решительно бросил:
   - Всех.
   Худощавый монах в засаленной рясе беспокойно водит глазами. Втискивается в круг людей и гнусаво тянет:
   - Попов, аки язычников, нехристи польские солдаты за бороды таскают, церкви пустошат, лошадей там держат, над стародревними храмами ругаются... Хула и скверна...
   А сам глазами так и впился в того, в черном кафтане, вот-вот проглотит.
   - Максим! - сосед дернул за рукав человека в черном кафтане. - Ты от этого ворона подале держись. Беспременно донесет. Дай я тебя заслоню...
   Он проталкивается вперед и расправляет крепкие, широкие плечи. Монах вытягивает шею, вертит головой, - того, в черном кафтане, уже не видно. А этот пристает:
   - Расскажи, святой отец, расскажи, какое там неслыханное зло деется...
   Монах что-то бормочет под нос, шныряет беспокойными глазами поверх голов. Но человек в толпе - как щепка в водовороте, разве ухватишь?
   ...Гудит и гудит Иван Великий! На Девичьем Поле играет трубач. Одного за другим выводят стрельцы застоявшихся коней. Сотни строятся под значками. Тут уже знают: царь нынче будет делать смотр войску, скоро выступят полки в порубежные земли. Идет молва, что полки из Брянска, Путивля, Севска уже перешли рубеж.
   В Кремле, в Грановитой палате, сегодня тесно. Час ранний, а думных людей множество. Боярину захудалому или стольнику, а тем более дьяку, нечего и думать поближе к царскому трону пробиться. Задние вытягивают шеи. Сосед шепчет соседу:
   - Гляди - Бутурлин...
   - Боярин Григорий Пушкин...
   - Милославский... А ферязь какая, ферязь, небось, ефимков пятьдесят стоит...
   - Князь Волконский... Только из Польского королевства вернулся...
   - Никон, Никон...
   Стало тихо. Патриарх, высоко держа голову, неторопливо подходил к трону. Царь Алексей Михайлович быстро шел ему навстречу. Приложился к руке. Никон благословил царя. Возвратились к трону вместе. У царя лицо строгое, брови сведены вплотную. Ближние бояре становятся по сторонам трона. Под стенами снова шепот:
   - А эти кто, в синей одежде?
   - Послы от Хмельницкого...
   - Ишь ты!
   - Гляди, Алмаз Иванов где?
   - Этот в силу входит, в ближние пробивается...
   - Лопухин тоже...
   - Н-да!..
   ...Боярин Василий Васильевич Бутурлин выступил на шаг вперед, у подножья трона поднял руку. Тихо стало в Грановитой палате. Слышно только, как тяжело дышат те, кто тесно подпоясался. Бутурлин глядел вперед, сверлил глазами. Подбирая губы, начал:
   - Созвали вас, люди достойные, думные, на Земский Собор по повелению великого государя нашего Алексея Михайловича, дабы ведали вы, что король польский Ян-Казимир и его сенаторы отказались учинить так, как великий государь наш через посольство свое предлагал. А предлагал государь запорожских казаков, весь народ православный на Украине и веру нашу православную не притеснять. Зборовский договор, который король некогда подписал, снова подтвердить, чтобы униатам на православных землях воли не было, чтобы на тех землях мир и спокойствие пребывали, чтобы каждый свои дела свободно вершил, не опасаясь за судьбу и веру свою.