Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 2

маленькую куночку самой очаровательной и непорочной из девиц.
Спазмы кончились, и иллюзия рассеялась. Как бы ни была прекрасна
Фонтанж, теперь я смотрела на нее со злобным безразличием, которое скоро
перешло в жестокость, и в глубине моего сердца проклюнулся голос, решивший
ее участь.
- Оденьте ее, - приказала я, поднимаясь.
Я также оделась, отослала служанок, и мы остались вдвоем.
- Мадемуазель, - грубо начала я, - не обращайте внимания и не делайте
ложных выводов из мимолетного опьянения, в которое погрузила меня Природа
против моей воли, и не тешьте себя напрасной надеждой; я люблю женщин, всех
женщин вообще; вы меня удовлетворили, но теперь все закончилось. Теперь я
скажу вам, что ваша мать дала мне пятьсот тысяч франков на ваше приданое;
лучше, если вы узнаете об этом от меня, нежели от кого-то другого.
- Я уже знаю это, мадам.
- Ах вот как, мадемуазель, вы уже это знаете, тогда примите мои
поздравления. Однако вам еще неизвестно, что ваша родительница задолжала
такую же сумму некоему господину де Нуарсею, которому я отдала эти деньги и
который теперь, по своему усмотрению, может вернуть их вам или же оставить
себе, ибо и деньги и право решения принадлежат ему. Завтра я сведу вас с
этим господином и рекомендую вам проявить к нему крайнее почтение и
постараться исполнить любое его желание.
- Мадам, я должна предупредить вас, что этические и моральные нормы,
которые я усвоила, противоречат вашим советам.
- И моим действиям - это вы хотели добавить, милочка, поскольку я вижу,
что вы меня осуждаете. Осуждаете за всю мою доброту к вам и за добрый совет.
- Я не говорила этого, мадам.
- Так скажите это, ибо ваши упреки мне так же безразличны, как и ваши
похвалы: я забавляюсь с такими девицами, а когда пыл проходит, я их
презираю.
- Презираете, мадам! Я считала, что презирать следует только порок.
- Порок забавляет, добродетель - вот что скучнее всего. Согласно моим
убеждениям, то, что способствует нашим удовольствиям, всегда
предпочтительнее того, что не приносит ничего, кроме головной боли и
неприятных ощущений... Но вы откровенно ответили, дорогая моя, и я заявляю с
той же откровенностью, что вы своенравны, капризны и нахальны, и при всем
этом вы далеки от тех совершенств, которые делают эти свойства
извинительными. Однако довольно об этом, мадемуазель, если вы не возражаете;
все дело в том, что я ничего вам не должна, что вашими деньгами я
расплатилась с кредитором вашей матери и что, наконец, кредитор должен
решить, отдать вам полмиллиона или нет; но я вас предупреждаю, что если вы
хотите вернуть свое приданое, вы должны отнестись к этому господину со всем
почтением.
- О какого рода почтении вы говорите, мадам?
- О том самом, какого я требовала от вас; мне кажется, вы понимаете,
что я имею в виду.
- В таком случае, мадам, пусть ваш господин де Нуарсей оставит деньги
себе. Я не из тех людей, кто может польститься на столь бесчестную карьеру,
которую вы мне предлагаете; если из уважения к вам, из своей детской
неопытности я несколько минут назад позабыла все, чему меня учили, позабыла
все приличия, то теперь вы открыли мне глаза, и я приму наказание за свой
невольный грех.
И из ее глаз, самых прекрасных глаз в мире, полились слезы.
- О, как это трогательно, - процедила я сквозь зубы, - сейчас я упаду к
ногам мадемуазель! Боже мой, что было бы с нами, распутными людьми, если бы
нам приходилось кланяться каждой шлюхе, которая нас удовлетворила?
Слово "шлюха" прозвучало как сигнал к настоящей буре: девушка билась о
стол головой, стонала от отчаяния, разбрызгивала слезы по всей комнате; и
если хотите знать правду, я с острым, щекочущим удовольствием продолжала
унижать Фонтанж, ту самую Фонтанж, от которой была в экстазе совсем недавно.
Гордыню исцеляет крушение иллюзий, и презрение к идолу вознаграждает нас за
все унижения, которые мы претерпеваем, простираясь перед ним ниц. Теперь эта
глупая гусыня раздражала меня сверх всякой меры.
- И еще, дитя мое, - добавила я, если господин де Нуарсей не вернет
ваше приданое, вы можете поступить ко мне в услужение, к вашему счастью мне
как раз нужна работница на кухне, думаю, с кастрюлями и горшками вы
справитесь.
Эти слова вызвали новый приступ слез и рыданий, и я испугалась, что она
задохнется.
- С другой стороны, - не унималась я, - если вам не нравится кухня, вы
можете просить милостыню или попробовать торговать своим телом. Я думаю,
проституция вам подойдет: у вас смазливая мордашка, к тому же вы не
представляете себе, как много можно заработать, лаская мужские члены.
- Мадам, - заговорила Фонтанж сквозь слезы, - я не гожусь ни для того,
ни для другого. Я хочу оставить этот дом и покорнейше прошу вас отпустить
меня. Я раскаиваюсь в том, что делала здесь, и буду всю жизнь молить
Всевышнего о прощении. Мне хочется вернуться в монастырь.
- Неужели? Но вас больше туда не примут. За пребывание в монастыре надо
платить. А денег у вас нет.
- Зато у меня там есть подруги.
- И подруг у вас больше нет, потому что вы бедны.
- Я буду работать.
- Довольно, глупышка, успокойся и вытри слезы; сегодня за тобой
присмотрят мои служанки, а завтра я отведу тебя к Нуарсею, и если ты не
будешь строптивой, возможно, он будет к тебе не столь строг, как я.
Я дернула за сонетку и поручила девушку заботам своих лесбиянок, потом
велела заложить карету и помчалась в дом Нуарсея. Он попросил рассказать все
подробности, и мой правдивый, без всяких преувеличений рассказ не замедлил
возбудить его.
- Взгляни, - сказал он, доставая отвердевший член, - взгляни, Жюльетта,
что натворил твой талант рассказчицы.
С этими словами он увел меня в будуар, и вовлек в разного рода забавы,
которые еще сильнее разожгли его похоть, ибо у такого распутника, как
Нуарсей, они представляли собой не наслаждение ума или плоти, но попрание
всех священных уз Гименея и Любви. Я не отпускала его в течение двух часов,
так как мне до безумия нравятся эти маленькие праздники бесстыдства; я с
радостью дарю их мужчинам, с такой же радостью они их принимают. Итак, после
двухчасовых утех, которые, впрочем, нисколько нас не утомили, Нуарсей
обратился ко мне с такими словами:
- В душе моей, Жюльетта, очень давно живет одна, в высшей степени
необычная, страсть, или, если хочешь, прихоть; я с нетерпением ожидал твоего
возвращения, так как удовлетворить ее могу только вместе с тобой. Я хочу
сыграть свадьбу... даже две свадьбы в один и тот же день: в десять часов
утра, одевшись женщиной, я хочу выйти замуж за мужчину, в полдень, в мужской
одежде, я буду жениться. Но это еще не все: другая женщина должна сделать то
же самое, и кто, кроме тебя, сможет участвовать в этой фантастической
комедии? Ты оденешься в мужское платье и сочетаешься браком с лесбиянкой в
одно время со мной, когда я, одетый женщиной, возьму кого-нибудь в мужья;
после чего, уже в женском платье, ты поженишься с другой шлюхой, облаченной
в мужской костюм, и в тот же момент я, в обычном своем облачении, вступлю в
священный брак с педерастом, одетым девицей.
- Да, дорогой, вам действительно пришла в голову беспрецедентная
прихоть.
- Разумеется, но вспомни, как Нерон вышел замуж за Тигеллина и
одновременно женился на Спорусе, так что не я придумал заключать сразу два
брака в один день; нас с тобой связывают давние отношения, и я полагаю, мы в
этом смысле превзойдем Нерона. Фонтанж мы оденем в мужское платье, и она
будет твоим женихом, затем твоя дочь выйдет за тебя замуж. А как ты думаешь,
кто будет моим мужем и моей супругой? Это будут двое моих детей, Жюльегта.
Да, двое детей, зачатых мною, о существовании которых ты даже не
подозревала, и никто не знал об этом. Одному из них около восемнадцати, он
будет моим женихом, это настоящий Геркулес. Второму двенадцать лет, он живое
воплощение Эрота. Оба родились в законном браке; старшего родила моя первая
жена, младшего - шестая. Всего у меня было восемь жен, надеюсь, об этом ты
знаешь.
- Но вы мне не говорили, что у вас есть дети.
- Эти двое умерли для всех окружающих, оба воспитывались в самом
строгом соответствии с моими распоряжениями в одном из замков в Бретани. Ни
один не видел мир, не видел ничего, кроме высоких стен. Их доставили сюда в
закрытой карете. Они настоящие дикари, они даже говорят с грехом пополам. Но
это не имеет никакого значения: мы их научим, что делать, остальное - наша
забота.
- И это необычное бракосочетание закончится, как я полагаю, чудовищной
вакханалией?
- Ты угадала.
- Стало быть, Нуарсей, вы хотите сделать мою маленькую обожаемую
Марианну одной из жертв?
- Нет, она не будет жертвой, но ее присутствие необходимо, этого
требует моя похоть. Я не причиню ей никакого вреда, в этом ты можешь быть
уверена: пока мы развлекаемся, твои служанки будут отвлекать ее; вот и все.
Нуарсей получил мое согласие. И скоро вы узнаете, как подлец сдержал
свое слово.
Не сразу и не без труда мне удалось объяснить мадемуазель Донис суть
предстоящей церемонии, ведь добродетель, как правило, трудно
приспосабливается к капризам порока. Частью из страха, частью из желания
угодить мне, несчастная девушка наконец согласилась, но только после того,
как я клятвенно заверила, что эта скандальная свадьба ничем не повредит ее
невинности. Первая церемония происходила в маленьком городке в двух лье от
великолепного замка Нуарсея, который находился неподалеку от Орлеана и в
котором должны были состояться свадебные торжества; местом второй церемонии
стала часовня этого же замка.
Не буду утруждать вас подробностями, отмечу лишь, что все было
пристойно, в точном соответствии е традицией; за религиозным ритуалом
последовал гражданский, который также был разыгран самым достойным образом.
Были обручальные кольца, были мессы, благословения, предъявление приданого
и, конечно, свидетели: было все, что требуется в подобных случаях. Костюмы и
грим были безупречны, и непосвященные ничего не заподозрили.
К двум часам пополудни чудовищный замысел Нуарсея был приведен в
исполнение: он стал женой одного из своих сыновей, мужем второго сына, а я
оказалась супругом своей дочери и женой Фонтанж. Когда закончилась
официальная часть, тяжелые ворота замка были закрыты на все запоры. Было
очень холодно, и в роскошном зале, где мы собрались, ярко горели камины;
хозяин отдал строжайший приказ, чтобы никто не смел мешать нам. Нас было
двенадцать человек.
Мы с Нуарсеем, как герои дня, восседали на троне из черного бархата,
установленном в центре огромного зала; ниже трона, увенчанные коронами из
кипарисовых листьев, располагались: старший сын Нуарсея по имени Фаон,
восемнадцати лет от роду; двенадцатилетний младший сын, которого звали
Эфорб; моя дочь Марианна и мадемуазель Донис; оба шафера на свадебной
церемонии - соратники Нуарсея по содомистским утехам и одновременно наемные
убийцы, одному из которых хозяин дал имя Дерю, другому - Картуш {Известные
парижские грабители того времени.}; обоим было около тридцати лет, оба были
разряжены как каннибалы и обвешаны розгами и кинжалами, оба держали в руках
живых змей; справа и слева от нас сидели две мои лесбиянки Теодора и Лаис; у
наших ног в почтительном ожидании застыли еще две девицы, взятые мною из
публичного дома, восемнадцати и двадцати лет, с очаровательнейшими
мордашками.
Наблюдая за приготовлениями, я обратила внимание на мою бесценную
Марианну и поспешила напомнить Нуарсею о его торжественном обещании.
- Дорогая моя, - прозвучал его ответ, - тебе следовало бы понять, что я
страшно возбужден. Ты же знаешь, в каком состоянии я был сегодня утром, как
я жаждал утолить свою фантастическую мечту, которая не давала мне покоя
много лет. Она до сих пор сжигает мой мозг, Жюльетта, и я боюсь, что ты
выбрала неподходящий момент, чтобы напомнить мне о моем обещании совершить
добродетельный поступок, ведь стоит только подбросить хвороста в огонь
безумной похоти, и все наши прежние благие намерения рассеиваются как дым.
Давай будем наслаждаться, давай развлекаться, может быть, я и сдержу свое
слово - кто знает? Но если нет, если сладострастие ввергнет нас в пучину
жестокостей, постарайся найти силы пережить несчастье, которого ты так
опасаешься и которое, впрочем, для нас с тобой не такая уж страшная вещь.
Вспомни, милая Жюльетта, что для развращенных умов, наподобие наших, чем
более священен какой-нибудь предмет, тем больше имеется оснований оскорбить
его: чем больше претензий предъявляет добродетель, тем скорее беспощадный
порок уничтожает ее.
Между тем в зале одновременно вспыхнули сотни свечей, и спектакль
начался.
- Картуш, Дерю, - торжественно заявил Нуарсей, обращаясь к заплечных
дел мастерам, - будьте достойны знаменитостей, чьи имена я позволил вам
носить, чьи великие деяния история будет передавать из поколения в
поколение; надеюсь, вы, как и прежде, послужите благороднейшему делу
злодейства, так ступайте и разденьте этих четверых, предназначенных для
бойни, чело которых увенчано листьями древа смерти, сбросьте с них все
тряпье - оно им больше не понадобится, - и исполняйте все, что вам было
поручено.
Подручные выступили вперед, раздели четверых жертв и бросили их одежды
в гудевшее пламя одного из каминов, которые обогревали зал.
- Что это за странный ритуал? - встревоженно спросила Фонтанж, глядя,
как огонь пожирает ее платье, юбки и нижнее белье. - Зачем жечь одежду?
- Милая девочка, - ответил Нуарсей, - скоро, очень скоро, тебе, чтобы
прикрыть наготу, понадобится только немного сырой земли и еще меньше дерна.
- Великий Боже! Что я слышу! В чем моя вина?
- Приведите ко мне эту девицу, - приказал Нуарсей.
Пока Лаис сосала его, пока одна из проституток лобзала ему зад, а я
подбадривала его словесно, распутник, прильнув губами к губам прелестной
девы, жадно целовал ее в продолжение четверти часа несмотря на сопротивление
Фонтанж, столь же отчаянное, сколько бесполезное. Потом он обратил свое
похотливое внимание на ее ягодицы, пришел в экстаз и воскликнул:
- Ах, Жюльетта, у нее, оказывается, есть и жопка! Какая у нее чудная
попка, как приятно, наверное, прочистить этот восхитительный предмет и
изувечить его...
При этом его язык погрузился в маленькое трепещущее отверстие, а я
начала одной рукой вырывать шелковистые волоски, прикрывавшие вагину
девочки, другой - щипать ее упругие груди. Через некоторое время Нуарсей
поставил ее на колени, заставил своих подручных целовать ее самые укромные
места, прижал свое седалище к нежному девичьему лицу и приказал облизывать
себе анус.
Такое неожиданное начало стало тяжким испытанием для стыдливости
непорочного существа, но сильнее чувства стыда и отвращения был дикий ужас,
который совершенно парализовал ее волю.
Воспитанная в духе скромности, усвоившая самые добронравные принципы в
своей обители, мадемуазель Донис оказалась в ужасном положении, и больше
всего нас забавляла жесточайшая борьба, которая происходила на наших глазах
между благопристойностью и ощущением безысходности.
- Прекрати свои вопли и не дергайся, - грубо прикрикнул на нее Нуарсей,
- разве ты не знаешь, насколько трепетны и ранимы чувства такого распутника,
как я? Даже мелочь, самый маленький пустяк может спугнуть их, и все пойдет
насмарку, все рухнет в один момент; пойми, дура, что самые лучшие прелести
ничего для меня не значат, если не подкрепляются покорностью и повиновением.
Произнося свою тираду, злодей гладил и тискал восхитительные ягодицы
этого ангельского создания своими мерзкими жестокими руками.
- Клянусь своим фаллосом, Жюльетта! Клянусь, что эта маленькая тварь
будет страдать так, как не страдало еще ни одно живое существо. Взгляни на
эти прелести, они так и взывают об ужасных истязаниях!
Потом он велел ей взять член Картуша и ласкать его, наслаждаясь тем,
как самые невинные ручки в мире творят бесстыдство; бедная девочка, не
перестававшая лить слезы, делала это с неописуемым отвращением и с такой
неловкостью, что Нуарсей велел одной из проституток преподать ей урок, а
бедняжку заставил униженно благодарить свою учительницу.
- Ей надо научиться обращаться с мужскими атрибутами, - глубокомысленно
заметил он, - ибо я намерен обречь ее на крайнюю нищету, так что ей придется
зарабатывать этим ремеслом на кусок хлеба.
Вслед за тем он велел ей облизывать влагалища проституток, потом сосать
ему орган, а остальные били девочку по щекам при малейшем признаке
отвращения.
- Очень хорошо, - сказал он наконец, - теперь пора перейти к радостям
Гименея, а то мы слишком увлеклись соблазнами любви. - И бросив на Фонтанж
испепеляющий взгляд, добавил: - Теперь можешь трястись в ожидании момента,
когда я снова займусь тобой.
Лаис и Теодора окружили Фаона, одновременно и мужа Нуарсея и его сына,
в мгновение ока вызвали у него достаточную эрекцию и подвели юношу к
Нуарсею, который, наклонившись надо мной, выставил свой зад, и мои лесбиянки
ввели туда копье его отпрыска. Я ласкала его снизу, а сам он облизывал
анальное отверстие то одной, то другой шлюхи. Скоро сыновний орган,
напоминавший член мула, привел Нуарсея в восторг; распутник принялся
изображать стоны, всхлипы и ужимки невесты в момент дефлорации, чем вызвал
небывалое оживление зрителей. Еще мгновение, и юноша извергнулся в отцовские
потроха, с радостью принявшие его семя. Когда ритуальный акт завершился,
жених опустился на колени и почтительно облобызал зад Нуарсея. После чего
отошел в сторону, но возбужденный папаша жаждал продолжения, его ненасытный
анус, казалось, вопил и требовал к себе внимания. Тогда Картуш и Дерю начали
по очереди содомировать его, а в это время наш злодей целовал ягодицы Лаис и
Теодоры, к которым, по его признанию, он с самого начала почувствовал особое
расположение. Я по-прежнему лежала под ним и неустанно сосала ему фаллос.
- Теперь сыграем роль супруга, - объявил Нуарсей после того, как его
головорезы совершили по два содомистских акта, - с женской обязанностью я,
на мой взгляд, справился успешно.
К нему подвели Эфорба, младшего сына. Мне было доверено ввести таран в
брешь, и за три мощных толчка с дефлорацией было покончено. Нуарсей выдернул
из окровавленного отверстия свое несгибаемое орудие и потребовал подвести к
нему Фонтанж.
- Жюльетта, - обратился он ко мне, - сделай одолжение, покусай куночку
этой девчонки, пока я занимаюсь ее задницей. А чтобы ее боль была еще
сильнее, вы, Картуш и Дерю, возьмите ее руки и ножом поковыряйте ноготки.
Все происходило в полном соответствии с его указаниями; Фонтанж,
безмерно страдавшая Фонтанж, не могла понять, где боль была невыносимее: в
изувеченных пальцах, в искусанном до крови влагалище или в прямой кишке,
которую долбил чудовищный мужской орган. Мне же кажется, наибольший урон
причинила ей содомия; ее вопли, рыдания и стоны достигли предела своих
возможностей, и Нуарсей, чрезвычайно возбужденный всем этим, оказался на
грани кризиса, поэтому благоразумно покинул пробитую брешь.
- Эй, Жюльетта! - заорал он. - Если бы ты только знала, какой чудный
зад у этой сучки, как мне сладостны ее страдания. Я хотел бы, чтобы все
демоны ада пришли мне на помощь, и каждый придумал свою неслыханную пытку.
Он перевернул жертву на спину; ее держали наши потаскухи, я раскрыла ее
влагалище, и туда стремительно ворвался толстенный, твердый как железо член;
в продолжение всего акта в ноздри несчастной совали горящую серу и рвали ей
уши. Цветок невинности был сорван и растоптан, хлынула густая кровь,
взбесившийся Нуарсей извлек свой окровавленный инструмент, схватил
многохвостую плеть с раскаленными на огне наконечниками и начал жесточайшую
флагелляцию. Его также пороли две проститутки, он осыпал поцелуями задницы
моих лесбиянок, которые умудрились принять удобную для распутника позу, я
сосала ему орган и щекотала пальцами анус.
- Признайтесь, ведь нам здесь тепло и уютно, - сказал он через
несколько минут, - а вот жуткий холод за окном подал мне замечательную идею.
Мы вчетвером надели на себя теплые зимние вещи и вывели нагую Фонтанж
за ворота. Перед замком был большой, облицованный мрамором бассейн, в ту
пору покрытый льдом, на который вытолкнули девушку. Картуш и Дерю, держа в
руках тяжелые кнуты и пороховые ракеты-шутихи, стали по разные стороны
бассейна возле самого его края, мы с Нуарсеем расположились чуть поодаль, и
я накрыла его член своей теплой ладонью. Девушку заставили кататься по льду:
когда она приближалась к кромке, ее подгоняли кнутом, когда она удалялась, в
нее бросали подожженные ракеты, и они с веселым треском разрывались у нее
под ногами. Мы долго любовались захватывающим зрелищем, а бедняжка носилась
по звенящему от мороза льду, смешно подпрыгивала, увертываясь от ракет,
падала и снова вставала.
- Что такое?! - вскричал возмущенный Нуарсей, заметив, что совершая
шестой круг, Фонтанж не претерпела никакого урона. - Что я вижу! Наша стерва
блаженствует!
Но в следующее мгновение к вящему удовольствию злодея взрыв разнес в
клочья одну из ее грудей, она споткнулась и упала, сломав руку.
- Ну вот, это уже лучше, - удовлетворенно пробурчал Нуарсей.
Фонтанж притащили обратно в замок в бессознательном состоянии, быстро
привели в чувство и, чтобы подготовить к дальнейшему употреблению,
перевязали раны.
Тем временем сцена была готова для новых оргий. Нуарсей захотел, чтобы
меня ласкала моя маленькая Марианна, а сам начал покрывать мерзкими
похотливыми поцелуями по-детски трогательные ягодицы ребенка.
- Эта штука обещает вырасти в превосходнейший зад, Жюльетта, - сказал
он мне, - она уже сейчас очень сильно воспламеняет меня.
Хотя девочке было всего лишь семь лет, порочный Нуарсей слегка, как бы
для пробы, поводил своим гигантским членом по очаровательной в своей наготе
и беззащитности расщелинке, потом вдруг оставил Марианну и набросился на
Эфорба; он вонзил в него свою шпагу по самый эфес и, задыхаясь от ярости,
крикнул мне, чтобы я раздавила мальчику яички. Наверное, не существует на
свете боли, какую испытал несчастный, но и это было еще не все: Нуарсей
отошел в сторону и приказал помощникам выпороть сына. Один из них работал
плетью, второй содомировал бесчувственное тело мальчика, я же - таково было
желание отца, - взяла бритву и в один момент срезала по самый корень детские
гениталии. Нуарсей во все глаза смотрел на эту операцию и впивался губами и
зубами в ягодицы Теодоры.
- Настал твой черед сношаться, Жюльетта, - хрипло произнес он, когда
закончилась очередная сцена.
Я пребывала в состоянии ужасного возбуждения, и все мое тело в тот
момент жаждало только совокупления. Оба головореза зажали меня с двух
сторон: один вломился в мое влагалище, второй пристроился в задней пещерке;
Нуарсей переходил от одного к другому, по очереди содомировал их, а
проститутки нещадно пороли его. Увидев, что мое продолжительное извержение
подошло к концу, злодей указал палачам на Фонтанж и сказал:
- Делайте с ней, что хотите, лишь бы она страдала как можно сильнее,
пока вы развлекаетесь с ней.
Разбойники за одну минуту с таким усердием обработали девочку, что она
снова потеряла сознание.
- Погодите, - засуетился Нуарсей, - не могу же я упустить такой момент.
Пока он содомировал несчастную нашу жертву, я удивила его неожиданным
всплеском жестокости: посредством скальпеля я ловко вырвала правый глаз
своей подопечной. Этот чудовищный поступок переполнил чашу терпения Нуарсея,
к тому же настолько сильной была болевая реакция Фонтанж, настолько
судорожно сжались все ее мышцы, что развратник сбросил свое семя в самых
недрах ее прямой кишки.
- Теперь пойдем со мной, моя драгоценная, - заявил он и потащил
изувеченную девушку, которая едва держалась на ногах, в соседнюю комнату. Я
последовала за ними.
- Смотри, - он ткнул пальцем в стол, на котором грудой лежали золотые
монеты - пятьсот тысяч франков, принадлежавшие несчастной девушке, - смотри
на свое приданое; мы оставили тебе один глаз, чтобы ты могла лицезреть это
богатство, чтобы почувствовала себя еще несчастнее, ибо эти деньги не твои.
Знай, стерва, что я мечтаю увидеть, как ты сдохнешь в нищете, я сделаю так,
что ты никогда не сможешь пожаловаться на свою судьбу, после того, как мы
отпустим тебя на свободу. Потрогай, - продолжал он, подталкивая ее к столу,
- потрогай эти сверкающие кружочки, это золото, оно твое, но ты никогда его
не получишь. Пощупай его, шлюха, я хочу, чтобы ты ощутила его в своих
пальчиках; ну вот, а теперь эти бесполезные органы тебе больше не нужны, - С
этими словами монстр положил обе руки на чурбаки для разделки мяса, крепко
привязал их и совершил с ней третий, на сей раз последний, акт содомии, во
время которого я большим топором отрубила ей кисти... Затем, не мешкая,
остановила кровь и перевязала обрубки. После чего, продолжая содомию, монстр
своими руками раскрыл жертве рот, заставил высунуть Язык, я ухватила его
щипцами, вытащила еще больше и отрезала... Операция завершилась тем, что я
выколола оставшийся глаз, и Нуарсея потряс чудовищной силы оргазм.
- Прекрасно, - с удовлетворением заметил он, извлекая свой орган, потом
набросил на мелко дрожавшее тело накидку из грубой холстины и прибавил: -
Теперь мы уверены, что она не сможет писать, будет слепа как крот и никогда