Страница:
человек не может взять на себя авторство подобного произведения. Возможно, в
переложении кардинала наши читатели найдут его не столь непереносимым.
(Прим. автора)} , второй - "Ода Приапу". Начну с первого {Кардинал де Бернис
написал эти строки по-итальянски, здесь они даются в переводе самой
Жюльеты.}.
Sot Dieu! tes jugements sont pleins d'atrocite,
Ton unique plaisir consiste a l'injustice:
Mais j'ai tant fait de mal, que ta divinite
Doit, par orgueil au moins, m'a arreter dans la lice.
Foutu Dieu! la grandeur de mon impiete
Ne laisse en ton pouvoir que le choix du supplice,
Et je nargue les fruits de ta ferocite,
Si ta vaine colere attend que je perisse,
Contente, en m'ecrasant, ton desir monstrueux,
Sans craindre que des pleurs s'ecoulent de mes yeux,
Tonne donc! je m'en fouts; rend-moi guerre pour guerre:
Je nargue, en perissant, ta personne et ta loi,
En tel lieu de mon coeur que frapp ton tonnerre,
Il ne le trouvera que plein d'horreur pour toi.
Когда стихли восторженные аплодисменты, Бернис начал читать свою оду.
Foutre des Saints et de la Vierge,
Foutre des Anges et de Dieu!
Sur eux tous je branle ma verge,
Lorsque je veux la mettre en feu...
C'est toi que j'invoque a mon aide,
Toi qui, dans les culs, d'un vit raide,
Lancas le foutre a gros bouillons!
Du Chaufour, soutiens mon baleine,
Et, pour un instant, a ma veine
Prete l'ardeur de tes couillons.
Que tout bande, que tout s'embrase:
Accourez, putains et gitons:
Pour exciter ma vive extase,
Montrez-moi vos culs frais et ronds,
Offrez vos fesses arrondies,
Vos cuisses fermes et bondies,
Vos engins roides et charnus,
Vos anus tout remplis de crottes;
Mais surtout deguisez les mottes:
Je n'aime a foutre que des culs.
Fixez-vous, charmantes images,
Reproduisez-vous sous mes yeux;
Soyez l'objet de mes hommages,
Mes legislateurs et mes Dieux!
Qu'a Giton l'on enleve un temple
Ou jour et nuit l'on vous contemple,
En adoptant vos douces moeurs.
La merde y servira d'offrandes,
Les gringuenaudes de guirlandes,
Les vits de sacrificateurs.
Homme, baleine, dromadaire,
Tout, jusqu'a l'infame Jesus.
Dans les cieux, sous l'eau, sur la terre.
Tout nous dit que l'on fout des culs;
Raisonnable ou non, tout s'en mele,
En tous lieux le cul nous appelle,
Le cul met tous les vils en rut,
Le cul du bonheur est le voie,
Dans le cut git toute la joie.
Mais, hors du cul, point de salut,
Devois, que l'enfer vous retienne.
Pour vous sont faites ses loia,
Mais leur faible et frivole chaine
N'a sur nos esprits aucun poide.
Aux rives du Jourdain paisible.
Du fils de Dieu la voix horrible
Tache en vain de parler au coeur:
Un cul parait, passet il outre?
Non, je vois bander mon jean foutre
Et Dieu n'est plus qu'un enculeur
Au giron de la sainte Eglise.
Sur l'autel meme ou Dieu sefait,
Tous les matins je sodomise
D'un garcon le cul rondelet.
Mes chers amis, que l'on se trompe
Side le catholique pompe
On peut me soupconner jaloux
Abbes, prelats, vivez au large:
Quand j'encule et que je decharge.
J'ai bien plus de plaisirs que vous.
D'enculeurs l'histoire fourmille,
On en rencontra a tout moment.
Borgia, de sa propre fille,
Lime a plaisir le cul charmant,
Dieu le Pere encule Marie.
Le Saint-Esprit fout Zacharie.
Ils ne foutent tous qu'a l'envers
Et c'est sur un trone de fesses
Qu'avec ses superbes promesses,
Dieu se moque de l'univers
Saint Xavier susii, ce grand sage
Dont on vante l'espit divin.
Saint Xavier vomit peste et rage
Contre le sexe feminin.
Mais le grave et charmant apotre
S'en dedommages comme un autre.
Interpretons mieux ses lecons:
Si, de colere, un con l'irrite,
C'est que le cul d'un jesuite
Vaut a ses yeux cent mille cons.
Pres de la, voyez Saint Antoine
Dans le cul de con cher pourceau,
En dictant les regles du moine,
Introduire un vit assez beau.
A nul danger il ne succombe,
L'eclair brille, la foudre tombe,
Son vit est toujours droit et long.
Et le coquin, dans Dieu le Pere
Mettrait, je crois, sa verge altiere
Venant de foutre son cochon.
Cependant Jesus dans l'Olympe,
Sodomisant son cher papa,
Veut que saint Eustuche le grimpe,
En baissant le cul d'Agrippa.
Et le jean-fontre, a Madeleine,
Pendant ce temp, donne la peine
De lui chatouiller les couillons.
Amis, jouns les memes farces;
N'ayant pas de saintes pour garces,
Enculons au moins des gitons.
O Lucifer! toi que j'adore,
Toi qui fait briller mon esprit;
Si chez toi l'on foutait encore,
Dans ton cul je mettrais mon vit.
Mais puisque, par un sort barbare,
L'on ne bande plus au Tenare,
Je veux y voler dans un cul.
La, mon plus grand tourment, sans doute,
Sera de voir qu'un demon foute,
Et que mon cul n'est point foutu.
Accable-moi donc d'infortunes,
Foutu Dieu qui me fait horreur;
Ce n'est qn'a des ames communes
A qui tu peux foutre malheur:
Pour moi je nargue ton audace.
Que dans un cul je foutimasse,
Je me ris de ton vain effort;
J'en fais autant des lois de l'homme:
Le vrai sectateur de Sodome
Se fout et des Dieux et du sort.
Кардинал умолк, и снова раздались громкие крики "ура" и аплодисменты.
Слушатели решили, что эта ода намного сильнее и выразительнее, нежели
одноименное творение Пирона {Пирон (1689-1773), поэт, драматург, автор
эпиграмм.} граничащее с трусостью, ибо он вставил туда всех богов вместо
того, чтобы высмеять только христианских идолов.
Компания, оживленная и возбужденная всем услышанным, поднялась из-за
стола и переместилась в салон в состоянии почти полного опьянения. Там уже
находились пятьдесят куртизанок, чьи задницы услаждали наш взор во время
банкета, а также шестеро мальчиков-прислужников и дюжина певиц, подававших
десерт. Нежный возраст этих нимф и их очаровательные мордашки воодушевили
наших развратников, и они, как львы, набросились на двоих самых юных. Но
совокупления не получилось, и оба пришли в ярость. Они связали девочек,
подкатили свою адскую машину и содрали с жертв кожу при помощи девятихвостых
плеток с заостренными наконечниками; в продолжение экзекуции мы ласкали и
обсасывали их и добились-таки эрекции. Тут же привели еще двух девушек, и
благодаря нашему искусству либертены совершили содомию; но сберегая силы,
они скоро оставили свои жертвы и накинулись на других; их похоть обратилась
на мальчиков, потом снова на девочек, таким образом все это юное поколение
прошло через их руки, и только после того, как каждый из них лишил
девственности семь или восемь детей обоего пола, погас огонь их гнусной
похоти; Альбани сбросил пыл в зад десятилетнего мальчика, Бернис - в потроха
шестилетней крошки, после чего оба священнослужителя, мертвецки пьяные и
смертельно усталые, завалились на кушетки и мгновенно захрапели... Мы не
спеша оделись.
Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моей голове
оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя; я
вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошил
ее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще раз
вернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы
взяли все, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила
полтора миллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе
представить радость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким
богатством. Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.
- Кардинала обокрали более, чем на миллион, - с порога объявила она, -
это было приданое его племянницы. Не то, чтобы он подозревает тебя,
Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринка случились в один и
тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках. Тебе ничего не
известно об этом?
И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своему
воображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть
то, которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым
нашим визитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он
преследовал своими настойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в
страхе за свою девственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде
девушки, подчеркнув это странное совпадение, и она быстро передала мои слова
кардиналу, который, то ли по слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из
слепого чувства мести, немедленно пустил всех ищеек Папского государства по
следу своей племянницы. Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского
королевства в тот самый момент, когда она пришла просить убежища в
Цистериканском монастыре, оттуда препроводили назад в Рим и бросили в
темницу. Сбригани нанял свидетелей, которые свидетельствовали против нее, и
оставалось только установить, что она сделала с указанными деньгами; с нашей
помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие, что она передала все
богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тот же день, что и
она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным... Все эти
показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было настолько
убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой день
суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади
святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с
Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в
моем влагалище три пальца.
"О, Всевышний! - с ликованием воскликнула я про себя, когда с глухим
стуком опустился топор, и отрубленная голова скатилась в корзину. - Вот как
ты казнишь невинных, вот как торжествуют твои дети, которые усердно и верно
служат тебе в этом мире, чья красота и справедливость является отражением
твоей сущности. Я обокрала кардинала, его племянница, к которой он воспылал
преступной страстью, сбежала от него, предупредив тем самым большой грех, и
вот в качестве награды за свое преступление я купаюсь в спазмах восторга,
она же погибает на эшафоте. О, Святейшее и Величественнейшее Существо! Вот,
стало быть, каковы твои пути неисповедимые, которыми ты своей любящей рукой
ведешь нас, смертных, - действительно есть за что боготворить тебя!"
Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделением думать об
очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, и последние
восемнадцать месяцев она находилась в законном браке с шестидесятилетним
человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина, и в смысле уз
плоти она была также далека от старого сатира, как и в тот день, когда мать
вытащила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать за него. Я не
думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилий подобраться к
телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор я заходила к
герцогине всего лишь два раза - первым был визит вежливости, когда я вручила
свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкусить
неизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена
самым решительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и
удовлетворить ее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть
между нами ее добропорядочность.
Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительных туалетов,
которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяное сердце.
Мне с самого начала улыбалась удача - я застала прелестницу одну. После
первых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но
добыча ускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на
смену взглядам пришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку,
я воскликнула:
- Знаете, прелесть моя, если есть Бог на свете и если он справедлив,
тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы, без сомнения,
самая прекрасная.
- Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на себя
беспристрастно.
- О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы все боги предоставили
вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должна пребывать в самом
роскошном храме.
Я взяла ее за руку, крепко сжала ее и начала покрывать поцелуями.
- Зачем вы льстите мне? - спросила Онорина, и на ее щеках выступила
краска.
- Потому что я без ума от вас.
- Но... разве может женщина влюбиться в женщину?
- Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем больше способна оценить и
понять красоту будь то в мужском или в женском обличий. Мудрые женщины
остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных с опасностью... между
тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастные отношения.
Милая моя Онорина - я буду называть вас просто Онорина - разве не могу я
сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной, ващим любовником?
- Вы сошли с ума, несчастная! - возмутилаеь герцогиня. - Вы всерьез
полагаете, что можете стать тем, что вы еейчас упомянули?
- Я уверина в этом. - И я крепко прижала ее к своей пылающей груди, -
Да, да, радость моя, и больше всего я жажду быть вашим любовником, если вы
пустите меня в свое сердце.
Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот. Онорина безропотно приняла
первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь, самый нежный, самый
сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах и настойчиво проник
между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы, прикрывающие
прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мой ликующий
язык ласкал розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровой коже.
И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глаза
наполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и
появились слезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от
вожделения, будучи не в силах ни остановиться, ни ускорить ласки, передавала
ей весь жар, весь пыл сжигавший меня.
- Что вы делаете? - простонала Онорина. - Вы забыли, что мы принадлежим
к одному полу?
- Ах, сладчайшая моя, - откликнулась я, - разве не имеем мы право
иногда приступать границы Природы, желая оказать ей еще большие почести?
Увы, несчастны те женщины, которые даже не пытаются искать утешения за все
несправедливости и унижения уготованные им.
Осмелев еще больше, я развязала тесемки ее нижней батистовой юбки и в
моем распоряжении оказались почти все прелести, обладать которыми я так
сильно жаждала. Онорина, опешившая от моих тяжелых вздохов, от громких
ударов моего сердца, прекратила всякое сопротивление. Я повалила ее на
спину, скользнула вниз, властно раздвинула в стороны ее бедра, и она
безропотно отдала мне свой маленький шелковисто-пушистый бутончик, который я
начала ласково поглаживать и взъерошивать, свой обольстительный, пухленький
холмик, прекрасней которого я не видела; левой рукой я накрыла одну из
грудей неподвижно лежавшей герцогини, впилась губами в другую, пальцы мои
коснулись ее клитора, проверяя его чувствительность. Великий Боже! Как
судорожно затрепетал этот нежный хоботок! Онорина вздрогнула всем телом, ее
оскорбленная и протестующая добродетель с глухим стоном возвестила о своем
поражении, и по этому сигналу я удвоила свои ласки.
Мне нет равных в умении доводить удовольствие до кульминации,
граничащей с агонией, похожей на приступ. Я почувствовала, что моя
возлюбленная нуждается в помощи, что необходимо устранить последнее
препятствие на пути медового нектара. Замечу мимоходом, что немногие женщины
по-настоящему сознают, насколько важно, чтобы кто-нибудь в это время пососал
им влагалище и открыл шлюзы для клокочущей и переполняющей их спермы, и в
такие моменты ничто так не требуется им, как ловкий и проворный язык. И я со
всем пылом своей страсти оказала ей эту услугу. Опустившись на колени между
величественных бедер Онорины, я ухватилась за ее талию руками, прижала ее
тело к себе и впилась языком в куночку; я жадно лизала ее, а жаркое дыхание,
вырывавшееся из моих ноздрей, заставляло ее клитор разбухать и подниматься.
А какие ягодицы дрожали в моих ладонях! Им могла бы позавидовать сама
Венера. Я почувствовала, что наступил момент раздуть эту искру в большой
пожар, ибо, как вам известно, нельзя пускать поток страсти на самотек. Надо
убрать все преграды с его дороги, и если женщине, которую вы ласкаете,
природа дала двадцать каналов наслаждения, придется расчистить их все до
одного чтобы стократно увеличить ее волнение {Девять мужчин из десяти,
которые берут на себя труд удовлетворить женщину, пожалуй и не догадываются
о том, что в это время каждое ее отверстие жаждет проникновения. Поэтому,
чтобы добиться от нее извержения, мужчина должен исхитриться и впиться
языком в ее рот, нежно поглаживать груди, вставить один палец в вагину,
другим ласкать клитор, третьим щекотать задний проход, и ничего он не
добьется, пренебреги хоть одним из этих советов. Стало быть, нужно по
меньшей мере три человека, чтобы, как говорится, свести возбужденную женщину
с ума. (Прим. автора)}. Поэтому я стала искать ее заднюю норку, намереваясь
погрузить туда палец, чтобы его щекочущие движения породили сладостные
волны, которые хлынут в вагину, закупоренную моими губами. Настолько узким,
настолько крохотным было это нежное отверстие, что я не сразу нащупала его,
но наконец мой палец глубоко проник в него... Восхитительное мгновение! И
трижды восхитительно оно для любой женщины, обладающей хоть каплей
чувствительности. Не успела судорожно сжаться ее маленькая очаровательная
дырочка, как Онорина глубоко вздохнула... и улыбнулась, и в глазах небесного
создания вспыхнул неземной восторг. Она испытала оргазм, она погрузилась в
немыслимый экстаз, и этим блаженством она была обязана мне.
- Ах, мой ангел, сладкий мой ангел, я обожаю вас, - это были первые
слова, которые она произнесла, открыв глаза. - Я переполнена счастьем. Чем
мне отблагодарить вас?
- Добротой, дорогая моя, добротой. - Я задрала юбки, схватила ее руку и
крепко прижала к своему влагалищу. - Ласкай меня, моя любовь, ласкай, пока
здесь не выступит пена. Боже ты мой, что еще можно делать в таких случаях?
Однако, как и подобает благовоспитанной даме, Онорина смутилась: она
вызвала во мне желания, массу желаний и теперь не знала, что с ними делать.
Пришлось дать ей первый урок.
Я пришла к заключению, что она может больше сделать своим языком,
нежели руками, и обхватила ее голову бедрами, и она покорно лизала мне
вагину, пока я рукой удовлетворяла себя. Онорина вела себя безупречно,
возбудив меня сверх всякой меры, и я трижды изверглась ей в рот. После чего
у меня возникло острое желание увидеть ее обнаженное тело целиком, я подняла
ее с ложа и сорвала с нее остатки одежды... О, Господи! Меня ослепило
возникшее передо мной великолепие - как будто я увидела яркую звезду,
которая ранней весной наконец-то пробилась сквозь продолжительный зимний
туман. И я могу поклясться, что никогда прежде я не видела столь прекрасного
зада, никогда в жизни. Это была какая-то торжествующая красота, облаченная в
нежную просвечивающую кожу. Это были несравненные груди, невероятные бедра и
потрясающие ягодицы. Но самым главным во всем этом великолепии был зад.
Величественный алтарь любви и наслаждения, не проходит и дня, до сих пор не
проходит ни единого дня без того, чтобы мои мысли не устремлялись к тебе,
чтобы воображение мое не простирало к тебе тоскующие руки, мечтая еще раз
оказать тебе самые высшие почести...
Одним словом, я не могла сдержаться при виде этого божественного зада.
Обладая вкусами и пристрастиями, скорее уместными для мужчины, я горько
жалела о том, что не могу воскурить своему идолу более ощутимый фимиам. Я
жарко целовала его, раздвигала полушария и с восторгом заглядывала в темную
манящую глубину; мой язык касался стенок этой пещеры блаженства, а пальцы
мои нежно массировали клитор Онорины, и таким образом я исторгла из нее
новый оргазм. Но чем больше я ее возбуждала, тем больше впадала в уныние от
того, что несмотря на все мои старания, возбуждение герцогини как бы застыло
на мертвой точке.
- Знаете, моя радость, - проговорила я с нескрываемым сожалением, - в
следующий раз, когда мы снова встретимся, я захвачу с собой какой-нибудь
инструмент, который покажется вам убедительнее, чем мой язык, и я стану
вашим любовником, супругом, ведь я говорила, что мечтаю обладать вами так,
как о том мечтает мужчина.
- Ах, делайте все, что считаете нужным, - покорно откликнулась Онорина,
- умножайте свидетельства вашей любви, и я сторицей верну их вам.
Потом Онорина попросила раздеться меня донага и жадно оглядела мое
тело, но наука насаждения была ей неизвестна - тем более она не знала, как
передать мне свой восторг. Впрочем, для моей пылавшей души это было неважно;
мною любовалась прекрасная женщина, ее взгляд доставлял мне плотское
удовольствие, и я купалась в блаженстве. Однако сластолюбивые и развратные
создании, случись им оказаться в том положении, в каком была и,
посочувствуют мне, поймут мое отчаяние, которое всегда охватывает человека,
раздираемого на части неисполненными желаниями и так же, как сделала я,
недобрым словом помянут Природу за то, что она внушает нам страсти, которые
лесбиянки удовлетворить не в силах... Мы снова принялись ласкать друг друга
я хотя так и не смогли добиться облегчения, в котором обе нуждались, мы там
не менее насладились, насколько его было возможно, и, расставаясь, обещали
встретиться еще раз,
Олимпия каким-то образом узнала, что я встречалась с герцогиней, и два
дня спустя зашла ко мне, снедаемая ревностью.
- Онорина, конечно, привлекательна, двух мнений здесь быть не может, -
заявила она, - но ты же не станешь отрицать, что она глупа, и я сомневаюсь,
что она доставила тебе такое же удовольствие, которое ты получила в моих
объятиях. Кроме того, Жюльетта, у нее есть муж, у которого длинный нос и
длинные руки, и ты окажешься в серьезной опасности, если он узнает о вашей
интрижке.
- Милая моя, - отвечала я княгине Боргезе, - дай мне еще пару недель,
больше мне не требуется, и за это время я составлю полное представление об
Онорине. Пока же, прошу тебя хорошенько запомнить; время от времени я могу
развлекаться с добродетельными особами, но только злодейство любо моему
сердцу.
- В таком случае больше не будем говорить об этом, - улыбнулась княгиня
и поцеловала меня. - Ты рассеяла мои опасения. Я появлюсь в твоем доме,
когда ты поймешь свое заблуждение, и надеюсь, что твоя связь с этой Грийо
будет недолгой. Однако давай переменим тему, - продолжала она. - Тебя не
удивил в прошлый раз тот факт, что я так свободно и раскованно играла роль
шлюхи?
- Откровенно говоря, нисколько. Ведь я знаю глубину твоего ума и не
сомневаюсь в твоих способностях.
- Но это еще не все, на что я способна. Кстати, оба кардинала делают
погоду в Ватикане, и у меня есть свои причины ублажать их, не говоря уже о
том, что они щедро платят, а я слишком люблю деньги. А теперь признайся мне,
Жюльетта: ведь это ты обокрала Альбани? Не бойся: я никому не скажу и не
стану упрекать тебя, ибо я так же неравнодушна к подобным проказам, и кто
знает, может быть, я не меньше, чем ты, выудила у этих негодяев? Воровство
доставляет мне удовольствие и возбуждает меня. Оно даже ускоряет оргазм - со
мной обыкновенно так и бывает. Стыдно воровать для пропитания, но воровать
для утоления страсти - приятно.
Мы с Олимпией совершили вместе немало безумств, и я решила довериться
ее слову, тем более, что, на мой взгляд, можно спокойно признаться в мелком
поступке человеку, который был вашим соучастником в серьезных преступлениях.
- Мне очень хочется, чтобы ты как можно лучше узнала меня, - сказала я
Олимпии, - и твои предположения мне лестны: да, я действительно украла эти
деньги. Более того, я сделала так, чтобы казнили невинное существо, на
которое я бросила подозрение в краже, и удачного совпадения этих маленьких
гнусностей было достаточно, чтобы я получила поистине плотское наслаждение.
- Ах, черт меня побери, как мне знакомо это ощущение! Примерно год тому
назад я сделала то же самое, и мне хорошо известны все приятные моменты,
которые сопровождают плевок в лицо добропорядочности. Но пришла я к тебе для
того, чтобы сообщить, что в самом скором времени мы будем ужинать с его
святейшеством: Браски собирается приобщить нас к его чудовищным утехам.
Именно чудовищным, так как Наместник Христа развращен до крайности,
безжалостен и кровожаден; чтобы поверить этому, это надо увидеть. Совсем
рядом с помещением, где будет происходить эта оргия, находится сокровищница
Ватикана, я знаю, как открыть дверь, а там есть чем поживиться. Поверь,
Жюльетта, взять деньги не составит никакого труда: его святейшество в этом
отношении беззаботен, тем более, что мы станем свидетельницами его
мерзостей. Так ты согласна помочь мне в этом предприятии?
- Разумеется.
- Я могу ни тебя положиться?
- Какой может быть разговор, если речь идет о преступлении?
- Но Грийо ничего не должна знать об этом.
- Это предупреждение совершенно излишнее, дорогая княгиня, и не думай,
будто мимолетная прихоть заставит меня забыть наши отношения или причинить
им вред: меня просто забавляет эта интрижка, но всерьез я принимаю только
настоящее распутство, только ему есть место в моем сердце, только оно
способно возбудить меня, и я принадлежу единственно ему.
- Да, злодейство обладает замечательными свойствами, - кивнула Олимпия,
- и на меня не действует ничто так сильно; в сравнении с ним любовь - это
невыносимо скучная штука. Ах, радость моя, - все больше воодушевлялась
княгиня, - я дошла до такой стадии, где мне необходимо прибегнуть к
преступлению, чтобы возбудиться хоть чуточку. Преступление, совершенное мною
из мести, кажется мне ничтожным пустяком с тех пор, как ты ввела меня в мир
мерзостей, связанных с похотью.
- Совершенно верно, - добавила я, - самые сладостные преступления - это
те, которые ничем не мотивированы. Жертва должна быть абсолютно безвинной:
если она причинила нам какое-нибудь зло, наш поступок будет в какой-то мере
оправдан, но только наша несправедливость становится источником самых чистых
и бескорыстных наслаждений. Надо творить зло, надо быть злым и жестоким -
вот великая и непреложная истина, но об этом не может быть и речи, когда
наша жертва не меньше, чем мы сами, заслуживает своей участи. В этом случае
особенно рекомендуется неблагодарность, - продолжала я, - ибо
неблагодарность с твоей стороны есть еще один лишний удар, который ты
наносишь жертве, тем самым ты заставляешь ее горько пожалеть, что она
когда-то доставила тебе приятные минуты, и это обстоятельство само по себе
заставит тебя испытать огромное блаженство.
- О, да, да! Я прекрасно тебя понимаю и надеюсь, что меня ждут впереди
редкие и изысканные удовольствия... Мой отец еще жив, он всегда был
бесконечно добр и внимателен ко мне. он до сих пор обожает меня и одаривает
подарками; я много раз кончала при мысли разорвать эти узы: я терпеть не
могу чувствовать себя кому-то обязанной, это меня удручает и лишает покоя, и
я давно собираюсь избавиться от этого бремени. Говорят, отцеубийство - это
переложении кардинала наши читатели найдут его не столь непереносимым.
(Прим. автора)} , второй - "Ода Приапу". Начну с первого {Кардинал де Бернис
написал эти строки по-итальянски, здесь они даются в переводе самой
Жюльеты.}.
Sot Dieu! tes jugements sont pleins d'atrocite,
Ton unique plaisir consiste a l'injustice:
Mais j'ai tant fait de mal, que ta divinite
Doit, par orgueil au moins, m'a arreter dans la lice.
Foutu Dieu! la grandeur de mon impiete
Ne laisse en ton pouvoir que le choix du supplice,
Et je nargue les fruits de ta ferocite,
Si ta vaine colere attend que je perisse,
Contente, en m'ecrasant, ton desir monstrueux,
Sans craindre que des pleurs s'ecoulent de mes yeux,
Tonne donc! je m'en fouts; rend-moi guerre pour guerre:
Je nargue, en perissant, ta personne et ta loi,
En tel lieu de mon coeur que frapp ton tonnerre,
Il ne le trouvera que plein d'horreur pour toi.
Когда стихли восторженные аплодисменты, Бернис начал читать свою оду.
Foutre des Saints et de la Vierge,
Foutre des Anges et de Dieu!
Sur eux tous je branle ma verge,
Lorsque je veux la mettre en feu...
C'est toi que j'invoque a mon aide,
Toi qui, dans les culs, d'un vit raide,
Lancas le foutre a gros bouillons!
Du Chaufour, soutiens mon baleine,
Et, pour un instant, a ma veine
Prete l'ardeur de tes couillons.
Que tout bande, que tout s'embrase:
Accourez, putains et gitons:
Pour exciter ma vive extase,
Montrez-moi vos culs frais et ronds,
Offrez vos fesses arrondies,
Vos cuisses fermes et bondies,
Vos engins roides et charnus,
Vos anus tout remplis de crottes;
Mais surtout deguisez les mottes:
Je n'aime a foutre que des culs.
Fixez-vous, charmantes images,
Reproduisez-vous sous mes yeux;
Soyez l'objet de mes hommages,
Mes legislateurs et mes Dieux!
Qu'a Giton l'on enleve un temple
Ou jour et nuit l'on vous contemple,
En adoptant vos douces moeurs.
La merde y servira d'offrandes,
Les gringuenaudes de guirlandes,
Les vits de sacrificateurs.
Homme, baleine, dromadaire,
Tout, jusqu'a l'infame Jesus.
Dans les cieux, sous l'eau, sur la terre.
Tout nous dit que l'on fout des culs;
Raisonnable ou non, tout s'en mele,
En tous lieux le cul nous appelle,
Le cul met tous les vils en rut,
Le cul du bonheur est le voie,
Dans le cut git toute la joie.
Mais, hors du cul, point de salut,
Devois, que l'enfer vous retienne.
Pour vous sont faites ses loia,
Mais leur faible et frivole chaine
N'a sur nos esprits aucun poide.
Aux rives du Jourdain paisible.
Du fils de Dieu la voix horrible
Tache en vain de parler au coeur:
Un cul parait, passet il outre?
Non, je vois bander mon jean foutre
Et Dieu n'est plus qu'un enculeur
Au giron de la sainte Eglise.
Sur l'autel meme ou Dieu sefait,
Tous les matins je sodomise
D'un garcon le cul rondelet.
Mes chers amis, que l'on se trompe
Side le catholique pompe
On peut me soupconner jaloux
Abbes, prelats, vivez au large:
Quand j'encule et que je decharge.
J'ai bien plus de plaisirs que vous.
D'enculeurs l'histoire fourmille,
On en rencontra a tout moment.
Borgia, de sa propre fille,
Lime a plaisir le cul charmant,
Dieu le Pere encule Marie.
Le Saint-Esprit fout Zacharie.
Ils ne foutent tous qu'a l'envers
Et c'est sur un trone de fesses
Qu'avec ses superbes promesses,
Dieu se moque de l'univers
Saint Xavier susii, ce grand sage
Dont on vante l'espit divin.
Saint Xavier vomit peste et rage
Contre le sexe feminin.
Mais le grave et charmant apotre
S'en dedommages comme un autre.
Interpretons mieux ses lecons:
Si, de colere, un con l'irrite,
C'est que le cul d'un jesuite
Vaut a ses yeux cent mille cons.
Pres de la, voyez Saint Antoine
Dans le cul de con cher pourceau,
En dictant les regles du moine,
Introduire un vit assez beau.
A nul danger il ne succombe,
L'eclair brille, la foudre tombe,
Son vit est toujours droit et long.
Et le coquin, dans Dieu le Pere
Mettrait, je crois, sa verge altiere
Venant de foutre son cochon.
Cependant Jesus dans l'Olympe,
Sodomisant son cher papa,
Veut que saint Eustuche le grimpe,
En baissant le cul d'Agrippa.
Et le jean-fontre, a Madeleine,
Pendant ce temp, donne la peine
De lui chatouiller les couillons.
Amis, jouns les memes farces;
N'ayant pas de saintes pour garces,
Enculons au moins des gitons.
O Lucifer! toi que j'adore,
Toi qui fait briller mon esprit;
Si chez toi l'on foutait encore,
Dans ton cul je mettrais mon vit.
Mais puisque, par un sort barbare,
L'on ne bande plus au Tenare,
Je veux y voler dans un cul.
La, mon plus grand tourment, sans doute,
Sera de voir qu'un demon foute,
Et que mon cul n'est point foutu.
Accable-moi donc d'infortunes,
Foutu Dieu qui me fait horreur;
Ce n'est qn'a des ames communes
A qui tu peux foutre malheur:
Pour moi je nargue ton audace.
Que dans un cul je foutimasse,
Je me ris de ton vain effort;
J'en fais autant des lois de l'homme:
Le vrai sectateur de Sodome
Se fout et des Dieux et du sort.
Кардинал умолк, и снова раздались громкие крики "ура" и аплодисменты.
Слушатели решили, что эта ода намного сильнее и выразительнее, нежели
одноименное творение Пирона {Пирон (1689-1773), поэт, драматург, автор
эпиграмм.} граничащее с трусостью, ибо он вставил туда всех богов вместо
того, чтобы высмеять только христианских идолов.
Компания, оживленная и возбужденная всем услышанным, поднялась из-за
стола и переместилась в салон в состоянии почти полного опьянения. Там уже
находились пятьдесят куртизанок, чьи задницы услаждали наш взор во время
банкета, а также шестеро мальчиков-прислужников и дюжина певиц, подававших
десерт. Нежный возраст этих нимф и их очаровательные мордашки воодушевили
наших развратников, и они, как львы, набросились на двоих самых юных. Но
совокупления не получилось, и оба пришли в ярость. Они связали девочек,
подкатили свою адскую машину и содрали с жертв кожу при помощи девятихвостых
плеток с заостренными наконечниками; в продолжение экзекуции мы ласкали и
обсасывали их и добились-таки эрекции. Тут же привели еще двух девушек, и
благодаря нашему искусству либертены совершили содомию; но сберегая силы,
они скоро оставили свои жертвы и накинулись на других; их похоть обратилась
на мальчиков, потом снова на девочек, таким образом все это юное поколение
прошло через их руки, и только после того, как каждый из них лишил
девственности семь или восемь детей обоего пола, погас огонь их гнусной
похоти; Альбани сбросил пыл в зад десятилетнего мальчика, Бернис - в потроха
шестилетней крошки, после чего оба священнослужителя, мертвецки пьяные и
смертельно усталые, завалились на кушетки и мгновенно захрапели... Мы не
спеша оделись.
Хотя я совершенно отупела от вина и плотских утех, в моей голове
оставалась одна светлая мысль о воровстве, которая не давала мне покоя; я
вспомнила, что первый поход в сокровищницу Альбани еще не до конца опустошил
ее. Я наказала Раймонде отвлекать Олимпию и, захватив с собой Элизу, еще раз
вернулась в кабинет, где находился секретер хозяина, отыскала ключ, и мы
взяли все, что нашли. После этого второго налета общая добыча составила
полтора миллиона франков. Олимпия ничего не заметила, а вы можете себе
представить радость моего кавалера, когда мы пришли домой, нагруженные таким
богатством. Однако несколько дней спустя в дверь мою постучала Олимпия.
- Кардинала обокрали более, чем на миллион, - с порога объявила она, -
это было приданое его племянницы. Не то, чтобы он подозревает тебя,
Жюльетта, но так уж совпало, что ограбление и вечеринка случились в один и
тот же день, и он почему-то думает о твоих компаньонках. Тебе ничего не
известно об этом?
И вот здесь, по своей давней привычке, я обратилась к своему
воображению в поисках какого-нибудь нового злодейства, способного прикрыть
то, которым я себя запятнала. Я еще раньше услышала о том, что перед самым
нашим визитом на виллу Альбани, другая его племянница, которую он
преследовал своими настойчивыми приставаниями, сбежала из дворца кардинала в
страхе за свою девственность. Я напомнила Олимпии о внезапном отъезде
девушки, подчеркнув это странное совпадение, и она быстро передала мои слова
кардиналу, который, то ли по слабости ума, то ли по злобе, а может быть, из
слепого чувства мести, немедленно пустил всех ищеек Папского государства по
следу своей племянницы. Бедную девочку схватили на границе Неаполитанского
королевства в тот самый момент, когда она пришла просить убежища в
Цистериканском монастыре, оттуда препроводили назад в Рим и бросили в
темницу. Сбригани нанял свидетелей, которые свидетельствовали против нее, и
оставалось только установить, что она сделала с указанными деньгами; с нашей
помощью нашлись и другие очевидцы, утверждавшие, что она передала все
богатство некоему неаполитанцу, который покинул Рим в тот же день, что и
она, и который, как они предполагают, был ее возлюбленным... Все эти
показания настолько соответствовали друг другу, каждое из них было настолько
убедительным, а все вместе настолько неопровержимыми, что на седьмой день
суд вынес бедняжке смертный приговор. Она была обезглавлена на площади
святого Анджело, и я имела удовольствие присутствовать на казни вместе с
Сбригани, который в продолжение всей торжественно-мрачной церемонии держал в
моем влагалище три пальца.
"О, Всевышний! - с ликованием воскликнула я про себя, когда с глухим
стуком опустился топор, и отрубленная голова скатилась в корзину. - Вот как
ты казнишь невинных, вот как торжествуют твои дети, которые усердно и верно
служат тебе в этом мире, чья красота и справедливость является отражением
твоей сущности. Я обокрала кардинала, его племянница, к которой он воспылал
преступной страстью, сбежала от него, предупредив тем самым большой грех, и
вот в качестве награды за свое преступление я купаюсь в спазмах восторга,
она же погибает на эшафоте. О, Святейшее и Величественнейшее Существо! Вот,
стало быть, каковы твои пути неисповедимые, которыми ты своей любящей рукой
ведешь нас, смертных, - действительно есть за что боготворить тебя!"
Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделением думать об
очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, и последние
восемнадцать месяцев она находилась в законном браке с шестидесятилетним
человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина, и в смысле уз
плоти она была также далека от старого сатира, как и в тот день, когда мать
вытащила ее из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать за него. Я не
думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилий подобраться к
телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор я заходила к
герцогине всего лишь два раза - первым был визит вежливости, когда я вручила
свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкусить
неизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена
самым решительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и
удовлетворить ее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть
между нами ее добропорядочность.
Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительных туалетов,
которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяное сердце.
Мне с самого начала улыбалась удача - я застала прелестницу одну. После
первых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но
добыча ускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на
смену взглядам пришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку,
я воскликнула:
- Знаете, прелесть моя, если есть Бог на свете и если он справедлив,
тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы, без сомнения,
самая прекрасная.
- Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на себя
беспристрастно.
- О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы все боги предоставили
вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должна пребывать в самом
роскошном храме.
Я взяла ее за руку, крепко сжала ее и начала покрывать поцелуями.
- Зачем вы льстите мне? - спросила Онорина, и на ее щеках выступила
краска.
- Потому что я без ума от вас.
- Но... разве может женщина влюбиться в женщину?
- Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем больше способна оценить и
понять красоту будь то в мужском или в женском обличий. Мудрые женщины
остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных с опасностью... между
тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастные отношения.
Милая моя Онорина - я буду называть вас просто Онорина - разве не могу я
сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной, ващим любовником?
- Вы сошли с ума, несчастная! - возмутилаеь герцогиня. - Вы всерьез
полагаете, что можете стать тем, что вы еейчас упомянули?
- Я уверина в этом. - И я крепко прижала ее к своей пылающей груди, -
Да, да, радость моя, и больше всего я жажду быть вашим любовником, если вы
пустите меня в свое сердце.
Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот. Онорина безропотно приняла
первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь, самый нежный, самый
сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах и настойчиво проник
между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы, прикрывающие
прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мой ликующий
язык ласкал розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровой коже.
И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глаза
наполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и
появились слезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от
вожделения, будучи не в силах ни остановиться, ни ускорить ласки, передавала
ей весь жар, весь пыл сжигавший меня.
- Что вы делаете? - простонала Онорина. - Вы забыли, что мы принадлежим
к одному полу?
- Ах, сладчайшая моя, - откликнулась я, - разве не имеем мы право
иногда приступать границы Природы, желая оказать ей еще большие почести?
Увы, несчастны те женщины, которые даже не пытаются искать утешения за все
несправедливости и унижения уготованные им.
Осмелев еще больше, я развязала тесемки ее нижней батистовой юбки и в
моем распоряжении оказались почти все прелести, обладать которыми я так
сильно жаждала. Онорина, опешившая от моих тяжелых вздохов, от громких
ударов моего сердца, прекратила всякое сопротивление. Я повалила ее на
спину, скользнула вниз, властно раздвинула в стороны ее бедра, и она
безропотно отдала мне свой маленький шелковисто-пушистый бутончик, который я
начала ласково поглаживать и взъерошивать, свой обольстительный, пухленький
холмик, прекрасней которого я не видела; левой рукой я накрыла одну из
грудей неподвижно лежавшей герцогини, впилась губами в другую, пальцы мои
коснулись ее клитора, проверяя его чувствительность. Великий Боже! Как
судорожно затрепетал этот нежный хоботок! Онорина вздрогнула всем телом, ее
оскорбленная и протестующая добродетель с глухим стоном возвестила о своем
поражении, и по этому сигналу я удвоила свои ласки.
Мне нет равных в умении доводить удовольствие до кульминации,
граничащей с агонией, похожей на приступ. Я почувствовала, что моя
возлюбленная нуждается в помощи, что необходимо устранить последнее
препятствие на пути медового нектара. Замечу мимоходом, что немногие женщины
по-настоящему сознают, насколько важно, чтобы кто-нибудь в это время пососал
им влагалище и открыл шлюзы для клокочущей и переполняющей их спермы, и в
такие моменты ничто так не требуется им, как ловкий и проворный язык. И я со
всем пылом своей страсти оказала ей эту услугу. Опустившись на колени между
величественных бедер Онорины, я ухватилась за ее талию руками, прижала ее
тело к себе и впилась языком в куночку; я жадно лизала ее, а жаркое дыхание,
вырывавшееся из моих ноздрей, заставляло ее клитор разбухать и подниматься.
А какие ягодицы дрожали в моих ладонях! Им могла бы позавидовать сама
Венера. Я почувствовала, что наступил момент раздуть эту искру в большой
пожар, ибо, как вам известно, нельзя пускать поток страсти на самотек. Надо
убрать все преграды с его дороги, и если женщине, которую вы ласкаете,
природа дала двадцать каналов наслаждения, придется расчистить их все до
одного чтобы стократно увеличить ее волнение {Девять мужчин из десяти,
которые берут на себя труд удовлетворить женщину, пожалуй и не догадываются
о том, что в это время каждое ее отверстие жаждет проникновения. Поэтому,
чтобы добиться от нее извержения, мужчина должен исхитриться и впиться
языком в ее рот, нежно поглаживать груди, вставить один палец в вагину,
другим ласкать клитор, третьим щекотать задний проход, и ничего он не
добьется, пренебреги хоть одним из этих советов. Стало быть, нужно по
меньшей мере три человека, чтобы, как говорится, свести возбужденную женщину
с ума. (Прим. автора)}. Поэтому я стала искать ее заднюю норку, намереваясь
погрузить туда палец, чтобы его щекочущие движения породили сладостные
волны, которые хлынут в вагину, закупоренную моими губами. Настолько узким,
настолько крохотным было это нежное отверстие, что я не сразу нащупала его,
но наконец мой палец глубоко проник в него... Восхитительное мгновение! И
трижды восхитительно оно для любой женщины, обладающей хоть каплей
чувствительности. Не успела судорожно сжаться ее маленькая очаровательная
дырочка, как Онорина глубоко вздохнула... и улыбнулась, и в глазах небесного
создания вспыхнул неземной восторг. Она испытала оргазм, она погрузилась в
немыслимый экстаз, и этим блаженством она была обязана мне.
- Ах, мой ангел, сладкий мой ангел, я обожаю вас, - это были первые
слова, которые она произнесла, открыв глаза. - Я переполнена счастьем. Чем
мне отблагодарить вас?
- Добротой, дорогая моя, добротой. - Я задрала юбки, схватила ее руку и
крепко прижала к своему влагалищу. - Ласкай меня, моя любовь, ласкай, пока
здесь не выступит пена. Боже ты мой, что еще можно делать в таких случаях?
Однако, как и подобает благовоспитанной даме, Онорина смутилась: она
вызвала во мне желания, массу желаний и теперь не знала, что с ними делать.
Пришлось дать ей первый урок.
Я пришла к заключению, что она может больше сделать своим языком,
нежели руками, и обхватила ее голову бедрами, и она покорно лизала мне
вагину, пока я рукой удовлетворяла себя. Онорина вела себя безупречно,
возбудив меня сверх всякой меры, и я трижды изверглась ей в рот. После чего
у меня возникло острое желание увидеть ее обнаженное тело целиком, я подняла
ее с ложа и сорвала с нее остатки одежды... О, Господи! Меня ослепило
возникшее передо мной великолепие - как будто я увидела яркую звезду,
которая ранней весной наконец-то пробилась сквозь продолжительный зимний
туман. И я могу поклясться, что никогда прежде я не видела столь прекрасного
зада, никогда в жизни. Это была какая-то торжествующая красота, облаченная в
нежную просвечивающую кожу. Это были несравненные груди, невероятные бедра и
потрясающие ягодицы. Но самым главным во всем этом великолепии был зад.
Величественный алтарь любви и наслаждения, не проходит и дня, до сих пор не
проходит ни единого дня без того, чтобы мои мысли не устремлялись к тебе,
чтобы воображение мое не простирало к тебе тоскующие руки, мечтая еще раз
оказать тебе самые высшие почести...
Одним словом, я не могла сдержаться при виде этого божественного зада.
Обладая вкусами и пристрастиями, скорее уместными для мужчины, я горько
жалела о том, что не могу воскурить своему идолу более ощутимый фимиам. Я
жарко целовала его, раздвигала полушария и с восторгом заглядывала в темную
манящую глубину; мой язык касался стенок этой пещеры блаженства, а пальцы
мои нежно массировали клитор Онорины, и таким образом я исторгла из нее
новый оргазм. Но чем больше я ее возбуждала, тем больше впадала в уныние от
того, что несмотря на все мои старания, возбуждение герцогини как бы застыло
на мертвой точке.
- Знаете, моя радость, - проговорила я с нескрываемым сожалением, - в
следующий раз, когда мы снова встретимся, я захвачу с собой какой-нибудь
инструмент, который покажется вам убедительнее, чем мой язык, и я стану
вашим любовником, супругом, ведь я говорила, что мечтаю обладать вами так,
как о том мечтает мужчина.
- Ах, делайте все, что считаете нужным, - покорно откликнулась Онорина,
- умножайте свидетельства вашей любви, и я сторицей верну их вам.
Потом Онорина попросила раздеться меня донага и жадно оглядела мое
тело, но наука насаждения была ей неизвестна - тем более она не знала, как
передать мне свой восторг. Впрочем, для моей пылавшей души это было неважно;
мною любовалась прекрасная женщина, ее взгляд доставлял мне плотское
удовольствие, и я купалась в блаженстве. Однако сластолюбивые и развратные
создании, случись им оказаться в том положении, в каком была и,
посочувствуют мне, поймут мое отчаяние, которое всегда охватывает человека,
раздираемого на части неисполненными желаниями и так же, как сделала я,
недобрым словом помянут Природу за то, что она внушает нам страсти, которые
лесбиянки удовлетворить не в силах... Мы снова принялись ласкать друг друга
я хотя так и не смогли добиться облегчения, в котором обе нуждались, мы там
не менее насладились, насколько его было возможно, и, расставаясь, обещали
встретиться еще раз,
Олимпия каким-то образом узнала, что я встречалась с герцогиней, и два
дня спустя зашла ко мне, снедаемая ревностью.
- Онорина, конечно, привлекательна, двух мнений здесь быть не может, -
заявила она, - но ты же не станешь отрицать, что она глупа, и я сомневаюсь,
что она доставила тебе такое же удовольствие, которое ты получила в моих
объятиях. Кроме того, Жюльетта, у нее есть муж, у которого длинный нос и
длинные руки, и ты окажешься в серьезной опасности, если он узнает о вашей
интрижке.
- Милая моя, - отвечала я княгине Боргезе, - дай мне еще пару недель,
больше мне не требуется, и за это время я составлю полное представление об
Онорине. Пока же, прошу тебя хорошенько запомнить; время от времени я могу
развлекаться с добродетельными особами, но только злодейство любо моему
сердцу.
- В таком случае больше не будем говорить об этом, - улыбнулась княгиня
и поцеловала меня. - Ты рассеяла мои опасения. Я появлюсь в твоем доме,
когда ты поймешь свое заблуждение, и надеюсь, что твоя связь с этой Грийо
будет недолгой. Однако давай переменим тему, - продолжала она. - Тебя не
удивил в прошлый раз тот факт, что я так свободно и раскованно играла роль
шлюхи?
- Откровенно говоря, нисколько. Ведь я знаю глубину твоего ума и не
сомневаюсь в твоих способностях.
- Но это еще не все, на что я способна. Кстати, оба кардинала делают
погоду в Ватикане, и у меня есть свои причины ублажать их, не говоря уже о
том, что они щедро платят, а я слишком люблю деньги. А теперь признайся мне,
Жюльетта: ведь это ты обокрала Альбани? Не бойся: я никому не скажу и не
стану упрекать тебя, ибо я так же неравнодушна к подобным проказам, и кто
знает, может быть, я не меньше, чем ты, выудила у этих негодяев? Воровство
доставляет мне удовольствие и возбуждает меня. Оно даже ускоряет оргазм - со
мной обыкновенно так и бывает. Стыдно воровать для пропитания, но воровать
для утоления страсти - приятно.
Мы с Олимпией совершили вместе немало безумств, и я решила довериться
ее слову, тем более, что, на мой взгляд, можно спокойно признаться в мелком
поступке человеку, который был вашим соучастником в серьезных преступлениях.
- Мне очень хочется, чтобы ты как можно лучше узнала меня, - сказала я
Олимпии, - и твои предположения мне лестны: да, я действительно украла эти
деньги. Более того, я сделала так, чтобы казнили невинное существо, на
которое я бросила подозрение в краже, и удачного совпадения этих маленьких
гнусностей было достаточно, чтобы я получила поистине плотское наслаждение.
- Ах, черт меня побери, как мне знакомо это ощущение! Примерно год тому
назад я сделала то же самое, и мне хорошо известны все приятные моменты,
которые сопровождают плевок в лицо добропорядочности. Но пришла я к тебе для
того, чтобы сообщить, что в самом скором времени мы будем ужинать с его
святейшеством: Браски собирается приобщить нас к его чудовищным утехам.
Именно чудовищным, так как Наместник Христа развращен до крайности,
безжалостен и кровожаден; чтобы поверить этому, это надо увидеть. Совсем
рядом с помещением, где будет происходить эта оргия, находится сокровищница
Ватикана, я знаю, как открыть дверь, а там есть чем поживиться. Поверь,
Жюльетта, взять деньги не составит никакого труда: его святейшество в этом
отношении беззаботен, тем более, что мы станем свидетельницами его
мерзостей. Так ты согласна помочь мне в этом предприятии?
- Разумеется.
- Я могу ни тебя положиться?
- Какой может быть разговор, если речь идет о преступлении?
- Но Грийо ничего не должна знать об этом.
- Это предупреждение совершенно излишнее, дорогая княгиня, и не думай,
будто мимолетная прихоть заставит меня забыть наши отношения или причинить
им вред: меня просто забавляет эта интрижка, но всерьез я принимаю только
настоящее распутство, только ему есть место в моем сердце, только оно
способно возбудить меня, и я принадлежу единственно ему.
- Да, злодейство обладает замечательными свойствами, - кивнула Олимпия,
- и на меня не действует ничто так сильно; в сравнении с ним любовь - это
невыносимо скучная штука. Ах, радость моя, - все больше воодушевлялась
княгиня, - я дошла до такой стадии, где мне необходимо прибегнуть к
преступлению, чтобы возбудиться хоть чуточку. Преступление, совершенное мною
из мести, кажется мне ничтожным пустяком с тех пор, как ты ввела меня в мир
мерзостей, связанных с похотью.
- Совершенно верно, - добавила я, - самые сладостные преступления - это
те, которые ничем не мотивированы. Жертва должна быть абсолютно безвинной:
если она причинила нам какое-нибудь зло, наш поступок будет в какой-то мере
оправдан, но только наша несправедливость становится источником самых чистых
и бескорыстных наслаждений. Надо творить зло, надо быть злым и жестоким -
вот великая и непреложная истина, но об этом не может быть и речи, когда
наша жертва не меньше, чем мы сами, заслуживает своей участи. В этом случае
особенно рекомендуется неблагодарность, - продолжала я, - ибо
неблагодарность с твоей стороны есть еще один лишний удар, который ты
наносишь жертве, тем самым ты заставляешь ее горько пожалеть, что она
когда-то доставила тебе приятные минуты, и это обстоятельство само по себе
заставит тебя испытать огромное блаженство.
- О, да, да! Я прекрасно тебя понимаю и надеюсь, что меня ждут впереди
редкие и изысканные удовольствия... Мой отец еще жив, он всегда был
бесконечно добр и внимателен ко мне. он до сих пор обожает меня и одаривает
подарками; я много раз кончала при мысли разорвать эти узы: я терпеть не
могу чувствовать себя кому-то обязанной, это меня удручает и лишает покоя, и
я давно собираюсь избавиться от этого бремени. Говорят, отцеубийство - это