Ей не хватало воздуха. Алиса прижала руки к груди, но это не помогло. Грудную клетку будто сдавило в жестких и неумолимых тисках. Перед глазами поплыли радужные круги, голова закружилась. Она слышала голос Дениса, доносящийся откуда-то издалека.
— Алиса! Алиса!!!
Она хотела повернуть голову и не смогла. Лучи глаз, как две тонкие призрачные нити, уцепились за величественную и пугающую картину: мужчины, ожесточенно отстаивающие свое исконное природное право.
Ноги ее ослабели, колени подогнулись, и полумрак, царивший на заброшенной станции, стал быстро сгущаться.
Нежная холодная истома с запахом тоннельной воды понесла ее на мягких волнах, и Алиса потеряла сознание.
Сначала Константинов только защищался. Он уклонялся, подныривал под руку Гарина, разрывал дистанцию и подставлял под удар предплечье. В подсознании билась мысль, что все еще может обойтись. Гарин одумается и поймет, что эта драка никому не нужна.
Однако это чувство вскоре исчезло. Гарин выбил его из головы несколькими не очень сильными, но чувствительными ударами. И эти удары, пришедшиеся вскользь, становились все точнее.
Тогда Константинов подскочил к нему и коротко пробил в корпус, но гаринская куртка выполнила роль амортизатора, погасив силу. Гарин же успел заехать Константинову в ухо. В голове послышался резкий шум, будто кто-то с размаху хлопнул надутый полиэтиленовый пакет. Ему показалось, что ухо обожгли кипятком.
Но это только подхлестнуло Константинова. Он резко ушел вправо, опираясь на сломанную ногу. Внезапная боль в лодыжке оглушила его, заставила забыть про ухо. Он вынырнул из-под левой руки Гарина и, вложив в удар всю тяжесть тела, выбросил кулак в гаринский подбородок.
Если бы удар достиг цели, Гарин повалился бы на спину, как сноп. Но он в последний момент дернул головой, и удар пришелся в скулу.
Гарин коротко выдохнул, взревел и бросился вперед, чтобы обхватить Константинова и повалить на пол. Константинов ответил очередью хлестких хуков (хотя и не догадывался, что бьет именно хуки, а не, скажем, кроссы или свинги), но они запутались в длинных тяжелых руках Гарина и не достигли цели.
Гарин схватил его за лацкан пиджака, подтянул к себе и изо всех сил ударил коленом в живот.
У Константинова перехватило дыхание и потемнело в глазах. На какое-то время он потерял способность сопротивляться, а Гарин все бил и бил левой, попадая в бровь, губы, нос…
Константинов почувствовал, как брызнула горячая кровь, но так и не определил откуда — из губ или носа. И то и другое тотчас же распухло и утратило чувствительность. Ему казалось, будто кто-то положил на лицо кусок горячего липкого теста. Он потряс головой, краем глаза следя, как разлетаются во все стороны темные брызги.
Гарин второй рукой схватил его за пиджак, дернул на себя, ловко отступил назад и бросил Константинова на колонну.
Пол под ногами Константинова словно провалился, и уже в следующий миг он ощутил тяжелый удар спиной о колонну, а затем — оглушительный взрыв внутри черепа. Ему показалось, что он слышал, как хрустнул затылок и капли мозгов с отвратительными шлепками брызнули на шероховатый бетон.
Перед глазами возникла долгая ослепительная вспышка, как от дуги электросварки, а потом наступила темнота. Константинов медленно оседал на пол. Он вжимался спиной в колонну, чтобы замедлить падение, но сверху на голову сыпались тяжелые, ставшие убийственно точными удары.
— Первый?! — хрипел Гарин, и его голос был страшен. — На, сука, получи! На!
Константинов плыл, приближаясь к полному беспамятству. Каким-то образом ему удалось, собрав остатки сил, ударить Гарина снизу кулаком в пах.
Гарин зарычал и согнулся пополам. Константинов ударил еще дважды, удары пришлись точно в челюсть, но сил в руках уже не осталось. Тогда Константинов скрюченными пальцами полоснул Гарина по лицу, целя в глаз. Гарин отшатнулся и, запнувшись, упал.
Константинов испугался, что потеряет сознание, если останется на месте; он оттолкнулся от колонны и пополз в сторону. Мыслей в голове не осталось. Ощущение было такое, словно и самой головы не осталось, только плотно спрессованный сгусток боли, растущий между плечами.
Крик, который он услышал, заставил его понять: он проиграл, потому что больше не чувствует себя правым. И, что бы дальше ни случилось, что бы он ни сделал и как бы ни поступил, он все равно будет не прав.
Тонкий голосок закричал прямо над ухом:
— Папа! Папочка! Что с тобой? Тебе больно? Папа, бей его!
Константинов встал на четвереньки и пополз быстрее. За спиной послышался сдавленный стон. Потом тяжелые шаги. Сначала медленные, затем все быстрее и быстрее.
Гарин настигал его.
Денис вовремя подхватил Алису. Ее руки блуждали по его лицу, одежде, пытались найти его пальцы, но Денис видел, что эти движения бессознательные.
— Алиса! — закричал он, сжал ее в охапку и опустился на пол, подставив колено под спину девушки.
Он растерялся. Такого с ней никогда еще не было. Она побледнела той мертвенной бледностью, которая бывает только у гипсовых статуй, и стала холодной, как мрамор. Денис видел, как двигаются и подрагивают глаза под прикрытыми веками. Посиневшие губы раскрылись, словно для нежного поцелуя. Но она почти не дышала.
— Помогите! — тихо сказал Денис, будто Алиса спала, а он боялся ее разбудить.
Ее губы слегка дрогнули.
— Помогите! — повторил он громче и, уже не сдерживаясь, заорал: — Помогите!!!
Несчастная собачонка, совершенно потерявшая голову от того, что здесь происходит, бегала по платформе и заливалась громким лаем.
Доктор восемнадцатого экипажа бежал последним. Он отставал, и всему виной был этот злосчастный чемоданчик.
Угловатый ящик больно бил по ногам; наверное, правое бедро у него уже все было в синяках, но не мог же он его бросить.
Док остановился всего лишь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание.
Сердце тяжелым упругим молотом колотило изнутри в ребра, легкие грозили вывернуться наизнанку, а в голове гудело, словно он пару раундов отстоял на ринге против Майка Тайсона.
Док сделал несколько глубоких вздохов. Водитель перед ним замедлил бег, обернулся и махнул рукой. Док кивнул — сейчас! Сейчас, еще немного…
Удивительно, но старший тоже как-то почувствовал остановку. В сумраке тоннеля (аварийное освещение кое-как разгоняло темноту) док увидел, как командир остановился и достал из нагрудного кармана куртки рацию.
Он упер левую руку в колено, а правую, с рацией, поднес к лицу.
— Мы идем… — отрывисто сказал он. И услышал ответ.
— Ждем. Давайте скорее.
Старший кивнул, словно собеседник мог его видеть, и убрал рацию обратно в карман. Сейчас его движения были нарочито неторопливыми; он медлил, потому что знал, как много могут значить несколько секунд передышки.
Старший мотнул головой, показывая вперед. «Пошли!»
Док подхватил чемоданчик и вдруг… замер на месте.
— Эй! — Он поднял вверх указательный палец, призывая товарищей прислушаться.
— Что там? — начал водитель, но док зашипел на него.
— Тихо! Слышишь?
— Что? — переспросил водитель, но объяснений и не требовалось.
Откуда-то издалека, будто из глубины земли, доносился тонкий собачий лай. Это было совершенно неожиданно и непонятно: откуда в метро могла взяться собака?
Впрочем, самым странным было даже не это. Не сама собака, а то, что она осталась под землей. Собаки не бросают своих хозяев, чаще бывает наоборот. И если псина сумела выбраться из разбитого поезда, то почему она не побежала (или не поплыла) дальше? Почему она осталась там?
Все трое переглянулись, подумав об одном и том же. Старший колебался: в конце концов, обычная собака… Что с нее взять? Надо бежать дальше, поскорее убираться отсюда.
Все это легко прочитывалось в его глазах, тем не менее все трое по-прежнему стояли, затаив дыхание, чутко ловя каждый звук.
Док закрыл глаза; он отключил все прочие органы чувств и полностью обратился в слух. Правой рукой он держал чемоданчик, а левую сложил в горсть и поднес к уху. Внезапно он вздрогнул и открыл глаза.
— Там человек! — сказал он и пристально посмотрел на старшего.
Старший пожал плечами; он не слышал ничего. Может быть, какое-то легкое, едва уловимое движение воздуха, но не человеческий голос.
Водитель посмотрел сначала на командира, потом на дока и покачал головой.
Они не двинулись с места: два мнения перевешивали одно, и цена ошибки была слишком велика. Но они и не побежали дальше, давая призрачному голосу последний шанс на спасение.
И он этим шансом воспользовался. Правда, док был готов поклясться, что это другой голос, не мужской, а женский, и кричал он не «Помогите!», а что-то неразборчивое — на одной высокой ноте, но уверенность в том, что он не ошибся, только окрепла.
Теперь командир и водитель тоже это слышали. Старший снова достал рацию:
— Внимание всем! Восемнадцатый экипаж! В перегонном тоннеле слышны человеческие голоса. Возвращаемся.
Он знал, что стоит вернуться немного назад, и связь прервется. И еще он знал, что там действительно есть люди.
Константинов обнаружил, что ползет прямо к краю платформы — туда, где плескалась черная вода. Тяжелые шаги за спиной раздавались все ближе и ближе. Константинов не оборачивался, но он физически ощущал, что Гарин уже совсем рядом. Еще до того, как цепкие пальцы схватили его за шиворот, он сжался в комок и закрыл голову руками.
Гарин задрал пиджак на спине Константинова и нащупал брючный ремень.
— Так говоришь, ты — первый? Да?
Константинов молчал. Голова кружилась, как в детстве, когда он слишком долго катался на карусели.
— Ты думал, что можно вот так вот, просто… За моей спиной? — продолжал Гарин.
К горлу мерзостным шершавым комком подступала тошнота. Константинов с усилием проглотил слюну. Он напрягся, пытаясь поймать то, что вертелось на языке, и сказал, как сплюнул:
— Да пошел ты…
— А-а-а… — радостно сказал Гарин. Казалось, это именно то, что он хотел услышать. — Пошел я?.. Пошел ты!!!
Резким рывком он вздернул Константинова над полом и тут же с силой бросил вниз. Удар вышиб из легких весь воздух, Константинов даже не смог закричать от боли, разразившейся в правой лодыжке. Он ждал, что вот-вот потеряет сознание, и тогда станет легче. Спокойно и хорошо.
Но он не потерял сознание. Он словно видел себя со стороны: вот Гарин снова хватает его за шиворот и тащит к краю платформы. Константинов пытается вяло отбиваться. Гарин сильнее, руки и ноги у него целы, и у него не раскалывается голова. И к тому же он безумен. Он не в себе.
И он его сейчас утопит.
Константинов уже видит край платформы, за которым — такая близкая и такая черная! — плещется вода. Вода наступает на него или он падает в воду — непонятно. Совершенно непонятно, но ясно одно — конец уже близок.
Фантасмагорическую картину довершает последний, чересчур эмоциональный штрих. Мертвец, плавающий на поверхности, вдруг поднимается, открывает глаза и смотрит прямо на Константинова. Смотрит — и начинает орать. Так истошно, что этот крик сокрушает Константинова, гасит последние проблески сознания.
«Боже мой, да это же все не наяву!» — догадывается Константинов и проваливается в черноту. Как в воду.
— А-а-а-а-а!!! — визжала голова, внезапно возникшая из воды.
Крик был настолько неожиданным и сильным, что Гарин разжал руки и попятился. Тело Константинова безвольно, как мешок, опустилось на пол на самом краю платформы.
— А-а-а-а-а!!! — вопила голова, не останавливаясь ни на секунду.
Сначала Гарину показалось, что с головы свисают пучки водорослей, но, приглядевшись, он понял, что это просто мокрые волосы.
— А-а-а-а-а!!! — крик длился еще несколько секунд и потом вдруг оборвался, так же неожиданно, как и начался. — Эй, мужики, мужики! Какого хрена вы тут делаете?
— Галочка?.. — неуверенно выдавил Гарин.
— Нет, русалка подземная, — огрызнулась она. — Руку давай, чудила!
Гарин почувствовал себя так, словно кто-то отхлестал его по щекам. Он посмотрел на избитого Константинова, валявшегося у его ног, и неожиданно ощутил приступ жгучего стыда. «Я не хотел», — чуть было не вырвалось у него, но это было неправдой. Он именно хотел.
Гарин шагнул вперед, протянул Галочке руку и помог подняться на платформу.
— Что это с ним? — спросила Галочка, показывая на Константинова.
— Да так… — Гарин пожал плечами. «Главное, не что с ним, а что со мной», — подумал он.
— Ну вы даете, мужики… Я из-за вас вся поседела. — Галочка принялась отряхивать пальто.
— Поседела? — Гарин пытался вспомнить ее в вагоне и не мог.
«Она уже была седая или поседела сейчас? — мелькнула мысль. — Не удивительно — нам всем столько довелось пережить… »
— Ну да. Все из-за вас, из-за долбаных мужиков. Еще в восемьдесят втором году поседела вся, ни одного черного волоса…
— Помогите! — раздался вскрик откуда-то слева.
Гарин и Галочка, как по команде, обернулись.
Парень сидел на полу и прижимал к себе девушку. Он раскачивался из стороны в сторону, точно пел ей тихую колыбельную. По его щекам текли слезы.
— Помогите! — прошептал парень. — Она почти не дышит…
Теперь они бежали в обратном порядке: док впереди, водитель за ним и старший замыкающим.
Рация в кармане командира экипажа тихо потрескивала, сквозь материю пробивался еле заметный зеленый огонек.
Все трое бежали молча, не сбивая дыхания и даже не удивляясь, откуда берутся силы. Просто не было времени об этом задумываться.
Голоса, доносившиеся со стороны заброшенной станции, с каждым шагом становились громче и яснее. Сомневаться не приходилось: там были люди.
Док слышал крики «дыши!», суету и топот шагов. Он первым выбежал на станцию, забросил чемоданчик на платформу и запрыгнул следом.
В дальнем углу спасатель увидел людей. Их оказалось даже больше, чем он ожидал. Высокий мужчина в черной кожаной куртке обернулся, услышав шаги у себя за спиной. Его взгляд мгновенно поймал в прицел чемоданчик с красным крестом на боку.
— Астматический статус! — выкрикнул он вместо слов приветствия или радости. — Преднизолон? — спросил он и показал на девушку, безжизненно лежавшую на руках молодого парня.
Док на бегу помотал головой.
— Адреналин подкожно!
— Побольше! — кивнул мужчина.
Это был весь их разговор. Других фраз не потребовалось.
Док открыл чемоданчик, отломил носик ампулы и быстро набрал в шприц лекарство; мужчина тем временем закатывал девушке рукав. Док собрал тонкую кожу в щепоть и толкнул в нее острую иглу. Едва он нажал на поршень, веки девушки затрепетали, и она сделала первый шумный вдох.
— Уходим!
Гарин не разобрал, кто это крикнул. Да это было и неважно — кто бы ни крикнул, все, собравшиеся на заброшенной станции, понимали, что медлить нельзя: вода подступила почти вровень с платформой.
Он окинул прощальным взглядом «Волоколамскую». Тусклые светильники под высоким потолком, тонкие колонны, уходящие вверх, массивные листы железа, закрывавшие выходы на лестницы…
Гарин подошел к дочери и взял ее на руки.
— Мы скоро будем дома, принцесса…
Ксюша обняла его и поцеловала в щеку.
— Папочка, ты такой сильный… и страшный…
«Страшный, — повторил Гарин про себя. — Наверное, страшный».
Он оглянулся. Один из спасателей привел Константинова в чувство и, закинув его руку себе на плечо, тащил к тоннелю. Другой вместе с парнем помогали девушке. Она все еще неуверенно стояла на ногах. Следом за ними семенила Галочка, прижимая к животу собаку. На плече у Галочки болталась та самая дерматиновая папка.
Ксюша наклонилась к его уху и прошептала:
— Я думала, ты его убьешь… Гарин улыбнулся.
— Он не будет твоим новым папой. Ты согласна еще немного пожить со старым?
Вместо ответа Ксюша снова поцеловала его. Отломок зонта упирался Гарину в подбородок.
Ирина Гарина брела к машине.
Она молилась, хотя сама не понимала этого.
«Что угодно! Что угодно, лишь бы они были живы! Лишь бы я могла еще раз их увидеть!»
Она не замечала, что мысленно произносит «их», не разделяя Гарина и Ксюшу. Только сейчас она поняла, что, оказывается, они нужны ей оба. Эта связь — между мужем и дочерью — была такой прочной и неразрывной, что не могла быть просто придуманной. Она существовала сама по себе, независимо от Ирины. И Ирина знала, в чем тут причина. Гарин и Ксюша были связаны между собой не только через нее; было что-то еще, натянутое между ними, как тугая струна, соединявшее их напрямую.
«Все очень просто, — поняла Ирина. — Она — его дочь. А я… Дура. И я готова на все, лишь бы с ними ничего не случилось».
Но с ними уже случилось.
Этот крик отчаяния, который она бросила в телекамеру, был обращен даже не к людям, а к Нему. Глупо! Словно Он и без телевизора не знает, что творится на земле и под ней.
Но все же это был не только крик — еще и мольба. Просьба.
«Господи! Лишь бы с ними все было хорошо!»
Дождь еле моросил. Холодные капли стекали по ее лицу, смешиваясь со слезами.
Ирина полезла в сумочку, чтобы достать платок. Рука случайно наткнулась на телефон, и она отдернула ее, будто оожглась. Мысль о том, чтобы позвонить Константинову, показалась ей предательством. Предательством даже не по отношению к Гарину, а к Нему. Это же нелепо: просить у Него помощи и тут же звонить… Нет!
Ирина не стала искать платок. Она застегнула сумочку и смахнула слезы рукавом.
Перед «Тушинской» уже почти никого не было, кроме милиционеров, стоявших в оцеплении. Внезапно строй дрогнул, и они расступились, пропуская кого-то.
Ирина почувствовала, как бешено забилось сердце. Этому измученному комку мышц было так больно и так сладко, что Ирина поневоле остановилась.
«Если это не они, я сейчас умру», — подумала она. И приготовилась умереть. Потому что чудес не бывает. Наверное.
Первым вышел спасатель. Он что-то говорил по рации, но Ирина не могла разобрать что именно: все заглушал вой сирены «скорой помощи», несущейся к станции. Белая «Газель» с красными полосами запрыгнула на бордюр, почти не притормаживая. Машину тряхнуло, и она громыхнула, как пустой холодильник.
Из кабины выскочил врач и распахнул боковую дверь.
Спасатель убрал рацию и обернулся. Он кого-то ждал.
И Ирина ждала.
Показались парень и девушка. Девушка шла еле-еле, и ее голова качалась из стороны в сторону, как цветочный бутон на тонком стебле. Парень бережно поддерживал ее за локти, будто не вел девушку, а нес хрупкую фарфоровую вазу.
Врач в синей форменной куртке стоял, придерживая дверь «скорой», и терпеливо ждал, когда они подойдут.
Потом появился мужчина в грязном костюме. Ирине бросился в глаза галстук, обмотанный вокруг его правой ступни и волочившийся по асфальту, как язык повешенного.
Ирина вздрогнула. Она не сразу узнала мужчину, настолько он был не похож на того бравого и уверенного в себе Константинова, которого она привыкла видеть. Она подавила невольный вскрик, зажав рот ладонью; хотела броситься к нему и… осталась на месте.
За Константиновым вышла женщина в грязном пальто. Ее редкие седые волосы слиплись и лежали на плечах, как куски проволоки. Женщина прижимала к груди маленькую вислоухую собачку, и та благодарно лизала ее загрубевшие красные руки.
«Дама с собачкой» вдруг хрипло рассмеялась и обернулась к тому, кто шел за ней следом.
— Идиот проклятый! Сейчас бы самое время сделать пару хороших глотков, чтобы согреться. Но ты знаешь… Я не сержусь на тебя. Мы ведь еще выпьем вместе, правда?
Ирина не могла видеть, к кому она обращается, но ее сердце сжало радостное предчувствие.
Ощущение того, что все неслучайно, что все имеет свой, скрытый до поры смысл, было таким сильным, что она не могла сделать ни шагу. Она откуда-то знала, что самое главное — впереди.
Ирина была так убеждена в этом, что, когда из перехода показалась знакомая фигура, она не сразу поняла, что это? Мираж? Призрак? Плод разыгравшегося воображения?
— Гарин… — всхлипнула она.
Это был Гарин. Тот же самый — и какой-то другой.
Он нес на руках Ксюшу.
Врач помог парню усадить девушку в «скорую», потом подсадил Константинова.
Гарин подошел к машине и что-то сказал. Ирина увидела, как Константинов послушно кивнул и отвернулся. На него было страшно смотреть: лицо распухло и превратилось в один огромный синяк. Из ноздрей к подбородку тянулись две бурые засохшие дорожки.
Гарин опять что-то сказал и толкнул Константинова в плечо. Тот снова закивал. Гарин развернулся и отошел от машины.
И тут Ирина не выдержала. Все происходящее не было сном. Все это было наяву.
— Андрей! Ксюша! — закричала она и бросилась к ним.
Гарин вздрогнул и стал озираться. Он увидел бегущую Ирину, нахмурился, вернулся к «скорой» и захлопнул дверь.
Разбитое лицо Константинова скрылось за белой занавеской, и Ирина вдруг поняла, что нисколько об этом не жалеет.
— Потише, мать. У нее сломана рука, — сказал он, отстраняя Ирину.
— Гарин… Я… Ксюша! Девочка моя! — мысли путались в голове, она хотела что-то сказать и никак не могла понять что.
— Ты на машине? — спросил Гарин.
— Да… — Ирина похлопала себя по карманам, связка ключей звякнула, подтверждая ее слова.
— Пошли. Нам надо в травмпункт.
Ирина побежала вперед, то и дело просительно заглядывая им в глаза.
— Боже мой! Боже мой! — говорила она.
Они миновали «Макдоналдс» и вышли к перекрестку. Ирина нажала на кнопку сигнализации, машина подмигнула и призывно пикнула.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Ира, — сказал он. — Я все знаю. Мы с тобой наделали столько глупостей… Наверное, мы оба в этом виноваты. Кто-то больше, кто-то меньше… Но не в этом дело. Послушай! У нас есть дочь. Может быть, попытаемся начать все с начала? А? Я понимаю, я тоже не ангел. И я слишком далек от идеала. Он сможет дать тебе гораздо больше. Это так. Но он никогда не отдаст тебе последнее. И… Если это имеет для тебя хоть какое-нибудь значение, давай забудем все и начнем с чистого листа. Как ты на это смотришь?
Ирина плакала, сама не понимая, чего в этих слезах больше — горечи? Или радости? Любви? Или печали?
Она кивнула.
Да. Так сказал бы Гарин. Вчерашний и даже утренний. Гарин, проживший на свете тридцать пять лет — вплоть до восьми часов девятнадцати минут двадцать первого сентября, еще до того, как он вместе с дочерью сел в поезд, идущий в никуда.
Но он уже был другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Я все знаю, — сказал он. — Ты — мерзкая и подлая тварь. Я жалею только об одном: что Ксюша будет с тобой. Наш самый гуманный в мире суд, к сожалению, редко оставляет ребенка отцу. Это — ужасная ошибка, но, надеюсь, когда-нибудь будет по-другому. Ксюша — разумный человек; рано или поздно она поймет, кто есть кто, и ты останешься со своим мерзавцем, потому что ничего другого не заслуживаешь. А потом и он тебя бросит. Поверь мне, так и будет. Нельзя построить свое счастье на чужом несчастье. Вот так вот. Подруга.
Ирина заплакала от злости, от обиды и от досады на то, что он во многом был прав.
Гарин отвернулся и больше на нее не смотрел.
— Поехали! — сказал он.
Но это — тоже был иной Гарин. Не сегодняшний, проживший на свете тридцать пять лет — вплоть до девяти часов восемнадцати минут двадцать первого сентября, когда он вместе с дочерью вышел из ада, царившего под землей.
Он был уже другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Дай мне ключи, я поведу, — сказал он.
— Ты? — растерянно спросила Ирина. — Ты же не водил уже… лет семь, не меньше.
— Дай мне ключи, — с нажимом повторил Гарин. Помолчал и добавил: — Я поведу.
— На… — Ирина послушно протянула ему связку.
Гарин сел за руль. Ирина с Ксюшей устроились на заднем сиденье.
Некоторое время он смотрел на рычаг переключения передач — искал заднюю скорость. Затем повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. Гарин развернулся и стал медленно сдавать назад.
Ирина смотрела на него. Она хотела спросить и никак не решалась. Наконец решилась.
— Что ты… ему сказал?
Гарин поморщился. Он отвернулся и включил первую передачу.
Машина дернулась, но не заглохла — покатила вперед, набирая скорость.
Гарин молчал. За него ответила Ксюша.
— Папа сказал, что убьет его, если он хотя бы еще раз подойдет к тебе.
Дочь дернула Ирину за рукав.
— Это твой сказочный принц, да? Смотри, будь осторожнее! Папа его действительно убьет!
Гарин по-прежнему молчал. Это был сегодняшний, настоящий Гарин. И плечи у него были вовсе не понурыми — крутыми и широкими, как всегда. Как и положено им быть.
И такой Гарин нравился Ирине все больше и больше.
Машина еще какое-то время дергалась и виляла из стороны в сторону, но скоро это прекратилось, и она стала уверенно набирать ход.
Эпилог
— Алиса! Алиса!!!
Она хотела повернуть голову и не смогла. Лучи глаз, как две тонкие призрачные нити, уцепились за величественную и пугающую картину: мужчины, ожесточенно отстаивающие свое исконное природное право.
Ноги ее ослабели, колени подогнулись, и полумрак, царивший на заброшенной станции, стал быстро сгущаться.
Нежная холодная истома с запахом тоннельной воды понесла ее на мягких волнах, и Алиса потеряла сознание.
Сначала Константинов только защищался. Он уклонялся, подныривал под руку Гарина, разрывал дистанцию и подставлял под удар предплечье. В подсознании билась мысль, что все еще может обойтись. Гарин одумается и поймет, что эта драка никому не нужна.
Однако это чувство вскоре исчезло. Гарин выбил его из головы несколькими не очень сильными, но чувствительными ударами. И эти удары, пришедшиеся вскользь, становились все точнее.
Тогда Константинов подскочил к нему и коротко пробил в корпус, но гаринская куртка выполнила роль амортизатора, погасив силу. Гарин же успел заехать Константинову в ухо. В голове послышался резкий шум, будто кто-то с размаху хлопнул надутый полиэтиленовый пакет. Ему показалось, что ухо обожгли кипятком.
Но это только подхлестнуло Константинова. Он резко ушел вправо, опираясь на сломанную ногу. Внезапная боль в лодыжке оглушила его, заставила забыть про ухо. Он вынырнул из-под левой руки Гарина и, вложив в удар всю тяжесть тела, выбросил кулак в гаринский подбородок.
Если бы удар достиг цели, Гарин повалился бы на спину, как сноп. Но он в последний момент дернул головой, и удар пришелся в скулу.
Гарин коротко выдохнул, взревел и бросился вперед, чтобы обхватить Константинова и повалить на пол. Константинов ответил очередью хлестких хуков (хотя и не догадывался, что бьет именно хуки, а не, скажем, кроссы или свинги), но они запутались в длинных тяжелых руках Гарина и не достигли цели.
Гарин схватил его за лацкан пиджака, подтянул к себе и изо всех сил ударил коленом в живот.
У Константинова перехватило дыхание и потемнело в глазах. На какое-то время он потерял способность сопротивляться, а Гарин все бил и бил левой, попадая в бровь, губы, нос…
Константинов почувствовал, как брызнула горячая кровь, но так и не определил откуда — из губ или носа. И то и другое тотчас же распухло и утратило чувствительность. Ему казалось, будто кто-то положил на лицо кусок горячего липкого теста. Он потряс головой, краем глаза следя, как разлетаются во все стороны темные брызги.
Гарин второй рукой схватил его за пиджак, дернул на себя, ловко отступил назад и бросил Константинова на колонну.
Пол под ногами Константинова словно провалился, и уже в следующий миг он ощутил тяжелый удар спиной о колонну, а затем — оглушительный взрыв внутри черепа. Ему показалось, что он слышал, как хрустнул затылок и капли мозгов с отвратительными шлепками брызнули на шероховатый бетон.
Перед глазами возникла долгая ослепительная вспышка, как от дуги электросварки, а потом наступила темнота. Константинов медленно оседал на пол. Он вжимался спиной в колонну, чтобы замедлить падение, но сверху на голову сыпались тяжелые, ставшие убийственно точными удары.
— Первый?! — хрипел Гарин, и его голос был страшен. — На, сука, получи! На!
Константинов плыл, приближаясь к полному беспамятству. Каким-то образом ему удалось, собрав остатки сил, ударить Гарина снизу кулаком в пах.
Гарин зарычал и согнулся пополам. Константинов ударил еще дважды, удары пришлись точно в челюсть, но сил в руках уже не осталось. Тогда Константинов скрюченными пальцами полоснул Гарина по лицу, целя в глаз. Гарин отшатнулся и, запнувшись, упал.
Константинов испугался, что потеряет сознание, если останется на месте; он оттолкнулся от колонны и пополз в сторону. Мыслей в голове не осталось. Ощущение было такое, словно и самой головы не осталось, только плотно спрессованный сгусток боли, растущий между плечами.
Крик, который он услышал, заставил его понять: он проиграл, потому что больше не чувствует себя правым. И, что бы дальше ни случилось, что бы он ни сделал и как бы ни поступил, он все равно будет не прав.
Тонкий голосок закричал прямо над ухом:
— Папа! Папочка! Что с тобой? Тебе больно? Папа, бей его!
Константинов встал на четвереньки и пополз быстрее. За спиной послышался сдавленный стон. Потом тяжелые шаги. Сначала медленные, затем все быстрее и быстрее.
Гарин настигал его.
Денис вовремя подхватил Алису. Ее руки блуждали по его лицу, одежде, пытались найти его пальцы, но Денис видел, что эти движения бессознательные.
— Алиса! — закричал он, сжал ее в охапку и опустился на пол, подставив колено под спину девушки.
Он растерялся. Такого с ней никогда еще не было. Она побледнела той мертвенной бледностью, которая бывает только у гипсовых статуй, и стала холодной, как мрамор. Денис видел, как двигаются и подрагивают глаза под прикрытыми веками. Посиневшие губы раскрылись, словно для нежного поцелуя. Но она почти не дышала.
— Помогите! — тихо сказал Денис, будто Алиса спала, а он боялся ее разбудить.
Ее губы слегка дрогнули.
— Помогите! — повторил он громче и, уже не сдерживаясь, заорал: — Помогите!!!
Несчастная собачонка, совершенно потерявшая голову от того, что здесь происходит, бегала по платформе и заливалась громким лаем.
Доктор восемнадцатого экипажа бежал последним. Он отставал, и всему виной был этот злосчастный чемоданчик.
Угловатый ящик больно бил по ногам; наверное, правое бедро у него уже все было в синяках, но не мог же он его бросить.
Док остановился всего лишь на несколько секунд, чтобы перевести дыхание.
Сердце тяжелым упругим молотом колотило изнутри в ребра, легкие грозили вывернуться наизнанку, а в голове гудело, словно он пару раундов отстоял на ринге против Майка Тайсона.
Док сделал несколько глубоких вздохов. Водитель перед ним замедлил бег, обернулся и махнул рукой. Док кивнул — сейчас! Сейчас, еще немного…
Удивительно, но старший тоже как-то почувствовал остановку. В сумраке тоннеля (аварийное освещение кое-как разгоняло темноту) док увидел, как командир остановился и достал из нагрудного кармана куртки рацию.
Он упер левую руку в колено, а правую, с рацией, поднес к лицу.
— Мы идем… — отрывисто сказал он. И услышал ответ.
— Ждем. Давайте скорее.
Старший кивнул, словно собеседник мог его видеть, и убрал рацию обратно в карман. Сейчас его движения были нарочито неторопливыми; он медлил, потому что знал, как много могут значить несколько секунд передышки.
Старший мотнул головой, показывая вперед. «Пошли!»
Док подхватил чемоданчик и вдруг… замер на месте.
— Эй! — Он поднял вверх указательный палец, призывая товарищей прислушаться.
— Что там? — начал водитель, но док зашипел на него.
— Тихо! Слышишь?
— Что? — переспросил водитель, но объяснений и не требовалось.
Откуда-то издалека, будто из глубины земли, доносился тонкий собачий лай. Это было совершенно неожиданно и непонятно: откуда в метро могла взяться собака?
Впрочем, самым странным было даже не это. Не сама собака, а то, что она осталась под землей. Собаки не бросают своих хозяев, чаще бывает наоборот. И если псина сумела выбраться из разбитого поезда, то почему она не побежала (или не поплыла) дальше? Почему она осталась там?
Все трое переглянулись, подумав об одном и том же. Старший колебался: в конце концов, обычная собака… Что с нее взять? Надо бежать дальше, поскорее убираться отсюда.
Все это легко прочитывалось в его глазах, тем не менее все трое по-прежнему стояли, затаив дыхание, чутко ловя каждый звук.
Док закрыл глаза; он отключил все прочие органы чувств и полностью обратился в слух. Правой рукой он держал чемоданчик, а левую сложил в горсть и поднес к уху. Внезапно он вздрогнул и открыл глаза.
— Там человек! — сказал он и пристально посмотрел на старшего.
Старший пожал плечами; он не слышал ничего. Может быть, какое-то легкое, едва уловимое движение воздуха, но не человеческий голос.
Водитель посмотрел сначала на командира, потом на дока и покачал головой.
Они не двинулись с места: два мнения перевешивали одно, и цена ошибки была слишком велика. Но они и не побежали дальше, давая призрачному голосу последний шанс на спасение.
И он этим шансом воспользовался. Правда, док был готов поклясться, что это другой голос, не мужской, а женский, и кричал он не «Помогите!», а что-то неразборчивое — на одной высокой ноте, но уверенность в том, что он не ошибся, только окрепла.
Теперь командир и водитель тоже это слышали. Старший снова достал рацию:
— Внимание всем! Восемнадцатый экипаж! В перегонном тоннеле слышны человеческие голоса. Возвращаемся.
Он знал, что стоит вернуться немного назад, и связь прервется. И еще он знал, что там действительно есть люди.
Константинов обнаружил, что ползет прямо к краю платформы — туда, где плескалась черная вода. Тяжелые шаги за спиной раздавались все ближе и ближе. Константинов не оборачивался, но он физически ощущал, что Гарин уже совсем рядом. Еще до того, как цепкие пальцы схватили его за шиворот, он сжался в комок и закрыл голову руками.
Гарин задрал пиджак на спине Константинова и нащупал брючный ремень.
— Так говоришь, ты — первый? Да?
Константинов молчал. Голова кружилась, как в детстве, когда он слишком долго катался на карусели.
— Ты думал, что можно вот так вот, просто… За моей спиной? — продолжал Гарин.
К горлу мерзостным шершавым комком подступала тошнота. Константинов с усилием проглотил слюну. Он напрягся, пытаясь поймать то, что вертелось на языке, и сказал, как сплюнул:
— Да пошел ты…
— А-а-а… — радостно сказал Гарин. Казалось, это именно то, что он хотел услышать. — Пошел я?.. Пошел ты!!!
Резким рывком он вздернул Константинова над полом и тут же с силой бросил вниз. Удар вышиб из легких весь воздух, Константинов даже не смог закричать от боли, разразившейся в правой лодыжке. Он ждал, что вот-вот потеряет сознание, и тогда станет легче. Спокойно и хорошо.
Но он не потерял сознание. Он словно видел себя со стороны: вот Гарин снова хватает его за шиворот и тащит к краю платформы. Константинов пытается вяло отбиваться. Гарин сильнее, руки и ноги у него целы, и у него не раскалывается голова. И к тому же он безумен. Он не в себе.
И он его сейчас утопит.
Константинов уже видит край платформы, за которым — такая близкая и такая черная! — плещется вода. Вода наступает на него или он падает в воду — непонятно. Совершенно непонятно, но ясно одно — конец уже близок.
Фантасмагорическую картину довершает последний, чересчур эмоциональный штрих. Мертвец, плавающий на поверхности, вдруг поднимается, открывает глаза и смотрит прямо на Константинова. Смотрит — и начинает орать. Так истошно, что этот крик сокрушает Константинова, гасит последние проблески сознания.
«Боже мой, да это же все не наяву!» — догадывается Константинов и проваливается в черноту. Как в воду.
— А-а-а-а-а!!! — визжала голова, внезапно возникшая из воды.
Крик был настолько неожиданным и сильным, что Гарин разжал руки и попятился. Тело Константинова безвольно, как мешок, опустилось на пол на самом краю платформы.
— А-а-а-а-а!!! — вопила голова, не останавливаясь ни на секунду.
Сначала Гарину показалось, что с головы свисают пучки водорослей, но, приглядевшись, он понял, что это просто мокрые волосы.
— А-а-а-а-а!!! — крик длился еще несколько секунд и потом вдруг оборвался, так же неожиданно, как и начался. — Эй, мужики, мужики! Какого хрена вы тут делаете?
— Галочка?.. — неуверенно выдавил Гарин.
— Нет, русалка подземная, — огрызнулась она. — Руку давай, чудила!
Гарин почувствовал себя так, словно кто-то отхлестал его по щекам. Он посмотрел на избитого Константинова, валявшегося у его ног, и неожиданно ощутил приступ жгучего стыда. «Я не хотел», — чуть было не вырвалось у него, но это было неправдой. Он именно хотел.
Гарин шагнул вперед, протянул Галочке руку и помог подняться на платформу.
— Что это с ним? — спросила Галочка, показывая на Константинова.
— Да так… — Гарин пожал плечами. «Главное, не что с ним, а что со мной», — подумал он.
— Ну вы даете, мужики… Я из-за вас вся поседела. — Галочка принялась отряхивать пальто.
— Поседела? — Гарин пытался вспомнить ее в вагоне и не мог.
«Она уже была седая или поседела сейчас? — мелькнула мысль. — Не удивительно — нам всем столько довелось пережить… »
— Ну да. Все из-за вас, из-за долбаных мужиков. Еще в восемьдесят втором году поседела вся, ни одного черного волоса…
— Помогите! — раздался вскрик откуда-то слева.
Гарин и Галочка, как по команде, обернулись.
Парень сидел на полу и прижимал к себе девушку. Он раскачивался из стороны в сторону, точно пел ей тихую колыбельную. По его щекам текли слезы.
— Помогите! — прошептал парень. — Она почти не дышит…
Теперь они бежали в обратном порядке: док впереди, водитель за ним и старший замыкающим.
Рация в кармане командира экипажа тихо потрескивала, сквозь материю пробивался еле заметный зеленый огонек.
Все трое бежали молча, не сбивая дыхания и даже не удивляясь, откуда берутся силы. Просто не было времени об этом задумываться.
Голоса, доносившиеся со стороны заброшенной станции, с каждым шагом становились громче и яснее. Сомневаться не приходилось: там были люди.
Док слышал крики «дыши!», суету и топот шагов. Он первым выбежал на станцию, забросил чемоданчик на платформу и запрыгнул следом.
В дальнем углу спасатель увидел людей. Их оказалось даже больше, чем он ожидал. Высокий мужчина в черной кожаной куртке обернулся, услышав шаги у себя за спиной. Его взгляд мгновенно поймал в прицел чемоданчик с красным крестом на боку.
— Астматический статус! — выкрикнул он вместо слов приветствия или радости. — Преднизолон? — спросил он и показал на девушку, безжизненно лежавшую на руках молодого парня.
Док на бегу помотал головой.
— Адреналин подкожно!
— Побольше! — кивнул мужчина.
Это был весь их разговор. Других фраз не потребовалось.
Док открыл чемоданчик, отломил носик ампулы и быстро набрал в шприц лекарство; мужчина тем временем закатывал девушке рукав. Док собрал тонкую кожу в щепоть и толкнул в нее острую иглу. Едва он нажал на поршень, веки девушки затрепетали, и она сделала первый шумный вдох.
— Уходим!
Гарин не разобрал, кто это крикнул. Да это было и неважно — кто бы ни крикнул, все, собравшиеся на заброшенной станции, понимали, что медлить нельзя: вода подступила почти вровень с платформой.
Он окинул прощальным взглядом «Волоколамскую». Тусклые светильники под высоким потолком, тонкие колонны, уходящие вверх, массивные листы железа, закрывавшие выходы на лестницы…
Гарин подошел к дочери и взял ее на руки.
— Мы скоро будем дома, принцесса…
Ксюша обняла его и поцеловала в щеку.
— Папочка, ты такой сильный… и страшный…
«Страшный, — повторил Гарин про себя. — Наверное, страшный».
Он оглянулся. Один из спасателей привел Константинова в чувство и, закинув его руку себе на плечо, тащил к тоннелю. Другой вместе с парнем помогали девушке. Она все еще неуверенно стояла на ногах. Следом за ними семенила Галочка, прижимая к животу собаку. На плече у Галочки болталась та самая дерматиновая папка.
Ксюша наклонилась к его уху и прошептала:
— Я думала, ты его убьешь… Гарин улыбнулся.
— Он не будет твоим новым папой. Ты согласна еще немного пожить со старым?
Вместо ответа Ксюша снова поцеловала его. Отломок зонта упирался Гарину в подбородок.
Ирина Гарина брела к машине.
Она молилась, хотя сама не понимала этого.
«Что угодно! Что угодно, лишь бы они были живы! Лишь бы я могла еще раз их увидеть!»
Она не замечала, что мысленно произносит «их», не разделяя Гарина и Ксюшу. Только сейчас она поняла, что, оказывается, они нужны ей оба. Эта связь — между мужем и дочерью — была такой прочной и неразрывной, что не могла быть просто придуманной. Она существовала сама по себе, независимо от Ирины. И Ирина знала, в чем тут причина. Гарин и Ксюша были связаны между собой не только через нее; было что-то еще, натянутое между ними, как тугая струна, соединявшее их напрямую.
«Все очень просто, — поняла Ирина. — Она — его дочь. А я… Дура. И я готова на все, лишь бы с ними ничего не случилось».
Но с ними уже случилось.
Этот крик отчаяния, который она бросила в телекамеру, был обращен даже не к людям, а к Нему. Глупо! Словно Он и без телевизора не знает, что творится на земле и под ней.
Но все же это был не только крик — еще и мольба. Просьба.
«Господи! Лишь бы с ними все было хорошо!»
Дождь еле моросил. Холодные капли стекали по ее лицу, смешиваясь со слезами.
Ирина полезла в сумочку, чтобы достать платок. Рука случайно наткнулась на телефон, и она отдернула ее, будто оожглась. Мысль о том, чтобы позвонить Константинову, показалась ей предательством. Предательством даже не по отношению к Гарину, а к Нему. Это же нелепо: просить у Него помощи и тут же звонить… Нет!
Ирина не стала искать платок. Она застегнула сумочку и смахнула слезы рукавом.
Перед «Тушинской» уже почти никого не было, кроме милиционеров, стоявших в оцеплении. Внезапно строй дрогнул, и они расступились, пропуская кого-то.
Ирина почувствовала, как бешено забилось сердце. Этому измученному комку мышц было так больно и так сладко, что Ирина поневоле остановилась.
«Если это не они, я сейчас умру», — подумала она. И приготовилась умереть. Потому что чудес не бывает. Наверное.
Первым вышел спасатель. Он что-то говорил по рации, но Ирина не могла разобрать что именно: все заглушал вой сирены «скорой помощи», несущейся к станции. Белая «Газель» с красными полосами запрыгнула на бордюр, почти не притормаживая. Машину тряхнуло, и она громыхнула, как пустой холодильник.
Из кабины выскочил врач и распахнул боковую дверь.
Спасатель убрал рацию и обернулся. Он кого-то ждал.
И Ирина ждала.
Показались парень и девушка. Девушка шла еле-еле, и ее голова качалась из стороны в сторону, как цветочный бутон на тонком стебле. Парень бережно поддерживал ее за локти, будто не вел девушку, а нес хрупкую фарфоровую вазу.
Врач в синей форменной куртке стоял, придерживая дверь «скорой», и терпеливо ждал, когда они подойдут.
Потом появился мужчина в грязном костюме. Ирине бросился в глаза галстук, обмотанный вокруг его правой ступни и волочившийся по асфальту, как язык повешенного.
Ирина вздрогнула. Она не сразу узнала мужчину, настолько он был не похож на того бравого и уверенного в себе Константинова, которого она привыкла видеть. Она подавила невольный вскрик, зажав рот ладонью; хотела броситься к нему и… осталась на месте.
За Константиновым вышла женщина в грязном пальто. Ее редкие седые волосы слиплись и лежали на плечах, как куски проволоки. Женщина прижимала к груди маленькую вислоухую собачку, и та благодарно лизала ее загрубевшие красные руки.
«Дама с собачкой» вдруг хрипло рассмеялась и обернулась к тому, кто шел за ней следом.
— Идиот проклятый! Сейчас бы самое время сделать пару хороших глотков, чтобы согреться. Но ты знаешь… Я не сержусь на тебя. Мы ведь еще выпьем вместе, правда?
Ирина не могла видеть, к кому она обращается, но ее сердце сжало радостное предчувствие.
Ощущение того, что все неслучайно, что все имеет свой, скрытый до поры смысл, было таким сильным, что она не могла сделать ни шагу. Она откуда-то знала, что самое главное — впереди.
Ирина была так убеждена в этом, что, когда из перехода показалась знакомая фигура, она не сразу поняла, что это? Мираж? Призрак? Плод разыгравшегося воображения?
— Гарин… — всхлипнула она.
Это был Гарин. Тот же самый — и какой-то другой.
Он нес на руках Ксюшу.
Врач помог парню усадить девушку в «скорую», потом подсадил Константинова.
Гарин подошел к машине и что-то сказал. Ирина увидела, как Константинов послушно кивнул и отвернулся. На него было страшно смотреть: лицо распухло и превратилось в один огромный синяк. Из ноздрей к подбородку тянулись две бурые засохшие дорожки.
Гарин опять что-то сказал и толкнул Константинова в плечо. Тот снова закивал. Гарин развернулся и отошел от машины.
И тут Ирина не выдержала. Все происходящее не было сном. Все это было наяву.
— Андрей! Ксюша! — закричала она и бросилась к ним.
Гарин вздрогнул и стал озираться. Он увидел бегущую Ирину, нахмурился, вернулся к «скорой» и захлопнул дверь.
Разбитое лицо Константинова скрылось за белой занавеской, и Ирина вдруг поняла, что нисколько об этом не жалеет.
— Потише, мать. У нее сломана рука, — сказал он, отстраняя Ирину.
— Гарин… Я… Ксюша! Девочка моя! — мысли путались в голове, она хотела что-то сказать и никак не могла понять что.
— Ты на машине? — спросил Гарин.
— Да… — Ирина похлопала себя по карманам, связка ключей звякнула, подтверждая ее слова.
— Пошли. Нам надо в травмпункт.
Ирина побежала вперед, то и дело просительно заглядывая им в глаза.
— Боже мой! Боже мой! — говорила она.
Они миновали «Макдоналдс» и вышли к перекрестку. Ирина нажала на кнопку сигнализации, машина подмигнула и призывно пикнула.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Ира, — сказал он. — Я все знаю. Мы с тобой наделали столько глупостей… Наверное, мы оба в этом виноваты. Кто-то больше, кто-то меньше… Но не в этом дело. Послушай! У нас есть дочь. Может быть, попытаемся начать все с начала? А? Я понимаю, я тоже не ангел. И я слишком далек от идеала. Он сможет дать тебе гораздо больше. Это так. Но он никогда не отдаст тебе последнее. И… Если это имеет для тебя хоть какое-нибудь значение, давай забудем все и начнем с чистого листа. Как ты на это смотришь?
Ирина плакала, сама не понимая, чего в этих слезах больше — горечи? Или радости? Любви? Или печали?
Она кивнула.
Да. Так сказал бы Гарин. Вчерашний и даже утренний. Гарин, проживший на свете тридцать пять лет — вплоть до восьми часов девятнадцати минут двадцать первого сентября, еще до того, как он вместе с дочерью сел в поезд, идущий в никуда.
Но он уже был другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Я все знаю, — сказал он. — Ты — мерзкая и подлая тварь. Я жалею только об одном: что Ксюша будет с тобой. Наш самый гуманный в мире суд, к сожалению, редко оставляет ребенка отцу. Это — ужасная ошибка, но, надеюсь, когда-нибудь будет по-другому. Ксюша — разумный человек; рано или поздно она поймет, кто есть кто, и ты останешься со своим мерзавцем, потому что ничего другого не заслуживаешь. А потом и он тебя бросит. Поверь мне, так и будет. Нельзя построить свое счастье на чужом несчастье. Вот так вот. Подруга.
Ирина заплакала от злости, от обиды и от досады на то, что он во многом был прав.
Гарин отвернулся и больше на нее не смотрел.
— Поехали! — сказал он.
Но это — тоже был иной Гарин. Не сегодняшний, проживший на свете тридцать пять лет — вплоть до девяти часов восемнадцати минут двадцать первого сентября, когда он вместе с дочерью вышел из ада, царившего под землей.
Он был уже другим.
Дойдя до машины, Гарин опустил Ксюшу на землю.
— Дай мне ключи, я поведу, — сказал он.
— Ты? — растерянно спросила Ирина. — Ты же не водил уже… лет семь, не меньше.
— Дай мне ключи, — с нажимом повторил Гарин. Помолчал и добавил: — Я поведу.
— На… — Ирина послушно протянула ему связку.
Гарин сел за руль. Ирина с Ксюшей устроились на заднем сиденье.
Некоторое время он смотрел на рычаг переключения передач — искал заднюю скорость. Затем повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. Гарин развернулся и стал медленно сдавать назад.
Ирина смотрела на него. Она хотела спросить и никак не решалась. Наконец решилась.
— Что ты… ему сказал?
Гарин поморщился. Он отвернулся и включил первую передачу.
Машина дернулась, но не заглохла — покатила вперед, набирая скорость.
Гарин молчал. За него ответила Ксюша.
— Папа сказал, что убьет его, если он хотя бы еще раз подойдет к тебе.
Дочь дернула Ирину за рукав.
— Это твой сказочный принц, да? Смотри, будь осторожнее! Папа его действительно убьет!
Гарин по-прежнему молчал. Это был сегодняшний, настоящий Гарин. И плечи у него были вовсе не понурыми — крутыми и широкими, как всегда. Как и положено им быть.
И такой Гарин нравился Ирине все больше и больше.
Машина еще какое-то время дергалась и виляла из стороны в сторону, но скоро это прекратилось, и она стала уверенно набирать ход.
Эпилог
21 сентября. Москва. Полдень.
Гарин заглянул в комнату Ксюши. Дочка спала, отставив далеко в сторону правую руку, на которую был наложен гипс.
Он постоял на пороге, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Девочка вздрагивала во сне: наверное, заново переживала события сегодняшнего дня. Он и сам переживал.
Гарин аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к Ирине. Он сел рядом с ней на диван, обнял и поцеловал в шею — туда, где непослушные волосы завивались тонкими колечками.
Она крепко сжала его руку.
— Андрей, я… — но он прервал ее.
— Не надо. Просто дай шанс. Мне и — себе.
Ирина мелко закивала.
— Да… да…
— Вот и хорошо. — Гарин снова потянулся губами к ее шее, и в это время раздался телефонный звонок.
Он встал с дивана и взял трубку.
— Да?
Звонил Островский. Голос у старика дрожал.
— Андрей Дмитриевич! Голубчик! Господи, как же я рад вас слышать! Скажите честно: с вами все в порядке?
— Более или менее, — ответил Гарин. — Спасибо за беспокойство.
— Ой, ну слава Богу! Простите старика, что не позвонил раньше. Не поверите — ни минуты свободной не было! Вы помните Ремизова? Который с лихорадкой неустановленной природы?
Гарин насторожился.
— Что с ним?
— Ой, — Островский вздохнул. — Это не телефонный разговор. Я даже боюсь об этом говорить. Знаете, как раньше? Гонцов, приносящих дурные вести, сажали на кол. Вот и я ощущаю некоторый дискомфорт в одном месте. С самого утра.
— Что случилось, Владимир Николаевич?
— Андрей Дмитриевич, — Островский замялся. — Не знаю, как и сказать. Не хочу накликать беду, но мне кажется… — он замолчал.
— Что?
— Мне кажется, у нас начинается… ЭПИДЕМИЯ.
Гарин заглянул в комнату Ксюши. Дочка спала, отставив далеко в сторону правую руку, на которую был наложен гипс.
Он постоял на пороге, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Девочка вздрагивала во сне: наверное, заново переживала события сегодняшнего дня. Он и сам переживал.
Гарин аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к Ирине. Он сел рядом с ней на диван, обнял и поцеловал в шею — туда, где непослушные волосы завивались тонкими колечками.
Она крепко сжала его руку.
— Андрей, я… — но он прервал ее.
— Не надо. Просто дай шанс. Мне и — себе.
Ирина мелко закивала.
— Да… да…
— Вот и хорошо. — Гарин снова потянулся губами к ее шее, и в это время раздался телефонный звонок.
Он встал с дивана и взял трубку.
— Да?
Звонил Островский. Голос у старика дрожал.
— Андрей Дмитриевич! Голубчик! Господи, как же я рад вас слышать! Скажите честно: с вами все в порядке?
— Более или менее, — ответил Гарин. — Спасибо за беспокойство.
— Ой, ну слава Богу! Простите старика, что не позвонил раньше. Не поверите — ни минуты свободной не было! Вы помните Ремизова? Который с лихорадкой неустановленной природы?
Гарин насторожился.
— Что с ним?
— Ой, — Островский вздохнул. — Это не телефонный разговор. Я даже боюсь об этом говорить. Знаете, как раньше? Гонцов, приносящих дурные вести, сажали на кол. Вот и я ощущаю некоторый дискомфорт в одном месте. С самого утра.
— Что случилось, Владимир Николаевич?
— Андрей Дмитриевич, — Островский замялся. — Не знаю, как и сказать. Не хочу накликать беду, но мне кажется… — он замолчал.
— Что?
— Мне кажется, у нас начинается… ЭПИДЕМИЯ.