— Дурачок! Так и будет! Возьмем бутылочку винца и устроим образцово-показательный трах! Я буду стонать так, что сбегутся все соседи. А соседки будут пялиться на твою ширинку, когда ты выйдешь из квартиры. Это здорово! Но… Что ты будешь делать завтра?
Денис пожал плечами. На этот вопрос у него не было внятного ответа.
— Ты знаешь, чего ты не хочешь, — продолжала Алиса. — Это хорошо. Это характеризует тебя как крайне вдумчивого и ответственного молодого человека. Дело за малым — узнать, что ты хочешь. Только и всего.
«Узнать, что ты хочешь, — повторил про себя Денис. — Если бы это было так просто».
Увы! Все было очень непросто. После того как он чудом спасся из рушащейся Башни, в Денисе произошел какой-то надлом. Он сильно изменился.
И родители это понимали. Наверное, поэтому они и не настаивали, чтобы он вернулся в институт.
Отец предлагал сделку — стоило признать, довольно выгодную. Машину взамен учебы. Денис начинает учиться, а отец покупает ему машину. Маман — за спиной отца — обещала договориться насчет академического отпуска. Денис подозревал, что проректор по учебной работе — один из тайных грешков ее бурной и веселой молодости.
Родители даже разрешили ему жить отдельно, в бабушкиной квартире в Митине. Словом, они старались его понять. И проблема была вовсе не в них. Проблема была в нем самом.
Несколько секунд назад ее четко сформулировала Алиса: он сам не знает, чего он хочет.
Денис вздохнул и через силу улыбнулся.
— Я тебе скажу, чего я хочу. Вечером.
— О-о-о, ну этот ответ мы уже слышали. И, кстати, всячески приветствуем. Но ты все— таки подумай: может, хочешь чего-то ЕЩЕ?
Так незаметно, за разговором, они доехали до Тушина.
«Маршрутка» остановилась перед входом в метро, и пассажиры, сдержанно толкаясь, стали вылезать.
На улице Денис взял Алису за руку. Ее узкая ладошка с чернильными росчерками вен была сухой и горячей.
— Я подумаю. Обещаю.
Они вошли в метро. Перед турникетами бурлила обычная утренняя толчея. Пользуясь короткой заминкой, Алиса обернулась к Денису.
— У нас сегодня свободная тема. Я буду рисовать тебя. По памяти.
Она поддернула большую дерматиновую папку с листами ватмана, достала из кармана проездной и приложила к считывающему устройству. Красный кружок сменился зеленым, и Алиса ловко проскользнула вперед.
Денис дождался, когда красный кружок появится вновь, и сунул в щель билет.
— Надеюсь, в моем облике не появится ничего лишнего?
— Чего?
— Рога, например?
Алиса рассмеялась.
— Пока еще рано об этом говорить. Подожди до вечера — сам все увидишь.
— Ах вот как! Посмотри, я чернею прямо на глазах, и мои волосы становятся курчавыми!
Денис состроил зверскую гримасу. Он полагал, что Отелло выглядел именно так, когда увидел платочек Дездемоны.
— Молилась ли ты на ночь…
Он патетически воздел руки и неосторожно задел пробиравшегося за ним мужчину в красивом дорогом пальто. Мужчина поморщился и небрежно оттолкнул локоть Дениса от груди.
— Аккуратнее!
— Простите…
Этот незначительный эпизод немного испортил Денису настроение. Он схватил Алису за руку и побежал с ней вниз по ступенькам. Они втиснулись в вагон и крепко прижались друг к другу. Механический голос объявил:
— Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция — «Щукинская»!
Никто из пассажиров еще не знал, что до «Щукинской» они не доедут…
Машинист предыдущего поезда также заметил поток, бурлящий в водосточном желобе. Но сначала он увидел другое.
Состав миновал заброшенную станцию между «Тушинской» и «Щукинской». Когда-то, в середине семидесятых, ее построили в надежде на то, что вместо аэродромного поля здесь будет большой жилой массив. Однако территория аэродрома городу не принадлежала. Летное поле находилось в ведении Министерства обороны, а оно ни в какую не хотело выделить свою землю под жилищное строительство.
Станцию законсервировали; работы прекратили, и оставили все как есть. Станция так и стояла закрытая.
Ее призрак, словно тронный зал заколдованного замка, проносился за окнами поезда, и любопытные, расплющив носы о стекло, пытались ее разглядеть в темноте.
Это удавалось только в том случае, когда поезда, идущие в разных направлениях, проезжали станцию одновременно. Тогда свет из окон противоположного поезда озарял тонкие колонны, подпиравшие потолок, серый бетонный пол и массивные листы железа, закрывавшие выходы на лестницы.
Как правило, зеваки бывали разочарованы. Они не видели ни пресловутых крыс размером с кошку, ни белых толстых червей-мутантов, ни громадных мотыльков с размахом перепончатых крыльев как у вороны.
Здесь не было никакой живности — по одной простой причине.
В метро всегда поддерживается незначительное избыточное давление, поэтому ни одна тварь здесь не выживает. Кроме людей, разумеется, но и для них это не проходит даром. Машинисты, помощники, дежурные, тоннельные рабочие, электромеханики — все они бледны, как мертвецы. Здесь другой мир. Сюда не доходит солнечный свет. Зато здесь всегда в избытке вода.
Вода обрушилась на стекло кабины плотным грязным потоком и залепила его так неожиданно, что машинист вздрогнул. На какое-то время он точно ослеп. Затем включил стеклоочистители, и большие щетки смахнули грязь. Тогда он увидел бурлящий поток, стремительно бегущий вниз по желобу, в сторону приемного резервуара — зумпфа.
Состав миновал водоотливную установку слева и стал взбираться на небольшой подъем. Вода доставала и сюда, но ее уровень был невысок — насосы справлялись с потоком. Через тридцать-сорок метров она и вовсе исчезла, желоб был теперь абсолютно сухим. Когда б не грязные разводы на стекле, машинист бы подумал, что все это ему привиделось.
Он нажал кнопку вызова.
В динамике раздавалось шипение и временами громкий треск.
— Черт! Да что такое?
Машинист перевел ручку управления тяговыми электродвигателями. Поезд замедлил ход, приближаясь к станции.
«Надо сообщить дежурному. Пусть пошлет рабочего пути, проверить, что там творится».
Но рабочий все равно пойдет от «Щукинской». В самом деле, не посылать же человека с «Тушинской» — тогда ему придется топать по узкому боковому проходу целых полтора перегона.
«Задержусь на станции, доложу дежурному», — подумал он.
Тем временем следующий состав, подчиняясь строгому графику, действующему в час пик — пара поездов в минуту, — уже отошел от «Тушинской» и набирал ход.
В тот день Владимир Константинов поднялся в шесть утра.
Он проснулся ровно за минуту до того, как зазвенел будильник, — от скрипа кровати. Так бывало всегда: за минуту до назначенного подъема он начинал ворочаться, и этот скрип будил его. А потом уже раздавался звонок будильника.
Константинов отбросил одеяло и вскочил. На сегодняшнее утро у него была назначена важная встреча. Он почистил зубы, принял душ и долго укладывал волосы феном. Повторить вчерашнюю укладку, сделанную в салоне, ему не удалось, но он остался собой доволен.
Закрепив прическу лаком, Константинов отправился на кухню. Вскипятил электрический чайник и заварил овсяную кашу из пакетика. Запил кашу стаканом подогретого обезжиренного молока и взялся за яблоко.
Когда с завтраком было покончено, он еще раз почистил зубы и критически осмотрел свое отражение в зеркале. Опасаясь порезаться, как это обычно бывает в утренней спешке, он побрился накануне, перед сном.
Он провел рукой по щекам и подбородку. Щетина только начала пробиваться. По его предположению, заметной она станет не раньше полудня. Значит, на встрече он будет выглядеть нормально.
Он ехал в музей-квартиру Николая Островского, что располагался над Елисеевским гастрономом.
Полтора года назад, выполняя заказ правительства Москвы, его фирма установила в музее подъемник для инвалидов. Константинов не хотел браться за эту работу. Он чувствовал, что прибыли она не принесет никакой. Так и случилось. Однако его хвалили и даже благодарили за то, что он уложился в поставленные сроки.
Работа, как всегда, проходила в авральном режиме: департамент соцзащиты готовился к выставке работ какой-то художницы из Китая, которой вздумалось выставляться именно в музее Островского — самого знаменитого советского инвалида.
Художница сама была с детства прикована к инвалидной коляске, а квартира размещалась на втором, и очень высоком, этаже. Поэтому подъемник был просто необходим.
Константинов выполнил заказ безупречно, и в его негласном досье появились две лестные характеристики: «надежный» и «безотказный».
С тех пор он не брался за подобную работу, предпочитая более традиционные виды заработка.
Но в июне в кругах, близких к мэрии, распространились слухи, что вот-вот ожидается новое постановление — оборудовать новостройки подъемниками для инвалидов. Всех строителей обяжут учитывать их в сметной документации и выделять необходимые для этого деньги.
Константинов вздрогнул. Если бы не ладно сидящий костюм, то стало бы видно, как шерсть на его загривке встала дыбом.
Он знал, что дыма без огня не бывает.
«Если все новостройки будут оборудовать подъемниками… »
О-о-о, здесь пахло хорошими деньгами.
Он стал потихоньку зондировать почву и узнал, что в следующем году правительство Москвы объявит открытый тендер на право стать генеральным подрядчиком. Стало быть, есть за что рубиться.
Константинов два месяца обхаживал чиновника из департамента социальной защиты, и наконец удача ему улыбнулась. Чиновник милостиво согласился взглянуть на его достижения в этой области.
И вот тут Владимир достал из рукава козырного туза. Технически сложный, самый совершенный в Москве подъемник, смонтированный безупречно и в сжатые сроки, от мэрии — два шага, постелим ковровую дорожку, позовем цыган и пригласим полуголых девок… Не угодно ли взглянуть?
Чиновник придал лицу выражение государственного мужа, озабоченного архиважными делами, и сказал: «Угодно».
Встречу назначили на одиннадцать утра, но Константинов понимал, что должен приехать пораньше — хотя бы к девяти, чтобы лишний раз все проверить и провести инструктаж с директором музея. Наверняка будут вопросы, ответы на которые лучше подготовить заранее.
Константинов выбрал темно-синий костюм, голубую рубашку и мягкий бордовый галстук с мелким узором. Галстук завязал узким косым узлом. К этому костюму хорошо подходили английские ботинки из темно-коричневой замши. Довершало наряд черное демисезонное пальто, перчатки — в тон ботинкам и шелковое кашне стального оттенка.
Он покрутился перед зеркалом и решил, что выглядит если и не на миллион долларов, то на семьсот тысяч — это уж точно.
Опыт говорил ему, что, когда имеешь дело с чиновниками, надо выглядеть дорого. Они, наверное, думают: «Раз уж этот парень сумел заработать деньги для себя, то сможет и для нас».
— Смогу, ребята! Не сомневайтесь! — сказал Константинов отражению.
Он обошел всю квартиру, тщательно проверил, не забыл ли что-нибудь выключить, взял приготовленный сверток и вышел на улицу.
До охраняемой автостоянки, где он обычно ставил машину, надо было пройти два квартала пешком. Константинов увидел грязные лужи на асфальте и понял, что дождь может спутать его планы.
Он знал за собой одну неприятную особенность. Стоило на асфальте появиться хоть малейшим лужам, и Константинов умудрялся забрызгать грязью брюки до самых колен. Может быть, все дело в его походке — быстрой и уверенной? Может быть. Но, как бы то ни было, сейчас ему требовалось идти медленно, стряхивая капли с мысков перед тем, как перенести ногу вперед.
Он так и поступил. Мысленно ругая небесную канцелярию, он осторожно двинулся вперед. Со стороны казалось, это сапер пробирается по минному полю — настолько аккуратными и выверенными были его шаги.
Подойдя к вишневому «Мерседесу», достал ключи с брелоком сигнализации и нажал на кнопку. Автомобиль подмигнул габаритами и дважды хрюкнул.
Он уже собирался сесть за руль, но вдруг… Черт побери! Неприятные сюрпризы продолжались!
«Мерседес» был «обут» в низкопрофильные «Pirelli», поэтому машина почти не просела, не припала к земле и он не сразу заметил, что заднее правое колесо было пустым.
Видимо, он пробил его вчера, а герметик изнутри залепил покрышку, но за ночь весь воздух постепенно вышел.
— Идиотство! — пробормотал Константинов. — Это какое-то идиотство, иначе не назовешь!
Первой мыслью было позвать сторожа, дать немного денег и попросить поставить «запаску». Но Константинов вспомнил опухшее лицо, нос с сетью красных прожилок и трясущиеся руки. Ему стало жалко красивых литых дисков, каждый из которых стоил, как его ботинки.
— Твари! — непонятно кому сказал Константинов, снова поставил машину на сигнализацию и пошел на шоссе.
Сторож что-то говорил ему через стекло будки, но ничего не было слышно. Константинов отмахнулся и подошел к обочине.
Приедет он на собственной машине или на такси — какая разница? Все равно на «Мерседесе» в музей не въедешь. Он как бы случайно достанет из кармана ключи с узнаваемой трехлучевой звездой, и этого будет достаточно для поддержания нужного имиджа.
Стоило ему поднять руку, и машины стали останавливаться одна за другой. Перед ним даже выстроилась целая очередь.
Константинов брезгливо махнул водителю первой машины — ржавой «копейки». Вторым стоял «Москвич». Владимир заглянул через стекло в салон и нашел его слишком грязным. Он снова махнул рукой — проезжай! Третья машина тоже не прошла его придирчивый контроль.
Наконец вдалеке показался серебристый «Ситроен-Берлинго» с шашечками на боку. Таксист затормозил, и Константинов, открыв сдвижную дверь, сел на заднее сиденье.
— На Пушкинскую площадь, — сказал он.
Водитель кивнул и включил счетчик.
Из Красногорска они выехали довольно быстро, но на Волоколамском шоссе начиналась огромная пробка. Машины тащились по дороге плотной разноцветной массой, и это стало раздражать.
Он не мог понять, в чем тут дело. Будь он за рулем своего «Мерседеса», он бы так не нервничал. А сейчас любое действие водителя выводило его из себя.
Они переехали деривационный канал, и Константинов не выдержал.
— Давай-ка в левый ряд — и к метро!
Таксист обиженно пожал плечами — хороший заработок уплывал прямо из-под носа. Он включил левый «поворотник» и, дождавшись стрелки на светофоре, свернул на проезд Стратонавтов.
— Прямо к выходу, где почище, — сказал Владимир и кинул на переднее сиденье сторублевку.
Водитель с тоской взглянул на деньги.
— Хватит! — отрезал Константинов.
Он всегда считал, что поступает правильно. Что бы ни случилось в этой жизни, он думал, что во всем прав.
Затея прокатиться на метро пришла ему в голову неожиданно. Он не спускался под землю уже много лет и давно забыл, как это выглядит. «По-моему, надо кидать пятачок… Нет, нет… Пятачков больше нет. Э-э-э… Жетон. Да, желтый пластмассовый жетончик… »
Шарить по карманам было бессмысленно — едва ли там мог заваляться желтый пластмассовый жетон.
Таксист остановил машину перед входом. Константинов открыл дверь и осмотрел асфальт. Почти чистый, если не считать фантиков от жевательной резинки и размазанных плевков.
Он вышел и стал спускаться на станцию.
На входе он изучил карту Москвы с нарисованной схемой метрополитена и обнаружил одну приятную неожиданность: ему не придется делать никаких пересадок. Он доедет прямиком от «Тушинской» до «Пушкинской». Это уже хорошо. Под землей, как известно, пробок нет.
Правда, его несколько озадачило другое. Людей было гораздо больше, чем он ожидал. Угрюмые и молчаливые, они шли одной плотной массой — как автомобили в пробке.
Для того чтобы пройти через турникеты, пришлось покупать какую-то карточку — жетоны, оказывается, успели выйти из моды. Константинов купил на две поездки. На всякий случай.
Про себя он уже решил, что возвращаться будет только на такси, тем не менее взял карточку на две поездки.
Он подошел к турникетам, и здесь его снова ожидала небольшая неприятность.
Молодой человек, шедший перед ним, вдруг стал размахивать руками, как ветряная мельница. Парень жестикулировал так бурно, что ударил Константинова локтем в грудь.
Константинов брезгливо отпихнул его локоть и пробурчал:
— Аккуратнее!
Он стал спускаться по ступенькам, как вдруг его внимание привлекло ярко-синее пятно, резко выделяющееся в утренней толчее. Константинов пригляделся. Обыкновенный детский плащ. Дождевичок. Вроде бы ничего особенного, но этот плащ показался ему знакомым.
Владимир еще не успел вспомнить, чем именно, а ноги сами, помимо воли, несли его к синему пятну.
Он прошел по той части платформы, где останавливались поезда, следовавшие из центра. Почему-то здесь почти не было людей.
«Ах ну да! — сообразил Константинов. — Утром ведь все обычно едут в обратную сторону».
Он быстро обогнул толпу и приблизился к пятну сзади. Маленькая девочка лет десяти, белокурая, с вьющимися волосами до плеч, держала за руку высокого, слегка сутулого мужчину. У мужчины был потерянный вид и проплешина на затылке.
Константинов усмехнулся. Он почему-то именно так себе их и представлял. Он удивился, насколько лицо девочки было похоже на ее фотографии. Обычно фотография искажает черты. Или придумывает новые.
Константинов прислушался к себе, к тому, что в нем творилось. Слова, сказанные Ириной во время их последней встречи, пожалуй, теперь только обретали свой подлинный смысл.
Он внимательно осмотрел мужчину, словно составлял фоторобот преступника: высокий лоб, длинный острый нос и несколько вялая линия подбородка — и подумал, что в чертах мужчины и девочки не так уж и много общего…
Гудок приближавшегося поезда прервал его размышления. Константинов развернулся и быстро зашагал к голове состава. Он не хотел ехать с мужчиной и девочкой в одном вагоне. Но и дожидаться следующего поезда не собирался. В конце концов, с какой стати?
В вагоне было душно и пахло влажной одеждой так сильно, что даже аромат собственного одеколона не спасал.
Когда-то, прокладывая линию в Тушино, метростроевцы решили заморозить грунт и прокопать тоннель прямо под каналом.
Недалеко от ворот шлюза, сквозь воду, пробурили множество шурфов и через трубы закачали жидкий азот, создав трехметровую линзу из замороженного грунта. По расчетам строителей, этого должно было хватить надолго.
Но время… И вода… Они действуют потихоньку, исподволь. Долбят нерушимый, казалось бы, монолит, капля за каплей, секунду за секундой… И рано или поздно побеждают. Всегда.
Они разрушают самые хитроумные планы, самые прочные стены, самые долговечные и тщательно просчитанные конструкции.
Вода и время. По сути, это одно и то же. Вода — материальное воплощение времени. Время оставляет морщины на лице, вода точит камни. Человек не в силах противостоять этим стихиям. Особенно когда они объединяют свои усилия.
Трещина в обделке перегонного тоннеля постепенно ширилась. Другие трещины, поменьше, разбегались от нее во все стороны. Монолитный железобетон, поддаваясь напору скопившейся в грунте воды, хрустел, будто гипсокартон.
Эхо разносило по тоннелю зловещий гул, низкий и утробный. Гул был басовым фоном, сквозь который пробивались солирующие голоса: треск бетона и шипение рвущейся в тоннель воды.
Издалека послышался грохот колесных пар. Громыхая сцепками, подпрыгивая на рельсовых стыках, приближался поезд.
Токоприемник снимал с контактного рельса постоянное напряжение в 825 В; электроэнергия питала четыре тяговых двигателя, и поезд мчался, набирая ход. Там, где контактный рельс, одетый в красный деревянный короб, заканчивался и начинался новый, мелькала ярко-голубая вспышка, озарявшая толстые кабели, покрытые слоем пыли.
Состав, не сбавляя скорости, вылетел на закрытую станцию под Тушинским аэрополем. Машинист увидел, как густые исполинские тени от колонн метнулись в сторону, словно испугавшись стука колес.
Светофор светился гостеприимным зеленым огоньком. Значит, путь свободен. Машинист потянулся рукой за сиденье. Там, завернутый в целлофановый пакет, лежал банан.
Диагноз «хронический гастрит» ему поставили уже давно, но машинист подозревал, что все гораздо хуже. У него наверняка язва. Годы, проведенные под землей, не проходят даром.
С одной стороны, работа неплохая. Стабильная. Платят хорошо и без задержек. Ранняя пенсия, казенная форма, бесплатный проезд, в том числе раз в год по железной дороге, куда только ни пожелаешь…
Но есть и несомненные минусы. Зрение, например, постоянно ухудшается. Стоит выйти после смены на свет, и глаза сразу начинают болеть и слезиться. Хоть темные очки надевай. Наверное, дело в том, что он привык к искусственному освещению.
Он уже давно надевал очки, когда читал газету. Правда, на ежегодном медосмотре окулист все равно писал в его карточке: «Зрение — 1, 0». Но это просто нехитрый фокус. Выучить нижнюю строчку таблицы наизусть, вот и все.
Но самое страшное даже не зрение. Хуже всего то, что у работающих в метро нарушается естественный ритм жизни.
Человек перестает различать смену дня и ночи. Организм сбит с толку постоянной темнотой. Поначалу все время хочется спать, а монотонная езда от станции к станции только убаюкивает. И новички спят.
Очень многие засыпают в кабине. Правда, для борьбы с этим есть специальная «пищалка»: если не нажимать на кнопку каждые двадцать секунд, то она заорет так, что разбудит покойников, и они полезут изо всех щелей прямо в тоннель.
Машинист усмехнулся. «Да. Особенно между „Беговой“ и „Улицей 1905-го года“ — там же Ваганьково».
Но отключить «пищалку» не составляет особого труда. Года три назад один кадр на Замоскворецкой линии так и сделал. А потом заснул и не реагировал даже на вызовы диспетчера, хотя тот орал по громкой связи так, что Лучано Паваротти вскочил бы с кровати в холодном поту. Ну и что? Диспетчер сорвал голос, а машинист все спал и спал.
Веселенькая была картинка: состав на полном ходу пролетает «Павелецкую», даже не затормозив. Пассажиры, естественно, в легком недоумении. Те, что стоят на платформе. А те, что сидят в поезде, — в панике! Жмут на кнопки экстренной связи с машинистом, поминают недобрым словом его маму, а ему хоть бы что! Причмокивает во сне губами и пускает сладкую слюнку.
Тогда обезголосевший диспетчер понял, что надо применять экстренные меры. На «Автозаводской» подняли рычаг автостопа — такая железная красная трапеция рядом с рельсом, он выдернул из вагонной части предохранительное кольцо, сжатый воздух вышел из ресивера через шланг, и механические пружины разжали тормозные колодки, заставив поезд остановиться.
Ну вот тут уже соню разбудили и состав подали задним ходом на станцию. Все обошлось, не считая, конечно, отдавленных ног, синяков и шишек, — обычное дело при экстренном торможении.
Машинист достал банан и нажал на кнопку «пищалки». Красный огонек под потолком кабины снова сменился зеленым — еще на двадцать секунд.
Да… Засыпают ребята. Организм не выдерживает.
А с ним — все наоборот. Ему-то как раз эта «пищалка» совсем не нужна. Он мог бы ее отключить, но не хотел нарушать инструкции.
У него другая проблема — бессонница. Снотворное принимать нельзя — как потом заступать на смену? Нет, снотворное — это не выход.
Машинист поднес банан к левой руке, лежавшей на рукояти электродинамического тормоза, и поддел кожуру. Он знал, что стоит съесть совсем немного, и режущая боль в животе успокоится. Не пройдет совсем, но все же успокоится.
Банан был спелым, и кожура отделялась легко. Он очистил его до половины и поднес ко рту.
До того места, где в потолочной части обделки расходилась большая трещина, оставалось не более трехсот метров.
Гарин обычно не толкался в метро, когда ехал один. На него наваливались, тыкали в грудь, наступали на ноги, а он делал вид, что не замечает. Ругаться — себе дороже. Вокруг полно людей, только и ждущих, чтобы с кем-нибудь поругаться. Такое впечатление, будто они от этого заряжаются энергией.
Таким Гарин был по вечерам, когда возвращался с работы. Но утром все иначе.
Утром он ставил Ксюшу перед собой и клал руки ей на плечи. Если кто-нибудь наседал сбоку, он выставлял локоть, если кто-то торопил его сзади, он упирался и даже мог лягнуть.
Он чувствовал, что в эти минуты превращается в угрюмого телохранителя. И окружающие, наверное, тоже это чувствовали, поэтому конфликтов не возникало.
Они прошли вглубь вагона, подальше от дверей. Конечно, все сидячие места были заняты, и уступать никто не собирался. Не только Ксюше, но и вообще кому бы то ни было.
Гарин встал перед миловидной женщиной в очках и подвинул дочь перед собой. Теперь пассажиры, заходившие в вагон, наталкивались на его спину и огибали Гарина, как ручей огибает валун. Он служил амортизатором между Ксюшей и внешним миром.
Женщина перевернула страницу дамского детектива в мягкой обложке и поправила очки. Она отвлеклась от книжки и посмотрела перед собой; ярко-синий дождевик нельзя было не заметить.
Справа от нее сидела худая девушка с длинными и не очень чистыми волосами. Гарин насчитал в ее ухе семь сережек и сбился со счета.
Любительница детективов взяла Ксюшу за руку и потеснилась.
Денис пожал плечами. На этот вопрос у него не было внятного ответа.
— Ты знаешь, чего ты не хочешь, — продолжала Алиса. — Это хорошо. Это характеризует тебя как крайне вдумчивого и ответственного молодого человека. Дело за малым — узнать, что ты хочешь. Только и всего.
«Узнать, что ты хочешь, — повторил про себя Денис. — Если бы это было так просто».
Увы! Все было очень непросто. После того как он чудом спасся из рушащейся Башни, в Денисе произошел какой-то надлом. Он сильно изменился.
И родители это понимали. Наверное, поэтому они и не настаивали, чтобы он вернулся в институт.
Отец предлагал сделку — стоило признать, довольно выгодную. Машину взамен учебы. Денис начинает учиться, а отец покупает ему машину. Маман — за спиной отца — обещала договориться насчет академического отпуска. Денис подозревал, что проректор по учебной работе — один из тайных грешков ее бурной и веселой молодости.
Родители даже разрешили ему жить отдельно, в бабушкиной квартире в Митине. Словом, они старались его понять. И проблема была вовсе не в них. Проблема была в нем самом.
Несколько секунд назад ее четко сформулировала Алиса: он сам не знает, чего он хочет.
Денис вздохнул и через силу улыбнулся.
— Я тебе скажу, чего я хочу. Вечером.
— О-о-о, ну этот ответ мы уже слышали. И, кстати, всячески приветствуем. Но ты все— таки подумай: может, хочешь чего-то ЕЩЕ?
Так незаметно, за разговором, они доехали до Тушина.
«Маршрутка» остановилась перед входом в метро, и пассажиры, сдержанно толкаясь, стали вылезать.
На улице Денис взял Алису за руку. Ее узкая ладошка с чернильными росчерками вен была сухой и горячей.
— Я подумаю. Обещаю.
Они вошли в метро. Перед турникетами бурлила обычная утренняя толчея. Пользуясь короткой заминкой, Алиса обернулась к Денису.
— У нас сегодня свободная тема. Я буду рисовать тебя. По памяти.
Она поддернула большую дерматиновую папку с листами ватмана, достала из кармана проездной и приложила к считывающему устройству. Красный кружок сменился зеленым, и Алиса ловко проскользнула вперед.
Денис дождался, когда красный кружок появится вновь, и сунул в щель билет.
— Надеюсь, в моем облике не появится ничего лишнего?
— Чего?
— Рога, например?
Алиса рассмеялась.
— Пока еще рано об этом говорить. Подожди до вечера — сам все увидишь.
— Ах вот как! Посмотри, я чернею прямо на глазах, и мои волосы становятся курчавыми!
Денис состроил зверскую гримасу. Он полагал, что Отелло выглядел именно так, когда увидел платочек Дездемоны.
— Молилась ли ты на ночь…
Он патетически воздел руки и неосторожно задел пробиравшегося за ним мужчину в красивом дорогом пальто. Мужчина поморщился и небрежно оттолкнул локоть Дениса от груди.
— Аккуратнее!
— Простите…
Этот незначительный эпизод немного испортил Денису настроение. Он схватил Алису за руку и побежал с ней вниз по ступенькам. Они втиснулись в вагон и крепко прижались друг к другу. Механический голос объявил:
— Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция — «Щукинская»!
Никто из пассажиров еще не знал, что до «Щукинской» они не доедут…
Машинист предыдущего поезда также заметил поток, бурлящий в водосточном желобе. Но сначала он увидел другое.
Состав миновал заброшенную станцию между «Тушинской» и «Щукинской». Когда-то, в середине семидесятых, ее построили в надежде на то, что вместо аэродромного поля здесь будет большой жилой массив. Однако территория аэродрома городу не принадлежала. Летное поле находилось в ведении Министерства обороны, а оно ни в какую не хотело выделить свою землю под жилищное строительство.
Станцию законсервировали; работы прекратили, и оставили все как есть. Станция так и стояла закрытая.
Ее призрак, словно тронный зал заколдованного замка, проносился за окнами поезда, и любопытные, расплющив носы о стекло, пытались ее разглядеть в темноте.
Это удавалось только в том случае, когда поезда, идущие в разных направлениях, проезжали станцию одновременно. Тогда свет из окон противоположного поезда озарял тонкие колонны, подпиравшие потолок, серый бетонный пол и массивные листы железа, закрывавшие выходы на лестницы.
Как правило, зеваки бывали разочарованы. Они не видели ни пресловутых крыс размером с кошку, ни белых толстых червей-мутантов, ни громадных мотыльков с размахом перепончатых крыльев как у вороны.
Здесь не было никакой живности — по одной простой причине.
В метро всегда поддерживается незначительное избыточное давление, поэтому ни одна тварь здесь не выживает. Кроме людей, разумеется, но и для них это не проходит даром. Машинисты, помощники, дежурные, тоннельные рабочие, электромеханики — все они бледны, как мертвецы. Здесь другой мир. Сюда не доходит солнечный свет. Зато здесь всегда в избытке вода.
Вода обрушилась на стекло кабины плотным грязным потоком и залепила его так неожиданно, что машинист вздрогнул. На какое-то время он точно ослеп. Затем включил стеклоочистители, и большие щетки смахнули грязь. Тогда он увидел бурлящий поток, стремительно бегущий вниз по желобу, в сторону приемного резервуара — зумпфа.
Состав миновал водоотливную установку слева и стал взбираться на небольшой подъем. Вода доставала и сюда, но ее уровень был невысок — насосы справлялись с потоком. Через тридцать-сорок метров она и вовсе исчезла, желоб был теперь абсолютно сухим. Когда б не грязные разводы на стекле, машинист бы подумал, что все это ему привиделось.
Он нажал кнопку вызова.
В динамике раздавалось шипение и временами громкий треск.
— Черт! Да что такое?
Машинист перевел ручку управления тяговыми электродвигателями. Поезд замедлил ход, приближаясь к станции.
«Надо сообщить дежурному. Пусть пошлет рабочего пути, проверить, что там творится».
Но рабочий все равно пойдет от «Щукинской». В самом деле, не посылать же человека с «Тушинской» — тогда ему придется топать по узкому боковому проходу целых полтора перегона.
«Задержусь на станции, доложу дежурному», — подумал он.
Тем временем следующий состав, подчиняясь строгому графику, действующему в час пик — пара поездов в минуту, — уже отошел от «Тушинской» и набирал ход.
В тот день Владимир Константинов поднялся в шесть утра.
Он проснулся ровно за минуту до того, как зазвенел будильник, — от скрипа кровати. Так бывало всегда: за минуту до назначенного подъема он начинал ворочаться, и этот скрип будил его. А потом уже раздавался звонок будильника.
Константинов отбросил одеяло и вскочил. На сегодняшнее утро у него была назначена важная встреча. Он почистил зубы, принял душ и долго укладывал волосы феном. Повторить вчерашнюю укладку, сделанную в салоне, ему не удалось, но он остался собой доволен.
Закрепив прическу лаком, Константинов отправился на кухню. Вскипятил электрический чайник и заварил овсяную кашу из пакетика. Запил кашу стаканом подогретого обезжиренного молока и взялся за яблоко.
Когда с завтраком было покончено, он еще раз почистил зубы и критически осмотрел свое отражение в зеркале. Опасаясь порезаться, как это обычно бывает в утренней спешке, он побрился накануне, перед сном.
Он провел рукой по щекам и подбородку. Щетина только начала пробиваться. По его предположению, заметной она станет не раньше полудня. Значит, на встрече он будет выглядеть нормально.
Он ехал в музей-квартиру Николая Островского, что располагался над Елисеевским гастрономом.
Полтора года назад, выполняя заказ правительства Москвы, его фирма установила в музее подъемник для инвалидов. Константинов не хотел браться за эту работу. Он чувствовал, что прибыли она не принесет никакой. Так и случилось. Однако его хвалили и даже благодарили за то, что он уложился в поставленные сроки.
Работа, как всегда, проходила в авральном режиме: департамент соцзащиты готовился к выставке работ какой-то художницы из Китая, которой вздумалось выставляться именно в музее Островского — самого знаменитого советского инвалида.
Художница сама была с детства прикована к инвалидной коляске, а квартира размещалась на втором, и очень высоком, этаже. Поэтому подъемник был просто необходим.
Константинов выполнил заказ безупречно, и в его негласном досье появились две лестные характеристики: «надежный» и «безотказный».
С тех пор он не брался за подобную работу, предпочитая более традиционные виды заработка.
Но в июне в кругах, близких к мэрии, распространились слухи, что вот-вот ожидается новое постановление — оборудовать новостройки подъемниками для инвалидов. Всех строителей обяжут учитывать их в сметной документации и выделять необходимые для этого деньги.
Константинов вздрогнул. Если бы не ладно сидящий костюм, то стало бы видно, как шерсть на его загривке встала дыбом.
Он знал, что дыма без огня не бывает.
«Если все новостройки будут оборудовать подъемниками… »
О-о-о, здесь пахло хорошими деньгами.
Он стал потихоньку зондировать почву и узнал, что в следующем году правительство Москвы объявит открытый тендер на право стать генеральным подрядчиком. Стало быть, есть за что рубиться.
Константинов два месяца обхаживал чиновника из департамента социальной защиты, и наконец удача ему улыбнулась. Чиновник милостиво согласился взглянуть на его достижения в этой области.
И вот тут Владимир достал из рукава козырного туза. Технически сложный, самый совершенный в Москве подъемник, смонтированный безупречно и в сжатые сроки, от мэрии — два шага, постелим ковровую дорожку, позовем цыган и пригласим полуголых девок… Не угодно ли взглянуть?
Чиновник придал лицу выражение государственного мужа, озабоченного архиважными делами, и сказал: «Угодно».
Встречу назначили на одиннадцать утра, но Константинов понимал, что должен приехать пораньше — хотя бы к девяти, чтобы лишний раз все проверить и провести инструктаж с директором музея. Наверняка будут вопросы, ответы на которые лучше подготовить заранее.
Константинов выбрал темно-синий костюм, голубую рубашку и мягкий бордовый галстук с мелким узором. Галстук завязал узким косым узлом. К этому костюму хорошо подходили английские ботинки из темно-коричневой замши. Довершало наряд черное демисезонное пальто, перчатки — в тон ботинкам и шелковое кашне стального оттенка.
Он покрутился перед зеркалом и решил, что выглядит если и не на миллион долларов, то на семьсот тысяч — это уж точно.
Опыт говорил ему, что, когда имеешь дело с чиновниками, надо выглядеть дорого. Они, наверное, думают: «Раз уж этот парень сумел заработать деньги для себя, то сможет и для нас».
— Смогу, ребята! Не сомневайтесь! — сказал Константинов отражению.
Он обошел всю квартиру, тщательно проверил, не забыл ли что-нибудь выключить, взял приготовленный сверток и вышел на улицу.
До охраняемой автостоянки, где он обычно ставил машину, надо было пройти два квартала пешком. Константинов увидел грязные лужи на асфальте и понял, что дождь может спутать его планы.
Он знал за собой одну неприятную особенность. Стоило на асфальте появиться хоть малейшим лужам, и Константинов умудрялся забрызгать грязью брюки до самых колен. Может быть, все дело в его походке — быстрой и уверенной? Может быть. Но, как бы то ни было, сейчас ему требовалось идти медленно, стряхивая капли с мысков перед тем, как перенести ногу вперед.
Он так и поступил. Мысленно ругая небесную канцелярию, он осторожно двинулся вперед. Со стороны казалось, это сапер пробирается по минному полю — настолько аккуратными и выверенными были его шаги.
Подойдя к вишневому «Мерседесу», достал ключи с брелоком сигнализации и нажал на кнопку. Автомобиль подмигнул габаритами и дважды хрюкнул.
Он уже собирался сесть за руль, но вдруг… Черт побери! Неприятные сюрпризы продолжались!
«Мерседес» был «обут» в низкопрофильные «Pirelli», поэтому машина почти не просела, не припала к земле и он не сразу заметил, что заднее правое колесо было пустым.
Видимо, он пробил его вчера, а герметик изнутри залепил покрышку, но за ночь весь воздух постепенно вышел.
— Идиотство! — пробормотал Константинов. — Это какое-то идиотство, иначе не назовешь!
Первой мыслью было позвать сторожа, дать немного денег и попросить поставить «запаску». Но Константинов вспомнил опухшее лицо, нос с сетью красных прожилок и трясущиеся руки. Ему стало жалко красивых литых дисков, каждый из которых стоил, как его ботинки.
— Твари! — непонятно кому сказал Константинов, снова поставил машину на сигнализацию и пошел на шоссе.
Сторож что-то говорил ему через стекло будки, но ничего не было слышно. Константинов отмахнулся и подошел к обочине.
Приедет он на собственной машине или на такси — какая разница? Все равно на «Мерседесе» в музей не въедешь. Он как бы случайно достанет из кармана ключи с узнаваемой трехлучевой звездой, и этого будет достаточно для поддержания нужного имиджа.
Стоило ему поднять руку, и машины стали останавливаться одна за другой. Перед ним даже выстроилась целая очередь.
Константинов брезгливо махнул водителю первой машины — ржавой «копейки». Вторым стоял «Москвич». Владимир заглянул через стекло в салон и нашел его слишком грязным. Он снова махнул рукой — проезжай! Третья машина тоже не прошла его придирчивый контроль.
Наконец вдалеке показался серебристый «Ситроен-Берлинго» с шашечками на боку. Таксист затормозил, и Константинов, открыв сдвижную дверь, сел на заднее сиденье.
— На Пушкинскую площадь, — сказал он.
Водитель кивнул и включил счетчик.
Из Красногорска они выехали довольно быстро, но на Волоколамском шоссе начиналась огромная пробка. Машины тащились по дороге плотной разноцветной массой, и это стало раздражать.
Он не мог понять, в чем тут дело. Будь он за рулем своего «Мерседеса», он бы так не нервничал. А сейчас любое действие водителя выводило его из себя.
Они переехали деривационный канал, и Константинов не выдержал.
— Давай-ка в левый ряд — и к метро!
Таксист обиженно пожал плечами — хороший заработок уплывал прямо из-под носа. Он включил левый «поворотник» и, дождавшись стрелки на светофоре, свернул на проезд Стратонавтов.
— Прямо к выходу, где почище, — сказал Владимир и кинул на переднее сиденье сторублевку.
Водитель с тоской взглянул на деньги.
— Хватит! — отрезал Константинов.
Он всегда считал, что поступает правильно. Что бы ни случилось в этой жизни, он думал, что во всем прав.
Затея прокатиться на метро пришла ему в голову неожиданно. Он не спускался под землю уже много лет и давно забыл, как это выглядит. «По-моему, надо кидать пятачок… Нет, нет… Пятачков больше нет. Э-э-э… Жетон. Да, желтый пластмассовый жетончик… »
Шарить по карманам было бессмысленно — едва ли там мог заваляться желтый пластмассовый жетон.
Таксист остановил машину перед входом. Константинов открыл дверь и осмотрел асфальт. Почти чистый, если не считать фантиков от жевательной резинки и размазанных плевков.
Он вышел и стал спускаться на станцию.
На входе он изучил карту Москвы с нарисованной схемой метрополитена и обнаружил одну приятную неожиданность: ему не придется делать никаких пересадок. Он доедет прямиком от «Тушинской» до «Пушкинской». Это уже хорошо. Под землей, как известно, пробок нет.
Правда, его несколько озадачило другое. Людей было гораздо больше, чем он ожидал. Угрюмые и молчаливые, они шли одной плотной массой — как автомобили в пробке.
Для того чтобы пройти через турникеты, пришлось покупать какую-то карточку — жетоны, оказывается, успели выйти из моды. Константинов купил на две поездки. На всякий случай.
Про себя он уже решил, что возвращаться будет только на такси, тем не менее взял карточку на две поездки.
Он подошел к турникетам, и здесь его снова ожидала небольшая неприятность.
Молодой человек, шедший перед ним, вдруг стал размахивать руками, как ветряная мельница. Парень жестикулировал так бурно, что ударил Константинова локтем в грудь.
Константинов брезгливо отпихнул его локоть и пробурчал:
— Аккуратнее!
Он стал спускаться по ступенькам, как вдруг его внимание привлекло ярко-синее пятно, резко выделяющееся в утренней толчее. Константинов пригляделся. Обыкновенный детский плащ. Дождевичок. Вроде бы ничего особенного, но этот плащ показался ему знакомым.
Владимир еще не успел вспомнить, чем именно, а ноги сами, помимо воли, несли его к синему пятну.
Он прошел по той части платформы, где останавливались поезда, следовавшие из центра. Почему-то здесь почти не было людей.
«Ах ну да! — сообразил Константинов. — Утром ведь все обычно едут в обратную сторону».
Он быстро обогнул толпу и приблизился к пятну сзади. Маленькая девочка лет десяти, белокурая, с вьющимися волосами до плеч, держала за руку высокого, слегка сутулого мужчину. У мужчины был потерянный вид и проплешина на затылке.
Константинов усмехнулся. Он почему-то именно так себе их и представлял. Он удивился, насколько лицо девочки было похоже на ее фотографии. Обычно фотография искажает черты. Или придумывает новые.
Константинов прислушался к себе, к тому, что в нем творилось. Слова, сказанные Ириной во время их последней встречи, пожалуй, теперь только обретали свой подлинный смысл.
Он внимательно осмотрел мужчину, словно составлял фоторобот преступника: высокий лоб, длинный острый нос и несколько вялая линия подбородка — и подумал, что в чертах мужчины и девочки не так уж и много общего…
Гудок приближавшегося поезда прервал его размышления. Константинов развернулся и быстро зашагал к голове состава. Он не хотел ехать с мужчиной и девочкой в одном вагоне. Но и дожидаться следующего поезда не собирался. В конце концов, с какой стати?
В вагоне было душно и пахло влажной одеждой так сильно, что даже аромат собственного одеколона не спасал.
Когда-то, прокладывая линию в Тушино, метростроевцы решили заморозить грунт и прокопать тоннель прямо под каналом.
Недалеко от ворот шлюза, сквозь воду, пробурили множество шурфов и через трубы закачали жидкий азот, создав трехметровую линзу из замороженного грунта. По расчетам строителей, этого должно было хватить надолго.
Но время… И вода… Они действуют потихоньку, исподволь. Долбят нерушимый, казалось бы, монолит, капля за каплей, секунду за секундой… И рано или поздно побеждают. Всегда.
Они разрушают самые хитроумные планы, самые прочные стены, самые долговечные и тщательно просчитанные конструкции.
Вода и время. По сути, это одно и то же. Вода — материальное воплощение времени. Время оставляет морщины на лице, вода точит камни. Человек не в силах противостоять этим стихиям. Особенно когда они объединяют свои усилия.
Трещина в обделке перегонного тоннеля постепенно ширилась. Другие трещины, поменьше, разбегались от нее во все стороны. Монолитный железобетон, поддаваясь напору скопившейся в грунте воды, хрустел, будто гипсокартон.
Эхо разносило по тоннелю зловещий гул, низкий и утробный. Гул был басовым фоном, сквозь который пробивались солирующие голоса: треск бетона и шипение рвущейся в тоннель воды.
Издалека послышался грохот колесных пар. Громыхая сцепками, подпрыгивая на рельсовых стыках, приближался поезд.
Токоприемник снимал с контактного рельса постоянное напряжение в 825 В; электроэнергия питала четыре тяговых двигателя, и поезд мчался, набирая ход. Там, где контактный рельс, одетый в красный деревянный короб, заканчивался и начинался новый, мелькала ярко-голубая вспышка, озарявшая толстые кабели, покрытые слоем пыли.
Состав, не сбавляя скорости, вылетел на закрытую станцию под Тушинским аэрополем. Машинист увидел, как густые исполинские тени от колонн метнулись в сторону, словно испугавшись стука колес.
Светофор светился гостеприимным зеленым огоньком. Значит, путь свободен. Машинист потянулся рукой за сиденье. Там, завернутый в целлофановый пакет, лежал банан.
Диагноз «хронический гастрит» ему поставили уже давно, но машинист подозревал, что все гораздо хуже. У него наверняка язва. Годы, проведенные под землей, не проходят даром.
С одной стороны, работа неплохая. Стабильная. Платят хорошо и без задержек. Ранняя пенсия, казенная форма, бесплатный проезд, в том числе раз в год по железной дороге, куда только ни пожелаешь…
Но есть и несомненные минусы. Зрение, например, постоянно ухудшается. Стоит выйти после смены на свет, и глаза сразу начинают болеть и слезиться. Хоть темные очки надевай. Наверное, дело в том, что он привык к искусственному освещению.
Он уже давно надевал очки, когда читал газету. Правда, на ежегодном медосмотре окулист все равно писал в его карточке: «Зрение — 1, 0». Но это просто нехитрый фокус. Выучить нижнюю строчку таблицы наизусть, вот и все.
Но самое страшное даже не зрение. Хуже всего то, что у работающих в метро нарушается естественный ритм жизни.
Человек перестает различать смену дня и ночи. Организм сбит с толку постоянной темнотой. Поначалу все время хочется спать, а монотонная езда от станции к станции только убаюкивает. И новички спят.
Очень многие засыпают в кабине. Правда, для борьбы с этим есть специальная «пищалка»: если не нажимать на кнопку каждые двадцать секунд, то она заорет так, что разбудит покойников, и они полезут изо всех щелей прямо в тоннель.
Машинист усмехнулся. «Да. Особенно между „Беговой“ и „Улицей 1905-го года“ — там же Ваганьково».
Но отключить «пищалку» не составляет особого труда. Года три назад один кадр на Замоскворецкой линии так и сделал. А потом заснул и не реагировал даже на вызовы диспетчера, хотя тот орал по громкой связи так, что Лучано Паваротти вскочил бы с кровати в холодном поту. Ну и что? Диспетчер сорвал голос, а машинист все спал и спал.
Веселенькая была картинка: состав на полном ходу пролетает «Павелецкую», даже не затормозив. Пассажиры, естественно, в легком недоумении. Те, что стоят на платформе. А те, что сидят в поезде, — в панике! Жмут на кнопки экстренной связи с машинистом, поминают недобрым словом его маму, а ему хоть бы что! Причмокивает во сне губами и пускает сладкую слюнку.
Тогда обезголосевший диспетчер понял, что надо применять экстренные меры. На «Автозаводской» подняли рычаг автостопа — такая железная красная трапеция рядом с рельсом, он выдернул из вагонной части предохранительное кольцо, сжатый воздух вышел из ресивера через шланг, и механические пружины разжали тормозные колодки, заставив поезд остановиться.
Ну вот тут уже соню разбудили и состав подали задним ходом на станцию. Все обошлось, не считая, конечно, отдавленных ног, синяков и шишек, — обычное дело при экстренном торможении.
Машинист достал банан и нажал на кнопку «пищалки». Красный огонек под потолком кабины снова сменился зеленым — еще на двадцать секунд.
Да… Засыпают ребята. Организм не выдерживает.
А с ним — все наоборот. Ему-то как раз эта «пищалка» совсем не нужна. Он мог бы ее отключить, но не хотел нарушать инструкции.
У него другая проблема — бессонница. Снотворное принимать нельзя — как потом заступать на смену? Нет, снотворное — это не выход.
Машинист поднес банан к левой руке, лежавшей на рукояти электродинамического тормоза, и поддел кожуру. Он знал, что стоит съесть совсем немного, и режущая боль в животе успокоится. Не пройдет совсем, но все же успокоится.
Банан был спелым, и кожура отделялась легко. Он очистил его до половины и поднес ко рту.
До того места, где в потолочной части обделки расходилась большая трещина, оставалось не более трехсот метров.
Гарин обычно не толкался в метро, когда ехал один. На него наваливались, тыкали в грудь, наступали на ноги, а он делал вид, что не замечает. Ругаться — себе дороже. Вокруг полно людей, только и ждущих, чтобы с кем-нибудь поругаться. Такое впечатление, будто они от этого заряжаются энергией.
Таким Гарин был по вечерам, когда возвращался с работы. Но утром все иначе.
Утром он ставил Ксюшу перед собой и клал руки ей на плечи. Если кто-нибудь наседал сбоку, он выставлял локоть, если кто-то торопил его сзади, он упирался и даже мог лягнуть.
Он чувствовал, что в эти минуты превращается в угрюмого телохранителя. И окружающие, наверное, тоже это чувствовали, поэтому конфликтов не возникало.
Они прошли вглубь вагона, подальше от дверей. Конечно, все сидячие места были заняты, и уступать никто не собирался. Не только Ксюше, но и вообще кому бы то ни было.
Гарин встал перед миловидной женщиной в очках и подвинул дочь перед собой. Теперь пассажиры, заходившие в вагон, наталкивались на его спину и огибали Гарина, как ручей огибает валун. Он служил амортизатором между Ксюшей и внешним миром.
Женщина перевернула страницу дамского детектива в мягкой обложке и поправила очки. Она отвлеклась от книжки и посмотрела перед собой; ярко-синий дождевик нельзя было не заметить.
Справа от нее сидела худая девушка с длинными и не очень чистыми волосами. Гарин насчитал в ее ухе семь сережек и сбился со счета.
Любительница детективов взяла Ксюшу за руку и потеснилась.