Сафонов Дмитрий. Метро

Дмитрий Сафонов
Метро

Пролог

   21 сентября. Москва. Раннее утро.
 
   По набережной гулял старик с собакой.
   Он шел медленно, опустив широкие костлявые плечи. В руке он держал металлический поводок, набранный из толстых колец.
   Впрочем, псу поводок не требовался; он покорно ковылял рядом, жался к хозяйской ноге и всякий раз, услышав свое имя, лениво взмахивал хвостом. Один глаз собаки полностью закрыли мутные пленки катаракты, поэтому пес шел справа, чтобы все время видеть старика.
   Когда-то им было всего лишь шестьдесят четыре года на двоих. Месяц назад исполнилось сто.
   Другие собачники, издалека завидев угрюмую парочку, спешили свернуть на боковую дорожку. Встреча с этими ходячими окаменелостями не сулила ничего хорошего.
   Если старику вдруг казалось — а ему это казалось постоянно, — что кто-то из молодых собак хочет обидеть его пса, он моментально выходил из себя. Тяжелый металлический поводок превращался в его руках в грозное оружие, которое разило наповал, находя самые уязвимые места: уши, глаза, нос. Цепь била по хребту и обвивала собачий живот, как удавкой. Старик резко тянул цепь на себя и отбрасывал обидчика в сторону. От Авиационной улицы и до самой Новощукинской не было такой собаки, которую он не обратил бы в бегство. Вместе с хозяином или хозяйкой — для старика это не имело значения.
   Когда им на двоих было только семьдесят шесть, его пес — еще молодой, полный сил, не ослепший на один глаз, не оглохший на одно ухо и без уродливого грыжевого мешка, болтавшегося под брюхом, — был грозой микрорайона. Теперь все наоборот.
   Старик остановился и достал из кармана пачку сигарет без фильтра. Он прикурил, с наслаждением выпустил дым и закашлялся.
   — Пойдем-ка на берег, приятель, — сказал он.
   Пес развернулся и, широко расставляя негнущиеся лапы, направился к ажурной чугунной ограде.
   Старик оперся локтями на перила. Пес просунул морду между прутьями. Они смотрели, как речной буксир, готовясь пройти ворота шлюза, разворачивает огромную баржу. Под винтами бурлила мутная желто-зеленая вода.
   — Да… — сказал старик. — А ты помнишь?
   Пес задрал морду, словно хотел ответить.
   Старик махнул на него рукой.
   — Да откуда ты можешь помнить? Тебя тогда еще и на свете не было. Во-о-о-н тот тополь… — старик вытянул узловатый, бурый от никотина палец. — Он ведь рос прямо посередине пляжа. А теперь? Стоит у самой воды. Еще лет десять, и его не будет. Сгниет.
   Он замолчал. Пес тоже хранил молчание. Это была слишком деликатная тема. Тополь, конечно, сгниет лет через десять, только… Они это вряд ли увидят.
   Старик вздохнул.
   — Вода размывает берега, старина. Так же, как время — наши с тобой берега…
   Он перегнулся через перила (пес обеспокоенно поднял брови) и сплюнул в воду.
   — Говорят, когда-нибудь эта махина, — старик небрежно ткнул сигаретой через плечо, в сторону красивого жилого комплекса, высившегося на берегу, — сползет в канал.
   Он рассмеялся скрипучим старческим смехом. Пес вильнул хвостом.
   — Не знаю, друг! Так пишут в газетах. Врут, наверное.
   Пес издал сдавленное ворчание.
   — Конечно, врут. Сколько себя помню — газеты всегда врут. Ага! Самое страшное, что может случиться с этой долбаной громадиной — небольшое наводнение в подвале. Ну, пропадет у кого-нибудь картошка — да и хрен с ней!
   Старик хлопнул по перилам.
   — Давай поспорим, что случится раньше: обвалятся эти чертовы башни или сгниет вон тот тополь? А? Ставишь на тополь? Ну-ну…
   Он еще минуту курил, глядя на маневры буксира. Теперь баржа стояла поперек канала. Старик хорошо видел ее ржавые, подкрашенные черным борта.
   Старик щелкнул средним пальцем; короткий бычок, сорвавшись с ногтя, описал стремительную дугу и упал в воду.
   — Пойдем домой… — сказал старик, и они побрели назад.
   От речной сырости вступило в поясницу; старик поморщился и стал прихрамывать.
   Он шел, держась рукой за больное место, и вдруг желчно сказал, продолжая начатый разговор:
   — А знаешь, дурак ты, если ставишь на тополь… Что с ним будет? Он, как мы, только с виду трухлявый, а внутри еще ничего…
   То ли пес понял его слова, то ли просто правильно уловил интонацию; он трижды вильнул хвостом и улыбнулся, обнажив коричневые стершиеся клыки.
   — Проклятый радикулит, — ругался старик. — Говорят, надо носить пояс из собачьей шерсти. Сдохнешь — сделаю из тебя пояс. Так что давай не тяни!
   Пес знал, что старик шутит. Когда он сдохнет, то хозяину будет очень плохо. И он вряд ли уже заведет другого пса. Побоится, что очень скоро тот останется один и превратится в завсегдатая окрестных помоек. Поэтому пес не обижался на грубоватый юмор старика.
   — Попомни мое слово — и дом этот не упадет, и тополь не сгниет… Гораздо раньше буксир провалится к чертовой матери прямо в метро и будет катиться аж до самой «Баррикадной», а то и до «Лубянки».
   Он снова засмеялся, и смех был похож на карканье.
   — Потому что так не бывает на свете: курить — и не кашлять, пить — и не маяться похмельем… Залезать под землю — и не думать о воде. Разве я не прав, старина? Канал-то ведь костями вымощен… Вот так вот, друг…
   Пес кивнул. Дома его ждала миска с разваренной картошкой и мясная обрезь, прокрученная через мясорубку.
   В конце концов, месяц назад им исполнилось сто на двоих, и какое им до всего дело? Дом, тополь или буксир? Они твердо решили прожить еще одну зиму. А потом — если получится — лето.
   И отпраздновать сто два на двоих.

* * *

   Андрей Гарин стоял у подъезда своего бывшего дома и поглядывал на часы. Десять минут девятого. Дочка задерживается. Как бы не опоздать.
   На асфальте кое-где поблескивали блюдечки луж. Всю ночь шел дождь. К утру он перестал, но Гарин не сомневался, что сегодня будет еще много воды.
   «Видимо, небесный сантехник опять запил, а кроме него починить этот протекающий краник некому».
   Он посмотрел на небо. Серая, набухшая влагой пелена придавила город, словно тяжелым ватным одеялом.
   — Так… Ну и где же моя принцесса? Гарин перевел взгляд на окна четвертого
   этажа, будто хотел заглянуть внутрь, увидеть, что там сейчас творится. Наверняка привычная утренняя неразбериха.
   Ксюша с нарочитой неторопливостью укладывает в портфель учебники, тетрадки и пенал, а Ирина мечется с феном в руках между кухней и ванной, отдавая короткие, но весьма энергичные приказания.
   — Ты проверила ключи? Не забудь ключи, а то будешь сидеть под дверью, пока я не вернусь… Ксения! Я к кому обращаюсь? Ксения!!!
   — Ну что, мама?
   Гарин явственно услышал недовольный голос дочери.
   — Ты взяла ключи?
   — Взяла.
   Ирина выдавливает на ладонь мусс для укладки и втирает его в волосы.
   — И прекрати крутиться на уроках! Мне надоели эти бесконечные замечания в дневнике! Ксения! Ты слышишь меня?
   Слышит. По утрам Ирину слышат даже соседи по лестничной площадке. И Ксюша, конечно, тоже. Просто не реагирует — маленькая уловка, позаимствованная у отца.
   Двенадцать лет Гарин был частью этой ежеутренней суеты. Двенадцать лет… А потом…
   Гарин похлопал по карманам, но, подумав, решил не закуривать. Ксюша вот-вот должна выйти. Он не успеет, придется выбрасывать почти целую сигарету. Нет, позже. Он покурит на работе, перед «пятиминуткой».
   Зайдет в ординаторскую, переоденется в белый халат, достанет баночку «Nescafe» и заварит сразу две ложки в большой чайной кружке.
   — Плебейская привычка! — всегда морщилась Ирина. — Как ты можешь пить растворимый кофе?
   Себе она варила в турке. Добавляла корицу, аккуратно снимала поднимающуюся пенку и выкладывала ее в чашечку…
   Конечно, ее кофе был хорош, и Гарин это признавал. Просто ему было лень возиться, поэтому он довольствовался растворимым.
   От приятных мыслей — о чайной чашке горячей коричневой жидкости с душистой сигареткой — мягко засосало под ложечкой.
   Кофе с сигаретой — одна из немногих радостей, что у него остались. Ну и, конечно, работа, наполнявшая жизнь хотя бы видимостью смысла.
   Год назад все пошло наперекосяк. Однажды он понял, что постоянно вызывает у жены раздражение. Впечатление было такое, будто у нее затянувшиеся месячные. И всегда первый день.
   Это длилось почти полгода. Фактически это была война без объявления войны. Гарин с головой ушел в работу. Он, как улитка, втянул мягкое нежное тело в спасительный домик и старался ничего не замечать. Он уже привык к новой роли — не мужа, а докучливого квартиранта, — как вдруг грянул гром. Пусть и не среди ясного неба — назвать их отношения безоблачными язык не поворачивался, — но все же неожиданный.
   Ирина заявила о своем желании развестись. Вот прямо здесь и сейчас, не сходя с этого места. Гарин пытался вызвать ее на откровенный разговор, но все попытки закончились впустую. Развод, и до свидания!
   Гарин наведался в свою старую квартиру. До женитьбы он жил в однокомнатной «хрущовке» неподалеку. После свадьбы переехал к Ирине, в трехкомнатную, а «однушку» они сдавали. Это называлось «костылики для хилого семейного бюджета».
   Гарин сообщил жильцам, что теперь квартира нужна ему самому, и вернул деньги, полученные за месяц вперед.
   Через неделю, как только съехали жильцы, он возвратился в «хрущевку», поставил на пол потрепанный чемодан, рядом положил рюкзак и огляделся.
   Старый продавленный диван, шкаф, переживший свои лучшие времена, когда самого Гарина еще не было на свете, громыхающий холодильник, да еще вот чемодан и рюкзак.
   Спартанская обстановка. Ничего лишнего. Налицо даже полное отсутствие необходимого. Скучный и весьма прозаический финал семейной жизни.
   Формально семейная жизнь продолжалась. Ирина так и не подала заявления в суд, поэтому в паспорте у Гарина до сих пор стоял штамп: «Брак с… Зарегистрирован в… ». Но… Ведь это ничего не меняло.
   Меняла Ирина. Словно нарочно. Она будто изо всех сил стремилась доказать правоту обычной бабьей жалобы: «Ты мне всю молодость загубил!» Мол, без Гарина у нее сразу все наладилось.
   Сначала она купила в кредит машину. Потом перевела дочь в английскую спецшколу. Ездить туда — не ближний свет. На метро до «Полежаевской», потом на «маршрутке». И тут Гарин снова пригодился. «Андрей, пожалуйста, принимай участие в жизни дочери. Отвози ее в школу. Ребенку нужен язык!»
   — Конечно, ребенку нужен язык… Гораздо больше, чем семья, — пробормотал Гарин и решил все-таки закурить.
   Домофон запищал, дверь подъезда открылась, и на улицу вышла дочь, в ярко-синем пластиковом дождевике, с ранцем за спиной.
   Гарин на полпути остановил потянувшуюся к карману руку.
   — Привет, принцесса! Как спалось?
   — Вытряхнула из матраса полмешка гороха, — капризным голоском сообщила Ксюша и подошла, подставив отцу щечку для поцелуя.
   Обязательный утренний поцелуй под окном. Свежая порция адреналина для Ирины. Маленький подарок благоверной.
   — По-моему, мы опаздываем, — сказал Гарин. — Что-то ты сегодня задержалась.
   — Выслушивала новые инструкции от маман. Сегодня вечером она будет знакомить меня со своим сказочным принцем.
   Гарин вздрогнул. Он подозревал, что рано или поздно это должно было случиться, но тем не менее был не готов. Неужели он еще на что-то надеялся? Глупо.
   Он почувствовал, как кто-то вогнал в сердце тупую занозу с тугим надсадным хрустом.
   Но этот мяч требовалось отыграть достойно.
   — Сказочным принцем… На белом коне?
   — На вишневом «Мерседесе», — ответила дочь.
   Гарин удивился.
   — Ты его уже видела?
   Если бы дочь уже видела его, она бы обязательно сказала. Но Ксюша молчала: и вчера, и позавчера, и на прошлой неделе…
   — Только на фотографии.
   Гарин кивнул и ускорил шаг.
   — Ну и… как?
   — Не мой тип. Но могло быть и хуже…
   — А-а-а…
   Некоторое время они шли, храня напряженное молчание. Первой не выдержала Ксюша.
   — Как ты думаешь? Как я должна его называть? «Новым папой»?
   Гарин медлил с ответом, тщательно подбирая слова. Ему приходилось импровизировать на ходу.
   — Для того чтобы стать твоим папой, ему бы следовало суетиться лет этак одиннадцать назад. Если ничего не путаю, папа у тебя один — это я. Хотя… Надо уточнить у мамы. Она наверняка знает лучше.
   — Я ей так и сказала. Мол, папа у меня уже есть. Мужа сменить проще, чем отца.
   — А она?
   — Включила фен на вторую скорость.
   — Достойный ответ.
   — Ты же ее знаешь…
   Полагалось бы пожать плечами и со вздохом сказать: «К сожалению», но Гарин решил быть благородным и уже успел войти в образ.
   — Знаю.
   До метро «Тушинская» было недалеко — десять минут быстрым шагом. Гарин сосредоточился на ходьбе, но тупая заноза в сердце саднила все сильнее и сильнее. Теперь не выдержал он.
   — Ну, и… Как это будет выглядеть? Ваше знакомство? Он придет к вам в гости?
   — Нет. Мама сказала, что мы пойдем в кафе. — Брезгливая гримаска скривила Ксюшино лицо. — Только бы не в «Ростик'с».
   — Почему?
   — У мальчика, с которым я сижу за одной партой, неделю назад был день рождения. Он пригласил весь класс в «Ростик'с». Ужас! Всюду — одна курица. Клоуны совсем несмешные, но самое кошмарное — громадный цыпленок в толстой шкуре и с грязными ногами. — Ксюша задрала голову и серьезно посмотрела на отца. — К тому же он сильно вонял.
   Мысли Гарина витали где-то далеко, и он поначалу не понял, о чем идет речь.
   — Кто вонял? Мальчик?
   — Да нет же! Цыпленок! Ведь там внутри сидит человек — два доллара в час и все такое. В шкуре, конечно, жарко. Вот он и вонял.
   — А-а-а…
   — Интересно, как он ходит в туалет?
   Почему-то Гарина вдруг тоже это очень заинтересовало. Он представил себе взрослого мужчину в желтом костюме, с трудом отыскивающего дорогу к ширинке. «Тьфу, глупость какая! Лезет в голову всякая ерунда!»
   — Оставим эту тему, хорошо?
   — Считай, проехали, — отозвалась Ксюша. В голосе ее послышалась снисходительность.
   «Мне надо серьезно обо всем поговорить с Ириной, — решил Гарин. — Быть может, еще не поздно».
   Они повернули за угол последнего дома и увидели виадук, нависающий над железнодорожными путями.
   Еще один, последний, рывок — и они в метро.
   Гарин взглянул на часы.
   Контрольное время прохождения «Тушинской» восемь пятнадцать. Тогда они успевают.
   Сегодня они опаздывали всего на три минуты. Видимо, Гарин, гоня грустные мысли, слишком увлекся процессом ходьбы. Он еще больше ускорил шаг.
   В восемь девятнадцать они вошли на станцию и сели в поезд, идущий в никуда. Но они об этом еще не знали.
 
   Первым трещину в обделке перегонного тоннеля заметил машинист тридцать восьмого состава в семь часов пятьдесят две минуты.
   Точнее, он заметил не трещину, а воду, струящуюся по водосточному желобу, проложенному между рельсами.
   Поезд только отъехал от заброшенной станции под Тушинским аэродромом. Рельсы полого уходили вниз, и сила тяжести помогала тяговым электродвигателям разогнать состав.
   В середине перегона — нижняя точка тоннеля, после чего начинался такой же небольшой подъем, помогавший сбросить скорость перед «Щукинской».
   В свете мощных фар машинист увидел бодрый пенящийся поток, бегущий вниз, к водоотливной установке. Наметанный взгляд сразу уловил, что здесь что-то не так.
   Нет, не сама вода встревожила его. Она была на этом перегоне постоянно. Над тоннелем проходил канал имени Москвы, к тому же всю ночь лил дождь. На этом участке линии тоннель мелкого заложения, поэтому вода из водоотливных установок поступает прямо в городскую канализацию, и только самому Господу Богу (да еще, может быть, Лужкову) известно, чем забита в конце сентября городская канализация.
   Да и вообще, вода в метро — обычное дело.
   Ночью тоннель специально промывают, чтобы прибить пыль. Вода может образовываться от конденсации водяных паров, а может появляться из мелких трещин в гидроизоляции обделок. Словом, она возникает отовсюду, но…
   Машинист еще не успел разобраться, что именно его насторожило, что же было странного в этом потоке, бегущем по желобу между рельсами, а рука уже сама нажала на кнопку переговорного устройства.
   — Я — тридцать восьмой! В тоннельном перегоне на подъезде к «Щукинской» наблюдаю воду.
   В нескольких километрах от поезда дежурный диспетчер посмотрел на светящееся табло. Загорающиеся одна за другой лампочки показывали продвижение состава. Диспетчер нагнулся к микрофону и включил связь.
   — Тридцать восьмой! Что случилось? Каков уровень?
   Машинист прикинул на глаз. Уровень никак нельзя назвать высоким. Ему приходилось гонять поезда, когда вода подступала вплотную к самым головкам рельсов.
   — Да вроде ничего особенного, но… Она какая-то странная. Не поймешь, что с ней такое…
   — Какой уровень? — повторил диспетчер.
   — Сантиметров пятнадцать, не больше.
   Диспетчер перевел дыхание. По вспотевшей спине пробежал холодок.
   — Фу, Васильич! Напугал! Хочешь довести меня до инфаркта?
   Он посмотрел на индикаторы насосов водоотливной установки. Горел только один — рабочего насоса. Значит, два резервных не работали. Выходит, и один успевает откачивать воду из приемного резервуара. Если бы он был полон, поплавковое реле включило бы резервный.
   — Васильич! Тридцать восьмой! Не разводи панику! У меня все в норме!
   Диспетчер даже представить себе не мог, чтобы ситуация мгновенно, без видимых причин, вышла из-под контроля.
   — Какая-то она странная! — оправдывался машинист. — Вот я и… На всякий случай…
   — Спасибо! Все в порядке. Продолжай движение, — сказал диспетчер и выключил связь.
 
   Только через двадцать минут, отъезжая от «Китай-города», машинист понял, что с этой водой было не так.
   В кабине стоял обычный запах метро. Точнее, множество запахов, сливавшиеся в один: от разогретых обмоток электродвигателей, технической смолы, покрывавшей силовые кабели, жженого масла в тормозных механизмах и много еще от чего.
   Но в том перегоне он уловил какой-то знакомый, радостный запах, заставивший вспомнить о выходных. Нет, скорее об отпуске, но при чем здесь отпуск?
   Состав набирал ход и катил дальше, к «Таганской», и вдруг машинист вспомнил, что это за запах.
   В тоннельном перегоне воняло рыбой и тиной.
   Обыкновенной гнилой тиной.
 
   Денис Истомин нетерпеливыми шагами мерил асфальтированный пятачок перед автобусной остановкой. Он ждал Алису.
   Время от времени он поглядывал на небо, опасаясь, как бы не полил дождь, но, к счастью, его пока не было.
   Он приходил сюда каждое утро, исключая те дни, когда Алиса не ездила на занятия в «Строгановку». Он провожал ее до самых дверей училища, нежно целовал и ревниво интересовался: «Во сколько ты закончишь? Может, постараешься пораньше? Нет?»
   Он остановился и посмотрел в ту сторону, откуда должна была прийти Алиса, но, как всегда, никого не увидел. И в следующий момент прозвучало: «Привет, ковбой!»
   Алиса обладала одной замечательной особенностью. Она умела появляться незаметно. И пусть она не всегда приходила в назначенный срок, зато всегда вовремя. Тогда, когда Денис уже терял терпение, но еще не начинал злиться.
   «Ковбой» — это относилось к его шикарной замшевой куртке.
   Алиса подошла, ухватилась обеими руками за отвороты куртки и, подтянув Дениса к себе, приподнялась на носочки. Поцеловала — даже не поцеловала, а клюнула — в щеку и, отступив на пару шагов, окинула хозяйским взглядом.
   Этот утренний ритуал очень нравился Денису.
   Нравилось то, что она ничего не ждала, просто притягивала его к себе; но мало того, что притягивала, она и сама тянулась.
   — Ничего, так себе паренек… Весьма и весьма… — промурлыкала Алиса.
   Она сощурила правый глаз и стала этакой хитрюгой. «Лисой Алисой», как называл ее Истомин-младший.
   Сегодня на ней была шаль какой-то немыслимой расцветки, не иначе как купленная на «блошином рынке»…
   Алиса утверждала, что терпеть не может магазинные вещи.
   — Все самое хитовое продается на барахолках, — говорила она.
   И, глядя на нее, Денис понимал, что это действительно так.
   Его куртка, купленная в дорогом бутике (естественно, на папашины деньги), выглядела чересчур традиционно и даже скучно. Тогда как Алисина шаль — умопомрачительно.
   — Ну, что вы замерли, юноша? — с вызовом спросила Алиса. — Подайте даме экипаж.
   — Слушаюсь и повинуюсь! — ответил Денис.
   Он посмотрел поверх ее головы. Это совсем не трудно, когда в тебе — метр восемьдесят два, а в «даме» — каких-нибудь сто пятьдесят четыре сантиметра. Правда, иногда ему казалось, что все совсем наоборот.
   Из-за поворота, опасно кренясь на левый борт, выскочила «маршрутка».
   Денис откинул туловище назад и резким движением распахнул полы воображаемого плаща — из грубой промасленной кожи и до пят. Руки застыли у бедер. Пальцы нервно шевелились, готовые в любую секунду обхватить рукояти револьверов и рвануть их прочь из кобуры.
   — Я вижу на горизонте почтовый дилижанс, — хриплым шепотом сказал он. — А не остановить ли нам его?
   Дородная женщина в розовом пальто, с выбеленными перекисью жесткими прядями, выбивавшимися из-под зеленого мохнатого берета, презрительно поджала губы и что-то сказала. Ни Алиса, ни Денис не обратили на нее внимания.
   — Смелее, ковбой, — прошептала Алиса. — Действуй, и… Ты знаешь, какая награда тебя ожидает!
   Денис усмехнулся.
   — Можешь на меня рассчитывать, крошка! В моих барабанах двенадцать патронов…
   — И у тебя самый длинный ствол на всем Западе, — с придыханием произнесла Алиса.
   Они громко расхохотались — к неудовольствию женщины в розовом пальто.
   Денис поднял руку, «маршрутка» стала замедлять ход, противно заскрипели тормоза, и «Газель» резко остановилась. Водитель уперся обеими руками в руль, точно собирался встать из-за стола, а молодой кавказец, сидевший на пассажирском сиденье, чуть не протаранил головой лобовое стекло.
   Денис взялся за ручку двери и дернул ее на себя.
   — На абордаж! — воскликнул он. Обладательница зеленого берета оказалась проворнее, несмотря на свои габариты. Алиса была следующей. Денис уперся ей ладонью пониже спины и подсадил на высокую ступеньку.
   Алиса была очень худой, почти костлявой; даже сквозь одежду Денис ощущал ее костные бугры. Если бы кто-нибудь сказал, что ему это будет очень нравиться, он бы только рассмеялся. Но сейчас ему действительно нравилось. Чертовски нравилось.
   — Благодарю, — жеманно сказала Алиса и стала протискиваться в самый конец салона.
   Денис последовал за ней. Она упала на место у окошка и похлопала по соседнему сиденью.
   — Иди ко мне, красавчик!
   Денис достал из кармана две десятки и передал их водителю, потом устроился рядом с Алисой. Она снова притянула его к себе и прошептала на ухо:
   — Мы славно позабавимся, детка!
   Маленькие пальчики с острыми коготками полезли куда-то ниже пояса… Денис захихикал.
   — Перестань! Перестань сейчас же! Мне щекотно!
   — Ты опять не пойдешь сегодня в институт? — спросила Алиса.
   Это было еще одно ее умение. Еще одна замечательная особенность.
   Она могла смеяться, дурачиться, болтать о всякой ерунде и вдруг — без видимого перехода — спросить о чем-то, по-настоящему серьезном.
   Денис прекрасно знал эту черту, и все же каждый раз попадался. Алиса усыпляла его бдительность, и потом — бац! Следовал вопрос — всегда острый и неожиданный, как удар под дых.
   Вопрос об институте был очень острым. Улыбка исчезла с лица Дениса.
   — Нет, скорее всего не пойду.
   Он-то знал наверняка, что не пойдет, а расплывчатое «скорее всего» означало поднятые кверху лапки — пощади! Хватит! Не надо об этом!
   Но Алису это не остановило.
   — И долго так будет продолжаться?
   — Может, оставим эту тему?
   — Что тебе не нравится?
   — Мне не нравится, что ты меня постоянно контролируешь.
   Ее брови взметнулись вверх, в уголках глаз проступили легкие морщинки.
   — Я? Тебя? Боже упаси! Я волнуюсь за тебя! Волнуюсь потому, что ты мне не безразличен. Улавливаешь разницу?
   Он кивнул.
   — Ну, и долго так будет продолжаться?
   Денис отвел глаза. Казалось, в эту минуту его ничто не интересовало, кроме унылого осеннего пейзажа, пробегающего за окном.
   — Не знаю, — после паузы сказал он. — Я не хочу там больше учиться.
   — Да? И родители в курсе?
   Пейзаж отошел на второй план.
   — При чем здесь родители?
   — При том, что ты живешь за их счет. И они имеют полное право знать, как ты живешь.
   Алиса излагала все ясно и логично — не придерешься. В ее аргументах не было ни малейшей бреши, щели или трещины, куда бы он мог улизнуть…
   — Догадываются. Фазер обещал купить новую машину, если я возьмусь за ум. Как ты знаешь, старую придавило обломками Башни. Теперь она размером с консервную банку и очень плохо ездит.
   — Но ты, конечно, отказался, — подхватила Алиса. — Как это благородно с вашей стороны, поручик!
   — Алиса… — Денис посмотрел ей в глаза. — Ну почему мы не можем просто прожить еще один день? Просто? Без упреков, без проблем? А? Пойдешь в свое училище живописи, что-нибудь живописуешь и наваяешь, потом я тебя встречу, возьмем бутылочку винца, отправимся ко мне, побарахтаемся в постели…
   Обладательница розового пальто, сидевшая перед ними, при слове «постель» вздрогнула. Наверное, он увлекся и говорил слишком громко.
   Алиса прыснула.