Страница:
На цветной фотографии были изображены два молодых человека в свадебных нарядах. Жених в черном костюме, с алой розой в петлице, бережно обнимал невесту за талию. Невеста, невысокая стройная брюнетка с густым роскошным каре, держала в руках букет калл. Пристальный взгляд зеленых глаз пронизывал и объектив, и пленку, и прошедшие с тех пор шесть лет… Вяземская невольно вздрогнула.
— А это кто? — спросил Северцев, показывая на худого лысого мужчину, стоявшего за плечом Уржумцева.
— Это? — Зубриков озадаченно почесал в затылке. — Черт его знает…
— Костик и Лиза называли его «наш счастливый случай»… — обронила блондинка. -Он-то их и познакомил.
— Точно, точно! — оживился режиссер. — Было такое.
— Вы позволите? — спросил Александр и, не дожидаясь ответа, вытащил снимок из фигурных прорезей.
Зубриков махнул рукой.
— Бери…
Северцев перевернул фотографию. Анна посмотрела на его лицо и поняла — что-то не так. Она бросила быстрый взгляд на оборот снимка…
На обороте стояла надпись: «Дружному коллективу съемочной группы от счастливых молодоженов». И — вместо автографа — большая буква «М». В точности такая же, как над кроватями убитых девушек.
— Что это? — голос Анны прозвучал глухо, и Зубриков насторожился.
— Что «это», прелесть моя? — спросил он, но уже не так беспечно, как прежде.
Встревоженная блондинка вскочила и нагнулась над столом. Юбка моментально закрыла колени, однако хитрая ткань, повинуясь закону сохранения материи, тут же обнажила великолепный бюст, при виде которого Памела Андерсон почернела бы от зависти.
Анна ткнула в букву.
— Вот эта «М»?
— Фу-у-у, — с облегчением вздохнул Зубриков. — Ты меня напугала, прелесть моя! Вся съежилась, ручки задрожали… Ну прямо Джульетта Мазинав финале «Ночей Кабирии»! Присмотрись повнимательнее. Это вовсе не «М». Это «Л» и «К». «Лиза» и «Константин». Они сами это выдумали.
Анна проследила взглядом переплетение линий. Все стало на свои места. Раньше четко срабатывал стереотип восприятия — за деревьями она не видела леса. Теперь же, при всем желании, не могла разглядеть в изящном вензеле букву «М». Действительно, как все просто! «Л» и «К». «Лиза» и… «Константин»?
Вяземская покосилась на Северцева. Тот еле заметно кивнул: мол, обсудим без лишних свидетелей и убрал фото во внутренний карман куртки.
— Спасибо, Володя! Мы пойдем, — сказала Анна.
Зубриков широко раскинул руки и завопил:
— Прощай, любовь моя! О, как ты быстротечна! — затем добавил громким шепотом — так, чтобы все слышали: — Жаркие поцелуи отложим на другой раз, а то наши будут ревновать. Зачем дразнить гусей?
Блондинка пропустила выпад мимо ушей, но Северцев несколько изменился в лице. Режиссер довольно ухмыльнулся.
— Пока, Отелло! — сказал он, пожимая Александру руку. — Ко мне ревнуют — значит, я чего-то стою! Как думаешь? — подмигнул он блондинке.
— Двадцать баксов — вместе с джинсами, — спокойно произнесла она, усаживаясь на место. — Если по частям, то дороже.
— По частям? Это мысль! — воскликнул Зубриков и, придав лицу зверское выражение, набросился на «Мэрилин».
Завершение сцены Анна и Северцев уже не увидели. Они вышли из кабинета и закрыли за собой дверь. В кино это называется — «открытый финал».***
Вяземская и Александр вышли на улицу. Анна вдруг почувствовала, как сильные пальцы Северцева стиснули ее локоть.
— Что случилось?
— Откуда вы его знаете? Этого… Зубрикова?
— А-а-а… Старая история! — отмахнулась Вяземская.
— Может, расскажете? — настаивал Александр.
Анна обернулась, посмотрела ему в глаза и… все поняла. Ей стало смешно.
— В чем дело? Вы ревнуете?
— Я?! С какой стати? — возразил Северцев. Помолчал и добавил. — Если честно, то — да.
— Володя помог мне купить машину, — желая поддразнить его, кокетливо сказала Анна.
Она сделала несколько шагов. Северцев, понурый и молчаливый, остался стоять на месте.
— Господи! Не понимаю, почему я должна перед вами отчитываться? — притворно возмутилась Вяземская. Однако в глубине души она почувствовала радостное ликование — ведь ревность не возникает сама по себе, она всегда является признаком чего-то большего. — Два года назад я поставила перед собой цель: купить хорошую машину. И после работы ездила по вызовам — кодировала алкоголиков. Зубриков был моим постоянным клиентом — поскольку не умеет вовремя остановиться. Вот и все. А вы что подумали?
— Я? — на лице Северцева расцвела широкая улыбка. — Я подумал…
Он вдруг решился — подошел и крепко обнял Анну.
— Я подумал, что вы мне очень дороги, — Александр нагнулся, и Вяземская не стала вырываться и прятать лицо.
Она ждала этого поцелуя.
29
30
31
— А это кто? — спросил Северцев, показывая на худого лысого мужчину, стоявшего за плечом Уржумцева.
— Это? — Зубриков озадаченно почесал в затылке. — Черт его знает…
— Костик и Лиза называли его «наш счастливый случай»… — обронила блондинка. -Он-то их и познакомил.
— Точно, точно! — оживился режиссер. — Было такое.
— Вы позволите? — спросил Александр и, не дожидаясь ответа, вытащил снимок из фигурных прорезей.
Зубриков махнул рукой.
— Бери…
Северцев перевернул фотографию. Анна посмотрела на его лицо и поняла — что-то не так. Она бросила быстрый взгляд на оборот снимка…
На обороте стояла надпись: «Дружному коллективу съемочной группы от счастливых молодоженов». И — вместо автографа — большая буква «М». В точности такая же, как над кроватями убитых девушек.
— Что это? — голос Анны прозвучал глухо, и Зубриков насторожился.
— Что «это», прелесть моя? — спросил он, но уже не так беспечно, как прежде.
Встревоженная блондинка вскочила и нагнулась над столом. Юбка моментально закрыла колени, однако хитрая ткань, повинуясь закону сохранения материи, тут же обнажила великолепный бюст, при виде которого Памела Андерсон почернела бы от зависти.
Анна ткнула в букву.
— Вот эта «М»?
— Фу-у-у, — с облегчением вздохнул Зубриков. — Ты меня напугала, прелесть моя! Вся съежилась, ручки задрожали… Ну прямо Джульетта Мазинав финале «Ночей Кабирии»! Присмотрись повнимательнее. Это вовсе не «М». Это «Л» и «К». «Лиза» и «Константин». Они сами это выдумали.
Анна проследила взглядом переплетение линий. Все стало на свои места. Раньше четко срабатывал стереотип восприятия — за деревьями она не видела леса. Теперь же, при всем желании, не могла разглядеть в изящном вензеле букву «М». Действительно, как все просто! «Л» и «К». «Лиза» и… «Константин»?
Вяземская покосилась на Северцева. Тот еле заметно кивнул: мол, обсудим без лишних свидетелей и убрал фото во внутренний карман куртки.
— Спасибо, Володя! Мы пойдем, — сказала Анна.
Зубриков широко раскинул руки и завопил:
— Прощай, любовь моя! О, как ты быстротечна! — затем добавил громким шепотом — так, чтобы все слышали: — Жаркие поцелуи отложим на другой раз, а то наши будут ревновать. Зачем дразнить гусей?
Блондинка пропустила выпад мимо ушей, но Северцев несколько изменился в лице. Режиссер довольно ухмыльнулся.
— Пока, Отелло! — сказал он, пожимая Александру руку. — Ко мне ревнуют — значит, я чего-то стою! Как думаешь? — подмигнул он блондинке.
— Двадцать баксов — вместе с джинсами, — спокойно произнесла она, усаживаясь на место. — Если по частям, то дороже.
— По частям? Это мысль! — воскликнул Зубриков и, придав лицу зверское выражение, набросился на «Мэрилин».
Завершение сцены Анна и Северцев уже не увидели. Они вышли из кабинета и закрыли за собой дверь. В кино это называется — «открытый финал».***
Вяземская и Александр вышли на улицу. Анна вдруг почувствовала, как сильные пальцы Северцева стиснули ее локоть.
— Что случилось?
— Откуда вы его знаете? Этого… Зубрикова?
— А-а-а… Старая история! — отмахнулась Вяземская.
— Может, расскажете? — настаивал Александр.
Анна обернулась, посмотрела ему в глаза и… все поняла. Ей стало смешно.
— В чем дело? Вы ревнуете?
— Я?! С какой стати? — возразил Северцев. Помолчал и добавил. — Если честно, то — да.
— Володя помог мне купить машину, — желая поддразнить его, кокетливо сказала Анна.
Она сделала несколько шагов. Северцев, понурый и молчаливый, остался стоять на месте.
— Господи! Не понимаю, почему я должна перед вами отчитываться? — притворно возмутилась Вяземская. Однако в глубине души она почувствовала радостное ликование — ведь ревность не возникает сама по себе, она всегда является признаком чего-то большего. — Два года назад я поставила перед собой цель: купить хорошую машину. И после работы ездила по вызовам — кодировала алкоголиков. Зубриков был моим постоянным клиентом — поскольку не умеет вовремя остановиться. Вот и все. А вы что подумали?
— Я? — на лице Северцева расцвела широкая улыбка. — Я подумал…
Он вдруг решился — подошел и крепко обнял Анну.
— Я подумал, что вы мне очень дороги, — Александр нагнулся, и Вяземская не стала вырываться и прятать лицо.
Она ждала этого поцелуя.
29
— Мизерная зацепка, короткая пробежка и — новый тупик! Фирменный рюминский стиль?
Капитан тоскливо посмотрел в окно кабинета. В общем-то, в словах полковника Надточия была доля правды. И немалая.
— Два убийства — за три дня! А у тебя — ни одной убедительной версии! «Мне кажется… Я думаю…». Где результаты?
Результатов не было. Рюмин молча пожал плечами.
— Прокуратура уже приняла постановление об объединении этих дел в единое производство! От нас ждут конкретных действий! Что ты можешь предложить?
Ничего. Но произносить это вслух не следовало. Нельзя прерывать начальника, особенно если он в гневе.
Надточий сел за стол, сцепил руки и положил их перед собой.
— Ну? Теперь твоя очередь. Я слушаю.
— Товарищ полковник, — начал Рюмин. — Серийные убийства — самое сложное, что может быть в розыске…
— Спасибо, что просветил, — ядовито отозвался Надточий.
— Этот убийца не оставляет следов. И не совершает ошибок.
— В отличие от тебя, — сказал начальник. Краска бросилась капитану в лицо.
— Если вы имеете в виду Рудакова, то я не вижу здесь своей вины. Улики указывали на него, любое алиби, предоставленное его адвокатами, развалилось бы при тщательной проверке, мотивация — предельно ясна…
— Все хорошо и гладко, за исключением одного — он не убивал. Ты хоть представляешь, что тут началось бы, если бы ты его не отпустил? Шум, гам, пресса, правозащитники в дырявых свитерах… Ужас! — Надточий расстегнул пиджак и с опаской оглядел кабинет, словно ожидал увидеть в каждом углу по правозащитнику.
— Господин Рудаков больше не будет вас беспокоить. За это я ручаюсь.
Полковник с удивлением уставился на подчиненного.
— Рюмин! — сказал он. — А ты — идеалист. При чем здесь Рудаков? Ему достаточно было один раз позвонить, и все. Машина завертелась. Дело находится на личном контроле прокурора Москвы. В курсе, что это означает?
— Ничего хорошего, — пробурчал капитан.
— Сдержанная оценка. Я, пожалуй, уточню. Через семьдесят два часа начальник городского управления внутренних дел ждет меня с подробным докладом. А доложить пока нечего — потому что мой сотрудник никак не может вытащить палец из задницы и начать работать!
Сказано было грубо. Рюмин этого не заслуживал.
— Я работаю! — процедил он сквозь зубы.
— Но почему я этого не вижу?! — Надточий вскочил со стула. — Отрабатывай связи, знакомства! Восстанавливай хронологию событий! Что мне тебя, учить, что ли?
— Да какого черта?! — не выдержал капитан. — У меня было всего два дня! Какие связи и знакомства? При чем тут хронология событий?! Нет самого главного — мотива!! Убийца — маньяк! Я даже не знаю, в какую сторону двигаться!
Надточий снова застегнул пиджак (на все пуговицы, — заметил про себя капитан, — словно китель), одернул его и сел на место.
— Я тебе подскажу, в какую сторону двигаться, — спокойно сказал полковник. — В сторону отдела кадров — если через двое суток не будет конкретных результатов.
— На сутки меньше, — невесело усмехнулся капитан. — Начальник ГУВД великодушнее.
Надточий с нарочитым интересом углубился в изучение бумаг, лежавших перед ним на столе.
— Не задерживаю, — сказал он, не поднимая головы.
Рюмин четко развернулся через левое плечо, щелкнул каблуками и вышел из кабинета.***
Оставаться в здании на Петровке не имело смысла. Во-первых, скудные сведения, собранные в тонкие папки, Рюмин помнил наизусть. А во-вторых, в любую минуту мог появиться Надточий и с ехидной улыбкой постучать по циферблату часов.
Капитан вышел из проходной и сел в машину. В кармане лежали два снимка: прижизненные фотографии убитых девушек. И чем дольше Рюмин сравнивал их, тем больше убеждался — между Оксаной Лапиной и Светланой Даниловой есть какое-то сходство.
Оно не было явным и не бросалось в глаза. Скорее, похожими были эмоции, возникающие при взгляде на их лица. То, что называется словом «типаж». Вроде как все яблоки, независимо от того, красные они или зеленые, смахивают друг на друга и ни в коем случае — на грушу.
Собственно, в этом не заключалось никакого открытия: маньяк всегда выбирает определенный тип жертвы. Давно известный факт, еще раз получивший грустное подтверждение.
Нет, Рюмина интересовало другое: сам убийца. Он был силен, ловок и богат, но не это являлось главным. Капитан вспомнил слова Этель: «Если Ингрид привела кого-то к себе в дом, то сделала это потому, что поверила».
«Поверила!» Вот что было главным. И Лапина, и Данилова были убиты у себя дома. Почему? Ведь куда легче выбрать жертву на улице и наброситься на нее в темном углу? Но маньяка такой сценарий не устраивал.
Возможно, потому, что сначала он хотел вступить в половое сношение, потом изрезать тело и только после этого — убить? Но тогда можно воспользоваться съемной квартирой, сделать все там, а затем — потихоньку вынести труп. С точки зрения логики, так правильнее. Безопаснее. Тело, лежащее на заброшенной стройке, или под железнодорожным мостом, или в лесопарковом массиве, скорее всего, никуда не приведет. Нет следов.
Но убийце нужны были следы — и сами убийства были показательными и тщательно спланированными, словно хрестоматийные случаи в учебнике по криминалистике. Какой же в этом смысл? Какой?
Рюмин тряхнул головой — он уже запутался в собственных рассуждениях. Надо начинать сначала. Но прежде всего необходимо вычленить главное. Что является главным?
«Поверила!» Вот что! И строптивая модель, и скромный бухгалтер… Они поверили! И потому, не колеблясь, привели убийцу к себе домой.
Значит, это было более или менее продолжительное знакомство. «Или я ни черта не понимаю в современных девушках», — пробормотал капитан. Такой вариант нельзя исключать. Сам он, после тяжелого и мучительного развода с женой, очень трудно сходился с представительницами прекрасного пола.
Версия трещала по швам: продолжительное знакомство предполагает наличие слухов. Однако ни подруги Ингрид, ни родственники Светланы Даниловой ничего не слышали о таинственном ухажере. Убийце удавалось оставаться в тени.
«Ну хорошо! Попробуем еще раз. Девушка считает, что этот человек — не посторонний. Уступая нажиму (или — следуя собственному желанию), она приводит маньяка к себе домой. Первая ночь. Первый секс. Раны на теле, перерезанное горло и лужи дымящейся крови. Наверное, так».
Интуиция подсказывала капитану: он на правильном пути. Надо сделать еще один шаг. Чуть-чуть отойти назад, взглянуть на все в совокупности, и разгадка придет.
Итак. Жертвы выбраны не случайно. И сами они не считают убийцу случайным человеком. Наоборот! Они ему верят. Короткое знакомство, обещающее вылиться во что-то большее. В длительный роман, например. Или даже — в брак. Пожалуй. Значит, цель знакомства определена изначально и сомнений не вызывает… Стоп! Это уже кое-что!
«Где она могла с ним познакомиться?».
«Я не знаю. Только не в нашей тусовке. Нигде…».
Слова Этель.
«У вашей дочери были знакомые? Я имею в виду мужчин».
«Какие в ее фирме мужики? Один только охранник, да и тот — старый пень, вроде меня».
Отец Светланы Даниловой.
Разные девушки, но в чем-то их судьбы очень похожи — в ближайшем окружении обеих не нашлось подходящего человека. И модель, и бухгалтер, — обе хотели вырваться из замкнутого круга и найти себе мужчину.
Где нее им знакомиться с потенциальным женихом? Нигде. Или — где угодно. В метро, в баре, на концерте, в музее, на выставке, в бассейне, на теннисном корте, на морском курорте, в магазине, в кабинете врача, — где угодно, но…
Какая-то деталь крутилась в голове. Деталь, еще раз подчеркивающая сходство между девушками.
— Кретин! — Рюмин хлопнул ладонью по баранке. — Да вот же оно! Все здесь, под рукой! Пропавшие компьютеры!
Здание управления было рядом, в десяти шагах, но возвращаться туда он не хотел. Капитан включил первую передачу, резко бросил сцепление и утопил акселератор. «Восьмерка» взвизгнула шинами и ловко вклинилась в основной поток, медленно ползущий по Петровке.
Рюмин включил дальний свет, аварийную сигнализацию и помчался по встречной. Со всех сторон слышался возмущенный рев клаксонов, но капитан не обращал на них внимания.
Сорок восемь часов — небольшой срок. Ничтожный. Нельзя расходовать время впустую.
Рюмин залезал на тротуары, ехал по газонам, совался в любые подворотни и щели, выгадывая драгоценные метры и секунды.
Через полчаса он вошел в свой «пентхаус» и, не разуваясь, бросился к компьютеру. След. Азарт. Погоня. Тугие волны адреналина. Самое ценное, что давала ему профессия. И разве можно было так глупо с ней расстаться?
Капитан тоскливо посмотрел в окно кабинета. В общем-то, в словах полковника Надточия была доля правды. И немалая.
— Два убийства — за три дня! А у тебя — ни одной убедительной версии! «Мне кажется… Я думаю…». Где результаты?
Результатов не было. Рюмин молча пожал плечами.
— Прокуратура уже приняла постановление об объединении этих дел в единое производство! От нас ждут конкретных действий! Что ты можешь предложить?
Ничего. Но произносить это вслух не следовало. Нельзя прерывать начальника, особенно если он в гневе.
Надточий сел за стол, сцепил руки и положил их перед собой.
— Ну? Теперь твоя очередь. Я слушаю.
— Товарищ полковник, — начал Рюмин. — Серийные убийства — самое сложное, что может быть в розыске…
— Спасибо, что просветил, — ядовито отозвался Надточий.
— Этот убийца не оставляет следов. И не совершает ошибок.
— В отличие от тебя, — сказал начальник. Краска бросилась капитану в лицо.
— Если вы имеете в виду Рудакова, то я не вижу здесь своей вины. Улики указывали на него, любое алиби, предоставленное его адвокатами, развалилось бы при тщательной проверке, мотивация — предельно ясна…
— Все хорошо и гладко, за исключением одного — он не убивал. Ты хоть представляешь, что тут началось бы, если бы ты его не отпустил? Шум, гам, пресса, правозащитники в дырявых свитерах… Ужас! — Надточий расстегнул пиджак и с опаской оглядел кабинет, словно ожидал увидеть в каждом углу по правозащитнику.
— Господин Рудаков больше не будет вас беспокоить. За это я ручаюсь.
Полковник с удивлением уставился на подчиненного.
— Рюмин! — сказал он. — А ты — идеалист. При чем здесь Рудаков? Ему достаточно было один раз позвонить, и все. Машина завертелась. Дело находится на личном контроле прокурора Москвы. В курсе, что это означает?
— Ничего хорошего, — пробурчал капитан.
— Сдержанная оценка. Я, пожалуй, уточню. Через семьдесят два часа начальник городского управления внутренних дел ждет меня с подробным докладом. А доложить пока нечего — потому что мой сотрудник никак не может вытащить палец из задницы и начать работать!
Сказано было грубо. Рюмин этого не заслуживал.
— Я работаю! — процедил он сквозь зубы.
— Но почему я этого не вижу?! — Надточий вскочил со стула. — Отрабатывай связи, знакомства! Восстанавливай хронологию событий! Что мне тебя, учить, что ли?
— Да какого черта?! — не выдержал капитан. — У меня было всего два дня! Какие связи и знакомства? При чем тут хронология событий?! Нет самого главного — мотива!! Убийца — маньяк! Я даже не знаю, в какую сторону двигаться!
Надточий снова застегнул пиджак (на все пуговицы, — заметил про себя капитан, — словно китель), одернул его и сел на место.
— Я тебе подскажу, в какую сторону двигаться, — спокойно сказал полковник. — В сторону отдела кадров — если через двое суток не будет конкретных результатов.
— На сутки меньше, — невесело усмехнулся капитан. — Начальник ГУВД великодушнее.
Надточий с нарочитым интересом углубился в изучение бумаг, лежавших перед ним на столе.
— Не задерживаю, — сказал он, не поднимая головы.
Рюмин четко развернулся через левое плечо, щелкнул каблуками и вышел из кабинета.***
Оставаться в здании на Петровке не имело смысла. Во-первых, скудные сведения, собранные в тонкие папки, Рюмин помнил наизусть. А во-вторых, в любую минуту мог появиться Надточий и с ехидной улыбкой постучать по циферблату часов.
Капитан вышел из проходной и сел в машину. В кармане лежали два снимка: прижизненные фотографии убитых девушек. И чем дольше Рюмин сравнивал их, тем больше убеждался — между Оксаной Лапиной и Светланой Даниловой есть какое-то сходство.
Оно не было явным и не бросалось в глаза. Скорее, похожими были эмоции, возникающие при взгляде на их лица. То, что называется словом «типаж». Вроде как все яблоки, независимо от того, красные они или зеленые, смахивают друг на друга и ни в коем случае — на грушу.
Собственно, в этом не заключалось никакого открытия: маньяк всегда выбирает определенный тип жертвы. Давно известный факт, еще раз получивший грустное подтверждение.
Нет, Рюмина интересовало другое: сам убийца. Он был силен, ловок и богат, но не это являлось главным. Капитан вспомнил слова Этель: «Если Ингрид привела кого-то к себе в дом, то сделала это потому, что поверила».
«Поверила!» Вот что было главным. И Лапина, и Данилова были убиты у себя дома. Почему? Ведь куда легче выбрать жертву на улице и наброситься на нее в темном углу? Но маньяка такой сценарий не устраивал.
Возможно, потому, что сначала он хотел вступить в половое сношение, потом изрезать тело и только после этого — убить? Но тогда можно воспользоваться съемной квартирой, сделать все там, а затем — потихоньку вынести труп. С точки зрения логики, так правильнее. Безопаснее. Тело, лежащее на заброшенной стройке, или под железнодорожным мостом, или в лесопарковом массиве, скорее всего, никуда не приведет. Нет следов.
Но убийце нужны были следы — и сами убийства были показательными и тщательно спланированными, словно хрестоматийные случаи в учебнике по криминалистике. Какой же в этом смысл? Какой?
Рюмин тряхнул головой — он уже запутался в собственных рассуждениях. Надо начинать сначала. Но прежде всего необходимо вычленить главное. Что является главным?
«Поверила!» Вот что! И строптивая модель, и скромный бухгалтер… Они поверили! И потому, не колеблясь, привели убийцу к себе домой.
Значит, это было более или менее продолжительное знакомство. «Или я ни черта не понимаю в современных девушках», — пробормотал капитан. Такой вариант нельзя исключать. Сам он, после тяжелого и мучительного развода с женой, очень трудно сходился с представительницами прекрасного пола.
Версия трещала по швам: продолжительное знакомство предполагает наличие слухов. Однако ни подруги Ингрид, ни родственники Светланы Даниловой ничего не слышали о таинственном ухажере. Убийце удавалось оставаться в тени.
«Ну хорошо! Попробуем еще раз. Девушка считает, что этот человек — не посторонний. Уступая нажиму (или — следуя собственному желанию), она приводит маньяка к себе домой. Первая ночь. Первый секс. Раны на теле, перерезанное горло и лужи дымящейся крови. Наверное, так».
Интуиция подсказывала капитану: он на правильном пути. Надо сделать еще один шаг. Чуть-чуть отойти назад, взглянуть на все в совокупности, и разгадка придет.
Итак. Жертвы выбраны не случайно. И сами они не считают убийцу случайным человеком. Наоборот! Они ему верят. Короткое знакомство, обещающее вылиться во что-то большее. В длительный роман, например. Или даже — в брак. Пожалуй. Значит, цель знакомства определена изначально и сомнений не вызывает… Стоп! Это уже кое-что!
«Где она могла с ним познакомиться?».
«Я не знаю. Только не в нашей тусовке. Нигде…».
Слова Этель.
«У вашей дочери были знакомые? Я имею в виду мужчин».
«Какие в ее фирме мужики? Один только охранник, да и тот — старый пень, вроде меня».
Отец Светланы Даниловой.
Разные девушки, но в чем-то их судьбы очень похожи — в ближайшем окружении обеих не нашлось подходящего человека. И модель, и бухгалтер, — обе хотели вырваться из замкнутого круга и найти себе мужчину.
Где нее им знакомиться с потенциальным женихом? Нигде. Или — где угодно. В метро, в баре, на концерте, в музее, на выставке, в бассейне, на теннисном корте, на морском курорте, в магазине, в кабинете врача, — где угодно, но…
Какая-то деталь крутилась в голове. Деталь, еще раз подчеркивающая сходство между девушками.
— Кретин! — Рюмин хлопнул ладонью по баранке. — Да вот же оно! Все здесь, под рукой! Пропавшие компьютеры!
Здание управления было рядом, в десяти шагах, но возвращаться туда он не хотел. Капитан включил первую передачу, резко бросил сцепление и утопил акселератор. «Восьмерка» взвизгнула шинами и ловко вклинилась в основной поток, медленно ползущий по Петровке.
Рюмин включил дальний свет, аварийную сигнализацию и помчался по встречной. Со всех сторон слышался возмущенный рев клаксонов, но капитан не обращал на них внимания.
Сорок восемь часов — небольшой срок. Ничтожный. Нельзя расходовать время впустую.
Рюмин залезал на тротуары, ехал по газонам, совался в любые подворотни и щели, выгадывая драгоценные метры и секунды.
Через полчаса он вошел в свой «пентхаус» и, не разуваясь, бросился к компьютеру. След. Азарт. Погоня. Тугие волны адреналина. Самое ценное, что давала ему профессия. И разве можно было так глупо с ней расстаться?
30
Никогда еще дорога домой не казалась Анне такой долгой. Она видела и понимала: Северцев чувствует то же самое. Они то напряженно молчали, то начинали вдруг оживленно беседовать — ни о чем, но очень страстно. На пределе возможного. Главное заключалось не в словах, а в этих вот самых эмоциях, рвущихся наружу и не находящих правильного выхода.
Жгучее желание быть вместе — это не высказывалось и не обсуждалось. Никакая одежда и полуметровое расстояние между сиденьями не могли ослабить этот жар. Но к нему постоянно примешивалось другое. Робость. Неуверенность. Боязнь, что все получится не так, как они мечтают.
Она не могла поверить, что все это происходит наяву. Бросаться в первый нее день знакомства в постель? К незнакомому, в сущности, мужчине? Так мог поступить кто угодно, но только не благовоспитанная и рассудительная «госпожа Вяземская». Подобное поведение, считала Анна, пристало какой-нибудь простушке… Но она? Неужели она на такое способна?!
Тело само давало ответ — да, способна. Тело изнывало от сладостной тоски, которой пока никто не придумал названия, от тоски, мягко пульсировавшей где-то в сердце. А потом — внизу живота. И снова — в сердце. И снова…
Прошло еще несколько минут, и Вяземская перестала удивляться. Гораздо больше занимал вопрос: как она до сих пор ухитряется вести машину? Руки плясали на руле, и «Лансер» нервно рыскал из стороны в сторону. А она была вынуждена зачем-то щелкать «поворотниками», хотя пальцам хотелось сжимать вовсе не этот дурацкий рычажок, а совсем другое.
Она украдкой посмотрела на Александра, скользнула быстрым взглядом по его бедрам и тут же отвела глаза, притворившись, что не заметила явных признаков его возбуждения. Это их еще больше сблизило, сделало похожими на двух злоумышленников, участвующих в заговоре, и тайну (далее если она ее без труда раскусила) надо было хранить до конца.
Вяземская бросила машину перед подъездом и долго не могла попасть пальцем на кнопку брелока, чтобы поставить автомобиль на охрану.
Губы между тем, горячие, налившиеся кровью и оттого — непослушные, — произносили всякий вздор.
— Кофе я вам не предлагаю потому что у меня его нет можно конечно сходить тут недалеко магазин но до него долго идти…
Они почему-то боялись взяться за руки. Самой надежной и неразрывной связью служили взгляды, сцепившиеся и растворившиеся в блеске расширенных зрачков.
— Я и не хочу кофе потому что я его не люблю а если захочу то обязательно схожу ВЫ НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ!
Легко сказать. Она не могла не волноваться. Но при всем при том — это волнение было самым прекрасным, что с ней происходило за последние… Два? Три? Пять? Десять лет? Да какая разница?
Первым приехал пассажирский лифт — маленькая и тесная коробка. Анна и Александр стояли, прижавшись к металлическим отшлифованным стенам, по-прежнему боясь прикоснуться друг к другу.
Каждый видел другого на фоне своего отражения в блестящем металле и каждый старался впитать это отражение в себя: так человек, умирающий от жажды, замедляет шаг при виде воды, пытается растянуть последние секунды томительного ожидания, чтобы потом расправиться с ним — одним жадным глотком.
Они вошли в квартиру и быстро скинули обувь.
— Я пойду поставлю чайник, — сказала Вяземская.
— Да, поставь, — ответил Северцев.
Четыре кисти — две большие, с сильными длинными пальцами, и две маленькие, с ярким маникюром, унизанные колечками, — лихорадочно метались в полумраке прихожей. Анна и Александр в немыслимой спешке, словно боялись опоздать, избавляли друг друга от одежды.
— Есть зеленый с жасмином, — прошептала Вяземская.
— Очень… — Северцев повернул ее к себе спиной; застежка на лифчике почему-то стала камнем преткновения, — очень… хорошо. — Камень отброшен в сторону.
Александр подхватил Анну на руки, отнес в комнату и положил на не расстеленный диван. Стянул трусики — увлажнившийся кусочек бледно-сиреневого шелка.
Северцев покрыл поцелуями ее шею, провел языком под сводами грудей.
— Ты — моя… — прошептал он, опускаясь все ниже и ниже. — Вся. Целиком.
Вяземская чувствовала его горячие губы и быстрые движения языка — короткие и невесомые, словно трепет крыльев бабочки, бьющейся в неплотно сжатом кулаке.
Сладостная тоска покинула сердце, обрела точное телесное предназначение и окончательно спустилась в низ живота. Анна подвинулась от края к стене, развела бедра, ощущая покалывание отросшей за день мужской щетины, и поставила ступни на плечи Александру.
Он забавлялся самой сокровенной частью ее тела, как хотел. Был нежен и жесток. Стоило Анне увидеть вершину и напрячься, пытаясь завершить упоительное восхождение, как натиск слабел, коварный язык становился ленивым, и Вяземская скатывалась вниз, к подножию, опасаясь, что сил начать все заново уже не осталось. Но они откуда-то появлялись. Ласкающая дрожь натягивала мышцы в грозившую лопнуть струну… Анна, содрогаясь всем телом, ждала этого момента… И опять, лишенная поддержки, скатывалась вниз.
Она бы затруднилась сказать, сколько это продолжалось. Все существо ее захлестнул пустяковый, но в тот момент казавшийся самым главным испуг: это будет длиться вечность, и из нее нет выхода. Страх наполнил каждую клеточку; выступил на коже, сочился из пор; Анна заплакала и вдруг… перед закрытыми глазами, на обратной стороне век возник яркий оранжевый свет. Он стремительно приближался, окутывал теплым сиянием, ласкал и баюкал. Свет быстро становился жарким; выжигал все внутри, слепил так, что было больно глазам. Анна не выдержала и закричала.
Руки Александра сжали ее ягодицы: будто он хотел выдавить из нее бешеную истому — всю, до капельки. Затем он вошел в нее, и Анна обхватила его за плечи, желая ощутить всю тяжесть его тела, и он грубо обнял ее, пропустив левую руку под спиной, а правой — крепко прижав ее бедра… И началось пленительное вальсирование — один тур, другой, тела сливались друг с другом, словно капли дождя на стекле, и снова расходились; вальс сменился пламенным танго; поддержка, поворот, наклон… и опять вальс. Чувства и мысли вращались по кругу, наталкиваясь на новые, все более и более яркие вспышки… И разгоряченное тело Анны было готово к этому ритму; к этому и еще более быстрому; к еще более быстрому и головокружительному; оно отзывалось на каждое движение и летело, парило, неслось, то проваливаясь в пропасть, то возносясь вверх…***
Анна лежала на спине, закрыв глаза, и медленно приходила в себя. Ее голова покоилась на руке Северцева, другой Александр нежно перебирал ее волосы. Она чувствовала прикосновение его губ к своему лицу — спокойное и умиротворяющее.
«Как жаль, что все кончилось! Но ведь можно попробовать еще раз?»
Вяземская постепенно возвращалась в будничную действительность. Она перевернулась на бок. Северцев отодвинулся в сторону, к стене.
Анна увидела у него на спине, чуть ниже лопаток, вздувшийся багровый кровоподтек — след от визита к Уржумцевой.
Анна поцеловала больное место, подула.
— Больно?
— Нет. Не очень, — ответил Александр. Он посмотрел Вяземской в глаза и вдруг произнес. — Ты знаешь, а я понял, почему она на тебя набросилась.
— Почему? — позабытый было ужас вновь всколыхнулся в сердце.
Северцев взял ее за руку, отвел в прихожую и поставил перед зеркалом. Затем достал из кармана фотографию. Уржумцев и Панина. Жених в черном костюме и задумчивая невеста с букетом калл в руках. Белые бутоны, сочные зеленые стебли…
— Посмотри повнимательнее, — сказал он.
Анна перевела взгляд со снимка — на отражение в зеркале. С отражения — на снимок, и обратно.
— Теперь видишь?
Да, теперь она видела. Вяземской вдруг стало холодно и неуютно. Собственная нагота напомнила о «безумной Лизе» — невысокой худой женщине, которая неподвижно лежала на жесткой полке, прикрученной к стене третьего бокса. Анна вернула фотографию.
— Саша! Могу я попросить тебя об одной вещи? Только обещай, что обязательно выполнишь.
Северцев пожал плечами.
— Разумеется, если ты этого хочешь.
— Пожалуйста, больше никогда не дари мне эти дурацкие каллы! Ладно?
Северцев кивнул.
— Я думаю, ты права… — еле слышно сказал он. — Они тебе не идут.
Жгучее желание быть вместе — это не высказывалось и не обсуждалось. Никакая одежда и полуметровое расстояние между сиденьями не могли ослабить этот жар. Но к нему постоянно примешивалось другое. Робость. Неуверенность. Боязнь, что все получится не так, как они мечтают.
Она не могла поверить, что все это происходит наяву. Бросаться в первый нее день знакомства в постель? К незнакомому, в сущности, мужчине? Так мог поступить кто угодно, но только не благовоспитанная и рассудительная «госпожа Вяземская». Подобное поведение, считала Анна, пристало какой-нибудь простушке… Но она? Неужели она на такое способна?!
Тело само давало ответ — да, способна. Тело изнывало от сладостной тоски, которой пока никто не придумал названия, от тоски, мягко пульсировавшей где-то в сердце. А потом — внизу живота. И снова — в сердце. И снова…
Прошло еще несколько минут, и Вяземская перестала удивляться. Гораздо больше занимал вопрос: как она до сих пор ухитряется вести машину? Руки плясали на руле, и «Лансер» нервно рыскал из стороны в сторону. А она была вынуждена зачем-то щелкать «поворотниками», хотя пальцам хотелось сжимать вовсе не этот дурацкий рычажок, а совсем другое.
Она украдкой посмотрела на Александра, скользнула быстрым взглядом по его бедрам и тут же отвела глаза, притворившись, что не заметила явных признаков его возбуждения. Это их еще больше сблизило, сделало похожими на двух злоумышленников, участвующих в заговоре, и тайну (далее если она ее без труда раскусила) надо было хранить до конца.
Вяземская бросила машину перед подъездом и долго не могла попасть пальцем на кнопку брелока, чтобы поставить автомобиль на охрану.
Губы между тем, горячие, налившиеся кровью и оттого — непослушные, — произносили всякий вздор.
— Кофе я вам не предлагаю потому что у меня его нет можно конечно сходить тут недалеко магазин но до него долго идти…
Они почему-то боялись взяться за руки. Самой надежной и неразрывной связью служили взгляды, сцепившиеся и растворившиеся в блеске расширенных зрачков.
— Я и не хочу кофе потому что я его не люблю а если захочу то обязательно схожу ВЫ НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ!
Легко сказать. Она не могла не волноваться. Но при всем при том — это волнение было самым прекрасным, что с ней происходило за последние… Два? Три? Пять? Десять лет? Да какая разница?
Первым приехал пассажирский лифт — маленькая и тесная коробка. Анна и Александр стояли, прижавшись к металлическим отшлифованным стенам, по-прежнему боясь прикоснуться друг к другу.
Каждый видел другого на фоне своего отражения в блестящем металле и каждый старался впитать это отражение в себя: так человек, умирающий от жажды, замедляет шаг при виде воды, пытается растянуть последние секунды томительного ожидания, чтобы потом расправиться с ним — одним жадным глотком.
Они вошли в квартиру и быстро скинули обувь.
— Я пойду поставлю чайник, — сказала Вяземская.
— Да, поставь, — ответил Северцев.
Четыре кисти — две большие, с сильными длинными пальцами, и две маленькие, с ярким маникюром, унизанные колечками, — лихорадочно метались в полумраке прихожей. Анна и Александр в немыслимой спешке, словно боялись опоздать, избавляли друг друга от одежды.
— Есть зеленый с жасмином, — прошептала Вяземская.
— Очень… — Северцев повернул ее к себе спиной; застежка на лифчике почему-то стала камнем преткновения, — очень… хорошо. — Камень отброшен в сторону.
Александр подхватил Анну на руки, отнес в комнату и положил на не расстеленный диван. Стянул трусики — увлажнившийся кусочек бледно-сиреневого шелка.
Северцев покрыл поцелуями ее шею, провел языком под сводами грудей.
— Ты — моя… — прошептал он, опускаясь все ниже и ниже. — Вся. Целиком.
Вяземская чувствовала его горячие губы и быстрые движения языка — короткие и невесомые, словно трепет крыльев бабочки, бьющейся в неплотно сжатом кулаке.
Сладостная тоска покинула сердце, обрела точное телесное предназначение и окончательно спустилась в низ живота. Анна подвинулась от края к стене, развела бедра, ощущая покалывание отросшей за день мужской щетины, и поставила ступни на плечи Александру.
Он забавлялся самой сокровенной частью ее тела, как хотел. Был нежен и жесток. Стоило Анне увидеть вершину и напрячься, пытаясь завершить упоительное восхождение, как натиск слабел, коварный язык становился ленивым, и Вяземская скатывалась вниз, к подножию, опасаясь, что сил начать все заново уже не осталось. Но они откуда-то появлялись. Ласкающая дрожь натягивала мышцы в грозившую лопнуть струну… Анна, содрогаясь всем телом, ждала этого момента… И опять, лишенная поддержки, скатывалась вниз.
Она бы затруднилась сказать, сколько это продолжалось. Все существо ее захлестнул пустяковый, но в тот момент казавшийся самым главным испуг: это будет длиться вечность, и из нее нет выхода. Страх наполнил каждую клеточку; выступил на коже, сочился из пор; Анна заплакала и вдруг… перед закрытыми глазами, на обратной стороне век возник яркий оранжевый свет. Он стремительно приближался, окутывал теплым сиянием, ласкал и баюкал. Свет быстро становился жарким; выжигал все внутри, слепил так, что было больно глазам. Анна не выдержала и закричала.
Руки Александра сжали ее ягодицы: будто он хотел выдавить из нее бешеную истому — всю, до капельки. Затем он вошел в нее, и Анна обхватила его за плечи, желая ощутить всю тяжесть его тела, и он грубо обнял ее, пропустив левую руку под спиной, а правой — крепко прижав ее бедра… И началось пленительное вальсирование — один тур, другой, тела сливались друг с другом, словно капли дождя на стекле, и снова расходились; вальс сменился пламенным танго; поддержка, поворот, наклон… и опять вальс. Чувства и мысли вращались по кругу, наталкиваясь на новые, все более и более яркие вспышки… И разгоряченное тело Анны было готово к этому ритму; к этому и еще более быстрому; к еще более быстрому и головокружительному; оно отзывалось на каждое движение и летело, парило, неслось, то проваливаясь в пропасть, то возносясь вверх…***
Анна лежала на спине, закрыв глаза, и медленно приходила в себя. Ее голова покоилась на руке Северцева, другой Александр нежно перебирал ее волосы. Она чувствовала прикосновение его губ к своему лицу — спокойное и умиротворяющее.
«Как жаль, что все кончилось! Но ведь можно попробовать еще раз?»
Вяземская постепенно возвращалась в будничную действительность. Она перевернулась на бок. Северцев отодвинулся в сторону, к стене.
Анна увидела у него на спине, чуть ниже лопаток, вздувшийся багровый кровоподтек — след от визита к Уржумцевой.
Анна поцеловала больное место, подула.
— Больно?
— Нет. Не очень, — ответил Александр. Он посмотрел Вяземской в глаза и вдруг произнес. — Ты знаешь, а я понял, почему она на тебя набросилась.
— Почему? — позабытый было ужас вновь всколыхнулся в сердце.
Северцев взял ее за руку, отвел в прихожую и поставил перед зеркалом. Затем достал из кармана фотографию. Уржумцев и Панина. Жених в черном костюме и задумчивая невеста с букетом калл в руках. Белые бутоны, сочные зеленые стебли…
— Посмотри повнимательнее, — сказал он.
Анна перевела взгляд со снимка — на отражение в зеркале. С отражения — на снимок, и обратно.
— Теперь видишь?
Да, теперь она видела. Вяземской вдруг стало холодно и неуютно. Собственная нагота напомнила о «безумной Лизе» — невысокой худой женщине, которая неподвижно лежала на жесткой полке, прикрученной к стене третьего бокса. Анна вернула фотографию.
— Саша! Могу я попросить тебя об одной вещи? Только обещай, что обязательно выполнишь.
Северцев пожал плечами.
— Разумеется, если ты этого хочешь.
— Пожалуйста, больше никогда не дари мне эти дурацкие каллы! Ладно?
Северцев кивнул.
— Я думаю, ты права… — еле слышно сказал он. — Они тебе не идут.
31
Над Москвой занимался новый день, и он обещал выдаться замечательным — почти летним. Солнышко припекало с самого рассвета. Если бы не желтая листва, молено было подумать, что снова наступил июль.
Рюмин выбрался на крышу. От бесчисленного количества чашек черного кофе и выкуренных сигарет щипало язык; голова гудела и немного кружилась от бессонной ночи, но это не могло испортить капитану настроение.
По пояс голый, в одних тренировочных шортах, он подошел к стойке и навесил на гриф сто двадцать килограммов.
«Не много ли? — закралась на мгновение мысль. Рюмин отмел сомнения. — В самый раз».
Он лег на скамью, примерился, проверил надежность хвата и осторожным рывком снял штангу с упоров. Трижды выдохнул и стал медленно сгибать руки. Металл едва коснулся нижнего обреза грудных мышц. Рюмин выгнул поясницу, сделал «атлетический мостик» и начал обратное движение. Плечи загудели, трицепсы раздулись — казалось, был слышен надсадный треск локтевых сухожилий.
Помогая себе коротким выкриком, капитан вытолкнул тяжелый снаряд в верхнюю точку, завел за упоры и вскочил со скамьи. У него получилось! Значит — все остальное тоже получится!
Ночь прошла не зря. Долгие блуждания в дебрях Интернета принесли неожиданный результат. Оставались, как любил выражаться Рюмин, технические тонкости.
Он подошел к жестяной миске, наполнил ее молоком. Бездельник Сезар где-то бегал, и в глубине души капитан ему завидовал. «Свобода, — как пела его любимая Дженис Джоплин в известной балладе, — это когда нечего больше терять». Черному одноглазому коту со сломанным хвостом терять было нечего.
Рюмину, если хорошенько разобраться, тоже. За исключением одного — работы. Тяжелой, изматывающей, нервной, но — неизменно приносящей огромное удовлетворение. Особенно — сегодня.
Он прошел по пути убийцы, услышал его торопливые шаги. Еще немного, и Рюмин начнет наступать ему на пятки. Скоро! Очень скоро!
Капитан смотрел с крыши на проснувшийся суетливый город. Где-то там, за громадами заводских корпусов, за коробками типовых многоэтажек, пойманный в перекрестье улочек и переулков, метался преступник. Возможно, он еще не знает, что Рюмин уже близко… Тем хуже для него!
Звонок мобильного заставил его отвлечься от мыслей. Капитан вернулся в башенку на крыше, взял телефон. На дисплее высветился номер Северцева.
— Да! — сказал Рюмин.
Он выслушал журналиста и взглянул на часы.
— Хорошо. В десять в «Брюсселе». Короткий деловой завтрак. Только не опаздывай, у меня сегодня напряженный день.***
В половине десятого Рюмин вышел из подъезда и сел в машину. Верная «восьмерка» бодро затарахтела после первого поворота ключа — видимо, у нее тоже было неплохое настроение.
Капитан быстрым взглядом окинул двор — скорее, по привычке: он всегда оценивал ситуацию перед тем, как что-либо сделать. Недалеко от подъезда, рядом с металлическими «ракушками», стоял черный «Ниссан-Максима» с наглухо тонированными стеклами; раньше Рюмин никогда его здесь не видел, но не придал этому большого значения.
Он выехал на улицу космонавта Волкова, влился в общий поток и покатил в сторону лесопарка. Из колонок доносилось знаменитое гитарное соло Марка Нопфлера; Dire straits исполняли один из своих величайших концертных номеров — Sultans of swing.
Музыка бодрила: она не била по ушам, но проникала вглубь, заставляя учащенно биться сердце. Ну, и — помимо всего прочего — почаще «топтать» педаль газа.
Перед поворотом на Большую Академическую Рюмин машинально взглянул в зеркало: ему показалось или он действительно это видел? Позади бортовой «Газели» и резвой «Хонды», следовавших за ним, хищно блеснула решетка «ниссановского» радиатора.
Рюмин выбрался на крышу. От бесчисленного количества чашек черного кофе и выкуренных сигарет щипало язык; голова гудела и немного кружилась от бессонной ночи, но это не могло испортить капитану настроение.
По пояс голый, в одних тренировочных шортах, он подошел к стойке и навесил на гриф сто двадцать килограммов.
«Не много ли? — закралась на мгновение мысль. Рюмин отмел сомнения. — В самый раз».
Он лег на скамью, примерился, проверил надежность хвата и осторожным рывком снял штангу с упоров. Трижды выдохнул и стал медленно сгибать руки. Металл едва коснулся нижнего обреза грудных мышц. Рюмин выгнул поясницу, сделал «атлетический мостик» и начал обратное движение. Плечи загудели, трицепсы раздулись — казалось, был слышен надсадный треск локтевых сухожилий.
Помогая себе коротким выкриком, капитан вытолкнул тяжелый снаряд в верхнюю точку, завел за упоры и вскочил со скамьи. У него получилось! Значит — все остальное тоже получится!
Ночь прошла не зря. Долгие блуждания в дебрях Интернета принесли неожиданный результат. Оставались, как любил выражаться Рюмин, технические тонкости.
Он подошел к жестяной миске, наполнил ее молоком. Бездельник Сезар где-то бегал, и в глубине души капитан ему завидовал. «Свобода, — как пела его любимая Дженис Джоплин в известной балладе, — это когда нечего больше терять». Черному одноглазому коту со сломанным хвостом терять было нечего.
Рюмину, если хорошенько разобраться, тоже. За исключением одного — работы. Тяжелой, изматывающей, нервной, но — неизменно приносящей огромное удовлетворение. Особенно — сегодня.
Он прошел по пути убийцы, услышал его торопливые шаги. Еще немного, и Рюмин начнет наступать ему на пятки. Скоро! Очень скоро!
Капитан смотрел с крыши на проснувшийся суетливый город. Где-то там, за громадами заводских корпусов, за коробками типовых многоэтажек, пойманный в перекрестье улочек и переулков, метался преступник. Возможно, он еще не знает, что Рюмин уже близко… Тем хуже для него!
Звонок мобильного заставил его отвлечься от мыслей. Капитан вернулся в башенку на крыше, взял телефон. На дисплее высветился номер Северцева.
— Да! — сказал Рюмин.
Он выслушал журналиста и взглянул на часы.
— Хорошо. В десять в «Брюсселе». Короткий деловой завтрак. Только не опаздывай, у меня сегодня напряженный день.***
В половине десятого Рюмин вышел из подъезда и сел в машину. Верная «восьмерка» бодро затарахтела после первого поворота ключа — видимо, у нее тоже было неплохое настроение.
Капитан быстрым взглядом окинул двор — скорее, по привычке: он всегда оценивал ситуацию перед тем, как что-либо сделать. Недалеко от подъезда, рядом с металлическими «ракушками», стоял черный «Ниссан-Максима» с наглухо тонированными стеклами; раньше Рюмин никогда его здесь не видел, но не придал этому большого значения.
Он выехал на улицу космонавта Волкова, влился в общий поток и покатил в сторону лесопарка. Из колонок доносилось знаменитое гитарное соло Марка Нопфлера; Dire straits исполняли один из своих величайших концертных номеров — Sultans of swing.
Музыка бодрила: она не била по ушам, но проникала вглубь, заставляя учащенно биться сердце. Ну, и — помимо всего прочего — почаще «топтать» педаль газа.
Перед поворотом на Большую Академическую Рюмин машинально взглянул в зеркало: ему показалось или он действительно это видел? Позади бортовой «Газели» и резвой «Хонды», следовавших за ним, хищно блеснула решетка «ниссановского» радиатора.