Страница:
Может быть, она и сейчас не отважилась бы спуститься в боксовое отделение в сопровождении одной санитарки, если бы не знала наверняка, что два из трех боксов пустуют.
Занят только самый дальний, расположенный в конце коридора. Третий.
Правда, его обитательница была не из тех, с кем приятно пить чай на кухне и болтать о разных милых пустячках.
Нет, внешне она выглядела вполне невинно и даже мило, но строчки в истории ее болезни заставляли волосы шевелиться.
Панина Елизавета Андреевна. «Безумная Лиза».***
Анна шла первой. Она старалась держать себя в руках — врачу не пристало выказывать беспокойство в присутствии младшего медицинского персонала.
Вяземская отметила, что не забыла подать условный сигнал — трижды постучать — и мысленно похвалила себя за это.
«Молодец, подруга! Держись, не бойся!»
Она выпрямила спину и напрягла ягодицы: походка стала уверенной и твердой. Каблучки стучали по бетону в темпе четыре четверти.
Анна миновала огромный холл, озаренный лишь тусклыми лампочками дежурного освещения, и подошла к широкой лестнице с истертыми ступенями. Ночью эта лестница смотрелась жутко — особенно если знать, куда она ведет.
— Осторожнее, Анна Сергеевна! — тихо сказала санитарка. — Скользко!
Вяземская поблагодарила ее кивком головы, положила руку на дубовые перила и начала спускаться. Она дошла до нижней ступеньки и, повернув направо, оказалась в узеньком коридоре с низким потолком.
Сделала пять коротких шагов и уперлась в массивную решетку. Каждый прут был толщиной в руку, а расстояние между ними — таким узким, что взрослый человек не смог бы протиснуть голову.
Никто и никогда не убегал из боксового отделения, да и нападений на санитаров или охранников Вяземская припомнить не могла, но все же — здесь было страшно. Аура этого места давала себя знать.
Анна вставила ключ в замочную скважину. Ей пришлось обхватить ключ обеими руками, чтобы сделать четыре оборота. Засов с надсадным стоном вышел из проушины, и решетка подалась.
Вяземская налегла на нее всем телом; пронзительный скрип петель разрезал сгустившуюся ночную тишину.
Анна ступила в коридор. Санитарка шла за ней следом; Вяземская ощущала ее горячее дыхание на своей шее.
До глухой стены, которой заканчивался коридор, оставалось немногим более двадцати шагов. Все здесь было маленьким и тесным; но язык не повернулся бы назвать эту тесноту уютной.
Анна остановилась и замерла, но не услышала ни звука. Впрочем, это было объяснимо: бокс и коридор разделяла прозрачная стена из плексигласа, служившего хорошим звукоизолятором. Для надежности с наружной стороны бокса плексиглас усиливала стальная решетка — хоть и не такая толстая, как на входе, но вполне способная противостоять натиску олимпийской команды тяжелоатлетов.
Анна двинулась дальше, пытаясь глазом или ухом уловить шевеление в третьем боксе. Она почти дошла до стены…
Панина появилась из глубины бокса внезапно. Она бросилась на прозрачную пластиковую стену, и Анна от неожиданности вздрогнула, с трудом сдержав испуганный крик.
Панина застыла, положив руки на стекло. При желании Анна могла бы прочесть линии на ее ладонях.
Темные спутанные волосы закрывали лицо «безумной Лизы» и падали на грудь. За те шесть лет, что она провела в институте имени Сербского, Панину стригли два или три раза в состоянии медикаментозного сна, и всегда — с опаской, что она вдруг некстати проснется.
Панина откинула голову: плотная пелена черных волос раздвинулась, и Анна увидела худое нервное лицо с узкими, искусанными в кровь губами. Но больше всего поражали глаза — огромные, ярко-зеленого цвета, застывшие и пронизывающие насквозь. Казалось, они излучали незримый, но невероятно мощный, неистовый свет.
Анна подумала, что эти глаза напоминают выход в параллельное измерение, откуда нет возврата.
— Панина! Что произошло?
Анна придала голосу надлежащую строгость, хотя и понимала, что интонацию украдет толстый плексиглас.
Пациентка молчала и продолжала смотреть на Вяземскую.
— Что вы сделали?
Анна прекрасно знала, что за шесть лет, проведенных Паниной в лечебнице, она не сказала ни слова. Вяземская и не ожидала ответа: хотя бы жеста, знака, — чего угодно.
Панина убрала ладони со стекла и взялась за отвороты больничной куртки. Рывком распахнула мешковатую темно-синюю одежду, обнажив верхнюю часть тела.
— О Боже!
Лиза была худоватой — Вяземская отчетливо видела каждое ребро и выступающую грудину — но грудь ее выглядела налитой и упругой. Темно-коричневые соски затвердели и набухли, однако вовсе не от холода.
Бледная кожа с просвечивающими венами не съежилась и не была покрыта пупырышками — напротив, она напоминала тающее масло; Вяземской показалось, будто она через стекло ощущает этот сладострастный жар.
Поперек гладкого живота тянулись три параллельных кровоточащих царапины, три такие же продольные царапины пролегли между грудей.
— Лиза!
Вяземская вдруг поняла, что впервые назвала пациентку по имени.
Панина закрыла глаза, запахнула куртку и крепко обняла себя обеими руками.
Должно быть, расцарапанную кожу сильно саднило, но «безумной Лизе» это доставляло удовольствие. Она улыбнулась и облизнула губы. На шее и лице проступили багровые пятна — предвестники сексуального наслаждения.
«Что с ней происходит? Наверное, она представляет, как ее обнимает мужчина? Кто он?»
Панина молчала. Да и не собиралась отвечать. Она оставалась для всех загадкой — вот уже шесть лет.
Лиза отступила вглубь бокса и села на полку, привинченную к стене. Тело ее сотрясала мелкая дрожь.
— Вы хотели причинить себе вред? Напрасно. В таком случае мне придется надеть на вас смирительную рубашку.
Лиза покачала головой и легла на спину. Она сдавила свое тело в объятиях и, подтянув колени к животу, издала громкий вздох.
Вяземская не услышала его — скорее, почувствовала. Ощутила всем телом энергию мощного и почти беззвучного оргазма. Толстый плексиглас на этот раз не был преградой.
— Панина?
Пациентка не отвечала. Она обмякла. Левая нога медленно разогнулась и коснулась пола. Анна повернулась к санитарке.
— Ничего страшного. Пойдем.
Они дошли до конца коридора. Вяземская заперла за собой решетку.
— На завтрак, в чай — полграмма аминазина. Пусть уснет. Я хочу осмотреть ее и обработать повреждения.
Валентина с облегчением кивнула:
— Хорошо, Анна Сергеевна.***
За окном занимался рассвет. По коридору бродили дрожащие синеватые тени. Свет настольной лампы померк и стал не таким ярким.
Вяземская сидела за столом и читала историю болезни, пытаясь найти новые, ранее ускользнувшие от ее внимания подробности.
Врач, в чьем ведении находилось женское боксовое отделение, уволился пару месяцев назад. Профессор Покровский временно поручил Анне присматривать за его единственной обитательницей, полагая, что это будет нетрудно.
«Панина Елизавета Андреевна», — значилось на обложке истории. И рядом — три вопросительных знака. Далее — «год рождения — 1975». И снова — вопросительные знаки.
Достоверным было только одно: в 1998-м году Панина вышла замуж, но прожила в браке очень недолго. Точнее, недолго прожил ее муж. «Безумная Лиза» изрезала его бритвой — так, что окровавленные куски плоти валялись, разбросанные по всему супружескому ложу.
Она не сопротивлялась, когда ее привезли в институт и поместили в третий бокс. Она находилась в ступоре и не отвечала на вопросы.
Через четыре месяца лечащий врач решил, что Панину можно перевести в общую палату. Это было роковой ошибкой. Лиза набросилась на первую же попавшуюся женщину: выдавила пальцем глаз и вцепилась зубами в лицо.
Санитары били ее чем попало, пытаясь оттащить от жертвы, но сумели справиться лишь тогда, когда Панина выплюнула на пол изжеванное ухо.
Моментальный и совершенно непредсказуемый переход из полного покоя в состояние неконтролируемой агрессии напугал даже видавших всякие виды психиатров. На обложке истории болезни появился красный треугольник — условный знак, свидетельствующий о крайней опасности больной.
В настоящее время в институте имени Сербского содержалось восемь таких пациентов, и только одна из них была женщиной. Панина Елизавета Андреевна.
Она не шла на контакт и за последние шесть лет не произнесла ни слова. Она не поддавалась внушению, не реагировала на просьбы и уговоры. Если бы Вяземская сочла уместной аналогию с животным миром, то сравнила бы Панину с дикой кошкой, не пригодной к дрессировке.
На пантеру не действуют ни ласки, ни угрозы. Ее нельзя подчинить своей воле — можно только убить. «Безумная Лиза» была из этой редкой породы. И Анна ни на секунду не забывала, что Панина смертельно опасна.
Странные царапины не давали покоя. Вяземская решила, что после лекции обязательно осмотрит их повнимательнее. К тому времени Панина должна уснуть. Анна думала, что дозировка аминазина подобрана правильно, и ничего страшного не случится.
Во всяком случае, так ей казалось.
7
8
Занят только самый дальний, расположенный в конце коридора. Третий.
Правда, его обитательница была не из тех, с кем приятно пить чай на кухне и болтать о разных милых пустячках.
Нет, внешне она выглядела вполне невинно и даже мило, но строчки в истории ее болезни заставляли волосы шевелиться.
Панина Елизавета Андреевна. «Безумная Лиза».***
Анна шла первой. Она старалась держать себя в руках — врачу не пристало выказывать беспокойство в присутствии младшего медицинского персонала.
Вяземская отметила, что не забыла подать условный сигнал — трижды постучать — и мысленно похвалила себя за это.
«Молодец, подруга! Держись, не бойся!»
Она выпрямила спину и напрягла ягодицы: походка стала уверенной и твердой. Каблучки стучали по бетону в темпе четыре четверти.
Анна миновала огромный холл, озаренный лишь тусклыми лампочками дежурного освещения, и подошла к широкой лестнице с истертыми ступенями. Ночью эта лестница смотрелась жутко — особенно если знать, куда она ведет.
— Осторожнее, Анна Сергеевна! — тихо сказала санитарка. — Скользко!
Вяземская поблагодарила ее кивком головы, положила руку на дубовые перила и начала спускаться. Она дошла до нижней ступеньки и, повернув направо, оказалась в узеньком коридоре с низким потолком.
Сделала пять коротких шагов и уперлась в массивную решетку. Каждый прут был толщиной в руку, а расстояние между ними — таким узким, что взрослый человек не смог бы протиснуть голову.
Никто и никогда не убегал из боксового отделения, да и нападений на санитаров или охранников Вяземская припомнить не могла, но все же — здесь было страшно. Аура этого места давала себя знать.
Анна вставила ключ в замочную скважину. Ей пришлось обхватить ключ обеими руками, чтобы сделать четыре оборота. Засов с надсадным стоном вышел из проушины, и решетка подалась.
Вяземская налегла на нее всем телом; пронзительный скрип петель разрезал сгустившуюся ночную тишину.
Анна ступила в коридор. Санитарка шла за ней следом; Вяземская ощущала ее горячее дыхание на своей шее.
До глухой стены, которой заканчивался коридор, оставалось немногим более двадцати шагов. Все здесь было маленьким и тесным; но язык не повернулся бы назвать эту тесноту уютной.
Анна остановилась и замерла, но не услышала ни звука. Впрочем, это было объяснимо: бокс и коридор разделяла прозрачная стена из плексигласа, служившего хорошим звукоизолятором. Для надежности с наружной стороны бокса плексиглас усиливала стальная решетка — хоть и не такая толстая, как на входе, но вполне способная противостоять натиску олимпийской команды тяжелоатлетов.
Анна двинулась дальше, пытаясь глазом или ухом уловить шевеление в третьем боксе. Она почти дошла до стены…
Панина появилась из глубины бокса внезапно. Она бросилась на прозрачную пластиковую стену, и Анна от неожиданности вздрогнула, с трудом сдержав испуганный крик.
Панина застыла, положив руки на стекло. При желании Анна могла бы прочесть линии на ее ладонях.
Темные спутанные волосы закрывали лицо «безумной Лизы» и падали на грудь. За те шесть лет, что она провела в институте имени Сербского, Панину стригли два или три раза в состоянии медикаментозного сна, и всегда — с опаской, что она вдруг некстати проснется.
Панина откинула голову: плотная пелена черных волос раздвинулась, и Анна увидела худое нервное лицо с узкими, искусанными в кровь губами. Но больше всего поражали глаза — огромные, ярко-зеленого цвета, застывшие и пронизывающие насквозь. Казалось, они излучали незримый, но невероятно мощный, неистовый свет.
Анна подумала, что эти глаза напоминают выход в параллельное измерение, откуда нет возврата.
— Панина! Что произошло?
Анна придала голосу надлежащую строгость, хотя и понимала, что интонацию украдет толстый плексиглас.
Пациентка молчала и продолжала смотреть на Вяземскую.
— Что вы сделали?
Анна прекрасно знала, что за шесть лет, проведенных Паниной в лечебнице, она не сказала ни слова. Вяземская и не ожидала ответа: хотя бы жеста, знака, — чего угодно.
Панина убрала ладони со стекла и взялась за отвороты больничной куртки. Рывком распахнула мешковатую темно-синюю одежду, обнажив верхнюю часть тела.
— О Боже!
Лиза была худоватой — Вяземская отчетливо видела каждое ребро и выступающую грудину — но грудь ее выглядела налитой и упругой. Темно-коричневые соски затвердели и набухли, однако вовсе не от холода.
Бледная кожа с просвечивающими венами не съежилась и не была покрыта пупырышками — напротив, она напоминала тающее масло; Вяземской показалось, будто она через стекло ощущает этот сладострастный жар.
Поперек гладкого живота тянулись три параллельных кровоточащих царапины, три такие же продольные царапины пролегли между грудей.
— Лиза!
Вяземская вдруг поняла, что впервые назвала пациентку по имени.
Панина закрыла глаза, запахнула куртку и крепко обняла себя обеими руками.
Должно быть, расцарапанную кожу сильно саднило, но «безумной Лизе» это доставляло удовольствие. Она улыбнулась и облизнула губы. На шее и лице проступили багровые пятна — предвестники сексуального наслаждения.
«Что с ней происходит? Наверное, она представляет, как ее обнимает мужчина? Кто он?»
Панина молчала. Да и не собиралась отвечать. Она оставалась для всех загадкой — вот уже шесть лет.
Лиза отступила вглубь бокса и села на полку, привинченную к стене. Тело ее сотрясала мелкая дрожь.
— Вы хотели причинить себе вред? Напрасно. В таком случае мне придется надеть на вас смирительную рубашку.
Лиза покачала головой и легла на спину. Она сдавила свое тело в объятиях и, подтянув колени к животу, издала громкий вздох.
Вяземская не услышала его — скорее, почувствовала. Ощутила всем телом энергию мощного и почти беззвучного оргазма. Толстый плексиглас на этот раз не был преградой.
— Панина?
Пациентка не отвечала. Она обмякла. Левая нога медленно разогнулась и коснулась пола. Анна повернулась к санитарке.
— Ничего страшного. Пойдем.
Они дошли до конца коридора. Вяземская заперла за собой решетку.
— На завтрак, в чай — полграмма аминазина. Пусть уснет. Я хочу осмотреть ее и обработать повреждения.
Валентина с облегчением кивнула:
— Хорошо, Анна Сергеевна.***
За окном занимался рассвет. По коридору бродили дрожащие синеватые тени. Свет настольной лампы померк и стал не таким ярким.
Вяземская сидела за столом и читала историю болезни, пытаясь найти новые, ранее ускользнувшие от ее внимания подробности.
Врач, в чьем ведении находилось женское боксовое отделение, уволился пару месяцев назад. Профессор Покровский временно поручил Анне присматривать за его единственной обитательницей, полагая, что это будет нетрудно.
«Панина Елизавета Андреевна», — значилось на обложке истории. И рядом — три вопросительных знака. Далее — «год рождения — 1975». И снова — вопросительные знаки.
Достоверным было только одно: в 1998-м году Панина вышла замуж, но прожила в браке очень недолго. Точнее, недолго прожил ее муж. «Безумная Лиза» изрезала его бритвой — так, что окровавленные куски плоти валялись, разбросанные по всему супружескому ложу.
Она не сопротивлялась, когда ее привезли в институт и поместили в третий бокс. Она находилась в ступоре и не отвечала на вопросы.
Через четыре месяца лечащий врач решил, что Панину можно перевести в общую палату. Это было роковой ошибкой. Лиза набросилась на первую же попавшуюся женщину: выдавила пальцем глаз и вцепилась зубами в лицо.
Санитары били ее чем попало, пытаясь оттащить от жертвы, но сумели справиться лишь тогда, когда Панина выплюнула на пол изжеванное ухо.
Моментальный и совершенно непредсказуемый переход из полного покоя в состояние неконтролируемой агрессии напугал даже видавших всякие виды психиатров. На обложке истории болезни появился красный треугольник — условный знак, свидетельствующий о крайней опасности больной.
В настоящее время в институте имени Сербского содержалось восемь таких пациентов, и только одна из них была женщиной. Панина Елизавета Андреевна.
Она не шла на контакт и за последние шесть лет не произнесла ни слова. Она не поддавалась внушению, не реагировала на просьбы и уговоры. Если бы Вяземская сочла уместной аналогию с животным миром, то сравнила бы Панину с дикой кошкой, не пригодной к дрессировке.
На пантеру не действуют ни ласки, ни угрозы. Ее нельзя подчинить своей воле — можно только убить. «Безумная Лиза» была из этой редкой породы. И Анна ни на секунду не забывала, что Панина смертельно опасна.
Странные царапины не давали покоя. Вяземская решила, что после лекции обязательно осмотрит их повнимательнее. К тому времени Панина должна уснуть. Анна думала, что дозировка аминазина подобрана правильно, и ничего страшного не случится.
Во всяком случае, так ей казалось.
7
Рюмин знал только одну категорию людей, которым нравилось ходить в судебные морги. Это были сами судебные медики, да и то — далеко не все. По сути, вся судмедэкспертиза (как, наверное, и любое другое дело) держалась на энтузиастах, одержимых профессией.
Для оперативника из отдела по расследованию убийств регулярные визиты в морг были неотъемлемой частью работы: зачастую тело жертвы могло поведать о преступнике куда больше, нежели бестолковый или запуганный свидетель.
Рюмин прекрасно это понимал и никогда не пренебрегал сотрудничеством с экспертом, но привыкнуть к особой атмосфере патологоанатомического отделения так и не смог: не сумел достичь той степени отрешенности, когда труп воспринимается не как мертвый человек, а как объект исследования.
Тело девушки отправили в морг при Спасо-Перовском госпитале Мира и Милосердия, и капитан был этим доволен. В госпитале работала кафедра судебной медицины одного из московских медицинских институтов, и Рюмин по собственному опыту знал, что специалисты там подобрались самого высокого уровня.
Без пяти девять он подошел к стоявшему меж толстых старых лип двухэтажному зданию, облицованному голубой кафельной плиткой. Не торопясь, наслаждаясь утренней свежестью и чистым (насколько это возможно в Новогирееве) воздухом, капитан выкурил сигарету. Затем достал круглую красную коробочку с вьетнамским бальзамом «Звездочка», припасенным специально для подобных случаев, и помазал верхнюю губу. Под ноздрями защипало, зато теперь Рюмин не чувствовал ничего, кроме ядреного запаха ментола, холодившего и обжигавшего одновременно.
Капитан вошел в здание и поднялся на второй этаж, в ординаторскую. Здесь, как всегда, было оживленно. Невысокий пожилой толстячок с кудрявой прядью иссиня-черных, наверняка крашеных волос, не в силах сдержать бьющую через край энергию, бегал по кабинету и, размахивая руками, кричал:
— Вы только взгляните на этот препарат, коллеги! Какие замечательные петехиальные кровоизлияния! Я настоятельно рекомендую, чтобы его включили в учебные пособия! Более наглядного препарата я еще не встречал! А уж я-то, — он поднял короткий толстый палец, — видел в этой жизни всякое, и только…
— …природная скромность не позволяет вам утверждать, что вы видели в этой жизни все! — закончил за него Рюмин. — Здравствуйте, Вартан Гургенович!
Профессор Заселян застыл с предметным стеклышком в руке и некоторое время внимательно рассматривал капитана. Потом, придав голосу елейность, а лицу — благообразность, ответил:
— Здравствуйте, Сергей Петрович! Вы к нам — самотеком? На процедуру аутопсии, так сказать, или за какой другой надобностью?
— За другой, Вартан Гургенович.
— Простите, сразу не понял. Обычно тела, находящиеся в таком плачевном состоянии, к нам доставляют в горизонтальном положении.
— Не обращайте внимания, — отмахнулся Рюмин. — Это — маскировка. Оперативная хитрость. Потребовалось на время скрыть благородные черты лица и прикинуться избитым.
— Это в корне меняет дело, — согласился Заселян. — Тогда я, пожалуй, предложу вам кофе.
Рюмин задумался. Во-первых, профессор из рук вон плохо заваривал кофе, а, во-вторых, одна только мысль о том, чтобы влить в себя что-то горячее, вызывала отвращение.
— Если вы предложите мне кофе, тогда я, пожалуй, откажусь, — копируя интонации профессора, сказал капитан.
— Отлично! — обрадовался Заселян. — Тогда я, пожалуй, на правах радушного хозяина все-таки предложу вам кофе, но наливать не буду.
— Думаю, этот вариант устроит всех, — заверил Рюмин.
Профессор взял кружку с нарисованным сердечком, пронзенным стрелой, и налил в нее коричневую жидкость, по запаху напоминавшую жженую пробку. Щедрой рукой насыпал сахару из майонезной банки, размешал и с наслаждением отхлебнул.
— Ну-с! — сказал он, складывая руки на животе. — Рассказывайте, зачем пришли!
— Вартан Гургенович! Вчера к вам привезли девушку с Тимирязевской улицы. Я веду дело об убийстве…
— Что-нибудь нашли? — перебил Заселян.
— Пока ничего, кроме неприятностей.
— Понимаю, — кивнул профессор и посмотрел на лицо капитана.
— Мне бы хотелось получить максимально возможную информацию, — сказал Рюмин. — Дело, кажется, не совсем обычное.
— Интересный случай? — оживился Заселян.
— Да. Можно сказать и так.
Профессор протянул руку к пухлой амбарной тетради, лежавшей на столе.
— Как, говорите, ее фамилия?
— Лапина. Оксана Витальевна.
Заселян открыл тетрадь, перелистнул несколько страниц, нашел нужную строчку и подчеркнул ее толстым, как панцирь черепахи, ногтем.
— Да. Тело в холодильнике. Пока никто из экспертов не взял. Если не возражаете, Сергей Петрович, я займусь этим лично. Моей квалификации вы доверяете?
Рюмин поднял руки.
— Вполне.
— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тело подняли в секционную, и через пять минут буду готов. Не могу оторваться, — профессор показал на кружку с вонючей бурдой. — Божественный напиток!
— Как же, как же… — отозвался капитан. — Я помню.***
Секционная, в которой обычно работал профессор, была просторным светлым помещением. На окнах стояли цветы, на стенах, заключенные в аккуратные рамочки, висели плакаты с изображениями отдельных органов и систем человеческого тела.
Центральное место в секционной занимал широкий стол, сложенный из толстых мраморных плит. Плиты были белые, с голубоватым морозным узором. От одного взгляда на них становилось холодно.
К торцу основного стола примыкал столик поменьше, сделанный из нержавейки. На нем стояли прецизионные весы и мерные сосуды для точного определения объема. Рядом, в специальной подставке, выстроилась целая батарея пробирок с резиновыми пробками, перед ней — череда пластиковых контейнеров для образцов тканей.
Заселян сменил парадный халат на рабочий, надел длинный фартук из оранжевой клеенки и две пары резиновых перчаток: первые — тонкие, туго обтягивающие руку, и вторые — прочные, грубые. Затем водрузил на лицо глухую маску из прозрачного пластика.
— Я готов! Где же санитары?
Двери открылись, и двое санитаров в темно-синих халатах и черных фартуках ввезли каталку, на которой лежал черный пластиковый мешок с застежкой-«молнией». Они поставили каталку рядом с мраморным столом и расстегнули «молнию». Вынули тело из мешка и перенесли на холодные плиты.
— Это все? — спросил Заселян, заглядывая в мешок. — А где одежда? На складе?
— Ее нашли именно так, — пояснил Рюмин.
— Ну что ж, учтем.
Профессор принялся за работу. Он нажал на педаль под столом, и цифровой диктофон, микрофон которого свисал с потолка на длинном черном шнуре, начал запись.
— Протокол вскрытия, — Заселян заглянул в карту с данными, — Лапиной Оксаны Витальевны за номером восемнадцать дробь сто пятьдесят шесть. Вскрытие проводит профессор Заселян Вартан Гургенович.
Он несколько раз обошел стол, цепким взглядом осматривая тело. Жестом приказал санитару перевернуть труп и оглядел спину, после чего быстро надиктовал перечень видимых повреждений.
— Теперь можно обмыть, — сказал профессор и отозвал Рюмина в сторонку.
— Ее убили в постели, — тихо, чтобы не включился чувствительный микрофон, сказал капитан.
— Да, я уже понял, — кивнул Заселян. — Странные порезы. Вы это имели в виду, когда говорили, что дело необычное?
— Да. И это тоже.
Санитары закончили обмывать тело, и профессор вернулся к столу. Прежде всего он исследовал окоченевшие мышцы, измерил наружную температуру и определил приблизительное время наступления смерти. Затем тщательно описал смертельную рану, взял мерную ленту и узнал расстояние между кровоподтеками на шее, оставшимися от пальцев убийцы. Потом переключился на порезы, тянувшиеся поперек живота и продольно — между грудей.
— Все повреждения носят прижизненный характер и нанесены острым режущим предметом с узким лезвием в пределах основного слоя дермы.
Заселян отметил несколько сломанных ногтей на руках — свидетельство того, что девушка сопротивлялась. Затем он раздвинул ноги убитой и исследовал наружные половые органы. Взял несколько мазков из влагалища, поместил один образец в пробирку, другой — на предметное стекло.
— В момент, непосредственно предшествовавший наступлению смерти, убитая имела половой акт. Ссадин, кровоизлияний и других следов насилия на наружных половых органах не обнаружено. Во влагалище — физиологическая смазка и следы спермы.
Профессор сделал выразительный жест, смысл которого был понятен только санитару. Тот кивнул и взял со столика длинный прозекторский нож. Рюмин отвернулся и отошел к окну.
— Я так понимаю, — сказал Заселян, подходя к капитану, — вас больше интересует картинка, чем сухой язык протокола.
— Да, если можно, — сказал Рюмин. — В акте судебно-медицинской экспертизы все слишком научно и в предположительной форме. Лучше опишите мне то, что видите.
— Извольте! Убийца — скорее всего, высокий. С крупными кистями и длинными сильными пальцами. Это видно по кровоподтекам на шее. Половой акт был ненасильственным. Девушка была согласна и даже хотела этого — стенки влагалища обильно увлажнены. Из того, что раны расположены на передней поверхности тела, я заключаю, что девушка лежала на спине. Итак, убийца вошел в нее, но дальше произошло то, чего она совсем не ожидала. Он схватил ее за горло и сдавил дыхательные пути. Возможно, даже вызвал серьезную асфиксию — это будет видно, когда получим образцы альвеолярной ткани. А потом — самое интересное. Порезы!
— Что с ними? — насторожился Рюмин.
— Вы обратили внимание, какие они ровные? Сделаны, как по линейке, и промежутки между ними везде одинаковые. Направление иногда чуть-чуть меняется — потому что девушка отбивалась, но рука убийцы не дрожит, заметьте! К тому же — они совсем неглубокие. Пять, максимум — десять миллиметров.
— Что это, по вашему, означает?
— Это означает, — Заселян обернулся и посмотрел на работу санитара, — что убийца не был в состоянии аффекта. Он действовал целенаправленно и методично, полностью себя контролируя.
— Хладнокровно, — добавил Рюмин, вспомнив ванную комнату, душ и пластиковую занавеску.
— Я бы даже сказал — обдуманно, имея в голове первоначальный план, — уточнил профессор. — Извините, мне пора продолжать.
«Обдуманно», — повторил про себя Рюмин, пытаясь создать мысленный образ убийцы.
Высокий, с длинными сильными пальцами, привлекательный — иначе с какой стати девушка, вокруг которой сотнями вьются ухажеры, стала бы с ним спать? И… совершенно непредсказуемый. Превосходно умеющий скрывать свои эмоции и намерения.
Погруженный в размышления, Рюмин не заметил, как профессор Заселян закончил работу.
— Зашивайте! — раздался его громкий голос, и через несколько секунд энергичный толстячок снова подошел к капитану.
— Это была бритва? — спросил Рюмин.
— Однозначно — да! — подтвердил Вартан Гургенович. — Бритва либо скальпель — но не обычный, хирургический, а, скорее, глазной.
— Понятно…
— К своим выводам могу добавить следующее: асфиксия действительно имела место. Убийца придушил девушку — вероятно, настолько, что она временно потеряла сознание и не сопротивлялась. Отсюда — такие точные и аккуратные порезы. Но тогда непонятно, зачем они вообще понадобились убийце? Если жертва была без сознания, то и боли она не чувствовала.
— Возможно, они носят ритуальный характер? — предположил Рюмин. — Осквернение, наказание, месть?
— Не знаю точно, но скажу вам еще кое-что… Профессор снял маску, стянул верхние перчатки и бросил в раковину.
— За час, самое большее — полтора, до смерти девушка плотно поела. В желудочном содержимом — стебли молодого бамбука, кусочки пресного теста, волокна мяса птицы. Но не курицы, а пожирнее… Вам это ничего не напоминает?
— Китайский ресторан! — догадался Рюмин.
— Именно. Утка по-пекински, — кивнул Заселян. — Стандартная мужская тактика: сначала — ресторан, потом — постель. Старо, как мир, зато срабатывает безотказно.
— Это, конечно, важно, но… — Рюмин покачал головой. — Увы, мало что дает: в Москве полно мест, где готовят утку по-пекински.
— Простите, — профессор развел руками, — больше ничем помочь не могу. Заключение пришлю по факсу или с курьером — как вам будет угодно.
— Спасибо, Вартан Гургенович! — Рюмин уже собирался откланяться, но Заселян тихонько взял его за рукав.
— И напоследок, Сергей Петрович… Понимаю, это не мое дело — вы и сами все знаете, но… Будьте осторожны! Мне кажется, этот человек очень умен. И очень опасен!
Рюмин вздрогнул. Слова, сказанные Заселяном, в точности соответствовали его собственным мыслям. Вряд ли это просто совпадение.
Для оперативника из отдела по расследованию убийств регулярные визиты в морг были неотъемлемой частью работы: зачастую тело жертвы могло поведать о преступнике куда больше, нежели бестолковый или запуганный свидетель.
Рюмин прекрасно это понимал и никогда не пренебрегал сотрудничеством с экспертом, но привыкнуть к особой атмосфере патологоанатомического отделения так и не смог: не сумел достичь той степени отрешенности, когда труп воспринимается не как мертвый человек, а как объект исследования.
Тело девушки отправили в морг при Спасо-Перовском госпитале Мира и Милосердия, и капитан был этим доволен. В госпитале работала кафедра судебной медицины одного из московских медицинских институтов, и Рюмин по собственному опыту знал, что специалисты там подобрались самого высокого уровня.
Без пяти девять он подошел к стоявшему меж толстых старых лип двухэтажному зданию, облицованному голубой кафельной плиткой. Не торопясь, наслаждаясь утренней свежестью и чистым (насколько это возможно в Новогирееве) воздухом, капитан выкурил сигарету. Затем достал круглую красную коробочку с вьетнамским бальзамом «Звездочка», припасенным специально для подобных случаев, и помазал верхнюю губу. Под ноздрями защипало, зато теперь Рюмин не чувствовал ничего, кроме ядреного запаха ментола, холодившего и обжигавшего одновременно.
Капитан вошел в здание и поднялся на второй этаж, в ординаторскую. Здесь, как всегда, было оживленно. Невысокий пожилой толстячок с кудрявой прядью иссиня-черных, наверняка крашеных волос, не в силах сдержать бьющую через край энергию, бегал по кабинету и, размахивая руками, кричал:
— Вы только взгляните на этот препарат, коллеги! Какие замечательные петехиальные кровоизлияния! Я настоятельно рекомендую, чтобы его включили в учебные пособия! Более наглядного препарата я еще не встречал! А уж я-то, — он поднял короткий толстый палец, — видел в этой жизни всякое, и только…
— …природная скромность не позволяет вам утверждать, что вы видели в этой жизни все! — закончил за него Рюмин. — Здравствуйте, Вартан Гургенович!
Профессор Заселян застыл с предметным стеклышком в руке и некоторое время внимательно рассматривал капитана. Потом, придав голосу елейность, а лицу — благообразность, ответил:
— Здравствуйте, Сергей Петрович! Вы к нам — самотеком? На процедуру аутопсии, так сказать, или за какой другой надобностью?
— За другой, Вартан Гургенович.
— Простите, сразу не понял. Обычно тела, находящиеся в таком плачевном состоянии, к нам доставляют в горизонтальном положении.
— Не обращайте внимания, — отмахнулся Рюмин. — Это — маскировка. Оперативная хитрость. Потребовалось на время скрыть благородные черты лица и прикинуться избитым.
— Это в корне меняет дело, — согласился Заселян. — Тогда я, пожалуй, предложу вам кофе.
Рюмин задумался. Во-первых, профессор из рук вон плохо заваривал кофе, а, во-вторых, одна только мысль о том, чтобы влить в себя что-то горячее, вызывала отвращение.
— Если вы предложите мне кофе, тогда я, пожалуй, откажусь, — копируя интонации профессора, сказал капитан.
— Отлично! — обрадовался Заселян. — Тогда я, пожалуй, на правах радушного хозяина все-таки предложу вам кофе, но наливать не буду.
— Думаю, этот вариант устроит всех, — заверил Рюмин.
Профессор взял кружку с нарисованным сердечком, пронзенным стрелой, и налил в нее коричневую жидкость, по запаху напоминавшую жженую пробку. Щедрой рукой насыпал сахару из майонезной банки, размешал и с наслаждением отхлебнул.
— Ну-с! — сказал он, складывая руки на животе. — Рассказывайте, зачем пришли!
— Вартан Гургенович! Вчера к вам привезли девушку с Тимирязевской улицы. Я веду дело об убийстве…
— Что-нибудь нашли? — перебил Заселян.
— Пока ничего, кроме неприятностей.
— Понимаю, — кивнул профессор и посмотрел на лицо капитана.
— Мне бы хотелось получить максимально возможную информацию, — сказал Рюмин. — Дело, кажется, не совсем обычное.
— Интересный случай? — оживился Заселян.
— Да. Можно сказать и так.
Профессор протянул руку к пухлой амбарной тетради, лежавшей на столе.
— Как, говорите, ее фамилия?
— Лапина. Оксана Витальевна.
Заселян открыл тетрадь, перелистнул несколько страниц, нашел нужную строчку и подчеркнул ее толстым, как панцирь черепахи, ногтем.
— Да. Тело в холодильнике. Пока никто из экспертов не взял. Если не возражаете, Сергей Петрович, я займусь этим лично. Моей квалификации вы доверяете?
Рюмин поднял руки.
— Вполне.
— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тело подняли в секционную, и через пять минут буду готов. Не могу оторваться, — профессор показал на кружку с вонючей бурдой. — Божественный напиток!
— Как же, как же… — отозвался капитан. — Я помню.***
Секционная, в которой обычно работал профессор, была просторным светлым помещением. На окнах стояли цветы, на стенах, заключенные в аккуратные рамочки, висели плакаты с изображениями отдельных органов и систем человеческого тела.
Центральное место в секционной занимал широкий стол, сложенный из толстых мраморных плит. Плиты были белые, с голубоватым морозным узором. От одного взгляда на них становилось холодно.
К торцу основного стола примыкал столик поменьше, сделанный из нержавейки. На нем стояли прецизионные весы и мерные сосуды для точного определения объема. Рядом, в специальной подставке, выстроилась целая батарея пробирок с резиновыми пробками, перед ней — череда пластиковых контейнеров для образцов тканей.
Заселян сменил парадный халат на рабочий, надел длинный фартук из оранжевой клеенки и две пары резиновых перчаток: первые — тонкие, туго обтягивающие руку, и вторые — прочные, грубые. Затем водрузил на лицо глухую маску из прозрачного пластика.
— Я готов! Где же санитары?
Двери открылись, и двое санитаров в темно-синих халатах и черных фартуках ввезли каталку, на которой лежал черный пластиковый мешок с застежкой-«молнией». Они поставили каталку рядом с мраморным столом и расстегнули «молнию». Вынули тело из мешка и перенесли на холодные плиты.
— Это все? — спросил Заселян, заглядывая в мешок. — А где одежда? На складе?
— Ее нашли именно так, — пояснил Рюмин.
— Ну что ж, учтем.
Профессор принялся за работу. Он нажал на педаль под столом, и цифровой диктофон, микрофон которого свисал с потолка на длинном черном шнуре, начал запись.
— Протокол вскрытия, — Заселян заглянул в карту с данными, — Лапиной Оксаны Витальевны за номером восемнадцать дробь сто пятьдесят шесть. Вскрытие проводит профессор Заселян Вартан Гургенович.
Он несколько раз обошел стол, цепким взглядом осматривая тело. Жестом приказал санитару перевернуть труп и оглядел спину, после чего быстро надиктовал перечень видимых повреждений.
— Теперь можно обмыть, — сказал профессор и отозвал Рюмина в сторонку.
— Ее убили в постели, — тихо, чтобы не включился чувствительный микрофон, сказал капитан.
— Да, я уже понял, — кивнул Заселян. — Странные порезы. Вы это имели в виду, когда говорили, что дело необычное?
— Да. И это тоже.
Санитары закончили обмывать тело, и профессор вернулся к столу. Прежде всего он исследовал окоченевшие мышцы, измерил наружную температуру и определил приблизительное время наступления смерти. Затем тщательно описал смертельную рану, взял мерную ленту и узнал расстояние между кровоподтеками на шее, оставшимися от пальцев убийцы. Потом переключился на порезы, тянувшиеся поперек живота и продольно — между грудей.
— Все повреждения носят прижизненный характер и нанесены острым режущим предметом с узким лезвием в пределах основного слоя дермы.
Заселян отметил несколько сломанных ногтей на руках — свидетельство того, что девушка сопротивлялась. Затем он раздвинул ноги убитой и исследовал наружные половые органы. Взял несколько мазков из влагалища, поместил один образец в пробирку, другой — на предметное стекло.
— В момент, непосредственно предшествовавший наступлению смерти, убитая имела половой акт. Ссадин, кровоизлияний и других следов насилия на наружных половых органах не обнаружено. Во влагалище — физиологическая смазка и следы спермы.
Профессор сделал выразительный жест, смысл которого был понятен только санитару. Тот кивнул и взял со столика длинный прозекторский нож. Рюмин отвернулся и отошел к окну.
— Я так понимаю, — сказал Заселян, подходя к капитану, — вас больше интересует картинка, чем сухой язык протокола.
— Да, если можно, — сказал Рюмин. — В акте судебно-медицинской экспертизы все слишком научно и в предположительной форме. Лучше опишите мне то, что видите.
— Извольте! Убийца — скорее всего, высокий. С крупными кистями и длинными сильными пальцами. Это видно по кровоподтекам на шее. Половой акт был ненасильственным. Девушка была согласна и даже хотела этого — стенки влагалища обильно увлажнены. Из того, что раны расположены на передней поверхности тела, я заключаю, что девушка лежала на спине. Итак, убийца вошел в нее, но дальше произошло то, чего она совсем не ожидала. Он схватил ее за горло и сдавил дыхательные пути. Возможно, даже вызвал серьезную асфиксию — это будет видно, когда получим образцы альвеолярной ткани. А потом — самое интересное. Порезы!
— Что с ними? — насторожился Рюмин.
— Вы обратили внимание, какие они ровные? Сделаны, как по линейке, и промежутки между ними везде одинаковые. Направление иногда чуть-чуть меняется — потому что девушка отбивалась, но рука убийцы не дрожит, заметьте! К тому же — они совсем неглубокие. Пять, максимум — десять миллиметров.
— Что это, по вашему, означает?
— Это означает, — Заселян обернулся и посмотрел на работу санитара, — что убийца не был в состоянии аффекта. Он действовал целенаправленно и методично, полностью себя контролируя.
— Хладнокровно, — добавил Рюмин, вспомнив ванную комнату, душ и пластиковую занавеску.
— Я бы даже сказал — обдуманно, имея в голове первоначальный план, — уточнил профессор. — Извините, мне пора продолжать.
«Обдуманно», — повторил про себя Рюмин, пытаясь создать мысленный образ убийцы.
Высокий, с длинными сильными пальцами, привлекательный — иначе с какой стати девушка, вокруг которой сотнями вьются ухажеры, стала бы с ним спать? И… совершенно непредсказуемый. Превосходно умеющий скрывать свои эмоции и намерения.
Погруженный в размышления, Рюмин не заметил, как профессор Заселян закончил работу.
— Зашивайте! — раздался его громкий голос, и через несколько секунд энергичный толстячок снова подошел к капитану.
— Это была бритва? — спросил Рюмин.
— Однозначно — да! — подтвердил Вартан Гургенович. — Бритва либо скальпель — но не обычный, хирургический, а, скорее, глазной.
— Понятно…
— К своим выводам могу добавить следующее: асфиксия действительно имела место. Убийца придушил девушку — вероятно, настолько, что она временно потеряла сознание и не сопротивлялась. Отсюда — такие точные и аккуратные порезы. Но тогда непонятно, зачем они вообще понадобились убийце? Если жертва была без сознания, то и боли она не чувствовала.
— Возможно, они носят ритуальный характер? — предположил Рюмин. — Осквернение, наказание, месть?
— Не знаю точно, но скажу вам еще кое-что… Профессор снял маску, стянул верхние перчатки и бросил в раковину.
— За час, самое большее — полтора, до смерти девушка плотно поела. В желудочном содержимом — стебли молодого бамбука, кусочки пресного теста, волокна мяса птицы. Но не курицы, а пожирнее… Вам это ничего не напоминает?
— Китайский ресторан! — догадался Рюмин.
— Именно. Утка по-пекински, — кивнул Заселян. — Стандартная мужская тактика: сначала — ресторан, потом — постель. Старо, как мир, зато срабатывает безотказно.
— Это, конечно, важно, но… — Рюмин покачал головой. — Увы, мало что дает: в Москве полно мест, где готовят утку по-пекински.
— Простите, — профессор развел руками, — больше ничем помочь не могу. Заключение пришлю по факсу или с курьером — как вам будет угодно.
— Спасибо, Вартан Гургенович! — Рюмин уже собирался откланяться, но Заселян тихонько взял его за рукав.
— И напоследок, Сергей Петрович… Понимаю, это не мое дело — вы и сами все знаете, но… Будьте осторожны! Мне кажется, этот человек очень умен. И очень опасен!
Рюмин вздрогнул. Слова, сказанные Заселяном, в точности соответствовали его собственным мыслям. Вряд ли это просто совпадение.
8
Вяземская посмотрела на часы — без пяти десять. Она приоткрыла дверь и выглянула в щелочку. Зал был почти полон. Слушатели расселись за лекционными столами, ожидая появления докладчика. То есть — ее.
Анна так же тихо закрыла дверь. Сердце колотилось, отбивая, наверное, сто двадцать ударов в минуту. Вяземская еще раз бросила взгляд на листок с тезисами. Все понятно, все знакомо, все ясно. Она справится.
Анна подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Черные блестящие волосы собраны на затылке в пучок, густая челка закрывает лоб. На лице — минимум косметики, разве что еле заметные стрелки, зрительно удлиняющие разрез глаз. Нежные, персиковых тонов, тени — чтобы скрыть синие круги после бессонной ночи дежурства, и капелька румян. Она готова.
Секундная стрелка настенных часов с хрустом крутила последний оборот. Анна взяла листок с тезисами и уже направилась к двери, ведущей из комнаты лектора в лекционный зал, но вдруг что-то ее остановило. Она вернулась к зеркалу и сняла заколку. Резко нагнулась и выпрямилась, встряхнув головой. Пышные волосы рассыпались по плечам.
Вяземская придирчиво осмотрела свой зеркальный образ. Так гораздо лучше. Кто сказал, что кандидат наук непременно должен быть похож на учительницу начальных классов? Почему она должна подавлять в себе женское начало и стараться быть незаметной, как серая мышь? Конечно, положение обязывает. Она — врач, известный специалист и ученый. Человек, у которого содержание преобладает над формой. Но, помимо всего прочего, она — женщина, и к тому же — весьма привлекательная.
Анна усмехнулась. «Едва ли на свете есть хоть одна женщина, в глубине души считающая себя некрасивой. И ты как психиатр это прекрасно знаешь. Но… Забудь. Это — не твой случай. Ты красива. Ты — очень красива!».
Вяземская высоко подняла голову. Спина выпрямилась, походка стала легкой и стремительной. Она завоюет этот зал. Нет, не то! Ей даже не потребуется его завоевывать — зал сам упадет к ее ногам. Да. Так и будет!
Ровно в десять часов утра Вяземская начала лекцию.***
Елизавета Панина сидела на жесткой полке, крепко прикрученной к бетонной стене, обитой толстым войлоком, и смотрела на рисовую кашу. Посередине сероватой массы колыхался желтый кружок растаявшего сливочного масла, на краю алюминиевой тарелки лежал кусочек жареного минтая. На узеньком столике, намертво привинченном к полу, стояла кружка с теплым чаем, накрытая куском черного хлеба.
Обычный завтрак. Ничего особенного.
Панина подняла голову. По другую сторону толстого плексигласа стояла надзирательница, заступившая в дневную смену, и внимательно следила за каждым ее движением.
Губы Паниной дрогнули в презрительной усмешке. Она зачерпнула полную ложку каши и демонстративно положила ее в рот. Медленно прожевала и проглотила. Она проделала это еще шестнадцать раз, пока тарелка не опустела. Затем съела рыбу, встала с полки и подошла к столу.
Надзирательница напряглась. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, но Панина — обостренным звериным чутьем — уловила, что она напряглась.
Лиза взяла кусок хлеба, разломила пополам и одну половинку положила на тарелку. Это правило соблюдалось неукоснительно. Как бы она ни была голодна, на тарелке должно хоть что-то оставаться. Пусть знают, что ей не нужна подачка. В душе человека, насильно лишенного свободы, нет места благодарности за хлеб и кашу.
Анна так же тихо закрыла дверь. Сердце колотилось, отбивая, наверное, сто двадцать ударов в минуту. Вяземская еще раз бросила взгляд на листок с тезисами. Все понятно, все знакомо, все ясно. Она справится.
Анна подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Черные блестящие волосы собраны на затылке в пучок, густая челка закрывает лоб. На лице — минимум косметики, разве что еле заметные стрелки, зрительно удлиняющие разрез глаз. Нежные, персиковых тонов, тени — чтобы скрыть синие круги после бессонной ночи дежурства, и капелька румян. Она готова.
Секундная стрелка настенных часов с хрустом крутила последний оборот. Анна взяла листок с тезисами и уже направилась к двери, ведущей из комнаты лектора в лекционный зал, но вдруг что-то ее остановило. Она вернулась к зеркалу и сняла заколку. Резко нагнулась и выпрямилась, встряхнув головой. Пышные волосы рассыпались по плечам.
Вяземская придирчиво осмотрела свой зеркальный образ. Так гораздо лучше. Кто сказал, что кандидат наук непременно должен быть похож на учительницу начальных классов? Почему она должна подавлять в себе женское начало и стараться быть незаметной, как серая мышь? Конечно, положение обязывает. Она — врач, известный специалист и ученый. Человек, у которого содержание преобладает над формой. Но, помимо всего прочего, она — женщина, и к тому же — весьма привлекательная.
Анна усмехнулась. «Едва ли на свете есть хоть одна женщина, в глубине души считающая себя некрасивой. И ты как психиатр это прекрасно знаешь. Но… Забудь. Это — не твой случай. Ты красива. Ты — очень красива!».
Вяземская высоко подняла голову. Спина выпрямилась, походка стала легкой и стремительной. Она завоюет этот зал. Нет, не то! Ей даже не потребуется его завоевывать — зал сам упадет к ее ногам. Да. Так и будет!
Ровно в десять часов утра Вяземская начала лекцию.***
Елизавета Панина сидела на жесткой полке, крепко прикрученной к бетонной стене, обитой толстым войлоком, и смотрела на рисовую кашу. Посередине сероватой массы колыхался желтый кружок растаявшего сливочного масла, на краю алюминиевой тарелки лежал кусочек жареного минтая. На узеньком столике, намертво привинченном к полу, стояла кружка с теплым чаем, накрытая куском черного хлеба.
Обычный завтрак. Ничего особенного.
Панина подняла голову. По другую сторону толстого плексигласа стояла надзирательница, заступившая в дневную смену, и внимательно следила за каждым ее движением.
Губы Паниной дрогнули в презрительной усмешке. Она зачерпнула полную ложку каши и демонстративно положила ее в рот. Медленно прожевала и проглотила. Она проделала это еще шестнадцать раз, пока тарелка не опустела. Затем съела рыбу, встала с полки и подошла к столу.
Надзирательница напряглась. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, но Панина — обостренным звериным чутьем — уловила, что она напряглась.
Лиза взяла кусок хлеба, разломила пополам и одну половинку положила на тарелку. Это правило соблюдалось неукоснительно. Как бы она ни была голодна, на тарелке должно хоть что-то оставаться. Пусть знают, что ей не нужна подачка. В душе человека, насильно лишенного свободы, нет места благодарности за хлеб и кашу.