Вы это знаете не хуже меня.
Возможна ли демократия в Ираке?
Время от времени человечеством обуревает страсть найти ответ на какой-нибудь каверзный вопрос. Например, есть ли жизнь на Марсе. Когда ответ на этот вопрос стал более или менее ясен, мы побороли свое разочарование и поставили вопрос шире. Теперь нас волнует, одиноки ли мы во вселенной. Однако в последнее время, под давлением событий на Ближнем Востоке, на первый план всплыл еще более интригующий вопрос: возможна ли демократия в Ираке?
Я сразу могу сказать, что жизни не Марсе нет, во вселенной мы одиноки, и демократия в Ираке не только возможна теоретически, но и вполне достижима на практике. Все, что для этого нужно, это переселить всех арабов из Ирака, включая, если можно, и Кувейт, в Саудовскую Аравию, а освободившуюся территорию присоединить к Израилю. Другого пути нет, и это очень обидно, потому что стратегия президента Буша на Ближнем Востоке зиждется на двух столпах. Первый, это уверенность в том, что в глубине души арабы ничем принципиально не отличаются от обыкновенных американцев, вроде нас с вами, и потому их можно демократизировать ничуть не хуже, чем, скажем, иммигрантов из России; второй — что любая демократия автоматически преисполнена любви к миру и Соединенным Штатам Америки. «Верую, потому что это нелепо» — с христианами это случается.
Для нас с вами демократия — это способ жить свободно. Чтобы понять, что лежит в основе нашей свободы, давайте поставим эксперимент. Допустим, кто-то в Вашем присутствии нагло заявляет, что Буш — дурак, а вы при этом считаете, что он, наоборот, умный. И допустим, что, вместо того, чтобы спокойно и деловито перечислить все имеющиеся в вашем распоряжении доказательства его незаурядного, на ваш взгляд, интеллекта, вы указываете наглецу на недопустимость подобных высказываний в адрес нашего с вами президента, особенно во время войны. Наглец, само собой, может сослаться на Первую поправку, но может и обидно рассмеяться вам в лицо. Дескать, я — свободный гражданин свободной страны, и кого хочу, того и поливаю.
Отсюда вытекает глубоко философский вопрос — что первично: Первая поправка или глубоко укоренившееся в человеке сознание, что он рожден свободным и никто не имеет права на его свободу посягать? На первый взгляд, конечно, первична Первая поправка — иначе зачем ее назвали Первой, а не как-нибудь еще — а сознание, как обычно, вторично. Но на первый взгляд — земля плоская. Давайте вспомним, что советская конституция гарантировала народу все те же права, что и американская и даже больше, и, тем не менее, граждане, прежде, чем охнуть, испуганно озирались, не услышит ли кто. В Израиле же и поправлять нечего, потому что конституции там нет и в ближайшее время не предвидится, и все же ругать Шарона безопасней, чем хвалить.
Рассуждая реалистически, мы можем предположить, что в Ираке когда-нибудь примут конституцию, основанную на законах шариата, и будут периодически проводить выборы в диван, или как там у них будет называться кнессет. В лучшем случае иракская демократия достигнет сияющих высот египетской, в худшем — не доберется до уровня сирийской. Какая нам с вами от этого польза? Какая нам разница? С какого боку это может считаться нашей победой?
Опять же, каждый человек понимает свободу по-своему. Давным-давно, когда под мудрым руководством Горбачева Союз все еще казался нерушимым, как при Сталине, я присутствовал при дискуссии, в которой с одной стороны участвовал последователь Фарракхана, а с другой — недавний иммигрант из СССР. Фарракхановца интересовало, стало ли в Союзе свободнее при Горбачеве. Русский объяснил, что раньше по Москве можно было гулять, ни о чем не беспокоясь, а нынче — постреливают. Фарракхановец удовлетворенно заключил: «Значит, стало.» Вот вам и осознанная необходимость.
Наше представление о свободе весьма незатейливо: пусть каждый живет, как ему нравится, до тех пор, пока он не мешает другим делать то же самое. Давайте сразу установим, что наше определение отнюдь не универсально.
Когда Союз развалился, в Баку настала свобода. Свободный народ радостно бросился делать то, о чем трепетно, но тщетно мечтали поколения азербайджанцев: громить армян. Людей жгли живьем, беременным женщинам вспарывали животы, грудных детей выбрасывали из окон. Грабили, конечно, тоже, чего ж случай упускать, но, в основном, народ вела бескорыстная любовь к убийству беззащитных людей. Сейчас там все культурненько: конституция, выборы — все, как в Дамаске, включая передачу президентства по наследству. Как вы думаете, возможна в Азербайджане демократия?
Когда в 1979 году, при неудачной попытке спасти американских заложников в Тегеране погибли военнослужащие США, их трупы были выставлены на обозрение и поругание. Как вы полагаете, возможна в Иране демократия?
Когда в 1993 году в Могадишу вооруженным дикарям удалось сбить американский вертолет, ликующая толпа, не стесняясь фоторепортеров, надругалась над трупами убитых. Как вы думаете, придет ли когда-нибудь демократия в Сомали?
В 2000 году двое израильских резервистов заблудились по дороге в часть и оказались в Рамалле. Цивилизованные люди, они наивно решили искать помощи у местной полиции. Толпа арабской молодежи ворвалась в участок и растерзала резервистов голыми руками. Поблизости случился фотограф, и снимки народного торжества просочились в мир. Меня, помнится, больше всего поразил контраст между бурным, ничем не замутненным счастьем на лицах арабских юношей и ужасом того, что они только что сделали. По сравнению с этим ликованием, раздача сладостей на улицах Рамаллы в ознаменование успешного нападения на США 11 сентября 2001 года выглядела, как октябрьская демонстрация по сравнению с русской свадьбой на третьем часу застолья. Как по-вашему, возможна демократия в будущей «Палестине»?
Аналогичный случай сделал знаменитым никому не нужный иракский город по имени Фаллуджа. По случаю войны кругом было полно репортеров, и незабываемые картины арабской свободы обошли всю мировую прессу: счастливые лица молодежи, рвущей на куски обгорелые трупы американцев. Подумайте, возможна ли демократия у людоедов?
И пока вы ломаете голову над ответом, подумайте заодно о том, что общество даже в теории не может быть свободным, если оно не построено на фундаменте взаимной терпимости. Подумайте также о том, что нетерпимость, встроенная в ислам, куда более убийственна, чем та, что когда-то легла в основу Третьего рейха. Учтите при этом, что ислам промывает людям мозги, грубо говоря, в 120 раз дольше, чем просуществовал этот самый рейх. Подумайте, возможно ли освободить раба, который мечтает не о свободе, а о том, чтобы стать рабовладельцем.
Добрые люди мне возразят, что рвали трупы отдельно взятые нехорошие лица, в то время, как большинство иракцев в этом мероприятии не участвовало и отнеслось к нему неодобрительно. Мнение, что любой народ в основе своей хорош, очень живуче среди представителей хороших народов. Плохие народы этого предрассудка не разделяют. Хотелось бы спросить, по каким именно признакам добрые люди сделали вывод о наличии в Ираке хоть какой-то оппозиции людоедству. Если эта оппозиция и существует за пределами воображения добрых людей, она ни единым писком себя не проявила. Поэтому мы можем с чистой совестью пренебречь воображаемыми кукишами в кармане и считать, что Фаллуджа покрыла вечным позором не только тех, кто с широкой улыбкой на тупом, счастливом лице гордо позировал перед камерами с кусками горелой человечины в руках, а весь ислам.
Этот грустный вывод, в свою очередь, подвергает сомнению всю американскую стратегию на Ближнем Востоке. Здравый смысл подсказывает нам, что смертельных врагов нужно уничтожать, а не демократизировать. Милость же проявлять дОлжно, но исключительно к павшим, как завещал нам великий Пушкин.
Прогноз по Арафату
Странно устроена жизнь. Бывает, встанешь утром и не знаешь, что на завтрак будешь есть. А бывает, что без труда предсказываешь события мирового значения.
Например, я могу назвать точную дату окончания войны с терроризмом. Война с терроризмом окончится 23 января 2009 года, и вот почему. Джону Керри в ноябре президентство не светит, но к 2008-ому году республиканцы всем осточертеют, и Хиллари Клинтон без труда въедет в Белый дом. Следуя Конституции, ее приведут к присяге 21 января, в годовщину смерти Ленина. На следующий день она будет, как любой нормальный человек, обсыхать от инаугурационных торжеств. А утречком 23-го, хочешь — не хочешь, придется заниматься делами, и самым неотложным из них будет торопливое окончание бессмысленной войны с терроризмом. Бессмысленной не потому, что с террористами не надо воевать, а потому, что малярию невозможно искоренить, ни охотясь на отдельных комаров с вертолета, как израильтяне, ни разъезжая по болоту на танке, как американцы. С малярией борются посредством осушения болот. С терроризмом можно бороться только путем искоренения ислама, а на это, к сожалению, наши лидеры не пойдут, потому что для этого нужны мудрость, мужество и справедливость, которыми они не обладают. А жаль.
Будущее Арафата тоже нетрудно предсказать. Арафат умрет. Я знаю, что в это трудно поверить. При его образе жизни он должен был умереть давным-давно, причем какой-нибудь гадкой смертью. Он потому и не женился до старости, что ждал, что скоро ему достанется небесный гарем. Потом он увидел, что дело затягивается, решил, что до райских гурий нужно еще дожить, и женился на толстой крашеной блондинке с красивым именем Суха. Он даже сделал ей ребенка, но после этого Суха переехала в Париж, и с тех пор никто, кроме Хиллари Клинтон, ее ни разу не поцеловал. Но это — дело прошлое, а нас в данный момент интересует будущее.
Как я уже сказал, в скором будущем Арафат умрет, но не как Яссин и Рантизи и не как впавший в немилость кремлевский кровосос среднего ранга, чей некролог лицемерно сетует на коварную болезнь, неожиданно вырвавшую его из наших рядов. Инфаркта у него тоже но будет, потому что наукой точно доказано, что для инфаркта необходим ряд условий, среди которых важнейшим является наличие сердца. Арафат скончается от тяжелой, продолжительной болезни в какой-нибудь каирской больнице.
Доставку больного в больницу нужно будет утрясать с израильтянами, которые вот уже не первый год не выпускают его из Мукаты. Израильтянам придется выбирать между двумя подходами к проблеме: один будет требовать проявления гуманности по отношению к больному старику, а второй сформулирует свою точку зрения словами «Да пусть он сдохнет в своей Мукате!» Нетрудно догадаться, что победит самоубийственный еврейский гуманизм, и Арафата условно-досрочно выпустят по состоянию здоровья.
Арафат не сразу воспользуется абсурдной еврейской мягкотелостью. Он потребует гарантий, что по окончании лечения ему разрешат вернуться. Правительство Израиля заартачится в надежде, что американцы станут их уговаривать и под это дело у них удастся что-нибудь выцыганить. На самом деле, всем уже будет понятно, что Арафат в Рамаллу никогда не вернется, но не из-за израильтян и не по состоянию здоровья. За долгие годы его правления террористической организацией, именуемой «палестинским народом», за его спиной собралась длинная, нетерпеливая очередь охотников попрезидентствовать, и долгожданная болезнь «раиса» представит случай, который никто не захочет упустить.
Американцам легко удастся уговорить израильтян гарантировать Арафату право на возвращение в обмен на какое-нибудь обещание, которое потом будет нарушено. А пока израильтяне будут торговаться, малоизвестные работники госдепа будут потихоньку шустрить среди бандитов, надеясь привести к власти кого-нибудь, с кем потом можно будет работать, но из этого ничего не получится.
Тем временем средства массовой информации по всему миру будут возмущаться жестокостью сионистов, обрекающих безобидного старика на верную смерть, и сравнивать их с эсэсовскими врачами в концлагерях, ставившими медицинские эксперименты на еврейских детях. Арафат же воспользуется заминкой, чтобы убедиться в том, что никто из своих его не угробит. Ему было бы спокойнее в израильской больнице: там и врачи получше, и служба безопасности понадежней. Но израильтяне инициативы не проявят, а человеку, посланному им на разведку, не удастся встретиться ни с кем, кто мог бы помочь в этом вопросе. Люди, до которых он сумеет добраться, не будут уполномочены принимать решения. Встреча с ними будет неоднократно откладываться, а когда она наконец состоится, они будут безукоризненно вежливы, неприятны в общении и не проявят ни малейшего интереса к тому, что Арафат мог бы им предложить.
Афганистан, который в то время будет председательствовать в Совете Безопасности, выдвинет при поддержке Франции и Германии резолюцию, осуждающую Израиль за болезнь Арафата. За резолюцию будет подано 13 голосов; Великобритания воздержится от голосования, а Соединенные Штаты найдут предлог воспользоваться своим правом вето. Неприсоединившиеся государства попытаются провести аналогичную резолюцию через Генеральную Ассамблею, но пока бюрократическая машина ООН будет раскручиваться, Арафат будет уже в Каире, и резолюция потеряет свою актуальность.
В Каире Арафат умрет далеко не сразу. Какое-то время его будут навещать высокопоставленные представители «палестинской автономии» и второстепенные дипломаты. Но поток посетителей будет постепенно редеть, пока в один прекрасный день к нему не явится за благословением новоизбранный президент будущей «Палестины». После этого об Арафате начнут постепенно забывать, и в конце концов, не считая сонных телохранителей, при ним останется только верная Суха, чье постоянное присутствие будет раздражать больного до такой степени, что он будет с грустью вспоминать годы своего унизительного заточения в Мукате. Но в один прекрасный день даже она, не дождавшись смерти мужа, вернется в Париж распоряжаться многомиллиардным наследством.
На похороны из разных стран приедут непервые заместители министров иностранных дел. Их низкий ранг будет воспринят в арабском мире как оскорбление и одновременно помешает устроить обычное для «палестинских» похорон безобразие с проклятиями евреям и стрельбой из автоматов. Тем не менее, Арафата объявят шахидом и пообещают евреям страшную месть за его смерть.
Израильтяне попытаются возражать против захоронения Арафата на Храмовой горе. Американцам удастся с ними договориться, что его зароют там без лишней помпы. В обмен на какое-нибудь обещание, которое американцы потом не выполнят, израильтяне согласятся. При захоронении трупа произойдут беспорядки. Израильские войска и полиция не станут вмешиваться, и «палестинцы» в суматохе убьют человек 20 своих. Газеты напишут, что беспорядки и стрельба были спровоцированы агентами Моссада. Арабские страны попытаются провести соответствующую резолюцию в Совете Безопасности, но Великобритания и США за кулисами заявят о своей оппозиции, и голосование не состоится.
В России, вследствие сложности международной обстановки, на смерть их протеже среагируют сдержанно. Татары присвоят Казанскому университету имя новопреставленного мученика. Чеченцы переименуют село Советское в Ясирабад и установят памятник Арафату на центральной площади. Неизвестные лица украсят памятник коротким русским словом, выполненным несмываемой зеленой краской.
Мел Гибсон после долгих колебаний отклонит предложение поставить фильм о том, как евреи отравили Арафата.
Могила Арафата превратиться в место паломничества, что неизбежно усилит статус Иерусалима как третьей важнейшей святыни ислама. Израильским властям придется регулировать приток визитеров. Это вызовет единодушное возмущение мировой общественности и вдохновит ООН принять еще несколько десятков антисемитских резолюций.
Лет через 70 в Иерусалиме произойдет землетрясение. Город почти не пострадает, но вся мерзость на Храмовой горе развалится в прах. Израильское правительство проявит нехарактерную твердость и воспротивится попыткам восстановления мечетей до тех пор, пока израильские археологи не просеют весь грунт через мелкое сито в поисках давно утерянных артифактов. Работа растянется на десятилетия. Большинство находок, относящихся к Храму, будут безнадежно повреждены. И только один предмет, в течение многих веков считавшийся безвозвратно потерянным, будет обнаружен в прекрасном состоянии. После нескольких лет кропотливых исследований израильские ученые подтвердят, что нашли Ковчег Завета.
Еще несколько лет уйдет на расчистку остатков Храмовой горы от всего, что попало туда по ошибке. После этого начнется строительство Третьего Храма. Тот факт, что нефть к тому времени перестанет быть кровью мировой экономики, а терроризм превратится в одну из самых болезненных язв арабского мира, даст Израилю возможность тактично проигнорировать громкие возражения соседей. И когда Храм будет наконец построен, мир будет мало похож на наш с вами.
А Арафат? Арафата забудут.
О моральном превосходстве над акулами
Вот анекдот, такой старый, что читатели помоложе могут его не знать. Молодой офицер флота Ее Императорского Величества ненароком выпал за борт, и на него напала акула. Офицер, пытаясь спастись, пустился с ней наперегонки, а это, сами понимаете, дело безнадежное. Тем не менее, его выдернули из воды буквально в самый последний момент, как в кино. И когда он уже стоял, весь мокрый, на палубе, а акула все еще щелкала в воздухе своими жуткими зубами, один представитель младшего комсостава у него спросил: «Господин лейтенант, а ведь вы же при кортике. Что ж вы не попытались отбиться?» На что лейтенант, приподняв левую бровь, ответил: «Рыбу — ножом?»
Самое смешное в этом анекдоте то, что он буквально двумя словами исчерпывающе описывает отношение цивилизованного мира к войне с терроризмом. Ведь мы — при кортике, да еще каком! Мы могли бы отбиться в течение нескольких дней, и с джихадом было бы раз и навсегда покончено. Могли бы, да воспитание не позволяет. Рыбу — ножом? И это — несмотря на то, что между нами и незадачливым лейтенантом есть одно существенное различие: нас никто из воды на палубу не выдернет — ни бог, ни царь и ни герой. В нашем с вами случае, спасение утопающих — дело рук сами знаете кого.
Однако в данный момент нам, к сожалению, не до спасения. У нас, как и у всего остального мира, включая фальшивых друзей и искренних врагов, главная забота дня — клеймить позором злодеяния американской военщины в багдадской тюрьме Абу Граиб. При Саддаме эта тюрьма была знаменита, как подвалы Лубянки при Сталине, причем есть основания полагать, что арабские палачи относились к своему искусству с бoльшим задором, чем их советские коллеги. Тем не менее, пока арабы пытали и убивали там арабов и курдов, мировая общественность была погружена в другие заботы. По какой-то странной причине, тюрьма, где были зверски замучены несчетные тысячи не угодивших Саддаму иракцев, приобрела мировую известность только после того, как веселая девушка комсомольского возраста в американской военной форме и с сигаретой во рту была сфотографирована рядом с голым иракским заключенным с мешком на голове. На большинстве фотографий девушка обидно смеется, указывая нежным пальчиком на причинное место пленного араба. Дескать, я хоть и девушка, но в данный момент отнюдь не с веслом, что арабу, естественно, очень обидно. К сожалению, на опубликованных фотографиях это место было скромно заретушировано, и потому мы с вами никогда не узнаем, действительно ли были у нее причины так смеяться над врагом или это она просто от вредности. Да и какая нам разница? Факт налицо: какая бы идиотская мерзость ни пришла человеку в голову, кто-то уже сделал нечто гораздо хуже и получил от этого невероятное удовольствие.
Всенародное возмущение по поводу этих неслыханных преступлений вполне понятно, и все мы единодушно его разделяем. Непонятно другое: почему моральные страдания иракских заключенных вызвали у прогрессивной мировой общественности более сильную реакцию, чем ряд других недавних событий? Например, народные торжества в Фаллудже, в ходе которых арабы зверски убили четверых американцев. Или недавний расстрел арабами беременной еврейки и четырех ее дочерей в возрасте от двух до одиннадцати лет. Несколько правительств и международных организаций издали по этому поводу благопристойные, но абсолютно бессмысленные звуки. Арабы единодушно постановили считать убийц героями. Никто этим не возмутился. Ни Европейский Союз, ни Соединенные Штаты не объявили о прекращении финансирования арафатовской банды, да этого никто от них и не ожидал.
Самой красноречивой была, пожалуй, реакция министра иностранных дел Великобритании Джека Стро. Он обрушился с проклятиями на произошедший почти одновременно теракт в Саудавской Аравии, но ни словом не упомянул об очередном теракте в Израиле. Если бы он, вместо этого, послал Арафату открытое письмо с поздравлениями, эффект был бы точно тот же.
В чем причина такого избирательного возмущения? Я полагаю, что роль здесь сыграли два фактора: во-первых, убийцы — арабы; во-вторых, их жертвы — евреи и их приспешники, американцы. Хотя, возможно, что я неправ и все обстоит как раз наоборот: во-первых, жертвы — евреи и их приспешники, американцы, а, во-вторых, убийцы — арабы. А, может быть, им вообще неважно, кто убийца, главное — чтобы убивали евреев и их приспешников, американцев. Особенно евреев.
Давайте поговорим о морали. Почему бомбить мирных жителей Белграда было морально, а разбомбить осатанелую и абсолютно никому не нужную Фаллуджу — нет? Почему арабам было позволено безнаказанно испоганить могилу Иосифа? Почему Муктаде Садру позволено скрываться от возмездия в «святом» городе Наджафе? Почему изгнание врагов Израиля с израильской земли было бы аморально, а изгнание мирных израильтян с израильской земли израильским же правительством — нет?
Стандартная ссылка на Женевские конвенции в данном случае бессмысленна. Женевские конвенции применимы только в том случае, когда обе стороны конфликта их придерживаются. Во время Второй Мировой войны, в ответ на нарушение Германией международных правил ведения войны, союзники начали систематически разрушать немецкие города, безжалостно уничтожая мирное население. Жестоко? Безусловно. Несправедливо? Ничуть: именно мирное население Германии привело Гитлера к власти. Ни в Хиросиме, ни в Нагасаки не было ни одного военного объекта. Но мирное население этих городов, как и всей Японии, вынуждено было заплатить за поддержку милитаристской политики правительства. Именно эта вынужденная жестокость позволила нам одержать победу над фашизмом.
Между прочим, в башнях Международного торгового центра не было ни единого военного объекта. Не было военных объектов и в пригородных мадридских поездах. Машина, в которой ехала беременная израильтянка с четырьмя дочерьми, была исключительно мирным объектом. То же самое относится к каждому автобусу, кафе, дискотеке, взорванной арабами. Двое резервистов, захваченные арабами в начале «интифады», были военными, но обращение с ними нарушило Женевские конвенции самым бесчеловечным образом. Четверо американцев, убитых ликующей толпой в Фаллудже, погибли в нарушение Женевских конвенций.
По логике, по справедливости и в полном соответствии с международными законами, арабы потеряли право на защиту, оговоренное Женевскими конвенциями для мирного населения цивилизованных воюющих сторон. И если нашей цивилизации суждено выжить, то рано или поздно арабам придется заплатить страшную цену кровью за пляски и раздачу сладостей в ознаменование массовых убийств, за систематическое и поголовное превращение собственных детей в людоедов, за поддержку терроризма, за ненависть ко всему здоровому, что существует в нашем мире. Это очень жестоко, но абсолютно справедливо.
К сожалению, тот неоспоримый факт, что наши враги оказались аморальнее акул, совсем не означает, что наша собственная мораль безупречна. Странные забавы американских солдаток в Ираке — отнюдь не худшее, что мы творим. Например, компенсация, выплачиваемая из нашего с вами кармана семьям убитых врагов — абсолютно аморальна, так же, как и вся эта война, за которую приходится платить сотнями (а скоро счет пойдет на тысячи) жизней американских солдат и десятками (а скоро счет пойдет на сотни) миллиардов долларов. Не поймите меня неправильно: эта война аморальна не потому, что арабов следовало бы оставить в покое, а потому, что их нужно бить так, чтобы в результате Соединенным Штатам и Израилю терроризм больше никогда не угрожал, а этого-то как раз и не предвидится.
Бушевы извинения взахлеб — куда похабней похождений американской комсомолки в багдадской тюрьме. Кто-нибудь должен был бы ему объяснить, что нельзя проявлять добрую волю к людям, у которых понятие доброй воли отсутствует: когда мы оставляем их в живых, они воспринимают это как слабость, потому что сами они никогда не упускают случая убить тех, кто слабее.
Еще похабнее — неприкрытая радость демократов скандалу в преддверии выборов. Эти люди готовы пожертвовать страной, если гибель ее даст им возможность прийти к власти на обломках. Хуже всего то, что их энтузиазм абсурден. Могущественная клика Клинтонов ни за что не позволит победить в этом году демократу, потому что это означало бы конец президентских амбиций Хиллари. А когда Хиллари станет хозяйкой Белого дома, нам придется мерить аморальность Соединенных Штатов уже совершенно другой шкалой, на которой акул без микроскопа не углядишь.
Возможна ли демократия в Ираке?
Я сразу могу сказать, что жизни не Марсе нет, во вселенной мы одиноки, и демократия в Ираке не только возможна теоретически, но и вполне достижима на практике. Все, что для этого нужно, это переселить всех арабов из Ирака, включая, если можно, и Кувейт, в Саудовскую Аравию, а освободившуюся территорию присоединить к Израилю. Другого пути нет, и это очень обидно, потому что стратегия президента Буша на Ближнем Востоке зиждется на двух столпах. Первый, это уверенность в том, что в глубине души арабы ничем принципиально не отличаются от обыкновенных американцев, вроде нас с вами, и потому их можно демократизировать ничуть не хуже, чем, скажем, иммигрантов из России; второй — что любая демократия автоматически преисполнена любви к миру и Соединенным Штатам Америки. «Верую, потому что это нелепо» — с христианами это случается.
Для нас с вами демократия — это способ жить свободно. Чтобы понять, что лежит в основе нашей свободы, давайте поставим эксперимент. Допустим, кто-то в Вашем присутствии нагло заявляет, что Буш — дурак, а вы при этом считаете, что он, наоборот, умный. И допустим, что, вместо того, чтобы спокойно и деловито перечислить все имеющиеся в вашем распоряжении доказательства его незаурядного, на ваш взгляд, интеллекта, вы указываете наглецу на недопустимость подобных высказываний в адрес нашего с вами президента, особенно во время войны. Наглец, само собой, может сослаться на Первую поправку, но может и обидно рассмеяться вам в лицо. Дескать, я — свободный гражданин свободной страны, и кого хочу, того и поливаю.
Отсюда вытекает глубоко философский вопрос — что первично: Первая поправка или глубоко укоренившееся в человеке сознание, что он рожден свободным и никто не имеет права на его свободу посягать? На первый взгляд, конечно, первична Первая поправка — иначе зачем ее назвали Первой, а не как-нибудь еще — а сознание, как обычно, вторично. Но на первый взгляд — земля плоская. Давайте вспомним, что советская конституция гарантировала народу все те же права, что и американская и даже больше, и, тем не менее, граждане, прежде, чем охнуть, испуганно озирались, не услышит ли кто. В Израиле же и поправлять нечего, потому что конституции там нет и в ближайшее время не предвидится, и все же ругать Шарона безопасней, чем хвалить.
Рассуждая реалистически, мы можем предположить, что в Ираке когда-нибудь примут конституцию, основанную на законах шариата, и будут периодически проводить выборы в диван, или как там у них будет называться кнессет. В лучшем случае иракская демократия достигнет сияющих высот египетской, в худшем — не доберется до уровня сирийской. Какая нам с вами от этого польза? Какая нам разница? С какого боку это может считаться нашей победой?
Опять же, каждый человек понимает свободу по-своему. Давным-давно, когда под мудрым руководством Горбачева Союз все еще казался нерушимым, как при Сталине, я присутствовал при дискуссии, в которой с одной стороны участвовал последователь Фарракхана, а с другой — недавний иммигрант из СССР. Фарракхановца интересовало, стало ли в Союзе свободнее при Горбачеве. Русский объяснил, что раньше по Москве можно было гулять, ни о чем не беспокоясь, а нынче — постреливают. Фарракхановец удовлетворенно заключил: «Значит, стало.» Вот вам и осознанная необходимость.
Наше представление о свободе весьма незатейливо: пусть каждый живет, как ему нравится, до тех пор, пока он не мешает другим делать то же самое. Давайте сразу установим, что наше определение отнюдь не универсально.
Когда Союз развалился, в Баку настала свобода. Свободный народ радостно бросился делать то, о чем трепетно, но тщетно мечтали поколения азербайджанцев: громить армян. Людей жгли живьем, беременным женщинам вспарывали животы, грудных детей выбрасывали из окон. Грабили, конечно, тоже, чего ж случай упускать, но, в основном, народ вела бескорыстная любовь к убийству беззащитных людей. Сейчас там все культурненько: конституция, выборы — все, как в Дамаске, включая передачу президентства по наследству. Как вы думаете, возможна в Азербайджане демократия?
Когда в 1979 году, при неудачной попытке спасти американских заложников в Тегеране погибли военнослужащие США, их трупы были выставлены на обозрение и поругание. Как вы полагаете, возможна в Иране демократия?
Когда в 1993 году в Могадишу вооруженным дикарям удалось сбить американский вертолет, ликующая толпа, не стесняясь фоторепортеров, надругалась над трупами убитых. Как вы думаете, придет ли когда-нибудь демократия в Сомали?
В 2000 году двое израильских резервистов заблудились по дороге в часть и оказались в Рамалле. Цивилизованные люди, они наивно решили искать помощи у местной полиции. Толпа арабской молодежи ворвалась в участок и растерзала резервистов голыми руками. Поблизости случился фотограф, и снимки народного торжества просочились в мир. Меня, помнится, больше всего поразил контраст между бурным, ничем не замутненным счастьем на лицах арабских юношей и ужасом того, что они только что сделали. По сравнению с этим ликованием, раздача сладостей на улицах Рамаллы в ознаменование успешного нападения на США 11 сентября 2001 года выглядела, как октябрьская демонстрация по сравнению с русской свадьбой на третьем часу застолья. Как по-вашему, возможна демократия в будущей «Палестине»?
Аналогичный случай сделал знаменитым никому не нужный иракский город по имени Фаллуджа. По случаю войны кругом было полно репортеров, и незабываемые картины арабской свободы обошли всю мировую прессу: счастливые лица молодежи, рвущей на куски обгорелые трупы американцев. Подумайте, возможна ли демократия у людоедов?
И пока вы ломаете голову над ответом, подумайте заодно о том, что общество даже в теории не может быть свободным, если оно не построено на фундаменте взаимной терпимости. Подумайте также о том, что нетерпимость, встроенная в ислам, куда более убийственна, чем та, что когда-то легла в основу Третьего рейха. Учтите при этом, что ислам промывает людям мозги, грубо говоря, в 120 раз дольше, чем просуществовал этот самый рейх. Подумайте, возможно ли освободить раба, который мечтает не о свободе, а о том, чтобы стать рабовладельцем.
Добрые люди мне возразят, что рвали трупы отдельно взятые нехорошие лица, в то время, как большинство иракцев в этом мероприятии не участвовало и отнеслось к нему неодобрительно. Мнение, что любой народ в основе своей хорош, очень живуче среди представителей хороших народов. Плохие народы этого предрассудка не разделяют. Хотелось бы спросить, по каким именно признакам добрые люди сделали вывод о наличии в Ираке хоть какой-то оппозиции людоедству. Если эта оппозиция и существует за пределами воображения добрых людей, она ни единым писком себя не проявила. Поэтому мы можем с чистой совестью пренебречь воображаемыми кукишами в кармане и считать, что Фаллуджа покрыла вечным позором не только тех, кто с широкой улыбкой на тупом, счастливом лице гордо позировал перед камерами с кусками горелой человечины в руках, а весь ислам.
Этот грустный вывод, в свою очередь, подвергает сомнению всю американскую стратегию на Ближнем Востоке. Здравый смысл подсказывает нам, что смертельных врагов нужно уничтожать, а не демократизировать. Милость же проявлять дОлжно, но исключительно к павшим, как завещал нам великий Пушкин.
Прогноз по Арафату
Например, я могу назвать точную дату окончания войны с терроризмом. Война с терроризмом окончится 23 января 2009 года, и вот почему. Джону Керри в ноябре президентство не светит, но к 2008-ому году республиканцы всем осточертеют, и Хиллари Клинтон без труда въедет в Белый дом. Следуя Конституции, ее приведут к присяге 21 января, в годовщину смерти Ленина. На следующий день она будет, как любой нормальный человек, обсыхать от инаугурационных торжеств. А утречком 23-го, хочешь — не хочешь, придется заниматься делами, и самым неотложным из них будет торопливое окончание бессмысленной войны с терроризмом. Бессмысленной не потому, что с террористами не надо воевать, а потому, что малярию невозможно искоренить, ни охотясь на отдельных комаров с вертолета, как израильтяне, ни разъезжая по болоту на танке, как американцы. С малярией борются посредством осушения болот. С терроризмом можно бороться только путем искоренения ислама, а на это, к сожалению, наши лидеры не пойдут, потому что для этого нужны мудрость, мужество и справедливость, которыми они не обладают. А жаль.
Будущее Арафата тоже нетрудно предсказать. Арафат умрет. Я знаю, что в это трудно поверить. При его образе жизни он должен был умереть давным-давно, причем какой-нибудь гадкой смертью. Он потому и не женился до старости, что ждал, что скоро ему достанется небесный гарем. Потом он увидел, что дело затягивается, решил, что до райских гурий нужно еще дожить, и женился на толстой крашеной блондинке с красивым именем Суха. Он даже сделал ей ребенка, но после этого Суха переехала в Париж, и с тех пор никто, кроме Хиллари Клинтон, ее ни разу не поцеловал. Но это — дело прошлое, а нас в данный момент интересует будущее.
Как я уже сказал, в скором будущем Арафат умрет, но не как Яссин и Рантизи и не как впавший в немилость кремлевский кровосос среднего ранга, чей некролог лицемерно сетует на коварную болезнь, неожиданно вырвавшую его из наших рядов. Инфаркта у него тоже но будет, потому что наукой точно доказано, что для инфаркта необходим ряд условий, среди которых важнейшим является наличие сердца. Арафат скончается от тяжелой, продолжительной болезни в какой-нибудь каирской больнице.
Доставку больного в больницу нужно будет утрясать с израильтянами, которые вот уже не первый год не выпускают его из Мукаты. Израильтянам придется выбирать между двумя подходами к проблеме: один будет требовать проявления гуманности по отношению к больному старику, а второй сформулирует свою точку зрения словами «Да пусть он сдохнет в своей Мукате!» Нетрудно догадаться, что победит самоубийственный еврейский гуманизм, и Арафата условно-досрочно выпустят по состоянию здоровья.
Арафат не сразу воспользуется абсурдной еврейской мягкотелостью. Он потребует гарантий, что по окончании лечения ему разрешат вернуться. Правительство Израиля заартачится в надежде, что американцы станут их уговаривать и под это дело у них удастся что-нибудь выцыганить. На самом деле, всем уже будет понятно, что Арафат в Рамаллу никогда не вернется, но не из-за израильтян и не по состоянию здоровья. За долгие годы его правления террористической организацией, именуемой «палестинским народом», за его спиной собралась длинная, нетерпеливая очередь охотников попрезидентствовать, и долгожданная болезнь «раиса» представит случай, который никто не захочет упустить.
Американцам легко удастся уговорить израильтян гарантировать Арафату право на возвращение в обмен на какое-нибудь обещание, которое потом будет нарушено. А пока израильтяне будут торговаться, малоизвестные работники госдепа будут потихоньку шустрить среди бандитов, надеясь привести к власти кого-нибудь, с кем потом можно будет работать, но из этого ничего не получится.
Тем временем средства массовой информации по всему миру будут возмущаться жестокостью сионистов, обрекающих безобидного старика на верную смерть, и сравнивать их с эсэсовскими врачами в концлагерях, ставившими медицинские эксперименты на еврейских детях. Арафат же воспользуется заминкой, чтобы убедиться в том, что никто из своих его не угробит. Ему было бы спокойнее в израильской больнице: там и врачи получше, и служба безопасности понадежней. Но израильтяне инициативы не проявят, а человеку, посланному им на разведку, не удастся встретиться ни с кем, кто мог бы помочь в этом вопросе. Люди, до которых он сумеет добраться, не будут уполномочены принимать решения. Встреча с ними будет неоднократно откладываться, а когда она наконец состоится, они будут безукоризненно вежливы, неприятны в общении и не проявят ни малейшего интереса к тому, что Арафат мог бы им предложить.
Афганистан, который в то время будет председательствовать в Совете Безопасности, выдвинет при поддержке Франции и Германии резолюцию, осуждающую Израиль за болезнь Арафата. За резолюцию будет подано 13 голосов; Великобритания воздержится от голосования, а Соединенные Штаты найдут предлог воспользоваться своим правом вето. Неприсоединившиеся государства попытаются провести аналогичную резолюцию через Генеральную Ассамблею, но пока бюрократическая машина ООН будет раскручиваться, Арафат будет уже в Каире, и резолюция потеряет свою актуальность.
В Каире Арафат умрет далеко не сразу. Какое-то время его будут навещать высокопоставленные представители «палестинской автономии» и второстепенные дипломаты. Но поток посетителей будет постепенно редеть, пока в один прекрасный день к нему не явится за благословением новоизбранный президент будущей «Палестины». После этого об Арафате начнут постепенно забывать, и в конце концов, не считая сонных телохранителей, при ним останется только верная Суха, чье постоянное присутствие будет раздражать больного до такой степени, что он будет с грустью вспоминать годы своего унизительного заточения в Мукате. Но в один прекрасный день даже она, не дождавшись смерти мужа, вернется в Париж распоряжаться многомиллиардным наследством.
На похороны из разных стран приедут непервые заместители министров иностранных дел. Их низкий ранг будет воспринят в арабском мире как оскорбление и одновременно помешает устроить обычное для «палестинских» похорон безобразие с проклятиями евреям и стрельбой из автоматов. Тем не менее, Арафата объявят шахидом и пообещают евреям страшную месть за его смерть.
Израильтяне попытаются возражать против захоронения Арафата на Храмовой горе. Американцам удастся с ними договориться, что его зароют там без лишней помпы. В обмен на какое-нибудь обещание, которое американцы потом не выполнят, израильтяне согласятся. При захоронении трупа произойдут беспорядки. Израильские войска и полиция не станут вмешиваться, и «палестинцы» в суматохе убьют человек 20 своих. Газеты напишут, что беспорядки и стрельба были спровоцированы агентами Моссада. Арабские страны попытаются провести соответствующую резолюцию в Совете Безопасности, но Великобритания и США за кулисами заявят о своей оппозиции, и голосование не состоится.
В России, вследствие сложности международной обстановки, на смерть их протеже среагируют сдержанно. Татары присвоят Казанскому университету имя новопреставленного мученика. Чеченцы переименуют село Советское в Ясирабад и установят памятник Арафату на центральной площади. Неизвестные лица украсят памятник коротким русским словом, выполненным несмываемой зеленой краской.
Мел Гибсон после долгих колебаний отклонит предложение поставить фильм о том, как евреи отравили Арафата.
Могила Арафата превратиться в место паломничества, что неизбежно усилит статус Иерусалима как третьей важнейшей святыни ислама. Израильским властям придется регулировать приток визитеров. Это вызовет единодушное возмущение мировой общественности и вдохновит ООН принять еще несколько десятков антисемитских резолюций.
Лет через 70 в Иерусалиме произойдет землетрясение. Город почти не пострадает, но вся мерзость на Храмовой горе развалится в прах. Израильское правительство проявит нехарактерную твердость и воспротивится попыткам восстановления мечетей до тех пор, пока израильские археологи не просеют весь грунт через мелкое сито в поисках давно утерянных артифактов. Работа растянется на десятилетия. Большинство находок, относящихся к Храму, будут безнадежно повреждены. И только один предмет, в течение многих веков считавшийся безвозвратно потерянным, будет обнаружен в прекрасном состоянии. После нескольких лет кропотливых исследований израильские ученые подтвердят, что нашли Ковчег Завета.
Еще несколько лет уйдет на расчистку остатков Храмовой горы от всего, что попало туда по ошибке. После этого начнется строительство Третьего Храма. Тот факт, что нефть к тому времени перестанет быть кровью мировой экономики, а терроризм превратится в одну из самых болезненных язв арабского мира, даст Израилю возможность тактично проигнорировать громкие возражения соседей. И когда Храм будет наконец построен, мир будет мало похож на наш с вами.
А Арафат? Арафата забудут.
О моральном превосходстве над акулами
Самое смешное в этом анекдоте то, что он буквально двумя словами исчерпывающе описывает отношение цивилизованного мира к войне с терроризмом. Ведь мы — при кортике, да еще каком! Мы могли бы отбиться в течение нескольких дней, и с джихадом было бы раз и навсегда покончено. Могли бы, да воспитание не позволяет. Рыбу — ножом? И это — несмотря на то, что между нами и незадачливым лейтенантом есть одно существенное различие: нас никто из воды на палубу не выдернет — ни бог, ни царь и ни герой. В нашем с вами случае, спасение утопающих — дело рук сами знаете кого.
Однако в данный момент нам, к сожалению, не до спасения. У нас, как и у всего остального мира, включая фальшивых друзей и искренних врагов, главная забота дня — клеймить позором злодеяния американской военщины в багдадской тюрьме Абу Граиб. При Саддаме эта тюрьма была знаменита, как подвалы Лубянки при Сталине, причем есть основания полагать, что арабские палачи относились к своему искусству с бoльшим задором, чем их советские коллеги. Тем не менее, пока арабы пытали и убивали там арабов и курдов, мировая общественность была погружена в другие заботы. По какой-то странной причине, тюрьма, где были зверски замучены несчетные тысячи не угодивших Саддаму иракцев, приобрела мировую известность только после того, как веселая девушка комсомольского возраста в американской военной форме и с сигаретой во рту была сфотографирована рядом с голым иракским заключенным с мешком на голове. На большинстве фотографий девушка обидно смеется, указывая нежным пальчиком на причинное место пленного араба. Дескать, я хоть и девушка, но в данный момент отнюдь не с веслом, что арабу, естественно, очень обидно. К сожалению, на опубликованных фотографиях это место было скромно заретушировано, и потому мы с вами никогда не узнаем, действительно ли были у нее причины так смеяться над врагом или это она просто от вредности. Да и какая нам разница? Факт налицо: какая бы идиотская мерзость ни пришла человеку в голову, кто-то уже сделал нечто гораздо хуже и получил от этого невероятное удовольствие.
Всенародное возмущение по поводу этих неслыханных преступлений вполне понятно, и все мы единодушно его разделяем. Непонятно другое: почему моральные страдания иракских заключенных вызвали у прогрессивной мировой общественности более сильную реакцию, чем ряд других недавних событий? Например, народные торжества в Фаллудже, в ходе которых арабы зверски убили четверых американцев. Или недавний расстрел арабами беременной еврейки и четырех ее дочерей в возрасте от двух до одиннадцати лет. Несколько правительств и международных организаций издали по этому поводу благопристойные, но абсолютно бессмысленные звуки. Арабы единодушно постановили считать убийц героями. Никто этим не возмутился. Ни Европейский Союз, ни Соединенные Штаты не объявили о прекращении финансирования арафатовской банды, да этого никто от них и не ожидал.
Самой красноречивой была, пожалуй, реакция министра иностранных дел Великобритании Джека Стро. Он обрушился с проклятиями на произошедший почти одновременно теракт в Саудавской Аравии, но ни словом не упомянул об очередном теракте в Израиле. Если бы он, вместо этого, послал Арафату открытое письмо с поздравлениями, эффект был бы точно тот же.
В чем причина такого избирательного возмущения? Я полагаю, что роль здесь сыграли два фактора: во-первых, убийцы — арабы; во-вторых, их жертвы — евреи и их приспешники, американцы. Хотя, возможно, что я неправ и все обстоит как раз наоборот: во-первых, жертвы — евреи и их приспешники, американцы, а, во-вторых, убийцы — арабы. А, может быть, им вообще неважно, кто убийца, главное — чтобы убивали евреев и их приспешников, американцев. Особенно евреев.
Давайте поговорим о морали. Почему бомбить мирных жителей Белграда было морально, а разбомбить осатанелую и абсолютно никому не нужную Фаллуджу — нет? Почему арабам было позволено безнаказанно испоганить могилу Иосифа? Почему Муктаде Садру позволено скрываться от возмездия в «святом» городе Наджафе? Почему изгнание врагов Израиля с израильской земли было бы аморально, а изгнание мирных израильтян с израильской земли израильским же правительством — нет?
Стандартная ссылка на Женевские конвенции в данном случае бессмысленна. Женевские конвенции применимы только в том случае, когда обе стороны конфликта их придерживаются. Во время Второй Мировой войны, в ответ на нарушение Германией международных правил ведения войны, союзники начали систематически разрушать немецкие города, безжалостно уничтожая мирное население. Жестоко? Безусловно. Несправедливо? Ничуть: именно мирное население Германии привело Гитлера к власти. Ни в Хиросиме, ни в Нагасаки не было ни одного военного объекта. Но мирное население этих городов, как и всей Японии, вынуждено было заплатить за поддержку милитаристской политики правительства. Именно эта вынужденная жестокость позволила нам одержать победу над фашизмом.
Между прочим, в башнях Международного торгового центра не было ни единого военного объекта. Не было военных объектов и в пригородных мадридских поездах. Машина, в которой ехала беременная израильтянка с четырьмя дочерьми, была исключительно мирным объектом. То же самое относится к каждому автобусу, кафе, дискотеке, взорванной арабами. Двое резервистов, захваченные арабами в начале «интифады», были военными, но обращение с ними нарушило Женевские конвенции самым бесчеловечным образом. Четверо американцев, убитых ликующей толпой в Фаллудже, погибли в нарушение Женевских конвенций.
По логике, по справедливости и в полном соответствии с международными законами, арабы потеряли право на защиту, оговоренное Женевскими конвенциями для мирного населения цивилизованных воюющих сторон. И если нашей цивилизации суждено выжить, то рано или поздно арабам придется заплатить страшную цену кровью за пляски и раздачу сладостей в ознаменование массовых убийств, за систематическое и поголовное превращение собственных детей в людоедов, за поддержку терроризма, за ненависть ко всему здоровому, что существует в нашем мире. Это очень жестоко, но абсолютно справедливо.
К сожалению, тот неоспоримый факт, что наши враги оказались аморальнее акул, совсем не означает, что наша собственная мораль безупречна. Странные забавы американских солдаток в Ираке — отнюдь не худшее, что мы творим. Например, компенсация, выплачиваемая из нашего с вами кармана семьям убитых врагов — абсолютно аморальна, так же, как и вся эта война, за которую приходится платить сотнями (а скоро счет пойдет на тысячи) жизней американских солдат и десятками (а скоро счет пойдет на сотни) миллиардов долларов. Не поймите меня неправильно: эта война аморальна не потому, что арабов следовало бы оставить в покое, а потому, что их нужно бить так, чтобы в результате Соединенным Штатам и Израилю терроризм больше никогда не угрожал, а этого-то как раз и не предвидится.
Бушевы извинения взахлеб — куда похабней похождений американской комсомолки в багдадской тюрьме. Кто-нибудь должен был бы ему объяснить, что нельзя проявлять добрую волю к людям, у которых понятие доброй воли отсутствует: когда мы оставляем их в живых, они воспринимают это как слабость, потому что сами они никогда не упускают случая убить тех, кто слабее.
Еще похабнее — неприкрытая радость демократов скандалу в преддверии выборов. Эти люди готовы пожертвовать страной, если гибель ее даст им возможность прийти к власти на обломках. Хуже всего то, что их энтузиазм абсурден. Могущественная клика Клинтонов ни за что не позволит победить в этом году демократу, потому что это означало бы конец президентских амбиций Хиллари. А когда Хиллари станет хозяйкой Белого дома, нам придется мерить аморальность Соединенных Штатов уже совершенно другой шкалой, на которой акул без микроскопа не углядишь.