Потому что каждый раз, когда Израиль отправляет очередного террориста к заждавшимся его райским гуриям, его товарищам по оружию открывается возможность продвижения по службе. Потому что ислам, идеология джихада, при этом никаких потерь не терпит. Потому что способность «арабской улицы» производить террористов от этого не страдает. Потому что людей, готовых умереть ради совершения убийства, ни тюрьма, ни смерть не пугают. Есть ли у этой проблемы решение? Конечно, есть, но только в теории.
Почему только в теории? Потому что решение может прийти либо от самих мусульман, либо с Запада, и нам не следует надеяться на то, что мусульмане в один прекрасный день сами по себе решат прекратить джихад, до тех пор пока Запад не оставит им выбора, используя свою превосходящую военную мощь для полного подавления противника. Способен ли Запад на такой подвиг?
Нет, потому что Запад сделал свой выбор несколько десятилетий назад, решив поддержать арабскую агрессию против Израиля. Запад решил, что ислам ему не враг, задолго до того, как президент Буш объявил об этом открыто. Ислам оказался просто такой религией. Врагом и источником смертельной опасности для всего мира оказался сионизм. И когда ислам отправил десятки миллионов своих последователей к берегам Европы и Америки, у гостеприимных хозяев не было никаких причин не принять оккупантов.
Я не в состоянии описать эту ситуацию лучше, чем это сделал испанский журналист Себастьян Виллар Родригес, чью короткую статью я воспроизвожу здесь полностью, хотя многие из вас прочли ее, когда она циркулировала по Интернету. Вот она.
«Европа погибла в Освенциме
Я гулял по бульвару Равал в Барселоне, когда до меня вдруг дошло, что Европа погибла в Освенциме. Мы убили 6 миллионов евреев, чтобы заменить их 20 миллионами мусульман. Мы сожгли в Освенциме культуру, ум и способность к творчеству. Мы сожгли избранный Богом народ. Потому что именно этот народ дал человечеству личностей, способных изменить историю (Христос, Маркс, Эйнштейн, Фрейд…), являясь источником прогресса и благополучия.
Мы должны признать, что Европа, под ложным предлогом терпимости к ценностям культурного релятивизма, открыла свои границы 20 миллионам мусульман, большинство которых являются неграмотными фанатиками, которых можно теперь встретить повсюду, от бульвара Равал до беднейших гетто, и которые, засев в предоставленных им социальным обеспечением квартирах, готовят нам страшное будущее, где 9/11 и бомбежки мадридских поездов станут повседневной реальностью.
Мы обменяли культуру на фанатизм, способность к созиданию — на страсть к разрушению, мудрость — на предрассудки. Мы обменяли еврея, стремившегося даже при самых страшных обстоятельствах к лучшей, более мирной жизни, на террориста-самоубийцу. Мы обменяли любовь к жизни на любовь к смерти. Смерти нашей и наших детей.
Какую непоправимую ошибку мы совершили!!!»
Тарик Рамадан, родившийся в Швейцарии знаток и активист ислама, уверенно объявил ислам европейской религией. К сожалению, он прав. Даже если Франция депортирует всех иностранцев, оставшиеся орды мусульман с французскими паспортами будут продолжать разрушать страну, и если настоящие французы хотят им помешать, им остается только опровергнуть президента Буша и объявить ислам врагом. Но мы ведь не станем ожидать от французов — или даже от самих себя — поступков, требующих мужества. Тот же процесс разложения, тот же ползучий джихад разворачивается сейчас по всей Европе. Следовательно, Европа больше не принадлежит христианам. Следовательно, Европа больше не является частью европейской цивилизации.
Может ли наша цивилизация выжить в одной, отдельно взятой стране, например, в Соединенных Штатах? Нет, даже при самых благоприятных обстоятельствах, потому что сущностью нашей цивилизации является постоянный обмен идей. Культура любой страны в изоляции неизбежно зачахнет.
Кроме того, наши обстоятельства совсем не так уж благоприятны. Наше поражение началось задолго до 9/11. Помните, как вы плевали в раненых американских солдат, возвращающихся домой из Вьетнама? Ни одна страна не может этого пережить. Ни одна страна не может предать своих солдат и выжить. Америка просто слишком велика, чтобы тут же всплыть брюхом кверху. Европе понадобилось 60 дет, чтобы понять, что она мертва. Соединенные Штаты протянут свою манию величия еще какое-то время. Но мы все знаем, что наша страна уже перестала отвечать на вызовы своему статусу сверхдержавы.
Как это произошло? Очень просто. Злокачественный политический инфантилизм шестидесятых годов стал основанием для всесильного антиамериканского политического истэблишмента. Здоровое соревнование идей было задушено политической корректностью. Новаторская интерпретация американских законов судьями, преследующими свои разрушительные политические цели, вывернула страну наизнанку. Таблички с Десятью Заповедями и рождественские украшения объявлены вне закона. Белый дом тем временем публично, с помпой празднует Рамадан. И первое, что наш президент сообщает стране, только что потерпевшей самое страшное во всей своей истории поражение, это что ислам, нанесший нам это поражение, не является нашим врагом. Я не могу передать, как огромно мое презрение к Биллу Клинтону. Но вред, нанесенный нашей стране Клинтоном, блекнет по сравнению с наследием, которое оставит нам Буш.
В результате их объединенных усилий, Соединенные Штаты, способные существовать только как христианская сверхдержава, больше не являются ни тем и ни другим.
Когда я думаю, что антисемитизм во всех своих формах и проявлениях явился первопричиной гибели нашей цивилизации, я иногда вспоминаю Джозефа Геббельса, гитлеровского министра пропаганды. В начале своей карьеры он был обыкновенным юдофобом. В конце своей карьеры он убил своих шестерых детей, думая, что спасает их от судьбы, худшей, чем смерть. Подумайте о том, что даже такое чудовище, как Геббельс, все-таки было человеком. Понимание этого простого, чисто биологического факта позволяет нам вообразить себя на его месте и прикоснуться к тому ужасу, которым завершилась его ужасная жизнь. Как вы думаете, заслуживает он сочувствия? Прощения? Чего угодно, кроме самой глубокой ямы в самом страшном аду?
Как я уже сказала, моя способность к сочувствию ограничена. Я верю, что арабы заслуживают того неизбывного кошмара и убожества, в котором они живут в течение 14 веков. Я верю, что наша цивилизация должна сделать все, что в наших силах, чтобы ислам, как людоедство, навсегда остался частью варварского прошлого человечества. Эта простая задача была вполне нам по плечу, и теперь мы платим за то, что не захотели даже попытаться ее осуществить. Я верю, что мы заслужили то, что ожидает нас в скором будущем.
Проблема лишь в том, что нашим детям жить будет негде.
Отдельные недостатки
Из досье «Дорогая Яшико»
137-ой псалом
У рек вавилонских мы сидели и, плача, вспоминали родимый Сион. На ивах чужой земли мы повесили наши арфы. Потому что пленители наши велели нам петь, а мучители наши, велели нам веселиться, говоря: «Спойте нам одну их ваших песен сионских». Как нам петь песни Господа нашего на чужбине? Если я позабуду тебя, Иерусалим, пусть моя правая рука отсохнет! Пусть язык мой пристанет к нёбу, если я забуду тебя, если я не поставлю Иерусалим выше моей наивысшей радости. Помни, Господь, эдомитов в день, когда пал Иерусалим, как они говорили: «Разрушим его! Разрушим его! Разрушим его дотла!» О, дочь вавилонская, разрушительница наша! Счастлив будет тот, кто заплатит тебе за то, что ты сделала с нами! Счастлив будет тот, кто возьмет младенцев твоих и разобьет их о камни!
Пс. 137
Давным-давно, еще совсем зеленым выпускником МГУ, мне довелось пожить несколько лет в Баку, столице Азербайджана, который тогда был одной из пятнадцати советских социалистических республик. Это были не самые счастливые годы моей жизни, но, благодаря им, я приобрел некоторый опыт жизни среди мусульман и научился до какой-то степени понимать их, их горести и их чаяния. Как это часто бывает, крупицы моего понимания были результатом не связанных друг с другом и, казалось бы, совершенно бессмысленных событий.
Один из таких эпизодов произошел ранним летним утром, еще до восхода солнца, когда я, уже не помню зачем, должен был поехать куда-то вместе с одним знакомым, у которого была машина. Я ждал его, как было условлено, у касс Аэрофлота. Он опаздывал. У меня от скуки и недосыпа слипались глаза. Улицы вокруг были совершенно пусты, не считая маленькой группы людей на углу в конце квартала. Судя по тому, как они были одеты, и по огромным мешкам у них на плечах, это были азербайджанские колхозники, направлявшиеся на рынок. Они стояли тесным кругом, сосредоточенно глядя на что-то находившееся или происходившее у их ног. Они напоминали людей, глазеющих на жертву несчастного случая в ожидании скорой помощи.
Огюст Роден, «Граждане города Кале»
Никакого несчастного случая, насколько я знал, не произошло. Я решил взглянуть, на что они смотрят. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Они были полностью поглощены действием, разворачивающимся перед ними на тротуаре. Они наблюдали за ним в благоговейном молчании. Из грубые крестьянские лица были серьезны и спокойны и, казалось, озарены внутренним светом, вроде того, который удается порой подглядеть на лице человека, читающего любимую книгу, которую он читал много раз, но несколько лет почему-то не трогал. Он знает наперед все, что произойдет, но это ничуть не мешает ему наслаждаться процессом. Я никогда в жизни не присутствовал при казни, но мне кажется, что у тех, кому это довелось, могло быть похожее выражение лица: сложное сочетание трагичности происходящего, физического отвращения к неизбежным деталям, и, поверх всего, сознание неотвратимой справедливости того, что сейчас произойдет.
В центре их тесного круга, бросая испуганные взгляды на зевак, торопливо сношались две бродячие собаки.
Несколько мгновений после того, как собаки наконец оторвались друг от друга и разбежались, колхозники продолжали неподвижно, безмолвно смотреть на опустевшую сцену. Внутренний свет медленно испарялся с их небритых лиц. Один из них пошевелился, и группа ожила. Не нарушая молчания, они взглянули друг другу в лицо, и я прочитал в их глазах глубину взаимного понимания, которая могла возникнуть только в результате совместно пережитого потрясения. Когда колхозники пришли наконец в движение и из круг стал распадаться, они напомнили мне скульптуру Родена «Граждане города Кале».
Почему только в теории? Потому что решение может прийти либо от самих мусульман, либо с Запада, и нам не следует надеяться на то, что мусульмане в один прекрасный день сами по себе решат прекратить джихад, до тех пор пока Запад не оставит им выбора, используя свою превосходящую военную мощь для полного подавления противника. Способен ли Запад на такой подвиг?
Нет, потому что Запад сделал свой выбор несколько десятилетий назад, решив поддержать арабскую агрессию против Израиля. Запад решил, что ислам ему не враг, задолго до того, как президент Буш объявил об этом открыто. Ислам оказался просто такой религией. Врагом и источником смертельной опасности для всего мира оказался сионизм. И когда ислам отправил десятки миллионов своих последователей к берегам Европы и Америки, у гостеприимных хозяев не было никаких причин не принять оккупантов.
Я не в состоянии описать эту ситуацию лучше, чем это сделал испанский журналист Себастьян Виллар Родригес, чью короткую статью я воспроизвожу здесь полностью, хотя многие из вас прочли ее, когда она циркулировала по Интернету. Вот она.
«Европа погибла в Освенциме
Я гулял по бульвару Равал в Барселоне, когда до меня вдруг дошло, что Европа погибла в Освенциме. Мы убили 6 миллионов евреев, чтобы заменить их 20 миллионами мусульман. Мы сожгли в Освенциме культуру, ум и способность к творчеству. Мы сожгли избранный Богом народ. Потому что именно этот народ дал человечеству личностей, способных изменить историю (Христос, Маркс, Эйнштейн, Фрейд…), являясь источником прогресса и благополучия.
Мы должны признать, что Европа, под ложным предлогом терпимости к ценностям культурного релятивизма, открыла свои границы 20 миллионам мусульман, большинство которых являются неграмотными фанатиками, которых можно теперь встретить повсюду, от бульвара Равал до беднейших гетто, и которые, засев в предоставленных им социальным обеспечением квартирах, готовят нам страшное будущее, где 9/11 и бомбежки мадридских поездов станут повседневной реальностью.
Мы обменяли культуру на фанатизм, способность к созиданию — на страсть к разрушению, мудрость — на предрассудки. Мы обменяли еврея, стремившегося даже при самых страшных обстоятельствах к лучшей, более мирной жизни, на террориста-самоубийцу. Мы обменяли любовь к жизни на любовь к смерти. Смерти нашей и наших детей.
Какую непоправимую ошибку мы совершили!!!»
Тарик Рамадан, родившийся в Швейцарии знаток и активист ислама, уверенно объявил ислам европейской религией. К сожалению, он прав. Даже если Франция депортирует всех иностранцев, оставшиеся орды мусульман с французскими паспортами будут продолжать разрушать страну, и если настоящие французы хотят им помешать, им остается только опровергнуть президента Буша и объявить ислам врагом. Но мы ведь не станем ожидать от французов — или даже от самих себя — поступков, требующих мужества. Тот же процесс разложения, тот же ползучий джихад разворачивается сейчас по всей Европе. Следовательно, Европа больше не принадлежит христианам. Следовательно, Европа больше не является частью европейской цивилизации.
Может ли наша цивилизация выжить в одной, отдельно взятой стране, например, в Соединенных Штатах? Нет, даже при самых благоприятных обстоятельствах, потому что сущностью нашей цивилизации является постоянный обмен идей. Культура любой страны в изоляции неизбежно зачахнет.
Кроме того, наши обстоятельства совсем не так уж благоприятны. Наше поражение началось задолго до 9/11. Помните, как вы плевали в раненых американских солдат, возвращающихся домой из Вьетнама? Ни одна страна не может этого пережить. Ни одна страна не может предать своих солдат и выжить. Америка просто слишком велика, чтобы тут же всплыть брюхом кверху. Европе понадобилось 60 дет, чтобы понять, что она мертва. Соединенные Штаты протянут свою манию величия еще какое-то время. Но мы все знаем, что наша страна уже перестала отвечать на вызовы своему статусу сверхдержавы.
Как это произошло? Очень просто. Злокачественный политический инфантилизм шестидесятых годов стал основанием для всесильного антиамериканского политического истэблишмента. Здоровое соревнование идей было задушено политической корректностью. Новаторская интерпретация американских законов судьями, преследующими свои разрушительные политические цели, вывернула страну наизнанку. Таблички с Десятью Заповедями и рождественские украшения объявлены вне закона. Белый дом тем временем публично, с помпой празднует Рамадан. И первое, что наш президент сообщает стране, только что потерпевшей самое страшное во всей своей истории поражение, это что ислам, нанесший нам это поражение, не является нашим врагом. Я не могу передать, как огромно мое презрение к Биллу Клинтону. Но вред, нанесенный нашей стране Клинтоном, блекнет по сравнению с наследием, которое оставит нам Буш.
В результате их объединенных усилий, Соединенные Штаты, способные существовать только как христианская сверхдержава, больше не являются ни тем и ни другим.
Когда я думаю, что антисемитизм во всех своих формах и проявлениях явился первопричиной гибели нашей цивилизации, я иногда вспоминаю Джозефа Геббельса, гитлеровского министра пропаганды. В начале своей карьеры он был обыкновенным юдофобом. В конце своей карьеры он убил своих шестерых детей, думая, что спасает их от судьбы, худшей, чем смерть. Подумайте о том, что даже такое чудовище, как Геббельс, все-таки было человеком. Понимание этого простого, чисто биологического факта позволяет нам вообразить себя на его месте и прикоснуться к тому ужасу, которым завершилась его ужасная жизнь. Как вы думаете, заслуживает он сочувствия? Прощения? Чего угодно, кроме самой глубокой ямы в самом страшном аду?
Как я уже сказала, моя способность к сочувствию ограничена. Я верю, что арабы заслуживают того неизбывного кошмара и убожества, в котором они живут в течение 14 веков. Я верю, что наша цивилизация должна сделать все, что в наших силах, чтобы ислам, как людоедство, навсегда остался частью варварского прошлого человечества. Эта простая задача была вполне нам по плечу, и теперь мы платим за то, что не захотели даже попытаться ее осуществить. Я верю, что мы заслужили то, что ожидает нас в скором будущем.
Проблема лишь в том, что нашим детям жить будет негде.
Отдельные недостатки
Девяносто лет назад Российская империя все глубже увязала в войне, известной нам сегодня как Первая Мировая. Ход войны не оправдывал ожиданий российской публики. Число убитых и раненых во много раз превосходило самые песcимистически\е прогнозы. Ошеломляющая бездарность правительства и генералитета становилась все более очевидной и своим и врагам. С каждым месяцем было все труднее ответить на вопрос «За что воюем?» Мнения публики разделились. Патриотически настроенная часть населения требовала войны до победного конца. Большевики, честно отрабатывая немецкие деньги, уверяли, что поражение России в войне было желательным исходом, поскольку оно явилось бы поражением царского правительства.
Антигерманская коалиция, состоявшая из Франции, Англии и России, победила. Большевики тоже победили. В результате Россия, где за войной последовала революция, перешедшая в кровавую гражданскую войну, была разрушена больше, чем даже потерпевшая поражение Германия. Полная решимости победить во что бы то ни стало, Антанта посеяла семена Второй Мировой войны и порабощения Восточной Европы коммунистами.
Пройдет какое-то время, прежде чем мы поймем, что мы сеем сегодня в Ираке и Афганистане. По всей вероятности, наше поражение в джихаде, хотя сегодня пока еще не поздно остановить наше неуклоное сползание в пропасть. Но давайте зададим простой, оптимистичный вопрос: Как мы узнаем, что мы победили?
Сначала нашей целью было свалить два мусульманских режима, которые выглядели бесчеловечными даже в сравнении с бесчеловечностью «нормальных» исламских режимов. Нам удалось заменить два исламских правительства, способных выжить без нашей помощи, двумя исламскими правительствами, для выживания которых необходимо наше военное присутствие. В обеих странах население разделилось на две группы: бессовестные оппортунисты, надеющиеся нажиться на сотрудничестве с оккупантами, и принципиальные джихадеры, считающие, что простое прикосновение к неверному оскверняет их, если, конечно, они не прикасаются к нему лезвием ножа.
Бoльшая часть западной публики так никогда и не поняла, что обе группы ненавидят нас одинаково, потому что они — мусульмане, а мы — нет. Бoльшая часть западной публики так никогда и не поняла, что афганец или иракец может принадлежать к обеим группам одновременно, не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта.
Потом у нас появилась надежда, что нам в конце концов удастся подавить сопротивление, и тогда мы сможем объявить победу демократии в Ираке и Афганистане и вернуть домой наших солдат. Но по мере того, как лучики правды проникают под веки плотно зажмуренных глаз наших политиканов, выражение «небезупречная демократия» становится все более неотъемлемой частью вашингтонского лексикона. Новейшая теория гласит, что демократия с отдельными недостатками все-таки лучше, чем полное отсутствие демократии.
Я всем сердцем согласна с этой теорией. Например, американской демократии несомненно присущи отдельные недостатки. Тем не менее, она со всеми своими недостатками настолько лучше любой практически возможной альтернативы, что некоторые люди, включая и меня, считают, что мы должны защищать нашу небезупречную демократию даже ценою собственной жизни. Вопрос в том, при каком масштабе отдельных недостатков демократия теряет право называться таковой.
Отдельные недостатки присущи не только американской демократии. Советские геронтократы называли свою маразматическую тиранию «социалистической демократией». Когда президент Буш решил продвигать демократию на Ближнем Востоке, ливийский диктатор Муаммар Каддафи тут же объявил свое правление «прямой демократией». Диктатура аятолл в Иране официально именуется «исламской демократией».
Так что же является нашей целью в Ираке и Афганистане? Какой уровень отдельных недостатков является для нас приемлемым? Готовы ли мы закрыть глаза на мелкие нарушения несущественных правил? Готовы ли мы смотреть сквозь пальцы на всепоглощающую коррупцию, которая неизбежно является определяющей чертой любого мусульманского правления? Готовы ли мы игнорировать тот факт, что каждый, без единого исключения, исламский режим является тиранией, ограниченной только степенью, до которой он маскируется под цивилизованную страну?
Не следует забывать и о том, что ни образ мыслей, ни поведение мусульман не претерпели никаких существенных перемен за последние 14 веков. Неужели вы полагаете, что люди средневековья, будь они евреями, мусульманами, христианами или огнепоклонниками, способны, даже под нашим просвещенным руководством, перейти к демократическому правлению? Неужели вы думаете, что мы достаточно просвещены для такого грандиозного начинания?
Вы знаете не хуже меня, что демократия среди дикарей невозможна в принципе. Вы знаете не хуже меня, что человек, таранящий самолетом, в котором полно людей, небоскреб, в котором полно людей, является дикарем. Вы знаете не хуже меня, что люди, празднующие в толпе себе подобных массовое убийство, совершенное их единоверцами, являются дикарями. Вы знаете не хуже меня, что любой человек, верящий, что ему известна окончательная, универсальная правда о том, что такое хорошо и что такое плохо не только для него, но и для вас, является опасным, злобным дикарем, которого можно остановить только одним способом.
Но давайте допустим, что я неправа. Давайте допустим, что через несколько дней, недель или веков афганцы и иракцы обдемократятся до такой степени, какая странам Запада даже не снилась. Ну, и что? Какая Соединенным Штатам Америки польза от их демократии?
Я задаю совершенно законный вопрос. С каждым днем список американских солдат, погибших или изувеченных в Ираке и Афганистане, становится все длиннее. Это было бы трагедией, даже если бы наши солдаты жертвовали собой ради безопасности нашей страны. Если же они делают это ради чужих, ненавидящих нас народов, это — бессмысленная трагедия, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть их домой как можно скорее, даже если в результате Ирак и Афганистан так навсегда и останутся тем, чем они всегда были.
Существует молчаливое предположение, что как только в Ираке и Афганистане пустит корни демократия, они сразу же станут нашими союзниками. Но так ли это?
Франция даже сегодня, оккупированная мусульманами, является демократической страной в большей степени, чем любой мусульманский режим прошлого, настоящего и, уверяю вас, будущего. Если вы думаете, что Франция является союзницей Соединенных Штатов, то спросите себя, когда в последний раз Соединенные Штаты могли рассчитывать на поддержку Франции в чем угодно.
Не думаю, что кто-нибудь ожидает, что демократии, которые мы пытаемся насадить в Ираке и Афганистане, будут подвержены отдельным недостаткам меньше, чем, например, Италия. Но ведь именно итальянское правительство лишило нас возможности арестовать террористов, похитивших «Акилле Лоро».
Не забывайте также, что у нас уже есть союзники на Ближнем Востоке: Саудовская Аравия, Египет и Иордания. По странному совпадению, именно от рук саудовцев, египтян и иорданцев мы понесли самые тяжелые потери в нынешней войне.
Наша война с террором уже тянется дольше, чем нам потребовалось, чтобы победить во Второй Мировой войне. Учитывая, что во Второй Мировой войне нам противостояли две мощнейшие армии мира, а сегодня нам приходится воевать с плохо организованными и плохо вооруженными дикарями, такая медлительность может показаться необъяснимой. На самом же деле причина нашего поражения довольна проста. Мы и Вторую Мировую войну проиграли бы, если бы президент Рузвельт начал ее с заявления, что фашизм нам не враг.
Кроме того, эта война началась задолго до 9/11. Соединенные Штаты подверглись прямому нападению мусульман в 1979 году, когда иранцы ворвались в американское посольство в Тегеране и захватили в плен всех его работников. У президента Картера была блестящая возможность навсегда положить конец джихаду. Он предпочел сидеть, сложа руки. И потому джихад продолжается.
Но джихад начался и не в 1979 году. Он начался в 622 году Нашей эры и продожается с тех пор безостановочно.
Вот, как начался джихад. До Магомета Медина была еврейским городом, основанным, построенным и населенным тремя еврейскими племенами. Когда Магомета вышвырнули из Мекки, он обосновался в Медине и потребовал, чтобы евреи признали его своим пророком. Евреи отказались. В результате, два племени были изгнаны, а третье вырезано. Я прочел об этом, среди множества других интересных вещей, в замечательной книге д-ра Эндрю Бостома «Наследие джихада» (The Legacy of Jihad).
Если бы евреи Медины, вместо того, чтоб пассивно ждать, пока их перережут, объединили силы и перебили бы лже-пророка и его тогда еще немногочисленных последователей, то они спасли бы жизнь не только себе, но и многим миллионам жертв джихада.
Научимся ли мы чему-нибудь на их трагическом примере?
Антигерманская коалиция, состоявшая из Франции, Англии и России, победила. Большевики тоже победили. В результате Россия, где за войной последовала революция, перешедшая в кровавую гражданскую войну, была разрушена больше, чем даже потерпевшая поражение Германия. Полная решимости победить во что бы то ни стало, Антанта посеяла семена Второй Мировой войны и порабощения Восточной Европы коммунистами.
Пройдет какое-то время, прежде чем мы поймем, что мы сеем сегодня в Ираке и Афганистане. По всей вероятности, наше поражение в джихаде, хотя сегодня пока еще не поздно остановить наше неуклоное сползание в пропасть. Но давайте зададим простой, оптимистичный вопрос: Как мы узнаем, что мы победили?
Сначала нашей целью было свалить два мусульманских режима, которые выглядели бесчеловечными даже в сравнении с бесчеловечностью «нормальных» исламских режимов. Нам удалось заменить два исламских правительства, способных выжить без нашей помощи, двумя исламскими правительствами, для выживания которых необходимо наше военное присутствие. В обеих странах население разделилось на две группы: бессовестные оппортунисты, надеющиеся нажиться на сотрудничестве с оккупантами, и принципиальные джихадеры, считающие, что простое прикосновение к неверному оскверняет их, если, конечно, они не прикасаются к нему лезвием ножа.
Бoльшая часть западной публики так никогда и не поняла, что обе группы ненавидят нас одинаково, потому что они — мусульмане, а мы — нет. Бoльшая часть западной публики так никогда и не поняла, что афганец или иракец может принадлежать к обеим группам одновременно, не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта.
Потом у нас появилась надежда, что нам в конце концов удастся подавить сопротивление, и тогда мы сможем объявить победу демократии в Ираке и Афганистане и вернуть домой наших солдат. Но по мере того, как лучики правды проникают под веки плотно зажмуренных глаз наших политиканов, выражение «небезупречная демократия» становится все более неотъемлемой частью вашингтонского лексикона. Новейшая теория гласит, что демократия с отдельными недостатками все-таки лучше, чем полное отсутствие демократии.
Я всем сердцем согласна с этой теорией. Например, американской демократии несомненно присущи отдельные недостатки. Тем не менее, она со всеми своими недостатками настолько лучше любой практически возможной альтернативы, что некоторые люди, включая и меня, считают, что мы должны защищать нашу небезупречную демократию даже ценою собственной жизни. Вопрос в том, при каком масштабе отдельных недостатков демократия теряет право называться таковой.
Отдельные недостатки присущи не только американской демократии. Советские геронтократы называли свою маразматическую тиранию «социалистической демократией». Когда президент Буш решил продвигать демократию на Ближнем Востоке, ливийский диктатор Муаммар Каддафи тут же объявил свое правление «прямой демократией». Диктатура аятолл в Иране официально именуется «исламской демократией».
Так что же является нашей целью в Ираке и Афганистане? Какой уровень отдельных недостатков является для нас приемлемым? Готовы ли мы закрыть глаза на мелкие нарушения несущественных правил? Готовы ли мы смотреть сквозь пальцы на всепоглощающую коррупцию, которая неизбежно является определяющей чертой любого мусульманского правления? Готовы ли мы игнорировать тот факт, что каждый, без единого исключения, исламский режим является тиранией, ограниченной только степенью, до которой он маскируется под цивилизованную страну?
Не следует забывать и о том, что ни образ мыслей, ни поведение мусульман не претерпели никаких существенных перемен за последние 14 веков. Неужели вы полагаете, что люди средневековья, будь они евреями, мусульманами, христианами или огнепоклонниками, способны, даже под нашим просвещенным руководством, перейти к демократическому правлению? Неужели вы думаете, что мы достаточно просвещены для такого грандиозного начинания?
Вы знаете не хуже меня, что демократия среди дикарей невозможна в принципе. Вы знаете не хуже меня, что человек, таранящий самолетом, в котором полно людей, небоскреб, в котором полно людей, является дикарем. Вы знаете не хуже меня, что люди, празднующие в толпе себе подобных массовое убийство, совершенное их единоверцами, являются дикарями. Вы знаете не хуже меня, что любой человек, верящий, что ему известна окончательная, универсальная правда о том, что такое хорошо и что такое плохо не только для него, но и для вас, является опасным, злобным дикарем, которого можно остановить только одним способом.
Но давайте допустим, что я неправа. Давайте допустим, что через несколько дней, недель или веков афганцы и иракцы обдемократятся до такой степени, какая странам Запада даже не снилась. Ну, и что? Какая Соединенным Штатам Америки польза от их демократии?
Я задаю совершенно законный вопрос. С каждым днем список американских солдат, погибших или изувеченных в Ираке и Афганистане, становится все длиннее. Это было бы трагедией, даже если бы наши солдаты жертвовали собой ради безопасности нашей страны. Если же они делают это ради чужих, ненавидящих нас народов, это — бессмысленная трагедия, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть их домой как можно скорее, даже если в результате Ирак и Афганистан так навсегда и останутся тем, чем они всегда были.
Существует молчаливое предположение, что как только в Ираке и Афганистане пустит корни демократия, они сразу же станут нашими союзниками. Но так ли это?
Франция даже сегодня, оккупированная мусульманами, является демократической страной в большей степени, чем любой мусульманский режим прошлого, настоящего и, уверяю вас, будущего. Если вы думаете, что Франция является союзницей Соединенных Штатов, то спросите себя, когда в последний раз Соединенные Штаты могли рассчитывать на поддержку Франции в чем угодно.
Не думаю, что кто-нибудь ожидает, что демократии, которые мы пытаемся насадить в Ираке и Афганистане, будут подвержены отдельным недостаткам меньше, чем, например, Италия. Но ведь именно итальянское правительство лишило нас возможности арестовать террористов, похитивших «Акилле Лоро».
Не забывайте также, что у нас уже есть союзники на Ближнем Востоке: Саудовская Аравия, Египет и Иордания. По странному совпадению, именно от рук саудовцев, египтян и иорданцев мы понесли самые тяжелые потери в нынешней войне.
Наша война с террором уже тянется дольше, чем нам потребовалось, чтобы победить во Второй Мировой войне. Учитывая, что во Второй Мировой войне нам противостояли две мощнейшие армии мира, а сегодня нам приходится воевать с плохо организованными и плохо вооруженными дикарями, такая медлительность может показаться необъяснимой. На самом же деле причина нашего поражения довольна проста. Мы и Вторую Мировую войну проиграли бы, если бы президент Рузвельт начал ее с заявления, что фашизм нам не враг.
Кроме того, эта война началась задолго до 9/11. Соединенные Штаты подверглись прямому нападению мусульман в 1979 году, когда иранцы ворвались в американское посольство в Тегеране и захватили в плен всех его работников. У президента Картера была блестящая возможность навсегда положить конец джихаду. Он предпочел сидеть, сложа руки. И потому джихад продолжается.
Но джихад начался и не в 1979 году. Он начался в 622 году Нашей эры и продожается с тех пор безостановочно.
Вот, как начался джихад. До Магомета Медина была еврейским городом, основанным, построенным и населенным тремя еврейскими племенами. Когда Магомета вышвырнули из Мекки, он обосновался в Медине и потребовал, чтобы евреи признали его своим пророком. Евреи отказались. В результате, два племени были изгнаны, а третье вырезано. Я прочел об этом, среди множества других интересных вещей, в замечательной книге д-ра Эндрю Бостома «Наследие джихада» (The Legacy of Jihad).
Если бы евреи Медины, вместо того, чтоб пассивно ждать, пока их перережут, объединили силы и перебили бы лже-пророка и его тогда еще немногочисленных последователей, то они спасли бы жизнь не только себе, но и многим миллионам жертв джихада.
Научимся ли мы чему-нибудь на их трагическом примере?
Из досье «Дорогая Яшико»
From:Arkady Mazin [arkadim@zahav.net.il]
Sent: Sun 11/20/2005 1:41AM
To:yashiko.sagamori@gmail.com
Subject: Хэлло
К сожалению, я не смог написать «дорогая мадам» или что-то в этом роде. Мне трудно быть вежливым с некоторыми людьми. В отличие от вас, я не прячусь за псевдонимом, хотя мне довелось получать угрозы по роду профессиональной деятельности. Меня зовут Аркадий Мазин. Я — израильский журналист. Я не верю, что серьезные аргументы могут убедить вас в ваших ошибках, как не верю и в то, что вас интересует правда. Я считаю своей обязанностью высказать свое мнение о вашем так называемом «журнализме»: ваше невежество достигло эпических пропорций и уступает в масштабах только вашей слепой ненависти. Люди вроде вас едят ненависть, пьют ненависть и разжигают ее в других. Вы — современная нацистка. Я начал писать, что Геббельс гордился бы вами, но вспомнил, что Геббельс все-таки был профессионалом. Я израильтянин и еврей, и мне стыдно, что такие люди, как вы, думают, что защищают мое дело.
Mon cher Monsieur Mazin,
В отличие от вас, я без малейшего усилия обращаюсь к Вам по-французски, надеясь удовлетворить Ваши критерии благонравной беседы. Должна заметить однако, что последней дамой на моем берегу Атлантического океана, к которой обращались «дорогая мадам», была Ксавьера Голландер. Отсюда я делаю неизбежный вывод об источниках Ваших представлений о хорошем тоне.
Я с восторгом аплодирую мужеству, с которым Вы швырнули мне в лицо Ваше настоящее имя. Я сразу поняла, что Вы ничуть не боитесь ни меня, ни моих мордоворотов-телохранителей. Скажите, Вы знали, что они теперь в отпуску, или это Вы вообще такой бесстрашный?
А теперь, похвалив Вас, я считаю себя вправе слегка Вас покритиковать. Вы ошибаетесь, полагая, что Ваше гневное письмо выражает какое бы то ни было мнение. Мнение — это когда я говорю, что Вы неправы, и объясняю, почему я так думаю. А когда Вы вопите что-то невразумительное про нацистов, вы выражаете не мнение, а исключительно эмоции. Человек же, выражающий свои эмоции публично, неизбежно характеризует этим выражением не объект своих бурных эмоций, а исключительно себя самого.
Вы совершенно правы, называя меня дилетанткой. В отличие от д-ра Геббельса и от Вас, я не являюсь профессиональным работником пропагандистского аппарата. Я никогда не считала себя журналисткой. Я просто делюсь своими мыслями с теми, кому они интересны. Я делаю ради удовольствия то, что Вам приходится делать за деньги, и, следовательно, я отличаюсь от Вас так же, как влюбленная женщина отличается от проститутки. Поэтому мне нетрудно понять Ваш гнев.
Как же Вам на меня не сердиться, если у меня, при всем моем дилетантизме, читателей во много раз больше, чем у Вас? Вы, например, с моими статьями знакомы, а я о Вас никогда не слышала и не услышала бы, если бы Вы не заявили о себе своим письмом.
Ваше письмо вызвало у меня любопытство. Поскольку Вы даже не попытались объяснить, с чем именно в моих статьях Вы так пламенно не согласны, я прочла несколько Ваших статей, надеясь понять из них, в чем состоят Ваши взгляды. Поскольку Вы — человек пишущий, Вам должно быть знакомо чувство, испытываемое писателем, когда он читает что-то хорошее, вышедшее из-под пера другого, более мощного автора. «Ах, почему это написано не мной?» — спрашивает себя завистливый писатель. Так вот, читая Ваши статьи, я ничего подобного не испытала. Более того, никаких взглядов я в них не нашла. Пишете Вы банально, на уровне образа Павки Корчагина в произведении одноименного автора. Как сказал по совершенно другому поводу Остап Бендер, я человек завистливый, но здесь завидовать нечему.
Как человек честный, я должна признать, что не все Ваши читатели со мной согласны. В недавнем опросе читательского мнения 4% опрошенных назвали Вас своим любимым журналистом. Общее число опрошенных было 76. Это означает, что в клубе Ваших почитателей состоят чуть больше трех, но гораздо меньше четырех человек. Трое — это Вы, Ваша мама и Ваш папа. Что же касается дробного остатка, то мне остается предположить, что Вы держите хомячка.
Я не могла не заметить, что Вы выражаете себя несравненно лучше, когда пишете для души, а не за деньги. Я нашла образцы Вашей поэзии, где Вы не стесняетесь рифмовать розы с морозами и упоминаете страхование только потому, что это упоминание рифмуется с Вашей любимой частью тела. Я даже нашла Вашу фотографию: кудри типа «маленький Володя никогда не обманывал», очки, бороденка, гитара: провинциальный подражатель Джону Леннону, мечтающий встретить свою Йоко Оно. Но до Леннона Вам далеко не только из-за недостатка таланта, но и по причине полного отсутствия хорошего вкуса. Вы тут раскрылись невзначай, опубликовав фотографию молодой женщины и объяснив, что она напоминает Вам о том, чего Вам больше всего недостает для счастья в личной жизни. Судя по этой фотографии, Вы, Monsieur Мазин — необычайно тонкий человек. Не поймите меня неправильно: я говорю не о Вашей душевной организации.
Но не отчаивайтесь. Вы еще можете вырасти в человека, которому однажды станет стыдно того, чем он является сегодня: обыкновенным местечковым пошляком.
В заключение позвольте сказать несколько слов о себе самой. В тот день, когда я наконец добралась до Вашего письма, у нас обедали друзья. Мы ели: блины с икрой на закуску, баранье жаркое, приготовленное по иранскому рецепту, на второе, и разнообразные португальские сыры и свежие фрукты на сладкое. Мы пили: ледяную «столичную» под блины, «амароне вальполичелла» под жаркое, портвейн под сыр, а когда мы наконец выбрались из-за стола, мы добавили к этому немножко арманьяка и «бальвени». Уверяю Вас, что ненавистью там даже не пахло.
Au revoir, mon ami!
Votre toujours,
ЯС
PS. Я не думаю, что защищаю Ваше дело. Я думаю, что у Вас никакого дела нет.
Sent: Sun 11/20/2005 1:41AM
To:yashiko.sagamori@gmail.com
Subject: Хэлло
К сожалению, я не смог написать «дорогая мадам» или что-то в этом роде. Мне трудно быть вежливым с некоторыми людьми. В отличие от вас, я не прячусь за псевдонимом, хотя мне довелось получать угрозы по роду профессиональной деятельности. Меня зовут Аркадий Мазин. Я — израильский журналист. Я не верю, что серьезные аргументы могут убедить вас в ваших ошибках, как не верю и в то, что вас интересует правда. Я считаю своей обязанностью высказать свое мнение о вашем так называемом «журнализме»: ваше невежество достигло эпических пропорций и уступает в масштабах только вашей слепой ненависти. Люди вроде вас едят ненависть, пьют ненависть и разжигают ее в других. Вы — современная нацистка. Я начал писать, что Геббельс гордился бы вами, но вспомнил, что Геббельс все-таки был профессионалом. Я израильтянин и еврей, и мне стыдно, что такие люди, как вы, думают, что защищают мое дело.
Mon cher Monsieur Mazin,
В отличие от вас, я без малейшего усилия обращаюсь к Вам по-французски, надеясь удовлетворить Ваши критерии благонравной беседы. Должна заметить однако, что последней дамой на моем берегу Атлантического океана, к которой обращались «дорогая мадам», была Ксавьера Голландер. Отсюда я делаю неизбежный вывод об источниках Ваших представлений о хорошем тоне.
Я с восторгом аплодирую мужеству, с которым Вы швырнули мне в лицо Ваше настоящее имя. Я сразу поняла, что Вы ничуть не боитесь ни меня, ни моих мордоворотов-телохранителей. Скажите, Вы знали, что они теперь в отпуску, или это Вы вообще такой бесстрашный?
А теперь, похвалив Вас, я считаю себя вправе слегка Вас покритиковать. Вы ошибаетесь, полагая, что Ваше гневное письмо выражает какое бы то ни было мнение. Мнение — это когда я говорю, что Вы неправы, и объясняю, почему я так думаю. А когда Вы вопите что-то невразумительное про нацистов, вы выражаете не мнение, а исключительно эмоции. Человек же, выражающий свои эмоции публично, неизбежно характеризует этим выражением не объект своих бурных эмоций, а исключительно себя самого.
Вы совершенно правы, называя меня дилетанткой. В отличие от д-ра Геббельса и от Вас, я не являюсь профессиональным работником пропагандистского аппарата. Я никогда не считала себя журналисткой. Я просто делюсь своими мыслями с теми, кому они интересны. Я делаю ради удовольствия то, что Вам приходится делать за деньги, и, следовательно, я отличаюсь от Вас так же, как влюбленная женщина отличается от проститутки. Поэтому мне нетрудно понять Ваш гнев.
Как же Вам на меня не сердиться, если у меня, при всем моем дилетантизме, читателей во много раз больше, чем у Вас? Вы, например, с моими статьями знакомы, а я о Вас никогда не слышала и не услышала бы, если бы Вы не заявили о себе своим письмом.
Ваше письмо вызвало у меня любопытство. Поскольку Вы даже не попытались объяснить, с чем именно в моих статьях Вы так пламенно не согласны, я прочла несколько Ваших статей, надеясь понять из них, в чем состоят Ваши взгляды. Поскольку Вы — человек пишущий, Вам должно быть знакомо чувство, испытываемое писателем, когда он читает что-то хорошее, вышедшее из-под пера другого, более мощного автора. «Ах, почему это написано не мной?» — спрашивает себя завистливый писатель. Так вот, читая Ваши статьи, я ничего подобного не испытала. Более того, никаких взглядов я в них не нашла. Пишете Вы банально, на уровне образа Павки Корчагина в произведении одноименного автора. Как сказал по совершенно другому поводу Остап Бендер, я человек завистливый, но здесь завидовать нечему.
Как человек честный, я должна признать, что не все Ваши читатели со мной согласны. В недавнем опросе читательского мнения 4% опрошенных назвали Вас своим любимым журналистом. Общее число опрошенных было 76. Это означает, что в клубе Ваших почитателей состоят чуть больше трех, но гораздо меньше четырех человек. Трое — это Вы, Ваша мама и Ваш папа. Что же касается дробного остатка, то мне остается предположить, что Вы держите хомячка.
Я не могла не заметить, что Вы выражаете себя несравненно лучше, когда пишете для души, а не за деньги. Я нашла образцы Вашей поэзии, где Вы не стесняетесь рифмовать розы с морозами и упоминаете страхование только потому, что это упоминание рифмуется с Вашей любимой частью тела. Я даже нашла Вашу фотографию: кудри типа «маленький Володя никогда не обманывал», очки, бороденка, гитара: провинциальный подражатель Джону Леннону, мечтающий встретить свою Йоко Оно. Но до Леннона Вам далеко не только из-за недостатка таланта, но и по причине полного отсутствия хорошего вкуса. Вы тут раскрылись невзначай, опубликовав фотографию молодой женщины и объяснив, что она напоминает Вам о том, чего Вам больше всего недостает для счастья в личной жизни. Судя по этой фотографии, Вы, Monsieur Мазин — необычайно тонкий человек. Не поймите меня неправильно: я говорю не о Вашей душевной организации.
Но не отчаивайтесь. Вы еще можете вырасти в человека, которому однажды станет стыдно того, чем он является сегодня: обыкновенным местечковым пошляком.
В заключение позвольте сказать несколько слов о себе самой. В тот день, когда я наконец добралась до Вашего письма, у нас обедали друзья. Мы ели: блины с икрой на закуску, баранье жаркое, приготовленное по иранскому рецепту, на второе, и разнообразные португальские сыры и свежие фрукты на сладкое. Мы пили: ледяную «столичную» под блины, «амароне вальполичелла» под жаркое, портвейн под сыр, а когда мы наконец выбрались из-за стола, мы добавили к этому немножко арманьяка и «бальвени». Уверяю Вас, что ненавистью там даже не пахло.
Au revoir, mon ami!
Votre toujours,
ЯС
PS. Я не думаю, что защищаю Ваше дело. Я думаю, что у Вас никакого дела нет.
137-ой псалом
У рек вавилонских мы сидели и, плача, вспоминали родимый Сион. На ивах чужой земли мы повесили наши арфы. Потому что пленители наши велели нам петь, а мучители наши, велели нам веселиться, говоря: «Спойте нам одну их ваших песен сионских». Как нам петь песни Господа нашего на чужбине? Если я позабуду тебя, Иерусалим, пусть моя правая рука отсохнет! Пусть язык мой пристанет к нёбу, если я забуду тебя, если я не поставлю Иерусалим выше моей наивысшей радости. Помни, Господь, эдомитов в день, когда пал Иерусалим, как они говорили: «Разрушим его! Разрушим его! Разрушим его дотла!» О, дочь вавилонская, разрушительница наша! Счастлив будет тот, кто заплатит тебе за то, что ты сделала с нами! Счастлив будет тот, кто возьмет младенцев твоих и разобьет их о камни!
Пс. 137
Давным-давно, еще совсем зеленым выпускником МГУ, мне довелось пожить несколько лет в Баку, столице Азербайджана, который тогда был одной из пятнадцати советских социалистических республик. Это были не самые счастливые годы моей жизни, но, благодаря им, я приобрел некоторый опыт жизни среди мусульман и научился до какой-то степени понимать их, их горести и их чаяния. Как это часто бывает, крупицы моего понимания были результатом не связанных друг с другом и, казалось бы, совершенно бессмысленных событий.
Один из таких эпизодов произошел ранним летним утром, еще до восхода солнца, когда я, уже не помню зачем, должен был поехать куда-то вместе с одним знакомым, у которого была машина. Я ждал его, как было условлено, у касс Аэрофлота. Он опаздывал. У меня от скуки и недосыпа слипались глаза. Улицы вокруг были совершенно пусты, не считая маленькой группы людей на углу в конце квартала. Судя по тому, как они были одеты, и по огромным мешкам у них на плечах, это были азербайджанские колхозники, направлявшиеся на рынок. Они стояли тесным кругом, сосредоточенно глядя на что-то находившееся или происходившее у их ног. Они напоминали людей, глазеющих на жертву несчастного случая в ожидании скорой помощи.
Огюст Роден, «Граждане города Кале»
Никакого несчастного случая, насколько я знал, не произошло. Я решил взглянуть, на что они смотрят. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Они были полностью поглощены действием, разворачивающимся перед ними на тротуаре. Они наблюдали за ним в благоговейном молчании. Из грубые крестьянские лица были серьезны и спокойны и, казалось, озарены внутренним светом, вроде того, который удается порой подглядеть на лице человека, читающего любимую книгу, которую он читал много раз, но несколько лет почему-то не трогал. Он знает наперед все, что произойдет, но это ничуть не мешает ему наслаждаться процессом. Я никогда в жизни не присутствовал при казни, но мне кажется, что у тех, кому это довелось, могло быть похожее выражение лица: сложное сочетание трагичности происходящего, физического отвращения к неизбежным деталям, и, поверх всего, сознание неотвратимой справедливости того, что сейчас произойдет.
В центре их тесного круга, бросая испуганные взгляды на зевак, торопливо сношались две бродячие собаки.
Несколько мгновений после того, как собаки наконец оторвались друг от друга и разбежались, колхозники продолжали неподвижно, безмолвно смотреть на опустевшую сцену. Внутренний свет медленно испарялся с их небритых лиц. Один из них пошевелился, и группа ожила. Не нарушая молчания, они взглянули друг другу в лицо, и я прочитал в их глазах глубину взаимного понимания, которая могла возникнуть только в результате совместно пережитого потрясения. Когда колхозники пришли наконец в движение и из круг стал распадаться, они напомнили мне скульптуру Родена «Граждане города Кале».