Страница:
Так и не найдя ответа, Ульман вздохнул. Впрочем, как Носке не будет вертеть хвостом, откроется. Раз уж пришел, откроется.
Ортсгруппенляйтер достал из кармана массивный серебряный портсигар, раскрыл перед Ульманом. Старик насторожился. Если Носке угощает сигаретами, дело серьезное.
– Мне кажется, Фридрих, что давно настало время подыскать для тебя более подходящую работу. – Как-то незаметно Магнус перешел на «ты».
Ульман, насколько сумел, изобразил на лице удовлетворение. «Ого! – подумал. – Многообещающее начало».
– Но, – продолжал Носке, – у нас должны быть доказательства твоей преданности. – И, решив, очевидно, не церемониться с этим придурковатым Фридрихом, приступил к делу. – Ты должен доказать свою любовь к фюреру и рейху.
– Как? – коротко спросил Фридрих.
Носке подозрительно взглянул на старика. Ульман весь съежился – казалось, хитрые глазки насквозь пронзили его. Но это только казалось, в следующую минуту Носке придвинулся вплотную, зашептал, горячо дыша в ухо Фридриху:
– В нашем поселке есть враги фюрера. Они хотят, чтобы мы проиграли войну. Тебе не попадались их листовки?
– Нет, – выдержал пронизывающий взгляд Фридрих, – не попадались.
– Они ненавидят всех настоящих немцев, – продолжал шепотом ортсгруппенляйтер, – особенно тех, кто кое-чего стоит! – Сделал паузу и спросил внезапно: – Ты ничего не слыхал про смерть Рапке?
– Дурак, полез под вагоны, – Ульман стукнул кулаком по лавке. – А вагоны у нас, – глуповато усмехнулся, – катятся…
– Хе-хе, – хохотнул Носке. – Говоришь, катятся… Но все же, – сделал таинственное лицо, – может, ты слыхал, нас некоторые из рабочих говорят; так, мол, ему и надо, этому Рапке?…
«Ишь, куда метит», – подумал Ульман. Вдруг ему стало весело. Если бы Носке мог только представить, с кем он разговаривает! Интересно, какую бы физиономию он состроил?
Фридрих раз-другой моргнул, наклонился к самому уху ортсгруппенляйтера, прошептал таинственно:
– Слыхал…
– Ну-ну, – встрепенулся тот.
– Говорят: так и надо… Этот Рапке нарушал правила безопасности…
– Кто говорил?
Фридриху показалось: ухо Магнуса Носке зашевелилось от нетерпения.
– Инженер Герлах… – назвал Ульман фамилию начальника депо.
Носке разочарованно крякнул: кого-кого, а Герлаха не заподозришь – старый член СА.
– Наверное, так оно и есть, – произнес, изображая безразличие. – Инженер знает.
– Солидный человек, – согласился Ульман.
И снова Фридриху показалось, что горбун смотрит на него с каким-то особенным интересом. Выдержал острый взгляд въедливых глаз. Сказал как можно откровеннее:
– Почему вы так смотрите на меня, ортсгруппенляйтер? Неужели я не угодил вам?
– Нет, почему же… – Носке положил ладонь своей длинной руки на колено Ульмана. – Мне всегда приятно разговаривать с умным человеком.
– И мне тоже… – Фридрих спрятал иронию в широкой улыбке.
– Умные люди всегда поймут друг друга! – радостно осклабился Носке. – Я надеялся на это и искренне сожалею, что раньше так редко встречался с тобой.
– Для меня это честь! – Ульман всей пятерней обхватил подбородок и пригласил: – Заходите ко мне почаще. Может, хотите рюмку шнапса?
– Не надо, – остановил его ортсгруппенляйтер. – В другой раз… Я буду наведываться к тебе. – Оглянулся воровато. – А ты смотри и слушай. Может, узнаешь что о листовках или вообще кто недовольный… Тоща сразу же ко мне…
– Угу! – согласился Ульман и так похлопал своей огромной рукой по плечу горбуна, что тот отшатнулся.
– Медведь! – зло сверкнул глазками, но тут же овладел собой. – А сила у тебя того… есть еще… – произнес уважительно. – Так мы договорились?
Ульман кивнул. Смотрел, как осторожно ступает Магнус Носке между грядками, чтобы не запачкать блестящие сапоги. Плюнул ему вслед. Почувствовал омерзение к этому человеку с длинными, до колен, руками и коротким туловищем. Ульман никогда даже в мыслях не позволил бы себе насмехаться над физическими недостатками человека, наоборот, всегда симпатизировал людям, обиженным природой, но здесь не мог перебороть себя. Носке напоминал ему тарантула. Хотя Фридрих никогда и не видел тарантула, но именно такое сравнение почему-то возникло у него..
Хорошо, что ортсгруппенляйтер не оглянулся в этот момент, – многое прочитал бы на лице Ульмана. Когда же тот прикрыл за собой калитку и посмотрел через забор, Фридрих пришел в себя – улыбнулся и даже приветливо махнул рукой на прощание.
Опять пришлось выкурить внеплановую сигарету: надо было собраться с мыслями. Фридрих постоял несколько минут, опершись спиной о грушу, потом крикнул Марте, чтобы вынесла пиджак, и неторопливо направился к центру поселка.
Издали заметил сына. Горст стоял возле клуба в окружении юношей и, очевидно, рассказывал что-то, размахивая рукой.
Эта привычка, жестикулировать разговаривая, всегда раздражала старого Ульмана и приносила Горсту в детстве немало неприятных минут. И все же искоренить ее Фридриху так и не удалось – Горст был упрямым мальчишкой, и окрики отца лишь пробуждали в нем неосознанный отпор.
Ульман остановился за несколько шагов от молодежи, став так, чтобы сын не видел его, а сам он слышал каждое слово Горста. Сделал вид, что рассматривает витрину магазина.
Разговор шел о вчерашней кинохронике, посвященной операциям вермахта в Польше. Фридрих искоса взглянул на сына, и лицо его невольно расплылось в гордой улыбке. Что ни говори, а парень вырос разумный: рассуждает так, что сам Гиммлер вряд ли придрался бы к нему. – и в то же время себе на уме… Знает, кто его слушает, – пареньки, которые не сегодня-завтра пойдут в армию, – и нарочно сгущает краски. Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично – солдат умирает, не испугавшись смерти, – но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…
А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!
А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени – заветная мечта всех пятнадцати– и шестнадцатилетних!
Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?
– Без руки или ноги, – разглагольствует, – я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…
Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается – война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?
– Но, – продолжает Горст, – в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, – презрительно тряхнул головой, – не ранение. Настоящая рана – это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!…
Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке – унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…
Горст поучительно поднял палец:
– Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…
– Он выжил? – испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.
Горст похлопал его по щеке.
– Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, – ткнул пальцем юношу в лоб, – но, к сожалению, это от тебя не зависит…
Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.
– Эй, Вернер! – позвал вдруг Горст. – Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.
К клубу подходили двое. Один – молодой, другой – значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог – настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.
Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.
– Что тут происходит? – обвел взглядом гурьбу.
– Воспитываю молокососов, – небрежно произнес Горст. – В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…
– У них все впереди, – юноша вытащил зубами сигарету из пачки, – какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…
– Однако наш опыт… – возразил Горст.
– Оставь, – спокойно остановил его Вернер, – этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… – постучал палкой по протезу.
– Вы, наверное, здорово отличились в бою! – восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. – Крест первой степени дают не каждому!
Вернер смерил его презрительным взглядом.
– У тебя есть все шансы получить такой же, – ответил, – конечно, если штаны останутся сухими…
– Го-го! – захохотали вокруг. – Вот это поддел!
Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.
– Не думайте, что только вам посчастливилось, – сказал с вызовом. – И мы будем бить врагов рейха!
– Ты? – насмешливо уставился на него Вернер. – А тебя мама отпустит?
– Мне уже пятнадцать лет…
– Неужели? – Вернер скорчил удивленную мину. – А я думал – четырнадцать с половиной…
– Пятнадцать! – настаивал тот. – И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.
– Ну, если сам учитель, – иронически скривился Вернер, – то я поднимаю руки…
Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.
«Видимо, много пережил и несколько озлобился», – подумал Ульман.
Старый Фридрих не считал это большим пороком. «Теперь всем нам необходима некоторая толика хорошей злости, – рассуждал он, – ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Гуманизм – дело хорошее, но только после победы, а мягкотелые не побеждают!».
Горст взял Вернера под руку, и они направились к клубу. Фридрих окликнул сына.
– Когда вернешься домой? – спросил, лишь бы заговорить. Знал ведь – Горст освободится только после лекции. Он был одним из первых инвалидов, которые вернулись в поселок, и Магнус Носке, учитывая его фронтовые заслуги, устроил бывшего солдата в клуб.
– Сегодня поздно, – кивнул на афишу Горст. – Мой отец, – сказал Вернеру. – Познакомься.
Юноша шагнул к Ульману, крепко пожал ему руку.
– Вернер Зайберт, – представился он.
– Я видел вас в пивной, – сказал Фридрих невзначай.
– А-а… Когда я поскандалил с пьяным ротенфюрером, – усмехнулся Зайберт. – А я вас не помню.
Он прищурил глаза, и Ульману почему-то показалось: сказал неправду.
– Я сидел с рабочими в углу.
– С железнодорожниками?
– Да.
– Работаете на узле?
– Сцепщиком.
Юноша с интересом посмотрел на Ульмана. Но, может, это только показалось Фридриху, ибо сразу же равнодушно отвернулся.
– А это мой знакомый, Фриц… Как твоя фамилия? – спросил неожиданно. – Никак не могу запомнить. Керер? Прекрасно, Фриц Керер. Фронтовик, получил отпуск после госпиталя и хочет осчастливить ваш поселок.
Фрицу, пожалуй, под тридцать. У него был длинный нос, худые щеки, уголки губ были опущены – все это делало лицо вытянутым и мрачным. Левое веко у него все время дергалось, глаз смотрел холодно и неприветливо, а правый, с большим черным зрачком, застыл – казалось, глаза Керера смотрят в разные стороны.
В клубе вымыли пол и постелили в проходе между креслами ковровую дорожку. Массивная трибуна возвышалась над рядами, и старый Ульман представил, как вскоре будет распинаться с нее фашистский лектор.
– Вы придете на лекцию?
Ульман не сразу сообразил, что вопрос относится к нему. Но глаз Фрица выжидательно смотрел на него, и старик ответил:
– К сожалению, у меня работа.
– Говорят, будет один из лучших берлинских лекторов.
Теперь Ульману показалось, что Фриц подмаргивает ему.
– Возможно, – пожалел притворно, – черт побери эту ночную работу. Но Горст перескажет мне все подробно.
– Горст – умница! – Вернер положил руку на плечо его сына, и этот дружеский жест растрогал Фридриха. – Если бы все были такими, как ваш Горст!
– Хватит болтать! – прервал его молодой Ульман, но отец понял: сыну не безразлична эта похвала. Что же, дай бог! Вернер – парень хороший, и, может, у Горста наконец будет товарищ.
– Где вы остановились? – спросил.
– Пока что у фрау Фрейсдорф. Поблизости от пивной, чтобы недалеко было, – засмеялся Вернер. – Но Фриц покидает меня…
– Не нравится у фрау Фрейсдорф? Но у нее же приличный дом….
– Фрицу не импонирует фрау Фрейедорф, – пояснил Зайберт. – Он решил осчастливить одну настоящую немецкую девушку и подарить фюреру еще одного солдата.
– Зачем же так грубо? – поморщился Фриц. – Она мне нравится, да и я ей не безразличен. К тому же, как говорит фюрер, будущее Германии – в здоровом поколении. Мы с Гертой заботимся о рейхе…
– Я завидую вам, – шутливо поклонился Вернер. – Вы нашли прекрасный способ доказать свой патриотизм!
– Никому это не заказано, – ответил Фриц так спокойно, что Горст не выдержал и захохотал.
– Хватит вам, – произнес примирительно. – Кто-кто, а Герта на этом выиграет…
– Почему? – не понял старый Ульман.
– Как ты наивен, отец! В теперешние времена погреться возле здорового и, – подмигнул, – красивого мужчины… не каждой женщине выпадает такое счастье. Мужчины теперь в особой цене…
– Жеребцы! – выругался старый Ульман. – И как не стыдно! – Решил заглянуть еще в пивную и направился к выходу. В дверях столкнулся с Петером Фогелем. Тот так спешил, что споткнулся о порог.
– Слыхали новость? – спросил и, не ожидая ответа, выпалил: – Арестован Панкау.
Ульман сжал пальцами кепку. Подумал в замешательстве: «Неужели взяли Панкау? Может, его выследили в Праге?»
– Какого Панкау? – спросил хрипло.
– Неужели ты не знаешь Панкау? – удивился Фогель. – Старого Панкау, аптекаря…
– А-а… – Фридрих облегченно вздохнул. Натянул на лоб кепи. – Который занимается травами?
– За что его? – вклинился Вернер.
Ульман заметил на его лице гримасу недовольства.
– Оказался в зоне подземного завода, – охотно пояснил Фогель. – Собирал там свои травы.
– Какого завода? – переспросил Вернер Зайберт.
Фогель осекся. Черт его дернул сболтнуть о заводе. Правда, в поселке все знают, что за старыми шахтами построен подземный завод синтетического бензина, но объект засекречен и за разговоры о нем ждут неприятности.
– Какой завод? – залепетал растерянно. – Я ничего не говорил… Не правда ли, Фридрих?
– Черт с ним, с этим аптекарем! – прервал его Фриц. – Арестовали, значит, надо. Пускай старый дурень не шатается, где не положено.
– Но он мог просто заблудиться, – возразил Вернер Зайберт.
– Никого это не касается! – не сдавался Фриц. – Зона есть зона, и каждый должен соблюдать порядок. Сейчас война, и строгий порядок абсолютно необходим. Сегодня – аптекарь, а завтра черт знает кто.
Ульману было жаль аптекаря. Он всегда приветливо встречал рабочих и отпускал лекарства в долг. За нарушение запретной зоны старика осудят на несколько лет. Впрочем, все зависит от гестапо: могут ограничиться штрафом, строго предупредить.
Словно отвечая на мысли Ульмана, Фриц Керер сказал:
– Если эта аптечная кляча действительно попала в зону случайно, ей ничего не грозит. Подержат для острастки несколько дней в кутузке и выпустят.
– Скажите, вы вправду считаете, что вина Панкау не так уж велика? – вмешался Фогель. – Неужели его отпустят?
– Я ничего не считаю, – сухо оборвал его Керер. Смотрел на Фогеля, и его левый глаз дергался чаще, чем обычно. Ульману показалось: испугался или разозлился. – Откуда я могу что-то знать? Я человек у вас новый, и вообще меня не касается вся эта история…
У Фогеля побледнел кончик носа, он отшатнулся от Керера.
– Хочешь выпить кружку пива? – спросил у Фридриха.
Ульман кивнул.
– Иди, я тебя догоню. Горст, проводи меня.
– Откуда этот Керер? – опросил сына, когда вышли на улицу.
– Из Ганновера. Его родные погибли во время бомбежки. Лежал в Дрездене в одном госпитале с Вернером, и тот сагитировал его провести отпуск в нашем поселке.
– Будь с ним осторожен. Не нравится он мне…
– Мне тоже.
– Последи за ним. Только осторожненько. Не дай боже, чтобы он заметил.
– Ха! Мы как-никак друзья, – щелкнул пальцами Горст, – по-дружески и последим…
– Почему этот Вернер водится с ним?
– Говорит, хочет уже избавиться…
– Смотри не брякни что-либо Вернеру, – насупился отец.
– А тебе понравился Вернер?
– Видел, как он обработал в пивной пьяного ротенфюрера. На такое не каждый отважится, но… – снова погрозил пальцем, – ни слова. Приглядывайся к нему.
– Вернер может стать хорошим товарищем. Иногда у него прорывается… Я не утверждаю, но, по-моему, он ненавидит фашизм.
Старик остановился.
– Вот что, – сказал, сжав сыну запястье, – напоминаю тебе о конспирации. Без моего разрешения ни одного слова, ни одного намека.
– Опять пошло-поехало… – обиделся Горст. – Не маленький.
– Но совсем еще дурной… – Фридрих снисходительно смотрел на сына. Слава богу, парень хороший. Немного горячий, но кто не горячится в его годы? Слегка подтолкнул Горста. – Ну, ладно, иди. Встречай своего лектора. У меня еще дела.
Пиво было свежее, и Фридрих с удовольствием тянул его потихоньку, чтобы насладиться. Фогель нашептывал что-то на ухо, Ульман кивал головой, но не слушал, размышляя над событиями сегодняшнего дня.
Посещение ортсгруппенляйтера встревожило старого Ульмана – только теперь, возобновляя в памяти беседу о Носке, он смог оценить всю серьезность намерений горбуна. Понятно, такую беседу Носке провел не только с Ульманом, и нет гарантий, что кто-нибудь не клюнет на. щедрые обещания ортсгруппенляйтера. А что может быть хуже удара своего же брата. Никогда не знаешь, кто и когда его нанесет. Надо передать по цепочке: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Ни одного лишнего слова. Гестапо продолжает блуждать в темноте: случайный арест аптекаря – лишнее свидетельство этому. Но какие-то меры они, конечно, принимают.
Неужели Фриц Керер агент? А может, и не один он?
Ульман неучтиво прервал Фогеля на полуслове. Пусть Петер извинит, но у него разболелась голова.
Голова и вправду была тяжелой. Шагая домой, Ульман пытался не думать о делах, но тревожные мысли не оставляли его. Этот Фриц Керер все же здорово смахивает на агента. Хорошо, что он теперь у них на примете. Но кто же еще?… Старался отогнать от себя эти мысли – все равно ответа не найти. Но знал: они будут мучить его и не дадут спать…
Вечером пошел дождь. Марта, только что вернувшаяся из магазина, сердито бурчала, а Фридрих радовался. Натянул тяжелый брезентовый плащ с капюшоном, который совсем закрывал его лицо, и осторожно выскользнул во двор. Если бы Марта вышла следом, удивилась бы: старик словно в прятки играл под дождем. Притаился за углом дома, потом, согнувшись, перебежал к кустам в конце сада. Заскрипела калитка, ведущая в огород, и неуклюжая фигура растворилась в темноте.
Сделав большой круг, Фридрих переулками добрался до жилища машиниста Георга Панкау. Прошел мимо дома и завернул за угол. Там прижался к дереву. Ни одного прохожего, лишь капли шелестят, стекая с неопавшей листвы. И все же Ульман не зашел к Панкау с улицы. Кряхтя, перелез через невысокий забор, выругался тихонько, зацепившись за колючую проволоку, и, прячась за фруктовыми деревьями, добрался к домику задворками.
На кухне кто-то возился. Свет через окно падал на крыльцо, и Ульман не рискнул зайти. Кляня сквозь зубы жену Панкау, дождался, когда она выключила свет, и тихонько поднялся по ступенькам.
Открыл сам Георг. Фридрих втиснулся в узенький коридорчик.
– Заходи, чего остановился? – приветливо улыбнулся хозяин.
Ульман приложил палец к губам!
– У тебя никого нет?
– Никого. Жена легла уже…
– Ты извини, что пожаловал, но другого выхода не было. Сегодня надо переправить листовки. Давай быстрей.
– Подожди.
Панину натянул куртку и выскочил во двор. Фридрих ждал его минут пять, Стоял, привалившись к стене, и виновато смотрел, как с дождевика на чисто вымытый пол стекает грязная вода.
Вернулся Панкау. Передал Ульману тщательно завернутый в клеенку сверток.
– Я их под дровами прячу, – пояснил.
– Спасибо, друг… – начал Фридрих.
– Может, не будешь разводить церемоний? – буркнул Панкау.
Ульман положил руку ему на плечо.
– Сейчас надо быть особенно осторожным, Георг. Гестапо не простит убийство Рапке.
Коротко рассказал о последних событиях.
Георг погасил свет и первым вышел во двор. Постоял возле калитки, лишь после этого выпустил Фридриха.
Фрау Ирма рассмеялась.
– Вы – друг нашего дома, – произнесла с укоризной.
– Группенфюрер занимает такую должность, что не всегда может руководствоваться своими личными привязанностями…
– Ну, если вы так, – рассердилась фрау Ирма, – то знайте: Зигфрид сам просил позвонить вам.
– Мне очень приятно это, но, ей-богу, не могу понять, чем заслужил такую честь.
– Не прибедняйтесь, мой дорогой, вы же знаете, Зигфрид относится к вам, как к сыну. А обо мне и говорить нечего…
Положив трубку, Карл долго ходил по номеру, потягивая сигарету за сигаретой. Он заметил во время недавней встречи, когда приехал, Вайганг не то чтобы обрадовался, увидев его, но был очень любезен, всем своим видом показывая, как приятно ему снова видеть племянника своего друга. Такое радушие удивило и насторожило Карла. Раньше во Львове, когда Кремер был завсегдатаем их дома, Вайганг редко проявлял свою благосклонность к нему.
Интуиция подсказывала Карлу – за этим кроется что-то. Приглашение и тон фрау Ирмы подтверждали эту догадку. Но он никак не мог сообразить что.
Сегодня на два часа у Кремера было назначено свидание. Приехав в Дрезден, он в тот же день отправил письмо до востребования. Обычное письмо – с приветами, поздравлениями и семейными новостями. Оно говорило о прибытии Карла на место. А позавчера получил ответ: ювелиру Кремеру предлагали купить столовое серебро. В два часа дня он мог посмотреть его – указывался выдуманный адрес, настоящий Карл запомнил еще в Москве. «Вызывает Центр, что-то срочное!»
В начале первого Кремер встал – захотелось немного побродить по Дрездену.
Подставив упругому ветру лицо, неторопливо направился к Альтштадту. На мосту ветер так стегал, что идти можно было только согнувшись. Но в узких и кривых улочках старого города ему негде было разгуляться, лишь на перекрестках подкрадывался исподтишка и набрасывался на прохожих с удвоенной злостью. Люди поднимали воротники и кутались в шарфы, а Карлу почему-то все время было жарко – с наслаждением подставлял ветру грудь, чуть прикрытую легким шелковым кашне.
Побродив около часа, Кремер завернул в узенькую улицу с высокими домами, темными от времени. Поднял воротник, шел согнувшись, не торопясь.
Возле ворот темного пятиэтажного дома, отвернувшись от ветра, стояли два человека. Один – в кожаном пальто, другой – в широком демисезонном. Когда Карл входил в парадное, то уловил пристальный взгляд мужчины в кожанке.
Эти двое не понравились Карлу, и он ускорил шаг. Да нет, он становится слишком пугливым. Если каждого встречного считать гестаповцем, нужно сразу сложить оружие.
Четвертая квартира на втором этаже. Двери направо. На них должен быть почтовый ящик, из которого будет торчать журнал в синей обложке. Это – условный знак: все в порядке, можно заходить.
Поднявшись на последнюю ступеньку. Кремер искоса глянул направо. Белая цифра «четыре», бронзовая пластинка с фамилией и… пустой почтовый ящик!…
Ортсгруппенляйтер достал из кармана массивный серебряный портсигар, раскрыл перед Ульманом. Старик насторожился. Если Носке угощает сигаретами, дело серьезное.
– Мне кажется, Фридрих, что давно настало время подыскать для тебя более подходящую работу. – Как-то незаметно Магнус перешел на «ты».
Ульман, насколько сумел, изобразил на лице удовлетворение. «Ого! – подумал. – Многообещающее начало».
– Но, – продолжал Носке, – у нас должны быть доказательства твоей преданности. – И, решив, очевидно, не церемониться с этим придурковатым Фридрихом, приступил к делу. – Ты должен доказать свою любовь к фюреру и рейху.
– Как? – коротко спросил Фридрих.
Носке подозрительно взглянул на старика. Ульман весь съежился – казалось, хитрые глазки насквозь пронзили его. Но это только казалось, в следующую минуту Носке придвинулся вплотную, зашептал, горячо дыша в ухо Фридриху:
– В нашем поселке есть враги фюрера. Они хотят, чтобы мы проиграли войну. Тебе не попадались их листовки?
– Нет, – выдержал пронизывающий взгляд Фридрих, – не попадались.
– Они ненавидят всех настоящих немцев, – продолжал шепотом ортсгруппенляйтер, – особенно тех, кто кое-чего стоит! – Сделал паузу и спросил внезапно: – Ты ничего не слыхал про смерть Рапке?
– Дурак, полез под вагоны, – Ульман стукнул кулаком по лавке. – А вагоны у нас, – глуповато усмехнулся, – катятся…
– Хе-хе, – хохотнул Носке. – Говоришь, катятся… Но все же, – сделал таинственное лицо, – может, ты слыхал, нас некоторые из рабочих говорят; так, мол, ему и надо, этому Рапке?…
«Ишь, куда метит», – подумал Ульман. Вдруг ему стало весело. Если бы Носке мог только представить, с кем он разговаривает! Интересно, какую бы физиономию он состроил?
Фридрих раз-другой моргнул, наклонился к самому уху ортсгруппенляйтера, прошептал таинственно:
– Слыхал…
– Ну-ну, – встрепенулся тот.
– Говорят: так и надо… Этот Рапке нарушал правила безопасности…
– Кто говорил?
Фридриху показалось: ухо Магнуса Носке зашевелилось от нетерпения.
– Инженер Герлах… – назвал Ульман фамилию начальника депо.
Носке разочарованно крякнул: кого-кого, а Герлаха не заподозришь – старый член СА.
– Наверное, так оно и есть, – произнес, изображая безразличие. – Инженер знает.
– Солидный человек, – согласился Ульман.
И снова Фридриху показалось, что горбун смотрит на него с каким-то особенным интересом. Выдержал острый взгляд въедливых глаз. Сказал как можно откровеннее:
– Почему вы так смотрите на меня, ортсгруппенляйтер? Неужели я не угодил вам?
– Нет, почему же… – Носке положил ладонь своей длинной руки на колено Ульмана. – Мне всегда приятно разговаривать с умным человеком.
– И мне тоже… – Фридрих спрятал иронию в широкой улыбке.
– Умные люди всегда поймут друг друга! – радостно осклабился Носке. – Я надеялся на это и искренне сожалею, что раньше так редко встречался с тобой.
– Для меня это честь! – Ульман всей пятерней обхватил подбородок и пригласил: – Заходите ко мне почаще. Может, хотите рюмку шнапса?
– Не надо, – остановил его ортсгруппенляйтер. – В другой раз… Я буду наведываться к тебе. – Оглянулся воровато. – А ты смотри и слушай. Может, узнаешь что о листовках или вообще кто недовольный… Тоща сразу же ко мне…
– Угу! – согласился Ульман и так похлопал своей огромной рукой по плечу горбуна, что тот отшатнулся.
– Медведь! – зло сверкнул глазками, но тут же овладел собой. – А сила у тебя того… есть еще… – произнес уважительно. – Так мы договорились?
Ульман кивнул. Смотрел, как осторожно ступает Магнус Носке между грядками, чтобы не запачкать блестящие сапоги. Плюнул ему вслед. Почувствовал омерзение к этому человеку с длинными, до колен, руками и коротким туловищем. Ульман никогда даже в мыслях не позволил бы себе насмехаться над физическими недостатками человека, наоборот, всегда симпатизировал людям, обиженным природой, но здесь не мог перебороть себя. Носке напоминал ему тарантула. Хотя Фридрих никогда и не видел тарантула, но именно такое сравнение почему-то возникло у него..
Хорошо, что ортсгруппенляйтер не оглянулся в этот момент, – многое прочитал бы на лице Ульмана. Когда же тот прикрыл за собой калитку и посмотрел через забор, Фридрих пришел в себя – улыбнулся и даже приветливо махнул рукой на прощание.
Опять пришлось выкурить внеплановую сигарету: надо было собраться с мыслями. Фридрих постоял несколько минут, опершись спиной о грушу, потом крикнул Марте, чтобы вынесла пиджак, и неторопливо направился к центру поселка.
Издали заметил сына. Горст стоял возле клуба в окружении юношей и, очевидно, рассказывал что-то, размахивая рукой.
Эта привычка, жестикулировать разговаривая, всегда раздражала старого Ульмана и приносила Горсту в детстве немало неприятных минут. И все же искоренить ее Фридриху так и не удалось – Горст был упрямым мальчишкой, и окрики отца лишь пробуждали в нем неосознанный отпор.
Ульман остановился за несколько шагов от молодежи, став так, чтобы сын не видел его, а сам он слышал каждое слово Горста. Сделал вид, что рассматривает витрину магазина.
Разговор шел о вчерашней кинохронике, посвященной операциям вермахта в Польше. Фридрих искоса взглянул на сына, и лицо его невольно расплылось в гордой улыбке. Что ни говори, а парень вырос разумный: рассуждает так, что сам Гиммлер вряд ли придрался бы к нему. – и в то же время себе на уме… Знает, кто его слушает, – пареньки, которые не сегодня-завтра пойдут в армию, – и нарочно сгущает краски. Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично – солдат умирает, не испугавшись смерти, – но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…
А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!
А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени – заветная мечта всех пятнадцати– и шестнадцатилетних!
Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?
– Без руки или ноги, – разглагольствует, – я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…
Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается – война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?
– Но, – продолжает Горст, – в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, – презрительно тряхнул головой, – не ранение. Настоящая рана – это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!…
Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке – унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…
Горст поучительно поднял палец:
– Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…
– Он выжил? – испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.
Горст похлопал его по щеке.
– Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, – ткнул пальцем юношу в лоб, – но, к сожалению, это от тебя не зависит…
Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.
– Эй, Вернер! – позвал вдруг Горст. – Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.
К клубу подходили двое. Один – молодой, другой – значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог – настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.
Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.
– Что тут происходит? – обвел взглядом гурьбу.
– Воспитываю молокососов, – небрежно произнес Горст. – В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…
– У них все впереди, – юноша вытащил зубами сигарету из пачки, – какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…
– Однако наш опыт… – возразил Горст.
– Оставь, – спокойно остановил его Вернер, – этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… – постучал палкой по протезу.
– Вы, наверное, здорово отличились в бою! – восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. – Крест первой степени дают не каждому!
Вернер смерил его презрительным взглядом.
– У тебя есть все шансы получить такой же, – ответил, – конечно, если штаны останутся сухими…
– Го-го! – захохотали вокруг. – Вот это поддел!
Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.
– Не думайте, что только вам посчастливилось, – сказал с вызовом. – И мы будем бить врагов рейха!
– Ты? – насмешливо уставился на него Вернер. – А тебя мама отпустит?
– Мне уже пятнадцать лет…
– Неужели? – Вернер скорчил удивленную мину. – А я думал – четырнадцать с половиной…
– Пятнадцать! – настаивал тот. – И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.
– Ну, если сам учитель, – иронически скривился Вернер, – то я поднимаю руки…
Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.
«Видимо, много пережил и несколько озлобился», – подумал Ульман.
Старый Фридрих не считал это большим пороком. «Теперь всем нам необходима некоторая толика хорошей злости, – рассуждал он, – ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Гуманизм – дело хорошее, но только после победы, а мягкотелые не побеждают!».
Горст взял Вернера под руку, и они направились к клубу. Фридрих окликнул сына.
– Когда вернешься домой? – спросил, лишь бы заговорить. Знал ведь – Горст освободится только после лекции. Он был одним из первых инвалидов, которые вернулись в поселок, и Магнус Носке, учитывая его фронтовые заслуги, устроил бывшего солдата в клуб.
– Сегодня поздно, – кивнул на афишу Горст. – Мой отец, – сказал Вернеру. – Познакомься.
Юноша шагнул к Ульману, крепко пожал ему руку.
– Вернер Зайберт, – представился он.
– Я видел вас в пивной, – сказал Фридрих невзначай.
– А-а… Когда я поскандалил с пьяным ротенфюрером, – усмехнулся Зайберт. – А я вас не помню.
Он прищурил глаза, и Ульману почему-то показалось: сказал неправду.
– Я сидел с рабочими в углу.
– С железнодорожниками?
– Да.
– Работаете на узле?
– Сцепщиком.
Юноша с интересом посмотрел на Ульмана. Но, может, это только показалось Фридриху, ибо сразу же равнодушно отвернулся.
– А это мой знакомый, Фриц… Как твоя фамилия? – спросил неожиданно. – Никак не могу запомнить. Керер? Прекрасно, Фриц Керер. Фронтовик, получил отпуск после госпиталя и хочет осчастливить ваш поселок.
Фрицу, пожалуй, под тридцать. У него был длинный нос, худые щеки, уголки губ были опущены – все это делало лицо вытянутым и мрачным. Левое веко у него все время дергалось, глаз смотрел холодно и неприветливо, а правый, с большим черным зрачком, застыл – казалось, глаза Керера смотрят в разные стороны.
В клубе вымыли пол и постелили в проходе между креслами ковровую дорожку. Массивная трибуна возвышалась над рядами, и старый Ульман представил, как вскоре будет распинаться с нее фашистский лектор.
– Вы придете на лекцию?
Ульман не сразу сообразил, что вопрос относится к нему. Но глаз Фрица выжидательно смотрел на него, и старик ответил:
– К сожалению, у меня работа.
– Говорят, будет один из лучших берлинских лекторов.
Теперь Ульману показалось, что Фриц подмаргивает ему.
– Возможно, – пожалел притворно, – черт побери эту ночную работу. Но Горст перескажет мне все подробно.
– Горст – умница! – Вернер положил руку на плечо его сына, и этот дружеский жест растрогал Фридриха. – Если бы все были такими, как ваш Горст!
– Хватит болтать! – прервал его молодой Ульман, но отец понял: сыну не безразлична эта похвала. Что же, дай бог! Вернер – парень хороший, и, может, у Горста наконец будет товарищ.
– Где вы остановились? – спросил.
– Пока что у фрау Фрейсдорф. Поблизости от пивной, чтобы недалеко было, – засмеялся Вернер. – Но Фриц покидает меня…
– Не нравится у фрау Фрейсдорф? Но у нее же приличный дом….
– Фрицу не импонирует фрау Фрейедорф, – пояснил Зайберт. – Он решил осчастливить одну настоящую немецкую девушку и подарить фюреру еще одного солдата.
– Зачем же так грубо? – поморщился Фриц. – Она мне нравится, да и я ей не безразличен. К тому же, как говорит фюрер, будущее Германии – в здоровом поколении. Мы с Гертой заботимся о рейхе…
– Я завидую вам, – шутливо поклонился Вернер. – Вы нашли прекрасный способ доказать свой патриотизм!
– Никому это не заказано, – ответил Фриц так спокойно, что Горст не выдержал и захохотал.
– Хватит вам, – произнес примирительно. – Кто-кто, а Герта на этом выиграет…
– Почему? – не понял старый Ульман.
– Как ты наивен, отец! В теперешние времена погреться возле здорового и, – подмигнул, – красивого мужчины… не каждой женщине выпадает такое счастье. Мужчины теперь в особой цене…
– Жеребцы! – выругался старый Ульман. – И как не стыдно! – Решил заглянуть еще в пивную и направился к выходу. В дверях столкнулся с Петером Фогелем. Тот так спешил, что споткнулся о порог.
– Слыхали новость? – спросил и, не ожидая ответа, выпалил: – Арестован Панкау.
Ульман сжал пальцами кепку. Подумал в замешательстве: «Неужели взяли Панкау? Может, его выследили в Праге?»
– Какого Панкау? – спросил хрипло.
– Неужели ты не знаешь Панкау? – удивился Фогель. – Старого Панкау, аптекаря…
– А-а… – Фридрих облегченно вздохнул. Натянул на лоб кепи. – Который занимается травами?
– За что его? – вклинился Вернер.
Ульман заметил на его лице гримасу недовольства.
– Оказался в зоне подземного завода, – охотно пояснил Фогель. – Собирал там свои травы.
– Какого завода? – переспросил Вернер Зайберт.
Фогель осекся. Черт его дернул сболтнуть о заводе. Правда, в поселке все знают, что за старыми шахтами построен подземный завод синтетического бензина, но объект засекречен и за разговоры о нем ждут неприятности.
– Какой завод? – залепетал растерянно. – Я ничего не говорил… Не правда ли, Фридрих?
– Черт с ним, с этим аптекарем! – прервал его Фриц. – Арестовали, значит, надо. Пускай старый дурень не шатается, где не положено.
– Но он мог просто заблудиться, – возразил Вернер Зайберт.
– Никого это не касается! – не сдавался Фриц. – Зона есть зона, и каждый должен соблюдать порядок. Сейчас война, и строгий порядок абсолютно необходим. Сегодня – аптекарь, а завтра черт знает кто.
Ульману было жаль аптекаря. Он всегда приветливо встречал рабочих и отпускал лекарства в долг. За нарушение запретной зоны старика осудят на несколько лет. Впрочем, все зависит от гестапо: могут ограничиться штрафом, строго предупредить.
Словно отвечая на мысли Ульмана, Фриц Керер сказал:
– Если эта аптечная кляча действительно попала в зону случайно, ей ничего не грозит. Подержат для острастки несколько дней в кутузке и выпустят.
– Скажите, вы вправду считаете, что вина Панкау не так уж велика? – вмешался Фогель. – Неужели его отпустят?
– Я ничего не считаю, – сухо оборвал его Керер. Смотрел на Фогеля, и его левый глаз дергался чаще, чем обычно. Ульману показалось: испугался или разозлился. – Откуда я могу что-то знать? Я человек у вас новый, и вообще меня не касается вся эта история…
У Фогеля побледнел кончик носа, он отшатнулся от Керера.
– Хочешь выпить кружку пива? – спросил у Фридриха.
Ульман кивнул.
– Иди, я тебя догоню. Горст, проводи меня.
– Откуда этот Керер? – опросил сына, когда вышли на улицу.
– Из Ганновера. Его родные погибли во время бомбежки. Лежал в Дрездене в одном госпитале с Вернером, и тот сагитировал его провести отпуск в нашем поселке.
– Будь с ним осторожен. Не нравится он мне…
– Мне тоже.
– Последи за ним. Только осторожненько. Не дай боже, чтобы он заметил.
– Ха! Мы как-никак друзья, – щелкнул пальцами Горст, – по-дружески и последим…
– Почему этот Вернер водится с ним?
– Говорит, хочет уже избавиться…
– Смотри не брякни что-либо Вернеру, – насупился отец.
– А тебе понравился Вернер?
– Видел, как он обработал в пивной пьяного ротенфюрера. На такое не каждый отважится, но… – снова погрозил пальцем, – ни слова. Приглядывайся к нему.
– Вернер может стать хорошим товарищем. Иногда у него прорывается… Я не утверждаю, но, по-моему, он ненавидит фашизм.
Старик остановился.
– Вот что, – сказал, сжав сыну запястье, – напоминаю тебе о конспирации. Без моего разрешения ни одного слова, ни одного намека.
– Опять пошло-поехало… – обиделся Горст. – Не маленький.
– Но совсем еще дурной… – Фридрих снисходительно смотрел на сына. Слава богу, парень хороший. Немного горячий, но кто не горячится в его годы? Слегка подтолкнул Горста. – Ну, ладно, иди. Встречай своего лектора. У меня еще дела.
Пиво было свежее, и Фридрих с удовольствием тянул его потихоньку, чтобы насладиться. Фогель нашептывал что-то на ухо, Ульман кивал головой, но не слушал, размышляя над событиями сегодняшнего дня.
Посещение ортсгруппенляйтера встревожило старого Ульмана – только теперь, возобновляя в памяти беседу о Носке, он смог оценить всю серьезность намерений горбуна. Понятно, такую беседу Носке провел не только с Ульманом, и нет гарантий, что кто-нибудь не клюнет на. щедрые обещания ортсгруппенляйтера. А что может быть хуже удара своего же брата. Никогда не знаешь, кто и когда его нанесет. Надо передать по цепочке: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Ни одного лишнего слова. Гестапо продолжает блуждать в темноте: случайный арест аптекаря – лишнее свидетельство этому. Но какие-то меры они, конечно, принимают.
Неужели Фриц Керер агент? А может, и не один он?
Ульман неучтиво прервал Фогеля на полуслове. Пусть Петер извинит, но у него разболелась голова.
Голова и вправду была тяжелой. Шагая домой, Ульман пытался не думать о делах, но тревожные мысли не оставляли его. Этот Фриц Керер все же здорово смахивает на агента. Хорошо, что он теперь у них на примете. Но кто же еще?… Старался отогнать от себя эти мысли – все равно ответа не найти. Но знал: они будут мучить его и не дадут спать…
Вечером пошел дождь. Марта, только что вернувшаяся из магазина, сердито бурчала, а Фридрих радовался. Натянул тяжелый брезентовый плащ с капюшоном, который совсем закрывал его лицо, и осторожно выскользнул во двор. Если бы Марта вышла следом, удивилась бы: старик словно в прятки играл под дождем. Притаился за углом дома, потом, согнувшись, перебежал к кустам в конце сада. Заскрипела калитка, ведущая в огород, и неуклюжая фигура растворилась в темноте.
Сделав большой круг, Фридрих переулками добрался до жилища машиниста Георга Панкау. Прошел мимо дома и завернул за угол. Там прижался к дереву. Ни одного прохожего, лишь капли шелестят, стекая с неопавшей листвы. И все же Ульман не зашел к Панкау с улицы. Кряхтя, перелез через невысокий забор, выругался тихонько, зацепившись за колючую проволоку, и, прячась за фруктовыми деревьями, добрался к домику задворками.
На кухне кто-то возился. Свет через окно падал на крыльцо, и Ульман не рискнул зайти. Кляня сквозь зубы жену Панкау, дождался, когда она выключила свет, и тихонько поднялся по ступенькам.
Открыл сам Георг. Фридрих втиснулся в узенький коридорчик.
– Заходи, чего остановился? – приветливо улыбнулся хозяин.
Ульман приложил палец к губам!
– У тебя никого нет?
– Никого. Жена легла уже…
– Ты извини, что пожаловал, но другого выхода не было. Сегодня надо переправить листовки. Давай быстрей.
– Подожди.
Панину натянул куртку и выскочил во двор. Фридрих ждал его минут пять, Стоял, привалившись к стене, и виновато смотрел, как с дождевика на чисто вымытый пол стекает грязная вода.
Вернулся Панкау. Передал Ульману тщательно завернутый в клеенку сверток.
– Я их под дровами прячу, – пояснил.
– Спасибо, друг… – начал Фридрих.
– Может, не будешь разводить церемоний? – буркнул Панкау.
Ульман положил руку ему на плечо.
– Сейчас надо быть особенно осторожным, Георг. Гестапо не простит убийство Рапке.
Коротко рассказал о последних событиях.
Георг погасил свет и первым вышел во двор. Постоял возле калитки, лишь после этого выпустил Фридриха.
* * *
Похолодало. По дрезденским улицам гулял ветер, швырял желтые опавшие листья, срывал шляпы. Карл Кремер смотрел из окна отеля, как ветер подшучивал над прохожими. Он был в хорошем настроении: вчера ему позвонила фрау Ирма. Приглашала на вечер; будет интимное общество – можно потанцевать, поиграть в карты. Карл с удовольствием принял приглашение, но поинтересовался, как отнесется к его присутствию на вечере фон Вайганг.Фрау Ирма рассмеялась.
– Вы – друг нашего дома, – произнесла с укоризной.
– Группенфюрер занимает такую должность, что не всегда может руководствоваться своими личными привязанностями…
– Ну, если вы так, – рассердилась фрау Ирма, – то знайте: Зигфрид сам просил позвонить вам.
– Мне очень приятно это, но, ей-богу, не могу понять, чем заслужил такую честь.
– Не прибедняйтесь, мой дорогой, вы же знаете, Зигфрид относится к вам, как к сыну. А обо мне и говорить нечего…
Положив трубку, Карл долго ходил по номеру, потягивая сигарету за сигаретой. Он заметил во время недавней встречи, когда приехал, Вайганг не то чтобы обрадовался, увидев его, но был очень любезен, всем своим видом показывая, как приятно ему снова видеть племянника своего друга. Такое радушие удивило и насторожило Карла. Раньше во Львове, когда Кремер был завсегдатаем их дома, Вайганг редко проявлял свою благосклонность к нему.
Интуиция подсказывала Карлу – за этим кроется что-то. Приглашение и тон фрау Ирмы подтверждали эту догадку. Но он никак не мог сообразить что.
Сегодня на два часа у Кремера было назначено свидание. Приехав в Дрезден, он в тот же день отправил письмо до востребования. Обычное письмо – с приветами, поздравлениями и семейными новостями. Оно говорило о прибытии Карла на место. А позавчера получил ответ: ювелиру Кремеру предлагали купить столовое серебро. В два часа дня он мог посмотреть его – указывался выдуманный адрес, настоящий Карл запомнил еще в Москве. «Вызывает Центр, что-то срочное!»
В начале первого Кремер встал – захотелось немного побродить по Дрездену.
Подставив упругому ветру лицо, неторопливо направился к Альтштадту. На мосту ветер так стегал, что идти можно было только согнувшись. Но в узких и кривых улочках старого города ему негде было разгуляться, лишь на перекрестках подкрадывался исподтишка и набрасывался на прохожих с удвоенной злостью. Люди поднимали воротники и кутались в шарфы, а Карлу почему-то все время было жарко – с наслаждением подставлял ветру грудь, чуть прикрытую легким шелковым кашне.
Побродив около часа, Кремер завернул в узенькую улицу с высокими домами, темными от времени. Поднял воротник, шел согнувшись, не торопясь.
Возле ворот темного пятиэтажного дома, отвернувшись от ветра, стояли два человека. Один – в кожаном пальто, другой – в широком демисезонном. Когда Карл входил в парадное, то уловил пристальный взгляд мужчины в кожанке.
Эти двое не понравились Карлу, и он ускорил шаг. Да нет, он становится слишком пугливым. Если каждого встречного считать гестаповцем, нужно сразу сложить оружие.
Четвертая квартира на втором этаже. Двери направо. На них должен быть почтовый ящик, из которого будет торчать журнал в синей обложке. Это – условный знак: все в порядке, можно заходить.
Поднявшись на последнюю ступеньку. Кремер искоса глянул направо. Белая цифра «четыре», бронзовая пластинка с фамилией и… пустой почтовый ящик!…