Страница:
– Если бы они были, мы не сидели бы здесь, – ответил Штеккер. – Я никогда не позволил бы себе встретиться с вами.
– Простите, но…
– Вы правы, товарищ, – повеселел фельдфебель, – в нашем деле осмотрительность только на пользу. Очень рад познакомиться с вами.
Карл коснулся локтя фельдфебеля:
– Мне хотелось бы поговорить с вами об одном деле. Может, что-нибудь посоветуете…
Рассказал о подземном заводе и задании, которое, собственно, привело его сюда.
Штеккер долго молчал, попыхивая сигаретой. Карл не торопил его. Наконец фельдфебель заговорил:
– Я знаю об этом заводе… Не могу не знать, – усмехнулся, – ибо оттуда каждый день эшелон с горючим проходит через наш узел. Тут и ребенку ясно… Однако – объект под землей, а подходы строго охраняются. Проникнуть туда тяжело, я бы сказал, невозможно. Есть у меня, правда, одна идея. Понимаете, здесь, возле города, расположен рабочий поселок. Железнодорожный узел и шахты нуждаются в рабочей силе. А на основе старых, заброшенных шахт и создан этот проклятый завод. Догадываетесь?
– Немного…
– Я познакомлю вас с одним человеком. Думаю, он сможет быть вам полезным. Вас устраивает встреча здесь послезавтра в шесть часов?
– Да.
– Выйдем другим ходом. Запомнили, как попасть сюда?
– На всю жизнь.
– Ну, это слишком… На месте этих руин мы выстроим новые дома… – Штеккер двинулся к выходу. Уже. на улице счел необходимым пояснить: – Моя профессия – каменщик, знаете, как руки истосковались по настоящей работе?
Было темно, сеял мелкий, холодный дождь. Штеккер съежился, поднял воротник шинели. Произнес ворчливо:
– Паскудная погода, скорее бы снег. – Тихонько засмеялся. – Хотя я лично за такую погоду. Порядочный шпик носа на улицу не высунет. Итак, до послезавтра…
Через день состоялась встреча Карла Кремера с Фридрихом Ульманом.
Карл спустился в подвал, но никого не увидел. Осветил фонариком облупленные стены, взглянул на часы. Шесть… За спиной кто-то зашевелился. Кремер выключил фонарик, шагнул в глубь подвала.
– Не волнуйтесь, это мы, – глухо донесся из темноты хриплый голос фельдфебеля. – Кстати, идите-ка сюда, это может вам пригодиться.
Штеккер осветил возле лестницы узкий, как щель, закоулок, полузаваленный битым кирпичом.
– Удобная позиция, – пояснил. – Я стою здесь. Вы входите и ничего не видите, а сами остаетесь на виду.
– А у вас все здорово продумано! – с уважением сказал Карл.
– К вашим услугам, – усмехнулся Штеккер.
В глубине закоулка Карл заметил старого человека в рабочей куртке и шляпе с обвисшими полями. Он смотрел строго и, казалось, отчужденно. А может, это лишь показалось – руку пожал крепко, словно пробовал силу. Спокойные, неторопливые движения, весь облик его напомнил Зарембу. От него и пахло, как от Зарембы, машинным маслом, ржавчиной и крепким табаком. Карл сразу почувствовал расположение к этому кряжистому пожилому человеку.
– Товарищ Ульман в курсе дел, – начал Штеккер, когда они расположились на доске под стеной. – Он из того самого поселка. Можете доверять ему, как мне.
Ульман кашлянул.
– Давайте ближе к делу, – сказал спокойно. – Вам нужно разведать подходы к заводу синтетического горючего? Я правильно понял товарища Штеккера?
– Вернее, нащупать его уязвимое место, – пояснил Кремер. – Ежедневно завод дает эшелон бензина. На этом нужно поставить точку.
– Это – цель. – Ульман положил руку Карлу на колено; даже через одежду чувствовалось, какая твердая и мозолистая эта рука, – а нам нужно найти пути к ее выполнению. Сегодня я не могу сказать что-либо утешительное – все это для меня неожиданно… Есть, правда, один вариант…
Ульман умолк, потянулся за сигаретами. Карл предложил свои.
– Генеральские… – сказал Ульман не то одобрительно, не то осуждающе. – Вариант такой… Живет у нас в поселке один старик. Он – шахтер, сейчас – на пенсии. Хороший человек, нашей закалки. Когда строили завод, он был мобилизован. – Ульман снова помолчал, лишь вспыхивала и гасла во тьме красная точечка сигареты. – На той территории были шахты. Большинство из них давно выработаны, заброшены и завалены. Старый Гибиш знает их как свои пять пальцев. Может, он и выведет нас…
Карл несколько секунд обдумывал предложение Ульмана. В этом плане было что-то неопределенное, туманное, но перспективное. Кремер накрыл ладонью руку Ульмана – большую, шершавую.
– Когда можно надеяться на результаты?
Ульман встал, сделал несколько шагов и подозвал к себе Карла. В закоулке у самого входа поднял кирпич. Узкий луч фонарика осветил под ним хорошо замаскированный тайник.
– Наведайтесь сюда дня через четыре, – сказал, подумав. – Здесь найдете сообщение о том, когда встретимся.
– Как подумаю, – начал Кремер, – ежедневно – эшелон цистерн с бензином…
– Они проходят через наш узел, молодой человек, – похлопал его по плечу Ульман. – Я сам формирую составы. Думаете, это сладко?
Ульман лежал под колючим кустом ежевики, на котором темнели ягоды. И в двух шагах не разглядеть было Фридриха – он здесь знал каждую тропинку с детства: вместе с другими ребятами тряс дикие груши, до крови царапал руки и лицо, доставая терпкие ягоды ежевики, устраивал со всеми вместе на пологих склонах холмов настоящие военные сражения…
Как давно это было! И не верится теперь, что было… Неужели это он тогда носился в коротких штанишках и сандалиях из грубой кожи, которые почему-то не выдерживали и месяца – разваливались, вызывая гнев и упреки отца? Потом, когда у Горста разваливались сандалии, Фридрих старался не сердиться, хотя порой и хотелось стегнуть ремешком курносого мальчонку, который не умеет и не хочет беречь вещи…
Ульман повернулся на другой бок. Теперь хорошо видно дикую грушу, с которой он как-то упал и разбил голову. Потекла кровь, мальчишки, испугались, а ему совсем не было страшно и хотелось даже смеяться.
Тогда здесь, в полукилометре, была шахта. Иногда, когда надоедали игры, они сидели на холме и смотрели, как машина-подъемник выплевывает пар, как крутятся вверху ее колеса, наматывая тросы, как пыхтят паровозы, которые тащат составы с углем.
От шахтного двора остались только груды поросшего травой кирпича, рельсы давно сняли, и только старожилы могли отличить теперь бывшую железнодорожную насыпь от обычных неровностей местного ландшафта.
Из-за кустов шиповника послышалось сопение: кто-то взбирался по крутому склону. Фридрих выглянул из своего укрытия, тихонько свистнул. Гибиш выругался:
– Чертово место!
Лег вверх лицом, подложив под голову портфель. Отдышавшись, спросил:
– Харчей взял с собой?
Ульман похлопал ладонью по тощему рюкзаку.
– Есть немного…
– А лопата?
– Все как договорились! – рассердился Фридрих. – Чего придираешься?
– Потому как под землю идем, – спокойно ответил Гибиш, – и неизвестно, что нас там ждет…
Ульман закинул за плечи рюкзак.
– Пошли?
Гибиш шагал впереди. Пробирались между кустами согнувшись. Начиналась запретная зона, можно было случайно наткнуться на эсэсовский патруль.
– Вон там, за холмиком, – указал рукой Гибиш. Остановился, вытер нот с лица. – Отдохнем.
Впереди высились вершины, голые, с редкими соснами. Изрезанная оврагами неровная местность переходила в плоскогорье. Справа, внизу, просматривалась асфальтовая лента шоссе.
Они обошли холм. Гибиш постоял, оглядываясь, и полез в чащу ежевики. Ульман, прикрыв лицо от колючих стеблей, продирался следом. За чащей начиналась поляна. В стороне, между низкими деревцами, песчаный склон с еле заметным входом в пещеру. Гибиш влез туда, поманил Ульмана. Пещера лишь со стороны казалась маленькой: ход расширялся и исчезал в темноте. Повеяло влагой, воздух был густой, и дышалось тяжело.
Гибиш положил портфель на сухой песок возле выхода.
– Здесь мы в полной безопасности, – сказал и лег прямо на землю. – Закусим, отдохнем и в дорогу…
Фридрих развязал рюкзак, достал заранее приготовленные бутерброды. Гибиш вытащил из портфеля свои.
Ели молча, не торопясь. Каждый думал о своем. Гибиш сидел так, что свет падал только на левую часть лица. Ульман видел лишь один глаз, косматую бровь, атаку, изрытую морщинами, ухо, из которого торчали седые и, очевидно, жесткие волоски. Гибишу уже семьдесят, а выглядит он не очень старым. А странно: половину жизни провел под землей.
Спросил Гибиша:
– И что у тебя за секрет, Людвиг? Выглядишь, как молодой…
Гибиш удовлетворенно потер ладонью затылок.
– Представь себе, все замечают. Даже молодухи засматриваются. А что? – пошутил невесело. – Парней теперь мало, мы с тобой, хоть и потрепаны, все же мужчины…
Ульман достал сигарету, хотел уже переломить пополам, да передумал: все равно последняя перед дорогой; курить под землей нельзя, и он вправе выкурить целую сигарету.
– Мужчины, говоришь, – подхватил последние слова Гибиша. – А не бывает ли у тебя, Людвиг, такого чувства, что ты и не человек вообще? Что все вокруг существует само по себе, а ты живешь, как скотина, идешь, куда погонят… Что скотина в лучшем положении, чем ты: ревет и брыкается иногда, а ты и пикнуть не смеешь…
– Бывает, – согласился Гибиш, – но я прогоняю такие мысли. Однако недолго уже осталось, Фридрих, понимаешь, надолго. Утром я выхожу из поселка и иду в лес или в поле. Идешь, а вокруг ни души… Как представишь себе, что коричневым скоро конец – запоешь даже. Но, – вздохнул сокрушенно, – одиннадцать лет собаке под хвост пошло, представляешь, одиннадцать лет, – дай-то бог еще столько прожить! И думаю часто: неужели я, старый дурак, не увижу той жизни, о которой мечтал, за которую мы с тобой, Фридрих, все силы отдали? Нет, думаю, увижу. Как с коричневыми будет покончено – все в свои руки возьмем! И жить хочется, чтобы взглянуть лишь одним глазком. Потому и молодело… – закончил, усмехаясь конфузливо и даже стыдливо.
Ульман молчал, думал. Потом произнес тихо:
– Такое чувство, Людвиг, наверное, не только у тебя. Надвигается гроза, одни боятся ее – закрывают окна и прячутся в подвалы, а другие – выходят навстречу. Ты понимаешь меня, Людвиг?
Старик не ответил. Сидел у самого входа в пещеру и смотрел на красное, как кровь, небо. По каменным стенам переливались багряные отблески. Они казались Ульману символичными, словно предвещали рождение нового дня.
– Мне кажется сейчас, – продолжал Ульман, – будто попал на волю после заключения. Говорю что хочу и не боюсь, что кто-то подслушает, не озираюсь, нет ли за мной гестаповской рожи. Как-то спокойно на душе у меня сегодня. – Ульман потянулся. – Даже легкость в теле появилась… Трогаемся?
– Погоди.
Гибиш вытащил из мешка аккуратно свернутую брезентовую спецовку, переоделся. Куртка топорщилась на нем, делая его более полным. Фридрих критически осмотрел его, сказал ехидно:
– Как по мне, так пенсию тебе платить слишком рано. Родина требует от народа жертв, и фюрер просит вас, Людвиг Гибиш, снова спуститься под землю, чтобы своим самоотверженным трудом хотя бы на день отсрочить падение рейха…
– Плевать я хотел на фюрера! Сейчас мы опустимся под землю для того, чтобы на несколько дней ускорить конец этого проклятого рейха. Чтобы не упрекали нас потом, что сидели два старых дурня и только ждали, пока другие дадут пинка под зад Адольфу Гитлеру.
Ульман стал натягивать старые, вытертые до блеска и не раз уже латанные штаны, а Людвиг развернул пожелтевшую от времени карту.
– Смотри, – ткнул кривым ногтем, – вот здесь вход в вентиляционный штрек. Вот пещера… Штрек тянется сюда, – очертил ногтем место, – а здесь имеется ход в подземную пещеру, над которой начинаются галереи завода. Если ход не завален и не заложен наци, выйдем как раз туда, куда требуется. Пещера здесь сужается и проходит на два-три метра ниже галереи. – В задумчивости постучал по карте пальцем. – Сам понимаешь, абсолютной уверенности нет, но, думаю, не оплошаем.
– Это больше всего и тревожит меня.
– Такое уж дело… – развел руками Гибиш. – От бога…
Он проверил фонарик, глубже надвинул потертую кожаную фуражку. Ульман вооружился отточенной солдатской лопаткой, зябко передернул плечами, поднял воротник старенькой куртки и двинулся за Гибишем в темноту.
– Нервы у меня, господа, не выдерживают. Не знаю, как вас, а меня угнетает эта неопределенность на Восточном фронте. Кажется, там у нас достаточно сил, чтобы выбить русских хотя бы из Польши!…
Шрикель, который стал постоянным партнером Карла, сказал рассудительно:
– Поберегите нервы, Кремер, ибо наше наступление вряд ли начнется раньше весны. У нас уже есть печальный опыт войны в зимних условиях, и фюрер не позволит генералам увязнуть еще в одной авантюре.
После покушения на Гитлера эсэсовцы были враждебно настроены против армейского генералитета, и в доме Вайганга открыто осуждали руководство вермахта.
«– Если бы фюрер поменьше доверял этим напыщенным ослам в мундирах, – вставил третий партнер, эсэсовский офицер – помощник Шрикеля, – мы давно уже были бы в Москве.
– Господа, нельзя так огульно, – включилась в беседу фрау Ирма. Сама она не играла, но любила сидеть возле играющих в карты. – Генерал Гудериан и Манштейн доказали…
– Таких, как Гудериан и Манштейн, – прервал ее муж, – по пальцам можно пересчитать. А мы имеем в виду генералитет в целом, который не оправдал надежд нации.
Вайганг играл в карты плохо, но любил иногда посидеть с подчиненными за зеленым столом. Этим он показывал свою демократичность и, кроме того, любил пощекотать себе нервы. По натуре группенфюрер был азартным человеком, но балансирование на служебном поприще научило его держать себя в руках.
Посла разговора в аллее гномов он, как и предупреждал, стал сдержаннее относиться к Кремеру, избегал оставаться с ним наедине и вообще был подчеркнуто равнодушен к новому жителю виллы. Фрау Ирма, наоборот, носилась с Карлом и была одержима идеей сосватать Кремера с Эрнестиной Краузе. По правде говоря, она достаточно надоела Карлу, но он всегда был любезен и приветлив с хозяйкой, понимая, что лишь она в этом доме по-настоящему хорошо относится к наму, и это создает вокруг его особы атмосферу доброжелательности, хотя и показной. На большее Кремер и не рассчитывал.
Странные отношения сложились у Карла со Шрикелем. Внешне они были друзьями. Чуть ли не каждый вечер садились за традиционный бридж, гауптштурмфюрер приветливо улыбался Кремеру при встречах, однажды Карл случайно услышал, как тот даже хвалил его в кругу близких знакомых Вайганга. И все же какая-то незримая преграда стояла между ними.
Помня предостережение Вайганга, Кремер контролировал каждое свое слово в разговорах со Шрикелем, сознательно обходя темы, связанные с работой гауптштурмфюрера. Даже оборвал как-то одного из его помощников, когда тот при нем завел разговор о документах, которые задержались где-то.
– Я просил бы вас, – сказал ему, – перенести этот разговор в другое место. Не люблю, когда вмешиваются в мои дела, и сам стараюсь держаться подальше от того, что не касается меня.
– Унтерштурмфюрер не сказал ничего секретного, – защитил своего помощника Шрикель, – но я вполне согласен с вами, герр Кремер. Каждый должен интересоваться лишь своими делами.
Как-то вечером Карл, скучая, вышел в сад подышать свежим воздухом. Направился по красной дорожке к гномам. Недавно Кремер с удивлением почувствовал, что его почему-то тянет к этим черным человечкам. Вчера, найдя в тайнике записку от Ульмана, обрадованный сидел возле карлика, который хохотал, схватившись руками за бока. Сегодня же им овладели тяжелые мысли, и он остановился напротив гнома-философа. Карлик будто говорил; не волнуйся, все уладится, бери пример с меня, наберись терпения.
«Тебе хорошо, – возразил Карл. – Уже лет двести смотришь на свет. День или два для тебя – ничего. А для нас два дня – это два эшелона…»
– Эти черные гамадрилы действуют мне на нервы, – сказал кто-то за спиной Карла. – Группенфюреру они нравятся, а я переплавил бы их на металл. Хотя бы польза была!
Кремер оглянулся и увидел Шрикеля.
– Мне они тоже нравятся! – ответил с вызовом.
– Хотите сказать, что разделяете мысли группенфюрера, а не мои? Это, конечно, вернее…
– Не считайте меня дураком, Шрикель! – грубо оборвал его Крамер. – Я не привык играть такие роли!
Гауптштурмфюрер отступил на шаг, лицо передернулось, но уже в следующее мгновение он улыбался, как всегда, доброжелательно…
– Что это вы вспылили?…
Кремер резко повернулся и хотел было уйти, но Шрикель не пустил его.
– Присоединяйтесь к нашей компании, – предложил. – Сегодня суббота, и мы решили немного отдохнуть.
– Вообще-то я должен встретиться с одним из своих коллег, – попробовал возразить Карл, хотя ему очень хотелось принять) приглашение: представится ли еще когда случай проникнуть в таинственный флигель? – Есть возможность заключить неплохую сделку…
– Ваши дела никуда не убегут.
– Действительно, может, попробовать отложить… – нерешительно начал Кремер.
– Нет, нет, никаких колебаний, – подхватил его под руку гауптштурмфюрер, – сегодня вы – наш гость!
Флигель был двухэтажный; на первом жили Шрикель и два его помощника. Одного из них – лысого флегматичного унтерштурмфюрера Мюллера – Кремер знал хорошо: он был постоянным партнером по бриджу. Второго, молодого, с наглыми глазами, Шрикель представил:
– Шарфюрер СС Дузеншен.
Шарфюрера в доме Вайганга не принимали – очевидно, фрау Ирму не устраивал его унтер-офицерский чин, – однако во флигеле он держался на равных, и Карл понял: Дузеншен – полноправный работник канцелярии Шрикеля.
В большой комнате, выполнявшей роль гостиной, стоял накрытый стол. Видимо, эсэсовцы не привыкли ограничивать себя – стол был заставлен бутылками с коньяком, ромом, французскими ликерами и винами, тарелками с колбасой, ветчиной, жареной рыбой, всевозможными консервами…
– Подождем минут десять, – обратился Шрикель к Карлу. – Без женского общества как-то не так… Мои ребятки-шалуны пригласили девушек…
Машина с женщинами подъехала со стороны хозяйственного двора. Их провели через черный ход. «Ребятки-шалуны» не отличались изысканными вкусами: их знакомые если и не были из офицерского борделя, то с успехом могли претендовать на вакантные места в нем.
Заметив, как поморщился Кремер, гауптштурмфюрер стал оправдываться:
– Жизнь есть жизнь, иногда хочется и развеяться, да и не каждому дано, – не удержался, чтобы не уколоть, – водиться с такими очаровательными особами, как Фрейлейн Краузе.
Карл рассердился, но сразу же погасил раздражение. Ответил спокойно:
– Мне не хотелось бы, чтобы кто-либо думал, будто я святоша.
Шрикель хлопнул его по плечу, громко захохотал:
– Ну, вот и прекрасно! Давайте к столу!
Одна из девушек примостилась между Шрикелем и Карлом. Она была хорошенькой, и Кремер подумал, что, если смыть с ее лица хотя бы половину краски, стала бы совсем красивой.
Девица оказалась бойкой – прижималась то к Карлу, то к Шрикелю, откровенно показывая полуоголенную грудь. Карл не хотел пить совсем, но все же пришлось осушить бокала два. Да, собственно, это было на страшно – эсэсовцы хлестали спиртное рюмку за рюмкой и вскоре совсем опьянели. Один Шрикель пил осмотрительно и хорошо закусывал, хмель пронимал его медленно.
После третьего бокала Карл сделал вид, что декольте соседки привлекает его, и поинтересовался, как ее зовут.
– Какое прекрасное имя – Эмми! – воскликнул восторженно.
– И очень похоже на Эрни, – ехидно вставил Шрикель.
– Ваши намеки могут приесться. Но я не сержусь.
– Зачем же сердиться? – Шрикель поднял стакан. – Выпьем за дружбу!
Кремер пригубил бокал.
– Э, нет, за дружбу так не пьют! – запротестовал гауптштурмфюрер.
– Дело же не в том, сколько, а с каким чувством!
Шрикель продолжал настаивать, но Карл отошел к радиоле. Поставил пластинку с модным фокстротом.
– Всем танцевать! – воскликнул шарфюрер Дузеншен. – Ева, танцуй!
Оглянувшись, Кремер перехватил многозначительный взгляд, которым обменялись Шрикель и Эмми. Это сразу насторожило его. Он знал: гестапо пользуется услугами красивых женщин легкого поведения, которые спаивают мужчин, не брезгуют ничем, лишь бы выведать их мысли. Еще Гейдрих основал в Берлине так называемый «Салон Китти» – фешенебельный публичный дом, куда заманивали зарубежных журналистов и дипломатов. Даже женщины высших кругов охотно предлагали свои услуги салону, доказывая таким образом свою преданность третьему рейху.
Карл отвернулся от Шрикеля, который что-то нашептывал Эмми. Возможно, вечеринка подготовлена заранее, и вроде случайная встреча в аллее гномов совсем не случайна.
Карл сразу отрезвел – будто и не пил. Запоминал все услышанное.
Унтерштурмфюрер Мюллер прижался к пышной брюнетке. В одной руке держал бокал с ликером, а в другой – плитку шоколада. Дав девице отпить глоток ликера, Мюллер мазал ей губы шоколадом. Обоим это нравилось, оба смеялись и не обращали никакого внимания на окружающих.
– Ева, танцуй! – снова закричал Дузеншен. Он сильно опьянел: глаза налились кровью, смотрел исподлобья, тяжело дыша. Сжал зубы – на скулах заходили желваки.
Партнерша шарфюрера ничего не ответила. Встала, взглянула на Дузеншена пустыми глазами, рванула на себе платье…
– Чудесная фигура, не правда ли, Кремер?! – воскликнул Шрикель.
Кремер кивнул. Должен был доиграть роль до конца…
– А у меня плохая? – Эмми вскочила на стул, поднялась на цыпочки. – Почему на мою фигуру никто не обращает внимания?
– Ты просто божественна, моя крошка, – заверил ее Шрикель. – Выпьем за женщин!
Даже Кремер поднял бокал.
– Мне хочется сегодня напиться!… – выкрикнул он громко. – Такое чудесное общество, что грех оставаться трезвым. – Изображая пьяного, стукнул Шрикеля по плечу. – Вы прекрасный человек, гауптштурмфюрер, и я бы поцеловал вас, если бы здесь не было столько красивых женщин!
Обнял Эмми, чмокнул в накрашенные губы.
Шрикель пристально посмотрел на него, и Кремер понял: гауптштурмфюрер не так пьян, как притворяется. Отозвал Карла в сторонку и, прикидываясь откровенным, начал:
– Вот так и живем. Иногда только позволяем себе развлечься, а вообще – работы черт знает сколько…
Кремер и глазом не повел. Знал: его вызывают на откровенность. Притворился, что равнодушен ко всему, что говорит Шрикель
– Ты когда-нибудь зайди, – перешел на «ты» Шрикель, – я тебе покажу великолепные штучки… – придвинулся к Карлу, зашептал на ухо: – Понимаешь, мы выполняем очень ответственное задание. Эти варвары, – кивнул неопределенно, – бомбят наши города, и могут погибнуть шедевры искусства. Сейчас мы заняты эвакуацией картин из дворца Цвингер. Сам понимаешь, – добавил напыщенно, – такое дело не поручают людям, которые не разбираются в искусстве.
«Еще бы, – вспомнил Карл разговор возле гнома-философа. – Дай тебе только волю – так любые картины пойдут на свалку».
А вслух сказал, захохотав:
– Забавляетесь, значит, картинками!… А я думал – вы серьезные люди! Офицеры СС – и мазня на полотне…
– Вижу, ты и в правду не смыслишь в искусстве, – презрительно опустил уголки губ Шрикель. – Но учти, эта мазня стоит огромных денег.
– Ну-ну, не сердись! Я пошутил. На днях я обязательно посмотрю картины, – сказал Карл, поняв, что чуть было не попал впросак. – Хотя я предпочитаю золото…
Шрикель жестом остановил его.
– Но должны же оставаться какие-то ценности, – возразил и тут же продолжил поясняя: – Должны же в чем-то проявляться духовные запросы нации.
– Самые лучшие ценности, – как пьяный, настойчиво и поучительно произнес Кремер, – это золото и бриллианты, и я назову ослом каждого, кто не согласится со мной. – Помолчал и продолжил: – И солидный счет в банке! Господа, я открыл счет в Дрезденском банке. Он финансирует мои операции, которые, слава богу, идут успешно. Ювелир – древняя профессия, и она будет существовать всегда. Я не знаю женщин, которые не любили бы драгоценности…
Эмми соскользнула со стула, обошла Шрикеля и прижалась к Карлу.
– Ты – настоящий мужчина, – сказала ласкаясь. – Я тоже люблю драгоценности. Подари мне что-нибудь на память…
Кремер освободился от нее и, покачиваясь, направился к столу. Неуверенной рукой налил, расплескивая, в бокал вина.
– Иди-ка сюда, – поманил к себе девицу, – ты мне нравишься, и я хочу с тобой выпить…
– Эмми пользуется успехом! – воскликнула Ева. – Браво, Эмми!
– Заткнись! – грубо оборвал ее шарфюрер. Отрезав большой кусок торта, он стал кормить Еву. Девица, хохоча, сопротивлялась. Оба развеселились.
– Простите, но…
– Вы правы, товарищ, – повеселел фельдфебель, – в нашем деле осмотрительность только на пользу. Очень рад познакомиться с вами.
Карл коснулся локтя фельдфебеля:
– Мне хотелось бы поговорить с вами об одном деле. Может, что-нибудь посоветуете…
Рассказал о подземном заводе и задании, которое, собственно, привело его сюда.
Штеккер долго молчал, попыхивая сигаретой. Карл не торопил его. Наконец фельдфебель заговорил:
– Я знаю об этом заводе… Не могу не знать, – усмехнулся, – ибо оттуда каждый день эшелон с горючим проходит через наш узел. Тут и ребенку ясно… Однако – объект под землей, а подходы строго охраняются. Проникнуть туда тяжело, я бы сказал, невозможно. Есть у меня, правда, одна идея. Понимаете, здесь, возле города, расположен рабочий поселок. Железнодорожный узел и шахты нуждаются в рабочей силе. А на основе старых, заброшенных шахт и создан этот проклятый завод. Догадываетесь?
– Немного…
– Я познакомлю вас с одним человеком. Думаю, он сможет быть вам полезным. Вас устраивает встреча здесь послезавтра в шесть часов?
– Да.
– Выйдем другим ходом. Запомнили, как попасть сюда?
– На всю жизнь.
– Ну, это слишком… На месте этих руин мы выстроим новые дома… – Штеккер двинулся к выходу. Уже. на улице счел необходимым пояснить: – Моя профессия – каменщик, знаете, как руки истосковались по настоящей работе?
Было темно, сеял мелкий, холодный дождь. Штеккер съежился, поднял воротник шинели. Произнес ворчливо:
– Паскудная погода, скорее бы снег. – Тихонько засмеялся. – Хотя я лично за такую погоду. Порядочный шпик носа на улицу не высунет. Итак, до послезавтра…
Через день состоялась встреча Карла Кремера с Фридрихом Ульманом.
Карл спустился в подвал, но никого не увидел. Осветил фонариком облупленные стены, взглянул на часы. Шесть… За спиной кто-то зашевелился. Кремер выключил фонарик, шагнул в глубь подвала.
– Не волнуйтесь, это мы, – глухо донесся из темноты хриплый голос фельдфебеля. – Кстати, идите-ка сюда, это может вам пригодиться.
Штеккер осветил возле лестницы узкий, как щель, закоулок, полузаваленный битым кирпичом.
– Удобная позиция, – пояснил. – Я стою здесь. Вы входите и ничего не видите, а сами остаетесь на виду.
– А у вас все здорово продумано! – с уважением сказал Карл.
– К вашим услугам, – усмехнулся Штеккер.
В глубине закоулка Карл заметил старого человека в рабочей куртке и шляпе с обвисшими полями. Он смотрел строго и, казалось, отчужденно. А может, это лишь показалось – руку пожал крепко, словно пробовал силу. Спокойные, неторопливые движения, весь облик его напомнил Зарембу. От него и пахло, как от Зарембы, машинным маслом, ржавчиной и крепким табаком. Карл сразу почувствовал расположение к этому кряжистому пожилому человеку.
– Товарищ Ульман в курсе дел, – начал Штеккер, когда они расположились на доске под стеной. – Он из того самого поселка. Можете доверять ему, как мне.
Ульман кашлянул.
– Давайте ближе к делу, – сказал спокойно. – Вам нужно разведать подходы к заводу синтетического горючего? Я правильно понял товарища Штеккера?
– Вернее, нащупать его уязвимое место, – пояснил Кремер. – Ежедневно завод дает эшелон бензина. На этом нужно поставить точку.
– Это – цель. – Ульман положил руку Карлу на колено; даже через одежду чувствовалось, какая твердая и мозолистая эта рука, – а нам нужно найти пути к ее выполнению. Сегодня я не могу сказать что-либо утешительное – все это для меня неожиданно… Есть, правда, один вариант…
Ульман умолк, потянулся за сигаретами. Карл предложил свои.
– Генеральские… – сказал Ульман не то одобрительно, не то осуждающе. – Вариант такой… Живет у нас в поселке один старик. Он – шахтер, сейчас – на пенсии. Хороший человек, нашей закалки. Когда строили завод, он был мобилизован. – Ульман снова помолчал, лишь вспыхивала и гасла во тьме красная точечка сигареты. – На той территории были шахты. Большинство из них давно выработаны, заброшены и завалены. Старый Гибиш знает их как свои пять пальцев. Может, он и выведет нас…
Карл несколько секунд обдумывал предложение Ульмана. В этом плане было что-то неопределенное, туманное, но перспективное. Кремер накрыл ладонью руку Ульмана – большую, шершавую.
– Когда можно надеяться на результаты?
Ульман встал, сделал несколько шагов и подозвал к себе Карла. В закоулке у самого входа поднял кирпич. Узкий луч фонарика осветил под ним хорошо замаскированный тайник.
– Наведайтесь сюда дня через четыре, – сказал, подумав. – Здесь найдете сообщение о том, когда встретимся.
– Как подумаю, – начал Кремер, – ежедневно – эшелон цистерн с бензином…
– Они проходят через наш узел, молодой человек, – похлопал его по плечу Ульман. – Я сам формирую составы. Думаете, это сладко?
* * *
Дожди прекратились, повеял ветер и высушил мокрую землю. Конец ноября, пора бы уже и снегу выпасть, а зимой и не пахнет. Тепло, трава зеленеет…Ульман лежал под колючим кустом ежевики, на котором темнели ягоды. И в двух шагах не разглядеть было Фридриха – он здесь знал каждую тропинку с детства: вместе с другими ребятами тряс дикие груши, до крови царапал руки и лицо, доставая терпкие ягоды ежевики, устраивал со всеми вместе на пологих склонах холмов настоящие военные сражения…
Как давно это было! И не верится теперь, что было… Неужели это он тогда носился в коротких штанишках и сандалиях из грубой кожи, которые почему-то не выдерживали и месяца – разваливались, вызывая гнев и упреки отца? Потом, когда у Горста разваливались сандалии, Фридрих старался не сердиться, хотя порой и хотелось стегнуть ремешком курносого мальчонку, который не умеет и не хочет беречь вещи…
Ульман повернулся на другой бок. Теперь хорошо видно дикую грушу, с которой он как-то упал и разбил голову. Потекла кровь, мальчишки, испугались, а ему совсем не было страшно и хотелось даже смеяться.
Тогда здесь, в полукилометре, была шахта. Иногда, когда надоедали игры, они сидели на холме и смотрели, как машина-подъемник выплевывает пар, как крутятся вверху ее колеса, наматывая тросы, как пыхтят паровозы, которые тащат составы с углем.
От шахтного двора остались только груды поросшего травой кирпича, рельсы давно сняли, и только старожилы могли отличить теперь бывшую железнодорожную насыпь от обычных неровностей местного ландшафта.
Из-за кустов шиповника послышалось сопение: кто-то взбирался по крутому склону. Фридрих выглянул из своего укрытия, тихонько свистнул. Гибиш выругался:
– Чертово место!
Лег вверх лицом, подложив под голову портфель. Отдышавшись, спросил:
– Харчей взял с собой?
Ульман похлопал ладонью по тощему рюкзаку.
– Есть немного…
– А лопата?
– Все как договорились! – рассердился Фридрих. – Чего придираешься?
– Потому как под землю идем, – спокойно ответил Гибиш, – и неизвестно, что нас там ждет…
Ульман закинул за плечи рюкзак.
– Пошли?
Гибиш шагал впереди. Пробирались между кустами согнувшись. Начиналась запретная зона, можно было случайно наткнуться на эсэсовский патруль.
– Вон там, за холмиком, – указал рукой Гибиш. Остановился, вытер нот с лица. – Отдохнем.
Впереди высились вершины, голые, с редкими соснами. Изрезанная оврагами неровная местность переходила в плоскогорье. Справа, внизу, просматривалась асфальтовая лента шоссе.
Они обошли холм. Гибиш постоял, оглядываясь, и полез в чащу ежевики. Ульман, прикрыв лицо от колючих стеблей, продирался следом. За чащей начиналась поляна. В стороне, между низкими деревцами, песчаный склон с еле заметным входом в пещеру. Гибиш влез туда, поманил Ульмана. Пещера лишь со стороны казалась маленькой: ход расширялся и исчезал в темноте. Повеяло влагой, воздух был густой, и дышалось тяжело.
Гибиш положил портфель на сухой песок возле выхода.
– Здесь мы в полной безопасности, – сказал и лег прямо на землю. – Закусим, отдохнем и в дорогу…
Фридрих развязал рюкзак, достал заранее приготовленные бутерброды. Гибиш вытащил из портфеля свои.
Ели молча, не торопясь. Каждый думал о своем. Гибиш сидел так, что свет падал только на левую часть лица. Ульман видел лишь один глаз, косматую бровь, атаку, изрытую морщинами, ухо, из которого торчали седые и, очевидно, жесткие волоски. Гибишу уже семьдесят, а выглядит он не очень старым. А странно: половину жизни провел под землей.
Спросил Гибиша:
– И что у тебя за секрет, Людвиг? Выглядишь, как молодой…
Гибиш удовлетворенно потер ладонью затылок.
– Представь себе, все замечают. Даже молодухи засматриваются. А что? – пошутил невесело. – Парней теперь мало, мы с тобой, хоть и потрепаны, все же мужчины…
Ульман достал сигарету, хотел уже переломить пополам, да передумал: все равно последняя перед дорогой; курить под землей нельзя, и он вправе выкурить целую сигарету.
– Мужчины, говоришь, – подхватил последние слова Гибиша. – А не бывает ли у тебя, Людвиг, такого чувства, что ты и не человек вообще? Что все вокруг существует само по себе, а ты живешь, как скотина, идешь, куда погонят… Что скотина в лучшем положении, чем ты: ревет и брыкается иногда, а ты и пикнуть не смеешь…
– Бывает, – согласился Гибиш, – но я прогоняю такие мысли. Однако недолго уже осталось, Фридрих, понимаешь, надолго. Утром я выхожу из поселка и иду в лес или в поле. Идешь, а вокруг ни души… Как представишь себе, что коричневым скоро конец – запоешь даже. Но, – вздохнул сокрушенно, – одиннадцать лет собаке под хвост пошло, представляешь, одиннадцать лет, – дай-то бог еще столько прожить! И думаю часто: неужели я, старый дурак, не увижу той жизни, о которой мечтал, за которую мы с тобой, Фридрих, все силы отдали? Нет, думаю, увижу. Как с коричневыми будет покончено – все в свои руки возьмем! И жить хочется, чтобы взглянуть лишь одним глазком. Потому и молодело… – закончил, усмехаясь конфузливо и даже стыдливо.
Ульман молчал, думал. Потом произнес тихо:
– Такое чувство, Людвиг, наверное, не только у тебя. Надвигается гроза, одни боятся ее – закрывают окна и прячутся в подвалы, а другие – выходят навстречу. Ты понимаешь меня, Людвиг?
Старик не ответил. Сидел у самого входа в пещеру и смотрел на красное, как кровь, небо. По каменным стенам переливались багряные отблески. Они казались Ульману символичными, словно предвещали рождение нового дня.
– Мне кажется сейчас, – продолжал Ульман, – будто попал на волю после заключения. Говорю что хочу и не боюсь, что кто-то подслушает, не озираюсь, нет ли за мной гестаповской рожи. Как-то спокойно на душе у меня сегодня. – Ульман потянулся. – Даже легкость в теле появилась… Трогаемся?
– Погоди.
Гибиш вытащил из мешка аккуратно свернутую брезентовую спецовку, переоделся. Куртка топорщилась на нем, делая его более полным. Фридрих критически осмотрел его, сказал ехидно:
– Как по мне, так пенсию тебе платить слишком рано. Родина требует от народа жертв, и фюрер просит вас, Людвиг Гибиш, снова спуститься под землю, чтобы своим самоотверженным трудом хотя бы на день отсрочить падение рейха…
– Плевать я хотел на фюрера! Сейчас мы опустимся под землю для того, чтобы на несколько дней ускорить конец этого проклятого рейха. Чтобы не упрекали нас потом, что сидели два старых дурня и только ждали, пока другие дадут пинка под зад Адольфу Гитлеру.
Ульман стал натягивать старые, вытертые до блеска и не раз уже латанные штаны, а Людвиг развернул пожелтевшую от времени карту.
– Смотри, – ткнул кривым ногтем, – вот здесь вход в вентиляционный штрек. Вот пещера… Штрек тянется сюда, – очертил ногтем место, – а здесь имеется ход в подземную пещеру, над которой начинаются галереи завода. Если ход не завален и не заложен наци, выйдем как раз туда, куда требуется. Пещера здесь сужается и проходит на два-три метра ниже галереи. – В задумчивости постучал по карте пальцем. – Сам понимаешь, абсолютной уверенности нет, но, думаю, не оплошаем.
– Это больше всего и тревожит меня.
– Такое уж дело… – развел руками Гибиш. – От бога…
Он проверил фонарик, глубже надвинул потертую кожаную фуражку. Ульман вооружился отточенной солдатской лопаткой, зябко передернул плечами, поднял воротник старенькой куртки и двинулся за Гибишем в темноту.
* * *
Дни тянулись для Карла в тревожном ожидании: просыпался и вспоминал об эшелоне цистерн, который сегодня покатится по рельсам на восток. Представлял, как бензин из этих цистерн переливается в баки танков и самолетов, как мчатся эти танки, стреляя в солдат с красными звездочками на пилотках. Может, поэтому – как ни старался быть всегда ровным и приветливым с окружающими – иногда прорывались у него нотки раздражения. Как-то и сам заметил, что слишком резко ответил кому-то за вечерним бриджем, но сразу же овладел собой и пожаловался:– Нервы у меня, господа, не выдерживают. Не знаю, как вас, а меня угнетает эта неопределенность на Восточном фронте. Кажется, там у нас достаточно сил, чтобы выбить русских хотя бы из Польши!…
Шрикель, который стал постоянным партнером Карла, сказал рассудительно:
– Поберегите нервы, Кремер, ибо наше наступление вряд ли начнется раньше весны. У нас уже есть печальный опыт войны в зимних условиях, и фюрер не позволит генералам увязнуть еще в одной авантюре.
После покушения на Гитлера эсэсовцы были враждебно настроены против армейского генералитета, и в доме Вайганга открыто осуждали руководство вермахта.
«– Если бы фюрер поменьше доверял этим напыщенным ослам в мундирах, – вставил третий партнер, эсэсовский офицер – помощник Шрикеля, – мы давно уже были бы в Москве.
– Господа, нельзя так огульно, – включилась в беседу фрау Ирма. Сама она не играла, но любила сидеть возле играющих в карты. – Генерал Гудериан и Манштейн доказали…
– Таких, как Гудериан и Манштейн, – прервал ее муж, – по пальцам можно пересчитать. А мы имеем в виду генералитет в целом, который не оправдал надежд нации.
Вайганг играл в карты плохо, но любил иногда посидеть с подчиненными за зеленым столом. Этим он показывал свою демократичность и, кроме того, любил пощекотать себе нервы. По натуре группенфюрер был азартным человеком, но балансирование на служебном поприще научило его держать себя в руках.
Посла разговора в аллее гномов он, как и предупреждал, стал сдержаннее относиться к Кремеру, избегал оставаться с ним наедине и вообще был подчеркнуто равнодушен к новому жителю виллы. Фрау Ирма, наоборот, носилась с Карлом и была одержима идеей сосватать Кремера с Эрнестиной Краузе. По правде говоря, она достаточно надоела Карлу, но он всегда был любезен и приветлив с хозяйкой, понимая, что лишь она в этом доме по-настоящему хорошо относится к наму, и это создает вокруг его особы атмосферу доброжелательности, хотя и показной. На большее Кремер и не рассчитывал.
Странные отношения сложились у Карла со Шрикелем. Внешне они были друзьями. Чуть ли не каждый вечер садились за традиционный бридж, гауптштурмфюрер приветливо улыбался Кремеру при встречах, однажды Карл случайно услышал, как тот даже хвалил его в кругу близких знакомых Вайганга. И все же какая-то незримая преграда стояла между ними.
Помня предостережение Вайганга, Кремер контролировал каждое свое слово в разговорах со Шрикелем, сознательно обходя темы, связанные с работой гауптштурмфюрера. Даже оборвал как-то одного из его помощников, когда тот при нем завел разговор о документах, которые задержались где-то.
– Я просил бы вас, – сказал ему, – перенести этот разговор в другое место. Не люблю, когда вмешиваются в мои дела, и сам стараюсь держаться подальше от того, что не касается меня.
– Унтерштурмфюрер не сказал ничего секретного, – защитил своего помощника Шрикель, – но я вполне согласен с вами, герр Кремер. Каждый должен интересоваться лишь своими делами.
Как-то вечером Карл, скучая, вышел в сад подышать свежим воздухом. Направился по красной дорожке к гномам. Недавно Кремер с удивлением почувствовал, что его почему-то тянет к этим черным человечкам. Вчера, найдя в тайнике записку от Ульмана, обрадованный сидел возле карлика, который хохотал, схватившись руками за бока. Сегодня же им овладели тяжелые мысли, и он остановился напротив гнома-философа. Карлик будто говорил; не волнуйся, все уладится, бери пример с меня, наберись терпения.
«Тебе хорошо, – возразил Карл. – Уже лет двести смотришь на свет. День или два для тебя – ничего. А для нас два дня – это два эшелона…»
– Эти черные гамадрилы действуют мне на нервы, – сказал кто-то за спиной Карла. – Группенфюреру они нравятся, а я переплавил бы их на металл. Хотя бы польза была!
Кремер оглянулся и увидел Шрикеля.
– Мне они тоже нравятся! – ответил с вызовом.
– Хотите сказать, что разделяете мысли группенфюрера, а не мои? Это, конечно, вернее…
– Не считайте меня дураком, Шрикель! – грубо оборвал его Крамер. – Я не привык играть такие роли!
Гауптштурмфюрер отступил на шаг, лицо передернулось, но уже в следующее мгновение он улыбался, как всегда, доброжелательно…
– Что это вы вспылили?…
Кремер резко повернулся и хотел было уйти, но Шрикель не пустил его.
– Присоединяйтесь к нашей компании, – предложил. – Сегодня суббота, и мы решили немного отдохнуть.
– Вообще-то я должен встретиться с одним из своих коллег, – попробовал возразить Карл, хотя ему очень хотелось принять) приглашение: представится ли еще когда случай проникнуть в таинственный флигель? – Есть возможность заключить неплохую сделку…
– Ваши дела никуда не убегут.
– Действительно, может, попробовать отложить… – нерешительно начал Кремер.
– Нет, нет, никаких колебаний, – подхватил его под руку гауптштурмфюрер, – сегодня вы – наш гость!
Флигель был двухэтажный; на первом жили Шрикель и два его помощника. Одного из них – лысого флегматичного унтерштурмфюрера Мюллера – Кремер знал хорошо: он был постоянным партнером по бриджу. Второго, молодого, с наглыми глазами, Шрикель представил:
– Шарфюрер СС Дузеншен.
Шарфюрера в доме Вайганга не принимали – очевидно, фрау Ирму не устраивал его унтер-офицерский чин, – однако во флигеле он держался на равных, и Карл понял: Дузеншен – полноправный работник канцелярии Шрикеля.
В большой комнате, выполнявшей роль гостиной, стоял накрытый стол. Видимо, эсэсовцы не привыкли ограничивать себя – стол был заставлен бутылками с коньяком, ромом, французскими ликерами и винами, тарелками с колбасой, ветчиной, жареной рыбой, всевозможными консервами…
– Подождем минут десять, – обратился Шрикель к Карлу. – Без женского общества как-то не так… Мои ребятки-шалуны пригласили девушек…
Машина с женщинами подъехала со стороны хозяйственного двора. Их провели через черный ход. «Ребятки-шалуны» не отличались изысканными вкусами: их знакомые если и не были из офицерского борделя, то с успехом могли претендовать на вакантные места в нем.
Заметив, как поморщился Кремер, гауптштурмфюрер стал оправдываться:
– Жизнь есть жизнь, иногда хочется и развеяться, да и не каждому дано, – не удержался, чтобы не уколоть, – водиться с такими очаровательными особами, как Фрейлейн Краузе.
Карл рассердился, но сразу же погасил раздражение. Ответил спокойно:
– Мне не хотелось бы, чтобы кто-либо думал, будто я святоша.
Шрикель хлопнул его по плечу, громко захохотал:
– Ну, вот и прекрасно! Давайте к столу!
Одна из девушек примостилась между Шрикелем и Карлом. Она была хорошенькой, и Кремер подумал, что, если смыть с ее лица хотя бы половину краски, стала бы совсем красивой.
Девица оказалась бойкой – прижималась то к Карлу, то к Шрикелю, откровенно показывая полуоголенную грудь. Карл не хотел пить совсем, но все же пришлось осушить бокала два. Да, собственно, это было на страшно – эсэсовцы хлестали спиртное рюмку за рюмкой и вскоре совсем опьянели. Один Шрикель пил осмотрительно и хорошо закусывал, хмель пронимал его медленно.
После третьего бокала Карл сделал вид, что декольте соседки привлекает его, и поинтересовался, как ее зовут.
– Какое прекрасное имя – Эмми! – воскликнул восторженно.
– И очень похоже на Эрни, – ехидно вставил Шрикель.
– Ваши намеки могут приесться. Но я не сержусь.
– Зачем же сердиться? – Шрикель поднял стакан. – Выпьем за дружбу!
Кремер пригубил бокал.
– Э, нет, за дружбу так не пьют! – запротестовал гауптштурмфюрер.
– Дело же не в том, сколько, а с каким чувством!
Шрикель продолжал настаивать, но Карл отошел к радиоле. Поставил пластинку с модным фокстротом.
– Всем танцевать! – воскликнул шарфюрер Дузеншен. – Ева, танцуй!
Оглянувшись, Кремер перехватил многозначительный взгляд, которым обменялись Шрикель и Эмми. Это сразу насторожило его. Он знал: гестапо пользуется услугами красивых женщин легкого поведения, которые спаивают мужчин, не брезгуют ничем, лишь бы выведать их мысли. Еще Гейдрих основал в Берлине так называемый «Салон Китти» – фешенебельный публичный дом, куда заманивали зарубежных журналистов и дипломатов. Даже женщины высших кругов охотно предлагали свои услуги салону, доказывая таким образом свою преданность третьему рейху.
Карл отвернулся от Шрикеля, который что-то нашептывал Эмми. Возможно, вечеринка подготовлена заранее, и вроде случайная встреча в аллее гномов совсем не случайна.
Карл сразу отрезвел – будто и не пил. Запоминал все услышанное.
Унтерштурмфюрер Мюллер прижался к пышной брюнетке. В одной руке держал бокал с ликером, а в другой – плитку шоколада. Дав девице отпить глоток ликера, Мюллер мазал ей губы шоколадом. Обоим это нравилось, оба смеялись и не обращали никакого внимания на окружающих.
– Ева, танцуй! – снова закричал Дузеншен. Он сильно опьянел: глаза налились кровью, смотрел исподлобья, тяжело дыша. Сжал зубы – на скулах заходили желваки.
Партнерша шарфюрера ничего не ответила. Встала, взглянула на Дузеншена пустыми глазами, рванула на себе платье…
– Чудесная фигура, не правда ли, Кремер?! – воскликнул Шрикель.
Кремер кивнул. Должен был доиграть роль до конца…
– А у меня плохая? – Эмми вскочила на стул, поднялась на цыпочки. – Почему на мою фигуру никто не обращает внимания?
– Ты просто божественна, моя крошка, – заверил ее Шрикель. – Выпьем за женщин!
Даже Кремер поднял бокал.
– Мне хочется сегодня напиться!… – выкрикнул он громко. – Такое чудесное общество, что грех оставаться трезвым. – Изображая пьяного, стукнул Шрикеля по плечу. – Вы прекрасный человек, гауптштурмфюрер, и я бы поцеловал вас, если бы здесь не было столько красивых женщин!
Обнял Эмми, чмокнул в накрашенные губы.
Шрикель пристально посмотрел на него, и Кремер понял: гауптштурмфюрер не так пьян, как притворяется. Отозвал Карла в сторонку и, прикидываясь откровенным, начал:
– Вот так и живем. Иногда только позволяем себе развлечься, а вообще – работы черт знает сколько…
Кремер и глазом не повел. Знал: его вызывают на откровенность. Притворился, что равнодушен ко всему, что говорит Шрикель
– Ты когда-нибудь зайди, – перешел на «ты» Шрикель, – я тебе покажу великолепные штучки… – придвинулся к Карлу, зашептал на ухо: – Понимаешь, мы выполняем очень ответственное задание. Эти варвары, – кивнул неопределенно, – бомбят наши города, и могут погибнуть шедевры искусства. Сейчас мы заняты эвакуацией картин из дворца Цвингер. Сам понимаешь, – добавил напыщенно, – такое дело не поручают людям, которые не разбираются в искусстве.
«Еще бы, – вспомнил Карл разговор возле гнома-философа. – Дай тебе только волю – так любые картины пойдут на свалку».
А вслух сказал, захохотав:
– Забавляетесь, значит, картинками!… А я думал – вы серьезные люди! Офицеры СС – и мазня на полотне…
– Вижу, ты и в правду не смыслишь в искусстве, – презрительно опустил уголки губ Шрикель. – Но учти, эта мазня стоит огромных денег.
– Ну-ну, не сердись! Я пошутил. На днях я обязательно посмотрю картины, – сказал Карл, поняв, что чуть было не попал впросак. – Хотя я предпочитаю золото…
Шрикель жестом остановил его.
– Но должны же оставаться какие-то ценности, – возразил и тут же продолжил поясняя: – Должны же в чем-то проявляться духовные запросы нации.
– Самые лучшие ценности, – как пьяный, настойчиво и поучительно произнес Кремер, – это золото и бриллианты, и я назову ослом каждого, кто не согласится со мной. – Помолчал и продолжил: – И солидный счет в банке! Господа, я открыл счет в Дрезденском банке. Он финансирует мои операции, которые, слава богу, идут успешно. Ювелир – древняя профессия, и она будет существовать всегда. Я не знаю женщин, которые не любили бы драгоценности…
Эмми соскользнула со стула, обошла Шрикеля и прижалась к Карлу.
– Ты – настоящий мужчина, – сказала ласкаясь. – Я тоже люблю драгоценности. Подари мне что-нибудь на память…
Кремер освободился от нее и, покачиваясь, направился к столу. Неуверенной рукой налил, расплескивая, в бокал вина.
– Иди-ка сюда, – поманил к себе девицу, – ты мне нравишься, и я хочу с тобой выпить…
– Эмми пользуется успехом! – воскликнула Ева. – Браво, Эмми!
– Заткнись! – грубо оборвал ее шарфюрер. Отрезав большой кусок торта, он стал кормить Еву. Девица, хохоча, сопротивлялась. Оба развеселились.