Самусь Юрий. Полынный мед (главы из романа)

   Пересекавший был маленького роста, с белой бородой, волочившейся по асфальту и большими светящимися глазами.
   То, что был он не кошачьего роду-племени, Бубенцов сообразил сразу, но вот о столь мелких карликах слыхивать ему не доводилось. Нет, конечно знал Серега о волне нечисти, и пришельцев из иных миров, захлестнувшей Волопаевск, но сам пока ни с чем подобным не сталкивался. Пришлось испугаться и даже попятиться, но к этому времени старичок-с-ноготок исчез так же внезапно, как и появился.
   - Это нервы, - попытался успокоить себя Серега. - После такой встряски мало ли что может примерещиться. Нет, положительно это нервы. Надо бы...
   Но окончательно успокоить себя он не успел. Прямо под ногами что-то зашевелилось, железно лязгая - глухо и потусторонне. Бубенцов глянул вниз и обмер. Он стоял рядом с канализационным люком, крышка коего медленно сдвигалась с чугунных пазов, влекомая тощими зеленовато-бурыми пальцами, между которыми лохмотьями свисала кожа. Серега протер глаза и убедился, что это ему не мерещится. Действительно, кто-то пытался вылезти из-под земли. И не было бы в этом ничего страшного, (может, особенно старательный сантехник припозднился) кабы не сей, прям-таки мертвенный, цвет кожи. Серега попятился, при этом не отводя вытаращенных глаз от люка. А оттуда, из тьмы подземельной уже перли наружу руки також, зеленые да покрытые язвами нарывов, сочившихся черным гноем.
   Серега готов был заорать во всю силушку своих легких, да что-то не получалось, что-то забило горло, вроде чопа - так что и вздохнуть было тяжко.
   А потом из люка выглянула голова, лохматая и почему-то в чешуе, белой и блестящей - будто снега на голову насыпало. Впрочем, не это напугало Серегу до полного изнеможения, когда и рук не чувствуешь, и ноги сами собой подгибаются. Испугала его образина, пялившаяся на него мутными глазами-блюдцами. И не удивительно, образина была еще та... вся в бородавках, крючконосая, с усищами, как у сома, красными выкатными глазами, ушами, чем-то схожими с рыбьими плавниками и кривыми козьими рожками.
   - Это Волопаевск? - открыв губастую пасть, пробулькала жуткая морда.
   Серега, разумеется на вопрос не ответил. А впрочем, от него этого особливо и не ждали. Потому что образина тут же заговорила совершенно на другую тему, причем, по всей видимости, обращаясь сама к себе..
   - Уф, - сказала она, выпуская из пасти зловонную струйку. - Едва не заморился. Это ж сколько дерьма там навалено. Жуть! Теперича век придется в болоте откисать да выветриваться. Кака ж русалка после этого со мной захочет... гм. Ну да ладно, все едино ничего не попишешь. Коль Триглав сказал - ослушаться не смей. В пиявку превратит - крякнуть не успеешь. Да... м... Так Волопаевск сие, али нет? Чего молчишь, рожа страхолюдная? Не видишь, к тебе обращаюся?
   - Сгинь, - с трудом выдавил из себя Серега, наконец совладав с голосовым своим аппаратом.
   - Ну вот, - обиделась образина. - Почитай, лет триста с людьми не встречался, а ничегошеньки не изменилось. Я ж не нечисть какая, чтобы меня да сим похабным словом крыть, я - обыкновенный водяной вида хомо-акватус, рода ухоплавниковых, семейства болотных.
   - Изыди! - вспомнив древнее словечко, пролепетал Бубенцов, явно не прислушиваясь к тому, о чем булькало чудище.
   - Во, гад! - изумился водяной. - С ним, можно сказать, по человечески беседу ведешь, а он, что ни слово, то матом кроет. Разозлил ты меня, братец, разозлил.
   Водяной завозился в люке, задышал усердно и, тужась да упираясь со всей мочи руками в мостовую, с трудом выдернул массивную свою тушу заканчивавшуюся здоровенным рыбьим хвостом из узкой амбразуры канализационного отверстия. Серега как увидел этот хвост, сам позеленел не хуже хозяина болотного.
   "И что я здесь стою? - подумал он. - Чего мне здесь надо? Мне в психушку необходимо. Пусть лечат. Пусть кормят таблетками и втыкают в зад разнокалиберные иглы. Лишь бы вот такое больше никогда не мерещилось".
   Но тут из-за угла выполз милицейский "бобик". Вспыхнул прожектор и уперся в Серегу, осветив его с головы до пят. Впрочем, луч на нем долго не задержался, а переметнувшись на водяного, замер. Прошла секунда... две... три. Прожектор внезапно угас, взревел двигатель, набирая обороты. Завизжали колеса, бешено загребая под себя асфальт. Через мгновение от милиции остались лишь воспоминания да клубы смрадного, быстро удирающего от греха подальше, дыма.
   "Значит, это не бред", - с тоской подумал Серега и рванул вслед за дымом.
   - Так Волопаевск это или нет?! - заорал сзади водяной.
   Но кричал он напрасно, Серега был уже в двух кварталах от него и все набирал и набирал скорость. Впрочем, когда минут через пять у него кончилось первое дыхание и не включилось второе, он остановился. Сел прямо на асфальт, упираясь спиной о стену двухэтажки, и заплакал. Ему было страшно, как никогда. Даже в детдоме, где воспитатель-садист за разговоры в "тихий час" цеплял на нижнюю губу бельевую прищепку или за просьбу о лишнем кусочке хлеба сек крапивой, не бывало подобного ощущения, леденящего кровь и душу.
   Однако, как это свойственно молодым, через минуту Сереге странным образом полегчало, через две - он уже сомневался, что в действительности видел нечто ужасное и всамделишное, через три -поднялся на ноги, растер слезы по щекам и поплелся почему-то в сторону, совершенно противоположную той, куда шел прежде.
   Он не видел, как на крыше соседнего дома завозилось что-то огромное и бесформенное. Потом приглушенный бас пробормотал:
   - Куда этот салага прет? Ему ж в "Пропой" надо, а не туда.
   Тут же запищал другой голос:
   - Придется подсобить-с.
   - Ага! А потом на кичу. Он в портки наложит или, того похуже, загнется, а нам на нарах из-за него париться? - засомневался третий собеседник.
   - Разговорчики в строю! - грянул бас. - Вперед, повзводно, крыльями маш!
   И это бесформенное, сорвавшись с крыши, плавно полетело вниз.
   А Серега, хоть и взбодрился малость, все равно окончательно придти в себя не мог. Он брел наугад, не обращая внимания, что бредет не на Малаховку, а совершенно даже наоборот. В общем, находился человек в полной прострации, и винить его за это, право же, не стоит.
   А тут еще пахнуло ему в затылок горячим воздухом, захлопало что-то за спиной с надрывом развернувшихся на мачтах парусов. Серега оглянулся и обмер. На него, ловко обходя электрические провода, заходил самолет, ритмично взмахивая крыльями и сверкая огоньками работающих пулеметов. Но потом Бубенцов сообразил, что самолеты крыльями не машут, что не придумала наука махолетов, хоть и двадцатый век на исходе, а значит, падало на него нечто иное.
   Лишь различив три драконьи головы на длиннющих шеях, Серега понял, что надо спасаться.
   Глава третья
   Здание, в котором располагалась лаборатория, когда-то занимал птичник. Лет пять назад пернатые обитатели под предлогом нерентабельности производства были сданы на птицекомбинат, и в длинное приземистое здание завезли комбикорм, а после нашествия в Волопаевск инопланетян бывший курятник был сдан в аренду Институту космических проблем. Здание выбрал лично Цезарь Филиппович, мотивируя свое решение отдаленностью помещения от города и близостью к матушке-земле, что, по его мнению, служило гарантией особой чистоты экспериментов. В институте, впрочем, к лаборатории относились насмешливо, за глаза называли ее "отстойником" и с превеликим удовольствием спихивали туда кадры, от которых, по той или иной причине, избавиться окончательно не могли. Попадали сюда и новички, которых в Институте совсем не знали - вроде Алексея Никулина. Для них лаборатория была чем-то вроде отборочного сита: пробьется - значит, будет толк, а нет беда невелика.
   Шамошвалов боролся за престиж вверенного ему подразделения, аки лев. Планы научных исследований согласовывал на всех мыслимых и немыслимых уровнях, порой выбирался даже в столицу, ошарашивая привыкших ко многому светил науки неожиданностью аргументов и непредсказуемостью выводов. Многотомные "Отчеты о проделанной работе", с подшитыми "Справками о внедрении" рассылались во все ведущие библиотеки страны. Нелегкое бремя связи с прессой Цезарь Филиппович возложил на собственные плечи, равно как и вопросы благоустройства помещения и территории. Субботники по очистке газонов, складированию вновь поступившего оборудования и покраске забора проводились не реже трех раз в неделю, а по вторникам - в обязательном порядке.
   Дело в том, что по средам в лаборатории проходила планерка, на которой собирался присутствовать директор Института академик Дубилин. Собирался он, правда, не первый месяц и все еще не мог выбраться, но Шамошвалов ждал его визита и готовился к нему тщательнее, чем космонавт к старту. Сотрудники же ожидали среды, как верующие ждут конца света.
   Вот и в этот раз, выйдя из автобуса, все целеустремленно направились в помещение, воспользовавшись тем, что гнев Шамошвалова в первую очередь обрушился на голову дворника:
   - При чем тут дождь? - орал Цезарь Филиппович. - Я без тебя знаю, что от дождя лужи образовываются! Открытие сделал! Меня дождь не трогает, мне нужно, чтобы грязи не было! И луж тоже! Какие еще дренажные канавы?! Лопатку возьми и пророй ямку! А если не роется по камням, головой думай! Возьми опилки и присыпь лужу! И чисто будет, и красиво! Студентов пошли, вон их сколько болтается! Пусть науку с фундамента, так сказать, осваивают! С лопатки, с метелки! Все мы, в том числе и академики, так начинали, и ничего, сделали кое-что! И им нечего прохлаждаться! Да и тебе тоже! В науке работать - это тебе не листья в сквере разметать!
   Алексей нырнул в заставленный бочками тамбур, прошел свежевыбеленным коридором, механически читая знакомые таблички на дверях: "Сектор опознания НЛО", "Отдел расчета степени вредности контакта", "Бухгалтерия", "Заведующий лабораторией, кандидат сельскохозяйственных наук, доцент Ц. Ф. Шамошвалов", "Профком". Вот и родной кабинет. Шеф уже на месте, его красный, блестящий под дождем "жигуленок" Алексей заметил еще из автобуса.
   - Здравствуйте, Игорь Станиславович.
   - Здравствуйте, Алексей. Не забыл, что через полчаса планерка?
   - Помню. Вам телефон не нужен?
   - Звони.
   - Девушка, Ленинград, пожалуйста... Все еще на повреждении? Извините...
   Интересно, в том, что сердце колотится под горлом, табак сыграл какую-нибудь роль?..
   Планерка проводилась в конференц-зале, который готовил лично Цезарь Филиппович. Еженедельно обновляющиеся таблицы и графики придавали скучной длинной комнате необходимую яркость и торжественность. Контингент приглашенных определял тоже Шамошвалов, повестка в обязательном порядке согласовывалась с Ученым Советом Института. На сей раз она звучала так: "Заслушивание результатов работы комиссии по устранению недостатков в работе агрегата-утилизатора негативных последствий контакта "АУНПК ЧШ-1-2,8". Цифра 1 означала порядковый номер модели, 2,8-производительность установки в ш/час (ш- единица измерения негатив/контакт, рассчитанная Шамошваловым), а буквы ЧШ были призваны увековечить имена создателей агрегата: Чучин, Шамошвалов.
   "АУНПК ЧШ-1-2,8" был гордостью лаборатории. Не было ни одной делегации или комиссии, которой удалось избежать процесса тщательного осмотра, ощупывания и прослушивания бурчащей и рявкающей махины.
   Вращающиеся колеса, дико завывающие вентиляторы, яркие пластиковые панели производили на свежего человека впечатление неотразимое. Машина работала - это не смели оспаривать даже самые закоренелые скептики. Во всяком случае, на месте куска знаменитого пододеяльника тетки Дарьи, заложенного в приемный бункер, оказался неизвестно чей изрядно затертый носовой платок.
   И хотя Цезарь Филиппович посвятил описанию эксперимента девять статей, в которых привел результаты исследований по восьмидесяти четырем параметрам, создатели машины так и не могли объяснить, каким образом произошла трансформация куска ткани.
   Опыт следовало довести до конца, этого требовала, как заявлял Цезарь Филиппович, "научная общественность", а особенно рьяно - заведующий оптической лабораторией профессор Селезнев, недвусмысленно обещавший познакомить авторов "Эффекта Шамошвалова" еще с одной статьей - в "Уголовном кодексе СССР": пододеяльники тетки Дарьи, известные за рубежом как "Daria's Lenzvolo", ценились буквально на вес золота.
   Цезарь Филиппович опоздал на планерку минут на сорок. К этому времени участники совещания успели обсудить вчерашний проигрыш "Спартака", виды на урожай огурцов и опят и другие животрепещущие темы, поэтому появление завлаба было встречено спокойно. Шамошвалов шумно уселся во главе стола, сообщил, что, к сожалению, академик Дубилин сегодня присутствовать не может, после чего объявил заседание открытым и предоставил слово для доклада младшему научному сотруднику Чучину.
   Алексей с любопытством посмотрел на "докладчика". Слышал он о Чучине немало. Был Афанасий Афанасьевич в лаборатории притчей во языцех, объектом всех местных шуток и героем многочисленных анекдотов. Сказать о нем: "не от мира сего"? Вроде бы верно, и в то же время - не так... В колхозе, где он работал прежде, слыл Чучин мастером на все руки и выдумщиком ярым. Иные его выдумки по сию пору людям служат, но другие... Задумал как-то Афанасий Афанасьевич мух приручить, заставить их отходы перерабатывать. И дело вроде бы сдвинулось, ученые заинтересовались! Но в один прескверный день не то сам собой, не то с чьей-то помощью прорвался садок, в котором Чучин держал своих подопытных, и вырвалась на волю черная туча... Что дальше было, о том ни сам изобретатель, ни соседи его до смерти вспоминать не любят.
   После того "мушиного побоища" и перешел Афанасий Афанасьевич на работу в лабораторию. Идеи из него били фонтаном, и эксплуатировал их Шамошвалов нещадно (правда, и без разбора), но и натерпеться Чучину человеку на редкость тихому и безответному - пришлось немало. В день устройства Алексея на работу, например, комендант обвинил вегетарианца Чучина в разорении парадной клумбы, за что и получил ни в чем не повинный Афанасий Афанасьевич жестокий разнос от Шамошвалова и выговор в приказе.
   Поскольку Чучин как встал, так и стоял молчаливым укором собравшимся, Цезарь Филиппович взял бразды правления в свои руки.
   - Ну, так что? - спросил он, повышая голос, дабы перекрыть зудящий шумок перешептываний. - Два месяца назад лично мною вам, товарищ Чучин, было поручено разобраться с нашим агрегатом, выяснить причины широко заинтересовавшего науку "эффекта Шамошвалова" и внести предложения. Предложения конкретные. Я уже с двумя журналами договорился, там статьи ждут, место зарезервировали. Академик Дубилин спрашивал, как дело движется. С меня, между прочим, спрашивал, как с вашего научного руководителя. А что комиссия выявила? Выявила отсутствие положительного результата. Так, товарищ Седин?
   Седин осторожно кивнул.
   - Вот видите,- продолжал завлаб,- товарищи подтверждают правильность моих слов. Только не нужно, товарищ Чучин, ссылаться на широко известное утверждение, что, мол, в науке отрицательный результат - тоже результат. Мы с вами находимся на самом острие научного поиска, ищем конкретные ответы. А если этого кое-кто не понимает, так мы ему это объясним. Конкретно, исходя из условий хозрасчета и самофинансирования.
   Чучин издал невнятный звук.
   - Что-что? - вскинулся Шамошвалов. - Вы еще и не согласны? Удивительная безответственность! В то время как ведущие ученые лаборатории прилагают все силы для доказательства явной вредоносности контакта с иными цивилизациями для нашего района, города, а может быть, и для всей планеты, вы, товарищ Чучин, позволяете себе безответственные поступки и выражения! Уже не надеетесь ли вы, что история простит это вам, а из-за вас и нам? Не надейтесь! Но, если ответственность лежит на вас по справедливости и, так сказать, в соответствии со служебной номенклатурой, то какое вы имеете право перекладывать ее на плечи товарищей, которые трудятся честно и беззаветно?! В таких условиях, товарищи, я просто обязан напомнить и младшему научному сотруднику Чучину, и остальным присутствующим об успехах, которых добилась наша лаборатория за время своего существования. Сам академик Дубилин...
   Алексей почувствовал, что дуреет. Словеса, извергаемые Шамошваловым, сливались в единый поток, захлестывали зал заседаний, сковывали разум и волю и уже плескались где-то у подбородка, грозя утопить с головой в бездонном болоте идиотизма.
   "Да что же это такое? - билась в голове мысль. - Что же это? Столько людей слушают этого олуха, и все воспринимают его бред как должное. А сам-то ты что молчишь? Выбрал легонькую позицию - я, мол, новичок, многого еще не знаю, для того, чтобы разобраться, время потребно? Спрятался в кустики... Пусть кто-нибудь первый, а уж потом-то я... Вот все так и думают..."
   Дрогнуло что-то в воздухе, искривилось окно, медленно поднялось растущее у забора дерево, изуродованное подстрижкой и подрезанием. С перекрученных, извивающихся корней осыпались, распадаясь в пыль, в прах, комья земли.
   Алексей в ужасе осмотрелся.
   Не было в зале людей. Корчилась во главе стола огромная распухшая моська с разинутым жабьим ртом, из которого сочилась липкая слюна. Вместо Седина поджалась в кресле подобострастно глядящая на моську ищейка. В старого дряхлого льва обратился профессор Струбель - девятый десяток разменял старик, держали на ставке ради лишнего голоса в Ученом Совете, голосовать еще мог исправно.
   Алексей скосил глаза. На месте Игоря Станиславовича вальяжно растянулся холеный дог, посматривая брезгливо на окружающих, постукивал по роскошному бювару аккуратно подрезанными когтями. А Чучина не было. Совсем не было. Золотился на том месте, где он только что стоял, солнечный луч, плавали в нем невесомые пылинки. И еще многих не стало. Торчали там и здесь невообразимые чудовища, и окружали их пустые лоснящиеся стулья. Исчезли куда-то сидевшие, или с самого начала не было их?..
   Алексей мотнул головой, отгоняя наваждение. Вернулось все на круги своя, булькнули в застоявшемся воздухе последние слова Шамошвалова:
   -...в последний раз предупреждаем, товарищ Чучин. И еще кое-кому не мешает задуматься.
   Цезарь Филиппович помолчал и закончил значительно:
   - Спасибо, товарищи. Приведите в порядок рабочие места. Автобус отходит через полчаса. Игорь Станиславович, кто от вашего отдела дежурит сегодня?
   - Никулин, - лениво отозвался шеф,
   - Хорошо, - констатировал завлаб. - Имейте, Никулин, в виду, если академик Дубилин посетит лабораторию, немедленно звоните мне. Все, товарищи. Спасибо за работу.
   Погода к вечеру установилась. Отливали металлом под лучами заходящего солнца неспешные струи реки, на берегу которой притулился бывший птичник. Редкие капли срывались с омытых дождем деревьев. Пахло свежестью и еще чем-то - неуловимым, летним, родным.
   Алексей курил, устроившись на влажной скамейке, - ждал, когда соберутся в автобус и уедут разбежавшиеся по кабинетам сотрудники. Потом можно будет поужинать, немного прогуляться перед сном - и на боковую. Дежурство в лаборатории - фикция, нужная только Шамошвалову. Ночному сторожу и без помощника делать нечего. Впрочем, никто с Цезарем Филипповичем не спорил, тем более, что за дежурство полагалось два дня отгула.
   - Не расстраивайся, Афанасьевич,- говоривший стоял за углом, и Алексей его не видел.- Если из-за каждой глупости нашего Цезаря расстраиваться, то жить тогда некогда будет.
   - А я что? Я ничего, - послышался негромкий голос Чучина.
   - Вот и правильно. Цезарю, как говорят, цезарево, а у нас и своих забот хватает. Так?
   - Так-то так, - заговорил кто-то третий, - да надоела уже эта придурь до изжоги.
   - Ничего, - снова отозвался первый, - приедет Дубилин - дела по другому пойдут.
   - Вот приедет барин...- насмешливо протянул третий собеседник.
   - Зря ты так, - помолчав, ответил первый голос, - Дубилин - мужик правильный, голова у него работает - позавидуешь. И руководитель отличный.
   - Что же он тогда Шамошвалова не раскусил? - снова не удержался оппонент.
   - А ты думаешь легко институт с нуля строить? Дело-то какое контакт. Столько лет о нем люди мечтали, а повезло - нам.
   - Это правильно, - повезло, - тихо обронил Чучин, - у меня порой дух захватывает. Страшно только, вдруг что не так сделаем, не оправдаем...
   - Не боись! - хохотнул первый, потом добавил уже серьезно: - В конце концов главное - дело делать. А мы его делаем. И с Цезарем сами разберемся. А Дубилин, что бы вы ни говорили, - человек! Я с ним, слава богу, лет семь отработал...
   Голоса затихли, удалились в сторону автобуса.
   "Кто бы это мог быть, - ломал голову Алексей, - вроде бы почти всех уже знаю. Ладно, выясним. Выглядывать неудобно - подумают, что подслушивал... Однако... Неужели и в этом "отстойнике" еще во что-то верят? "
   День догорел. Потянулись от реки влажные полотнища тумана, надрывный крик коростеля заглушал мягкую перекличку перепелов. Сверчок, укрывшийся в трещине остывающей от дневного тепла стены, робко настраивал свою скрипку.
   Связь с Ленинградом наконец-то установили. Алексей выслушал длинные гудки, потом усталый голос телефонистки равнодушно сообщил, что "абонент не берет трубку".
   Вышел на крыльцо, не то удивляясь, не то ужасаясь равнодушному спокойствию, зародившемуся в душе еще днем, во время нелепой планерки и чем дальше, тем больше вытеснявшему остальные чувства. "Жизнь, Алешенька, сказок не принимает"...
   - Новенький, что ли? - Невысокий старик, почти не различимый в подступившей темноте, вышел из-за угла, опустился на скамейку, поерзал, удобнее устраиваясь.
   - Почти что, - из вежливости - говорить не хотелось - отозвался Алексей. - Вторую неделю работаю здесь.
   - Стаж, - насмешливо констатировал старик, - а я вот восьмой год эти стены охраняю. Сначала был сторожем при курях, потом зерно от крыс оборонял, теперь науку доверили. Расту!
   Алексей отмолчался.
   - Да, - снова заговорил старик, - зовут меня, между прочим, Сидор Прохорович. А тебя как величать?
   Пришлось представиться.
   - И каким же образом попал сюда? По своей охоте иль распределили?
   - К матери вернулся.
   - Это правильно, - одобрил сторож, - родителей негоже забывать, да и от земли родной отрываться не след.
   Алексей вытянул из кармана сигареты, предложил старику. Тот размял сигарету, но прикуривать не стал, заговорил снова:
   - Опять, небось, заседали сегодня?
   - Обязательно, - подтвердил Алексей.
   - И Цезарь, конечно, выступал?
   - Ну а как же без этого.
   Старик чиркнул спичкой, поднес к сигарете согнутую ладонь и невнятно произнес:
   - Вредный он человек.
   - Глупый, - обронил Алексей.
   - Глупый - само собой, - убежденно заявил старик, - только есть глупцы безвредные, а этот... Не верит ни во что, всех и вся презирает... Хорошо еще, что бог бодливой корове рогов не дает. Был бы он посильнее ух! А так исходит себе на пакости.
   - Во что же он верить должен? - равнодушно спросил Алексей. Наука-то ведь не на вере, на фактах держится.
   - Ишь ты, - неодобрительно хмыкнул старик, - ну, ежели так рассуждаешь, то с Цезарем сработаешься. Во что верить? Человеку без веры нельзя. Кто в бога верит, кто в себя одного, кто в жизнь, что не бывает плоской, как доска, без неожиданностей да чудес...
   - Чудеса наука рано или поздно объясняет - для того она и существует, - вяло огрызнулся Алексей. - Сколько лет пришельцев ровно чуда ждали, а вот свалились они на нашу голову, удивление все мигом пропало. Да и с нечистью разберемся, проанализируем, разложим по полочкам...
   - Ну и что дальше? - осведомился старик.
   - Дальше... - запнулся Алексей, но не в силах справиться с поднимающимся раздражением, продолжил: - Дальше, как в той песне: "Все выше, и выше, и выше..."
   - Ну, ну, - хмыкнул старик. - Погляжу, куда взлетишь. Нет парень, без веры ничего не добьешься. Так и будешь, как курица, крыльями пыль поднимать. Говоришь, объясним, мол, все. Может, и объясните. Только в жизни чудес от того не убавится.
   - И сколько же вы их видели? - не сдержался Алексей.
   - На мою долю хватит, - неожиданно поскучнел старик, - то, что выжил да здесь вот с тобой болтаю, - уже чудо из чудес.
   - Тридцать седьмой? - поинтересовался Никулин.
   - Кроме тридцать седьмого еще война была.
   - А вы воевали?
   - Я-то? - хмыкнул старик. - Воевал, хотя на доске почетной карточку мою и не вывесили... Да и наград на мою долю не досталось. В расход не пустили - и за то спасибо... Ну, коли хочешь, могу рассказать, секретов из жизни своей не делаю,
   Воевал я поначалу в пехоте, а в сорок втором, осенью, переведен был в разведроту. Опасное дело, трудное. Но в разведку мне только два раза сходить довелось: раз "языка" в траншеях брали, а другой - в тыл к немцам. Когда оттуда к себе возвращались, меня и контузило. Ну, провалялся в госпитале сколько положено, а потом определили по довоенной специальности в часть - парикмахером. Ты не улыбайся! Парикмахером я был, когда затишье, а в бою становился санитаром. В общем, считаю, что на передовой воевал...
   Случилось все первого марта сорок третьего года. Рота наша в ту пору вела бои за деревню Пряники Смоленской области. Мельница там за деревней большая была и расположена больно удобно - на холме. От мельницы той одни стены остались, и никак мы их с фрицами поделить не могли: потому, кто был на мельнице, тот и положением командовал. Выбили мы немцев оттуда в конце концов, окопались мало-мальски. Мельница, как я уже говорил, на холме, стены у нее толстые. Фрицы перед нами как на ладони, и щелкаем мы их из-за стен. Ну, а им, понятно, такое положение не нравится. За день десять атак на мельницу было, но мы ее отстояли. Ночью немцы силы подтягивать стали, артиллерию, и решило начальство наше предпринять вылазку. Удалась она или нет - не мне судить, только из нее не все наши вернулись. И сержант Тимченко не пришел. Он на весь взвод - один орден имел. Построил нас лейтенант и говорит, что если жив сержант - долг наш спасти его, а коли убит, награды боевые нельзя врагу отдавать. Снять с погибшего и доставить сюда. И послал меня как санитара и пять бойцов.