Сан-Антонио. Стандинг или правила хорошего тона

вояк-копьеносцев фрицев мы сделаем смирными и просемитами, они станут у нас
тихими, как панурговы бараны! Еще пару секунд -- и мы займемся Франко и его
фалангами. Елизаветой и ее ребятишками, которых содержит газета
"Франс-Диманш". Бодуэном, похожим на свою супругу Фабиолу, и его
непросыхающим от вина братцем! И этим югославским красавчиком Тито,
разъевшимся, как Геринг, со всем своим иконостасом наград. А ковбою
Джонсону, чудом спасшемуся в Далласе, мы устроим гигантский мангал,
всеамериканское родео! А вы, швейцарцы, производители швейцарских плавленных
сырков, не прячьтесь за своими стальными сейфами, стоять на месте, сезам
идет! Он знает все комбинации замков фирм Бош и Фише. Скоро ваши штаны будут
набиты растаявшим шоколадом, друзья! Вам дарит его фирма "Нестле"!
Берю делает смачный плевок на шесть метров, чтобы освободиться от
тяжести на душе, и продолжает, все больше покрываясь пунцовыми пятнами и
размахивая руками.
-- Заметьте, что я не хочу осуждать этих китаез. Они так долго
наступали друг другу на ноги, что теперь они хотят расширить свою
территорию. И их можно понять. Чем больше они делают детей, тем им теснее, а
чем им теснее, тем больше они трутся друг о друга, тем больше делают
глупостей: это порочный круг. И я о них говорю только в связи с нашими
"черными куртками". Они слышат эти разговоры с первой соски. Им сулят
гигантскую и неизбежную катастрофу. Неслыханной силы "трам-тарарам", который
превратит их в зеленый свет. Ультраядовитый гриб! В ожидании обещанного
конца они видят перед собой только бетонные нагромождения больших скученных
жилых массивов, слишком больших и слишком скученных! Тысячи и тысячи окон, в
которых торчат рожи, похожие на мою ж...! Пространства, на которых вместо
газонов растут машины.
Квартиры-конуры, в которых мужики ночной смены трахают баб мужиков
дневной смены, которые сами, дымясь, выползают из постелей работяг из ночной
смены! Молодой человек, который дрожит за свою шкуру и живет в такой
паршивой квартире, на что же он может еще надеяться, хотел бы я знать, что
вы на это скажете? Что может отвлечь его от этой страшной напасти в третьей
степени, которая с секунды на секунду может свалиться на его голову? Кто
может дать ему гарантию, что все это -- только дурной сон, и что, как и
прежде, у моего папаши все так же будут кукарекать петухи? Кто же протянет
ему руку? Кто же, наконец, расскажет ему последнюю историю о Мариусе и
Оливе, чтобы сменить тему? Его батя, прилипший к соседке или к этому
омерзительному окошку телека? Его хозяева, которым на него наплевать? Его
товарищи, еще более подавленные, чем он сам? А мы, общественность, мы
возмущаемся. Мы хотим, чтобы они, эти несчастные осколки последней войны,
которым сулят новую войну, придерживались какогото облика морале!
Берю неподражаем! Он само величие и преувеличие, в нем есть что-то
магическое, величественное, неподдающееся, не входящее ни в какие рамки! Ему
не хватает кислорода, и он втягивает его, как может и чем может. Он
расстегивает крючки и пуговицы, расшнуровывает ботинки. Он расслабляется. Он
полагает, что выступает в роли защитника, а сам стал гражданским истцом.
-- Мы хотели бы сделать из них честных и услужливых, и так далее, --
индивидуев! Которые вытирают башмаки о коврик, которые отсылают обратно
лифт, которые спускают за собой воду в унитазе, которые прикрывают за собой
дверь, чтобы, паче чаяния, за них это на сделал чернокожий швейцар. Какая
ерунда! Какая глупость! У этого молодого парня, о котором я говорю, есть
только один дружок на свете -- забегаловка на углу. Его единственная защита
-- велосипедная цепь в кармане, которая пачкает смазкой его штаны. Его
единственный идеал -- это угнать автомобиль и прокатить на нем в ближайшую
рощу чемпионку по подмахиванию на пересеченной местности. Его единственное
развлечение -- это прокуренная киношка, где крутят фильмы о невозмутимых
гангстерах, шлепающих друг друга из бесшумных пистолетов. Все, кто здесь
присутствуют, уже комиссары. Так думайте хорошенько о том, что я вам сейчас
сказал, когда ваши гренадеры приволокут к вам на допрос какую-нибудь банду
дрожащих от страха малолетних хулиганов. Не стоит им рубить головы,
достаточно укоротить им прическу. Не стоит переодевать их в казенную одежду,
достаточно просто снять с них черные куртки, которые они позаимствовали из
фильмов Бранлона Мадо. Нужно учить их жить не для того, чтобы наказывать, а
для того, чтобы научить жить!
Он говорит об этом с таким пафосом, что мы не можем удержаться от
аплодисментов, которых он, безусловно, заслуживает. И в нем появляется
что-то от гомеровских богов из "Илиады". Успех придает таланта, а власть --
храбрости.
-- А поскольку молодежь делают взрослые, -- возобновляет он речь, --
так нечего жаловаться на то, что у нас такая беспокойная молодежь. Так
вместо того, чтобы ее наказывать, давайте поможем ей. Будем ее развлекать!
Доверимся ей! На окраинах больших городов, по которым я проезжаю, каждый раз
я вижу новые курятники! Все строят и строят! Все те же самые, громадные,
холодные, набитые живностью и все-таки пустые! Мрачные до жути! В них
набивают мужиков так плотно, как банки с вареньем на полку. Им говорят:
"Будьте спокойны. Забудьтесь. Поработали -- и баиньки!" К тому же,
муниципалитеты ничего не скрывают, они так и называют их: городки-спальни! В
общем, сейчас официально строят города, где людям дано только одно право:
дрыхнуть! За рабочим скотом приезжают автобусы, отвозят его к станкам и
привозят обратно с мешками под глазами: "Спите, будьте умницами".
Постарайтесь дожить до завтра. Трахайте потихоньку свою бабенку или бабенку
соседа, чтобы снять усталость. Собак иметь запрещается! Отправляйте гулять
своих ребятишек! Платите регулярно за газ и за квартиру и ждите завтрашнего
дня, чтобы все началось снова. Вот такая штуковина! И вас удивляет,
друзья-приятели, что молодежь сыта всем по горло и все разносит вокруг себя!
Вас шокирует, что они мочатся на мерзкие стены этих заводов для спанья? Вас
беспокоит, что они бьют в них стекла, что они воруют машины и начинают
пьянствовать, как только их отнимают от сиськи? Меня нет! В комиссариатах
полиции обстановка гораздо лучше, чем у них дома! Полицейские, по крайней
мере, выслушивают их, дают им выговориться, разговаривают с ними! Это
становится, так сказать, их настоящей семьей, потому что фараоны тоже люди!
И потому что именно этого им не хватает пуще всего, этим соплякам в черных
курках. Людей, с которыми можно поговорить.

На этот раз Берю, ублаженный криками "браво", энергичным жестом руки
прерывает наши аплодисменты и опускает руку.
-- Я на какое-то время, -- вздыхает он, -- отошел от своей
энциклопедии, ребята! Вы знаете, это что? Когда у человека воспламеняющий
характер, как у меня, у Берю, тебя так и тянет на умные речи, слова из тебя
так и прут. Но всегда полезно сказать о сути своей мысли. Это помогает
разобраться в вопросе.
Итак, вернемся, к воспитанию молодого человека. Многие из них, несмотря
на то, что я только что рассказывал, ведут себя с девушками неестественно и
робеют перед ними. Когда какая-то нравится им, они боятся ей это сказать или
сделать так, чтобы она поняла. Вышеупомянутым молодым людям я хочу дать
несколько формул.
Большим и указательным пальцем он крепко сжимает переносицу, вызывая у
себя вдохновение.
И оно осеняет его.
-- Предположим, -- начинает Энциклопедист, -- что молодой человек
служит в какой-нибудь конторе. Он втюривается в хорошенькую секретаршу и
запутывается в своем чувстве. Он издалека рассматривает ее ноги, обтянутые
чулком без шва, когда она "нога на ногу" сидит за машинкой, любуется
манерой, с какой она курит, стучит на своем "Ундервуде" или подкрашивает
помадой губы. Он приходит в отчаяние от того, что не может ей сказать, что
из-за нее у него в груди бьется не сердце, а горит паяльная лампа. И вот у
этого славного молодого человека пропадает аппетит, за обедом он не доедает
свою лапшу и нарушает обмеа веществ, как говорит мой доктор. Как же сделать
так, чтобы добиться своего? Система такая. Каждое утро парень приходит
раньше всех в контору и кладет под чехол пишущей машинки этой крошки букетик
фиалок (если сезон) или садовых мальв. Раскошеливаться особо не надо, важен
сам жест. Заинтригованная девчонка начинает задавать вопросы насчет того,
кто это с ней так мило шутит. Влюбленный не раскрывает себя и продолжает в
том же духе. Машинистку все больше и больше начинает разбирать дух
любопытства. Чтобы очаровать девчонку, сыны моя, есть только два способа:
интриговать, либо чем-нибудь забавлять. В конце концов мисс Ундервуд уже не
может больше терпеть. И тогда молодому человеку остается только отправить ей
простенькую записочку, надушенную одеколоном "Сирень", в стиле: "Это я,
Жюльен, который обожает вас в тайне своей души и решается вам об этом
говорить только цветами".
Она не может устоять, даже если у воздыхателя рост жокея, кос картошкой
и раскосые глаза. Потом, все так же через писульку, потому что наш любитель
езды задним ходом не решается на большее, он назначает первое свиданье:
"Завтра, в субботу, я буду ждать вас с трех часов и до конца моей жизни в
кафе "Моя Бургундия" на бульваре Оссман. Там подают лучшее божоле в Париже и
такие бутерброды с колбасой, что сам "Железная Маска" провел бы себе в
тюрьму трубопровод, чтобы попробовать это".
Надо все делать с блеском, парни! Их можно взять только на красивом.
Ставлю содержимое галантерейной лавки против содержимого трусов, что на
следующий день эта капризная секретарша будет на месте и при полном параде.
Только не будьте идиотом и не торчите там с двух часов! Только не это!
Хитрость заключается в том, чтобы прийти с опозданием на полчаса. Это для
того, чтобы молодая девственница немного поволновалась.
Увидев вас, она сразу теряет рассудок от радости. Вы заливаете ей
что-нибудь насчет аварии в метро или пробке на улице. Затем нежно берете ее
за ручку и шепчете, напустив туману в свои глаза:
"Ах, Жермен (если, естественно, ее зовут Жермен), ах, Жермеи, отныне
только от вас зависит, от чего я умру: от экстаза или от горя!"
Если вы в этот момент сможете выдавить из глаза жалобную слезу -- это
будет воще. От такого допинга девчонка начинает ворковать, как голубка, а
вам остается только слушать. Всю работу она сделает сама, как, если привести
другой пример, это делает ваша супружница, когда вы приходите домой в три
часа утра на рогах. Резюме: оружие скромника -- в его романтичности. Только
так он сможет устоять на своих двоих, исполняя эту очаровательную роль под
Жерар Филиппа.
А теперь другие советы, -- продолжает поучать Неистощимый. -- Когда вы
ведете девчушку в кино, чтобы пообжиматься, не надевайте штаны с молнией:
во-первых, она трещит в тишине, а, во-вторых, вы можете защемить себя, когда
обстоятельства заставят вас в темпе застегнуть ширинку. Нет ничего лучше
добрых пуговиц наших дедов. На кадреже, -- продолжает Неутомимый, -- когда
вы хотите перепихнуться с девчонкой, -- не забирайтесь в кусты. Бывает,
сидите вы с вашей дамой в укрытии, на горизонте вроде все спокойно, и вы,
вместо того, чтобы дать поостыть ее берданке, решаете стрельнуть еще один
разок. В таких случаях никогда не ложитесь на подлесок. Это очень интригует
охотничьих кобелей. Заинтригованные, они примутся облаивать ваш зад. На лай
по-шустрому прискочит какой-нибудь очкарик-охотник и влепит вам в мягкое
место заряд дроби, до того, как вы успеете ему объяснить, чем вы тут
занимаетесь. Молодой кадрило, которым овладевает мимолетное желание, должен
пользовать свою Диану, прислонив ее к дереву. Ни в коем случае в
горизонтальном положении! Пусть лучше вас примут за продольных пильщиков,
чем за кроликов.

Он пытается сплюнуть -- напрасный труд. Ничего не выходит из слизистой,
обезвоженной глаголом.
Ои хрипит, но речь его остается громкой и пылкой.
-- Я хотел бы остановиться на разделе о студенте, но, к сожалению, я
никогда не ходил в лицей. Правда, один раз я ходил на медфак, но это было в
связи со вскрытием трупа. При всем при том, у меня есть племянник, который
наконец-то перешел в шестой класс. Увы, у мальца Роже были нелады с латынью.
Когда он мальчиком пел в церковном хоре, то потрясающе выводил "амен", но в
лицее, в этой неразборчивой тарабарщине, напичканной склонениями,
наклонениями и преклонениями, он совсем потерял голову. Полный завал!
Недовольные предки ругали его на чем свет стоит, но все же собрали последние
гроши и наняли ему репетитора. Надо было видеть, как этот несчастный
козленок блеял наизусть какуюто несуразицу. "Роза, Роза", -- бормотал он со
слезами на глазах! Сначала я думал, что это прозвище его подружки и что он
блеял ее имя, чтобы облегчить душевные муки.
"Роза! Роза!" АН, нет, объяснил мне его отец, это входило в его
программу. И мой племяш как заведенный бубнил: Роза веет, Роза веет. Роза
веет (или Розу веют, я так и не усек, кто кого веет -- то ли Роза, то ли
Розу). Да, он еще говорил, я припоминаю: Розавею! От этого он сам стал
совсем розовый!
Это было в четвертом классе. А самая невезуха с ним случилась, когда он
дополз до шестого класса -- а в каждом классе он сидел по два года -- и ему
попался сволочной воспитатель, который сразу его почему-то невзлюбил и
изводил его до кровоточащих душевных ран. Выговоры, оскорбления, задержки в
классе после уроков, дополнительные задания. Он прилип к нему, как банный
лист. От всего этого Роже стал чахнуть на глазах, бредить по ночам и
мочиться в постель!
Хуже того, ои стал класть в штаны, когда замечал эту ходячую бестию. В
этом лицее от моего племянника стало вонять, честное слово. Родители
переживали, но вмешиваться боялись. Однажды утром, это было на рождество, я
отвел Роже в сторонку, зажал его в угол и держал перед ним такую речь:
"Послушай, парень, ты обязан терпеть твоих преподов, но не воспитателей. В
следующий раз, когда эта скотина привяжется к тебе, врежь ей дуплетом по
харе..." А надо вам сказать, что Роже был крепышом, настоящий атлет -- весь
в дядю. Во время каникул я учил его начальным приемам бокса. Он слегка
порозовел, зарозовел и отвечает мне:
"Ты что, смеешься, дядя Берю, я не смогу! Что тогда будет?"
"А будет то, что этот подонок оставит тебя в покое. Вот что будет", --
пообещал я ему.
-- Ну, -- продолжет Толстый, -- каникулы заканчиваются, и парень
возвращается в лицей. А эта задница с ушами тут как тут и давай над ним
измываться.
"Эй, вы там, страхолюдина Берюрье, -- кричит эта мандавошка, --
вытащите руки из карманов!"
Это возмутило Роро до глубины души. Страхолюдина Берюрье! Извините! В
роду Берюрье никогда не было страхолюдин. Пацан подходит вплотную к этому
скоту и говорит:
"Если я вытащу свои руки, то как бы вам не пришлось об этом пожалеть",
-- храбро бросает он тому в лицо.
-- Здорово ответил, правда? Воспитатель стал зеленый, как бульон из
лука-порея.
"Если вы сейчас же не вытащите руки, я вас оставлю после уроков на
четыре часа".
И тут мой орел вспомнил о своем дяде Александре. Я это слышал от него
самого и от присутствующих свидетелей. Он сначала его ударил крюком по
печени, прямо как Шарль Хумес. Потом он врезал ему не дуплетом по харе, а
сразу провел серию оглушающих и вырубил этого паршивого воспитателя в
нокаут.
Того пришлось тащить в медпункт, где ему дали понюхать нашатыря и
наложили швы. Конечно, был большой тарарам, и Роро выперли из лицея. Потом
этот пострел стал боксером. Сейчас, когда я с вами говорю, он --
вице-субчемпион в среднем весе департамента Эр-э-Луар и скоро должен
встретиться с Кидом Альфонсом во время большого праздника в концертном зале
Ножан-ле-Ротру! Как говорится... Судьба!
Для вашего сведения, -- добавляет наш уважаемый Профессор, немножко
поблуждав в своих мыслях, -- воспитатели -- это хорошая школа для подготовки
унтер-офицеров к военной службе. Какое же все-таки страшное отродье -- эти
унтера! Хотя отныне армия без колоний стала, как дом отдыха. Я знаю
призванных в армию звезд экрана, которые не могли ужиться со своим
командиром полка. И полковника перевели на другое место службы, а вместо
него назначили другого, очень обходительного и благожелательного, который
любил артистов. Вот какая душевная обстановка сейчас в армии, В мое время
армия еще не была пансионатом для придурков! Не была, черт возьми!
Он мысленно делает прыжок стилем "флоп" через планку своей памяти и
приземляется, загадочно улыбаясь.
-- Я вам, ребята, раскрою скобки. По-быстрому, то есть, как я чувствую,
у вас на языке куча вопросов. Вообразите себе, что я записался в
сенегальские стрелки. Добровольцем. Война закончилась, и мне захотелось
увидеть ее поближе. Медалей больше не оставалось. Старички, которые еще
служили в армии, все захапали себе, жадюги: и знамена, и кресты! Медаль на
то, медаль за это на фоне лаврового венка с соусом. Во Франции о той войне
уже стали забывать и упаковывали вещи к следующей, как упаковывают в январе
новогодние игрушки в коробки до следующего Нового года. Поэтому, чтобы
отхватить звание и пережить эпопею, надо было прогуляться в заморские
владения.
У нас ведь ни черта не добьешься. У нас можно было только вступить в
какую-нибудь политическую партию, стать бидоистом или гимоллистом,
плевенистом или торезистом, наплеватистом или голлистом, брать приступом
кабаки и громогласно заявлять, что ты был до такой степени левый, что
выступал против фрицев, воевал в партизанах, до боли в перепонках слушал
радио Би-Би-Си из Лондона, потому что уши глохли от непрестанной трескотни
немецких автоматов. В то время наш генерал еще не откопал в Германии
двоюродных братьев, и это плохо: в том смысле, что все можно было раньше
решить помирному, без кровопускания! Если бы Гитлер вовремя узнал, что
квадратноголовые немцы и пустоголовые французы -- родня, то он сделал бы
по-другому, чтобы завладеть нами. Он не пошел бы через Седан, а сразу махнул
через Ла-Манш. И без труда захватил бы Большой Альбион. И Черчиль стал бы
тогда Петеном, а гестапо разместилось бы на зимние квартиры в Глазго. А нам
бы дали возможность править двоюродными братьями, потому что в любом случае
нашими патронами можно было стрелять только из рогатки: у наших винтовок был
другой калибр! В общем, что сделано, то сделано! А я после всей этой
неразберихи вернусь к разговору о себе. Итак, раздираемый нетерпением, а
оказываюсь у сенегальцев. Единственный белый в казарме. И вид у меня на
самом деле был бледноватый. Что сразу же усекли друзья-приятели из страны
Банании. И в первую же ночь самые смелые захотели нарушить мою
герметичность.
Ребята были отчаянные, повидавшие все и вся, и страшно горячие. Эти
злодеи питались красным перцем! Когда я увидел, как в мою каморку
проскользнул здоровенный симпатичный малый, чтобы порезвиться со мной, у
меня началась икота. Я приехал из деревенской глуши, переполненный иллюзиями
и со всех сторон девственный, О жизни я знал только то, что прочитал в
"Рустике" -- единственной газете, которую читали в наших краях!
В ней писалось, как сеять озимые, но не было ни одной рубрики, чтобы
объяснить, что такое стиль гомикус и как нужно от него защищаться. Я сразу
не врубился, что хочет от меня этот влюбленный. Я принял его нежности за
проявление дружбы, и мне было лестно, что капрал испытывает ко мне такое
чувство. Потому что он был капралом -- Бамбук-Бамбуки. Он вроде бы даже умел
писать и, кроме того, был большой мастер по "внутренним" играм! Но писал он
почему-то крестами. И все его рапорты напоминали кладбище Пер-Лашез! И когда
я вдруг обнаружил, что он становится богаче в передней части, до меня дошло,
что в наших отношениях что-то начинает твердеть. Я струхнул и побежал к
старшему унтеру -- рослому белокурому эльзасцу с воркующим голоском. Его
звали Херкман. Амбал без губ и с почти белыми глазами -- такие они были
голубые. Я рассказал ему о своих злоключениях. "Какая сволочь"! -- заорал
он. Потом выскочил из комнаты и на всю казарму стал вопить, что он этого
Бамбуки сотрет в порошок. А в тот момент стереть того было очень просто.
Бамбуки стоял хмурый. Он опустил голову, спустил флаг и остальное тоже.
Только штанина его пижамы была слегка оттопырена. Когда порядок был наведен,
Хсркман мне говорит: "Тебе с этими неотесанными, парень, оставаться нельзя,
идем со мной".
Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал
моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: "Ты будешь
спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться". Хорошо начиналась моя
военная карьеpa, согласитесь? Ни слова не говоря, я сворачиваюсь в клубочек
на кровати, а сам думаю, что нам будет тесновато двоим, учитывая, что в
вопросе габарита мы по своей морфологии не были дохляками. Он гасит лампочку
и тоже ложится, и тут-то я понял мою драму во всей ее силе. Он тоже был их
этих. Романтичный и нежный. "Зови меня, моя девочка", -- шепчет он в
темноте. И это мне! Мне, Берю: называть его моей девочой! Я тут же встаю с
постели, зажигаю свет и заявляю ему, что у меня нет никакого желания играть
с ним в Анжелику -- маркизу ангелов!
И с чувством собственного достоинства я возвращаюсь в свою каморку. На
следующий день на улице шел сильный дождь.
Мрачный Херкман выводит меня во двор.
"Ложись", -- рявкает он и показывает на грязь.
"Я же испачкаю свой красивый костюм", -- возражаю я.
"Десять суток губы! Ложись!" -- взвился унтер. Я вынужден был
подчиниться. Это продолжалось несколько часов. Я весь был вымазан. Глина
была везде: на физиономии, в волосах, в ушах, в ноздрях, во рту и даже в
дупле зуба! У меня такое впечатление, что и сейчас на мне еще осталась
глина! На следующий день он заставил меня еще раз повторить эту процедуру и
послезавтра тоже... Настоящая голгофа! Бедственное бедствие! У меня
появились мысли о дезертирстве. В конце концов я не выдержал и пошел к
командиру батальона. Майор нормально понимал жизнь и не любил игру в
магическое мужское очко, поэтому перевел меня в другое подразделение.
Берю прокашливается.
-- И вот, -- продолжает Докладчик, -- я снова возвращаюсь на гражданку
и становлюсь ищейкой. Я женюсь. Идет время. Однажды вечером, а я служил
тогда в полиции нравов, мы проводили операцию в одной паршивой гостинице под
названием "Золотая капля". И кого же я застаю в объятиях одного матросика?
Моего бывшего унтера. Чтоб мне провалиться! У меня даже озноб прошел по коже
от радости. Я веду его в участок. Он не узнал меня, учитывая, что я немножко
раздался в талии. И вот мы с ним сидим тет-а-тет в моем кабинете.
"О, Херкман! -- вздыхаю я, -- давай-ка назови меня моя девочка..."
Берюрье массирует фаланги ретроспективно поработавших кулаков.
-- Как я его метелил, ребята! -- мечтательно говорит он. -- Какой это
был мордобой! Один из самых замечательных в моей карьере!
Затем, отогнав от себя воспоминания бурных дней, заключает.
-- Молодого человека, понимаете, надо предостерегать против педиков.
Отсталые папаши пугают их трепаком, а ведь в наше время венецианские болезни
запросто лечатся одной рюмкой пенициллина. Надо оберегать их не от дам, а от
мужчин. Не то его могут поймать врасплох, и, пока он сообразит, что к чему,
он уже окажется на пусковой платформе. Естественно, если он собирается
сделать карьеру в кинематографе или в швейном деле, это может ему помочь. То
же самое можно сказать о профессиях продавца антиквариатом и парикмахера.
Ко, кроме этих четырех областей, о которых я вам говорю, отцу семейства
непристойно упражняться в позе лотоса, уж вы мне поверьте!

Стенки легких у Торжественного слипаются от недостатка воздуха, и он
смолкает.
-- Ну, что, прервемся? -- спрашивает он. -- Я сегодня немного затянул,
по причине того, что эта глава имеет определяющее значение.
Мы поглядываем друг на друга, в раздумье пожимая плечами. Некоторые
посматривают на свои золотые.
Я беру ответственность на себя.
-- Господин преподаватель, -- обращаюсь я к нему, -- кому невтерпеж,
тот может мотать, остальные остаются.
-- Хоп! -- отвечает преподаватель хороших манер.
Один из парней, который вот уже несколько минут вертится, как на
иголках, встает и смущенно лепечет, что он записался на прием к дантисту.
Берю, как линь, с осуждением смотрит на него илистым взглядом.
-- Давай, давай, иди ставь коронку на свой коренной зуб, лапуля, --
говорит он ему. -- Потом посмотрим, как ты будешь воспитывать своих взрослых
парней со своим запломбированным зубом.
Наш товарищ под улюлюканье аудитории покидает зал. Берю пожимает
плечами.
-- Лезть из кожи, а в ответ услышать о зубном враче, -- вздыхает он, --
от этого отобьет всю охоту быть преподавателем!
Но вдохновение быстро возвращается к нему.
-- Надо, что бы я немного сказал вам о том, как кормить молодых людей.
Я заметил, что в настоящее время молодой человек плохо питается. Жратву он
считает делом второстепенным, почти лишним. Он рубает что попало и где
попало. Эта небрежность является настоящей катастрофой в нравственном плане.
Это заставляет поваров готовить еду на скорую руку. Так появляются
"гамбургеры" -- это жалкое блюдо современной кухни. Фрикадельки, как в вашей
столовке. Протертая морковь, мясной фарш, йогурт -- вот что такое меню
современного подростка! Клянусь вам! А для снобов придумали сэндвичклуб: