Сандерс Джон. Индиана

по-прежнему нежным и покорным. Но вы разожгли во мне страсть, спутали все
мысли, довели меня до отчаяния, до бешенства, сделали несчастным, трусом,
больным и безумным. Теперь вы должны сделать меня счастливым, иначе я
потеряю всякую веру в вас, не в силах буду любить и благословлять вас.
Прости меня, Индиана, прости! Если я внушаю тебе страх, ты сама в этом
виновата: ты заставила меня так страдать, что я потерял рассудок.
Индиана дрожала всем телом. По своей неопытности она считала, что
сопротивление невозможно, и уже готова была уступить ему не из любви, а из
страха. Делая слабые попытки вырваться из объятий Реймона, она с отчаянием
сказала ему:
- Неужели вы способны прибегнуть к насилию?
Реймон, пораженный тем, что, несмотря на свою физическую слабость, она
еще находит в себе нравственные силы сопротивляться, резким движением
оттолкнул ее.
- Никогда! - воскликнул он. - Лучше умереть, чем овладеть тобою против
твоей воли.
Он бросился к ее ногам и всю изощренность своего ума, заменявшего ему
сердце, всю поэзию, какую воображение способно придать страсти, вложил в
свою пылкую и обольстительную мольбу. Когда он увидел, что она не
уступает, он стал упрекать ее в холодности; сам он относился с насмешкой и
презрением к этому избитому приему, и ему было смешно, даже немного
стыдно, что он имеет дело с женщиной наивной, способной поверить его
словам.
Его упрек задел Индиану за живое гораздо сильнее, чем все романтические
восклицания, какими он разукрасил свою речь.
Но внезапно она что-то вспомнила и спросила:
- Реймон, та, что так любила вас... та, о которой мы только что
говорили... она, наверное, ни в чем не отказывала вам?
- Ни в чем, - ответил Реймон, выведенный из терпения таким неуместным
напоминанием. - Но вместо того чтобы постоянно вспоминать о ней, помоги
мне лучше забыть, как сильно она меня любила!
- Послушайте, - задумчиво и серьезно сказала Индиана, - подождите еще
немного, мне надо поговорить с вами. Может быть, вы вовсе не так виноваты
передо мной, как я думала раньше. Мне было бы отрадно простить вам то, что
я считала смертельным оскорблением... Скажите же... когда я вас застала
здесь... для кого вы приходили сюда, для нее или для меня?
После минутного колебания Реймон, решив, что ей нетрудно будет узнать
правду, а возможно, она уже и знает ее, ответил:
- Для нее.
- Что же, так, пожалуй, и лучше, - грустно сказала она. - Я предпочитаю
неверность оскорблению. Будьте откровенны до конца, Реймон. Сколько
времени вы находились у меня в спальне до того, как я туда вошла? Помните,
что Ральф знает все, и, если бы я захотела спросить его...
- Вам незачем прибегать к доносам сэра Ральфа, сударыня. Я был в вашей
комнате с предыдущего вечера.
- И вы провели ночь... здесь?.. Ваше молчание достаточно красноречиво.
Несколько мгновений оба молчали, затем Индиана встала, собираясь что-то
сказать, но в эту минуту раздался резкий стук в дверь, от которого она вся
похолодела.
Они замерли, затаив дыхание.
Кто-то просунул под дверь записку. На листке, вырванном из записной
книжки, было неразборчиво написано карандашом: "Ваш муж здесь. _Ральф_".

18

- Низкая ложь! - воскликнул Реймон, как только затихли легкие шаги
Ральфа. - Сэра Ральфа следует проучить, и я проучу его так...
- Я запрещаю вам это, - сказала Индиана холодным и решительным тоном. -
Мой муж вернулся - Ральф никогда не лжет. Мы оба погибли. Было время,
когда одна мысль об этом привела бы меня в ужас, сейчас мне это
безразлично.
- Тогда, - вскричал с восторгом Реймон, схватив ее в объятия, - раз нам
грозит смерть, будь моей! Прости мне все, и пусть в этот решительный миг
твоим последним словом будет слово любви, моим последним вздохом - вздох
счастья.
- Это ужасное мгновение, требующее от нас такого мужества, могло бы
стать самым прекрасным в моей жизни, - воскликнула она, - но вы погубили
все!
Во дворе усадьбы раздался стук колес, а затем кто-то нетерпеливой и
грубой рукой дернул за колокольчик у ворот замка.
- Узнаю его манеру звонить, - холодно сказала Индиана прислушиваясь. -
Ральф не солгал. Но у вас еще есть время бежать, уходите!
- Нет, я не уйду! - воскликнул Реймон. - Я подозреваю подлое
предательство и не хочу, чтобы вы одна были его жертвой. Я останусь и буду
защищать вас своей грудью.
- Никакого предательства нет... Вы слышите, слуги проснулись, и сейчас
откроют ворота. Бегите, деревья сада скроют вас, да и луна еще только
всходит. Ни слова больше, идите!
Реймону оставалось только повиноваться; она проводила его до конца
лестницы и внимательным взором окинула деревья и цветник. Все было тихо и
спокойно. Она долго стояла на последней ступеньке, со страхом
прислушиваясь к скрипу его шагов на песке, совсем забыв о приезде мужа.
Что ей было до его подозрений и гнева, лишь бы Реймон был вне опасности!
А тот между тем быстро и легко перешел по мостику через реку, добрался
до калитки, хотя в волнении не сразу смог открыть ее. Не успел он
очутиться за оградой, как перед ним предстал сэр Ральф и сказал так
хладнокровно и спокойно, как если бы их встреча произошла где-нибудь на
рауте:
- Будьте любезны вернуть мне ключ. Если его начнут искать и он окажется
у меня, то это никого не удивит.
Реймон предпочел бы самое тяжкое оскорбление этой великодушной иронии.
- Я не из тех, кто забывает о настоящей услуге, - сказал он, - но я из
тех, кто мстит за оскорбление и наказывает за предательство.
Сэр Ральф не изменился в лице, и голос его по-прежнему был спокоен.
- Мне не нужна ваша благодарность, а ваша месть мне не страшна, -
ответил он. - Но сейчас не время для разговоров. Ступайте своей дорогой и
подумайте о госпоже Дельмар.
И он исчез.
Эта ночь, полная треволнений, так потрясла все существо Реймона, что в
ту минуту он готов был поверить в волшебство. Он добрался до Серей на
рассвете и, дрожа как в лихорадке, лег в постель.
А госпожа Дельмар, сохраняя полное спокойствие и самообладание, угощала
завтраком мужа и кузена. Она еще не успела обдумать своего положения и
действовала под влиянием инстинкта, который подсказывал ей, что надо быть
хладнокровной и держать себя в руках. Полковник был мрачен и озабочен. Он
был всецело поглощен делами и далек от каких-либо ревнивых подозрений.
К вечеру Реймон пришел в себя и стал размышлять о своем романе. Он
чувствовал, что его любовь угасает. Ему нравились препятствия, но он
отступал перед неприятностями, а теперь, когда Индиана была вправе
упрекать его, он предвидел, что их будет очень много. Наконец он вспомнил,
что следовало бы справиться о ней, и послал слугу в Ланьи разведать, что
там происходит. Посланный принес ему следующее письмо, переданное госпожой
Дельмар:
"Я надеялась, что в эту ночь лишусь жизни или рассудка. На мое
несчастье, я сохранила и то и другое; но я не собираюсь жаловаться, я
заслужила свои страдания. Я сама захотела этой бурной жизни, и было бы
малодушно теперь отступать. Не знаю и не хочу знать, виновны ли вы, - мы
никогда больше не будем говорить на эту тему, хорошо? Для нас обоих это
слишком тяжело, и я в последний раз возвращаюсь к этому вопросу.
Вы сказали одно слово, доставившее мне огромную радость. Бедная Нун! Ты
теперь на небесах, прости меня; ты больше не страдаешь и не любишь. Ты,
может быть, жалеешь меня!.. Вы сказали, Реймон, что принесли мне в жертву
эту несчастную, что любили меня больше, нежели ее!.. О, не отрицайте, вы
говорили это. Я так хочу вам верить - и я верю, хотя ваше поведение
прошлой ночью, ваша настойчивость и безумие могли бы вызвать у меня
сомнение в вашем чувстве. Я прощаю вас, - в тот миг вы были очень
взволнованы, но теперь у вас было время все обдумать и прийти в себя;
ответьте мне: можете ли вы отказаться от такой любви ко мне? Любя вас всей
душой, я полагала, что могу внушить вам любовь столь же чистую, как моя.
Кроме того, я почти не задумывалась о будущем, не заглядывала вперед,
мысль о том, что когда-нибудь, побежденная вашей преданностью, я пожертвую
ради вас своим долгом и совестью, не приводила меня в ужас. Но теперь все
изменилось. Теперь в своем будущем я вижу страшное сходство с судьбою Нун.
О, если вы любите меня не сильнее, чем ее... Я даже боюсь об этом
подумать!.. А ведь она была красивее меня, гораздо красивее! Почему вы
предпочли меня? Значит, вы любите меня иной и лучшей любовью... Вот что я
хотела вам сказать. Вы были ее любовником, но согласны ли вы отказаться от
мысли когда-либо стать моим? Если да, я еще могу уважать вас, верить
вашему раскаянию, вашей искренности и любви. Если нет, то забудьте меня,
мы никогда больше не увидимся. Возможно, я умру с горя, но лучше умереть,
чем унизиться до того, чтобы стать только вашей любовницей".
Реймон был озадачен и не знал, что ответить. Ее гордость оскорбила его.
Он не мог представить себе, чтобы женщина, сама бросившаяся в его объятия,
отказывалась теперь принадлежать ему и могла так холодно рассуждать о
причинах своего сопротивления.
"Она не любит меня, - решил он. - У нее черствое сердце и надменный
нрав".
С этой минуты вся его любовь к ней пропала. Она уязвила его самолюбие,
отняла надежду одержать еще одну победу, лишила его ожидаемых наслаждений.
Теперь она значила для Реймона даже меньше, чем значила когда-то Нун!
Бедная Индиана! А она мечтала стать для него всем. Он не оценил ее
страстной любви; с презрением отнесся он к ее вере в возможность идеальных
отношений. Реймон никогда не понимал ее и потому, конечно, не мог долго
любить.
Сильно раздосадованный, он поклялся, что добьется победы. И поклялся
уже не из гордости, а из мести. Теперь он думал не о том, чтобы завоевать
свое счастье, а о том, чтобы наказать ее за обиду; не о том, чтобы
обладать женщиной, а о том, чтобы сломить ее. Он дал себе слово стать
любовником Индианы, хотя бы на один день, а затем бросить ее и насладиться
ее унижением.
Под влиянием первого впечатления он написал ей следующее письмо:
"Ты хочешь, чтобы я дал тебе обещание... Безумная, как ты можешь желать
этого. Я обещаю все, что тебе угодно, так как готов во всем повиноваться
тебе. Но если я нарушу свои клятвы, то не буду виноват ни перед богом, ни
перед тобой. Если бы ты любила меня, Индиана, то не налагала бы на меня
такие жестокие испытания, не подвергала бы риску оказаться
клятвопреступником, не стыдилась бы стать моей любовницей; но ты считаешь
мои объятия для себя унизительными..."
Реймон почувствовал, что и его письме сквозит невольная горечь. Он
разорвал написанное и, поразмыслив, начал писать снова:
"Вы пишете, что сегодня ночью едва не лишились рассудка. Я же потерял
его окончательно. Я был виновен... нет, я был безумен. Забудьте эти часы
страдания и бреда. Сейчас я спокоен; я много думал - и я все еще достоин
вас... Да благословит тебя бог, ангел, ниспосланный мне небом, за то, что
ты спасла меня от самого себя, за то, что указала мне, как следует любить
тебя. Приказывай мне, Индиана, я твой раб, ты это знаешь. Я отдал бы жизнь
за счастье пробыть час в твоих объятиях, но я готов мучиться всю жизнь за
одну твою улыбку. Я буду тебе другом, братом, ничем больше. И если буду
страдать, ты этого не узнаешь. Если подле тебя кровь моя закипит, если в
груди зажжется пламя страсти, если глаза затуманятся от прикосновения к
твоей руке и твой нежный поцелуй, поцелуй сестры, обожжет мне лоб, я смирю
волнение в крови, разумом уйму страсть и не позволю себе коснуться тебя
губами. Я буду нежен, покорен, буду несчастлив, если для твоего счастья
нужны мои страдания, лишь бы увидеть тебя еще раз и услышать от тебя, что
ты меня любишь. О, скажи мне это, верни мне радость и твое доверие! Скажи,
когда мы снова увидимся? Я не знаю, чем кончились события этой ночи,
почему ты ничего не пишешь об этом и заставляешь меня мучиться
неизвестностью? Карл видел, как вы втроем гуляли по парку. Полковник, по
его словам, выглядел не то больным, не то грустным, но не раздраженным.
Так, значит, Ральф не выдал нас! Странный человек! Но можем ли мы
полагаться на его скромность, и как осмелюсь я появиться в Ланьи теперь,
когда наша судьба в его руках? И все же я приеду. Если нужно унизиться до
мольбы, сломлю свою гордость, пересилю свое отвращение к нему, сделаю все,
лишь бы не потерять тебя. Одно твое слово - и я готов обречь себя на какие
угодно угрызения совести; ради тебя я согласился бы покинуть даже мать,
ради тебя я пошел бы на любое преступление. Ах, Индиана, если бы ты могла
понять, как велика моя любовь!"
Перо выпало из рук Реймона; он невероятно устал, он почти засыпал. Тем
не менее он перечитал письмо, желая убедиться, насколько ясно выражены его
мысли; но от утомления мысли его путались, он ничего не понимал. Он
позвонил лакею, велел ему чуть свет ехать в Ланьи и заснул тем глубоким
целительным сном, каким спокойно наслаждаются только люди, вполне
довольные собой.
Госпожа Дельмар не ложилась; она не чувствовала усталости и писала всю
ночь; получив письмо от Реймона, она тут же ответила ему:
"Благодарю вас, Реймон, благодарю! Вы возвращаете мне жизнь и силы.
Теперь я могу пойти на все и все вытерпеть, потому что вы любите меня и
самые тяжелые испытания не пугают вас. Да, мы снова увидимся, ничто нас не
остановит! Пусть Ральф поступает с нашей тайной, как ему
заблагорассудится, - я больше ничего не боюсь: ты любишь меня. Даже мой
муж мне больше не страшен.
Вы хотите знать, как обстоят наши дела? Вчера я забыла сообщить вам об
этом. А между тем они приняли печальный оборот: мы разорены. Стоит вопрос
о продаже Ланьи, идет даже разговор об отъезде в колонии... Но что мне до
того, я ни о чем не могу сейчас думать. Знаю только одно: мы никогда не
расстанемся... Ты поклялся мне в этом, Реймон, - я верю твоему обещанию.
Верь же в мое мужество! Ничто меня не испугает, ничто не удержит, мне
предназначено судьбою быть подле тебя, и только смерть может нас
разлучить".
- Женская восторженность! - сказал Реймон, комкая письмо. -
Романтические проекты и опасные предприятия возбуждают их робкое
воображение, как горькие лекарства возбуждают аппетит больного. Я добился
своего, она вновь в моей власти, а что касается безумств, которыми она мне
угрожает, то мы еще посмотрим!.. Все они таковы, эти легкомысленные и
лживые создания, они всегда готовы предпринять невозможное и считают
великодушие добродетелью, требующей огласки! Кто бы подумал, прочтя это
письмо, что она так скупа на поцелуи и нежности!
В тот же день он поехал в Ланьи. Ральфа там не было. Полковник дружески
принял Реймона и очень откровенно беседовал с ним. Желая поговорить обо
всем на свободе, он увел его в парк и там сообщил, что окончательно
разорен и что завтра будет объявлено о продаже фабрики. Реймон предложил
свою помощь, но Дельмар отказался.
- Нет, мой друг, - сказал он, - я и так слишком много страдал оттого,
что был обязан своим благосостоянием милости Ральфа. Я все время стремился
рассчитаться с ним. Продажа поместья позволит мне уплатить сразу все
долги. Правда, у меня ровно ничего не останется, но у меня есть мужество,
энергия и умение вести дела. Будущее в наших руках. Однажды я уже сколотил
себе небольшое состояние и теперь начну все снова. Я обязан сделать это
ради жены: она молода, и я не хочу, чтобы она терпела нужду. У нее есть
небольшой дом на острове Бурбон; туда я и намерен уехать и начать там
новое дело. Через несколько лет, самое большее лет через десять, я надеюсь
снова увидеться с вами...
Реймон пожал руку полковнику. Вера Дельмара в лучшее будущее и то, что
он говорил о десяти годах как об одном дне, заставили Реймона внутренне
усмехнуться: лысина и изможденный вид полковника достаточно красноречиво
говорили о его подорванном здоровье и недолговечности. Тем не менее Реймон
притворился, будто разделяет его надежды.
- Я рад слышать, что неудачи не сломили вас, узнаю а этом ваше мужество
и ваш отважный характер. А что, госпожа Дельмар так же мужественна, как и
вы? Не думаете ли вы, что она будет возражать против вашего намерения
покинуть Францию?
- Очень жаль, если это случится, - ответил полковник, - но женщины
созданы для того, чтобы повиноваться, а не давать советы. Я еще не объявил
Индиане своего окончательного решения. Не знаю никого, кроме вас, мой
друг, о ком она могла бы пожалеть. И все же предвижу, что начнутся слезы и
истерики, хотя бы из духа противоречия... Черт бы побрал всех женщин! Как
бы там ни было, я рассчитываю на вас, дорогой Реймон: вы должны образумить
мою жену, она верит вам. Повлияйте на нее, чтобы она не плакала, - терпеть
не могу слез!
Реймон обещал приехать на следующий день и сообщить госпоже Дельмар о
решении ее мужа.
- Вы окажете мне настоящую дружескую услугу, - сказал полковник, - я
уведу Ральфа на ферму, чтобы вы могли свободно поговорить с ней.
"Лучше не придумаешь", - сказал себе Реймон, удаляясь.

19

Планы господина Дельмара вполне соответствовали желаниям Реймона: он
предвидел, что эта любовь, утратившая для него почти всякий интерес,
ничего не даст ему в будущем, кроме неприятностей и забот. Он был очень
доволен, что обстоятельства складываются так благоприятно и избавляют его
от неизбежных и скучных последствий исчерпанной любовной интриги. Теперь
Реймону оставалось только воспользоваться последними минутами возбуждения
госпожи Дельмар и предоставить затем своей счастливой звезде оградить его
от дальнейших слез и упреков.
Итак, он отправился на следующий день в Ланьи с намерением довести до
предела экзальтированность этой несчастной женщины.
- Знаете ли вы, Индиана, - сказал он входя, - какую роль заставляет
меня играть ваш муж? В самом деле, странное поручение! Я должен умолять
вас уехать на остров Бурбон, уговаривать вас покинуть меня, должен сам
разбить свое сердце и жизнь. Как вы думаете, он удачно выбрал себе
адвоката?
Но мрачная серьезность госпожи Дельмар несколько сдержала его мрачные
излияния.
- Зачем вы мне это говорите? - спросила она. - Вы боитесь, что я
послушаюсь уговоров и подчинюсь? Успокойтесь, Реймон, мое решение принято.
Две ночи я обдумывала его со всех сторон и знаю, на что иду; знаю, с чем
мне придется бороться, чем придется пожертвовать и чем пренебречь. Я
готова пройти через это тяжелое испытание. Разве не вы будете моей опорой
и руководителем в это время?
Реймон на мгновение испугался ее хладнокровия и почти что поверил ее
безумным угрозам; но затем постарался убедить себя, что Индиана не любит
его и поступает сейчас так лишь потому, что это соответствует тем
пламенным чувствам, о которых она читала в книгах. Чтобы не отстать от
своей романтически настроенной возлюбленной, он начал изощряться в
страстном красноречии, в патетической импровизации, и ему удалось ввести
ее в заблуждение. Но всякому спокойному и беспристрастному зрителю было бы
ясно, что в этой любовной сцене столкнулись притворство и искренность.
Преувеличенные чувства и поэтические восторги Реймона казались холодной и
жестокой пародией на подлинную любовь Индианы, о которой она так
безыскусственно говорила. Он жил умом, она - сердцем.
Реймон все же немного опасался, что она приведет в исполнение свои
намерения, если он не сумеет ловко помешать задуманному ею плану
сопротивления, и потому убедил ее притвориться покорной и безучастной до
того момента, когда можно будет открыто восстать против воли мужа. По его
мнению, ей следовало молчать, пока они не покинут Ланьи, чтобы не
посвящать в скандал прислугу и избежать нежелательного вмешательства
Ральфа.
Но Ральф не оставил своих друзей в несчастье. Напрасно предлагал он им
свое состояние, замок Бельрив, доходы, получаемые из Англии, и продажу
колониальных плантаций - полковник был непоколебим. Его дружеское
расположение к Ральфу исчезло, он больше не хотел быть ему чем-либо
обязанным. Будь у Ральфа ум и обходительность Реймона, он, пожалуй,
уговорил бы полковника; но, раз высказав с полной ясностью и
определенностью свои мысли и чувства, бедный баронет считал, что этим все
сделано, и не надеялся, что ему удастся заставить кого-либо переменить
свое мнение. Он сдал в аренду свой замок Бельрив и последовал за Дельмаром
и его женой в Париж, в ожидании их отъезда на остров Бурбон.
Ланьи было назначено к продаже вместе с фабрикой и всеми угодьями. Зима
проходила для госпожи Дельмар скучно и грустно. Правда, Реймон жил в
Париже и они виделись ежедневно; он был внимателен, ласков, но оставался у
нее не более часа. Он приезжал обычно к концу обеда и, когда полковник
уходил по своим делам, Реймон тоже отправлялся куда-нибудь на вечер. Вам
уже известно, что великосветское общество было стихией и жизнью Реймона.
Толпа, шум и движение были ему необходимы как воздух: он делался
остроумным и непринужденным, в полной мере ощущая свое превосходство. В
интимном кругу он умел быть любезным и приятным, в свете же становился
блестящим. Там он был не просто человек, принадлежащий к определенной
компании, приятель того или другого, а гений, талант, который принадлежит
всем, для которого общество является отчизной.
Кроме того, у Реймона, как мы уже говорили, были свои принципы. Когда
он увидел, что полковник выказывает ему столько дружбы и доверия, считает
его образцом порядочности и искренности, делает посредником между собой и
женой, он решил оправдать это доверие, заслужить эту дружбу, помирить
супругов, отказаться от расположения Индианы, поскольку оно могло нарушить
покой ее мужа. Он вновь стал высоконравственным и добродетельным и теперь
смотрел на вещи философски. Как долго это продолжалось - увидите сами.
Индиана, не понимавшая происшедшей с ним перемены, невыносимо страдала
оттого, что он пренебрегал ею. Однако, к счастью, она даже не отдавала
себе полного отчета в крахе своих надежд. Ее легко было обмануть, она сама
шла на это: уж слишком тяжела и печальна была для нее действительность.
Муж ее становился все более невыносимым. На людях он старался казаться
мужественным, беззаботным человеком, который никогда не падает духом, а в
семейной жизни превращался в ребенка, раздражительного, смешного и
требовательного. Он вымещал на Индиане все свои невзгоды, и, надо
признаться, она сама во многом была виновата. Если бы она повысила голос,
если бы мягко, но решительно высказала свои обиды, Дельмар, который был
только груб, устыдился бы своего поведения, побоявшись прослыть злым
человеком. Смягчить его сердце и держать его в руках было очень легко, но
для этого надо было опуститься до его уровня и не выходить из круга идей,
доступных его пониманию. Индиана же была непреклонна и высокомерна в своем
послушании. Она всегда подчинялась молча, но это было молчание и
покорность рабыни, считающей свою ненависть добродетелью, а свое несчастье
- заслугой. Ее смирение было подобно смирению короля, готового скорее
согласиться на цепи и темницу, чем на отречение от короны и громкого
титула. Обыкновенная женщина сумела бы управлять этим заурядным человеком:
на словах она соглашалась бы с ним, но оставляла бы за собой право мыслить
по-своему; она притворялась бы, что уважает его предрассудки, а втихомолку
смеялась бы над ними; она ласкала бы его и одновременно обманывала.
Индиана видела, что многие женщины поступают так, но она чувствовала себя
настолько выше их, что стыдилась подражать им. Она была добродетельной и
целомудренной и не считала себя обязанной льстить своему властелину на
словах, раз она безупречна в своих поступках. Она не желала его нежности,
потому что не могла ответить ему взаимностью. В ее глазах было куда
большим грехом проявить любовь к нелюбимому мужу, чем отдать ее
возлюбленному, вызвавшему в ней это чувство. Обман - вот что было в ее
глазах преступлением, и не раз она готова была открыто признаться, что
любит Реймона. Только страх потерять его удерживал Индиану от этого шага.
Ее надменное повиновение раздражало полковника гораздо больше, чем явный
протест. Если бы он перестал быть неограниченным повелителем в собственном
доме, его самолюбие было бы, конечно, задето, но он страдал куда сильнее
от сознания того, что играет роль ненавистного и смешного деспота. Ему
хотелось убедить жену в своей правоте, а на самом деле он только
повелевал; хотелось царить, а приходилось покорять. Иногда он неточно
выражал какое-либо приказание или давал необдуманное распоряжение в ущерб
собственной выгоде. Госпожа Дельмар выполняла все беспрекословно,
безропотно, с равнодушием лошади, влекущей плуг в любом направлении.
Дельмар, видя, к чему подчас приводит выполнение его неправильно
истолкованных мыслей, плохо понятой воли, приходил в бешенство, но, когда
Индиана с ледяным спокойствием указывала ему, что ее поступок точно
соответствовал его приказанию, ему не оставалось ничего другого, как
пенять на самого себя. Такому человеку, как он, человеку с мелким
самолюбием и вспыльчивым нравом, это причиняло невыносимую муку и
представлялось кровной обидой.
В такую минуту он мог бы убить свою жену, живи они в Смирне или Каире.
И все же в глубине души полковник любил эту слабую женщину, находившуюся в
полной зависимости от него и свято хранившую тайны всех его недостатков.
Любил ли он ее или только жалел - не знаю. Ему хотелось, чтобы она любила
его; он гордился ее образованностью и превосходством над собой. Он вырос
бы в собственных глазах, если бы она согласилась пойти на уступки,