Сандерс Джон. Индиана

развлечениям и свободе после тяжелых испытаний, приучивших ее к
покорности. Ей нужна только его любовь, а Реймон чувствовал, что полюбит
ее из благодарности, как только она окружит его заботами. Он вспоминал
также о том постоянстве и нежности, какие она выказывала ему в долгие дни
его охлаждения и равнодушия. Он строил планы, как сохранить свою свободу и
в то же время не дать Индиане повода к жалобам; он рассчитывал приобрести
над ней такую власть, чтобы со временем она согласилась на все, даже на
его брак. Все это казалось ему вполне осуществимым: он знал многочисленные
примеры таких тайных связей, существовавших, несмотря на традиции и законы
общества, так как благодаря осторожности и ловкости удавалось держать их в
тайне и ограждать от людского осуждения.
"Впрочем, - добавил он мысленно, - эта женщина готова принести мне
любую жертву. Для меня она приедет с другого конца света и, не думая, чем
будет ее жизнь, отрежет себе путь к отступлению. Общество сурово только к
мелким и заурядным проступкам; необычайная смелость поражает,
исключительное несчастье обезоруживает. Ее пожалеют, возможно даже начнут
восхищаться поступком этой женщины, совершившей для меня то, на что ни
одна другая не отважилась бы. Ее будут порицать, но смеяться над ней не
будут; и никто не осудит меня за то, что я взял ее под свою защиту после
такого несомненного доказательства ее любви, а может быть, начнут даже
превозносить мое мужество. Во всяком случае, у меня найдутся защитники, а
мое поведение станет предметом неразрешимых споров и даже будет
истолковано в мою пользу. Свет любит иногда, чтобы с ним не считались, он
не восхищается теми, кто идет избитыми путями. В наше время надо управлять
общественным мнением, подстегивая его ударами хлыста".
Под влиянием этих мыслей он написал госпоже Дельмар. Письмо его было
именно таким, какого можно было ожидать от этого ловкого и опытного
человека. Оно дышало любовью, печалью и звучало правдиво. Увы, каким же
гибким тростником является правда, если она гнется под первым порывом
ветра!
Однако Реймон был настолько умен, что не высказал в письме открыто
своего желания. Он притворился, что смотрит на возможность возвращения
Индианы как на несбыточное счастье, и на этот раз очень немного
распространялся об ее обязанностях и долге. Он передал ей последние слова
матери, яркими красками изобразил отчаяние, в какое повергла его ее
смерть, тоску одиночества и опасность своего положения. Обрисовал мрачную
и грозную картину революции, назревающей во Франции, и выразил притворную
радость, что он в одиночестве встретит надвигающийся ураган. Он дал понять
Индиане, что для нее настало время проявить ту преданность и верность,
которыми она так похвалялась. Затем Реймон сетовал на свою судьбу, говоря,
что дорого заплатил за свою добродетель, что несет тяжелый крест, что сам
осудил себя на вечное одиночество, несмотря на то, что держал счастье в
своих руках.
"Не говорите мне больше о том, что вы любили меня, - прибавил он, - это
отнимет у меня последние силы, лишит меня мужества, и я начну проклинать
свою решимость и ненавидеть свой долг. Скажите, что вы счастливы, что
забыли меня, - для того, чтобы я не стремился порвать цепи, которые
разъединяют нас".
Короче говоря, он писал, что чувствуя себя несчастным, а это значило
дать Индиане понять, что он ждет ее.

26

Прошло три месяца с момента отправки этого письма и до прибытия его на
остров Бурбон, а положение госпожи Дельмар за это время стало совсем
невыносимым из-за одного домашнего происшествия, имевшего для нее огромное
значение. У нее сложилась грустная привычка ежедневно записывать все
огорчения, накопившиеся за день. В этом дневнике своей скорби она
обращалась к Реймону, и, хотя не собиралась посылать ему эти строки, тем
не менее то горько сетуя, то вся горя от волнения, она делилась с ним
своими горестными переживаниями и чувствами, которые не могла в себе
заглушить. Записи эти попали в руки Дельмару, вернее - он попросту взломал
шкатулку, где они хранились вместе с прежними письмами Реймона, и прочел
их, дрожа от ревности и злобы. В первую минуту полковник от ярости потерял
власть над собой; задыхаясь и сжав кулаки, он стал ждать возвращения жены
с прогулки. Если бы она пришла несколькими минутами позже, то, может быть,
несчастный Дельмар успел бы прийти в себя; но по воле рока она почти тут
же вернулась домой. Не будучи в состоянии произнести ни слова, он схватил
ее за волосы, бросил наземь и ударил ногой по голове.
Как только Дельмар увидел кровавый след на ее лбу, он сам себе стал
противен за столь жестокое обращение со слабым существом; в ужасе от
содеянного, он убежал и, запершись у себя в спальне, зарядил пистолеты,
чтобы пустить себе пулю в лоб. Но в тот момент, когда полковник собирался
выполнить свое намерение, он увидел на веранде Индиану, - она поднялась с
земли и со спокойным и холодным видом вытирала кровь, струившуюся по ее
лицу. Сперва он обрадовался, что она жива, но затем гнев его разгорелся с
новой силой.
- Это пустая царапина, а следовало бы убить тебя! Нет, я не покончу с
собой - я не хочу, чтобы ты наслаждалась в объятиях своего любовника! Не
хочу, чтоб вы были счастливы! Буду жить назло вам обоим, буду смотреть,
как ты сохнешь с тоски и горя, проучу насмеявшегося надо мной подлеца.
Он продолжал бесноваться, когда Ральф вошел на веранду через другую
дверь и увидел Индиану, растрепанную, в ужасном состоянии после только что
происшедшей дикой сцены. Однако она не обнаружила никакого страха, не
кричала, не молила о пощаде. Она была измучена жизнью и, казалось, даже
хотела, чтобы Дельмар совершил убийство, а потому нарочно не звала на
помощь. Во всяком случае, Ральф, находившийся в это время поблизости, не
слышал никаких криков.
- Индиана, - воскликнул он, отшатнувшись от нее в ужасе и изумлении, -
кто ранил вас?!
- Вы еще спрашиваете! - ответила она с горькой усмешкой. - Кто другой,
как не "ваш друг"? Только у него поднимется рука на такое дело, только он
имеет на это право.
Ральф швырнул на землю свою бамбуковую трость. Ему не нужно было
оружия, голыми руками хотел он задушить Дельмара. В два прыжка очутился он
у его двери и выбил ее ударом кулака... Дельмар лежал на полу, лицо его
побагровело, шея раздулась, он задыхался от апоплексического удара.
Ральф подобрал разбросанные по полу бумаги. Узнав почерк Реймона и
увидав взломанную шкатулку, он понял, что здесь произошло. Бережно собрав
эти компрометирующие листки, он сейчас же передал их госпоже Дельмар и
посоветовал немедленно сжечь их. По всей вероятности, Дельмар не успел еще
прочесть все.
Затем он попросил ее уйти к себе, а сам собирался тем временем созвать
слуг на помощь полковнику. Но Индиана не захотела ни сжечь бумаги, ни
скрыть нанесенную ей рану.
- Нет, - высокомерно ответила она. - Я не хочу. Этот человек не пожелал
в свое время утаить от госпожи де Карвахаль мое бегство, он поспешил
разгласить то, что называл моим позором. Пусть же все видят теперь знак
его позора, который он сам постарался запечатлеть на моем лице. Странная
справедливость, требующая, чтобы один человек скрывал преступление
другого, в то время как этот другой присваивает себе право безжалостно
клеймить позором свою жертву!
Когда Ральф увидел, что полковник пришел в сознание, он стал упрекать
его с такой резкостью, какой трудно было от него ожидать. И Дельмар,
отнюдь не злой по натуре, заплакал, как ребенок, раскаиваясь в своем
поступке. Но раскаяние его было какое-то неосознанное, как это всегда
бывает, когда люди действуют под влиянием минуты, не отдавая себе отчета
ни в последствиях, ни в причинах своего поведения. Теперь он был готов
броситься в другую крайность, хотел тут же позвать жену и просить у нее
прощения, но Ральф отговорил его, убедив, что такое ребяческое поведение
может умалить его авторитет и в то же время нисколько не примирит Индиану
с нанесенным ей оскорблением. Он прекрасно знал, что есть обиды, которые
не прощаются, и несчастья, которые не забываются.
С этого времени Индиана возненавидела мужа. Все его попытки как-нибудь
загладить свою вину привели только к тому, что она утратила последнее
уважение к этому человеку. И в самом деле, вина его была огромна. Если не
чувствуешь в себе достаточно силы холодно и неумолимо довести свою месть
до конца, лучше отказаться от всякого поползновения проявить недовольство
или неприязнь. Середины быть не должно: либо надо быть христианином и
простить зло, либо человеком светским - и развестись с женой. К чувствам
же Дельмара примешивалась известная доля эгоизма. Он был стар, заботы жены
становились для него все более необходимыми. Он страшно боялся одиночества
и если под влиянием оскорбленной гордости обращался с ней как грубый
солдафон, то после некоторого размышления по-стариковски пугался, что она
его бросит. Он был слишком стар и слаб и не надеялся стать отцом.
Женившись, он сохранил привычки старого холостяка; он взял себе жену, как
взял бы в дом экономку. Он прощал Индиане то, что она его не любит,
движимый не нежными чувствами к ней, а старческим эгоизмом. Ее равнодушие
огорчало его лишь потому, что он боялся на старости лет лишиться ее
заботливого ухода.
Госпожа Дельмар всей душой презирала и ненавидела существующие законы о
браке, ставившие ее в столь унизительную зависимость от нелюбимого мужа, и
к этой ненависти примешивалось еще чувство личной неприязни. Но, быть
может, присущее нам стремление к счастью, ненависть к несправедливости,
жажда свободы, угасающие в нас только вместе с жизнью, не более как
основные элементы эгоизма - под этим англичане подразумевают любовь к
самому себе, которую рассматривают не как порок, а как право каждого
человека. Мне кажется, что человек, осужденный страдать от законов,
выгодных для других людей, должен, если в нем есть хоть капля воли,
бороться с таким произволом. Я думаю также, что чем благороднее и
возвышеннее его душа, тем более чувствителен он к людской
несправедливости. И если такой человек мечтах о том, что счастье должно
быть наградой за добродетель, то какие ужасные сомнения, какое мучительное
недоумение, какое разочарование принесет ему жизненный опыт!
Итак, все думы Индианы, все ее поступки, все муки были вызваны великой
и ужасной борьбой природы человека с цивилизацией. Если бы горы пустынного
острова могли послужить для нее надежным приютом, она, конечно, бежала бы
туда, после того как муж чуть не убил ее. Но остров Бурбон был слишком
мал, ее, несомненно, вскоре отыскали бы, и она решила, что только море и
полная неизвестность ее местопребывания могут оградить ее от тирана.
Приняв такое решение, она успокоилась и даже повеселела. Господин Дельмар
был так поражен и обрадован этим, что со свойственной его примитивной
натуре грубостью подумал: "Полезно иногда дать почувствовать женщине свою
силу".
А она между тем мечтала о побеге, одиночестве и свободе. В ее больном
воображении рождалось множество романтических планов: она думала о том,
как поселится в пустыне Индии или Африки. По вечерам она следила за
полетом птиц, улетавших на ночлег на остров Родригес. Этот уединенный
остров сулил ей сладость одиночества, столь необходимого для истерзанной
души. Но она не решилась искать убежища на соседних островах по тем же
причинам, что и на острове Бурбон. Она часто встречала у себя в доме
крупных подрядчиков с Мадагаскара, у которых были дела с ее мужем; то были
люди неуклюжие, загорелые, грубые, их ум и смекалка проявлялись только в
тех случаях, когда дело касалось торговли. Тем не менее их рассказы
увлекали госпожу Дельмар; ей нравилось расспрашивать их об этом
прекрасном, плодородном острове, и все, что они говорили о его чудесной
природе, еще сильнее разжигало в ней желание уехать и скрыться там.
Величина острова и немногочисленность европейского населения вселяли в нее
надежду, что там ее не смогут найти. Итак, она остановилась на этом плане,
и все ее помыслы были полны мечтами о жизни, которую она сама хотела себе
создать. Мысленно она уже рисовала себе одинокую хижину у опушки
девственного леса, на берегу неизвестной реки, где она сможет найти приют
среди племен, не знающих ига наших законов и предрассудков. В своем
неведении она надеялась, что найдет гам добродетели, изгнанные из нашего
полушария, и будет мирно жить вне всякого общественного строя; она не
представляла себе опасностей одинокой жизни, не думала о болезнях,
свирепствующих в том климате. Слабая женщина, не имевшая сил вынести гнев
мужчины, надеялась на то, что сможет противостоять нравам дикарей!
Погружаясь в эти романтические грезы и строя невероятные планы, она
забывала о своих страданиях, она создавала себе особый мир и находила
утешение, уходя от печальной действительности; она старалась не думать о
Реймоне, ибо в предстоящей ей одинокой и созерцательной жизни для него не
оставалось места. Занятая мыслями о будущем, которое она создавала в своих
мечтах, она меньше думала о прошлом; она чувствовала себя более смелой и
свободной, и ей казалось, что она уже пожинает плоды своей отшельнической
жизни. Но пришло письмо от Реймона, и все ее воздушные замки рассеялись
как дым. Теперь ей казалось, что она любит его больше прежнего. Мне не
хочется думать, что она никогда не любила его всеми силами души. По-моему,
неразделенная любовь так же отличается от любви взаимной, как заблуждение
от истины; мне кажется, что собственная восторженность и пылкость
настолько ослепляют нас, что мы принимаем такое увлечение за сильное и
истинное чувство, и только позднее, вкусив блаженство настоящей любви, мы
узнаем, как мы обманывались.
То, что писал Реймон о себе и своем положении, снова вызвало в сердце
Индианы порыв великодушия, свойственного ее натуре. Узнав, что он одинок и
несчастлив, она сочла своим долгом забыть о прошлом и не думать о будущем.
Накануне она хотела бросить мужа из чувства ненависти и обиды; теперь она
даже жалела, что не уважает его и потому не может принести Реймону
настоящую жертву. Она была в столь восторженном состоянии, что такие
доказательства ее любви, как побег от вспыльчивого мужа, способного убить
ее, и опасное четырехмесячное путешествие по морю, казались ей
недостаточными. Она с радостью отдала бы жизнь за одну улыбку Реймона и не
сочла бы это слишком дорогой ценой. Так уж создана женщина!
Теперь весь вопрос был в том, чтобы уехать. Обмануть подозрительного
мужа и проницательного Ральфа было делом нелегким. Но не в этом
заключалось главное препятствие; трудно было избежать огласки, потому что,
по закону, каждый пассажир должен был объявить о своем отъезде в газетах.
Среди немногих судов, стоявших на якоре в опасной Бурбонской гавани,
был корабль "Евгений", который готовился к отплытию в Европу. Индиана
долго искала случая поговорить с капитаном украдкой от мужа; всякий раз,
как она выражала желание прогуляться в порт, он просил сэра Ральфа
сопровождать ее, а сам следил за ними с терпением, приводившим ее в
отчаяние. Однако, тщательно собирая все сведения и стараясь найти
какую-либо возможность для выполнения своего плана, Индиана узнала, что у
капитана судна, отходящего во Францию, в деревне Салин, в глубине острова,
живет родственница и что он часто возвращается от нее пешком обратно на
корабль. С этой минуты она не покидала скалы, служившей ей наблюдательным
пунктом. Чтобы не вызвать подозрений, она добиралась туда окольными
тропинками и с наступлением ночи таким же путем возвращалась домой; но все
было напрасно: интересовавший ее путник не появлялся.
Оставалось только два дня, на которые она могла рассчитывать, так как
подул ветер с берега. Якорная стоянка становилась ненадежной, и капитан
Рандом горел нетерпением выйти в открытое море.
Тогда она обратилась с горячей мольбой к богу - защитнику угнетенных и
слабых, а затем, пренебрегая опасностью, не думая о том, что ее могут
заметить, вышла на дорогу, ведущую в Салин. Не прошло и часа, как капитан
Рандом стал спускаться по тропинке. Это был настоящий морской волк, всегда
грубый и циничный, независимо от настроения; его взгляд заставил
похолодеть от ужаса бедную Индиану. Однако она собрала все свое мужество и
пошла ему навстречу с решительным и полным достоинства видом.
- Сударь, - сказала она, - я отдаю в ваши руки свою жизнь и честь. Я
хочу покинуть колонию и вернуться во Францию. Если вы не согласитесь взять
меня под ваше покровительство и выдадите мою тайну, мне останется только
одно - броситься в море.
Капитан в ответ стал божиться, что море откажется потопить такую
красивую шхуночку и что он готов тащить ее на буксире хоть на край света,
раз она сама становится под ветер.
- Значит, вы согласны, сударь? - с тревогой спросила его госпожа
Дельмар. - В таком случае прошу вас принять вот это в уплату за переезд.
И она протянула ему футляр с драгоценностями, когда-то подаренными ей
госпожой де Карвахаль. В них заключалось все ее состояние. Но у моряка
было другое на уме, и он вернул футляр, добавив несколько слов, от которых
у Индианы вся кровь прилила к лицу.
- Я очень несчастлива, сударь, - ответила она, еле сдерживая слезы,
блестевшие на ее длинных ресницах. - Мой поступок дает вам право
оскорблять меня, но если бы вы знали, как невыносима для меня жизнь на
этом острове, вы, несомненно, почувствовали бы ко мне сострадание, а не
презрение.
Благородный и трогательный вид Индианы произвел впечатление на капитана
Рандома. Люди, обычно не склонные к состраданию, в некоторых случаях
способны чувствовать глубоко и искренне. Он тотчас же вспомнил
несимпатичную внешность полковника Дельмара и ходившие в колонии толки о
его обращении с женой. Присматриваясь опытным глазом распутника к этой
хрупкой, прелестной женщине, он был поражен ее невинным и наивным видом; в
особенности тронул его белый шрам, выступивший у нее на лбу, когда она
покраснела. В свое время он имел с Дельмаром торговые дела и затаил обиду
на этого несговорчивого и прижимистого человека.
- Черт возьми, - воскликнул он, - я презираю мужчину, способного
ударить сапогом по лицу такую хорошенькую женщину! Дельмар - сущий
разбойник, и я с удовольствием подложу ему свинью. Но будьте осторожны,
сударыня, и не забывайте, что я рискую для вас своим положением. Вам
следует незаметно скрыться, когда зайдет луна, и выпорхнуть, как маленькой
птичке, из глубины какого-нибудь темного ущелья...
- Я знаю, сударь, - продолжала она, - что, оказывая мне такую услугу,
вы нарушаете существующие законы и рискуете заплатить штраф; вот почему я
прошу вас принять мои драгоценности - они стоят вдвое дороже, чем плата за
проезд.
Капитан с улыбкой взял футляр.
- Сейчас не время для денежных расчетов, - прибавил он, - но я охотно
возьму на сохранение ваш маленький капитал. Принимая во внимание
обстоятельства, я полагаю, что у вас, вероятно, не будет большого багажа;
приходите в ночь, когда мы будем сниматься с якоря, на скалы Пальмовой
бухты. Туда около двух часов ночи я пришлю за вами шлюпку с двумя хорошими
гребцами, и они доставят вас на борт.

27

День отъезда пролетел как сон. Индиана боялась, что он будет тянуться
долго и мучительно, но он промелькнул, как одно мгновение. Тишина и
спокойствие, царившие на плантации, составляли резкий контраст с душевной
тревогой, волновавшей госпожу Дельмар. Она заперлась у себя в спальне и
приготовила те немногие вещи, какие хотела взять в собою; потом, пряча их
под шалью, постепенно перенесла все в Пальмовую бухту, уложила там в
корзинку и зарыла ее в песок. Море было неспокойно, и ветер с каждым часом
крепчал. Из предосторожности "Евгений" вышел из порта, и госпожа Дельмар
видела вдали белые вздувшиеся паруса судна, лавирующего по ветру, чтобы
удержаться на стоянке. Ее душа неудержимо стремилась навстречу кораблю,
который, словно горячий конь, в нетерпении рвался с места. Прежний покой и
тишина охватывали ее в горных ущельях, когда она возвращалась в глубь
острова. Солнце ярко светило, воздух был чист, весело щебетали птицы,
жужжали насекомые; работы шли своим обычным порядком, как накануне, и
никому не было дела до ее мучительных переживаний. Тогда она начинала
сомневаться в реальности всего происходящего и спрашивала себя, уж не
грезит ли она наяву?
К ночи ветер стих. "Евгений" подошел ближе к берегу, и на закате солнца
госпожа Дельмар услышала со своей скалы пушечный выстрел, гулко
раскатившийся по всему острову. Это был сигнал, оповещавший, что судно
отплывает завтра с восходом солнца.
После обеда господин Дельмар почувствовал себя нехорошо. Его жена
подумала, что все пропало, что весь дом будет теперь всю ночь на ногах и
ее план рухнет; кроме того, он страдал, нуждался в ней, - в такую минуту
она не должна была бы покидать его. Ее охватило раскаяние, и она
спрашивала себя, кто пожалеет этого старика, когда она его бросит. Мысль о
том, что она может оказаться преступницей в собственных глазах и что голос
совести осудит ее сильнее, чем общественное мнение, приводила ее в ужас.
Если бы, как обычно, Дельмар грубо и настойчиво требовал ее забот, если бы
был капризен и раздражителен, то Индиане, этой угнетаемой им рабыне,
показалось бы законным и сладостным возмутиться против его власти. Но он
впервые за всю жизнь переносил свои страдания терпеливо и тепло благодарил
жену за заботу. В десять часов вечера он заявил, что чувствует себя совсем
хорошо, потребовал, чтобы она пошла отдохнуть, и просил всех больше о нем
не беспокоиться. Ральф подтвердил, что ему действительно гораздо лучше и
что всего важнее для него теперь отдых и спокойный сон. Когда пробило
одиннадцать, в доме все уже стихло. Госпожа Дельмар бросилась на колени и,
обливаясь горькими слезами, стала молиться; она брала на свою душу великий
грех и отныне только от бога могла ждать прощения. Затем она тихо вошла в
комнату к мужу. Он спал крепким сном; лицо его было спокойно, дыхание
ровно. Индиана уже собиралась уйти, как вдруг увидела в полутьме человека,
спавшего в кресле. Это был Ральф, бесшумно пробравшийся сюда, чтобы в
случае нового припадка прийти на помощь полковнику.
"Бедный Ральф, - подумала Индиана, - какой красноречивый и жестокий
упрек мне!"
Ей захотелось разбудить его, признаться ему во всем, умолять его спасти
ее от нее самой, но она вспомнила о Реймоне.
"Еще одну жертву приношу я ему, - подумала она, - и самую тяжелую: я
жертвую для него своим долгом".
Любовь - добродетель женщины; проступки, совершенные во имя любви, она
считает подвигом. Любовь дает ей силу бороться с угрызениями совести. Чем
ей труднее совершить преступление, тем большей награды она ждет от
любимого. Это тот фанатизм, который делает верующего способным на
убийство.
Она всегда носила на шее золотую цепочку, доставшуюся ей от матери, и
теперь, сняв с себя, тихонько надела ее на шею Ральфа - в залог своей
братской любви; затем она еще раз осветила лицо своего старого мужа, желая
убедиться, что он не страдает. Ему что-то снилось в это мгновение, и он
произнес слабым и грустным голосом:
- Берегись этого человека, он погубит тебя.
Индиана задрожала с головы до ног и убежала в спальню. Она ломала руки
в мучительной нерешительности; но вдруг ей пришла в голову мысль,
внушившая ей мужество: ведь она едет не ради себя, а ради Реймона; она не
ждет от него счастья, а сама должна дать ему это счастье и готова обречь
себя на вечные муки, лишь бы скрасить жизнь своего возлюбленного. Она
бросилась бежать из дому и быстро достигла Пальмовой бухты, не смея
обернуться и увидеть то, что оставляла позади.
Она откопала спрятанную корзинку и села на нее. Безмолвная и дрожащая,
она прислушивалась к завыванию ветра, к шуму волн, разбивавшихся у ее ног,
к пронзительному крику ночной птицы сатанита, доносившемуся из морских
водорослей, что покрывали подножия скал. Но все эти звуки заглушались
биением ее сердца, отдававшимся в ее ушах как звон погребального колокола.
Долго ждала она. Затем вынула часы, нажала репетир и убедилась, что
назначенное время уже прошло. Море в эту ночь было очень бурным, а
плавание у берегов острова Бурбон даже в тихую погоду настолько
затруднительно, что Индиана стала уже сомневаться, приедут ли за ней
гребцы, которым было поручено доставить ее на борт; но тут она увидела в
блестящих волнах черный силуэт пироги, пытавшейся причалить к берегу.
Прибой был так силен, волны так огромны, что утлое суденышко поминутно
исчезало в волнах, словно в складках темного савана, усыпанного
серебряными блестками. Индиана встала и несколько раз откликнулась на
призывный сигнал, но ветер уносил ее крики, они не долетали до лодки.
Наконец гребцы приблизились настолько, что смогли услышать ее голос; с
большим трудом направили они лодку в ее сторону и остановились, дожидаясь
попутной волны. Как только матросы почувствовали, что лодка приподнялась
на гребне, они удвоили усилия, и волна выбросила их на берег.
Сен-Поль построен на почве, образовавшейся из морских наносов и песков,
принесенных рекой Гале из далеких гор в свое устье. Груды обточенных
прибоем камней образуют вдоль берега подводные мели, и течение уносит,