Страница:
Пецу от этой мысли стало грустно.
– Между прочим, Вэ-Вэ, – повернулась к нему Люся Малюта, – критерий может быть еще более простым: если движущиеся тела в данном месте наблюдаются долго и в изрядной концентрации, то это уже признак механической гармонии и разума. Ведь хаотическое движение от столкновений быстро прекратится.
– Да, пожалуй, – кивнул директор.
– А если число, размеры и скорости тел растут, – поднял палец Любарский, – то там, безусловно, наличествует прогресс!
– Хорошо, любители прогресса, – сказал сидевший сзади них Буров, – что-то вы скажете сейчас? Толь, прокрути-ка ту самую…
На этой пленке, на планете в окрестности растущего и излучающего тепло свища, несомненно наличествовал прогресс: размытые тела (все теплее своей местности, с самосвечением) набирали скорости, размеры, множились, прокладывали новые пути – «трещины»; они внедрились на соседний водоем, вышли в атмосферу, образовали трассы усиливающейся яркости и там… но затем вдруг столкновений на главном экране (и сопутствующих им хлопков в динамике) стало гораздо больше, чем в хаотической модели ЭВМ. Так длилось несколько секунд, потом столкновения и движения тел сошли на нет, вихревые контуры свища расплывались, исчезли в помутневшей атмосфере.
Картина была настолько выразительной и понятной, что с минуту все молчали.
– Н-да, что-то они там крупно не поделили, – молвил астрофизик.
– Не нужно эмоций, товарищи, – весомо сказал Буров, – поскольку они, как известно, уводят. Давайте по науке. Валерьян Вениаминович, как вы считаете: подтверждает увиденное ваш критерий разума, проявляющегося в механических движениях тел?
Тот подумал:
– Если академически – конечно, подтверждает. Более того, обобщает. В первых случаях мы наблюдали отклонение статистики столкновений от естественной в одну сторону, в меньшую. В последнем случае увидели отклонение и в другую сторону – в большую. Но и в том, и в другом случае это – не стихия. То есть проявляется нарочитость, а раз так, что чья-то воля и разум.
За спиной Валерьяна Вениаминовича раскатился громкий, резкий до неприличия смех; затем знакомый голос с носовыми интонациями произнес:
– Браво, Вэ-Вэ! Ну, конечно, подтверждает и обобщает. Куда уж, действительно, разумней-то!… Даже глупость великого человека содержит в себе отсвет его величия. Вот как надо ребята: поднялся снизу, уперся лбом и продвинул науку…
Пец обернулся, встал. Корнев сидел на краю стола возле проектора, ссутулившись и сложив руки между коленей. Мятый костюм, давно не стриженные взлохмаченные волосы с сильной сединой, осунувшееся до впалости щек лицо (из-за чего нос казался длиннее), красные веки, воспаленно блестящие глаза – таким Валерьян Вениаминович его еще не видел. Все они здесь свели заботы о внешнем облике до минимума, но выглядеть так…
– Александр Иванович, здравствуйте, рад с вами наконец встретиться. Вы не находите, что нам пора… поговорить?
Их окружило внимательное, с оттенком ожидания скандала, молчание сотрудников.
– Объясниться, хотели вы сказать, – поправил Корнев. – Нахожу. Пора. И наедине. Тет-, так сказать, а-тет. Лучше прямо здесь. А вы, граждане, поищите-ка себе занятия в других местах. Здесь состоится встреча на высшем уровне. Папа Пец будет делать мне вливание. – И он пальцами показал как.
Глава 23. Монолог Корнева
I
– Между прочим, Вэ-Вэ, – повернулась к нему Люся Малюта, – критерий может быть еще более простым: если движущиеся тела в данном месте наблюдаются долго и в изрядной концентрации, то это уже признак механической гармонии и разума. Ведь хаотическое движение от столкновений быстро прекратится.
– Да, пожалуй, – кивнул директор.
– А если число, размеры и скорости тел растут, – поднял палец Любарский, – то там, безусловно, наличествует прогресс!
– Хорошо, любители прогресса, – сказал сидевший сзади них Буров, – что-то вы скажете сейчас? Толь, прокрути-ка ту самую…
На этой пленке, на планете в окрестности растущего и излучающего тепло свища, несомненно наличествовал прогресс: размытые тела (все теплее своей местности, с самосвечением) набирали скорости, размеры, множились, прокладывали новые пути – «трещины»; они внедрились на соседний водоем, вышли в атмосферу, образовали трассы усиливающейся яркости и там… но затем вдруг столкновений на главном экране (и сопутствующих им хлопков в динамике) стало гораздо больше, чем в хаотической модели ЭВМ. Так длилось несколько секунд, потом столкновения и движения тел сошли на нет, вихревые контуры свища расплывались, исчезли в помутневшей атмосфере.
Картина была настолько выразительной и понятной, что с минуту все молчали.
– Н-да, что-то они там крупно не поделили, – молвил астрофизик.
– Не нужно эмоций, товарищи, – весомо сказал Буров, – поскольку они, как известно, уводят. Давайте по науке. Валерьян Вениаминович, как вы считаете: подтверждает увиденное ваш критерий разума, проявляющегося в механических движениях тел?
Тот подумал:
– Если академически – конечно, подтверждает. Более того, обобщает. В первых случаях мы наблюдали отклонение статистики столкновений от естественной в одну сторону, в меньшую. В последнем случае увидели отклонение и в другую сторону – в большую. Но и в том, и в другом случае это – не стихия. То есть проявляется нарочитость, а раз так, что чья-то воля и разум.
За спиной Валерьяна Вениаминовича раскатился громкий, резкий до неприличия смех; затем знакомый голос с носовыми интонациями произнес:
– Браво, Вэ-Вэ! Ну, конечно, подтверждает и обобщает. Куда уж, действительно, разумней-то!… Даже глупость великого человека содержит в себе отсвет его величия. Вот как надо ребята: поднялся снизу, уперся лбом и продвинул науку…
Пец обернулся, встал. Корнев сидел на краю стола возле проектора, ссутулившись и сложив руки между коленей. Мятый костюм, давно не стриженные взлохмаченные волосы с сильной сединой, осунувшееся до впалости щек лицо (из-за чего нос казался длиннее), красные веки, воспаленно блестящие глаза – таким Валерьян Вениаминович его еще не видел. Все они здесь свели заботы о внешнем облике до минимума, но выглядеть так…
– Александр Иванович, здравствуйте, рад с вами наконец встретиться. Вы не находите, что нам пора… поговорить?
Их окружило внимательное, с оттенком ожидания скандала, молчание сотрудников.
– Объясниться, хотели вы сказать, – поправил Корнев. – Нахожу. Пора. И наедине. Тет-, так сказать, а-тет. Лучше прямо здесь. А вы, граждане, поищите-ка себе занятия в других местах. Здесь состоится встреча на высшем уровне. Папа Пец будет делать мне вливание. – И он пальцами показал как.
Глава 23. Монолог Корнева
Она думала, что она красивая, хорошая: в медной круглой шапочке, на тонкой ножке с пояском бахромы.
А ей сказали, что она – бледная поганка.
Лесная драма
I
– Александр Иванович, – сказал директор, когда они остались одни, – что за тон?!
– И что за вид! – подхватил Корнев в той же тональности. – Что за манера поведения! И вообще!…
– Что с вами, Саша?
– Что со мной… ах, если бы только со мной! – Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками – получилось неудобно – опустил одну; его будто корчило. – Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?… Так что в самом деле со мной? – Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил – смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый. – Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет… все как у Гоголя Николай Васильевича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать, изыскивать, придумывать новое, до чего другие не доперли, делать это – чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил – ого-го!… Постойте, как это у Есенина? – Главный инженер крепко провел ладонью по лицу. – Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? «Черный человек», во! «Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою…» Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт – хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то… А! – Он поднял глаза на Пеца. – Что об этом? Хотите, Вэ-Вэ, я вам лучше сказочку расскажу?
– Давайте сказочку, – согласился тот, усаживаясь.
– Даже не сказочку, а так… фантастику для среднего школьного возраста. С назидательным концом.
– Хорошо, давайте фантастику.
– Фантастика простая: пусть это наша Земля там, в глубинах Шара, в Меняющейся Вселенной. Но наблюдаем ее не мы, а какие-нибудь такие… жукоглазые. Не от мира сего. Общего с нами у них только механика, ну, еще зримое восприятие, можно и звуковое, раз есть преобразователь Бурова, а все прочее не совпадает. Дома, угодья, стада, заводы? Им это не нужно, они электричеством живы. Транспорт им тоже ни к чему, у них телекинез или такая, скажем, общая взаимосвязь, что перемещение информации равносильно перемещению существа и объектов… Сволочи, одним словом, ничего о нашей жизни, о насущном значении предметов и событий понимать не могут.
Александр Иванович немного успокоился, распрямил спину; сейчас он разрабатывал идею.
– И вот, значитца, наблюдают жукоглазые-электронные нашу родимую планету. Всеми способами своей системы ГиМ: и импульсные снования от «кадр-тысячелетие» через «кадр-год» до кадра в сутки, и ступенчатое сближение почти до упора. Даже добавим им то, что у нас нечасто получалось: четкое различение всех деталей в масштабе 1:1. Оно, если подумать, жукоглазым и не очень-то нужно: во-первых, в размытом видении легче выделить суть, общее – это мы уже оценили, а во-вторых, что им все эти тонкости-подробности – расцветки, линии, узоры, лепестки, закаты-восходы?… Все одно, как запонки для бегемота: что он ими застегнет! Но – поскольку все это есть, наполняет и украшает нашу жизнь – пусть. Итак, что же они увидят в разных режимах и планах: общем, среднем, ближнем, сверхближнем?… И так до упора?
Он помолчал, поднял палец:
– Но сначала, Вэ-Вэ, давайте суммируем, что мы-то узнали о жизни планет. Во-первых, что жизнь их – такое же событие, как и все в Меняющейся, то есть в подлинной, Вселенной: не было – возникло – побыло – исчезло. В самом общем режиме наблюдений мы видим, что таким событием, собственно, является струя-пульсация материи-времени, а турбулентное кипение и пена его – вещество – лишь самое заметное в ней. Критерий Рейнольдса, теория Любарского… все просто: напор струи усиливается – турбулентное ядро стягивается в вихревой комок, в плотный шар с устойчивым вращением и выразительным видом – держится таким, покуда струя его несет; ослабевает она – и он расплывается-рыхлится-растекается-разваливается. Переход в ламинар. Но это не только страшно просто, но и просто страшно, да и очень быстролетно, событийно… Поэтому будем, как нас в школе учили: два пишем, сто в уме – и вместе с жукоглазыми давайте ориентироваться на более приемлемое – образ планеты в пустоте. Она – весомый большой мир, а в режимах наблюдений, подобранных так, что впечатления от изменений облика сравнимы с впечатлениями от самого облика, еще и живой…
– Квази-живой, – уточнил Пец. – Как бы.
– Ну, поскольку мы ни одну планету MB не ущипнули за бочок и она не сказала «Ой!», – пусть «квази», – согласился Корнев. – Это нам все равно. Все – время, Вэ-Вэ, только оно и живет, порождает и поглощает свои творения, образы. Из этого сделали жуткую легенду о боге Хроносе, пожирающем своих детей; даже рисуют – Гойя, например – чудище трупного цвета, которое хватает и тянет ко рту младенцев… А на самом деле все предельно просто: поток и волнение на нем. Или в нем. Но это в сторону. Малость занесло, извините… Вернемся к планетам, комьям вещества в пустоте. К такому – уже непервичному – восприятию их жизни (или, по-вашему, квазижизни) можно применить понятия физики. Но, что замечательно, более всего к начальному этапу формирования ее. Правда, происхождение вращения космических тел – и даже систем их вплоть до Галактик – физика и астрономия не сечет. Не объясняет. Но в остальном концы с концами более-менее сходятся.
Итак, поехали. Из выброшенного ли звездой шлейфа возник начальный сгусток вещества, или светило захватило его на стороне, – все равно дальнейший рост тела планеты идет за счет аккреции: гравитационного стягивания ближних комочков и пыли, опадания их, слипания. Важный процесс, для Земли он вроде бы еще не кончился. Поскольку слипшиеся комки отдают друг другу кинетическую энергию, из нее получается такое тепло, что первоначальный шар, все его будущие базальты, граниты, гнейсы – не только расплавлен, но местами даже кипит и пузырится. Косматая, дрожащая, сплюснутая, быстро остывающая звезда. И уменьшающаяся, плотнеющая. Так возникает твердь, кора – сначала раскаленная и с островами– «льдинами», затем и сплошная. Она хладеет, видна в отраженном свете; свое излучение сходит, как и положено для остывающих тел, ко все более низким электромагнитным частотам: к инфракрасным, субмиллиметровым, сантиметровым… затем и вовсе к радиочастотам. Это советую запомнить, Вэ-Вэ.
«Я закон Вина со школы помню», – хотел откликнуться тот, но сдержался. Он сейчас не столько слушал Корнева (тот явно подводил к чему-то основательно, издалека, но пока говорил знакомое), сколько смотрел на него. Девять месяцев назад, когда они встретились, Корневу было тридцать пять, Пецу пятьдесят пять… а сейчас перед Валерьяном Вениаминовичем сидел пожилой человек. И в основном это произошло с ним за последнюю неделю, которую они не виделись. Похоже было, что Александр Иванович хватанул ускоренного времени, как хватают дозу радиации в сотни рентген. «Значит, обитал преимущественно здесь, часто поднимался в кабине ГиМ?»
…Девять календарных месяцев, немало трудно подсчитываемых реальных лет, а встречи вот так, с глазу на. глаз для откровенного разговора, все были наперечет. Первая – в декабре, когда гуляли по заснеженному эпицентру среди разрытых канав; потом в кабинете Пеца в день штурма Корневым ядра, визита зампреда и «поросячьего бума»; третья в день идеи ГиМ… ну и еще все общение в создании этой системы. А остальное все – на бегу, на совещаниях, по телеинвертеру, а если и один на один, то для коротких деловых контактов – в заданном башней темпе. А так хотелось порой пообщаться, покалякать – не как с главным инженером, а как с симпатичным, чем-то даже родным человеком. «Сволочеем мы от гонки…»
– Согласно физике остывает планета, согласно ей уплотняется, – продолжал ровным голосом Корнев. – От закона тяготения идет на ней то, что вы некогда хорошо назвали разделением: самые плотные вещества уходят поглубже, сравнительно легкие образуют кору, а газы и испарения обволакивают шар атмосферой. Правда, все стороны разделения веществ – например, что они не сплошь перемешаны, а в изрядной части образуют довольно однородные залежи (к которым мы потом прибавим слова «полезных ископаемых») – так просто не объяснишь. А тем более и замену первичной «доменной» атмосферы, какая сейчас на Венере осталась, на кислородно-азотную. Здесь в дело впутывается органическая жизнь (природа коей нам, кстати, неизвестна): буйный расцвет растительности – а от него залежи угля, нефти, иных горючих материалов… животный мир – словом, смотри учебники. Это я, Вэ-Вэ, как вы догадываетесь, переношу на иные планеты то, что знаем о строении Земли. В Меняющейся Вселенной мы наблюдаем самые поверхностные процессы разделения: первичной грязи – на сушу и водоемы с реками, вымораживание избытка влаги из атмосферы в приполярные и горные ледники. Это тоже стыкуется с наблюдаемым на Земле, а о ней ведь и речь… Еще раз отмечу, что все эти процессы горизонтального, не по вине тяготения, разделения веществ, а тем более образование – как, знаете, зарядов в обкладках конденсатора – с одной стороны, горючих материалов в коре планеты, а с другой, в атмосфере, того, благодаря чему они отменно горят, кислорода… все это жутко нефизично, антиэнтропийно. Нынче фонтан загоревшейся нефти или газа месяцами погасить не можем – а само по себе, невзирая на геологические потрясения, грозы с молниями, лесные и степные пожары, богатство это спокойно хранилось сотни миллионов лет. Потому что шло именно разделение, набирание планетой зрелой выразительности в структуре и облике (как и у всех живых существ бывает). А нарочитое оно или стихийное, живое или не очень – это пока что, пожалуй, и не нам судить.
Но… но! – мы, великие скромники, рассматриваем этот процесс на своей планете как естественный – если и не по теоретической ясности, то, по крайней мере, в смысле «так и должно быть». Так и должно быть, потому что к завершению процесса: когда успокоилась твердь, очистились воды и атмосфера, образовались залежи, богато развилась органическая жизнь – появились разумные существа Мы, – и нам все это оказалось кстати. Нет, правда, Вэ-Вэ, и в учебниках, и в монографиях всюду ведь явно или неявно проводится мысль, что вся миллиарднолетняя история Земли суть предисловие к нашей цивилизации, приготовление планеты к более высокой – ноосферной! – ступени развития мира. Мы-ста… Мы этой материи покажем, как надо! Ну, а если академически, то свою цивилизацию мы рассматриваем как дальнейшее развитие и прогресс, так? «Океан впадает в реку, речка в тазик, таз в меня…» Это у Феликса Кривина есть такая «Басня о Губке». Извините, Вэ-Вэ, опять малость занесло…
Корнев опустил левую ногу, поднял и обхватил в колене правую.
– А теперь посмотрим на то же глазами жукоглазых, пропускаемых через трансформатор. В режиме «кадр в год». Последние триста лет, когда самый прогресс пошел, проскочат за несколько секунд… но поскольку снимать-то много мест можно, днем и ночью, со спектральными сдвигами, размыто для общности и четко для любования – набрать материалу возможно. И каково же, по-вашему, их впечатление?
– Да, вероятно, такое, как и у нас, – пожал плечами Пец, – раз у них исчерпывающие наблюдательные возможности.
– В том и дело, что нет, дорогой Вэ-Вэ, в том-то все и дело! Возможности что – важно отношение к наблюдаемому. Мы как смотрели, что искали? Пока там движения гор и ледников, падения метеоров, вздутия вулканов, река извивается в ритме «кадр-год», – это одно; а вот если нечто эдакое в дыру вползает в масштабе 1:1, так это совсем другое: не транспортный ли состав в туннель въезжает? Размытые комки на размытой полосе движутся встречно и не сталкиваются – не дорога ли с двусторонним движением? Да что! Смешно сказать, но когда застукали через мегапарсеки и миллиарды лет в MB тех хвостатых жуликов у изгороди, я смотрел и огорчался: и куды там охрана смотрит! А жукоглазым-то этим, холодно объективным, – им-то зачем выискивать наше, делать разницу между движением льдов и поездов, между дымами вулкана и мегаполиса? Не уловят они разницы, как ми вглядывайся, – потому что уловить ее можно только посредством, наших «надо», а они их не знают.
Надо везти чай из Индии, шелка из Китая, бивни и рабов из Африки – и движутся корабли. Льды в океане плывут по направлению течений и ветров, корабли – по направлению потребностей. Надо кровлю, стены и удобства для разумных существ – не животные же! – все больше обширных помещений для возрастающего числа их, для жизни, для развлечений, для управления, для труда – и перемещаются массы строительных материалов и машин, пузырится земная кора зданиями и сооружениями. Надо энергию, вещества для производства – и рыхлится планета рудниками, шахтами, скважинами, опустошаются через них объемы в литосфере, заполненные тем, что нам надо: углем, нефтью, рудами, водой, дорогими камнями, металлами… Все извергается на поверхность, перемещается по ней, плавится, горит, вздымается. И вот на планете не только газо-пылевая атмосфера, но и роение тел, газ тел – тех самых, Вэ-Вэ, что не сталкиваются или сталкиваются с отклонениями от статистики. Разум, возникший из «надо», удовлетворяет «надо». Да с запасцем, да с разгоном… – Корнев опустил обе ноги, уперся руками в кромку стола, распрямился, взглянул на Пеца. – А если отвлечься от «надо», то увидишь глазами этих чудиков не прогресс и не развитие, а самый простой для Меняющейся Вселенной процесс.
– Какой? – настороженно спросил тот.
– А мы его наблюдали многократно: для планет, для звезд, для Галактик… для любых образов-событий в MB – потому что он всюду один, только в разных масштабах и с разными подробностями. Противоположный начальному. Валерьян Вениаминович, – голос у Александра Ивановича стал мягкий; он будто щадил сейчас собеседника, давал возможность, не называя вещи прямо, дозреть самому, управиться с чувствами. – И не только противоположный, но во многом зеркально-симметричный с ним. Бог с ними, с жукоглазыми, давайте смотреть сами – как исследователи, многократно наблюдавшие в MB начала и концы. Первое, – Корнев загнул палец на левой руке, – на начальной стадии, набирая выразительную устойчивость, планета уплотняется – на стадии развития нашей цивилизации начинает рыхлиться. Ведь что общее, Вэ-Вэ, во всех произведениях ума нашего и рук: от глиняной утвари до автомобилей, от гитар до небоскребов? Все это с пустотами, средние плотности куда меньше, чем у исходных материалов, когда они лежали в земле: то есть просто пузыри разной формы! Иначе и не сделаешь, иначе не используешь… И ведь что замечательно: великая наука сопромат, после сдачи которой студенту жениться позволено, год от года доказывает, что прежние коэффициенты прочности были перестраховочными, с большим запасом, что при надлежащих расчетах и ухищрениях можно делать все тоньше, длиннее, ажурнее. И утоньшаются стены высотных домов, балки перекрытий, листы обшивки воздушных лайнеров – все выше и тоньше пузырится цивилизация! Добавьте к этому пустоты в земле от исчерпанных «залежей полезных ископаемых», да горы хлама, мусора, отходов.
Второе, – он загнул еще палец. – На стадии разделения горючие вещества, уголь-нефть-газ-сланцы, оказались под землей, а атмосфера из «доменной» превратилась в азотно-кислородную. На стадии цивилизации интенсивно идет обратный процесс соединения-сжигания этих веществ, и атмосфера, набирая дымы, пыль и углекислоту, помаленьку сдвигается в сторону «доменной». Заодно – не буду на это отдельный палец тратить, а то не хватит – подобное происходит и с водами: на начальной стадии они максимально очистились – одни примеси выпали в осадок, другие адсорбировались твердью, третьи испарились – на нынешней идет помутнение-загрязнение, смешение воды и суши в первичную грязь. Прибавьте к этому оседание пыли на поверхность горных ледников, уменьшение их альбедо, из-за чего они начинают таять – для Альп в Европе, это уже серьезная проблема.
Третье. На начальной стадии твердь успокаивается, движение тел на ней уменьшается, рельеф стабилизируется. Происходит это неравномерно: в одних местах тишь да гладь, а в других еще вспучиваются лавовые пузыри (следы их на Луне хорошо видны), вздуваются и извергаются свищи – вулканы, перемещаются моря, обрушиваются лавины, растрескиваются на ущелья и овраги плато… но таких мест все меньше, сыпь вспучиваний и паутинки трещин там все мельче – и все застывает. На стадии нашего прогресса мы наблюдаем обратное. Нет, в усилении сейсмической активности человек пока еще не повинен – но города, их рост. Разве это не бурные – для режима «кадр-год» по крайней мере – изменения рельефа в сторону вспучивания? Разве это не возрастание движения тел – и по числу, по массам, по размерам – когда по «трещинам»-дорогам, по трассам в морях и в воздухе, а когда и мимо? А возникновение других – Аральского, например?…
– Температуры не те, – вставил Пец, – не те, при каких лава кипит и пузырится.
– Что температуры – важен конечный результат. Температура – это всего лишь физика, а о ней немного позже, Вэ-Вэ… Но, раз вы затронули этот вопрос, четвертое. – Корнев загнул еще палец. – Начальная стадия сопровождается остыванием планеты, при этом уменьшается как число источников электромагнитного излучения, их мощность и яркость, так и средняя частота: от белого и желтого света к красному, к тепловому. Не раз и вы, и я видели это из кабины на ночной части планет: что там за огни – факелы ли газовые, лесные пожары, или что-то еще, установить трудно, но что сникают они год от года и век от века, редеют, тускнеют – это достоверно. На стадии же цивилизации все опять наоборот: концентрация и яркость ночных огней год от года растет – ив каждом городе и поселке, вместе с числом городов и поселков, и дорогах, на стройках… всюду. Сначала это керосиновые и газовые фонари, затем лампочки накаливания, газосветные трубки – все для нашей безопасности и удобств, для ночной работы, для реклам, для праздничных иллюминаций… все надо. Добавим сюда тепловое излучение (кое при сдвиге спектра тоже сияет) от домен, конвертеров, ТЭЦ, ГРЭС, АЭС… да и газовых факелов сейчас стало побольше, и нефтяных и лесных пожаров. Нагревается планетишка.
А радиоизлучение? Слушайте, Вэ-Вэ, здесь и умствовать не надо с жукоглазыми, данные из MB привлекать – у всех на глазах это за неполный век от изобретения радио! Сначала передавали на сверхдлинных и длинных волнах, в первую мировую войну освоили средние, после нее диапазон за диапазоном прибрали к рукам короткие, во вторую мировую пошли в ход – для радаров – метровые УКВ, затем дециметровые, сантиметровые, миллиметровые… И не просто так, а потому что надо передавать все больше информации на все большие расстояния. Ведь чем выше частота, тем больше в нее втиснется сигналов и двоичных чисел. А информация все обильнее: радиосводки, интервью, песенки, телепостановки, телемосты, глушилки, радиопривод и навигация, ретрансляторы, цветное телевидение, система ВНОС, космическая связь, правительственные ВЧ-каналы, шифровки, радиофантомы для обмана ракет, радиоселекторы… и все насыщенней, высокочастотней. Наша планетка в радиопиапазоне нынче сияет наравне с Солнцем и Юпитером. Сплетницы, которым недавно для общения хватало скамейки у калитки. и каленых семечек, теперь перемывают косточки знакомым посредством междугородных телефонов и спутниковой связи. Миллиарды людей дряхлеют вечерами у телеэкранов, в уборную не сбегают до самого «хеппи энд», распро… их в…! – Александр Иванович утратил ровность тона, выругался длинно, сложно, грязно – и похоже, что неожиданно для себя. Виновато взглянул на Пеца. – Извините, Валерьян Вениаминович, при вас не следовало бы. Я к тому, что этот нарастающий частотный сдвиг и накал – это же исполнение закона смещения Вина для нагревающегося тела! Все равно как для болванки в печи, для электроплитки под током. Что же такое эта радио– и телеинформация; без которой всем зарез, все эти новости, развлекательные программы, официальные сообщения, популярные передачи и прочее, если суммируется она в явление разогревания планеты? Вот вам и физика!…
Корнев поглядел на левую кисть, на которой незагнутым остался один мизинец, загнул и его:
– Пятое. На начальной стадии миропроявления возникли атомные ядра и атомы. Не будем сейчас вдаваться, получились ли они по турбулентной гипотезе Бармалеича, то есть самыми последними, или в Первичном Взрыве официальной физики – самыми первыми. Важно, что было время, когда они возникли. Нынче они – не все, но многие – распадаются. Не будем опять-таки уточнять, извечный ли это процесс или, по Любарскому, связан с ослаблением напора в потоке времени… Но несомненно одно: вклад цивилизации в это дело таков, что распадающихся и делящихся веществ на планете стало больше, чем было бы без усилий ученых, и средний темп распада и деления их возрос.
Ну, и шестое, – загнул главный инженер палец на правой руке, оставив левую сжатой в кулак. – На стадии разделения на планете возникла и развилась – от мелких простейших форм до сложных, весьма крупных и выразительных – органическая жизнь. Цивилизация попятила ее – и преимущественно самые крупные и выразительные формы. Насекомым и крысам пока еще ничто не угрожает – а вот китам, мамонтам, слонам, зубрам, лошадям, вековым лесам, осетрам, львам… Из крупных животных сейчас размножается один человек. Но развивается ли? Ладно, – Александр Иванович распрямил все пальцы, – будет. Можно много перечислять, на руках пальцев не хватит, туфли снимать придется… но и так ясно, Вэ-Вэ: по своим глобальным результатам цивилизация никакой не разумный процесс. Это стихийный космический процесс смешения и распада, всеохватывающего разрушения планеты, стихийный процесс, исполняемый через нас.
– И что за вид! – подхватил Корнев в той же тональности. – Что за манера поведения! И вообще!…
– Что с вами, Саша?
– Что со мной… ах, если бы только со мной! – Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками – получилось неудобно – опустил одну; его будто корчило. – Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?… Так что в самом деле со мной? – Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил – смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый. – Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет… все как у Гоголя Николай Васильевича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать, изыскивать, придумывать новое, до чего другие не доперли, делать это – чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил – ого-го!… Постойте, как это у Есенина? – Главный инженер крепко провел ладонью по лицу. – Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? «Черный человек», во! «Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою…» Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт – хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то… А! – Он поднял глаза на Пеца. – Что об этом? Хотите, Вэ-Вэ, я вам лучше сказочку расскажу?
– Давайте сказочку, – согласился тот, усаживаясь.
– Даже не сказочку, а так… фантастику для среднего школьного возраста. С назидательным концом.
– Хорошо, давайте фантастику.
– Фантастика простая: пусть это наша Земля там, в глубинах Шара, в Меняющейся Вселенной. Но наблюдаем ее не мы, а какие-нибудь такие… жукоглазые. Не от мира сего. Общего с нами у них только механика, ну, еще зримое восприятие, можно и звуковое, раз есть преобразователь Бурова, а все прочее не совпадает. Дома, угодья, стада, заводы? Им это не нужно, они электричеством живы. Транспорт им тоже ни к чему, у них телекинез или такая, скажем, общая взаимосвязь, что перемещение информации равносильно перемещению существа и объектов… Сволочи, одним словом, ничего о нашей жизни, о насущном значении предметов и событий понимать не могут.
Александр Иванович немного успокоился, распрямил спину; сейчас он разрабатывал идею.
– И вот, значитца, наблюдают жукоглазые-электронные нашу родимую планету. Всеми способами своей системы ГиМ: и импульсные снования от «кадр-тысячелетие» через «кадр-год» до кадра в сутки, и ступенчатое сближение почти до упора. Даже добавим им то, что у нас нечасто получалось: четкое различение всех деталей в масштабе 1:1. Оно, если подумать, жукоглазым и не очень-то нужно: во-первых, в размытом видении легче выделить суть, общее – это мы уже оценили, а во-вторых, что им все эти тонкости-подробности – расцветки, линии, узоры, лепестки, закаты-восходы?… Все одно, как запонки для бегемота: что он ими застегнет! Но – поскольку все это есть, наполняет и украшает нашу жизнь – пусть. Итак, что же они увидят в разных режимах и планах: общем, среднем, ближнем, сверхближнем?… И так до упора?
Он помолчал, поднял палец:
– Но сначала, Вэ-Вэ, давайте суммируем, что мы-то узнали о жизни планет. Во-первых, что жизнь их – такое же событие, как и все в Меняющейся, то есть в подлинной, Вселенной: не было – возникло – побыло – исчезло. В самом общем режиме наблюдений мы видим, что таким событием, собственно, является струя-пульсация материи-времени, а турбулентное кипение и пена его – вещество – лишь самое заметное в ней. Критерий Рейнольдса, теория Любарского… все просто: напор струи усиливается – турбулентное ядро стягивается в вихревой комок, в плотный шар с устойчивым вращением и выразительным видом – держится таким, покуда струя его несет; ослабевает она – и он расплывается-рыхлится-растекается-разваливается. Переход в ламинар. Но это не только страшно просто, но и просто страшно, да и очень быстролетно, событийно… Поэтому будем, как нас в школе учили: два пишем, сто в уме – и вместе с жукоглазыми давайте ориентироваться на более приемлемое – образ планеты в пустоте. Она – весомый большой мир, а в режимах наблюдений, подобранных так, что впечатления от изменений облика сравнимы с впечатлениями от самого облика, еще и живой…
– Квази-живой, – уточнил Пец. – Как бы.
– Ну, поскольку мы ни одну планету MB не ущипнули за бочок и она не сказала «Ой!», – пусть «квази», – согласился Корнев. – Это нам все равно. Все – время, Вэ-Вэ, только оно и живет, порождает и поглощает свои творения, образы. Из этого сделали жуткую легенду о боге Хроносе, пожирающем своих детей; даже рисуют – Гойя, например – чудище трупного цвета, которое хватает и тянет ко рту младенцев… А на самом деле все предельно просто: поток и волнение на нем. Или в нем. Но это в сторону. Малость занесло, извините… Вернемся к планетам, комьям вещества в пустоте. К такому – уже непервичному – восприятию их жизни (или, по-вашему, квазижизни) можно применить понятия физики. Но, что замечательно, более всего к начальному этапу формирования ее. Правда, происхождение вращения космических тел – и даже систем их вплоть до Галактик – физика и астрономия не сечет. Не объясняет. Но в остальном концы с концами более-менее сходятся.
Итак, поехали. Из выброшенного ли звездой шлейфа возник начальный сгусток вещества, или светило захватило его на стороне, – все равно дальнейший рост тела планеты идет за счет аккреции: гравитационного стягивания ближних комочков и пыли, опадания их, слипания. Важный процесс, для Земли он вроде бы еще не кончился. Поскольку слипшиеся комки отдают друг другу кинетическую энергию, из нее получается такое тепло, что первоначальный шар, все его будущие базальты, граниты, гнейсы – не только расплавлен, но местами даже кипит и пузырится. Косматая, дрожащая, сплюснутая, быстро остывающая звезда. И уменьшающаяся, плотнеющая. Так возникает твердь, кора – сначала раскаленная и с островами– «льдинами», затем и сплошная. Она хладеет, видна в отраженном свете; свое излучение сходит, как и положено для остывающих тел, ко все более низким электромагнитным частотам: к инфракрасным, субмиллиметровым, сантиметровым… затем и вовсе к радиочастотам. Это советую запомнить, Вэ-Вэ.
«Я закон Вина со школы помню», – хотел откликнуться тот, но сдержался. Он сейчас не столько слушал Корнева (тот явно подводил к чему-то основательно, издалека, но пока говорил знакомое), сколько смотрел на него. Девять месяцев назад, когда они встретились, Корневу было тридцать пять, Пецу пятьдесят пять… а сейчас перед Валерьяном Вениаминовичем сидел пожилой человек. И в основном это произошло с ним за последнюю неделю, которую они не виделись. Похоже было, что Александр Иванович хватанул ускоренного времени, как хватают дозу радиации в сотни рентген. «Значит, обитал преимущественно здесь, часто поднимался в кабине ГиМ?»
…Девять календарных месяцев, немало трудно подсчитываемых реальных лет, а встречи вот так, с глазу на. глаз для откровенного разговора, все были наперечет. Первая – в декабре, когда гуляли по заснеженному эпицентру среди разрытых канав; потом в кабинете Пеца в день штурма Корневым ядра, визита зампреда и «поросячьего бума»; третья в день идеи ГиМ… ну и еще все общение в создании этой системы. А остальное все – на бегу, на совещаниях, по телеинвертеру, а если и один на один, то для коротких деловых контактов – в заданном башней темпе. А так хотелось порой пообщаться, покалякать – не как с главным инженером, а как с симпатичным, чем-то даже родным человеком. «Сволочеем мы от гонки…»
– Согласно физике остывает планета, согласно ей уплотняется, – продолжал ровным голосом Корнев. – От закона тяготения идет на ней то, что вы некогда хорошо назвали разделением: самые плотные вещества уходят поглубже, сравнительно легкие образуют кору, а газы и испарения обволакивают шар атмосферой. Правда, все стороны разделения веществ – например, что они не сплошь перемешаны, а в изрядной части образуют довольно однородные залежи (к которым мы потом прибавим слова «полезных ископаемых») – так просто не объяснишь. А тем более и замену первичной «доменной» атмосферы, какая сейчас на Венере осталась, на кислородно-азотную. Здесь в дело впутывается органическая жизнь (природа коей нам, кстати, неизвестна): буйный расцвет растительности – а от него залежи угля, нефти, иных горючих материалов… животный мир – словом, смотри учебники. Это я, Вэ-Вэ, как вы догадываетесь, переношу на иные планеты то, что знаем о строении Земли. В Меняющейся Вселенной мы наблюдаем самые поверхностные процессы разделения: первичной грязи – на сушу и водоемы с реками, вымораживание избытка влаги из атмосферы в приполярные и горные ледники. Это тоже стыкуется с наблюдаемым на Земле, а о ней ведь и речь… Еще раз отмечу, что все эти процессы горизонтального, не по вине тяготения, разделения веществ, а тем более образование – как, знаете, зарядов в обкладках конденсатора – с одной стороны, горючих материалов в коре планеты, а с другой, в атмосфере, того, благодаря чему они отменно горят, кислорода… все это жутко нефизично, антиэнтропийно. Нынче фонтан загоревшейся нефти или газа месяцами погасить не можем – а само по себе, невзирая на геологические потрясения, грозы с молниями, лесные и степные пожары, богатство это спокойно хранилось сотни миллионов лет. Потому что шло именно разделение, набирание планетой зрелой выразительности в структуре и облике (как и у всех живых существ бывает). А нарочитое оно или стихийное, живое или не очень – это пока что, пожалуй, и не нам судить.
Но… но! – мы, великие скромники, рассматриваем этот процесс на своей планете как естественный – если и не по теоретической ясности, то, по крайней мере, в смысле «так и должно быть». Так и должно быть, потому что к завершению процесса: когда успокоилась твердь, очистились воды и атмосфера, образовались залежи, богато развилась органическая жизнь – появились разумные существа Мы, – и нам все это оказалось кстати. Нет, правда, Вэ-Вэ, и в учебниках, и в монографиях всюду ведь явно или неявно проводится мысль, что вся миллиарднолетняя история Земли суть предисловие к нашей цивилизации, приготовление планеты к более высокой – ноосферной! – ступени развития мира. Мы-ста… Мы этой материи покажем, как надо! Ну, а если академически, то свою цивилизацию мы рассматриваем как дальнейшее развитие и прогресс, так? «Океан впадает в реку, речка в тазик, таз в меня…» Это у Феликса Кривина есть такая «Басня о Губке». Извините, Вэ-Вэ, опять малость занесло…
Корнев опустил левую ногу, поднял и обхватил в колене правую.
– А теперь посмотрим на то же глазами жукоглазых, пропускаемых через трансформатор. В режиме «кадр в год». Последние триста лет, когда самый прогресс пошел, проскочат за несколько секунд… но поскольку снимать-то много мест можно, днем и ночью, со спектральными сдвигами, размыто для общности и четко для любования – набрать материалу возможно. И каково же, по-вашему, их впечатление?
– Да, вероятно, такое, как и у нас, – пожал плечами Пец, – раз у них исчерпывающие наблюдательные возможности.
– В том и дело, что нет, дорогой Вэ-Вэ, в том-то все и дело! Возможности что – важно отношение к наблюдаемому. Мы как смотрели, что искали? Пока там движения гор и ледников, падения метеоров, вздутия вулканов, река извивается в ритме «кадр-год», – это одно; а вот если нечто эдакое в дыру вползает в масштабе 1:1, так это совсем другое: не транспортный ли состав в туннель въезжает? Размытые комки на размытой полосе движутся встречно и не сталкиваются – не дорога ли с двусторонним движением? Да что! Смешно сказать, но когда застукали через мегапарсеки и миллиарды лет в MB тех хвостатых жуликов у изгороди, я смотрел и огорчался: и куды там охрана смотрит! А жукоглазым-то этим, холодно объективным, – им-то зачем выискивать наше, делать разницу между движением льдов и поездов, между дымами вулкана и мегаполиса? Не уловят они разницы, как ми вглядывайся, – потому что уловить ее можно только посредством, наших «надо», а они их не знают.
Надо везти чай из Индии, шелка из Китая, бивни и рабов из Африки – и движутся корабли. Льды в океане плывут по направлению течений и ветров, корабли – по направлению потребностей. Надо кровлю, стены и удобства для разумных существ – не животные же! – все больше обширных помещений для возрастающего числа их, для жизни, для развлечений, для управления, для труда – и перемещаются массы строительных материалов и машин, пузырится земная кора зданиями и сооружениями. Надо энергию, вещества для производства – и рыхлится планета рудниками, шахтами, скважинами, опустошаются через них объемы в литосфере, заполненные тем, что нам надо: углем, нефтью, рудами, водой, дорогими камнями, металлами… Все извергается на поверхность, перемещается по ней, плавится, горит, вздымается. И вот на планете не только газо-пылевая атмосфера, но и роение тел, газ тел – тех самых, Вэ-Вэ, что не сталкиваются или сталкиваются с отклонениями от статистики. Разум, возникший из «надо», удовлетворяет «надо». Да с запасцем, да с разгоном… – Корнев опустил обе ноги, уперся руками в кромку стола, распрямился, взглянул на Пеца. – А если отвлечься от «надо», то увидишь глазами этих чудиков не прогресс и не развитие, а самый простой для Меняющейся Вселенной процесс.
– Какой? – настороженно спросил тот.
– А мы его наблюдали многократно: для планет, для звезд, для Галактик… для любых образов-событий в MB – потому что он всюду один, только в разных масштабах и с разными подробностями. Противоположный начальному. Валерьян Вениаминович, – голос у Александра Ивановича стал мягкий; он будто щадил сейчас собеседника, давал возможность, не называя вещи прямо, дозреть самому, управиться с чувствами. – И не только противоположный, но во многом зеркально-симметричный с ним. Бог с ними, с жукоглазыми, давайте смотреть сами – как исследователи, многократно наблюдавшие в MB начала и концы. Первое, – Корнев загнул палец на левой руке, – на начальной стадии, набирая выразительную устойчивость, планета уплотняется – на стадии развития нашей цивилизации начинает рыхлиться. Ведь что общее, Вэ-Вэ, во всех произведениях ума нашего и рук: от глиняной утвари до автомобилей, от гитар до небоскребов? Все это с пустотами, средние плотности куда меньше, чем у исходных материалов, когда они лежали в земле: то есть просто пузыри разной формы! Иначе и не сделаешь, иначе не используешь… И ведь что замечательно: великая наука сопромат, после сдачи которой студенту жениться позволено, год от года доказывает, что прежние коэффициенты прочности были перестраховочными, с большим запасом, что при надлежащих расчетах и ухищрениях можно делать все тоньше, длиннее, ажурнее. И утоньшаются стены высотных домов, балки перекрытий, листы обшивки воздушных лайнеров – все выше и тоньше пузырится цивилизация! Добавьте к этому пустоты в земле от исчерпанных «залежей полезных ископаемых», да горы хлама, мусора, отходов.
Второе, – он загнул еще палец. – На стадии разделения горючие вещества, уголь-нефть-газ-сланцы, оказались под землей, а атмосфера из «доменной» превратилась в азотно-кислородную. На стадии цивилизации интенсивно идет обратный процесс соединения-сжигания этих веществ, и атмосфера, набирая дымы, пыль и углекислоту, помаленьку сдвигается в сторону «доменной». Заодно – не буду на это отдельный палец тратить, а то не хватит – подобное происходит и с водами: на начальной стадии они максимально очистились – одни примеси выпали в осадок, другие адсорбировались твердью, третьи испарились – на нынешней идет помутнение-загрязнение, смешение воды и суши в первичную грязь. Прибавьте к этому оседание пыли на поверхность горных ледников, уменьшение их альбедо, из-за чего они начинают таять – для Альп в Европе, это уже серьезная проблема.
Третье. На начальной стадии твердь успокаивается, движение тел на ней уменьшается, рельеф стабилизируется. Происходит это неравномерно: в одних местах тишь да гладь, а в других еще вспучиваются лавовые пузыри (следы их на Луне хорошо видны), вздуваются и извергаются свищи – вулканы, перемещаются моря, обрушиваются лавины, растрескиваются на ущелья и овраги плато… но таких мест все меньше, сыпь вспучиваний и паутинки трещин там все мельче – и все застывает. На стадии нашего прогресса мы наблюдаем обратное. Нет, в усилении сейсмической активности человек пока еще не повинен – но города, их рост. Разве это не бурные – для режима «кадр-год» по крайней мере – изменения рельефа в сторону вспучивания? Разве это не возрастание движения тел – и по числу, по массам, по размерам – когда по «трещинам»-дорогам, по трассам в морях и в воздухе, а когда и мимо? А возникновение других – Аральского, например?…
– Температуры не те, – вставил Пец, – не те, при каких лава кипит и пузырится.
– Что температуры – важен конечный результат. Температура – это всего лишь физика, а о ней немного позже, Вэ-Вэ… Но, раз вы затронули этот вопрос, четвертое. – Корнев загнул еще палец. – Начальная стадия сопровождается остыванием планеты, при этом уменьшается как число источников электромагнитного излучения, их мощность и яркость, так и средняя частота: от белого и желтого света к красному, к тепловому. Не раз и вы, и я видели это из кабины на ночной части планет: что там за огни – факелы ли газовые, лесные пожары, или что-то еще, установить трудно, но что сникают они год от года и век от века, редеют, тускнеют – это достоверно. На стадии же цивилизации все опять наоборот: концентрация и яркость ночных огней год от года растет – ив каждом городе и поселке, вместе с числом городов и поселков, и дорогах, на стройках… всюду. Сначала это керосиновые и газовые фонари, затем лампочки накаливания, газосветные трубки – все для нашей безопасности и удобств, для ночной работы, для реклам, для праздничных иллюминаций… все надо. Добавим сюда тепловое излучение (кое при сдвиге спектра тоже сияет) от домен, конвертеров, ТЭЦ, ГРЭС, АЭС… да и газовых факелов сейчас стало побольше, и нефтяных и лесных пожаров. Нагревается планетишка.
А радиоизлучение? Слушайте, Вэ-Вэ, здесь и умствовать не надо с жукоглазыми, данные из MB привлекать – у всех на глазах это за неполный век от изобретения радио! Сначала передавали на сверхдлинных и длинных волнах, в первую мировую войну освоили средние, после нее диапазон за диапазоном прибрали к рукам короткие, во вторую мировую пошли в ход – для радаров – метровые УКВ, затем дециметровые, сантиметровые, миллиметровые… И не просто так, а потому что надо передавать все больше информации на все большие расстояния. Ведь чем выше частота, тем больше в нее втиснется сигналов и двоичных чисел. А информация все обильнее: радиосводки, интервью, песенки, телепостановки, телемосты, глушилки, радиопривод и навигация, ретрансляторы, цветное телевидение, система ВНОС, космическая связь, правительственные ВЧ-каналы, шифровки, радиофантомы для обмана ракет, радиоселекторы… и все насыщенней, высокочастотней. Наша планетка в радиопиапазоне нынче сияет наравне с Солнцем и Юпитером. Сплетницы, которым недавно для общения хватало скамейки у калитки. и каленых семечек, теперь перемывают косточки знакомым посредством междугородных телефонов и спутниковой связи. Миллиарды людей дряхлеют вечерами у телеэкранов, в уборную не сбегают до самого «хеппи энд», распро… их в…! – Александр Иванович утратил ровность тона, выругался длинно, сложно, грязно – и похоже, что неожиданно для себя. Виновато взглянул на Пеца. – Извините, Валерьян Вениаминович, при вас не следовало бы. Я к тому, что этот нарастающий частотный сдвиг и накал – это же исполнение закона смещения Вина для нагревающегося тела! Все равно как для болванки в печи, для электроплитки под током. Что же такое эта радио– и телеинформация; без которой всем зарез, все эти новости, развлекательные программы, официальные сообщения, популярные передачи и прочее, если суммируется она в явление разогревания планеты? Вот вам и физика!…
Корнев поглядел на левую кисть, на которой незагнутым остался один мизинец, загнул и его:
– Пятое. На начальной стадии миропроявления возникли атомные ядра и атомы. Не будем сейчас вдаваться, получились ли они по турбулентной гипотезе Бармалеича, то есть самыми последними, или в Первичном Взрыве официальной физики – самыми первыми. Важно, что было время, когда они возникли. Нынче они – не все, но многие – распадаются. Не будем опять-таки уточнять, извечный ли это процесс или, по Любарскому, связан с ослаблением напора в потоке времени… Но несомненно одно: вклад цивилизации в это дело таков, что распадающихся и делящихся веществ на планете стало больше, чем было бы без усилий ученых, и средний темп распада и деления их возрос.
Ну, и шестое, – загнул главный инженер палец на правой руке, оставив левую сжатой в кулак. – На стадии разделения на планете возникла и развилась – от мелких простейших форм до сложных, весьма крупных и выразительных – органическая жизнь. Цивилизация попятила ее – и преимущественно самые крупные и выразительные формы. Насекомым и крысам пока еще ничто не угрожает – а вот китам, мамонтам, слонам, зубрам, лошадям, вековым лесам, осетрам, львам… Из крупных животных сейчас размножается один человек. Но развивается ли? Ладно, – Александр Иванович распрямил все пальцы, – будет. Можно много перечислять, на руках пальцев не хватит, туфли снимать придется… но и так ясно, Вэ-Вэ: по своим глобальным результатам цивилизация никакой не разумный процесс. Это стихийный космический процесс смешения и распада, всеохватывающего разрушения планеты, стихийный процесс, исполняемый через нас.