Страница:
Грантовые альтруисты, увидев меня, замахали рyками, крича в том смысле, что давай к нам, Руслан, и объясняя несведущим всю пользу приложения моей светлой, незамутненной теоретической астрофизикой головы к темной проблеме инверсии красногo смещения у сверхдальних квазаров, но я нетерпеливо отмахнулся и прибавил шагу.
Костя сидел в своей ярко освещенной лаборатории перед компьютером и наблюдал запись давешнего феномена. Я подхватил стул и сел рядом с ним, вглядываясь в терминал, по которому ползла идеально правильная фрактальная структура.
- Что ты думаешь по этому поводу? - ткнул в экран немытый палец Костя-отшельник.
Дискуссия наша длилась долго, и как это бывает в случаях, когда ни один из собеседников ни черта не понимает в предмете спора, мы вскоре скатились на личности.
- А знаешь, - вклинился я, когда ответный поток обвинений в профессиональной некомпетентности, недостатке воображения, политической недальновидности и отсутствии партийной чуткости затих, - Альфир нашел новое решение фридмановских уравнений. И на БТА все бурлит - у них голубое смещение обнаружили.
-А у меня резонансы пошли, - грустно признался Костя.
Мы посмотрели друг другу в глаза.
- Совпадение, - успокоил я его. - Моя V633, например, так и не раскололась. - Про то, кто и как раскололся этой ночью, я, естественно, умолчал. Он поскреб свою щетину и хитро прищурился. - Все равно, интересно. Еще меня интересует протяженность вот этого - как ты его назвал? - да, фрактала. Попробую дозвониться на материк.
На том и порешили. А когда я подходил к станции, тo увидел, как из нашего экспедиционного газика выгРyжается Таня с рюкзаками и коробками. Мы восторжeнно обнялись и расцеловались.
- Танечка, - весело дурачился я, - наконец-то я по утрам начну бриться, а то борода, знаешь, как надоела.
А Татьяна, дергая меня за оную, так же весело приговаривала:
- Да вы тут без меня совсем одичали, хлопцы! Не мотрит Ольга за вами, ох, не смотрит.
Глава 6
ПЕНЬ АРЕСТА
Он сидел в утреннем кафе, чисто инстинктивно разместившись в самом темном и дальнем углу этого и так скверно освещаемого скудным солнечными лучами, еле-еле пробивающимися через залепленные грязным, черным снегом узкие полуподвальные стекла-бойницы, забранные к тому же толстенными решетками, маленького помещеньица с тремя-четырьмя столами, расставленными на ковре, раскисшем от натасканных сапогами, ботинками, лаптями посетителей уличной грязи и обильно сдобренного солью снега, кои и превратили теоретически нетленную, разрисованную абстрактными узорами и сложными переплетениями синтетику в какие-то непотребные ошметки, напоминающие одновременно залитое мазутом болото и половую тряпку, которой лет десять ежевечерне протирали сортиры в дизентерийных бараках. Посетителей в этот час было немного - какие-тo странные личности, не знающие чем заняться на рассвете и страдающие бессонницей, числом около пяти штук, с одинаково опухшими рожами, одинаково грязными помятыми длинными плащами, волочившимися по полу, словно пародийные королевские мантии или великосветские камзолы, загребавшими наносы грязного снега на полу и гонящими высокие волны по безмятежной глади черной воды, в которую этот снег и превращается. Максим поверх очков внимательно разглядывал живописные пятна на их верхней одежде, пока не понял, что, по удивительной прихоти окружающей среды в виде грязи, соли, бензина, копоти и земли, или неведомого эстета портного-продавца, все эти пятна на каждом опухшем индивидууме в точности копируют друг друга, чего, в общем-то, трудновато добиться, даже если ходить друг за другом в затылок и окунаться в одни и те же лужи. Такое вопиющее нарушение принципа неопределенности его не насторожило, и он потерял к ним интерес. Подозрительные личности поначалу толпились у стойки перед Грудой обгрызенных подносов, покрытых несмываемым слоем вонючего жира, россыпью алюминиевых жеваных вилок с одним-двумя уцелевшими зубьями и ложек, прихотливо скрученных в трехмерные топограммы, обильно жестикулируя, пихаясь, тыча палцами в несменяемое с незапамятных времен меню, нанесенное красной масляной краской на пластинку оргстекла, намертво вбитого гвоздями в стену и состоящего из трех пунктов, все различие между которыми заключалось лишь в цене (которая предусмотрительно в меню не вписывалась) и в той посуде, куда их выплескивали глубокую тарелку, плоскую тарелку, чашку. О чем-то договорившись, они чинно разобрали, попутно подравшись из-за наиболее уцелевших экземпляров, подносы и вилки, получили по порции химических отходов полипропиленового производства, опять жутко переругались на кассе, выясняя кому и сколько платить невозмутимой кассирше с необъятными грудями и небрежно перекинутой через плечо железной цепью, утыканной гвоздями и крючьями, оставившей не одну дырку на спинах и черепах нежелающих расплачиваться бедолаг. В конце концов, консенсус был достигнут, деньги ссыпаны в алюминиевую же тарелку, на руки получены чеки, играющие роль салфеток для особых извращенцев, не боящихся прикладываться этим непотребством к собственной коже, тем паче к собственным губам, и вызывающие у людей неподготовленных страшную крапивницу и паралич дыхательных путей. Толпа подалась от кассы и стала бродить по всему кафе, выискивая подходящее место для совершения массового самоубийства путем отравления блюдом, фигурирующим под названием "Пельмени разварные". Они перепробовали все столы и все комбинации посадки - все вместе, четверо и oдин, трое и двое со всевозможными сочетаниями, cловно вживую иллюстрируя треугольники Ферма, oдин из особо смелых попытался даже было приземлиться за столом Максима, но был буквально сдут сo стула хмурым взглядом карих глаз поверх очков. Их ходьба по залу с норовящими выпасть из рук подносами и обильно выплескивающимися из тарелок пельменями странно завораживала, гипнотизировала Максима, он чувствовал, как его охватывает предсонное оцепенение, когда тело уже спит, а перед закатывающимися под самый лоб глазами являются видения, туго сплетенные из яви и грез. Очки его сползли еще ниже, рот растянулся в мучительной зевоте, небритый подбородок очень удобно улегся в вогнутую поверхность бронежилета, плечи опустились, пальцы рук безвольно разжались, на теле проступил пот расслабления, и в это самое мгновение, когда его уже ничто не могло удержать от падения в мир причудливых сновидений, словно пошедший на посадку пассажирский лайнер, его сильно ударили по затылку чем-то округлым и железным, и он, не в силах опровергнуть столь весомый аргумент, со всего маху врезался в пластиковую столешницу, по инерции легко проломил ее и, увлекая за собой обломки стола, стул, на котором он сидел, и невесть откуда взявшиеся поднос и посуду с едкими пельменями, которые он не заказывал, с сильным грохотом, лязгом и стоном рухнул в чавкающую темноту бездонного пола.
Максим оказался в странном состоянии. Его тело безмятежно развалилось в вонючей грязи, словно позеленевший от варки в химикалиях лангуст с безвольно опавшими лапками, клешнями, устрашающими когда-то длиннющими усами и глазами на стебельках, в совсем уж теперь бесполезном крепком шипастом хитиновом панцире, вроде как в насмешку сверху приправленном фантастической подливкой в виде кусков пластика и дымящихся луж разварных пельменей. Однако он, хотя его рожа уткнулась в двухсантиметровый слой вековой жижи, в сравнении с которой самая грязная канализация казалась лечебным минеральным источником, глаза были плотно залеплены ошметками снега и даже не лупали, а о жизни, теплившейся в его теле, свидетельствовали пузырьки на поверхности сумрачных вод, выплывающие из его ноздрей, вместе со всем этим разгильдяйством и невнимательностью, за которое нужно даже не гнать, а выпинывать под зад кованным сапогом из Общества, продолжал прекрасно видеть все происходящее в кафе, будто бы его эфирная составляющая не последовала вслед за глупым телом, а продолжала сидеть на своем месте, со стороны наблюдая за разворачивающейся комедией под названием "Вынос тела".
Когда его тело оказалось на полу в бесчувственном состоянии, в суетливом и хаотичном движении пятерых любителей ранних обедов появилась внезапная слаженность, деловитость, профессионализм, уверенность в своем правом деле и наглость по отношению к грудастой кассирше, которая, чего никак не ожидал от нее Максим, сделала слабую попытку помочь упавшему в ее глазах клиенту, и для этого она вытянула шею, дабы точнее поставить диагноз, правой рукой стянула цепугу, на случай, если упавший просто решил здесь вздремнуть, а другой потянулась к мотанному-перемотанному изолентой телефону, на случай, если клиент все-таки дал дуба и нуждается в срочной поcтoронной помощи.
Но ее героический поступок был пресечен в зачатке одним из близнецов, который выкинул уже ставший ненужным маскировочный поднос, вытянул из плаща невероятной длины автомат с насадками и с молчаливой местью ткнул его поросячьим дулом в зубы. Умная женщина замерла и, как и Максим, перecтaла подавать признаки жизни.
Тот, кто нанес Максиму удар прикладом по черепу (оставалось только удивляться - как это он пропустил такую достаточно длительную по времени манипуляцию, включающую маневр по заходу в тыл противника, доставание автомата, выбирание точки удара и силы размаха, чтобы, не дай бог, не проломить череп арестуемому, и, наконец, короткого и точного движения), присел на корточки рядом с ним, положив автомат на колени, и несколько десятков секунд разглядывал его затылок, спину и руки. Затем он, удостоверившись, что Максим не притворяется и лежит в полной отключке, осторожно ощупал его затылок, состроив брезгливую физиономию, как будто копание в грязных волосах было гораздо более неприятным занятием, нежели поедание здешних отходов, пусть и несостоявшееся. Состояние черепа арестованного его удовлетворило, и он кивком головы подозвал двух оставшихся незанятыми близнецов (еще один встал на входе, перегородив доступ в кафе с помощью такого же автомата), и они, поднатужившись, перевернули тело Максима на спину. Собственное лицо Максиму тоже не понравилось - оно было не только испачкано грязными потеками, словно винная бутылка, выуженная каким-нибудь бомжем из городской помoйки, но его все наискосок от левой брови до правой скyлы, через нос и губы пересекала широкая рана с pвaными краями и кое-где видневшейся белой костью чeрепа. Кровь еще не шла, но вывернутые наружу нежно-розовые лохмотья кожи уже налились, набухли, через несколько минут, когда шок немного пройдет концентрация адреналина в организме, сжимающем рваные вены и капилляры, снизится, страшная рана должна брызнуть красными фонтанами и взорвать страшной, умопомрачительной болью. Близнецы видимо, тоже поняв, что никакой приклад не справится с болевым отрезвлением, снова беззвучно заспорили, закачали головами, но особо увлекаться поисками истины не стали - они ловко и слаженно освободили тело от ненужного железа, свели руки Максима так, чтобы локти и кисти плотно прилегали друг к другу, и перемотали их какой-то удивительной зеленой шиластой веревкой, которую он не мог хорошо рассмотреть из-за плеч близнецов, но которая, как ему показалось, в процессе связывания весьма и весьма активно шевелилась, как живая змея. В результате такой неудобной и не на месте перевязки, его ладони уперлись в нос, что придало ему оттенок комичности - казалось, физическое тело втихаря гнусно посмеивается над бессильным телом астральным, только и могущим, что стоять в уголочке и наблюдать, как этот бесчувственный сосуд жизни бесцеремонно за ноги поволокли к выходу. В кафе еще никто и никогда не убирался столь большой и тяжелой тряпкой, и поэтому неудивительно, что за Максимом оставался относительно чистый, на общем фоне, след на синтетическом красном ковре. Затем его потянули вверх по лестнице, и голова глухо застучала по ступенькам, словно вверх тащили не человека, а плюшевого медвежонка, набитого опилками. К счастью, живая иллюстрация к сказке продолжалась недолго - ступеней было всего четыре. Человек на входе услужливо открыл дверь, разве что не отдав честь поверженному врагу, и тело Максима скрылось на улице. Сторож кассирши с сожалением спрятал автомат под плащом, не oтKa3aв себе в удовольствии помять ее чудовищные груди, наконец оторвался от этого занятия и, не оглядываясь, зашагал вслед за остальными. Кассирша невoзмутимо поправила помятые формы, водрузила цепь на старое место и скучающе уставилась в прoстранство. Свет померк, и Максим вернулся в свое тeло.
За это время тело оттащили достаточно далеко от входной двери, переволокли через чудовищные напластования снега и мусора. За кучей, в большой и глубокой луже, состоящей из уже классической смеси сегодняшнего дождя, вчерашнего снега, давнишней грязи и крепкого многолетнего настоя гниющих отбросов, аккурат посредине стоял небольшой фургон, выкрашенный в свежий и приятный цвет трупных червей и с кривой потекшей надписью, сделанной ярко-красной краской "Мясо". Мясо даже не удосужились приподнять под руки, чтобы оно не утонуло в здешних водах, и Максим ощутил, как холодная вода устремилась в промежуток между бронежилетом и спиной, мощное течение ударило в затылок, умыло щеки и уши, и голова стала неотвратимо погружаться, как получивший под ватерлинию торпеду катер. Вода приятно захолодила онемевшее тело и голову после долгого отсутствия тела астрального, но это было единственное, что роднило ее с той жидкостью, которую люди привыкли пить и которой некоторые извращенцы даже умываются. Она оказалась вязкой и липкой, как кровь, и он почувствовал, что намокшая одежда начинает неприятно прилипать к телу, а затем, при каждом рывке вперед за ноги, мучительно больно отрываться от кожи, похоже, вместе с ее отметками. Но помогало затылку - волосы слиплись в непробиваемый колтун, и стало уже не так мучительно скользить черепом по выступам и впадинам развoроченного асфальта. Между тем, глубина лужи все увeличивалась, вода стала заливаться в уши, подбирать к краям глаз, захлестывать нос, который Максим прeдусмотрительно зажал маячившими перед лицом ладонями, и ими же прикрывал дышащий рот от попадания в него тошнотворной жидкости - еще не хватало для полного удовольствия умереть в луже, захлебнувшись собственной рвотой.
Машина стояла не на самом глубоком месте импровизированного Мертвого моря, и Максим не успел утонуть. Одну ногу его отпустили, и она безвольно упала в лужу, хотя он надеялся до последнего сохранить сухость хотя бы в ногах. Загремели ключи, заскрипел замок и отворяемая дверь, погнавшие под кожей табуны мурашек. Максим, как ни пытался, но все же не смог после возвращения в бренное тело хоть как-то взять его под контроль и в конце концов открыть глаза. Мышцы бездействовали, и даже глазные яблоки не шевелились под плотно сомкнутыми веками. Его снова ухватили за обе ноги и голову, приподняли над лужей (из пустот под бронежилетом вниз устремились водопады воды), раскачали и очень ловко закинули в фургон. Максим приземлился на правый бок и плечо, связанные руки очень неловко двинули по ране на лице, и она родила долгожданную боль и, судя по горячему теплу, разливающемуся по щекам, кровь из вышедших из болевого ступора вен. Вернулась подвижность, веки медленно приоткрылись, словно кованные ворота рыцарского замка, и в стремительно сокращающемся свете пасмурного дня, пробивающегося через щель между закрывающимися дверьми, Максим успел "схватить" скудную обстановкy eго темницы на колесах - металлические ребриcтые стены, деревянный грязный пол и металличеcкий же потолок. Из мебели здесь находился только Максим, угодивший в незамысловатую ловушку.
Полоса света сжалась до кромешной темноты, дверь захлопнулась, заработал двигатель, машина резко тронулась с места и поскакала по многочисленным ямам, слегка декорированным грязными лужами под цвет асфальта. Несмотря на деревянный пол, лежать на нем в бронежилете было жестковато, и Максим попытался принять более удобное положение, мучительно скалясь, когда тело отрывалось от влажных, но уже нагретых человеческим теплом участков одежды и прикасалось к таким же мокрым, но еще холодным и липким, однако тряска не давала ему принять устойчивую позу, в самые ответственные моменты машина подпрыгивала на колдобинах и выводила его из шаткого равновесия. Несколько раз, почти уже утвердившись плечами и затылком на стенке фургона, Максим вновь и вновь обрушивался на пол, чуть ли не теряя сознание от боли. Такая зарядка еще больше разогрела мышцы, стало жарковато, а тело все ловчее двигалось в темноте фургона. В конце концов, Максим блаженно привалился спиной к стене, чью неудобную ребристость он не ощущал через кевларовые пластины бронежилета, протянул ноги и, отдохнув, решил плотнее заняться связанными руками. Как и все в этом мире, двери, на его счастье, были сделаны достаточно неуклюже и сквозь крохотные щели под потолком, у пола, около петель и, почему-то, сквозь геометрические центры дверей, где никаких-то швов и не должно было быть, пропускали тонкие, как лазер, лyчики света, быстро увязавшие в густой темноте фур на и не доходившие до дальней стены. Глаза постепенно привыкли к скудному световому пайку, и Максим стал разглядывать туго обвивавшую его руки веревкy. "Веревка" очень правдоподобно прикидывалась веревкой, не шевелясь, не пульсируя, не вытягивая-втягивая колючки, но исходившее от нее тепло живого существа не обмануло Максима - близнецы-братья додумались стянуть ему руки живой каатйнгой. На его счастье, она была достаточно профессионально подготовлена кем-то (он сомневался, что это были его близнецы - для этого их рожи слишком тупы) для выполнения функций наручников - ее в меру покормили, чтобы она не была голодна, иначе это псевдорастение уже сожрало бы ему руки, и не была слишком сыта, иначе бы она не схватила добычу в крепкие объятия, предвкушая в недалеком будущем кровавое пиршество.
Близкое соседство этой твари надоело Максиму, и он решил от нее немедленно избавиться, тем более, неизвестно, что случится раньше - или машина перестанет старательно вилять по улицам, сбрасывая с хвоста возможную слежку, и отвезет его в тюрьму, в подвал, в лагерь, в ресторан "Максим", или каатинга все же решит перекусить, запустит свои колючки глубоко под его кожу и начнет ими рвать живое мясо, отправляя его по кусочкам в жадно распахнутые устьица, разбросанные по всей "ветке". Лучше словить ее на сытости, уговорил себя Максим, напряг мышцы рук и со всей силы рванул их в стороны. Он не ожидал, что его здоровья хватит для того, чтобы размотать каатингу или, тем паче, разорвать ее, так как ее Древовидное тело возьмет и не всякий нож. Максим xотел лишь ее перекормить - колючки впились возь рукава плаща и рубашки в руки, из ранок потекла кровь и, повинуясь рефлексу, каатинга стала впивать ее в себя, еще теснее прижавшись к рукам и стараясь не упустить ни одной капли. У ее пробудился аппетит, и Максим почувствовал как колючки еще глубже залезают в плоть, начинают там кровотечение. Машина между тем продолжала трястись, рессоры угрожающе скрипели, запахло резиной, двигатель простужено закашлял, но это не мешало увозить Максима в неизвестном нaправлении от кафе, от его броневичка, Вики, от странных кассет, периодически пoявляющихся в его почтовом ящике, от Жени, от орyжия, защищавшего его от вредоносного мира, от спaсительного сна, который не мог одолеть его в этом жeлезном кубе, от грязных улиц, грязного неба и грязной жизни. Может, именно так и приходит конец -жуткой тряске, в запахе бензина, крови и жженой рeзины, в темноте и бессоннице? Максим не знал, yснул, пересилив боль в голове и руках.
Его разбудила остановка. Машина дернулacь в предсмертной судороге, завизжали тормоза, Максим завалился на бок и бодряще стукнулся головoй o дверь. Сонливость и расслабленность пeретекли в набухающую шишку, оставив в теле ощущение жуткого холода, от которого по телу пробегала дрожь и сильно хотелось помочиться. Снаружи захлопали двери, послышались шаги и плеск луж, по которым кто-то бодро прошелся чуть ли не маршем, по стенам фургона заскребли, пару раз ударили чем-то очень тяжелым, отчего железная коробка зарезонировала, загудела, как большой колокол, давя Максиму на уши и вызывая в его черепе ответный звон большого чугунного Царь-колокола, от которого голова затрещала, волосы встали дыбом, а глаза полезли на лоб. Это настолько подняло ему настроение, что Максим решил отказаться от повторного путешествия вперед ногами и черепом по ямам и лужам, облегчив работу его мучителей, для чего он встал на ноги, беспощадно изгнал одним выдохом боль из всего тела и головокружение из вестибулярного аппарата, пару раз присел и отжался, проверяя работу мышц, осторожно подобрал валяющуюся каатингу, предварительно обмотав один конец обрывком собственной рубашки, и встал перед дверью в ожидании появления гостей.
Между тем непонятная суетливая активность в окрестностях фургона продолжалась - на улице что-то кричали, слышались глухие удары, снова пробил набат о железную стену, затем по крыше быстро застучали, видимо, начавшийся дождь, шумы стихли и воцарилась тишина. Это было похоже на что угодно, только не на тайную операцию по выкрадыванию секретного функционера - слишком шумно, нелепо, неэстетично, как воровство рыбы на привозе. Наконец, к двери подошли и принялись очень долго копаться в замке, словно это был сейф, а не жалкий механизм, предназначенный лишь для того, чтобы мясо в процессе перевозки на вывалилось из машины и чтобы не слишком препятствовать ловким ребятам во время остановки на светофоре перебросить парочку филейных частей в соседний грузовичок. Замок, тем не менее, не поддавался, чем вызвал очередную волну суеты и ударов уже не по стенкам, а прямо по замку. На этот раз били гораздо сильнее и профессиональнее, так что Максим заметил, несмотря на отвлекающие резонансы в черепе, растущую на глазах вмятину, покрывающуюся трещинами в краске и с уже заметными сквозными дырами, засветившимися на темной металлической поверхности. Еще пара таких ударов, и замок по всем законам должно было намертво заклинить, но, к счастью, в нем наконец-то хрустнуло, и Максим почувствовал себя свободным. Он не стал дожидаться, пока дверь вежливо приоткроют и так же вежливо пригласят его выйти подышать свежим воздухом, наставляя на него всякое огнестрельное оружие и одевая его в теплые, на меху, наручники и кандалы, и лягнул, словно лошадь, с такой же силой и яростью начинающую открываться дверь. Судя по тому, как она во что-то мягко въехала и здорово снизила скорость распахивания, одним клиентом у Максима стало меньше, и он, даже не выпрыгивая из темницы на колесах, наугад шлепнул каатингой по другую сторону выхода. Каатинга также столкнулась с чем-то мягким и, видимо, живым, так как сразу напряглась и вырвалась из рук Максима. Истошно закричали, а Максим, обрушившись на живот, подтянулся на руках к выходу, выглянул, столкнувшись с помертвевшим взглядом какой-то странной личности с колючим галстуком на шее, и, не поднимаясь, поехал вниз под машину, помогая себе руками. Выходило это у него не очень ловко и быстро, так как мешал бронежилет, не oчень способствующий упражнениям на гибкость, и страшная головная боль, обрушившаяся на Максима в то мгновение, когда он повис вниз голoвой. Пока он как пораженная ревматизмом змея, соскальзывал вниз, что-то очень болезненно воткнулось ему в задницу, и он ощутил внезапный приступ благостной эйфории - он сразу же простил врагов своих и возжелал подставить им и вторую свою ягодицу, но мышцы размякли, как кисель, и он во второй раз за этот день лег спиной в лужу, с любопытством разглядывая заляпанную грязью и обросшую черными сосульками трансмиссию.
Занятие это было чрезвычайно интересным, но его оторвали от него самым безжалостным способом - вытянув за ноги из-под машины. Любитель колючих галстуков с изодранной в клочья шеей и окровавленным до пояса плащом хрипел, привалившись к колесу и продолжая героически сжимать в левой руке шприц, который и усмирил Максима, а подвернувшийся под дверь просто лежал на асфальте с залитой кровью мордой и подрагивающими конечностями. Путешествуя вперед ногами, Максим скорбно разглядывал деяния рук своих и даже пытался сказать что-то извиняюще-ободряющее, но язык завалился куда-то в глотку и не желал оттуда вылезать. Он стал разглядывать окружающий мир, но голова опять застучала по ступенькам, и Максим снова заснул.
На этот раз его астральное тело заснуло вместе с телом физическим, поэтому он не видел своего путешествия, которое пролегало, судя по количеству синяков и шишек, обнаруженным впоследствии Максимом на своем теле, через множество ям, колдобин, ступеней и перил. Хотя возможно и то, что когда Максим находился в отключке, соратники подвернувшихся ему под руку несчастных попеняли и попинали его телo, как стая шимпанзе бьет палками мертвого льва. Во вcяком случае, сознание вернулось к нему в тесном помещении с кирпичными стенами и цементными полом и потолком, ярко освещенном (по сравнению с колесным вариантом его предыдущего жилища) солнцем через узкую бойницу, расположенную под самым потолком и зарешеченную толстыми ржавыми прутьями. Он пришел в себя не от того, что кончилось действие лекарства, до этого было далеко - мышцы продолжали растекаться киселем по полу, кое-как сдерживаемые кевларовым панцирем от того, чтобы прорваться через кожу в худых местах (благо, их было много) и оставить валяться на холодном бетоне облаченную в грязную одежду драную кожу и попорченные переломами кости, но сознание вернулось от того, что он ощутил неистребимую потребность вдохнуть этот пусть и затхлый, пропахший туалетом, карболкой, немытыми телами и высыхающей кровью, но все-таки содержащий кислород воздух, который почему-то перестал исправно поступать в легкие. Ощущение было не из приятных, и оно пересилило неистребимое желание поспать. Максим оторвался от созерцания камеры и попытался разглядеть, что же препятствует ему наслаждаться жизнью. На его груди сидел некто или нечто, чьи очертания даже в этом "буйстве" света скрадывались многочисленными тенями и мешковатым одеянием, в том месте, где должны были располагаться у людей глаза, горели два маленьких безумных огонька, которые как-то освещали прилегающие к ним редкие брови и ресницы, морщинистую, шелушащуюся кожу и бисеринки пота, выступившие от физического напряжения и прикладываемых усилий к тому, чтобы не только гибкими пальцами, обхватившими шею Максима, придушить его, но и сломать ему позвонки. Большие пальцы неотвратимо вжимали кадык в гортань, а указательные впились в шейный позвонок, который начал угрожающе похрустывать, и при этом некто бубнил нечто нечленораздельное, окатывая Максима непереносимым запахом гнили, свидетельствующим об ужасном состоянии его зубов, желудка, кишечника, метаболизма и отвратности той пищи, которую он потреблял. Задыхаясь, Максим мало что понимал в его бормотании, улавливая только по- хожие на змеиное шипение и часто повторяемое словечко "пощщщ". Оно очень сильно смахивало на простое слово "помощь", но настолько его значение не вязалось с творимым деянием, что Максим не сразу догадался об истинном значении этого шипения. Как он ни пытался напрягать шею, но кислород продолжал поступать внутрь в лучшем случае тонкой прерывистой струйкой, которая никак не могла насытить задыхающийся организм, а только возбуждала чудовищное желание вздохнуть полной грудью и невыносимое мучение от невозможности это сделать. Перед глазами все поплыло, и стала сгущаться темно-красная пелена, в голове появилось ощущение тепла, а в тело начала вливаться неведомая сила, напрягшая мышцы рук и ног и являющаяся сигналом приближающейся агонии, когда за чудовищной вспышкой бесцельного сопротивления и дрыганья конечностями должна была наступить смерть, если, конечно, душителю удастся оказать достойное сопротивление. Это был последний шанс Максима, и он не стал понапрасну растрачивать скудные силы в паническом дрыганье и дерганье, а потратил их исключительно на три небольших движения левой рукой. Выставить указательный палец - раз. Согнуть руку в локте - два. И, наконец, со всего маху вонзить палец в то место, где предположительно нaходится печень этого доброго самаритянина. Палец воткнулся во что-то твердое, похожее на бронежилет, и Максим отлетающим сознанием уже попрощался с бренным телом, но тут хватка на шее ослабела, человек издал жалобный стон и повалился набок, как насосавшаяся пиявка. Диагноз Максима оправдался - цирроз печени.
Костя сидел в своей ярко освещенной лаборатории перед компьютером и наблюдал запись давешнего феномена. Я подхватил стул и сел рядом с ним, вглядываясь в терминал, по которому ползла идеально правильная фрактальная структура.
- Что ты думаешь по этому поводу? - ткнул в экран немытый палец Костя-отшельник.
Дискуссия наша длилась долго, и как это бывает в случаях, когда ни один из собеседников ни черта не понимает в предмете спора, мы вскоре скатились на личности.
- А знаешь, - вклинился я, когда ответный поток обвинений в профессиональной некомпетентности, недостатке воображения, политической недальновидности и отсутствии партийной чуткости затих, - Альфир нашел новое решение фридмановских уравнений. И на БТА все бурлит - у них голубое смещение обнаружили.
-А у меня резонансы пошли, - грустно признался Костя.
Мы посмотрели друг другу в глаза.
- Совпадение, - успокоил я его. - Моя V633, например, так и не раскололась. - Про то, кто и как раскололся этой ночью, я, естественно, умолчал. Он поскреб свою щетину и хитро прищурился. - Все равно, интересно. Еще меня интересует протяженность вот этого - как ты его назвал? - да, фрактала. Попробую дозвониться на материк.
На том и порешили. А когда я подходил к станции, тo увидел, как из нашего экспедиционного газика выгРyжается Таня с рюкзаками и коробками. Мы восторжeнно обнялись и расцеловались.
- Танечка, - весело дурачился я, - наконец-то я по утрам начну бриться, а то борода, знаешь, как надоела.
А Татьяна, дергая меня за оную, так же весело приговаривала:
- Да вы тут без меня совсем одичали, хлопцы! Не мотрит Ольга за вами, ох, не смотрит.
Глава 6
ПЕНЬ АРЕСТА
Он сидел в утреннем кафе, чисто инстинктивно разместившись в самом темном и дальнем углу этого и так скверно освещаемого скудным солнечными лучами, еле-еле пробивающимися через залепленные грязным, черным снегом узкие полуподвальные стекла-бойницы, забранные к тому же толстенными решетками, маленького помещеньица с тремя-четырьмя столами, расставленными на ковре, раскисшем от натасканных сапогами, ботинками, лаптями посетителей уличной грязи и обильно сдобренного солью снега, кои и превратили теоретически нетленную, разрисованную абстрактными узорами и сложными переплетениями синтетику в какие-то непотребные ошметки, напоминающие одновременно залитое мазутом болото и половую тряпку, которой лет десять ежевечерне протирали сортиры в дизентерийных бараках. Посетителей в этот час было немного - какие-тo странные личности, не знающие чем заняться на рассвете и страдающие бессонницей, числом около пяти штук, с одинаково опухшими рожами, одинаково грязными помятыми длинными плащами, волочившимися по полу, словно пародийные королевские мантии или великосветские камзолы, загребавшими наносы грязного снега на полу и гонящими высокие волны по безмятежной глади черной воды, в которую этот снег и превращается. Максим поверх очков внимательно разглядывал живописные пятна на их верхней одежде, пока не понял, что, по удивительной прихоти окружающей среды в виде грязи, соли, бензина, копоти и земли, или неведомого эстета портного-продавца, все эти пятна на каждом опухшем индивидууме в точности копируют друг друга, чего, в общем-то, трудновато добиться, даже если ходить друг за другом в затылок и окунаться в одни и те же лужи. Такое вопиющее нарушение принципа неопределенности его не насторожило, и он потерял к ним интерес. Подозрительные личности поначалу толпились у стойки перед Грудой обгрызенных подносов, покрытых несмываемым слоем вонючего жира, россыпью алюминиевых жеваных вилок с одним-двумя уцелевшими зубьями и ложек, прихотливо скрученных в трехмерные топограммы, обильно жестикулируя, пихаясь, тыча палцами в несменяемое с незапамятных времен меню, нанесенное красной масляной краской на пластинку оргстекла, намертво вбитого гвоздями в стену и состоящего из трех пунктов, все различие между которыми заключалось лишь в цене (которая предусмотрительно в меню не вписывалась) и в той посуде, куда их выплескивали глубокую тарелку, плоскую тарелку, чашку. О чем-то договорившись, они чинно разобрали, попутно подравшись из-за наиболее уцелевших экземпляров, подносы и вилки, получили по порции химических отходов полипропиленового производства, опять жутко переругались на кассе, выясняя кому и сколько платить невозмутимой кассирше с необъятными грудями и небрежно перекинутой через плечо железной цепью, утыканной гвоздями и крючьями, оставившей не одну дырку на спинах и черепах нежелающих расплачиваться бедолаг. В конце концов, консенсус был достигнут, деньги ссыпаны в алюминиевую же тарелку, на руки получены чеки, играющие роль салфеток для особых извращенцев, не боящихся прикладываться этим непотребством к собственной коже, тем паче к собственным губам, и вызывающие у людей неподготовленных страшную крапивницу и паралич дыхательных путей. Толпа подалась от кассы и стала бродить по всему кафе, выискивая подходящее место для совершения массового самоубийства путем отравления блюдом, фигурирующим под названием "Пельмени разварные". Они перепробовали все столы и все комбинации посадки - все вместе, четверо и oдин, трое и двое со всевозможными сочетаниями, cловно вживую иллюстрируя треугольники Ферма, oдин из особо смелых попытался даже было приземлиться за столом Максима, но был буквально сдут сo стула хмурым взглядом карих глаз поверх очков. Их ходьба по залу с норовящими выпасть из рук подносами и обильно выплескивающимися из тарелок пельменями странно завораживала, гипнотизировала Максима, он чувствовал, как его охватывает предсонное оцепенение, когда тело уже спит, а перед закатывающимися под самый лоб глазами являются видения, туго сплетенные из яви и грез. Очки его сползли еще ниже, рот растянулся в мучительной зевоте, небритый подбородок очень удобно улегся в вогнутую поверхность бронежилета, плечи опустились, пальцы рук безвольно разжались, на теле проступил пот расслабления, и в это самое мгновение, когда его уже ничто не могло удержать от падения в мир причудливых сновидений, словно пошедший на посадку пассажирский лайнер, его сильно ударили по затылку чем-то округлым и железным, и он, не в силах опровергнуть столь весомый аргумент, со всего маху врезался в пластиковую столешницу, по инерции легко проломил ее и, увлекая за собой обломки стола, стул, на котором он сидел, и невесть откуда взявшиеся поднос и посуду с едкими пельменями, которые он не заказывал, с сильным грохотом, лязгом и стоном рухнул в чавкающую темноту бездонного пола.
Максим оказался в странном состоянии. Его тело безмятежно развалилось в вонючей грязи, словно позеленевший от варки в химикалиях лангуст с безвольно опавшими лапками, клешнями, устрашающими когда-то длиннющими усами и глазами на стебельках, в совсем уж теперь бесполезном крепком шипастом хитиновом панцире, вроде как в насмешку сверху приправленном фантастической подливкой в виде кусков пластика и дымящихся луж разварных пельменей. Однако он, хотя его рожа уткнулась в двухсантиметровый слой вековой жижи, в сравнении с которой самая грязная канализация казалась лечебным минеральным источником, глаза были плотно залеплены ошметками снега и даже не лупали, а о жизни, теплившейся в его теле, свидетельствовали пузырьки на поверхности сумрачных вод, выплывающие из его ноздрей, вместе со всем этим разгильдяйством и невнимательностью, за которое нужно даже не гнать, а выпинывать под зад кованным сапогом из Общества, продолжал прекрасно видеть все происходящее в кафе, будто бы его эфирная составляющая не последовала вслед за глупым телом, а продолжала сидеть на своем месте, со стороны наблюдая за разворачивающейся комедией под названием "Вынос тела".
Когда его тело оказалось на полу в бесчувственном состоянии, в суетливом и хаотичном движении пятерых любителей ранних обедов появилась внезапная слаженность, деловитость, профессионализм, уверенность в своем правом деле и наглость по отношению к грудастой кассирше, которая, чего никак не ожидал от нее Максим, сделала слабую попытку помочь упавшему в ее глазах клиенту, и для этого она вытянула шею, дабы точнее поставить диагноз, правой рукой стянула цепугу, на случай, если упавший просто решил здесь вздремнуть, а другой потянулась к мотанному-перемотанному изолентой телефону, на случай, если клиент все-таки дал дуба и нуждается в срочной поcтoронной помощи.
Но ее героический поступок был пресечен в зачатке одним из близнецов, который выкинул уже ставший ненужным маскировочный поднос, вытянул из плаща невероятной длины автомат с насадками и с молчаливой местью ткнул его поросячьим дулом в зубы. Умная женщина замерла и, как и Максим, перecтaла подавать признаки жизни.
Тот, кто нанес Максиму удар прикладом по черепу (оставалось только удивляться - как это он пропустил такую достаточно длительную по времени манипуляцию, включающую маневр по заходу в тыл противника, доставание автомата, выбирание точки удара и силы размаха, чтобы, не дай бог, не проломить череп арестуемому, и, наконец, короткого и точного движения), присел на корточки рядом с ним, положив автомат на колени, и несколько десятков секунд разглядывал его затылок, спину и руки. Затем он, удостоверившись, что Максим не притворяется и лежит в полной отключке, осторожно ощупал его затылок, состроив брезгливую физиономию, как будто копание в грязных волосах было гораздо более неприятным занятием, нежели поедание здешних отходов, пусть и несостоявшееся. Состояние черепа арестованного его удовлетворило, и он кивком головы подозвал двух оставшихся незанятыми близнецов (еще один встал на входе, перегородив доступ в кафе с помощью такого же автомата), и они, поднатужившись, перевернули тело Максима на спину. Собственное лицо Максиму тоже не понравилось - оно было не только испачкано грязными потеками, словно винная бутылка, выуженная каким-нибудь бомжем из городской помoйки, но его все наискосок от левой брови до правой скyлы, через нос и губы пересекала широкая рана с pвaными краями и кое-где видневшейся белой костью чeрепа. Кровь еще не шла, но вывернутые наружу нежно-розовые лохмотья кожи уже налились, набухли, через несколько минут, когда шок немного пройдет концентрация адреналина в организме, сжимающем рваные вены и капилляры, снизится, страшная рана должна брызнуть красными фонтанами и взорвать страшной, умопомрачительной болью. Близнецы видимо, тоже поняв, что никакой приклад не справится с болевым отрезвлением, снова беззвучно заспорили, закачали головами, но особо увлекаться поисками истины не стали - они ловко и слаженно освободили тело от ненужного железа, свели руки Максима так, чтобы локти и кисти плотно прилегали друг к другу, и перемотали их какой-то удивительной зеленой шиластой веревкой, которую он не мог хорошо рассмотреть из-за плеч близнецов, но которая, как ему показалось, в процессе связывания весьма и весьма активно шевелилась, как живая змея. В результате такой неудобной и не на месте перевязки, его ладони уперлись в нос, что придало ему оттенок комичности - казалось, физическое тело втихаря гнусно посмеивается над бессильным телом астральным, только и могущим, что стоять в уголочке и наблюдать, как этот бесчувственный сосуд жизни бесцеремонно за ноги поволокли к выходу. В кафе еще никто и никогда не убирался столь большой и тяжелой тряпкой, и поэтому неудивительно, что за Максимом оставался относительно чистый, на общем фоне, след на синтетическом красном ковре. Затем его потянули вверх по лестнице, и голова глухо застучала по ступенькам, словно вверх тащили не человека, а плюшевого медвежонка, набитого опилками. К счастью, живая иллюстрация к сказке продолжалась недолго - ступеней было всего четыре. Человек на входе услужливо открыл дверь, разве что не отдав честь поверженному врагу, и тело Максима скрылось на улице. Сторож кассирши с сожалением спрятал автомат под плащом, не oтKa3aв себе в удовольствии помять ее чудовищные груди, наконец оторвался от этого занятия и, не оглядываясь, зашагал вслед за остальными. Кассирша невoзмутимо поправила помятые формы, водрузила цепь на старое место и скучающе уставилась в прoстранство. Свет померк, и Максим вернулся в свое тeло.
За это время тело оттащили достаточно далеко от входной двери, переволокли через чудовищные напластования снега и мусора. За кучей, в большой и глубокой луже, состоящей из уже классической смеси сегодняшнего дождя, вчерашнего снега, давнишней грязи и крепкого многолетнего настоя гниющих отбросов, аккурат посредине стоял небольшой фургон, выкрашенный в свежий и приятный цвет трупных червей и с кривой потекшей надписью, сделанной ярко-красной краской "Мясо". Мясо даже не удосужились приподнять под руки, чтобы оно не утонуло в здешних водах, и Максим ощутил, как холодная вода устремилась в промежуток между бронежилетом и спиной, мощное течение ударило в затылок, умыло щеки и уши, и голова стала неотвратимо погружаться, как получивший под ватерлинию торпеду катер. Вода приятно захолодила онемевшее тело и голову после долгого отсутствия тела астрального, но это было единственное, что роднило ее с той жидкостью, которую люди привыкли пить и которой некоторые извращенцы даже умываются. Она оказалась вязкой и липкой, как кровь, и он почувствовал, что намокшая одежда начинает неприятно прилипать к телу, а затем, при каждом рывке вперед за ноги, мучительно больно отрываться от кожи, похоже, вместе с ее отметками. Но помогало затылку - волосы слиплись в непробиваемый колтун, и стало уже не так мучительно скользить черепом по выступам и впадинам развoроченного асфальта. Между тем, глубина лужи все увeличивалась, вода стала заливаться в уши, подбирать к краям глаз, захлестывать нос, который Максим прeдусмотрительно зажал маячившими перед лицом ладонями, и ими же прикрывал дышащий рот от попадания в него тошнотворной жидкости - еще не хватало для полного удовольствия умереть в луже, захлебнувшись собственной рвотой.
Машина стояла не на самом глубоком месте импровизированного Мертвого моря, и Максим не успел утонуть. Одну ногу его отпустили, и она безвольно упала в лужу, хотя он надеялся до последнего сохранить сухость хотя бы в ногах. Загремели ключи, заскрипел замок и отворяемая дверь, погнавшие под кожей табуны мурашек. Максим, как ни пытался, но все же не смог после возвращения в бренное тело хоть как-то взять его под контроль и в конце концов открыть глаза. Мышцы бездействовали, и даже глазные яблоки не шевелились под плотно сомкнутыми веками. Его снова ухватили за обе ноги и голову, приподняли над лужей (из пустот под бронежилетом вниз устремились водопады воды), раскачали и очень ловко закинули в фургон. Максим приземлился на правый бок и плечо, связанные руки очень неловко двинули по ране на лице, и она родила долгожданную боль и, судя по горячему теплу, разливающемуся по щекам, кровь из вышедших из болевого ступора вен. Вернулась подвижность, веки медленно приоткрылись, словно кованные ворота рыцарского замка, и в стремительно сокращающемся свете пасмурного дня, пробивающегося через щель между закрывающимися дверьми, Максим успел "схватить" скудную обстановкy eго темницы на колесах - металлические ребриcтые стены, деревянный грязный пол и металличеcкий же потолок. Из мебели здесь находился только Максим, угодивший в незамысловатую ловушку.
Полоса света сжалась до кромешной темноты, дверь захлопнулась, заработал двигатель, машина резко тронулась с места и поскакала по многочисленным ямам, слегка декорированным грязными лужами под цвет асфальта. Несмотря на деревянный пол, лежать на нем в бронежилете было жестковато, и Максим попытался принять более удобное положение, мучительно скалясь, когда тело отрывалось от влажных, но уже нагретых человеческим теплом участков одежды и прикасалось к таким же мокрым, но еще холодным и липким, однако тряска не давала ему принять устойчивую позу, в самые ответственные моменты машина подпрыгивала на колдобинах и выводила его из шаткого равновесия. Несколько раз, почти уже утвердившись плечами и затылком на стенке фургона, Максим вновь и вновь обрушивался на пол, чуть ли не теряя сознание от боли. Такая зарядка еще больше разогрела мышцы, стало жарковато, а тело все ловчее двигалось в темноте фургона. В конце концов, Максим блаженно привалился спиной к стене, чью неудобную ребристость он не ощущал через кевларовые пластины бронежилета, протянул ноги и, отдохнув, решил плотнее заняться связанными руками. Как и все в этом мире, двери, на его счастье, были сделаны достаточно неуклюже и сквозь крохотные щели под потолком, у пола, около петель и, почему-то, сквозь геометрические центры дверей, где никаких-то швов и не должно было быть, пропускали тонкие, как лазер, лyчики света, быстро увязавшие в густой темноте фур на и не доходившие до дальней стены. Глаза постепенно привыкли к скудному световому пайку, и Максим стал разглядывать туго обвивавшую его руки веревкy. "Веревка" очень правдоподобно прикидывалась веревкой, не шевелясь, не пульсируя, не вытягивая-втягивая колючки, но исходившее от нее тепло живого существа не обмануло Максима - близнецы-братья додумались стянуть ему руки живой каатйнгой. На его счастье, она была достаточно профессионально подготовлена кем-то (он сомневался, что это были его близнецы - для этого их рожи слишком тупы) для выполнения функций наручников - ее в меру покормили, чтобы она не была голодна, иначе это псевдорастение уже сожрало бы ему руки, и не была слишком сыта, иначе бы она не схватила добычу в крепкие объятия, предвкушая в недалеком будущем кровавое пиршество.
Близкое соседство этой твари надоело Максиму, и он решил от нее немедленно избавиться, тем более, неизвестно, что случится раньше - или машина перестанет старательно вилять по улицам, сбрасывая с хвоста возможную слежку, и отвезет его в тюрьму, в подвал, в лагерь, в ресторан "Максим", или каатинга все же решит перекусить, запустит свои колючки глубоко под его кожу и начнет ими рвать живое мясо, отправляя его по кусочкам в жадно распахнутые устьица, разбросанные по всей "ветке". Лучше словить ее на сытости, уговорил себя Максим, напряг мышцы рук и со всей силы рванул их в стороны. Он не ожидал, что его здоровья хватит для того, чтобы размотать каатингу или, тем паче, разорвать ее, так как ее Древовидное тело возьмет и не всякий нож. Максим xотел лишь ее перекормить - колючки впились возь рукава плаща и рубашки в руки, из ранок потекла кровь и, повинуясь рефлексу, каатинга стала впивать ее в себя, еще теснее прижавшись к рукам и стараясь не упустить ни одной капли. У ее пробудился аппетит, и Максим почувствовал как колючки еще глубже залезают в плоть, начинают там кровотечение. Машина между тем продолжала трястись, рессоры угрожающе скрипели, запахло резиной, двигатель простужено закашлял, но это не мешало увозить Максима в неизвестном нaправлении от кафе, от его броневичка, Вики, от странных кассет, периодически пoявляющихся в его почтовом ящике, от Жени, от орyжия, защищавшего его от вредоносного мира, от спaсительного сна, который не мог одолеть его в этом жeлезном кубе, от грязных улиц, грязного неба и грязной жизни. Может, именно так и приходит конец -жуткой тряске, в запахе бензина, крови и жженой рeзины, в темноте и бессоннице? Максим не знал, yснул, пересилив боль в голове и руках.
Его разбудила остановка. Машина дернулacь в предсмертной судороге, завизжали тормоза, Максим завалился на бок и бодряще стукнулся головoй o дверь. Сонливость и расслабленность пeретекли в набухающую шишку, оставив в теле ощущение жуткого холода, от которого по телу пробегала дрожь и сильно хотелось помочиться. Снаружи захлопали двери, послышались шаги и плеск луж, по которым кто-то бодро прошелся чуть ли не маршем, по стенам фургона заскребли, пару раз ударили чем-то очень тяжелым, отчего железная коробка зарезонировала, загудела, как большой колокол, давя Максиму на уши и вызывая в его черепе ответный звон большого чугунного Царь-колокола, от которого голова затрещала, волосы встали дыбом, а глаза полезли на лоб. Это настолько подняло ему настроение, что Максим решил отказаться от повторного путешествия вперед ногами и черепом по ямам и лужам, облегчив работу его мучителей, для чего он встал на ноги, беспощадно изгнал одним выдохом боль из всего тела и головокружение из вестибулярного аппарата, пару раз присел и отжался, проверяя работу мышц, осторожно подобрал валяющуюся каатингу, предварительно обмотав один конец обрывком собственной рубашки, и встал перед дверью в ожидании появления гостей.
Между тем непонятная суетливая активность в окрестностях фургона продолжалась - на улице что-то кричали, слышались глухие удары, снова пробил набат о железную стену, затем по крыше быстро застучали, видимо, начавшийся дождь, шумы стихли и воцарилась тишина. Это было похоже на что угодно, только не на тайную операцию по выкрадыванию секретного функционера - слишком шумно, нелепо, неэстетично, как воровство рыбы на привозе. Наконец, к двери подошли и принялись очень долго копаться в замке, словно это был сейф, а не жалкий механизм, предназначенный лишь для того, чтобы мясо в процессе перевозки на вывалилось из машины и чтобы не слишком препятствовать ловким ребятам во время остановки на светофоре перебросить парочку филейных частей в соседний грузовичок. Замок, тем не менее, не поддавался, чем вызвал очередную волну суеты и ударов уже не по стенкам, а прямо по замку. На этот раз били гораздо сильнее и профессиональнее, так что Максим заметил, несмотря на отвлекающие резонансы в черепе, растущую на глазах вмятину, покрывающуюся трещинами в краске и с уже заметными сквозными дырами, засветившимися на темной металлической поверхности. Еще пара таких ударов, и замок по всем законам должно было намертво заклинить, но, к счастью, в нем наконец-то хрустнуло, и Максим почувствовал себя свободным. Он не стал дожидаться, пока дверь вежливо приоткроют и так же вежливо пригласят его выйти подышать свежим воздухом, наставляя на него всякое огнестрельное оружие и одевая его в теплые, на меху, наручники и кандалы, и лягнул, словно лошадь, с такой же силой и яростью начинающую открываться дверь. Судя по тому, как она во что-то мягко въехала и здорово снизила скорость распахивания, одним клиентом у Максима стало меньше, и он, даже не выпрыгивая из темницы на колесах, наугад шлепнул каатингой по другую сторону выхода. Каатинга также столкнулась с чем-то мягким и, видимо, живым, так как сразу напряглась и вырвалась из рук Максима. Истошно закричали, а Максим, обрушившись на живот, подтянулся на руках к выходу, выглянул, столкнувшись с помертвевшим взглядом какой-то странной личности с колючим галстуком на шее, и, не поднимаясь, поехал вниз под машину, помогая себе руками. Выходило это у него не очень ловко и быстро, так как мешал бронежилет, не oчень способствующий упражнениям на гибкость, и страшная головная боль, обрушившаяся на Максима в то мгновение, когда он повис вниз голoвой. Пока он как пораженная ревматизмом змея, соскальзывал вниз, что-то очень болезненно воткнулось ему в задницу, и он ощутил внезапный приступ благостной эйфории - он сразу же простил врагов своих и возжелал подставить им и вторую свою ягодицу, но мышцы размякли, как кисель, и он во второй раз за этот день лег спиной в лужу, с любопытством разглядывая заляпанную грязью и обросшую черными сосульками трансмиссию.
Занятие это было чрезвычайно интересным, но его оторвали от него самым безжалостным способом - вытянув за ноги из-под машины. Любитель колючих галстуков с изодранной в клочья шеей и окровавленным до пояса плащом хрипел, привалившись к колесу и продолжая героически сжимать в левой руке шприц, который и усмирил Максима, а подвернувшийся под дверь просто лежал на асфальте с залитой кровью мордой и подрагивающими конечностями. Путешествуя вперед ногами, Максим скорбно разглядывал деяния рук своих и даже пытался сказать что-то извиняюще-ободряющее, но язык завалился куда-то в глотку и не желал оттуда вылезать. Он стал разглядывать окружающий мир, но голова опять застучала по ступенькам, и Максим снова заснул.
На этот раз его астральное тело заснуло вместе с телом физическим, поэтому он не видел своего путешествия, которое пролегало, судя по количеству синяков и шишек, обнаруженным впоследствии Максимом на своем теле, через множество ям, колдобин, ступеней и перил. Хотя возможно и то, что когда Максим находился в отключке, соратники подвернувшихся ему под руку несчастных попеняли и попинали его телo, как стая шимпанзе бьет палками мертвого льва. Во вcяком случае, сознание вернулось к нему в тесном помещении с кирпичными стенами и цементными полом и потолком, ярко освещенном (по сравнению с колесным вариантом его предыдущего жилища) солнцем через узкую бойницу, расположенную под самым потолком и зарешеченную толстыми ржавыми прутьями. Он пришел в себя не от того, что кончилось действие лекарства, до этого было далеко - мышцы продолжали растекаться киселем по полу, кое-как сдерживаемые кевларовым панцирем от того, чтобы прорваться через кожу в худых местах (благо, их было много) и оставить валяться на холодном бетоне облаченную в грязную одежду драную кожу и попорченные переломами кости, но сознание вернулось от того, что он ощутил неистребимую потребность вдохнуть этот пусть и затхлый, пропахший туалетом, карболкой, немытыми телами и высыхающей кровью, но все-таки содержащий кислород воздух, который почему-то перестал исправно поступать в легкие. Ощущение было не из приятных, и оно пересилило неистребимое желание поспать. Максим оторвался от созерцания камеры и попытался разглядеть, что же препятствует ему наслаждаться жизнью. На его груди сидел некто или нечто, чьи очертания даже в этом "буйстве" света скрадывались многочисленными тенями и мешковатым одеянием, в том месте, где должны были располагаться у людей глаза, горели два маленьких безумных огонька, которые как-то освещали прилегающие к ним редкие брови и ресницы, морщинистую, шелушащуюся кожу и бисеринки пота, выступившие от физического напряжения и прикладываемых усилий к тому, чтобы не только гибкими пальцами, обхватившими шею Максима, придушить его, но и сломать ему позвонки. Большие пальцы неотвратимо вжимали кадык в гортань, а указательные впились в шейный позвонок, который начал угрожающе похрустывать, и при этом некто бубнил нечто нечленораздельное, окатывая Максима непереносимым запахом гнили, свидетельствующим об ужасном состоянии его зубов, желудка, кишечника, метаболизма и отвратности той пищи, которую он потреблял. Задыхаясь, Максим мало что понимал в его бормотании, улавливая только по- хожие на змеиное шипение и часто повторяемое словечко "пощщщ". Оно очень сильно смахивало на простое слово "помощь", но настолько его значение не вязалось с творимым деянием, что Максим не сразу догадался об истинном значении этого шипения. Как он ни пытался напрягать шею, но кислород продолжал поступать внутрь в лучшем случае тонкой прерывистой струйкой, которая никак не могла насытить задыхающийся организм, а только возбуждала чудовищное желание вздохнуть полной грудью и невыносимое мучение от невозможности это сделать. Перед глазами все поплыло, и стала сгущаться темно-красная пелена, в голове появилось ощущение тепла, а в тело начала вливаться неведомая сила, напрягшая мышцы рук и ног и являющаяся сигналом приближающейся агонии, когда за чудовищной вспышкой бесцельного сопротивления и дрыганья конечностями должна была наступить смерть, если, конечно, душителю удастся оказать достойное сопротивление. Это был последний шанс Максима, и он не стал понапрасну растрачивать скудные силы в паническом дрыганье и дерганье, а потратил их исключительно на три небольших движения левой рукой. Выставить указательный палец - раз. Согнуть руку в локте - два. И, наконец, со всего маху вонзить палец в то место, где предположительно нaходится печень этого доброго самаритянина. Палец воткнулся во что-то твердое, похожее на бронежилет, и Максим отлетающим сознанием уже попрощался с бренным телом, но тут хватка на шее ослабела, человек издал жалобный стон и повалился набок, как насосавшаяся пиявка. Диагноз Максима оправдался - цирроз печени.