Страница:
Наверное, Женя не сразу сообразила, куда исчез Максим, так как ему показалось, что она несколько раз сбежала и поднялась по лестнице, кричала "Ау" и хлопала себя ладонями по щекам, на что он сам никак не мог отреагировать, ввиду полной остановки дыхания и изумительной музыки треска своих костей. Через тысячу лет, когда он полностью превратился в иссохшую, плоскую мумию, очень изящно повешенную, как редкий экземпляр бабочки, на стенку, многотонный пресс наконец подался назад, открывая путь губительному для теперешнего состояния мумии воздуху, от которого она сползла вниз на ступени, задергалась, стала надуваться, как будто в ней началось взрывное выделение трупных газов, издала страшный всхлип, похожий на предсмертный клекот чахоточника, и забила себя в звенящую грудь, отчего по улице поплыл колокольный набат, призывающий то ли на молитву, то ли на тушение пожара. Женя в ужасе подхватила Максима и потащила вверх по нескольким оставшимся ступенькам до ее порога, а так как ноги его за время висения несколько подрастеряли навыки ходьбы, то он просто бессильно волочился за ней, наподобие раненого солдата или вдрызг напившегося мужа, сил которого оставалось только на то, чтобы скрести пальцами по стене, воображая, что этим он оказывает неоценимую помощь своей подруге. Глаза Максим открыл только на кухне, где его бросили на табурет и привалили затылком к громадному работающему холодильнику, чье дребезжание несколько вывелo гостя из сонного состояния, но не довелo до вменяемого, из-за чего он действовал пока что на уровне примитивных рефлексов, позволяющих сохранять равновесие и не позволяющих писать в штаны, и внушенного с младых ногтей этикета, заставившего сразу же вытащить многострадальный пакет из прожженной подмышки и всучить его даме с соответствующими словами, кои, правда, были произнесены исключительно мысленно, а рот открывался только ради декорации. Женя, раздобывшая уже где-то громадную, из рыжевато-серебристого зверя шубу с квадратными плечами и многочисленными свисающими черными горностаевыми хвостами, продолжавшими жить и после высококачественной работы скорняка, то есть качаться из стороны в стороны, задираться вверх, то ли отмахиваясь от воображаемых мух, то ли пытаясь очистить несуществующий кишечник, со страхом приняла из рук Максима тлеющую, изгаженную, помятую бумажку, взбрыкивающую так, словно в ней сидел ошалевший от страха из-за предстоящей поездки на ярмарку поросенок, рассеяно положила ее в раковину, опустилась перед ним на колени, преклонила голову и стала вовсю мурлыкать, как большая, мягкая, теплая кошка, от которой исходили такие сильные заряды покоя и неги, что Максим с радостью отдался им и захрапел так сильно, что сам испугался столь громкого и жуткого звука и окончательно проснулся все в той же кухне, сидя яа табурете, приложившись затылком к гладкой и теплoй поверхности холодильника, чье отражение он видел в стекле стоящего напротив буфета, все внутреннее пространство которого загромождали статуэтки разнообразных животных, причем в отсутствие полок и достаточного места они буквально располагались друг на друге в несколько ярусов, аллегорически изображая или спиленное, распиленное и разложенное на отдельные части эволюционное древо животного мира, или ноев ковчег, попавший в страшный шторм, от которого рухнули все внутренние перекрытия. Подмышкой он продолжал держать раскаленный утюг, откуда уже поднималась черная струйка дыма, а на коленях у него мурлыкала громадная тяжеленная пушистая кошка, в мехе которой он увидел обилие всяческой живности, отнесенной им к блохам обыкновенным и, почему-то, к муравьям, хотя он не помнил, чтобы эти звери жили в чем-нибудь подобном ранее. Кухня была настолько маленькой, что, не вставая с места, Максим мог дотянуться до любого находящегося в ней предмета и даже, сидя на табурете, сварить борщ, но она располагала к себе блестящей чистотой и, в общем-то, относительной аккуратностью расположения посуды и мебели, если не принимать во внимание перенаселенный зоопарк в буфете.
Появившись в очередной (или первый?) раз на кухне, Женя согнала нахальную кошку с колен, которая, недовольная такой бесцеремонностью со стороны хозяйки, огрызнулась и почему-то цапнула за ногу Максима, хотя он не совершил в отношении ее никаких противоправных действий, за что вполне заслуженно получила под зад кованным ботинком и вылетела в коридор, обиженно мяукая и оставив после себя большую россыпь блох, муравьев и парочку маленьких скорпионов, мгновенно разбежавшихся и распрыгавшихся по темным углам. В очередной же раз Женя приняла из рук Максима дымящийся пакет и закинула его в раковину, пустив туда воду, но после этоro забираться к нему на колени и превращаться в кошку не стала, а открыла духовку газовой плиты, которая теоретически не должна была работать последние пять лет из-за обрыва газопроводов, и, учитывая так часто описываемую художественной и мало художественной литературой привычку всяческих хронических интеллигентов в пятом колене напропалую пить горькую, ширяться наркотиками в собственном туалете, вести беспорядочную половую жизнь и категорически не мыть посуду, сваливая ее в раковину, где та покрывалась большой пушистой шапкой плесени и отрезвляюще озонировала воздух, пробуждая немыслимые творческие возможности, то сей кухонный предмет должен был по всем правилам сгнить от грязи, зарасти паутиной и приютить обильный выводок мышей. Ничего такого, однако, не было, и никакой домашней живности там не поселилось, а находилась разнообразная еда, запах которой Максим почуял только сейчас, и эти ароматы вызвали у него сильный приступ тошноты, но, конечно, не физиологической, когда из желудка поднимается горячая и кислая волна полупереваренной пищи и ты абсолютно теряешь контроль над своим организмом и приходишь более или менее в норму уже после того, как все то, что ты с таким аппетитом и упорством в себя запихивал, пережевывал, глотал, оказалось на чьих-нибудь коленях или, в лучшем случае, на полу, а это ему не грозило ни в коей мере ввиду многолетней пустоты в животе, а тошноты экзистенциальной, когда организм, психика отторгают весь окружающей мир, втискивающийся в тебя через органы чувств, через мысли, воспоминания, книги, разговоры, работу, сны, то есть все то, что зовется бытием, и от которого нет никакого спасения, так как мысль о самоубийстве инициирует такую же обильную, с кровью и желудочным соком рвоту. Женя, не обратив внимания на побледневшего Максима, стала выставлять на маленький стол многочисленные горшочки, тарелки, сковородки, кастрюли, самовары, банки, чайники, колбы, мензурки, ванночки и другую посуду, используемую в химическом производстве и названия которой гость не знал. Все это было закупорено, закрыто, закатано, заткнуто пробками, крышками, которые хозяйка принялась ловко открывать, выпуская в атмосферу кухни новые порции съедобных запахов, а также вырывающиеся из емкостей разноцветные пары и водяные фонтаны.
В маленькой кухне сгустился туман, поначалу похожий на густо перемешанные без всякой системы масляные краски, из-за чего цвет его получился какой-то серо-буро-малиновый, неприятный, к еде не имеющий отношения, при этом сладкие, горькие, острые, пряные ароматы также перемешались в нечто неудобоваримое, такое же серо-буро-малиновое, не добавившее особого желания Максиму хоть что-то попробовать даже из самого маленького горшочка, но Женя сделала нетерпеливое движение рукой, и послушные цвета и запахи, нарушая все законы термодинамики, разделились на однородные по цвету и вкусу горизонтальные слои, расположенные с верху донизу и перемежающиеся пластами относительно чистого и ничем не пахнущего воздуха. Кухня приняла совсем экзотический вид, а два человека стали похожими то ли на искаженные сильными помехами изображения на экране телевизора, разрезавшими их фигуры и превращающими в гигантские живые бутерброды с толстыми ломтями сыра, зелени, ветчины, сметаны, кетчупа и соответствующими запахами, то ли на последователей авангардной моды, натянувших на себя удерживаемые невидимыми каркасами куски разноцветной, плавно волнующейся на слабом ветерке пованивающей пищей материи. Но волшебное зрелище продолжалось недолго - фантастический бутерброд "Мечта каннибала" оплывал, сплющивался, как кусок мороженого в горящей духовке, стекал к ногам Максима и Жени, кое-где задерживаясь в складках их одежды маленькими испаряющимися лоскутиками, и уходил в пол, словно в линолеуме под мрамор были невидимые отверстия, всасывающие палитру, разноцветными волнами накатывающуюся на бело-серые крупные плиты, пробегающую по ним всеми оттенками зеленого, желтого, красного, коричневого, создающими иллюзию моря и глубины, и оставляя после своего исчезновения мусор, какой оставляют после шторма настоящие волны охапки водорослей с острым запахом йода, маленьких рачков и морских звезд, копошащихся в их спутанных нитях, мелкие сверкающие голыши и просто белоснежный песок тоже с микроскопической живностью - извивающимися нематодами, хлопающими нежными панцирями моллюсками, математически выверенными радиоляриями. Максим протянул ноги, пятки ботинок противно заскрипели по песку, глаза блаженно закрылись, руки лежали на животе, удобно устроившись на выпирающих автоматных магазинах, очки съехали с носа на верхнюю губу, и ее пришлось выпятить, чтобы не дать очкам продолжить путешествие к подбородку и оттуда свалиться на пол, откуда их поднимать не было уже никаких сил, как не было их на простое шевеление руки и водружение стекол на законное место, где они оставили несводимые красные пятна и мозоли. Женя, освободив место на столике, для чего значительную часть посуды снова пришлось переставить в духовку, откуда почему-то вырывались молнии и впивались в руки и ножки стула и стола, не нанося никакого вреда нежной белой коже, но прожигая в полировке мебели безобразные звездчатые обугленные дыры, оперлась локтями на столешницу, воткнула длинные тонкие пальцы с черными ногтями в щеки, опустила уголки тонких губ, уставилась куда-то вниз, или всматриваясь в свое отражение в глубине лаковой поверхности, или разглядывая почти полностью вывалившиеся наружу из глубокого выреза платья удивительно большие для такого тощего тела груди, отчего общее выражение ее достаточно некрасивого, слишком мужского лица приняло томно-сонное выражение, и видимо хотела заговорить, так как губы дрогнули, по растянутым мышцам щек побежала дрожь, обычно сопровождающая проговариваемые мысленно и еще не высказанные фразы, которые скорее всего так и не будут сказаны, все уйдя в это еле заметное шевеление и подсказывая наблюдательному человеку, что в голове его собеседника началась тяжелая, мучительная работа по превращению образов, ассоциаций, как правило, нелестных для его персоны, в нечто пустое, благодушное, поглаживающее и лживое. Однако новая волна, изгиб губ, нахмуривание бровей и подрагивание кончика длинного носа прервали заученный ритуальный ход фразопостроения, когда начинают вымученно благодарить, извиняться, снова благодарить, льстить, ластиться, шутливо-грубовато пенять за несуществующее опоздание или, вообще, приход сюда, вспоминать нечто давно забытое, неважное, но ставшее уже важной составной частью лживых взаимоотношений, когда необходимо вымученно говорить и выслушивать комплименты, дарить и принимать дешевые подарки, за которыми нет ни капли чистого сердца, развлекать друг друга пустыми разговорами и подливать в стакан химической радости, которая и не радость вовсе, а самая что ни на есть депрессия, сонливость, цирроз-печени, похмелье и унизительная зависимость, и Женя снова прервала готовый уже ринуться из мозгов через рот поток всей этой дряни, и какое-то время просто рассматривала лицо спящего Максима, ставшее очень потешным из-за съехавших очков и выпяченных дудочкой губ. Между тем Максиму снилось, что они разговаривают. Реальность определенно зациклилась на этом месте и времени, как старинная граммофонная железная иголка на заезженной, исцарапанной пластинке, воспроизводя не то чтобы очень уж отвратительные звуки мелодии, перемежающиеся действительно уродливой хрипящей музыкой царапин, но раз от разу сбивающаяся на самой высокой ноте и самой глубокой выбоине и возвращающаяся на тот же круг, чтобы еще раз попытаться взять барьер. Они опять сидели на кухне за маленьким столом и между ними громоздилась стена посуды, на этот раз основательно опустошенной, испачканной остатками еды, потеками кетчупа и майонеза, с торчащими из кастрюль ложками и половниками, обглоданными, замысловатыми по форме и принадлежности костями, изжеванными и выплюнутыми комками серого хлебы с явными отпечатками голых десен, из которых впоследствии кто-то пытался лепить страшные фигурки уродцев, в ряд лежали опрокинутые хрустальные рюмки с густыми остатками чего-то черного и кровавыми отпечатками губ по всей кайме, словно пили из них, засунув посудину чуть ли не целиком в рот. Натворивших это безобразие уже не было, но Максим слышал еле заметное звериное ворчание, доносящееся из шкафа, и когда он оторвал завороженный красивым движением чистых влажных губ Жени взгляд и попытался найти источник звука, будящий в нем на генетическом уровне вполне определенное беспокойство, от которого немедленно хотелось избавиться, соскочив с места и бросившись куда-нибудь наутек, желательно прихватив в руки палку поувесистее, и оставшееся в человеке с его пребывания в бытность волосатой африканской обезьяной, шарахающейся от любого страуса и получившей в награду за это психическую болезнь под названием разумность, которую эта самая дура-обезьяна через пару миллионов лет вздумала возвеличить как некий божественный дар, как право считать себя избранной, вершиной эволюции, наследницей единственной и неоспоримой миллиардов лет Бытия, миллиардов видов живых существ, завершающим, конечным звеном, после которого хоть потоп. И знаешь, Максим, что меня больше всего бесит и разочаровывает, в том числе и в самой себе, как представительнице рода человеческого, это то, что вслед за этой обезьяной ту же ошибку повторяем и мы - мы самые лучшие, мы самые совершенные, мы вершина, мы цари, хотя, поразмыслив немного, мы наткнемся на простенький вопрос, опрокидывающий наши дикие измышления - а где та, самая первая обезьяна, первая стукнувшая в волосатую грудь и заоравшую на всю Африку, что она всех лучше? К сожалению, от нее зубов даже не осталось. Думаешь, от нас останется больше? Вся эта бетонная дребедень, весь этот ржавый металлолом, вся эта мазня по хлопковой ткани? Нет, ничему мы не учимся, не замечаем очевидное, не воспринимаем то, что вложили в нашу голову с пеленок. Взять хотя бы книгу. Ты знаешь, одна у меня дома валялась, сколько я себя помню. И вот дернуло меня ее открыть не так давно, просто потребности ради, возникло у меня такое желание, как ночью пописать встаешь после чая с молоком. Так у меня же остатки волос дыбом встали - разве это религиозный трактат? Разве это слово Божье, последнее, непререкаемое, истинное? Да, наверное, столько сомнений, размышлений, ошибок и раскаяния нет ни в одном научном трактате! Но это, действительно, больше научный труд, чем религиозный. Просто кто-то решил - а что будет, если в основу мира положить концепцию Существа Всемогущего, Всезнающего, Творящего Бытие и человека в том числе. Этакая теорема. А все остальное - это ее доказательство. Точнее не так, все остальное - собрание статей различных авторов, приводящих доводы за и против. И кто его знает - сколько там "за". Мне так лично показалось, что "против" гораздо больше, особенно там, где четыре автора, исходя из той же посылки, приходят к сходному результату - даже Он не всемогущ против человека. Противоречие. Теорема неверна. Каково? Спор, представляешь - вечный спор, закончившийся опровержением. И как же жить дальше? Только не надо гундеть о старых идеях, о том, что человек теперь ни в кого не верит, а только во всех стреляет. Выдыхать модулированный воздух мы все умеем, но на то он и воздух, не имеющий прямого отношения к голове, к скользким и скрытным, как черви, мыслям, которые нами и управляют. Может быть, это действительно конец? Одна простая мысль только сейчас заползла к нам в мозги, насквозь пропитанные детской глупой надеждой на добро окружающего мира, на существование души, на карму, на жизнь после жизни, и начала подтачивать, разъедать основу нас самих и нашей цивилизации, что часть той силы, желающей все зла, но делающей добро... Удивительно, как мы, вообще, столько времени продержались. Все, наверное, потому, что либо ни у кого не хватило сил прочитать внимательно от корки до корки трактат "К вопросу о существовании Бога" и немного подумать над ним. Хотя, если хочешь и дальше слушать мой бред, мне приходит в голову, что, может, и не нужно чтобы данная мысль осенила всех, что-то не верю я в способность большей части сородичей мыслить, а не просто открыть все шлюзы и тупо смотреть на мутные потоки случайных мыслей, смывающих в канализацию времени и забвения в том числе и случайные жемчужины Больших Вопросов и Больших Ответов, может, не было этого, может быть, было достаточно одного этого человека, который дошел до этой идеи, или случайно выловил ее, барахтаясь в этом самом стоке фекалий сознания, и тогда таинственный постамент дает долгожданную трещину и рассыпается в пух и прах, погребая заодно и нас. Чем человек хуже Бога? Ты хочешь сказать о возможности последнего творить чудеса, наподобие тех, которые сейчас происходили в буфете, набитом всяческими статуэтками зверей, и откуда, собственно, и доносилось рычание, урчание, рев, вой, царапание когтистых лап по стеклу и по керамике, звон сталкивающихся и ворочающихся фарфоровых тел, трубный глас слона и лающий хохот гиены, и которое совсем отвлекло Максима от жениного монолога. Он уставился на ожившие фигурки и сейчас же встретился с сотнями живых маленьких кровожадных глаз, пристально смотрящих на него, от которых, несмотря на всю сказочность и бредовость происходящего, мороз драл по кожу, в желудке начинало урчать, а в голове крутились всяческие убийственные фантазии, цветасто расписывающие, что может случиться с человеком, когда стекло буфета не выдержит напора живой массы, и сначала треснет, покроется такой тугой вязью трещин, что на некоторые мгновения скроет зверей, прежде чем окончательно разлететься на плавно, неторопливо падающие, крутящиеся, отражающие свет лампы, как маленькие бриллианты, осколки, и после этого животный поток водопадом схлынет с подставок, упадет на пол, разбиваясь на такие же мелкие кусочки с остатками разноцветной глазури, давя тех кто оказался внизу, падая на спину и принимая на него смертельную массу какого-нибудь слона или острые клыки саблезубого тигра, но затем побоище придет в относительную норму, все, кто слабы, погибнут, а те, кто сильнее, только распалятся фарфоровой пылью своих собратьев, разожгут сильнее аппетит от случайно поглощенных кусков обожженной глины, которая, естественно, не утолит аппетита даже этих игрушек, собьются в большое стадо и, оглашая воздух еще более мощными криками и ревом, несмотря на высокую кукольную тональность пугающую, как настоящие африканские звуки, раздающиеся по ночам в саванне, и ринутся на протянувшего беспечно ноги Максима. Они накинутся на его ботинки, брюки, легко раздирая фарфоровыми зубами крепкую, задубелую от постоянного намокания и отсутствия должного ухода в виде ежедневного их протирания маслом или, на худой конец, обувным кремом, кожу десантной обувки, вскарабкаются, цепляясь неутомимыми лапами за ветхую, грязную ткань брюк, попутно выхватывая куски кожи в образовавшихся прорехах, что было поначалу и не очень-то больно, словно комариные укусы, но потом таких жаждущих зубов и ртов становилось все больше и больше, Максим начал понимать свою ошибку, беспечно допустив игрушки себе на живот, где они придавили его к стулу всей фарфоровой массой, ползали по нему, как чудовищно разросшиеся вши, выискивая мельчайшие неприкрытые части тела и впиваясь, вгрызаясь в кожу, с каждым разом откусывая все большие куски, как будто поглощаемая ими человеческая кровь еще сильнее возбуждала голод и, к тому же, вызывала быстрый рост тел, делая их похожими на раздувшихся клещей. Максим сделал попытку подняться, стряхнуть всех их с себя, но теперь это было бы сродни чуду, а именно чудо является сильнейшим доказательством Его существования, не так ли Максим, но если снова поразмышлять над природой чудес, то, с научной и с теологической точек зрения, чудес быть не должно. В теологии подразумевается, что чудо есть творение рук Божьих, нечто, выбивающееся из общего миропорядка, нарушение законов Природы, наподобие воскрешения из мертвых и превращения воды в вино. Но как ученые, да и теологи тоже, мы вправе задаться вопросом - а может ли Бог, нет, точнее - должен ли Бог, так как исходя из теоремы, он всемогущ, нарушать им же созданный миропорядок для того, чтобы явить нам чудо, или он должен воспользоваться еще непознанными, неизвестными нам законами и с помощью их опровергнуть, нарушить законы более низкого порядка? Я склоняюсь ко второму, так как эта вспомогательная теорема может объединить до сих пор непримиримые части человеческих убеждений - религиозных и научных. Я не буду приводить затасканные примеры о том, что обычные спички произвели бы большое впечатление на кроманьонцев, а ядерная энергия поставила бы в тупик и Ньютона. Возьмем примеры более близкие к нам - например, что произошло с нашим небом, или почему с некоторых пор я не могу прочитать в своих книгах ни одной строчки, или, что, вообще, основной вопрос нашего времени, произошло с нами самими? Всему можно найти объяснение, а все, что можно придумать, может и осуществиться, как утверждает теория вероятностей. Или, Максим, взять тех же зверей, которые снова оказались на своем законном месте, то ли в результате очередного сбоя на вредной царапине потертой пространственно-временной пластинке, то ли он , окончательно пробудился, поймав себя на том, что продолжает инстинктивно сбрасывать с себя ожившие статуэтки.
Женя вопросительно смотрела на него, ожидая ответа на пропущенный им вопрос, и поэтому он рискнул просто кивнуть, так как не думал, что просьба будет настолько уж сложной или опасной, встать, ухватившись рукой за верх холодильника и ощутив сквозь тонкую замшу перчаток разбросанные там кругляшки пуговиц или монет, острия канцелярских кнопок, которые не смогли пробить хорошо выделанную кожу, но все-таки болезненно впились в кончики пальцев, и направиться вслед за хозяйкой из кухни по длинному темному коридору, через несколько полностью разгромленных комнат с остатками окровавленного тряпья и пустыми книжными полками, миновать странно знакомый шестиугольный зал со стоящим большим. креслом, в глубине и тени которого кто-то спал, звучно похрапывая и нервно шевеля ногами, будто бы во сне от кого-то убегал, очутиться в еще более мрачном даже не коридоре, а скорее прорытой в земле норе, так как здесь ощутимо пахло сырой почвой, хотя непонятно было откуда на втором этаже обычного дома она могла бы взяться, и оказаться в довольно светлой от мерцающего во дворе костра комнатке, чуть ли не по колено заваленной все теми же книгами, со стоящим у окна низеньким столом, за которым нужно было бы работать сидя на полу, и с распотрошенным на красивые переливающиеся детали интелектронным компьютером, чей плоский экран теперь служил затычкой в разбитом окне, хоть как-то задерживая холодный сквозняк. Максим наконец-то догадался, что от него требуется, подхватил готовые книжные вязанки под руки, одну за веревку зажал в зубах и тем же путем проследовал на трап за Женей, которая из вежливости тоже держала на вытянутых руках парочку тощих брошюр, покрывшихся таким слоем плесени и грязи, что нельзя было разобрать даже цвета их обложек.
Появившись в очередной (или первый?) раз на кухне, Женя согнала нахальную кошку с колен, которая, недовольная такой бесцеремонностью со стороны хозяйки, огрызнулась и почему-то цапнула за ногу Максима, хотя он не совершил в отношении ее никаких противоправных действий, за что вполне заслуженно получила под зад кованным ботинком и вылетела в коридор, обиженно мяукая и оставив после себя большую россыпь блох, муравьев и парочку маленьких скорпионов, мгновенно разбежавшихся и распрыгавшихся по темным углам. В очередной же раз Женя приняла из рук Максима дымящийся пакет и закинула его в раковину, пустив туда воду, но после этоro забираться к нему на колени и превращаться в кошку не стала, а открыла духовку газовой плиты, которая теоретически не должна была работать последние пять лет из-за обрыва газопроводов, и, учитывая так часто описываемую художественной и мало художественной литературой привычку всяческих хронических интеллигентов в пятом колене напропалую пить горькую, ширяться наркотиками в собственном туалете, вести беспорядочную половую жизнь и категорически не мыть посуду, сваливая ее в раковину, где та покрывалась большой пушистой шапкой плесени и отрезвляюще озонировала воздух, пробуждая немыслимые творческие возможности, то сей кухонный предмет должен был по всем правилам сгнить от грязи, зарасти паутиной и приютить обильный выводок мышей. Ничего такого, однако, не было, и никакой домашней живности там не поселилось, а находилась разнообразная еда, запах которой Максим почуял только сейчас, и эти ароматы вызвали у него сильный приступ тошноты, но, конечно, не физиологической, когда из желудка поднимается горячая и кислая волна полупереваренной пищи и ты абсолютно теряешь контроль над своим организмом и приходишь более или менее в норму уже после того, как все то, что ты с таким аппетитом и упорством в себя запихивал, пережевывал, глотал, оказалось на чьих-нибудь коленях или, в лучшем случае, на полу, а это ему не грозило ни в коей мере ввиду многолетней пустоты в животе, а тошноты экзистенциальной, когда организм, психика отторгают весь окружающей мир, втискивающийся в тебя через органы чувств, через мысли, воспоминания, книги, разговоры, работу, сны, то есть все то, что зовется бытием, и от которого нет никакого спасения, так как мысль о самоубийстве инициирует такую же обильную, с кровью и желудочным соком рвоту. Женя, не обратив внимания на побледневшего Максима, стала выставлять на маленький стол многочисленные горшочки, тарелки, сковородки, кастрюли, самовары, банки, чайники, колбы, мензурки, ванночки и другую посуду, используемую в химическом производстве и названия которой гость не знал. Все это было закупорено, закрыто, закатано, заткнуто пробками, крышками, которые хозяйка принялась ловко открывать, выпуская в атмосферу кухни новые порции съедобных запахов, а также вырывающиеся из емкостей разноцветные пары и водяные фонтаны.
В маленькой кухне сгустился туман, поначалу похожий на густо перемешанные без всякой системы масляные краски, из-за чего цвет его получился какой-то серо-буро-малиновый, неприятный, к еде не имеющий отношения, при этом сладкие, горькие, острые, пряные ароматы также перемешались в нечто неудобоваримое, такое же серо-буро-малиновое, не добавившее особого желания Максиму хоть что-то попробовать даже из самого маленького горшочка, но Женя сделала нетерпеливое движение рукой, и послушные цвета и запахи, нарушая все законы термодинамики, разделились на однородные по цвету и вкусу горизонтальные слои, расположенные с верху донизу и перемежающиеся пластами относительно чистого и ничем не пахнущего воздуха. Кухня приняла совсем экзотический вид, а два человека стали похожими то ли на искаженные сильными помехами изображения на экране телевизора, разрезавшими их фигуры и превращающими в гигантские живые бутерброды с толстыми ломтями сыра, зелени, ветчины, сметаны, кетчупа и соответствующими запахами, то ли на последователей авангардной моды, натянувших на себя удерживаемые невидимыми каркасами куски разноцветной, плавно волнующейся на слабом ветерке пованивающей пищей материи. Но волшебное зрелище продолжалось недолго - фантастический бутерброд "Мечта каннибала" оплывал, сплющивался, как кусок мороженого в горящей духовке, стекал к ногам Максима и Жени, кое-где задерживаясь в складках их одежды маленькими испаряющимися лоскутиками, и уходил в пол, словно в линолеуме под мрамор были невидимые отверстия, всасывающие палитру, разноцветными волнами накатывающуюся на бело-серые крупные плиты, пробегающую по ним всеми оттенками зеленого, желтого, красного, коричневого, создающими иллюзию моря и глубины, и оставляя после своего исчезновения мусор, какой оставляют после шторма настоящие волны охапки водорослей с острым запахом йода, маленьких рачков и морских звезд, копошащихся в их спутанных нитях, мелкие сверкающие голыши и просто белоснежный песок тоже с микроскопической живностью - извивающимися нематодами, хлопающими нежными панцирями моллюсками, математически выверенными радиоляриями. Максим протянул ноги, пятки ботинок противно заскрипели по песку, глаза блаженно закрылись, руки лежали на животе, удобно устроившись на выпирающих автоматных магазинах, очки съехали с носа на верхнюю губу, и ее пришлось выпятить, чтобы не дать очкам продолжить путешествие к подбородку и оттуда свалиться на пол, откуда их поднимать не было уже никаких сил, как не было их на простое шевеление руки и водружение стекол на законное место, где они оставили несводимые красные пятна и мозоли. Женя, освободив место на столике, для чего значительную часть посуды снова пришлось переставить в духовку, откуда почему-то вырывались молнии и впивались в руки и ножки стула и стола, не нанося никакого вреда нежной белой коже, но прожигая в полировке мебели безобразные звездчатые обугленные дыры, оперлась локтями на столешницу, воткнула длинные тонкие пальцы с черными ногтями в щеки, опустила уголки тонких губ, уставилась куда-то вниз, или всматриваясь в свое отражение в глубине лаковой поверхности, или разглядывая почти полностью вывалившиеся наружу из глубокого выреза платья удивительно большие для такого тощего тела груди, отчего общее выражение ее достаточно некрасивого, слишком мужского лица приняло томно-сонное выражение, и видимо хотела заговорить, так как губы дрогнули, по растянутым мышцам щек побежала дрожь, обычно сопровождающая проговариваемые мысленно и еще не высказанные фразы, которые скорее всего так и не будут сказаны, все уйдя в это еле заметное шевеление и подсказывая наблюдательному человеку, что в голове его собеседника началась тяжелая, мучительная работа по превращению образов, ассоциаций, как правило, нелестных для его персоны, в нечто пустое, благодушное, поглаживающее и лживое. Однако новая волна, изгиб губ, нахмуривание бровей и подрагивание кончика длинного носа прервали заученный ритуальный ход фразопостроения, когда начинают вымученно благодарить, извиняться, снова благодарить, льстить, ластиться, шутливо-грубовато пенять за несуществующее опоздание или, вообще, приход сюда, вспоминать нечто давно забытое, неважное, но ставшее уже важной составной частью лживых взаимоотношений, когда необходимо вымученно говорить и выслушивать комплименты, дарить и принимать дешевые подарки, за которыми нет ни капли чистого сердца, развлекать друг друга пустыми разговорами и подливать в стакан химической радости, которая и не радость вовсе, а самая что ни на есть депрессия, сонливость, цирроз-печени, похмелье и унизительная зависимость, и Женя снова прервала готовый уже ринуться из мозгов через рот поток всей этой дряни, и какое-то время просто рассматривала лицо спящего Максима, ставшее очень потешным из-за съехавших очков и выпяченных дудочкой губ. Между тем Максиму снилось, что они разговаривают. Реальность определенно зациклилась на этом месте и времени, как старинная граммофонная железная иголка на заезженной, исцарапанной пластинке, воспроизводя не то чтобы очень уж отвратительные звуки мелодии, перемежающиеся действительно уродливой хрипящей музыкой царапин, но раз от разу сбивающаяся на самой высокой ноте и самой глубокой выбоине и возвращающаяся на тот же круг, чтобы еще раз попытаться взять барьер. Они опять сидели на кухне за маленьким столом и между ними громоздилась стена посуды, на этот раз основательно опустошенной, испачканной остатками еды, потеками кетчупа и майонеза, с торчащими из кастрюль ложками и половниками, обглоданными, замысловатыми по форме и принадлежности костями, изжеванными и выплюнутыми комками серого хлебы с явными отпечатками голых десен, из которых впоследствии кто-то пытался лепить страшные фигурки уродцев, в ряд лежали опрокинутые хрустальные рюмки с густыми остатками чего-то черного и кровавыми отпечатками губ по всей кайме, словно пили из них, засунув посудину чуть ли не целиком в рот. Натворивших это безобразие уже не было, но Максим слышал еле заметное звериное ворчание, доносящееся из шкафа, и когда он оторвал завороженный красивым движением чистых влажных губ Жени взгляд и попытался найти источник звука, будящий в нем на генетическом уровне вполне определенное беспокойство, от которого немедленно хотелось избавиться, соскочив с места и бросившись куда-нибудь наутек, желательно прихватив в руки палку поувесистее, и оставшееся в человеке с его пребывания в бытность волосатой африканской обезьяной, шарахающейся от любого страуса и получившей в награду за это психическую болезнь под названием разумность, которую эта самая дура-обезьяна через пару миллионов лет вздумала возвеличить как некий божественный дар, как право считать себя избранной, вершиной эволюции, наследницей единственной и неоспоримой миллиардов лет Бытия, миллиардов видов живых существ, завершающим, конечным звеном, после которого хоть потоп. И знаешь, Максим, что меня больше всего бесит и разочаровывает, в том числе и в самой себе, как представительнице рода человеческого, это то, что вслед за этой обезьяной ту же ошибку повторяем и мы - мы самые лучшие, мы самые совершенные, мы вершина, мы цари, хотя, поразмыслив немного, мы наткнемся на простенький вопрос, опрокидывающий наши дикие измышления - а где та, самая первая обезьяна, первая стукнувшая в волосатую грудь и заоравшую на всю Африку, что она всех лучше? К сожалению, от нее зубов даже не осталось. Думаешь, от нас останется больше? Вся эта бетонная дребедень, весь этот ржавый металлолом, вся эта мазня по хлопковой ткани? Нет, ничему мы не учимся, не замечаем очевидное, не воспринимаем то, что вложили в нашу голову с пеленок. Взять хотя бы книгу. Ты знаешь, одна у меня дома валялась, сколько я себя помню. И вот дернуло меня ее открыть не так давно, просто потребности ради, возникло у меня такое желание, как ночью пописать встаешь после чая с молоком. Так у меня же остатки волос дыбом встали - разве это религиозный трактат? Разве это слово Божье, последнее, непререкаемое, истинное? Да, наверное, столько сомнений, размышлений, ошибок и раскаяния нет ни в одном научном трактате! Но это, действительно, больше научный труд, чем религиозный. Просто кто-то решил - а что будет, если в основу мира положить концепцию Существа Всемогущего, Всезнающего, Творящего Бытие и человека в том числе. Этакая теорема. А все остальное - это ее доказательство. Точнее не так, все остальное - собрание статей различных авторов, приводящих доводы за и против. И кто его знает - сколько там "за". Мне так лично показалось, что "против" гораздо больше, особенно там, где четыре автора, исходя из той же посылки, приходят к сходному результату - даже Он не всемогущ против человека. Противоречие. Теорема неверна. Каково? Спор, представляешь - вечный спор, закончившийся опровержением. И как же жить дальше? Только не надо гундеть о старых идеях, о том, что человек теперь ни в кого не верит, а только во всех стреляет. Выдыхать модулированный воздух мы все умеем, но на то он и воздух, не имеющий прямого отношения к голове, к скользким и скрытным, как черви, мыслям, которые нами и управляют. Может быть, это действительно конец? Одна простая мысль только сейчас заползла к нам в мозги, насквозь пропитанные детской глупой надеждой на добро окружающего мира, на существование души, на карму, на жизнь после жизни, и начала подтачивать, разъедать основу нас самих и нашей цивилизации, что часть той силы, желающей все зла, но делающей добро... Удивительно, как мы, вообще, столько времени продержались. Все, наверное, потому, что либо ни у кого не хватило сил прочитать внимательно от корки до корки трактат "К вопросу о существовании Бога" и немного подумать над ним. Хотя, если хочешь и дальше слушать мой бред, мне приходит в голову, что, может, и не нужно чтобы данная мысль осенила всех, что-то не верю я в способность большей части сородичей мыслить, а не просто открыть все шлюзы и тупо смотреть на мутные потоки случайных мыслей, смывающих в канализацию времени и забвения в том числе и случайные жемчужины Больших Вопросов и Больших Ответов, может, не было этого, может быть, было достаточно одного этого человека, который дошел до этой идеи, или случайно выловил ее, барахтаясь в этом самом стоке фекалий сознания, и тогда таинственный постамент дает долгожданную трещину и рассыпается в пух и прах, погребая заодно и нас. Чем человек хуже Бога? Ты хочешь сказать о возможности последнего творить чудеса, наподобие тех, которые сейчас происходили в буфете, набитом всяческими статуэтками зверей, и откуда, собственно, и доносилось рычание, урчание, рев, вой, царапание когтистых лап по стеклу и по керамике, звон сталкивающихся и ворочающихся фарфоровых тел, трубный глас слона и лающий хохот гиены, и которое совсем отвлекло Максима от жениного монолога. Он уставился на ожившие фигурки и сейчас же встретился с сотнями живых маленьких кровожадных глаз, пристально смотрящих на него, от которых, несмотря на всю сказочность и бредовость происходящего, мороз драл по кожу, в желудке начинало урчать, а в голове крутились всяческие убийственные фантазии, цветасто расписывающие, что может случиться с человеком, когда стекло буфета не выдержит напора живой массы, и сначала треснет, покроется такой тугой вязью трещин, что на некоторые мгновения скроет зверей, прежде чем окончательно разлететься на плавно, неторопливо падающие, крутящиеся, отражающие свет лампы, как маленькие бриллианты, осколки, и после этого животный поток водопадом схлынет с подставок, упадет на пол, разбиваясь на такие же мелкие кусочки с остатками разноцветной глазури, давя тех кто оказался внизу, падая на спину и принимая на него смертельную массу какого-нибудь слона или острые клыки саблезубого тигра, но затем побоище придет в относительную норму, все, кто слабы, погибнут, а те, кто сильнее, только распалятся фарфоровой пылью своих собратьев, разожгут сильнее аппетит от случайно поглощенных кусков обожженной глины, которая, естественно, не утолит аппетита даже этих игрушек, собьются в большое стадо и, оглашая воздух еще более мощными криками и ревом, несмотря на высокую кукольную тональность пугающую, как настоящие африканские звуки, раздающиеся по ночам в саванне, и ринутся на протянувшего беспечно ноги Максима. Они накинутся на его ботинки, брюки, легко раздирая фарфоровыми зубами крепкую, задубелую от постоянного намокания и отсутствия должного ухода в виде ежедневного их протирания маслом или, на худой конец, обувным кремом, кожу десантной обувки, вскарабкаются, цепляясь неутомимыми лапами за ветхую, грязную ткань брюк, попутно выхватывая куски кожи в образовавшихся прорехах, что было поначалу и не очень-то больно, словно комариные укусы, но потом таких жаждущих зубов и ртов становилось все больше и больше, Максим начал понимать свою ошибку, беспечно допустив игрушки себе на живот, где они придавили его к стулу всей фарфоровой массой, ползали по нему, как чудовищно разросшиеся вши, выискивая мельчайшие неприкрытые части тела и впиваясь, вгрызаясь в кожу, с каждым разом откусывая все большие куски, как будто поглощаемая ими человеческая кровь еще сильнее возбуждала голод и, к тому же, вызывала быстрый рост тел, делая их похожими на раздувшихся клещей. Максим сделал попытку подняться, стряхнуть всех их с себя, но теперь это было бы сродни чуду, а именно чудо является сильнейшим доказательством Его существования, не так ли Максим, но если снова поразмышлять над природой чудес, то, с научной и с теологической точек зрения, чудес быть не должно. В теологии подразумевается, что чудо есть творение рук Божьих, нечто, выбивающееся из общего миропорядка, нарушение законов Природы, наподобие воскрешения из мертвых и превращения воды в вино. Но как ученые, да и теологи тоже, мы вправе задаться вопросом - а может ли Бог, нет, точнее - должен ли Бог, так как исходя из теоремы, он всемогущ, нарушать им же созданный миропорядок для того, чтобы явить нам чудо, или он должен воспользоваться еще непознанными, неизвестными нам законами и с помощью их опровергнуть, нарушить законы более низкого порядка? Я склоняюсь ко второму, так как эта вспомогательная теорема может объединить до сих пор непримиримые части человеческих убеждений - религиозных и научных. Я не буду приводить затасканные примеры о том, что обычные спички произвели бы большое впечатление на кроманьонцев, а ядерная энергия поставила бы в тупик и Ньютона. Возьмем примеры более близкие к нам - например, что произошло с нашим небом, или почему с некоторых пор я не могу прочитать в своих книгах ни одной строчки, или, что, вообще, основной вопрос нашего времени, произошло с нами самими? Всему можно найти объяснение, а все, что можно придумать, может и осуществиться, как утверждает теория вероятностей. Или, Максим, взять тех же зверей, которые снова оказались на своем законном месте, то ли в результате очередного сбоя на вредной царапине потертой пространственно-временной пластинке, то ли он , окончательно пробудился, поймав себя на том, что продолжает инстинктивно сбрасывать с себя ожившие статуэтки.
Женя вопросительно смотрела на него, ожидая ответа на пропущенный им вопрос, и поэтому он рискнул просто кивнуть, так как не думал, что просьба будет настолько уж сложной или опасной, встать, ухватившись рукой за верх холодильника и ощутив сквозь тонкую замшу перчаток разбросанные там кругляшки пуговиц или монет, острия канцелярских кнопок, которые не смогли пробить хорошо выделанную кожу, но все-таки болезненно впились в кончики пальцев, и направиться вслед за хозяйкой из кухни по длинному темному коридору, через несколько полностью разгромленных комнат с остатками окровавленного тряпья и пустыми книжными полками, миновать странно знакомый шестиугольный зал со стоящим большим. креслом, в глубине и тени которого кто-то спал, звучно похрапывая и нервно шевеля ногами, будто бы во сне от кого-то убегал, очутиться в еще более мрачном даже не коридоре, а скорее прорытой в земле норе, так как здесь ощутимо пахло сырой почвой, хотя непонятно было откуда на втором этаже обычного дома она могла бы взяться, и оказаться в довольно светлой от мерцающего во дворе костра комнатке, чуть ли не по колено заваленной все теми же книгами, со стоящим у окна низеньким столом, за которым нужно было бы работать сидя на полу, и с распотрошенным на красивые переливающиеся детали интелектронным компьютером, чей плоский экран теперь служил затычкой в разбитом окне, хоть как-то задерживая холодный сквозняк. Максим наконец-то догадался, что от него требуется, подхватил готовые книжные вязанки под руки, одну за веревку зажал в зубах и тем же путем проследовал на трап за Женей, которая из вежливости тоже держала на вытянутых руках парочку тощих брошюр, покрывшихся таким слоем плесени и грязи, что нельзя было разобрать даже цвета их обложек.