Страница:
С набором высоты, как и было условлено, снова ухожу в море. Оттуда предстояло точно рассчитать пролет к своим через входные ворота (припомнилось предостережение командующего). Я справился и с этой задачей, и, когда увидал четверку краснозвездных Яков, ожидавших меня, чтобы сопровождать до аэродрома, кажется, сердце мое застучало сильней мессершмиттового мотора!
После посадки успел крикнуть механику Гладкову: «Все в порядке!» — и быстрей к аппарату СТ. Настроение приподнятое, есть о чем рассказать боевым товарищам, но отвлекаться не время — нужно точно передать информацию о противнике, все, что запомнил в разведке.
Доклад принимал лично командарм. Слушал он долго, внимательно и в заключение сказал:
— Большое спасибо. Данные разведки очень ценные. Сейчас буду докладывать начальнику штабафронта. Ждите указаний…
Прошел день. Указаний никаких не поступало. В ожидании распоряжений о моем повторном вылете я сидел на командном пункте и с тревогой посматривал, как клонилось к заходу солнце. Наконец не выдержал.
— Запуск! — крикнул Гладкову и через каких-то две-три минуты с группой прикрытия уже повторяю маршрут разведки. Опять летим до города Саки. Ведет группу комэск капитан В. И. Сувиров. Совсем недавно, в середине апреля, мы поздравили его со званием Героя Советского Союза. Прекрасный воздушный боец!
Но вот расчетное место. Яки оставляют меня. В сторону моря лечу уже вполне уверенно, да и над Херсоне-сом появляюсь без страха и сомнений. Гляжу, как идут на посадку Ю-87, Me-109. Деловито, учтиво, стараясь не нарушить аэродромные манеры немцев, пристраиваюсь к фрицевской компании — «становлюсь в круг». Рассматриваю аэродром. Он буквально забит самолетами, сосчитать их невозможно — примерно около восьмидесяти. Решаю разведать наземные войска и вдруг вижу, ко мне подходит «мессер», да настолько близко, что лицо немца — будто тот за столом рядом сидит. Улыбается, гад. А я пока не знаю, что и делать. Мысль работает четко: разгадали — сейчас будет бой!.. Перезаряжаю пушки на своем «мессершмитте», нервы напряжены до предела, и одно, помню, было тогда желание — выдержать, не расслабить волю. Уж драться, хоть и на фашистском самолете, так по-русски, насмерть!
Немец, смотрю, что-то показывает — тычет куда-то вниз большим пальцем. Я не сразу понимаю, о чем речь. А он смеется, крутится в кабине. Ах, вот оно что! На фюзеляже его самолета нарисована обнаженная красотка с бокалом шампанского — это немец, выходит, и пристроился ко мне, чтобы поделиться восторгом от такой живописи. Сказал бы я кое-что по-русски по этому поводу, да жаль, приходится сохранять благопристойность. Немец, судя по всему, довольный произведенным впечатлением, качает мне крыльями «мессера» и уходит горкой. Я, не задумываясь, кручу левый боевой разворот — разошлись, как говорится, по-хорошему.
На бреющем полете продолжаю разведку наземных войск. Обнаружил интенсивные инженерно-саперные работы. Это готовится вторая линия обороны на Сапун-горе. Отмечаю про себя перемещение туда же артиллерии из района Северной бухты.
А солнце уже лежит на горизонте. Пора торопиться домой. Полет, как и первый, закончился благополучно: я точно выдержал и уход из района разведки, и встретились мы с Яками четко — у входных ворот. После приземления, едва успел поблагодарить механика за хорошую подготовку техники, мой начальник штаба просит к аппарату СТ.
— Командующий на проводе. Ждет вас… Бегу докладывать. Хрюкин благодарит за ценные разведсведения, а затем на ленте аппарата отстукиваются слова потяжелей: «…но за самовольный вылет ставлю вам на вид. Еще раз повторится такой фокус, буду ставить вопрос о снятии вас с должности командира корпуса. Это — недисциплинированность, и впредь летать, даже рулить по земле — с моего личного разрешения. Повторите, как поняли».
Я все понял хорошо, повторил. Командарм был, конечно, прав. А на разведку я летал еще не раз — пока была в этом необходимость, и немцы так и не разгадали нашей военной хитрости.
Отступая к Севастополю, гитлеровцы упорно сопротивлялись. Около шести тысяч человек подкрепления получили они по морю и воздуху. Гитлер сместил одного командующего армией, вместо него назначил другого, надеясь удержать Крым, и вот новый генерал от инфантерии обращается к своим войскам: «…Я получил приказ защищать каждую пядь севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете… Я требую, чтобы никто не отходил, удерживал бы каждую траншею, каждую воронку, каждый окоп… Плацдарм на всю глубину сильно оборудован в инженерном отношении, и противник, где бы ни появлялся, запутается в сети наших оборонительных сооружений… 17-ю армию в Севастополе поддерживают мощные воздушные и морские силы».
Немцы умели поднапустить страху для пущего эффекта. Но, надо сказать, в районе Севастополя они поработали действительно основательно. В мощный узел обороны превратили Сапун-гору. На уступах ее были сооружены шесть ярусов траншей с дотами, и все это, прикрытое противотанковыми, противопехотными минами, проволочным заграждением, представляло труднопреодолимый рубеж. В среднем здесь приходилось на каждую нашу стрелковую роту, действовавшую в первом эшелоне, тридцать два пулемета, пятнадцать минометов. Сильно укрепили немцы Мекензиевы горы, Инкерман. Сахарную Головку. Не собираясь эвакуировать свою 17-ю армию, для снабжения ее противник привлек восемнадцать крупных транспортов, несколько танкеров, сто самоходных десантных барж и много малых судов.
В эти дни меня вызвали к маршалу А. М. Василевскому. Поговорив о моих боевых вылетах, по его мнению, излишних для командира корпуса, маршал перешел к делу, по которому вызвал:
— Ставка требует в кратчайший срок преодолеть укрепленный район и овладеть Севастополем, — сказал он. — Ваш штаб базируется на высоком берегу, с которого хорошо просматривается часть Севастопольской бухты. Мы придадим вам одну-две эскадрильи штурмовиков, и вы должны будете не допустить эвакуации по морю немецких войск в Румынию… Затем маршал отдал указание связаться с командующим ВВС Черноморского флота генералом Ермаченко, с кем мне предстояло взаимодействовать, и вскоре я отправился в свой штаб.
Что там говорить, задача, которую поставил представитель Ставки, была очень ответственной. 250 суток отбивали у нас немцы Севастополь. Сколько-то потребуется нам, чтобы вернуть город, русской славы?.. На сколько рассчитывать?..
Запомнилось то утро — 5 мая 1944 года. По-южному ласковое, ясное, оно, кажется, не предвещало никакой тревоги. Но вот дрогнула земля. Один за другим, оставляя аэродромы, ринулись к Севастополю истребители, штурмовики, пикирующие бомбардировщики. Два часа велась по врагу артиллерийская и авиационная подготовка. Немцы не разгадали тогда замысла нашего командования. Решив, что главный удар наносится в районе Мекензиевых гор, они начали стягивать туда войска с других направлений. Это была уже ошибка.
А 7 мая наши войска перешли в наступление по всему фронту. В 18 часов 30 минут части 51-й армии при поддержке авиации штурмом овладели Сапун-горой и на ее вершине водрузили Красное знамя. Путь на Севастополь был открыт. Прорвавшись к внутреннему оборонительному обводу, войска 51-й и Приморской армий 9 мая 1944 года овладели городом.
В руках противника оставался только мыс Херсонес — последний клочок крымской земли. Немцы надеялись перебросить отсюда остатки своих войск в Румынию, и караван транспортных судов был на подходе к Херсонесу. Но мы сорвали эвакуацию недобитых гитлеровцев. У мыса Херсонес было потоплено тринадцать транспортов.
А вот 11 мая… 11 мая стоял прекрасный весенний день. И — именно так обычно бывает в Крыму — видимость, как говорят летчики, миллион на миллион. Море что зеркало: тихое; день совсем не похож на военный, боевой. В такой день наслаждаться бы природой, отдыхать на берегу моря, любить и влюбляться.
К этому времени авиации противника в Крыму уже не осталось: последний аэродром гитлеровцев на мысе Херсонес был полностью разбит, а оставшиеся самолеты сожжены. В связи с этим все части корпуса использовались как штурмовики для уничтожения наземных и морских целей противника.
Не выдержала, как говорится, душа поэта, и я решил слетать на штурмовку немецких войск в районе Херсонеса. Все шло как обычно. Я и мой ведомый капитан Сеня Самойлов — первая пара, вторая пара — майора Героя Советского Союза Алексея Новикова и его ведомого. Взлетели с аэродрома Альма-Тамак, конец. которого упирался в высокий берег моря. Особо тщательно мы к этому вылету не готовились, считали его относительно легким — ведь противника-то в воздухе уже не было. Но все-таки по замыслу мы должны были уйти в море на малой высоте, пойти на запад и оттуда нанести внезапный бомбово-штурмовой удар по скоплению вражеских войск. Такая хитрость, то есть удар практически с тыла, диктовалась тем, что фашисты стянули на маленький клочок земли у моря артиллерию со всего Крыма, и на клочке этом было очень жарко.
Вот поэтому-то и требовалась внезапность. После взлета прижимаюсь к воде, курс 270 градусов, высота 10—15 метров. Море гладкое, лететь очень трудно; летчики не любят тихого моря — оно опасное, особенно на малой высоте, трудно определить высоту полета. Когда на море волнение, лететь над ним гораздо проще. Даю команду Новикову, чтобы ниже меня не снижался. Слышу хрипловатый голос Алексея:
— «Дракон», все ясно, иду нормально, вы мой ориентир, но будьте сами внимательны, солнце бьет в глаза.
Через несколько секунд вновь слышу голос Новикова:
— «Дракон», впереди по курсу какое-то судно, нужно посмотреть.
Отрываюсь от воды на высоту 200 метров и действительно вижу по курсу небольшой, примерно с рыбацкий сейнер, корабль с одной мачтой. Командую Алексею и всей группе, что идем на цель. Смотреть внимательно, если флаг не наш — атакуем, первым захожу я. Все это исчислялось минутами. Набрал высоту 800 метров, флага не вижу. В этот момент Новиков передает по радио:
— «Дракон», флага нет, но на палубе полно фрицев. Атакуйте!
Это меня вдохновило. Я знал, что если говорит Алексей, ас-разведчик, то, значит, все правильно. Захожу для атаки. Перекрестие прицела кладу на центр корабля. Длинная очередь из пушек и пулеметов. Мой ведомый Сеня Самойлов атакует вслед за мной, но пока результатов не видно.
На цель заходит пара Новикова, и буквально после первой трассы на корме корабля вспыхивает пожар, да такой, что кажется, громадная цистерна взорвалась. Огонь и клубы черного дыма. Передаю Новикову:
— Молодец, Алексей! Горит! Повторных атак не делаем, идем на основную цель. Слышу ответ:
— «Дракон», понял! Пусть горит. Воды кругом много, пускай тушат на дне морском.
К основной цели идем на малой высоте, над водой,) как говорят военные, маскируемся местностью. Впереди показалась полоска берега. Сличаю карту и курс — все правильно, выходим в заданное место. Теперь дело за нами, как сработаем. Определяю расстояние до берега — пора набирать высоту для атаки цели. Делаю горку, высота становится 800 метров. Пока все идет хорошо. Перехожу в крутое пикирование и бросаю бомбы по цели — скоплению живой силы противника. Затем выполняю противозенитный маневр и захожу для повторной атаки из пушек и пулеметов. В это же время атакует Новиков, и я снова вижу пожар, на этот раз уже на земле — значит, попал в машины. Передаю:
— Алексей, ну тебе и везет. За один вылет два таких пожара. Поздравляю! Слышу в ответ:
— «Дракон», раз везет, два везет, а как же умение?
— Согласен. Повторяем заход!
— «Дракон», понял.
Зенитки буйствуют. На земле и в воздухе море огня. В основном работают «эрликоны».
Кстати сказать, «эрликоны» эти летчики особенно не любили, так как огонь их был предельно массированным и довольно метким. Выполняем противозенитный маневр и делаем повторный заход. Я перехожу в пикирование, прицеливаюсь по скоплению войск, открываю огонь, и… и в это время по самолету будто бревном кто-то ударил. Самолет сильно тряхнуло, одновременно вся кабина наполнилась дымом. Приборы еле просматривались. В довершение ко всему остановился мотор. Слышу по радио голос Новикова:
— «Дракон», курс 70 градусов, идите на посадку, прыгать нельзя, малая высота, внизу противник. Садитесь на брюхо. (Это значит, шасси не выпускать, а садиться на фюзеляж.)
Говорят, в подобные минуты перед глазами пробегает вся жизнь. Может быть. Но у меня было по-другому. Думал, как дотянуть до своих, где придется садиться и как уносить ноги, если сяду на территории противника.
Высота все меньше и меньше. Держу наивыгоднейшую скорость, чтобы дальше спланировать, и вот уже земля. Мелькают воронки, какие-то канавы или окопы, пора выравнивать самолет и садиться. В общем, приземлился. Получил при этом компрессионный перелом 3, 4 и 5-го позвонков.
…К полудню 12 мая группировка противника в Крыму была полностью разгромлена. Крымская наступательная операция завершилась. Но об этом я узнал не среди ликующих летчиков и техников корпуса, узнал я об этом радостном событии в полевом медсанбате. Несколько позже, когда я лежал на вытяжке в этом же санбате, начальник штаба корпуса полковник Баранов и начальник политотдела корпуса полковник Ананьев поздравили меня с присвоением мне звания Героя Советского Союза и очередного воинского звания генерал-лейтенанта авиации, вручив при этом поздравительные телеграммы от большого начальства и, самое главное, поздравление от личного состава корпуса. Вот этого-то я уж никак не ожидал. Думал, что получу нахлобучку от командарма Хрюкина, а тут Герой и генерал-лейтенант. Правда, несколько позже нахлобучка все же состоялась. Помню, командарм Хрюкин ругал меня за этот полет, и мне хорошо запомнились его слова: «Мне что, привязывать вас или кандалы надевать? Вы как дикий жеребец». Но обошлось без взыскания. Любил меня командарм, любил и я его, во многом стараясь подражать прославленному военачальнику.
Глава четырнадцатая.
Расскажу о том, как мы участвовали здесь в одной из блестящих операций, вошедшей в историю великой войны под названием «Багратион».
Итак, мы на белорусской земле. Три года хозяйничали на ней гитлеровцы. Тюрьмами, концлагерями окутали ее, планируя онемечить, превратить в послушных рабов население; около 380 тысяч человек угнали из захваченных городов и сел на каторжные работы в Германию. Но фашисты не поставили на колени белорусов. На территории республики к июню 1944 года действовало 150 партизанских бригад, 49 отдельных отрядов общей численностью свыше 143 тысяч человек. Во вражеском тылу работали подпольные обкомы, райкомы и горкомы партии, 2511 первичных комсомольских организаций, в которых насчитывалось более 31-тысячи комсомольцев.
Противник держался за Белоруссию, за так называемый белорусский выступ по линии фронта, через который шли кратчайшие пути к границам Германии. Широко используя естественные условия — реки с заболоченными берегами, болота, лесные массивы, немцы создали здесь мощную оборону. В сильные оборонительные узлы были превращены города Витебск, Орша, Могилев, Бобруйск. И вот прорвать оборону противника на шести направлениях, окружить и уничтожить его фланговые группировки под Витебском и Бобруйском, разгромить войска в районах Орши и Могилева, а в дальнейшем мощными ударами фронтов в направлении на Минск при тесном взаимодействии с партизанами окружить и уничтожить основные силы группы армий «Центр» — такой в общих чертах была идея Белорусской операции, и мы приступили к ее подготовке.
Едва перелетев на командный пункт корпуса, расположившийся у железнодорожной станции Рудня, я тот-час же получил распоряжение прибыть в штаб 1-й воздушной армии, в чье оперативное подчинение наш корпус был передан на период операции. Это было 5 июня. Именно тогда, в строго назначенное время, в палатку, где командарм Т. Т. Хрюкин собрал командиров корпусов и дивизий, вошли представитель Ставки ВГК маршал А. М. Василевский, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал И. Д. Черняховский и представитель Ставки ВГК по авиации генерал Ф. Я. Фалалеев.
Мы встали, начальник штаба фронта генерал А. П. Покровский доложил представителю Ставки, что все участники совещания прибыли и, поприветствовав нас, Василевский объявил о проигрыше наступательной операции.
— Маршал Владимиров… — тихо шепнул мне сидевший рядом полковник С. Д. Прутков, командир штурмовой авиадивизии, с кем крыло в крыло ходили мы в атаки в небе Таврии. Я не сразу понял, что имел в виду Степан Дмитриевич. Потом сообразил: руководящему составу на вторую половину сорок четвертого года были установлены новые условные фамилии. Сталин именовался Семеновым, Жуков — Жаровым, Василевский — Владимировым, командарм Черняховский — Черновым и так далее. В интересах, так сказать, военной тайны, дезинформации противника.
Проигрыш операции начался с доклада командующего 39-й армией генерала И. И. Людникова, который подробно рассказывал о системе обороны немцев, их огневых средствах, резервах, инженерных сооружениях, заграждениях переднего края и о многом другом, что полагается знать в таких случаях. Потом генерал докладывал о боевой задаче, поставленной его армии, о построении боевых порядков, преодолении полосы заграждений, прорыве полосы обороны, взаимодействии, управлении войсками. Я внимательно слушал его доклад, вникал в замысел командарма, а сам ловил себя на том, что мой взгляд невольно то и дело переключается на командующего фронтом.
Черняховский… В начале двадцатых годов в Новороссийске на цементном заводе «Пролетарий» в нашем комсомольском комитете появился энергичный паренек Иван Черняховский. На заводе Иван начал свою работу бондарем. Сначала делал бочки для цемента. Потом окончил курсы шоферов и пошел колесить по крутым дорогам Черноморского побережья. Наши жизненные дороги разошлись. И вот сейчас, спустя столько лет, передо мной сидел совсем еще молодой, красивый генерал-полковник, и чем внимательнее всматривался я в его лицо, тем больше улавливал в нем черты своего товарища по комсомольской юности. А когда представитель Ставки спросил:
— Иван Данилович, у вас будут вопросы? — на что командующий фронтом ответил, что вопросов нет, я уже не сомневался — это наш Черняховский!
После командарма Крылова докладывал командующий 11-й гвардейской армией генерал-лейтенант К. Н. Галицкий, затем командующий 31-й армией генерал-лейтенант В. В. Глаголев, и, помню, оба также говорили, что наступают на главном направлении.
— Это хорошо, что все наступают на главном направлении, — заметил в заключение маршал Василевский. — Значит, глубоко все продумали…
Долго еще в тот день докладывали командармы и комкоры о стоящих перед ними боевых задачах, и уже по объему одной только этой подготовки мне становилась ясна грандиозность замысла операции «Багратион». А 148 действующих полевых аэродромов, а сеть ложных площадок, а по 8—10 боекомплектов бомб, снарядов, патронов на каждую воздушную армию — это ведь тоже о чем-то говорило!
Я не буду перечислять детали замысла операции, подробно останавливаться на боевых задачах — это известно из исторической литературы, об этом подробно пишут в своих мемуарах многие военачальники. Скажу кратко: нам, истребителям, предстояло вести борьбу за удержание господства в воздухе, поддерживать войска при прорыве обороны противника и развитии успеха в глубине, препятствовать подходу резервов, дезорганизовать планомерный отход гитлеровцев, непрерывно осуществлять воздушную разведку и наблюдение за полем боя.
На второй день, после прорыва тактической зоны обороны немцев, для развития успеха операции вводилась конно-механизированная группа генерала Н. С. Ос-ликовского. Моему корпусу и предстояло тогда обеспечить ввод в сражение, а затем организовать поддержку действий в глубине обороны противника этой самой конно-механизированной группы.
Надо сказать, летчики-истребители не очень-то любили прикрывать конников. Стоит, бывало, противнику сбросить на кавалерию несколько бомб — жди неприятностей. Лошадь-то в окоп не спрячешь, от разрывов она начинает метаться — и пошло!.. Совсем другое дело — танки прикрывать.
Однако после совещания с представителем Ставки я отправился в штаб, где со своими помощниками неотложно принялся за разработку различных вариантов действий, расчет наряда сил, так что перед наступлением был уже на командном пункте генерала Осликовского, полностью готовый к предстоящим совместным боевым действиям.
23 июня началась Белорусская операция. В ночь перед наступлением по основным опорным пунктам обороны немцев нанесли удар дальние бомбардировщики и самолеты По-2. Утром туманы затруднили наши боевые вылеты, но на оршанском направлении за полчаса до атаки 160 «пешек» отбомбились по основным узлам сопротивления противника, а 18 Илов провели успешную штурмовку штаба пехотной дивизии гитлеровцев. Крепко поработала наша артиллерия.
Все это создало благоприятные условия для перехода войск в атаку, а успешные действия 5-й армии позволили на следующий день ввести в прорыв на богушев-ском направлении конно-механизированную группу генерала Осликовского.
За несколько часов до этого на командный пункт группы прибыли маршал А. М. Василевский и командующий фронтом И. Д. Черняховский. Вызвали меня, генерала В, Т. Обухова — командира 3-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса, и вскоре проявились и детали. К вечеру танки Обухова должны были включиться в прорыв у Богушевска, а моему корпусу в этот день до наступления темноты, а на следующий день — с рассвета — предстояло прикрывать танкистов.
— За корпусом Обухова в прорыв пойдет кавалерия Осликовского, — заметил командующий фронтом и спросил, как я собираюсь обеспечить при этом боевое управление истребителями.
Для непрерывного руководства боевыми действиями авиации на вспомогательный пункт управления 5-й армии выделялась оперативная группа штаба нашей воздушной армии. С вводом в прорыв корпуса Обухова эта оперативная группа должна была перейти на командный пункт Осликовского, а в мое распоряжение в кавалерийском и механизированном корпусе выделяли дополнительные радиостанции, которые и обеспечивали меня со всеми надежной связью.
Так я отвечал на вопрос командующего фронтом. Иван Данилович внимательно слушал меня и, видимо, не признал в авиационном генерале Женьку Савицкого, а мне как-то неловко было обращаться к воспоминаниям в такое время, я понимал — каждая минута у командующего на счету.
24 июня, во второй половине дня, наша авиация нанесла массированный удар по Богушевску, в ночь на 25 июня витебская группировка противника в составе пяти дивизий была окружена и рассечена. Танки, входившие в группу Осликовского, на следующий день успешно преодолели лесисто-болотистую местность и ворвались в Сенно…
По мере удаления конно-механизированной группы от аэродромов нашего базирования время прикрытия их на поле боя заметно уменьшалось. Немцы учитывали это и нет-нет да прорывались к конникам. Особенно много неприятностей их истребители доставили нам при форсировании Березины.
Так, например, однажды больше двадцати пяти гитлеровских машин появились в районе переправы. Чтобы ликвидировать опасность, пришлось поднять против них шестерку истребителей. Вел ее заместитель командира эскадрильи капитан В. Мельников. Физически очень сильный, в бою этот летчик отличался просто безмерной отвагой. Он и тогда не пропустил немцев к переправе. Связав боем четверку «мессершмиттов», прикрывавших «юнкерсы», сбил группой пять самолетов противника, разогнал весь их строй и благополучно вернулся. Генерал Осликовский за смелые и решительные действия по прикрытию переправы на Березине объявил пилотам благодарность.
Нелегкий воздушный бой над Березиной пришлось выдержать и мне. Парой как-то мы сошлись с четверкой «фоккеров». Летчики противника попались опытные, настырные, а у нас горючее оказалось на исходе, так что пришлось тогда довольно туго. Но, слава богу, выдержали…
Однако отдаленность аэродромов от стремительно наступавших войск, которые мы должны были прикрывать, сказывалась все чаще. Пока долетишь до передовых отрядов подвижной группы, а это порой до ста километров, — пора возвращаться — горючего-то на истребителе не слишком много.
После посадки успел крикнуть механику Гладкову: «Все в порядке!» — и быстрей к аппарату СТ. Настроение приподнятое, есть о чем рассказать боевым товарищам, но отвлекаться не время — нужно точно передать информацию о противнике, все, что запомнил в разведке.
Доклад принимал лично командарм. Слушал он долго, внимательно и в заключение сказал:
— Большое спасибо. Данные разведки очень ценные. Сейчас буду докладывать начальнику штабафронта. Ждите указаний…
Прошел день. Указаний никаких не поступало. В ожидании распоряжений о моем повторном вылете я сидел на командном пункте и с тревогой посматривал, как клонилось к заходу солнце. Наконец не выдержал.
— Запуск! — крикнул Гладкову и через каких-то две-три минуты с группой прикрытия уже повторяю маршрут разведки. Опять летим до города Саки. Ведет группу комэск капитан В. И. Сувиров. Совсем недавно, в середине апреля, мы поздравили его со званием Героя Советского Союза. Прекрасный воздушный боец!
Но вот расчетное место. Яки оставляют меня. В сторону моря лечу уже вполне уверенно, да и над Херсоне-сом появляюсь без страха и сомнений. Гляжу, как идут на посадку Ю-87, Me-109. Деловито, учтиво, стараясь не нарушить аэродромные манеры немцев, пристраиваюсь к фрицевской компании — «становлюсь в круг». Рассматриваю аэродром. Он буквально забит самолетами, сосчитать их невозможно — примерно около восьмидесяти. Решаю разведать наземные войска и вдруг вижу, ко мне подходит «мессер», да настолько близко, что лицо немца — будто тот за столом рядом сидит. Улыбается, гад. А я пока не знаю, что и делать. Мысль работает четко: разгадали — сейчас будет бой!.. Перезаряжаю пушки на своем «мессершмитте», нервы напряжены до предела, и одно, помню, было тогда желание — выдержать, не расслабить волю. Уж драться, хоть и на фашистском самолете, так по-русски, насмерть!
Немец, смотрю, что-то показывает — тычет куда-то вниз большим пальцем. Я не сразу понимаю, о чем речь. А он смеется, крутится в кабине. Ах, вот оно что! На фюзеляже его самолета нарисована обнаженная красотка с бокалом шампанского — это немец, выходит, и пристроился ко мне, чтобы поделиться восторгом от такой живописи. Сказал бы я кое-что по-русски по этому поводу, да жаль, приходится сохранять благопристойность. Немец, судя по всему, довольный произведенным впечатлением, качает мне крыльями «мессера» и уходит горкой. Я, не задумываясь, кручу левый боевой разворот — разошлись, как говорится, по-хорошему.
На бреющем полете продолжаю разведку наземных войск. Обнаружил интенсивные инженерно-саперные работы. Это готовится вторая линия обороны на Сапун-горе. Отмечаю про себя перемещение туда же артиллерии из района Северной бухты.
А солнце уже лежит на горизонте. Пора торопиться домой. Полет, как и первый, закончился благополучно: я точно выдержал и уход из района разведки, и встретились мы с Яками четко — у входных ворот. После приземления, едва успел поблагодарить механика за хорошую подготовку техники, мой начальник штаба просит к аппарату СТ.
— Командующий на проводе. Ждет вас… Бегу докладывать. Хрюкин благодарит за ценные разведсведения, а затем на ленте аппарата отстукиваются слова потяжелей: «…но за самовольный вылет ставлю вам на вид. Еще раз повторится такой фокус, буду ставить вопрос о снятии вас с должности командира корпуса. Это — недисциплинированность, и впредь летать, даже рулить по земле — с моего личного разрешения. Повторите, как поняли».
Я все понял хорошо, повторил. Командарм был, конечно, прав. А на разведку я летал еще не раз — пока была в этом необходимость, и немцы так и не разгадали нашей военной хитрости.
Отступая к Севастополю, гитлеровцы упорно сопротивлялись. Около шести тысяч человек подкрепления получили они по морю и воздуху. Гитлер сместил одного командующего армией, вместо него назначил другого, надеясь удержать Крым, и вот новый генерал от инфантерии обращается к своим войскам: «…Я получил приказ защищать каждую пядь севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете… Я требую, чтобы никто не отходил, удерживал бы каждую траншею, каждую воронку, каждый окоп… Плацдарм на всю глубину сильно оборудован в инженерном отношении, и противник, где бы ни появлялся, запутается в сети наших оборонительных сооружений… 17-ю армию в Севастополе поддерживают мощные воздушные и морские силы».
Немцы умели поднапустить страху для пущего эффекта. Но, надо сказать, в районе Севастополя они поработали действительно основательно. В мощный узел обороны превратили Сапун-гору. На уступах ее были сооружены шесть ярусов траншей с дотами, и все это, прикрытое противотанковыми, противопехотными минами, проволочным заграждением, представляло труднопреодолимый рубеж. В среднем здесь приходилось на каждую нашу стрелковую роту, действовавшую в первом эшелоне, тридцать два пулемета, пятнадцать минометов. Сильно укрепили немцы Мекензиевы горы, Инкерман. Сахарную Головку. Не собираясь эвакуировать свою 17-ю армию, для снабжения ее противник привлек восемнадцать крупных транспортов, несколько танкеров, сто самоходных десантных барж и много малых судов.
В эти дни меня вызвали к маршалу А. М. Василевскому. Поговорив о моих боевых вылетах, по его мнению, излишних для командира корпуса, маршал перешел к делу, по которому вызвал:
— Ставка требует в кратчайший срок преодолеть укрепленный район и овладеть Севастополем, — сказал он. — Ваш штаб базируется на высоком берегу, с которого хорошо просматривается часть Севастопольской бухты. Мы придадим вам одну-две эскадрильи штурмовиков, и вы должны будете не допустить эвакуации по морю немецких войск в Румынию… Затем маршал отдал указание связаться с командующим ВВС Черноморского флота генералом Ермаченко, с кем мне предстояло взаимодействовать, и вскоре я отправился в свой штаб.
Что там говорить, задача, которую поставил представитель Ставки, была очень ответственной. 250 суток отбивали у нас немцы Севастополь. Сколько-то потребуется нам, чтобы вернуть город, русской славы?.. На сколько рассчитывать?..
Запомнилось то утро — 5 мая 1944 года. По-южному ласковое, ясное, оно, кажется, не предвещало никакой тревоги. Но вот дрогнула земля. Один за другим, оставляя аэродромы, ринулись к Севастополю истребители, штурмовики, пикирующие бомбардировщики. Два часа велась по врагу артиллерийская и авиационная подготовка. Немцы не разгадали тогда замысла нашего командования. Решив, что главный удар наносится в районе Мекензиевых гор, они начали стягивать туда войска с других направлений. Это была уже ошибка.
А 7 мая наши войска перешли в наступление по всему фронту. В 18 часов 30 минут части 51-й армии при поддержке авиации штурмом овладели Сапун-горой и на ее вершине водрузили Красное знамя. Путь на Севастополь был открыт. Прорвавшись к внутреннему оборонительному обводу, войска 51-й и Приморской армий 9 мая 1944 года овладели городом.
В руках противника оставался только мыс Херсонес — последний клочок крымской земли. Немцы надеялись перебросить отсюда остатки своих войск в Румынию, и караван транспортных судов был на подходе к Херсонесу. Но мы сорвали эвакуацию недобитых гитлеровцев. У мыса Херсонес было потоплено тринадцать транспортов.
А вот 11 мая… 11 мая стоял прекрасный весенний день. И — именно так обычно бывает в Крыму — видимость, как говорят летчики, миллион на миллион. Море что зеркало: тихое; день совсем не похож на военный, боевой. В такой день наслаждаться бы природой, отдыхать на берегу моря, любить и влюбляться.
К этому времени авиации противника в Крыму уже не осталось: последний аэродром гитлеровцев на мысе Херсонес был полностью разбит, а оставшиеся самолеты сожжены. В связи с этим все части корпуса использовались как штурмовики для уничтожения наземных и морских целей противника.
Не выдержала, как говорится, душа поэта, и я решил слетать на штурмовку немецких войск в районе Херсонеса. Все шло как обычно. Я и мой ведомый капитан Сеня Самойлов — первая пара, вторая пара — майора Героя Советского Союза Алексея Новикова и его ведомого. Взлетели с аэродрома Альма-Тамак, конец. которого упирался в высокий берег моря. Особо тщательно мы к этому вылету не готовились, считали его относительно легким — ведь противника-то в воздухе уже не было. Но все-таки по замыслу мы должны были уйти в море на малой высоте, пойти на запад и оттуда нанести внезапный бомбово-штурмовой удар по скоплению вражеских войск. Такая хитрость, то есть удар практически с тыла, диктовалась тем, что фашисты стянули на маленький клочок земли у моря артиллерию со всего Крыма, и на клочке этом было очень жарко.
Вот поэтому-то и требовалась внезапность. После взлета прижимаюсь к воде, курс 270 градусов, высота 10—15 метров. Море гладкое, лететь очень трудно; летчики не любят тихого моря — оно опасное, особенно на малой высоте, трудно определить высоту полета. Когда на море волнение, лететь над ним гораздо проще. Даю команду Новикову, чтобы ниже меня не снижался. Слышу хрипловатый голос Алексея:
— «Дракон», все ясно, иду нормально, вы мой ориентир, но будьте сами внимательны, солнце бьет в глаза.
Через несколько секунд вновь слышу голос Новикова:
— «Дракон», впереди по курсу какое-то судно, нужно посмотреть.
Отрываюсь от воды на высоту 200 метров и действительно вижу по курсу небольшой, примерно с рыбацкий сейнер, корабль с одной мачтой. Командую Алексею и всей группе, что идем на цель. Смотреть внимательно, если флаг не наш — атакуем, первым захожу я. Все это исчислялось минутами. Набрал высоту 800 метров, флага не вижу. В этот момент Новиков передает по радио:
— «Дракон», флага нет, но на палубе полно фрицев. Атакуйте!
Это меня вдохновило. Я знал, что если говорит Алексей, ас-разведчик, то, значит, все правильно. Захожу для атаки. Перекрестие прицела кладу на центр корабля. Длинная очередь из пушек и пулеметов. Мой ведомый Сеня Самойлов атакует вслед за мной, но пока результатов не видно.
На цель заходит пара Новикова, и буквально после первой трассы на корме корабля вспыхивает пожар, да такой, что кажется, громадная цистерна взорвалась. Огонь и клубы черного дыма. Передаю Новикову:
— Молодец, Алексей! Горит! Повторных атак не делаем, идем на основную цель. Слышу ответ:
— «Дракон», понял! Пусть горит. Воды кругом много, пускай тушат на дне морском.
К основной цели идем на малой высоте, над водой,) как говорят военные, маскируемся местностью. Впереди показалась полоска берега. Сличаю карту и курс — все правильно, выходим в заданное место. Теперь дело за нами, как сработаем. Определяю расстояние до берега — пора набирать высоту для атаки цели. Делаю горку, высота становится 800 метров. Пока все идет хорошо. Перехожу в крутое пикирование и бросаю бомбы по цели — скоплению живой силы противника. Затем выполняю противозенитный маневр и захожу для повторной атаки из пушек и пулеметов. В это же время атакует Новиков, и я снова вижу пожар, на этот раз уже на земле — значит, попал в машины. Передаю:
— Алексей, ну тебе и везет. За один вылет два таких пожара. Поздравляю! Слышу в ответ:
— «Дракон», раз везет, два везет, а как же умение?
— Согласен. Повторяем заход!
— «Дракон», понял.
Зенитки буйствуют. На земле и в воздухе море огня. В основном работают «эрликоны».
Кстати сказать, «эрликоны» эти летчики особенно не любили, так как огонь их был предельно массированным и довольно метким. Выполняем противозенитный маневр и делаем повторный заход. Я перехожу в пикирование, прицеливаюсь по скоплению войск, открываю огонь, и… и в это время по самолету будто бревном кто-то ударил. Самолет сильно тряхнуло, одновременно вся кабина наполнилась дымом. Приборы еле просматривались. В довершение ко всему остановился мотор. Слышу по радио голос Новикова:
— «Дракон», курс 70 градусов, идите на посадку, прыгать нельзя, малая высота, внизу противник. Садитесь на брюхо. (Это значит, шасси не выпускать, а садиться на фюзеляж.)
Говорят, в подобные минуты перед глазами пробегает вся жизнь. Может быть. Но у меня было по-другому. Думал, как дотянуть до своих, где придется садиться и как уносить ноги, если сяду на территории противника.
Высота все меньше и меньше. Держу наивыгоднейшую скорость, чтобы дальше спланировать, и вот уже земля. Мелькают воронки, какие-то канавы или окопы, пора выравнивать самолет и садиться. В общем, приземлился. Получил при этом компрессионный перелом 3, 4 и 5-го позвонков.
…К полудню 12 мая группировка противника в Крыму была полностью разгромлена. Крымская наступательная операция завершилась. Но об этом я узнал не среди ликующих летчиков и техников корпуса, узнал я об этом радостном событии в полевом медсанбате. Несколько позже, когда я лежал на вытяжке в этом же санбате, начальник штаба корпуса полковник Баранов и начальник политотдела корпуса полковник Ананьев поздравили меня с присвоением мне звания Героя Советского Союза и очередного воинского звания генерал-лейтенанта авиации, вручив при этом поздравительные телеграммы от большого начальства и, самое главное, поздравление от личного состава корпуса. Вот этого-то я уж никак не ожидал. Думал, что получу нахлобучку от командарма Хрюкина, а тут Герой и генерал-лейтенант. Правда, несколько позже нахлобучка все же состоялась. Помню, командарм Хрюкин ругал меня за этот полет, и мне хорошо запомнились его слова: «Мне что, привязывать вас или кандалы надевать? Вы как дикий жеребец». Но обошлось без взыскания. Любил меня командарм, любил и я его, во многом стараясь подражать прославленному военачальнику.
Глава четырнадцатая.
Операция «Багратион»
Легкий на ногу был корпус моих воздушных бойцов. Только разбили хваленые эскадры гитлеровцев на Кубани — команда переучится на новые истребители, — и мы на Южном фронте. Ликвидировали наши войска Никопольский плацдарм, отбросив немцев из запорожской излучины Днепра; за умелую боевую работу 3-му истребительному присвоили почетное наименование «Никопольский», — и приказ прикрывать переправы через Сиваш. Отбушевали огненные штормы над Перекопом, освободили Крым, Севастополь — и новый приказ. Теперь наш путь лежал в белорусские края. Полки корпуса перелетали на полевые аэродромы под Витебском.Расскажу о том, как мы участвовали здесь в одной из блестящих операций, вошедшей в историю великой войны под названием «Багратион».
Итак, мы на белорусской земле. Три года хозяйничали на ней гитлеровцы. Тюрьмами, концлагерями окутали ее, планируя онемечить, превратить в послушных рабов население; около 380 тысяч человек угнали из захваченных городов и сел на каторжные работы в Германию. Но фашисты не поставили на колени белорусов. На территории республики к июню 1944 года действовало 150 партизанских бригад, 49 отдельных отрядов общей численностью свыше 143 тысяч человек. Во вражеском тылу работали подпольные обкомы, райкомы и горкомы партии, 2511 первичных комсомольских организаций, в которых насчитывалось более 31-тысячи комсомольцев.
Противник держался за Белоруссию, за так называемый белорусский выступ по линии фронта, через который шли кратчайшие пути к границам Германии. Широко используя естественные условия — реки с заболоченными берегами, болота, лесные массивы, немцы создали здесь мощную оборону. В сильные оборонительные узлы были превращены города Витебск, Орша, Могилев, Бобруйск. И вот прорвать оборону противника на шести направлениях, окружить и уничтожить его фланговые группировки под Витебском и Бобруйском, разгромить войска в районах Орши и Могилева, а в дальнейшем мощными ударами фронтов в направлении на Минск при тесном взаимодействии с партизанами окружить и уничтожить основные силы группы армий «Центр» — такой в общих чертах была идея Белорусской операции, и мы приступили к ее подготовке.
Едва перелетев на командный пункт корпуса, расположившийся у железнодорожной станции Рудня, я тот-час же получил распоряжение прибыть в штаб 1-й воздушной армии, в чье оперативное подчинение наш корпус был передан на период операции. Это было 5 июня. Именно тогда, в строго назначенное время, в палатку, где командарм Т. Т. Хрюкин собрал командиров корпусов и дивизий, вошли представитель Ставки ВГК маршал А. М. Василевский, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал И. Д. Черняховский и представитель Ставки ВГК по авиации генерал Ф. Я. Фалалеев.
Мы встали, начальник штаба фронта генерал А. П. Покровский доложил представителю Ставки, что все участники совещания прибыли и, поприветствовав нас, Василевский объявил о проигрыше наступательной операции.
— Маршал Владимиров… — тихо шепнул мне сидевший рядом полковник С. Д. Прутков, командир штурмовой авиадивизии, с кем крыло в крыло ходили мы в атаки в небе Таврии. Я не сразу понял, что имел в виду Степан Дмитриевич. Потом сообразил: руководящему составу на вторую половину сорок четвертого года были установлены новые условные фамилии. Сталин именовался Семеновым, Жуков — Жаровым, Василевский — Владимировым, командарм Черняховский — Черновым и так далее. В интересах, так сказать, военной тайны, дезинформации противника.
Проигрыш операции начался с доклада командующего 39-й армией генерала И. И. Людникова, который подробно рассказывал о системе обороны немцев, их огневых средствах, резервах, инженерных сооружениях, заграждениях переднего края и о многом другом, что полагается знать в таких случаях. Потом генерал докладывал о боевой задаче, поставленной его армии, о построении боевых порядков, преодолении полосы заграждений, прорыве полосы обороны, взаимодействии, управлении войсками. Я внимательно слушал его доклад, вникал в замысел командарма, а сам ловил себя на том, что мой взгляд невольно то и дело переключается на командующего фронтом.
Черняховский… В начале двадцатых годов в Новороссийске на цементном заводе «Пролетарий» в нашем комсомольском комитете появился энергичный паренек Иван Черняховский. На заводе Иван начал свою работу бондарем. Сначала делал бочки для цемента. Потом окончил курсы шоферов и пошел колесить по крутым дорогам Черноморского побережья. Наши жизненные дороги разошлись. И вот сейчас, спустя столько лет, передо мной сидел совсем еще молодой, красивый генерал-полковник, и чем внимательнее всматривался я в его лицо, тем больше улавливал в нем черты своего товарища по комсомольской юности. А когда представитель Ставки спросил:
— Иван Данилович, у вас будут вопросы? — на что командующий фронтом ответил, что вопросов нет, я уже не сомневался — это наш Черняховский!
После командарма Крылова докладывал командующий 11-й гвардейской армией генерал-лейтенант К. Н. Галицкий, затем командующий 31-й армией генерал-лейтенант В. В. Глаголев, и, помню, оба также говорили, что наступают на главном направлении.
— Это хорошо, что все наступают на главном направлении, — заметил в заключение маршал Василевский. — Значит, глубоко все продумали…
Долго еще в тот день докладывали командармы и комкоры о стоящих перед ними боевых задачах, и уже по объему одной только этой подготовки мне становилась ясна грандиозность замысла операции «Багратион». А 148 действующих полевых аэродромов, а сеть ложных площадок, а по 8—10 боекомплектов бомб, снарядов, патронов на каждую воздушную армию — это ведь тоже о чем-то говорило!
Я не буду перечислять детали замысла операции, подробно останавливаться на боевых задачах — это известно из исторической литературы, об этом подробно пишут в своих мемуарах многие военачальники. Скажу кратко: нам, истребителям, предстояло вести борьбу за удержание господства в воздухе, поддерживать войска при прорыве обороны противника и развитии успеха в глубине, препятствовать подходу резервов, дезорганизовать планомерный отход гитлеровцев, непрерывно осуществлять воздушную разведку и наблюдение за полем боя.
На второй день, после прорыва тактической зоны обороны немцев, для развития успеха операции вводилась конно-механизированная группа генерала Н. С. Ос-ликовского. Моему корпусу и предстояло тогда обеспечить ввод в сражение, а затем организовать поддержку действий в глубине обороны противника этой самой конно-механизированной группы.
Надо сказать, летчики-истребители не очень-то любили прикрывать конников. Стоит, бывало, противнику сбросить на кавалерию несколько бомб — жди неприятностей. Лошадь-то в окоп не спрячешь, от разрывов она начинает метаться — и пошло!.. Совсем другое дело — танки прикрывать.
Однако после совещания с представителем Ставки я отправился в штаб, где со своими помощниками неотложно принялся за разработку различных вариантов действий, расчет наряда сил, так что перед наступлением был уже на командном пункте генерала Осликовского, полностью готовый к предстоящим совместным боевым действиям.
23 июня началась Белорусская операция. В ночь перед наступлением по основным опорным пунктам обороны немцев нанесли удар дальние бомбардировщики и самолеты По-2. Утром туманы затруднили наши боевые вылеты, но на оршанском направлении за полчаса до атаки 160 «пешек» отбомбились по основным узлам сопротивления противника, а 18 Илов провели успешную штурмовку штаба пехотной дивизии гитлеровцев. Крепко поработала наша артиллерия.
Все это создало благоприятные условия для перехода войск в атаку, а успешные действия 5-й армии позволили на следующий день ввести в прорыв на богушев-ском направлении конно-механизированную группу генерала Осликовского.
За несколько часов до этого на командный пункт группы прибыли маршал А. М. Василевский и командующий фронтом И. Д. Черняховский. Вызвали меня, генерала В, Т. Обухова — командира 3-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса, и вскоре проявились и детали. К вечеру танки Обухова должны были включиться в прорыв у Богушевска, а моему корпусу в этот день до наступления темноты, а на следующий день — с рассвета — предстояло прикрывать танкистов.
— За корпусом Обухова в прорыв пойдет кавалерия Осликовского, — заметил командующий фронтом и спросил, как я собираюсь обеспечить при этом боевое управление истребителями.
Для непрерывного руководства боевыми действиями авиации на вспомогательный пункт управления 5-й армии выделялась оперативная группа штаба нашей воздушной армии. С вводом в прорыв корпуса Обухова эта оперативная группа должна была перейти на командный пункт Осликовского, а в мое распоряжение в кавалерийском и механизированном корпусе выделяли дополнительные радиостанции, которые и обеспечивали меня со всеми надежной связью.
Так я отвечал на вопрос командующего фронтом. Иван Данилович внимательно слушал меня и, видимо, не признал в авиационном генерале Женьку Савицкого, а мне как-то неловко было обращаться к воспоминаниям в такое время, я понимал — каждая минута у командующего на счету.
24 июня, во второй половине дня, наша авиация нанесла массированный удар по Богушевску, в ночь на 25 июня витебская группировка противника в составе пяти дивизий была окружена и рассечена. Танки, входившие в группу Осликовского, на следующий день успешно преодолели лесисто-болотистую местность и ворвались в Сенно…
По мере удаления конно-механизированной группы от аэродромов нашего базирования время прикрытия их на поле боя заметно уменьшалось. Немцы учитывали это и нет-нет да прорывались к конникам. Особенно много неприятностей их истребители доставили нам при форсировании Березины.
Так, например, однажды больше двадцати пяти гитлеровских машин появились в районе переправы. Чтобы ликвидировать опасность, пришлось поднять против них шестерку истребителей. Вел ее заместитель командира эскадрильи капитан В. Мельников. Физически очень сильный, в бою этот летчик отличался просто безмерной отвагой. Он и тогда не пропустил немцев к переправе. Связав боем четверку «мессершмиттов», прикрывавших «юнкерсы», сбил группой пять самолетов противника, разогнал весь их строй и благополучно вернулся. Генерал Осликовский за смелые и решительные действия по прикрытию переправы на Березине объявил пилотам благодарность.
Нелегкий воздушный бой над Березиной пришлось выдержать и мне. Парой как-то мы сошлись с четверкой «фоккеров». Летчики противника попались опытные, настырные, а у нас горючее оказалось на исходе, так что пришлось тогда довольно туго. Но, слава богу, выдержали…
Однако отдаленность аэродромов от стремительно наступавших войск, которые мы должны были прикрывать, сказывалась все чаще. Пока долетишь до передовых отрядов подвижной группы, а это порой до ста километров, — пора возвращаться — горючего-то на истребителе не слишком много.