Страница:
А Висло-Одерская операция завершилась, и притом довольно быстро — за каких-то три недели. Наши войска, наступая в полосе более 500 километров, продвинулись до 500 километров и в глубину. Невосполнимый урон понесли гитлеровцы: 35 дивизий вермахта было уничтожено, 27 разгромлено (с потерей от 50 до 70 процентов живой силы). В качестве трофеев мы захватили около 14 тысяч орудий и минометов, около 1400 танков и штурмовых орудий, много другой боевой техники.
«Мы восхищены Вашими славными победами, — писал У. Черчилль Сталину в январе сорок пятого. — Примите нашу самую горячую благодарность и поздравление по случаю исторических подвигов». Английская газета «Тайме» восторженно отзывалась о победе советских войск в Висло-Одерской операции: «Движение такой мощной армии по замерзшей местности на фронте в сотни миль особенно выделяется из всех прежних битв и представляет собой мастерское достижение в искусстве ведения войны».
Что и говорить, 500 километров пешком-то пройти — прогулка не из легких. А в огненных метелях войны?.. Освободив значительную часть Польши, военные действия наши фронты перенесли на территорию фашистской Германии. К 30 марта 1-й Белорусский очистил правый берег Одера, форсировал реку и захватил плацдармы в районе Кюстрина.
Никто из нас не скрывал тогда сложных, противоречивых чувств: вступили на землю врага!.. Но, говорят: победители великодушны. Да, каждый из нас, как бы ни настрадался за годы войны, как бы ни горел ненавистью к врагу, не мог сжимать кулаки на весь немецкий народ.
Пройдет немного времени, и на Нюрнбергском процессе станет известным приказ гитлеровского фельдмаршала Манштейна. «Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена, — говорилось в нем. — Положение с продовольствием в стране требует, чтобы войска кормились за счет местных ресурсов, а возможно большее количество продовольственных запасов оставлялось для рейха. Во вражеских городах значительной части населения придется голодать. Не следует, руководствуясь ложным чувством гуманности, что-либо давать военнопленным или населению, если только они не находятся на службе немецкого вермахта». И приказу этому исполнительные солдаты фюрера повиновались. Победно прошагав пол-Европы, они носились, засучив рукава, по худым колхозным сараишкам, врывались в крестьянские избы, и, кажется, не знали тогда представители «нового порядка» иных слов, кроме тех — с энтузиазмом: «Хайль Гитлер!», да с не меньшим воодушевлением: «Матка! Курка, яйка — давай, давай!..»
Русский солдат не воевал с безоружными, не мстил неповинным. И приказы наши были иными. Военный совет фронта призывал бойцов и командиров высоко нести честь воинов-освободителей, фронтовые газеты пропагандировали идеи братства, дружбы народов. Хотя, признаться, что там было пропагандировать! Наше-то чисто русское великодушие, отходчивость да незлопамятливость сколько уж веков остаются загадкой и для друзей, и для непрошеных гостей — недругов…
Но пройдут годы. Забудутся на Западе восторженные газетные отзывы и восхищения премьеров о победах русских, и начнут те же историки из Великобритании чуть ли не с тайной грустью и сожалением рассуждать о былых наших битвах, высказывать такие вот соображения: Красная Армия тем только и брала, что несметным числом людей. Появятся лихие цифры соотношения сил по личному составу. Так, английский историк А. Ситон заявил, что мы превосходили противника в одиннадцать раз! Один же его коллега и соотечественник число это чуть приуменьшит: дескать, не в одиннадцать, а в семь.
Справедливости ради скажем, что четырехкратное превосходство в живой силе у нас было. Но достигли мы этой арифметики не тем, что взяли просто да и собрали огромную массу людей, достигли мы ее проявлением зрелого военного искусства.
Думая о том, как ослабить группировки гитлеровских войск на варшавско-берлинском направлении, еще в октябре — декабре 1944 года советское командование прозорливо предприняло наступление в Восточной Пруссии, в Курляндии, на будапештском направлении, словом, на флангах советско-германского фронта. Немцы тогда вынуждены были уменьшить центральную группировку на 10 дивизий и 3 бригады. Цифра эта довольно значительная. В самом деле, к началу Висло-Одерской операции в группе армий «А» у противника осталось 30 дивизий, 2 бригады да 50 отдельных батальонов на территории Польши.
Смелость, умение пойти на риск мы научились за годы войны сочетать с прозорливостью, благоразумием, известной осторожностью, рассчитанной на достижение успеха в битвах. Но не об уровне военного искусства речь. Вспомнил я сейчас одну из выдающихся операций второй мировой войны и понял: надо рассказать историю, которая, как мне кажется, могла бы как-то дополнить мои суждения по поводу превосходства в боях так называемой живой силы.
А живая эта сила — летчик, о судьбе которого я услышал уже спустя годы после войны. Обычный пилот — рядовой неба. Впрочем, не совсем обычный. Однако все по порядку.
В деревне Володово под Торжком, там, где растекается Валдайская возвышенность, жила-была девочка. Шестнадцать братьев и сестер могло быть у Ани Егоровой, но восемь из них умерли. А вскоре после гражданской войны умер и отец. После его смерти жить совсем трудно стало. Хлеба хватало только до рождества. Вот тогда Аннушку и отдали в школу золотошвеек. Старые дамы-преподаватели не хотели принимать девочку — мала, по возрасту не подходит. Но мать упросила начальницу школы — дочку приняли. И начались уроки. Удивительное золотошвейное мастерство, завезенное в тверские края при царе Горохе не то из Ассирии, не то из Вавилона, пришлось Аннушке по душе — только вот не смогла она сидеть за шитьем целыми днями, не по ней оказалось дело.
Тогда доучилась девочка в школе крестьянской молодежи, простилась с матушкой и пошла, словно в сказке, искать счастье той дорогой, которая ведет только прямо, дорогой, которой любили вступать в жизнь парни и девчата наших довоенных лет.
Долго ли, коротко ли шагала по ней Аннушка Егорова, но вот явилась в столицу, и удивила ее белокаменная огромным скоплением народа, городским шумом, зданиями своими высокими — в Торжке-то одни церкви да соборы вверх возносятся. Расправила девица гимнастерку, подтянула портупею и вошла в райком комсомола.
— Хочу работать на Метрострое! — заявила решительно.
— А что ты умеешь делать? — спросили Аню. Ну, что могла уметь делать девушка из деревни? И тогда отправили Егорову учиться в ФЗУ «Стройуч» — постигать профессию арматурщика.
Научилась она вскоре многому — прочно вязать проволоку, весело работать кусачками, заготавливать балки для железобетонных «рубашек» тоннеля. Что говорить, нелегко было спускаться в шахту на глубину пятьдесят метров по узкой, обледенелой лестнице, нелегко было таскать арматуру по штольне. В тоннеле всегда жарко, душно: сжатый воздух своим давлением отжимал грунтовые воды, осушал породу. Без привычки-то и у парней болели руки и спина. А девчатам так вообще категорически запретили работать в кессоне. Но они добились своего: дошли до самого Калинина и вернулись на шахту. Вернулись потому, что Метрострой был стройкой комсомола — тридцать тысяч комсомольцев стояли в авангарде этого удивительного сооружения века, — как же им быть в стороне?..
По шесть часов работала Аня Егорова в шахте. Когда требовалось, не оставляла рабочего места и по две смены. Зато сколько радости было потом, когда узнала, что на архитектурной выставке в Париже их станция («Красные ворота») получила высшую награду — «Гран-при»!..
Но все это только присказка — сказка, как говорится, впереди.
Бодрый, энергичный дух нашего поколения нес девушку из Торжка по прямой дороге все дальше. Вместе с подругами она сдает нормы на значки ГТО — «Готов к труду и обороне», ГСО — «Готов к санитарной обороне», на значок «Ворошиловский стрелок». Вокруг страны столько врагов — как не уметь защищать ее! Так что после того, как IX съезд комсомола бросил клич: «Комсомолец — на самолет!», Анне Егоровой и ее друзьям много времени на раздумья не потребовалось.
А когда враг вероломно нарушил наши границы, когда наше Отечество оказалось в опасности, на его защиту среди тысяч других стала и девушка из Торжка.
Немало превратностей судьбы пришлось испытать летчику-инструктору Егоровой, пока добилась она своего — попала на фронт. Но уже с лета 1941 года Егорова в 130-й отдельной авиаэскадрилье связи выполняет самые ответственные задания. Анну Александровну награждают орденом Красного Знамени, на партийном собрании эскадрильи принимают кандидатом в члены ВКП(б).
Дорогами отступления, меняя аэродромы, полевые площадки, отходила тогда с фронтом отдельная авиаэскадрилья связи. Немцы уже форсировали Кубань, овладели Майкопом, Краснодаром, захватили Моздок, Нальчик, вышли на подступы к Орджоникидзе. И вот в одном из вылетов в район Алагира тихоходный безоружный У-2 Егоровой атаковали «мессершмитты». От связной машины остались обломки, летчица же, чудом уцелев, сумела вернуться к своим.
Фронтовая судьба вскоре сведет нас на огненных высотах Кубани. Аня Егорова добьется перевода в боевую авиацию и станет первой женщиной, в то время единственной в мире, освоившей самолет-штурмовик. «Летающие танки», «черная смерть»… — как только не называли немцы эти наши грозные машины.
…Однажды Ане Егоровой пришлось выполнять задание командующего фронтом генерала И. Е. Петрова. Группе, в которую она входила, предстояло поставить дымовую завесу. Дело это чрезвычайно сложное. Мало того, что лететь нужно было без бомб, без реактивных снарядов, с незаряженными пушками и пулеметами — на самолет устанавливались одни лишь баллоны с дымным газом, — нельзя было и маневрировать. При маневре дымовая завеса получается рваная, а это значит, что в каком-то месте атака пехоты могла захлебнуться.
Сквозь огненные стены прошли тогда штурмовики, не свернув с курса, не изменив высоты. Боевое задание было выполнено. Всех летчиков за проявленное при этом мужество отметили орденами Красного Знамени, а Егоровой боевой орден прикрепил на гимнастерку лично командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин.
Через несколько дней поступил новый приказ — штурмовать войска и боевую технику противника, переправлявшиеся через Керченский пролив. В полку остались одни молодые летчики, и группу штурмовиков вести на задание поручили Егоровой.
Лететь предстояло на косу Чушка — узкую восемнадцатикилометровую полосу земли, забитую людьми, орудиями, танками, машинами и, естественно, охраняемую зенитками. Повторив командиру полка задание и долго не мешкая, ведущая группы Егорова пошла на взлет. Погода затрудняла вылет — стояла низкая облачность, и, чтобы попусту не рисковать, пробиваясь сквозь зенитный заслон, Анна повела штурмовики не напролом, а глубоким заходом со стороны Азовского моря — оттуда противник меньше всего мог ожидать удара.
Полет над морем не прост. Довольно неприятно лететь, когда под крылом боевой машины пенятся волны. Над землей, если и собьют, все как-то надежней — глядишь, приземлишься. А тут и без боя: откажет мотор — булькнул в воду, и тишина. И все-таки Егорова выбрала этот маршрут. Расчет ее оправдал себя. Зенитки хоть и обнаружили группу штурмовиков, хоть и заработали остервенело, но фактор внезапности все-таки сработал. Удар штурмовиков вдоль узкой песчаной косы был сокрушающим!
Мне не раз приходилось видеть на земле результаты наших штурмовок. С чем сравнить такое? Какая-то могучая, всесокрушающая стихия!.. И в том вылете Илы разделали противника вполне добросовестно — да с поля боя домой. Тут медлить нельзя.
Но вдруг Егорова обнаруживает, что одного самолета в группе недостает. Как всегда, нежданная тревога заползает в такие минуты в твою кабину, захватывает тебя и уже не отпускает. Как знакомо мне это чувство! Только что, кажется, сидели вместе за утренним чаем в летной столовой, обсуждали предстоящий вылет, шутили, смеялись — и вот в небе рядом с тобой пустота.
На том месте, где обычно виден силуэт машины ведомого, — никого нет. Невозможно смириться с мыслью, что погиб твой товарищ, твой боевой друг… И ты, в надежде, еще будешь искать его, ждать, долго прислушиваться к звукам моторов… И Анна Егорова, возвращаясь с задания, смотрела из кабины штурмовика больше вниз — сначала на плавни и море, затем на землю, цепляясь за каждый бугорок, полянку — вдруг обнаружится след, вдруг что-то подскажет о пропавшем экипаже.
И чудо произошло! За линией фронта она заметила самолет с бортовым номером 23. Это был их штурмовик. Летчик и воздушный стрелок палили из ракетниц, махали руками, и Анна, снизившись, покачала крыльями машины, дав понять ребятам, что видит их. Больше помочь она пока ничем не могла. Какова же была радость летчика и стрелка, когда они услышали рокот мотора летящего за ними связного У-2. Еще больше удивились, когда увидели, что прилетела за ними Аня Егорова.
Спустя время летчик этого экипажа признается девушке — мол, перед вылетом на боевое задание было предчувствие: баба на корабле — добра не жди! Однако, как оказалось, пилот основательно ошибся. И мне тут больше добавить нечего.
…А война разгоралась. Еще много можно было бы рассказать о героических делах удивительной летчицы. О том, как она штурмовала Голубую линию гитлеровцев, освобождая мой родной Новороссийск, о том, как, приняв штурманскую службу полка, водила боевые экипажи над Полесьем, отбивала яростные атаки врага на магнушевском плацдарме, за Вислой. Так мы и шли огненными фронтовыми маршрутами, не зная друг друга, только обмениваясь в воздухе позывными.
20 августа 1944 года, получив, задание, Анна Егорова подняла в воздух боевую машину последний раз. Разбив танковую колонну, группа штурмовиков вернулась назад без своего ведущего. Все видели, как самолет Егоровой загорелся и упал в районе цели. В деревню Володово, под Торжком, ушла похоронка. А летчицу представили к награде, как писали в таких случаях в документах, — посмертно.
В архиве сохранился такой вот наградной лист:
Фамилия, имя, отчество — Егорова Анна Александровна.
Звание и должность — старший лейтенант, штурман 805-го штурмового полка. ;!
Партийность — член ВКП(б) с 1943 года. С какого времени в Красной Армии — с 1941 года. Краткое изложение боевого подвига или заслуг.
Совершила 277 успешных вылетов на самолетах По-2 и Ил-2. Лично уничтожила (длинный перечень танков, орудий, минометов, автомашин, барж, повозок с грузами, живой силы противника).
Имеет ли ранения и контузии в Отечественной войне?
Погибла смертью храбрых при выполнении боевого задания 20.08.44 года.
Бесстрашный летчик, в бою летала смело и уверенно. На поле боя держала себя мужественно, геройски. Как штурман полка, отлично ориентировалась в любых условиях погоды и при различных рельефах местности.
За героические подвиги, проявленные в боях по уничтожению живой силы и техники противника, и отличное выполнение заданий командования на фронтах Отечественной войны, за умелое руководство подчиненными, за произведенные десять боевых вылетов в качестве ведущего без потерь ведомых достойна представления к высшей правительственной награде — Героя Советского Союза»…
Да, дорога, которую однажды выбрала для своей судьбы девочка из Торжка, что и говорить, была полна чудес!
В том боевом вылете Анна Егорова не погибла. Каким-то образом ее выбросило из объятого огнем самолета. Над самой землей она успела раскрыть парашют и, сильно обгоревшая, с поврежденным позвоночником, со сломанной рукой, оказалась в гитлеровском плену…
Кюстринский лагерь «ЗЦ»: ворота, комендатура, тюрьма, виселица. Типовой, так сказать, проект концлагерей. Вся территория разбита на несколько секций — английская, американская, французская, югославская, польская, итальянская. Секция для русских — самая большая, под особым наблюдением. Здесь вокруг несколько рядов колючей проволоки. За колючей же проволокой и фанерные бараки, в которых содержат людей. Раненые, больные, измученные голодом, русские пленные за самую незначительную провинность получают наказание — до трех дней оставляют без хлеба, а то и вообще без пищи сразу весь барак. А уж какая там пища: двести граммов эрзаца да литр мутной жидкости с неочищенной брюквой и дрожжами — суточная норма. В лагере «ЗЦ» было и другое наказание, исполняемое значительно проще и переносимое без долгих мучений, — пуля от любого охранника.
Все это предстояло еще узнать Анне Егоровой. А в первые минуты после падения на землю с тлеющим от огня полураскрытым парашютом — одна осознанная боль, которая во сто крат сильнее физической: «Плен… У фашистов…»
Спустя годы объявится свидетель тех трагических минут. Вот что расскажет он в западногерманском журнале «Дойче фальширмелгер»:
Не случайно, думается мне, даже спустя десятилетия бывший гитлеровский офицер-десантник не может забыть санитарную палатку, куда он забежал, и ошеломившую его тогда своим мужеством русскую летчицу. А мне припоминается другое. Припоминается, как единодушно, с каким вдохновением немцы любили кричать в свое время: «Хайль Гитлер!» Но вот попадут в плен и дружно едва ли не скандируют; «Гит-лер ка-пут. Гит-лер ка-пут,..»
А что же наша Аннушка? Чем закончилась история, ставшая уже давно страшней любой сказки?
Да вот так и закончилась — как в сказке. Бесправные, полуживые, но благородные и решительные узники лагеря «ЗЦ» спасли русскую летчицу. Поляки-медики в первые минуты после ее пленения, обрабатывая раны, успели спрятать под бинтами награды и партбилет Егоровой. Мужественно боролись за ее жизнь товарищи по беде: санинструктор Юля Кращенко, военврач Георгий Федорович Синяков, профессор Белградского университета доктор Павле Трпинац.
«Одно слово — и завтра будешь в лучшем госпитале Берлина!» — уговаривали Егорову эсэсовцы и провокаторы. Только Анна скорей бы приняла смерть, чем милость врага, И узники концлагеря, как могли, поддерживали ее. На всю жизнь запомнила она пайку эрзац-хлеба, в котором лежала записка: «Держись, сестренка!..» — кто-то поделился последним. Из барака военнопленных французов, англичан и американцев Анне передавали медикаменты: в лагере все знали о нашей летчице. Понемногу она стала поправляться. А в конце января сорок пятого года Красная Армия освободила заключенных лагеря «ЗЦ».
На всю жизнь запомнился Анне Егоровой тот день. Откатились дальше, на запад, орудийные раскаты. На время вокруг лагеря все стихло. Потом загрохотали замки на дверях карцера, в котором держали русскую летчицу, и вот Анна увидела своих — танкистов. И тогда за все эти долгие месяцы мучительного плена она впервые поднялась с нар, покачнулась, но не упала и робко, неуверенно еще шагнула навстречу родным парням.
…Пройдут годы — сменится двадцать весен после победного сорок пятого. Однажды майским утром Анне Александровне позвонят и скажут: «Включите радио! Вы слышите? Передают Указ о присвоении вам звания Героя Советского Союза».
Сейчас у Анны Александровны два сына, внучки-школьницы. Один из сыновей, Петр, военный летчик, полковник. Как уж это объяснить, не знаю, но вот не хотела она, чтобы ее Петр поступал в летное училище Правда, втайне Анна Александровна всегда гордилась сыном и теперь, когда рассказывает о фамильной традиции — отец Петра тоже летал, командовал в годы войны штурмовой дивизией, — то непременно подчеркивает: сын ее непросто пилот, а летчик-снайпер! Что говорить, высшая для воздушного бойца профессиональная ступень. Гордиться таким, право, не грешно.
А мне ко всему остается добавить только несколько слов.
Кюстринский-то лагерь освобождали танкисты 5-й ударной армии, а если точнее — бригада майора Ильина. Наш корпус, как я уже рассказывал, прикрывал тогда их боевые порядки, обеспечивая наступление танкистов с воздуха. Наступление было настолько стремительным, что немцы не успели даже расправиться со всеми узниками лагеря. Выходит, неплохо и мы поработали — помогли нашим ребятам подоспеть вовремя…
Глава семнадцатая.
Но расскажу все по порядку. И будет ли это интересно молодому читателю или лишь утомит его, но прежде всего, как военный человек, я должен передать диспозицию сторон, оперативную обстановку перед наступлением на Берлин, раскрыть задачи фронта, с которым мои пилоты завершали войну, и некоторые особенности боевой работы авиакорпуса в те нелегкие дни.
Итак, разгромив в январе — апреле сорок пятого года группировки гитлеровских войск в Восточной Пруссии, Польше, Восточной Померании и Силезии, наша армия вышла на Одер и Нейсе и готовилась к решающей битве за Берлин.
Германия оказалась под непосредственной угрозой ударов Советской Армии с востока и юга, а также с запада, откуда наступали американцы и англичане. Но гитлеровское руководство до последних дней надеялось на развал антифашистской коалиции и благополучный выход из войны. Для этого было решено во что бы то ни стало не допустить в Берлин русских! И 63 дивизии, 37 отдельных полков, 98 батальонов — отборные войска двух групп армии «Висла» и «Центр» — сосредоточил противник на берлинском направлении. Много ли это? Как не много: 1 миллион человек, 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий. А 3300 боевых самолетов — мало ли?
Глубина обороны под Берлином достигала 100 километров. Немцы в интересах ее умело использовали каменные постройки городов и селений, множество озер, соединенных между собой реками, каналами.
В одном только Берлине насчитывалось 400 железобетонных долговременных сооружений, а сам гарнизон приготовилось защищать 200 тысяч человек. Кроме того, в резерве немецкого главнокомандования сухопутных войск было еще 8 дивизий и 200 батальонов фоль-ксштурма из населения города.
По замыслу операции войскам трех фронтов — 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского — при содействии авиации предстояло сокрушить оборону противника на ряде направлений, расчленить берлинскую группировку на несколько частей, разгромить ее и овладеть Берлином. Затем, на двенадцатый-пятнадцатый день операции, наши войска должны были выйти на Эльбу, соединиться там с войсками союзников, вынудить Германию капитулировать и завершить войну.
Главный удар предусматривалось нанести с Кюстринского плацдарма войскам 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. На направлении этого удара войска фронта и предстояло прикрывать нашему истребительному авиакорпусу.
Что из себя представлял этот кюстринский плацдарм? Опять же короче и яснее военного языка для такого объяснения не найти. Здесь на один километр фронта со стороны противника приходилось до 60 орудий и минометов, 17 танков и штурмовых орудий, на три километра — дивизия гитлеровской пехоты.
В центре первого эшелона главной группировки войск 1-го Белорусского фронта предстояло наступать 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина. Перед ней была поставлена следующая боевая задача: фронтальным ударом взломать оборону противника, обеспечить ввод в прорыв 2-й гвардейской танковой армии и во взаимодействии с соседними армиями выйти к Берлину. Проще говоря, войска 5-й ударной были на острие той стрелы, которая так ярко вырисовывается теперь на картах учебников истории, а это значило, что перед ними стояли самые сложные и ответственные задачи.
Как обеспечивалось решение этих задач? На направление главного удара 1-го Белорусского на 1,5 километра фронта приходилась дивизия, на один километр — 300 и более орудий, минометов, 20—30 танков и самоходно-артиллерийских установок (а с учетом танковых армий и танковых корпусов — 130—138). Особое внимание уделялось обеспечению превосходства сил и средств на семикилометровом участке прорыва. Здесь было сосредоточено 6 стрелковых дивизий, более 1800 орудий и минометов, 361 реактивная установка, 360 танков и самоходно-артиллерийских установок, около 50 инженерно-саперных рот.
К слову, о саперах. Оборудуя в инженерном отношении исходный для наступления район, они использовали 80 тысяч больших и малых саперных лопат, 8 тысяч топоров, 25 тысяч поперечных пил, 245 тонн гвоздей, 70 тонн взрывчатки!
«Мы восхищены Вашими славными победами, — писал У. Черчилль Сталину в январе сорок пятого. — Примите нашу самую горячую благодарность и поздравление по случаю исторических подвигов». Английская газета «Тайме» восторженно отзывалась о победе советских войск в Висло-Одерской операции: «Движение такой мощной армии по замерзшей местности на фронте в сотни миль особенно выделяется из всех прежних битв и представляет собой мастерское достижение в искусстве ведения войны».
Что и говорить, 500 километров пешком-то пройти — прогулка не из легких. А в огненных метелях войны?.. Освободив значительную часть Польши, военные действия наши фронты перенесли на территорию фашистской Германии. К 30 марта 1-й Белорусский очистил правый берег Одера, форсировал реку и захватил плацдармы в районе Кюстрина.
Никто из нас не скрывал тогда сложных, противоречивых чувств: вступили на землю врага!.. Но, говорят: победители великодушны. Да, каждый из нас, как бы ни настрадался за годы войны, как бы ни горел ненавистью к врагу, не мог сжимать кулаки на весь немецкий народ.
Пройдет немного времени, и на Нюрнбергском процессе станет известным приказ гитлеровского фельдмаршала Манштейна. «Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена, — говорилось в нем. — Положение с продовольствием в стране требует, чтобы войска кормились за счет местных ресурсов, а возможно большее количество продовольственных запасов оставлялось для рейха. Во вражеских городах значительной части населения придется голодать. Не следует, руководствуясь ложным чувством гуманности, что-либо давать военнопленным или населению, если только они не находятся на службе немецкого вермахта». И приказу этому исполнительные солдаты фюрера повиновались. Победно прошагав пол-Европы, они носились, засучив рукава, по худым колхозным сараишкам, врывались в крестьянские избы, и, кажется, не знали тогда представители «нового порядка» иных слов, кроме тех — с энтузиазмом: «Хайль Гитлер!», да с не меньшим воодушевлением: «Матка! Курка, яйка — давай, давай!..»
Русский солдат не воевал с безоружными, не мстил неповинным. И приказы наши были иными. Военный совет фронта призывал бойцов и командиров высоко нести честь воинов-освободителей, фронтовые газеты пропагандировали идеи братства, дружбы народов. Хотя, признаться, что там было пропагандировать! Наше-то чисто русское великодушие, отходчивость да незлопамятливость сколько уж веков остаются загадкой и для друзей, и для непрошеных гостей — недругов…
Но пройдут годы. Забудутся на Западе восторженные газетные отзывы и восхищения премьеров о победах русских, и начнут те же историки из Великобритании чуть ли не с тайной грустью и сожалением рассуждать о былых наших битвах, высказывать такие вот соображения: Красная Армия тем только и брала, что несметным числом людей. Появятся лихие цифры соотношения сил по личному составу. Так, английский историк А. Ситон заявил, что мы превосходили противника в одиннадцать раз! Один же его коллега и соотечественник число это чуть приуменьшит: дескать, не в одиннадцать, а в семь.
Справедливости ради скажем, что четырехкратное превосходство в живой силе у нас было. Но достигли мы этой арифметики не тем, что взяли просто да и собрали огромную массу людей, достигли мы ее проявлением зрелого военного искусства.
Думая о том, как ослабить группировки гитлеровских войск на варшавско-берлинском направлении, еще в октябре — декабре 1944 года советское командование прозорливо предприняло наступление в Восточной Пруссии, в Курляндии, на будапештском направлении, словом, на флангах советско-германского фронта. Немцы тогда вынуждены были уменьшить центральную группировку на 10 дивизий и 3 бригады. Цифра эта довольно значительная. В самом деле, к началу Висло-Одерской операции в группе армий «А» у противника осталось 30 дивизий, 2 бригады да 50 отдельных батальонов на территории Польши.
Смелость, умение пойти на риск мы научились за годы войны сочетать с прозорливостью, благоразумием, известной осторожностью, рассчитанной на достижение успеха в битвах. Но не об уровне военного искусства речь. Вспомнил я сейчас одну из выдающихся операций второй мировой войны и понял: надо рассказать историю, которая, как мне кажется, могла бы как-то дополнить мои суждения по поводу превосходства в боях так называемой живой силы.
А живая эта сила — летчик, о судьбе которого я услышал уже спустя годы после войны. Обычный пилот — рядовой неба. Впрочем, не совсем обычный. Однако все по порядку.
В деревне Володово под Торжком, там, где растекается Валдайская возвышенность, жила-была девочка. Шестнадцать братьев и сестер могло быть у Ани Егоровой, но восемь из них умерли. А вскоре после гражданской войны умер и отец. После его смерти жить совсем трудно стало. Хлеба хватало только до рождества. Вот тогда Аннушку и отдали в школу золотошвеек. Старые дамы-преподаватели не хотели принимать девочку — мала, по возрасту не подходит. Но мать упросила начальницу школы — дочку приняли. И начались уроки. Удивительное золотошвейное мастерство, завезенное в тверские края при царе Горохе не то из Ассирии, не то из Вавилона, пришлось Аннушке по душе — только вот не смогла она сидеть за шитьем целыми днями, не по ней оказалось дело.
Тогда доучилась девочка в школе крестьянской молодежи, простилась с матушкой и пошла, словно в сказке, искать счастье той дорогой, которая ведет только прямо, дорогой, которой любили вступать в жизнь парни и девчата наших довоенных лет.
Долго ли, коротко ли шагала по ней Аннушка Егорова, но вот явилась в столицу, и удивила ее белокаменная огромным скоплением народа, городским шумом, зданиями своими высокими — в Торжке-то одни церкви да соборы вверх возносятся. Расправила девица гимнастерку, подтянула портупею и вошла в райком комсомола.
— Хочу работать на Метрострое! — заявила решительно.
— А что ты умеешь делать? — спросили Аню. Ну, что могла уметь делать девушка из деревни? И тогда отправили Егорову учиться в ФЗУ «Стройуч» — постигать профессию арматурщика.
Научилась она вскоре многому — прочно вязать проволоку, весело работать кусачками, заготавливать балки для железобетонных «рубашек» тоннеля. Что говорить, нелегко было спускаться в шахту на глубину пятьдесят метров по узкой, обледенелой лестнице, нелегко было таскать арматуру по штольне. В тоннеле всегда жарко, душно: сжатый воздух своим давлением отжимал грунтовые воды, осушал породу. Без привычки-то и у парней болели руки и спина. А девчатам так вообще категорически запретили работать в кессоне. Но они добились своего: дошли до самого Калинина и вернулись на шахту. Вернулись потому, что Метрострой был стройкой комсомола — тридцать тысяч комсомольцев стояли в авангарде этого удивительного сооружения века, — как же им быть в стороне?..
По шесть часов работала Аня Егорова в шахте. Когда требовалось, не оставляла рабочего места и по две смены. Зато сколько радости было потом, когда узнала, что на архитектурной выставке в Париже их станция («Красные ворота») получила высшую награду — «Гран-при»!..
Но все это только присказка — сказка, как говорится, впереди.
Бодрый, энергичный дух нашего поколения нес девушку из Торжка по прямой дороге все дальше. Вместе с подругами она сдает нормы на значки ГТО — «Готов к труду и обороне», ГСО — «Готов к санитарной обороне», на значок «Ворошиловский стрелок». Вокруг страны столько врагов — как не уметь защищать ее! Так что после того, как IX съезд комсомола бросил клич: «Комсомолец — на самолет!», Анне Егоровой и ее друзьям много времени на раздумья не потребовалось.
А когда враг вероломно нарушил наши границы, когда наше Отечество оказалось в опасности, на его защиту среди тысяч других стала и девушка из Торжка.
Немало превратностей судьбы пришлось испытать летчику-инструктору Егоровой, пока добилась она своего — попала на фронт. Но уже с лета 1941 года Егорова в 130-й отдельной авиаэскадрилье связи выполняет самые ответственные задания. Анну Александровну награждают орденом Красного Знамени, на партийном собрании эскадрильи принимают кандидатом в члены ВКП(б).
Дорогами отступления, меняя аэродромы, полевые площадки, отходила тогда с фронтом отдельная авиаэскадрилья связи. Немцы уже форсировали Кубань, овладели Майкопом, Краснодаром, захватили Моздок, Нальчик, вышли на подступы к Орджоникидзе. И вот в одном из вылетов в район Алагира тихоходный безоружный У-2 Егоровой атаковали «мессершмитты». От связной машины остались обломки, летчица же, чудом уцелев, сумела вернуться к своим.
Фронтовая судьба вскоре сведет нас на огненных высотах Кубани. Аня Егорова добьется перевода в боевую авиацию и станет первой женщиной, в то время единственной в мире, освоившей самолет-штурмовик. «Летающие танки», «черная смерть»… — как только не называли немцы эти наши грозные машины.
…Однажды Ане Егоровой пришлось выполнять задание командующего фронтом генерала И. Е. Петрова. Группе, в которую она входила, предстояло поставить дымовую завесу. Дело это чрезвычайно сложное. Мало того, что лететь нужно было без бомб, без реактивных снарядов, с незаряженными пушками и пулеметами — на самолет устанавливались одни лишь баллоны с дымным газом, — нельзя было и маневрировать. При маневре дымовая завеса получается рваная, а это значит, что в каком-то месте атака пехоты могла захлебнуться.
Сквозь огненные стены прошли тогда штурмовики, не свернув с курса, не изменив высоты. Боевое задание было выполнено. Всех летчиков за проявленное при этом мужество отметили орденами Красного Знамени, а Егоровой боевой орден прикрепил на гимнастерку лично командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин.
Через несколько дней поступил новый приказ — штурмовать войска и боевую технику противника, переправлявшиеся через Керченский пролив. В полку остались одни молодые летчики, и группу штурмовиков вести на задание поручили Егоровой.
Лететь предстояло на косу Чушка — узкую восемнадцатикилометровую полосу земли, забитую людьми, орудиями, танками, машинами и, естественно, охраняемую зенитками. Повторив командиру полка задание и долго не мешкая, ведущая группы Егорова пошла на взлет. Погода затрудняла вылет — стояла низкая облачность, и, чтобы попусту не рисковать, пробиваясь сквозь зенитный заслон, Анна повела штурмовики не напролом, а глубоким заходом со стороны Азовского моря — оттуда противник меньше всего мог ожидать удара.
Полет над морем не прост. Довольно неприятно лететь, когда под крылом боевой машины пенятся волны. Над землей, если и собьют, все как-то надежней — глядишь, приземлишься. А тут и без боя: откажет мотор — булькнул в воду, и тишина. И все-таки Егорова выбрала этот маршрут. Расчет ее оправдал себя. Зенитки хоть и обнаружили группу штурмовиков, хоть и заработали остервенело, но фактор внезапности все-таки сработал. Удар штурмовиков вдоль узкой песчаной косы был сокрушающим!
Мне не раз приходилось видеть на земле результаты наших штурмовок. С чем сравнить такое? Какая-то могучая, всесокрушающая стихия!.. И в том вылете Илы разделали противника вполне добросовестно — да с поля боя домой. Тут медлить нельзя.
Но вдруг Егорова обнаруживает, что одного самолета в группе недостает. Как всегда, нежданная тревога заползает в такие минуты в твою кабину, захватывает тебя и уже не отпускает. Как знакомо мне это чувство! Только что, кажется, сидели вместе за утренним чаем в летной столовой, обсуждали предстоящий вылет, шутили, смеялись — и вот в небе рядом с тобой пустота.
На том месте, где обычно виден силуэт машины ведомого, — никого нет. Невозможно смириться с мыслью, что погиб твой товарищ, твой боевой друг… И ты, в надежде, еще будешь искать его, ждать, долго прислушиваться к звукам моторов… И Анна Егорова, возвращаясь с задания, смотрела из кабины штурмовика больше вниз — сначала на плавни и море, затем на землю, цепляясь за каждый бугорок, полянку — вдруг обнаружится след, вдруг что-то подскажет о пропавшем экипаже.
И чудо произошло! За линией фронта она заметила самолет с бортовым номером 23. Это был их штурмовик. Летчик и воздушный стрелок палили из ракетниц, махали руками, и Анна, снизившись, покачала крыльями машины, дав понять ребятам, что видит их. Больше помочь она пока ничем не могла. Какова же была радость летчика и стрелка, когда они услышали рокот мотора летящего за ними связного У-2. Еще больше удивились, когда увидели, что прилетела за ними Аня Егорова.
Спустя время летчик этого экипажа признается девушке — мол, перед вылетом на боевое задание было предчувствие: баба на корабле — добра не жди! Однако, как оказалось, пилот основательно ошибся. И мне тут больше добавить нечего.
…А война разгоралась. Еще много можно было бы рассказать о героических делах удивительной летчицы. О том, как она штурмовала Голубую линию гитлеровцев, освобождая мой родной Новороссийск, о том, как, приняв штурманскую службу полка, водила боевые экипажи над Полесьем, отбивала яростные атаки врага на магнушевском плацдарме, за Вислой. Так мы и шли огненными фронтовыми маршрутами, не зная друг друга, только обмениваясь в воздухе позывными.
20 августа 1944 года, получив, задание, Анна Егорова подняла в воздух боевую машину последний раз. Разбив танковую колонну, группа штурмовиков вернулась назад без своего ведущего. Все видели, как самолет Егоровой загорелся и упал в районе цели. В деревню Володово, под Торжком, ушла похоронка. А летчицу представили к награде, как писали в таких случаях в документах, — посмертно.
В архиве сохранился такой вот наградной лист:
Фамилия, имя, отчество — Егорова Анна Александровна.
Звание и должность — старший лейтенант, штурман 805-го штурмового полка. ;!
Партийность — член ВКП(б) с 1943 года. С какого времени в Красной Армии — с 1941 года. Краткое изложение боевого подвига или заслуг.
Совершила 277 успешных вылетов на самолетах По-2 и Ил-2. Лично уничтожила (длинный перечень танков, орудий, минометов, автомашин, барж, повозок с грузами, живой силы противника).
Имеет ли ранения и контузии в Отечественной войне?
Погибла смертью храбрых при выполнении боевого задания 20.08.44 года.
Бесстрашный летчик, в бою летала смело и уверенно. На поле боя держала себя мужественно, геройски. Как штурман полка, отлично ориентировалась в любых условиях погоды и при различных рельефах местности.
За героические подвиги, проявленные в боях по уничтожению живой силы и техники противника, и отличное выполнение заданий командования на фронтах Отечественной войны, за умелое руководство подчиненными, за произведенные десять боевых вылетов в качестве ведущего без потерь ведомых достойна представления к высшей правительственной награде — Героя Советского Союза»…
Да, дорога, которую однажды выбрала для своей судьбы девочка из Торжка, что и говорить, была полна чудес!
В том боевом вылете Анна Егорова не погибла. Каким-то образом ее выбросило из объятого огнем самолета. Над самой землей она успела раскрыть парашют и, сильно обгоревшая, с поврежденным позвоночником, со сломанной рукой, оказалась в гитлеровском плену…
Кюстринский лагерь «ЗЦ»: ворота, комендатура, тюрьма, виселица. Типовой, так сказать, проект концлагерей. Вся территория разбита на несколько секций — английская, американская, французская, югославская, польская, итальянская. Секция для русских — самая большая, под особым наблюдением. Здесь вокруг несколько рядов колючей проволоки. За колючей же проволокой и фанерные бараки, в которых содержат людей. Раненые, больные, измученные голодом, русские пленные за самую незначительную провинность получают наказание — до трех дней оставляют без хлеба, а то и вообще без пищи сразу весь барак. А уж какая там пища: двести граммов эрзаца да литр мутной жидкости с неочищенной брюквой и дрожжами — суточная норма. В лагере «ЗЦ» было и другое наказание, исполняемое значительно проще и переносимое без долгих мучений, — пуля от любого охранника.
Все это предстояло еще узнать Анне Егоровой. А в первые минуты после падения на землю с тлеющим от огня полураскрытым парашютом — одна осознанная боль, которая во сто крат сильнее физической: «Плен… У фашистов…»
Спустя годы объявится свидетель тех трагических минут. Вот что расскажет он в западногерманском журнале «Дойче фальширмелгер»:
«Наша парашютно-десантная дивизия была переброшена из солнечной Италии в кромешный ад Восточного фронта. Под ударами авиации русских мы пережили в тот день очень тягостное состояние. Мне как раз что-то нужно было на перевязочном пункте, и там я был свидетелем такого случая.Подумал я вдруг сейчас: доведется, глядишь, прочесть эти строки какому-нибудь чужеземному историку — так вот и случай задуматься над вздорностью рассуждений о Красной Армии, о том, что продвигались мы к Берлину на редкость быстро, благодаря якобы лишь численному превосходству. Нет, дай нам тогда одну гитлеровскую дивизию против одной нашей — побили бы, ей-богу, побили!
С передовой на санитарной повозке привезли русского летчика. Парень выглядел довольно-таки сильно искалеченным в своем обгоревшем, разорванном в лохмотья комбинезоне. Лицо было покрыто маслом и кровью.
Когда в санитарной палатке сняли с него шлем и комбинезон, все были ошеломлены: летчик оказался девушкой! Еще больше поразило всех присутствующих поведение русской летчицы, которая не произнесла ни единого звука, когда во время обработки с нее снимали куски кожи… Как это возможно, чтобы в женщине была воспитана такая нечеловеческая выдержка?!»
Не случайно, думается мне, даже спустя десятилетия бывший гитлеровский офицер-десантник не может забыть санитарную палатку, куда он забежал, и ошеломившую его тогда своим мужеством русскую летчицу. А мне припоминается другое. Припоминается, как единодушно, с каким вдохновением немцы любили кричать в свое время: «Хайль Гитлер!» Но вот попадут в плен и дружно едва ли не скандируют; «Гит-лер ка-пут. Гит-лер ка-пут,..»
А что же наша Аннушка? Чем закончилась история, ставшая уже давно страшней любой сказки?
Да вот так и закончилась — как в сказке. Бесправные, полуживые, но благородные и решительные узники лагеря «ЗЦ» спасли русскую летчицу. Поляки-медики в первые минуты после ее пленения, обрабатывая раны, успели спрятать под бинтами награды и партбилет Егоровой. Мужественно боролись за ее жизнь товарищи по беде: санинструктор Юля Кращенко, военврач Георгий Федорович Синяков, профессор Белградского университета доктор Павле Трпинац.
«Одно слово — и завтра будешь в лучшем госпитале Берлина!» — уговаривали Егорову эсэсовцы и провокаторы. Только Анна скорей бы приняла смерть, чем милость врага, И узники концлагеря, как могли, поддерживали ее. На всю жизнь запомнила она пайку эрзац-хлеба, в котором лежала записка: «Держись, сестренка!..» — кто-то поделился последним. Из барака военнопленных французов, англичан и американцев Анне передавали медикаменты: в лагере все знали о нашей летчице. Понемногу она стала поправляться. А в конце января сорок пятого года Красная Армия освободила заключенных лагеря «ЗЦ».
На всю жизнь запомнился Анне Егоровой тот день. Откатились дальше, на запад, орудийные раскаты. На время вокруг лагеря все стихло. Потом загрохотали замки на дверях карцера, в котором держали русскую летчицу, и вот Анна увидела своих — танкистов. И тогда за все эти долгие месяцы мучительного плена она впервые поднялась с нар, покачнулась, но не упала и робко, неуверенно еще шагнула навстречу родным парням.
…Пройдут годы — сменится двадцать весен после победного сорок пятого. Однажды майским утром Анне Александровне позвонят и скажут: «Включите радио! Вы слышите? Передают Указ о присвоении вам звания Героя Советского Союза».
Сейчас у Анны Александровны два сына, внучки-школьницы. Один из сыновей, Петр, военный летчик, полковник. Как уж это объяснить, не знаю, но вот не хотела она, чтобы ее Петр поступал в летное училище Правда, втайне Анна Александровна всегда гордилась сыном и теперь, когда рассказывает о фамильной традиции — отец Петра тоже летал, командовал в годы войны штурмовой дивизией, — то непременно подчеркивает: сын ее непросто пилот, а летчик-снайпер! Что говорить, высшая для воздушного бойца профессиональная ступень. Гордиться таким, право, не грешно.
А мне ко всему остается добавить только несколько слов.
Кюстринский-то лагерь освобождали танкисты 5-й ударной армии, а если точнее — бригада майора Ильина. Наш корпус, как я уже рассказывал, прикрывал тогда их боевые порядки, обеспечивая наступление танкистов с воздуха. Наступление было настолько стремительным, что немцы не успели даже расправиться со всеми узниками лагеря. Выходит, неплохо и мы поработали — помогли нашим ребятам подоспеть вовремя…
Глава семнадцатая.
На острие стрелы
Ох уж и запомнилась мне эта последняя в минувшей войне боевая операция!..Но расскажу все по порядку. И будет ли это интересно молодому читателю или лишь утомит его, но прежде всего, как военный человек, я должен передать диспозицию сторон, оперативную обстановку перед наступлением на Берлин, раскрыть задачи фронта, с которым мои пилоты завершали войну, и некоторые особенности боевой работы авиакорпуса в те нелегкие дни.
Итак, разгромив в январе — апреле сорок пятого года группировки гитлеровских войск в Восточной Пруссии, Польше, Восточной Померании и Силезии, наша армия вышла на Одер и Нейсе и готовилась к решающей битве за Берлин.
Германия оказалась под непосредственной угрозой ударов Советской Армии с востока и юга, а также с запада, откуда наступали американцы и англичане. Но гитлеровское руководство до последних дней надеялось на развал антифашистской коалиции и благополучный выход из войны. Для этого было решено во что бы то ни стало не допустить в Берлин русских! И 63 дивизии, 37 отдельных полков, 98 батальонов — отборные войска двух групп армии «Висла» и «Центр» — сосредоточил противник на берлинском направлении. Много ли это? Как не много: 1 миллион человек, 10 400 орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий. А 3300 боевых самолетов — мало ли?
Глубина обороны под Берлином достигала 100 километров. Немцы в интересах ее умело использовали каменные постройки городов и селений, множество озер, соединенных между собой реками, каналами.
В одном только Берлине насчитывалось 400 железобетонных долговременных сооружений, а сам гарнизон приготовилось защищать 200 тысяч человек. Кроме того, в резерве немецкого главнокомандования сухопутных войск было еще 8 дивизий и 200 батальонов фоль-ксштурма из населения города.
По замыслу операции войскам трех фронтов — 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского — при содействии авиации предстояло сокрушить оборону противника на ряде направлений, расчленить берлинскую группировку на несколько частей, разгромить ее и овладеть Берлином. Затем, на двенадцатый-пятнадцатый день операции, наши войска должны были выйти на Эльбу, соединиться там с войсками союзников, вынудить Германию капитулировать и завершить войну.
Главный удар предусматривалось нанести с Кюстринского плацдарма войскам 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. На направлении этого удара войска фронта и предстояло прикрывать нашему истребительному авиакорпусу.
Что из себя представлял этот кюстринский плацдарм? Опять же короче и яснее военного языка для такого объяснения не найти. Здесь на один километр фронта со стороны противника приходилось до 60 орудий и минометов, 17 танков и штурмовых орудий, на три километра — дивизия гитлеровской пехоты.
В центре первого эшелона главной группировки войск 1-го Белорусского фронта предстояло наступать 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина. Перед ней была поставлена следующая боевая задача: фронтальным ударом взломать оборону противника, обеспечить ввод в прорыв 2-й гвардейской танковой армии и во взаимодействии с соседними армиями выйти к Берлину. Проще говоря, войска 5-й ударной были на острие той стрелы, которая так ярко вырисовывается теперь на картах учебников истории, а это значило, что перед ними стояли самые сложные и ответственные задачи.
Как обеспечивалось решение этих задач? На направление главного удара 1-го Белорусского на 1,5 километра фронта приходилась дивизия, на один километр — 300 и более орудий, минометов, 20—30 танков и самоходно-артиллерийских установок (а с учетом танковых армий и танковых корпусов — 130—138). Особое внимание уделялось обеспечению превосходства сил и средств на семикилометровом участке прорыва. Здесь было сосредоточено 6 стрелковых дивизий, более 1800 орудий и минометов, 361 реактивная установка, 360 танков и самоходно-артиллерийских установок, около 50 инженерно-саперных рот.
К слову, о саперах. Оборудуя в инженерном отношении исходный для наступления район, они использовали 80 тысяч больших и малых саперных лопат, 8 тысяч топоров, 25 тысяч поперечных пил, 245 тонн гвоздей, 70 тонн взрывчатки!