Вы, без сомнения, видите, к чему я веду. Ваши мысли опережают мои слова. Открытие путешествий во времени в моем представлении прежде всего — расширение сельскохозяйственных угодий, которое может более чем компенсировать уменьшение производства продуктов, если климат ухудшится так, как говорят наши метеорологи.
Это — одна проблема. Как вы помните, я говорил, что проблемы две. Вторая состоит в том, что значительная часть нашего населения не имеет другого будущего, кроме нужды и лишений на протяжении всей жизни. Огромные скопления этих неудачников можно найти в гетто больших городов и в трущобах, разбросанных по сельским районам. Почти повсюду можно встретить одиночек с неудавшейся судьбой. Мне кажется, что часть этих людей стоило бы отправить в путешествие во времени. Пусть осваивают девственные районы прошлого, где у них будет случай помочь самим себе. Насколько я себе это представляю, они станут новым поколением пионеров, осваивающих новые земли. Участок земли с неистощимыми ресурсами становится их собственностью, и они будут в состоянии построить новую жизнь самостоятельно. И это будет лучшая жизнь, чем у них теперь. Я с болью осознаю, что большинство этих людей не станут хорошими пионерами. Они привыкли к бедности, зависимости, желчности по отношению к обществу, жалости к себе. Этот комплекс может лишить их возможности встать на ноги. Пожалуй, для таких не имеет значения, куда их переместить — нигде им не станет лучше, чем сейчас.
— Но, таким образом, — сказал я, — вы собираетесь спихнуть их на нашу шею.
Сенатор остро взглянул на меня.
— Молодой человек, это нечестно и, возможно, недостойно с вашей стороны.
Куртни сказал:
— На словах все легко, но из этого ничего не выйдет. Это будет баснословно дорого. Вы не можете просто выпихнуть этих людей на произвол судьбы. Правительство и общество все еще несут за них ответственность. Вы-то не можете не видеть, что это только приличное начало. Подозреваю, что многие из них и не захотели бы отправиться в прошлое, многие отказались бы переселяться. Вы бы облегчили жизнь тем, кто и без того обеспечен. Какой поддержки вы ждали, когда собирались провозглашать свой план? По совести, в этом случае вы не уменьшаете стоимость жизни, а просто выбрасываете людей в дикие условия и говорите им, что умываете руки.
Сенатор пожал плечами.
— Куртни, вы представляете меня чуть ли не людоедом. Вы не можете поверить, сколько я потерял, имея в виду те факторы, о которых вы не упомянули, а также те, что остались на уме. Программа, если такой программе суждено быть, должна быть тщательно проработана. Первоначальная стоимость, возможно, была бы превышена различными выгодами для благосостояния в несколько раз. Человеческие аспекты перемещения должны учитываться в равной степени с аспектами экономическими. Я еще ни с кем не говорил, кроме вас троих. Прежде чем предпринять какие-то шаги, я хочу получить у вас ответ на свои вопросы. Мне кажется, что вы — люди, которые с помощью махинаций сделали путешествия во времени делом, к которому и не подкопаешься. Вы предлагаете их в качестве сервиса. Превратили их в бизнес. А я лично считаю, что такое открытие следует использовать для пользы народа, сделать объектом урегулирования. Но, управляя им из так называемой Мастодонии, вы надежно отсекаете возможность такого урегулирования. Не знаю, что сказал бы суд по этому поводу. Осталась бы при этом само понятие «Мастодония»?
— Мы убеждены, что да, — ответил Куртни. — Не сомневаюсь, что оно никогда не было бы опротестовано.
— Вы блефуете, — сказал сенатор. — Все это уловки юриста. У меня ощущение, что будет опротестовано. Но не в этом дело. Я хотел пока что только узнать, насколько сочувственно вы посмотрели бы на такую программу и можем ли мы ждать от вас сотрудничества.
— Мы не можем дать вам сейчас ответ, — голос Куртни был сверхсерьезным, бесцветным голосом законника. — Нам нужно получить конкретные предложения и иметь возможность их изучить. Вы понимаете, что требуете у нас обязательства отдать для ваших целей обширный временной район, таким образом принуждая нас дать вам на выбор даровые лицензии для их использования посторонними людьми.
— Я сознаю это, — сказал Фримор. — Хорошо, что вы додумались до этого, в этом суть ситуации. Предлагаю вам на рассмотрение такой вопрос: можете ли вы обратиться с предложенной мною программой в качестве помощи, пожертвованной народу, отдать земли в дар обществу. Нет нужды говорить, что, если вы откажетесь, я устрою так, что, когда вы станете просить о льготах, программа будет обречена. Под вашим бизнесом не окажется почвы. Мое предложение стоило бы достаточно и без лицензионного взноса в основе бюджета Ассоциации Перемещений Во Времени.
— Если вы взываете к нашей совести, — сказал Куртни, — то мы это, вполне возможно, пожелаем сделать. Но при данном стечении обстоятельств дать вам ответ мы не готовы. Тем более обязательство.
Сенатор повернулся ко мне:
— Если бы эту программу было решено развивать, то где в прошлом лучше всего было бы разместить этих людей? Прямо здесь? В Мастодонии?
При этих словах Райла вскочила, задев меня.
— Не в Мастодонии, — сказала она. — Здесь обосновываемся мы. Этого места мы не отдадим.
Это — одна проблема. Как вы помните, я говорил, что проблемы две. Вторая состоит в том, что значительная часть нашего населения не имеет другого будущего, кроме нужды и лишений на протяжении всей жизни. Огромные скопления этих неудачников можно найти в гетто больших городов и в трущобах, разбросанных по сельским районам. Почти повсюду можно встретить одиночек с неудавшейся судьбой. Мне кажется, что часть этих людей стоило бы отправить в путешествие во времени. Пусть осваивают девственные районы прошлого, где у них будет случай помочь самим себе. Насколько я себе это представляю, они станут новым поколением пионеров, осваивающих новые земли. Участок земли с неистощимыми ресурсами становится их собственностью, и они будут в состоянии построить новую жизнь самостоятельно. И это будет лучшая жизнь, чем у них теперь. Я с болью осознаю, что большинство этих людей не станут хорошими пионерами. Они привыкли к бедности, зависимости, желчности по отношению к обществу, жалости к себе. Этот комплекс может лишить их возможности встать на ноги. Пожалуй, для таких не имеет значения, куда их переместить — нигде им не станет лучше, чем сейчас.
— Но, таким образом, — сказал я, — вы собираетесь спихнуть их на нашу шею.
Сенатор остро взглянул на меня.
— Молодой человек, это нечестно и, возможно, недостойно с вашей стороны.
Куртни сказал:
— На словах все легко, но из этого ничего не выйдет. Это будет баснословно дорого. Вы не можете просто выпихнуть этих людей на произвол судьбы. Правительство и общество все еще несут за них ответственность. Вы-то не можете не видеть, что это только приличное начало. Подозреваю, что многие из них и не захотели бы отправиться в прошлое, многие отказались бы переселяться. Вы бы облегчили жизнь тем, кто и без того обеспечен. Какой поддержки вы ждали, когда собирались провозглашать свой план? По совести, в этом случае вы не уменьшаете стоимость жизни, а просто выбрасываете людей в дикие условия и говорите им, что умываете руки.
Сенатор пожал плечами.
— Куртни, вы представляете меня чуть ли не людоедом. Вы не можете поверить, сколько я потерял, имея в виду те факторы, о которых вы не упомянули, а также те, что остались на уме. Программа, если такой программе суждено быть, должна быть тщательно проработана. Первоначальная стоимость, возможно, была бы превышена различными выгодами для благосостояния в несколько раз. Человеческие аспекты перемещения должны учитываться в равной степени с аспектами экономическими. Я еще ни с кем не говорил, кроме вас троих. Прежде чем предпринять какие-то шаги, я хочу получить у вас ответ на свои вопросы. Мне кажется, что вы — люди, которые с помощью махинаций сделали путешествия во времени делом, к которому и не подкопаешься. Вы предлагаете их в качестве сервиса. Превратили их в бизнес. А я лично считаю, что такое открытие следует использовать для пользы народа, сделать объектом урегулирования. Но, управляя им из так называемой Мастодонии, вы надежно отсекаете возможность такого урегулирования. Не знаю, что сказал бы суд по этому поводу. Осталась бы при этом само понятие «Мастодония»?
— Мы убеждены, что да, — ответил Куртни. — Не сомневаюсь, что оно никогда не было бы опротестовано.
— Вы блефуете, — сказал сенатор. — Все это уловки юриста. У меня ощущение, что будет опротестовано. Но не в этом дело. Я хотел пока что только узнать, насколько сочувственно вы посмотрели бы на такую программу и можем ли мы ждать от вас сотрудничества.
— Мы не можем дать вам сейчас ответ, — голос Куртни был сверхсерьезным, бесцветным голосом законника. — Нам нужно получить конкретные предложения и иметь возможность их изучить. Вы понимаете, что требуете у нас обязательства отдать для ваших целей обширный временной район, таким образом принуждая нас дать вам на выбор даровые лицензии для их использования посторонними людьми.
— Я сознаю это, — сказал Фримор. — Хорошо, что вы додумались до этого, в этом суть ситуации. Предлагаю вам на рассмотрение такой вопрос: можете ли вы обратиться с предложенной мною программой в качестве помощи, пожертвованной народу, отдать земли в дар обществу. Нет нужды говорить, что, если вы откажетесь, я устрою так, что, когда вы станете просить о льготах, программа будет обречена. Под вашим бизнесом не окажется почвы. Мое предложение стоило бы достаточно и без лицензионного взноса в основе бюджета Ассоциации Перемещений Во Времени.
— Если вы взываете к нашей совести, — сказал Куртни, — то мы это, вполне возможно, пожелаем сделать. Но при данном стечении обстоятельств дать вам ответ мы не готовы. Тем более обязательство.
Сенатор повернулся ко мне:
— Если бы эту программу было решено развивать, то где в прошлом лучше всего было бы разместить этих людей? Прямо здесь? В Мастодонии?
При этих словах Райла вскочила, задев меня.
— Не в Мастодонии, — сказала она. — Здесь обосновываемся мы. Этого места мы не отдадим.
26
Первая группа сафари прибыла вскоре после полудня. В ней было три машины с тяжелыми прицепами и группа охотников человек, пожалуй, в двадцать. Снаряжение прибыло в Миннеаполис грузовым рейсом, часть людей приехала на машинах. Остальные прибыли пассажирским рейсом, включая трех клиентов. Из Миннеаполиса сафари на машинах прибыло в Уиллоу-Бенд. Перед воротами их облепили журналисты и группа кинооператоров.
— Пресс-конференция, если это можно так назвать, задержала нас на целый час, — сказал Перси Аспинваль, возглавляющий группу, — однако я не мог сократить ее и должен был быть благосклонным, насколько это возможно. Там, в Нью-Йорке, хотят максимум паблисити.
— То, через что вы прошли сегодня, — сообщил я, — ничто по сравнению с тем, что будет, когда вы вернетесь, особенно, если вы принесете несколько хороших голов.
— Стил, я рад возможности поговорить с вами, — сказал он. — Я надеялся, что вы сопроводите нас хоть немного. Что вы можете мне рассказать, чего нам там ожидать? Ведь там побывали только трое, и вы один из них.
— Я был там не более суток, — ответил я. — Фауны там масса. Местность кишит странными животными, и не все они выглядят так, как изображают их наши палеонтологи. Вы видели фильм, который сделала Райла?
— Да. Хорошая работа. Правда, ужасает.
— Тогда вы увидите больше, чем удалось увидеть нам. Винтовки у вас мощные?
— Да, такие же, какие были у вас.
— Один совет. Не ждите слишком долго, пока ваши клиенты сделают выстрел. Если что-то движется в вашу сторону, и вы не уверены в нем — стреляйте! Что за люди с вами?
— Серьезные люди. Постарше, чем мне бы хотелось, но все они до этого уже охотились. В Африке, еще до того, как оскудели богатые дичью участки. Оружие испытано. Они не суетятся. Они делают дело. Джонатан Фридни и его жена Джессика. Она добыла чуть ли не самый большой бивень, какой я когда-либо видел. Фридни — председатель сталелитейной компании. Третий — Гораций Вирджис, президент химического объединения. Солидные люди, все трое.
— Тогда у вас с ними особенно больших проблем быть не должно.
— Нет. Если я застрелю зверя, они поймут.
— Сенатор Фримор, он бы хотел отправиться с вами. Он не говорил вам?
— Он тут же вцепился в меня, но я попросил его не ходить. Я не могу взять на себя ответственность. Взять его с собой можно бы, но мне неохота подставлять свою шею. Ему это не понравилось. Он даже немного озлобился. Но я не могу брать с собой попутчиков. Вот если бы вы захотели пойти…
— Нет, благодарю, — сказал я. — Скоро должны отправиться другие группы. Я должен оставаться здесь. Кроме того, я там уже был.
— Они приближаются к размеченной линии, — сказал он. — Мне надо идти. Рад, что удалось поговорить с вами.
Я протянул ему руку.
— Аспинваль, — сказал я, — удачи.
Я стоял и смотрел, как они идут, как движутся машины, как они одна за другой исчезают, когда попадают на дорогу во времени. Райла увезла Куртни и сенатора обратно в Уиллоу-Бенд. Сенатор был надутым. Я пошел вниз, к яблоневой роще, высматривая Кошарика. Нашел его на дереве, в западном конце рощи. Я сказал ему, что одна из его дорог во времени уже используется и что по остальным в ближайшие несколько дней тоже отправятся люди. Я спросил его, доволен ли он этим, и он ответил, что да, доволен. Разговор с ним был достаточно бестолковым. Я мог только задавать вопросы, на которые он миганием отвечал «да» и «нет». Итак, вскоре я прекратил попытки продолжать разговор и просто стоял, глядя на него и чувствуя к нему дружеское расположение. Он смотрел на меня, наполовину улыбаясь, в чем я усмотрел дружелюбие.
Я попытался как можно точнее представить себе, кто он, что он такое и тому подобное, и начал строить предположения, что он не был живым существом, поскольку у него не было тела, он не сделан из плоти и крови. Но, если это верно, я был не в состоянии вообразить себе, кем он был.
Обнаружилось кое-что еще. До сих пор я воспринимал его просто как чужака, как необъяснимое создание, и не старался его понять. Но теперь я стал думать о нем как о ком-то, кто, думал я, мне друг. Я думал об этих пятидесяти тысячах лет, проведенных им здесь, и пытался вообразить, на что они были для него похожи. Я пробовал представить себе, как это было бы, если бы на его месте был я — если бы для меня было возможно прожить пятьдесят тысяч лет, что, впрочем, было исключено, — а затем понял, что думать так было бы неправильно, что я не могу отождествлять себя с Кошариком, потому что мы — совершенно разные формы жизни. Я перебрал в уме то, что он делал, контакты, которые у него появились в немногие последние годы, бессмысленную игру в охотника и преследуемого с Эзрой и Бродягой, изготовление дорог во времени для Боусера — интересно, сколько путешествий в прошлое сделал Боусер? — случайные разговоры с Хайрамом, или попытки заговорить с ним, так как Хайрам не понимал того, о чем говорил Кошарик, и в результате не полюбил его. И все это — только сейчас, в самые последние годы. Другие люди тоже очевидно встречали его, но пугались. За прошедшие века он, думал я, должен был время от времени сталкиваться с индейцами, а еще раньше — с пра-индейцами… Может быть, его считали богом или духом некоторые люди этих кочующих племен? Возможно, он видел и мамонтов, и мастодонтов, и древних бизонов.
Я все еще оставался на месте, сидя у подножия дерева. Кошарик соскользнул по дереву вниз, так что мы сидели лицом к лицу, друг против друга.
Я услышал, как проехала Райла, возвращаясь домой из Уиллоу-Бенда. Тогда я поднялся и сказал Кошарику:
— Через денек-другой я тебя навещу еще раз. Мы поговорим немного дольше.
Райла привезла сообщение о том, что у Бена была встреча с той религиозной группой и что они на следующий день прибывают в Уиллоу-Бенд. Бен собирался привезти их к нам в Мастодонию для разговора. Он до сих пор не имел ни малейшего понятия, чего они добиваются.
Были известия из госпиталя. Пока они не могут выписать Хайрама, сообщила Райла. Бен несколько дней назад ездил в Ланкастер повидать его. Он не нашел, что Хайрам так уж хорошо выглядит. Хайрам спрашивал о Боусере, о нас с Райлой и о Кошарике, спрашивал, как поживает Неуклюжик. Больше его ничего не интересовало.
Представителей религиозной группы Бен привез на следующий день. Их было трое, но говорил лишь один из них. Двое других просто сидели, кивали головами, соглашаясь с говорившим, чье имя было Хочкисс. День был облачный, зябкий, выпал случайный туман, так что разговаривать нам пришлось в гостиной.
Хочкисс был человеком, не привыкшим терять время. Это был крупный мужчина с обреченным лицом, резким и угловатым, похожим на волчью морду. Улыбка на этом лице была бы неуместна. Сомневаюсь, улыбался ли он когда-нибудь вообще.
Он быстро перешел к делу, сведя до минимума обычные любезности. Он не выражал никакого удивления или сомнения относительно путешествий во времени. Видимо, он принимал это за данное, не спрашивая нас, можем ли мы это сделать на самом деле, и не интересуясь гарантиями.
— Мы заинтересованы, — втолковывал он нам, — в приобретении прав или лицензии, или как это у вас там называется, на отрезок времени, перекрывающий время Иисуса Христа. Нам нужны, как вы понимаете, исключительные права. Мы — и больше никто.
— Я говорил вам, — сказал Бен, — когда впервые разговаривал с вами, что мы хотели бы рассмотреть какие-то конкретные предложения, а до тех пор дать вам ответ не можем. Вы просите исключительные права на хорошо изученный отрезок времени, и прежде чем мы хоть что-нибудь станем делать, мы должны знать, какие конфликты могут быть с этим связаны.
— Что еще за конфликты? — спросил Хочкисс.
Бен был терпелив с ним.
— Отрезки времени можно использовать для многих целей. Они могут нам помочь узнать, как вести себя в том времени и месте, где вы собираетесь находиться. Они могут сослужить нам великую службу, чтобы сохранить целый мир на определенное количество лет.
— У нас есть фонд, — сказал Хочкисс, — он значителен. Если необходимо, мы можем его увеличить.
Мы говорили на разных языках.
— Есть и другой фактор, — вступила Райла. — Любая группа, которая собирается проводить исследования в историческом времени, должна сознавать возможные опасности. Отправиться в историческое время — значит, взять на себя обязательство делать все так, как надо, чтобы не обнаружить себя и не нарушить историю. Ни один из живущих в то время не должен и подозревать, что туда попал кто-нибудь из будущего. Исследователи должны быть одеты так, как одеваются те люди, должны знать обычаи, кое-что из истории…
— Можете не продолжать, — сказал ей Хочкисс. — Мы не проводим исследования.
— Но, если вы не собираетесь исследовать, если не хотите отправиться в прошлое и увидеть…
— В том-то и дело, — ответил Хочкисс. — Мы не хотим отправиться в прошлое, но и не хотим, чтобы кто-нибудь другой отправился туда. Вот почему мы просим об исключительных правах.
— Не понимаю, — сказал я. — Этот район, мне кажется, таков, что любой теолог отдал бы правую руку за возможность его исследовать. Едва ли что-нибудь известно…
— Верно, — сказала Хочкисс, — вы попали прямо в точку. Это и есть причина. Всегда были сомнения в историчности Иисуса. О Нем ничего не известно достоверно. Есть только одно или два литературных упоминания о Нем, да и они могут быть более поздними экстраполяциями. Мы не знаем ни даты, ни места Его рождения. Принято считать, что Он родился в Вифлееме, но даже это под сомнением. Такое же положение и с другими периодами Его жизни. Некоторые обучающиеся даже задают вопрос, существовал ли такой человек. Но сквозь века, легендами, которые сохранили верующие в Него, принимающие Его, создалась душа, структура, ткань христианской веры. Мы хотим, чтобы так все и оставалось в дальнейшем. Если отправиться в прошлое с исследованиями, это могло бы разрушительно подействовать на веру, которая создавалась веками. Результатом этого могла бы стать непредвиденная полемика. Как вы думаете, что случилось бы, если бы было обнаружено, что Христос родился не в Вифлееме? Что осталось бы от истории Рождества? А если не будет найдено доказательств сотворенных им чудес?
Он замолчал и оглядел нас по очереди.
— Понимаете? — спросил он.
— Мы можем понять вашу точку зрения, — ответил я, — но нам нужно об этом основательно поразмыслить.
— Прежде чем вы решите, правильно или нет то, что мы просим?
— Примерно так, — ответил я. — Ведь вы просите нас захлопнуть дверь перед лицом всех и каждого.
— Я бы не хотел, чтобы вы думали, — сказал Хочкисс, — что мы маловеры. Истина в том, что наша вера настолько велика и всеобъемлюща, что мы принимаем христианство, даже зная, что о нашем Господе известно мало и что даже это немногое может быть ошибочным. Мы боимся только того, что если заняться историческими исследованиями, может рухнуть само христианство. В ваших руках сила, внушающая благоговение. Мы хотим уплатить вам за неупотребление этой силы.
Райла спросила:
— Вы все время говорите «мы». Кто именно — вы?
— Мы — комитет, собранный очень поспешно, и наши ряды включают тех, кто очень рано распознал опасность, когда прочитали об открытии путешествий во времени. Мы получили поддержку и обещание поддержки от множества церковных организаций. У нас есть деловое сотрудничество и с другими, от которых мы также ожидаем поддержки.
— Вы имеете в виду денежную поддержку?
— Да, мадам, денежную. Это даст нам деньги, которых, как я считаю, достаточно, чтобы купить права, которые нам нужны.
— Но это — огромная сумма, — сказала Райла.
— Если мы пожелаем продавать их вообще, — добавил я.
— Обещайте мне это, — попросил Хочкисс. — Хотя бы дайте нам возможность узнать, когда к вам обратятся другие, — не сомневаюсь, что другие будут. Дайте нам возможность встретиться с этими другими.
— Не уверен, что мы можем сделать это, — сказал Бен. — Честно говоря, я убежден, что не сможем. Но мы учтем ваши пожелания.
Стоя снаружи передвижного домика, наблюдая, как делегация во главе с Беном направляется по тропинке в Уиллоу-Бенд, я испытывал тревогу. Их позиция, их точка зрения улетучилась у меня из головы, и я не мог анализировать или определить отвращение, которое испытывал. На самом деле, говорил я себе, мне нужно было бы чувствовать к ним какую-то симпатию, так как до сих пор, не осознавая этого, я имел какое-то предубеждение против внедрения в определенные периоды истории человечества. Многому из того, что похоронено в прошлом, следует позволить так и остаться там похороненным.
— Эйса, о чем ты думаешь? — спросила Райла.
— Мне все это не нравится. Не знаю, почему. Все это в чем-то противоестественно.
— Я чувствую то же самое. Они говорят, что хорошо заплатят. Не могу и представить, что у них для этого достаточно денег. Заикнись про миллион, и они упадут замертво.
— Видишь ли, мне вообще не хочется иметь с ними никаких дел. При мысли об этом, я чувствую себя испачканным. Полагаю, нам следует узнать, что думают Бен и Куртни.
Прибыли еще два сафари и тут же отправились в мел. Четвертое должно было прибыть несколькими днями позже.
Неуклюжик, шаркая, пришел на холм навестить нас. Райла скормила ему немного салата и несколько морковок, которые нашла в холодильнике. Он пренебрег было морковками, но, схрупав одну, отказался от салата. Я отвел его в долину, и он бормотал и хрюкал на меня всю дорогу.
Потом я опять пошел навестить Кошарика. Не найдя его в Мастодонии, я отправился за ним во фруктовый сад на ферме. Мы говорили недолго, потому что разговор был затруднен, но посидели рядом, чувствуя дружелюбие друг к другу, и это, казалось, удовлетворяло его. Странно, но меня это тоже удовлетворяло. Контакт с ним каким-то образом заставлял меня ощущать его доброе расположение. Я испытывал смешное чувство, что Кошарик пытается заговорить со мной. Не знаю, что заставляло меня так думать, но у меня создавалось такое ощущение.
Я помню, как мальчиком обычно ходил плавать в Форелий ручей — забавное название, потому что форели в ручье не было. Может быть, в дни пионеров, когда белые впервые пришли на эти земли, несколько форелей там и водилось. Ручей впадал в реку как раз возле Уиллоу-Бенда, и течение там было слабое. В нескольких местах ручей едва сочился, но было там одно место, как раз перед впадением в реку, где образовалась запруда. Когда мы с моими приятелями были еще маленькими, до того, как родители позволяли нам плавать в реке, мы обычно плавали в этой запруде. Глубина в ней не превышала трех футов, а течения вообще не было. Пришлось бы сделать определенное усилие, чтобы утонуть в этой луже. Она обычно приносила нам массу радости в ленивые солнечные дни, но я так ясно вспомнил о ней по другой причине. Когда я уставал прыгать на глубоком месте, я ложился на мелком краю запруды, головой на берег, посыпанный гравием, а тело в воде, но едва покрыто ею. Лежать там было так хорошо, что порою забывалось, что у вас есть тело. Вода держала тело на весу, и вы переставали его чувствовать. И в этом пруду была масса мелких гольянов в два или три дюйма длиной, и если лежать там достаточно долго и вести себя спокойно, они подплывали к вам и начинали пощипывать пальцы ног, как-то особенно касаясь вас своими крошечными ротиками. Я полагаю, что они щипали высохшие участки кожи, цыпки, может быть — они были у большинства из нас, потому что мы ходили босиком и всегда были в синяках и ссадинах — и, я думаю, эти гольяны полагали, что кожа, корочки и засохшая кровь — для них вполне пригодная пища. Но в любом случае, лежа там, я чувствовал их своими ногами. Особенно пальцами ног. Они касались меня очень мягко и сощипывали мою плоть. Внутри меня нарастал бурлящий смех, кипящее счастье, что я могу быть с ними так близок.
Вот так было и с Кошариком. Я чувствовал, что его мысли касаются моего мозга, трогают его ячейки, в точности как те гольяны в давнее время прикасались к моим пальцам. Ощущение было какое-то сверхъестественное, но оно меня не беспокоило, я снова чувствовал прилив бурлящего восторга от того, что мы с Кошариком можем так сблизиться. Потом я говорил себе, что все это было лишь мое воображение, хотя в то время мне казалось, что я чувствую эти мысленные касания очень ясно.
Уйдя из сада, я тут же направился к офису Бена. Когда я вошел, он как раз говорил по телефону. Он обернулся ко мне со своей обычной широкой улыбкой.
— Это Куртни. На побережье есть кинокомпания, которая хочет сделать нечто серьезное. Они хотят сделать фильм, в котором будет показана история Земли с докембрия и доныне.
— Это всего лишь проект. Понимают ли они, сколько такая работа потребует времени?
— Кажется, да. Эта идея их увлекает. Они хотят сделать хорошую работу. И готовы к тому, что она отнимает много времени.
— Понимают ли они, что в ранние периоды они должны нести с собой кислород? До самого силура, а может и позже, в атмосфере не должно было быть много свободного кислорода, а это — около четырехсот миллионов лет назад.
— Думаю, они понимают и это. Они упоминали об этом в разговоре с Куртни. Кажется, они проделали большую предварительную работу.
— А Куртни — считает ли он, что это у них всерьез? Им бы проще было сделать дешевый фильм на доисторическом фоне, без претензий, этот же обойдется им в миллиарды. У них должны быть ученые, консультанты, которые интерпретировали бы то, что попадет на пленку.
— Относительно стоимости ты прав. Куртни, кажется, думает, что этот фильм будет жирным куском в нашем бюджете.
Это была хорошая новость, и я был доволен, потому что раньше мы имели дело только с Сафари Инкорпорейтид.
— А об этом комитете Иисуса ты с Куртни говорил?
— Говорил. Он не принимает их всерьез. Сомневается, что они смогут собрать наличные. Они провозглашают широкую церковную поддержку, но сомнительно, что смогут получить хоть что-нибудь.
— Они фанатики, — сказал я, — а от фанатиков ничего хорошего ждать не стоит. Мне кажется, нужно написать им отказ.
Четырьмя днями позже вернулось сафари номер три, на несколько дней раньше условленного срока. У них были богатые трофеи: полдюжины гигантских трицератопсов, три головы тираннозавров и гора трофеев помельче. Они должны были там оставаться обусловленные две недели, но клиент-охотник был ранен и они решили вернуться.
— Он был в панике, — рассказывал мне белый охотник, — это вон тот волосатый, сзади. Стрелял он хорошо, но это животное добралось до него. Боже, оно чуть не добралось и до меня. Гляжу вверх и вижу монстра с пастью, полной зубов, открывающуюся на вас из ниоткуда, и сейчас ваши кишки будут вывернуты наружу. Это теперь он задирает нос и пренебрегает нами. Он будет великим охотником, отважным, с железными нервами — когда мы выйдем из ворот и нас обступят журналисты.
Он усмехнулся.
— Не будем его останавливать. Позволим ему сыграть роль до конца. Это хорошо для бизнеса.
Мы с Райлой стояли, и смотрели, как группа сафари скатывается с гребня и исчезает в направлении Уиллоу-Бенда.
— Итак, свершилось, — сказала Райла. — Как только снимки трофеев будут показаны по телевидению и появятся в газетах, сомнения кончатся. Путешествия в прошлое возможны. Нам больше не нужно доказывать это.
На следующее утро, еще до того, как мы встали, в дверь заколотил Херб.
— Что за чертовщина? — спросил я.
Херб махал передо мной миннеаполисской газетой «Трибун».
Я выхватил у него газету. На первой странице был портрет нашего клиента-охотника, позирующего возле поставленной на подпорки головы тираннозавра. Заголовок на шесть колонок кричал о первом возвращении сафари из прошлого. Под этим большим заголовком, двумя дюймами ниже, перед двумя колонками шрифта, опускавшимися до нижнего края страницы, была другая статья, заголовок которой гласил: «Церковная группа обвиняет Ассоциацию Перемещений Во Времени в дискриминации». Первый же абзац ее гласил: «Нью-Йорк. Доктор Элмер Хочкисс, глава независимого церковного комитета, которому поручено предотвращение любых исследований времени и жизни Иисуса Христа, заявил сегодня, что Ассоциация Перемещений Во Времени отказалась продать эти права и установить временной блок, перекрывающий этот период истории…»
— Пресс-конференция, если это можно так назвать, задержала нас на целый час, — сказал Перси Аспинваль, возглавляющий группу, — однако я не мог сократить ее и должен был быть благосклонным, насколько это возможно. Там, в Нью-Йорке, хотят максимум паблисити.
— То, через что вы прошли сегодня, — сообщил я, — ничто по сравнению с тем, что будет, когда вы вернетесь, особенно, если вы принесете несколько хороших голов.
— Стил, я рад возможности поговорить с вами, — сказал он. — Я надеялся, что вы сопроводите нас хоть немного. Что вы можете мне рассказать, чего нам там ожидать? Ведь там побывали только трое, и вы один из них.
— Я был там не более суток, — ответил я. — Фауны там масса. Местность кишит странными животными, и не все они выглядят так, как изображают их наши палеонтологи. Вы видели фильм, который сделала Райла?
— Да. Хорошая работа. Правда, ужасает.
— Тогда вы увидите больше, чем удалось увидеть нам. Винтовки у вас мощные?
— Да, такие же, какие были у вас.
— Один совет. Не ждите слишком долго, пока ваши клиенты сделают выстрел. Если что-то движется в вашу сторону, и вы не уверены в нем — стреляйте! Что за люди с вами?
— Серьезные люди. Постарше, чем мне бы хотелось, но все они до этого уже охотились. В Африке, еще до того, как оскудели богатые дичью участки. Оружие испытано. Они не суетятся. Они делают дело. Джонатан Фридни и его жена Джессика. Она добыла чуть ли не самый большой бивень, какой я когда-либо видел. Фридни — председатель сталелитейной компании. Третий — Гораций Вирджис, президент химического объединения. Солидные люди, все трое.
— Тогда у вас с ними особенно больших проблем быть не должно.
— Нет. Если я застрелю зверя, они поймут.
— Сенатор Фримор, он бы хотел отправиться с вами. Он не говорил вам?
— Он тут же вцепился в меня, но я попросил его не ходить. Я не могу взять на себя ответственность. Взять его с собой можно бы, но мне неохота подставлять свою шею. Ему это не понравилось. Он даже немного озлобился. Но я не могу брать с собой попутчиков. Вот если бы вы захотели пойти…
— Нет, благодарю, — сказал я. — Скоро должны отправиться другие группы. Я должен оставаться здесь. Кроме того, я там уже был.
— Они приближаются к размеченной линии, — сказал он. — Мне надо идти. Рад, что удалось поговорить с вами.
Я протянул ему руку.
— Аспинваль, — сказал я, — удачи.
Я стоял и смотрел, как они идут, как движутся машины, как они одна за другой исчезают, когда попадают на дорогу во времени. Райла увезла Куртни и сенатора обратно в Уиллоу-Бенд. Сенатор был надутым. Я пошел вниз, к яблоневой роще, высматривая Кошарика. Нашел его на дереве, в западном конце рощи. Я сказал ему, что одна из его дорог во времени уже используется и что по остальным в ближайшие несколько дней тоже отправятся люди. Я спросил его, доволен ли он этим, и он ответил, что да, доволен. Разговор с ним был достаточно бестолковым. Я мог только задавать вопросы, на которые он миганием отвечал «да» и «нет». Итак, вскоре я прекратил попытки продолжать разговор и просто стоял, глядя на него и чувствуя к нему дружеское расположение. Он смотрел на меня, наполовину улыбаясь, в чем я усмотрел дружелюбие.
Я попытался как можно точнее представить себе, кто он, что он такое и тому подобное, и начал строить предположения, что он не был живым существом, поскольку у него не было тела, он не сделан из плоти и крови. Но, если это верно, я был не в состоянии вообразить себе, кем он был.
Обнаружилось кое-что еще. До сих пор я воспринимал его просто как чужака, как необъяснимое создание, и не старался его понять. Но теперь я стал думать о нем как о ком-то, кто, думал я, мне друг. Я думал об этих пятидесяти тысячах лет, проведенных им здесь, и пытался вообразить, на что они были для него похожи. Я пробовал представить себе, как это было бы, если бы на его месте был я — если бы для меня было возможно прожить пятьдесят тысяч лет, что, впрочем, было исключено, — а затем понял, что думать так было бы неправильно, что я не могу отождествлять себя с Кошариком, потому что мы — совершенно разные формы жизни. Я перебрал в уме то, что он делал, контакты, которые у него появились в немногие последние годы, бессмысленную игру в охотника и преследуемого с Эзрой и Бродягой, изготовление дорог во времени для Боусера — интересно, сколько путешествий в прошлое сделал Боусер? — случайные разговоры с Хайрамом, или попытки заговорить с ним, так как Хайрам не понимал того, о чем говорил Кошарик, и в результате не полюбил его. И все это — только сейчас, в самые последние годы. Другие люди тоже очевидно встречали его, но пугались. За прошедшие века он, думал я, должен был время от времени сталкиваться с индейцами, а еще раньше — с пра-индейцами… Может быть, его считали богом или духом некоторые люди этих кочующих племен? Возможно, он видел и мамонтов, и мастодонтов, и древних бизонов.
Я все еще оставался на месте, сидя у подножия дерева. Кошарик соскользнул по дереву вниз, так что мы сидели лицом к лицу, друг против друга.
Я услышал, как проехала Райла, возвращаясь домой из Уиллоу-Бенда. Тогда я поднялся и сказал Кошарику:
— Через денек-другой я тебя навещу еще раз. Мы поговорим немного дольше.
Райла привезла сообщение о том, что у Бена была встреча с той религиозной группой и что они на следующий день прибывают в Уиллоу-Бенд. Бен собирался привезти их к нам в Мастодонию для разговора. Он до сих пор не имел ни малейшего понятия, чего они добиваются.
Были известия из госпиталя. Пока они не могут выписать Хайрама, сообщила Райла. Бен несколько дней назад ездил в Ланкастер повидать его. Он не нашел, что Хайрам так уж хорошо выглядит. Хайрам спрашивал о Боусере, о нас с Райлой и о Кошарике, спрашивал, как поживает Неуклюжик. Больше его ничего не интересовало.
Представителей религиозной группы Бен привез на следующий день. Их было трое, но говорил лишь один из них. Двое других просто сидели, кивали головами, соглашаясь с говорившим, чье имя было Хочкисс. День был облачный, зябкий, выпал случайный туман, так что разговаривать нам пришлось в гостиной.
Хочкисс был человеком, не привыкшим терять время. Это был крупный мужчина с обреченным лицом, резким и угловатым, похожим на волчью морду. Улыбка на этом лице была бы неуместна. Сомневаюсь, улыбался ли он когда-нибудь вообще.
Он быстро перешел к делу, сведя до минимума обычные любезности. Он не выражал никакого удивления или сомнения относительно путешествий во времени. Видимо, он принимал это за данное, не спрашивая нас, можем ли мы это сделать на самом деле, и не интересуясь гарантиями.
— Мы заинтересованы, — втолковывал он нам, — в приобретении прав или лицензии, или как это у вас там называется, на отрезок времени, перекрывающий время Иисуса Христа. Нам нужны, как вы понимаете, исключительные права. Мы — и больше никто.
— Я говорил вам, — сказал Бен, — когда впервые разговаривал с вами, что мы хотели бы рассмотреть какие-то конкретные предложения, а до тех пор дать вам ответ не можем. Вы просите исключительные права на хорошо изученный отрезок времени, и прежде чем мы хоть что-нибудь станем делать, мы должны знать, какие конфликты могут быть с этим связаны.
— Что еще за конфликты? — спросил Хочкисс.
Бен был терпелив с ним.
— Отрезки времени можно использовать для многих целей. Они могут нам помочь узнать, как вести себя в том времени и месте, где вы собираетесь находиться. Они могут сослужить нам великую службу, чтобы сохранить целый мир на определенное количество лет.
— У нас есть фонд, — сказал Хочкисс, — он значителен. Если необходимо, мы можем его увеличить.
Мы говорили на разных языках.
— Есть и другой фактор, — вступила Райла. — Любая группа, которая собирается проводить исследования в историческом времени, должна сознавать возможные опасности. Отправиться в историческое время — значит, взять на себя обязательство делать все так, как надо, чтобы не обнаружить себя и не нарушить историю. Ни один из живущих в то время не должен и подозревать, что туда попал кто-нибудь из будущего. Исследователи должны быть одеты так, как одеваются те люди, должны знать обычаи, кое-что из истории…
— Можете не продолжать, — сказал ей Хочкисс. — Мы не проводим исследования.
— Но, если вы не собираетесь исследовать, если не хотите отправиться в прошлое и увидеть…
— В том-то и дело, — ответил Хочкисс. — Мы не хотим отправиться в прошлое, но и не хотим, чтобы кто-нибудь другой отправился туда. Вот почему мы просим об исключительных правах.
— Не понимаю, — сказал я. — Этот район, мне кажется, таков, что любой теолог отдал бы правую руку за возможность его исследовать. Едва ли что-нибудь известно…
— Верно, — сказала Хочкисс, — вы попали прямо в точку. Это и есть причина. Всегда были сомнения в историчности Иисуса. О Нем ничего не известно достоверно. Есть только одно или два литературных упоминания о Нем, да и они могут быть более поздними экстраполяциями. Мы не знаем ни даты, ни места Его рождения. Принято считать, что Он родился в Вифлееме, но даже это под сомнением. Такое же положение и с другими периодами Его жизни. Некоторые обучающиеся даже задают вопрос, существовал ли такой человек. Но сквозь века, легендами, которые сохранили верующие в Него, принимающие Его, создалась душа, структура, ткань христианской веры. Мы хотим, чтобы так все и оставалось в дальнейшем. Если отправиться в прошлое с исследованиями, это могло бы разрушительно подействовать на веру, которая создавалась веками. Результатом этого могла бы стать непредвиденная полемика. Как вы думаете, что случилось бы, если бы было обнаружено, что Христос родился не в Вифлееме? Что осталось бы от истории Рождества? А если не будет найдено доказательств сотворенных им чудес?
Он замолчал и оглядел нас по очереди.
— Понимаете? — спросил он.
— Мы можем понять вашу точку зрения, — ответил я, — но нам нужно об этом основательно поразмыслить.
— Прежде чем вы решите, правильно или нет то, что мы просим?
— Примерно так, — ответил я. — Ведь вы просите нас захлопнуть дверь перед лицом всех и каждого.
— Я бы не хотел, чтобы вы думали, — сказал Хочкисс, — что мы маловеры. Истина в том, что наша вера настолько велика и всеобъемлюща, что мы принимаем христианство, даже зная, что о нашем Господе известно мало и что даже это немногое может быть ошибочным. Мы боимся только того, что если заняться историческими исследованиями, может рухнуть само христианство. В ваших руках сила, внушающая благоговение. Мы хотим уплатить вам за неупотребление этой силы.
Райла спросила:
— Вы все время говорите «мы». Кто именно — вы?
— Мы — комитет, собранный очень поспешно, и наши ряды включают тех, кто очень рано распознал опасность, когда прочитали об открытии путешествий во времени. Мы получили поддержку и обещание поддержки от множества церковных организаций. У нас есть деловое сотрудничество и с другими, от которых мы также ожидаем поддержки.
— Вы имеете в виду денежную поддержку?
— Да, мадам, денежную. Это даст нам деньги, которых, как я считаю, достаточно, чтобы купить права, которые нам нужны.
— Но это — огромная сумма, — сказала Райла.
— Если мы пожелаем продавать их вообще, — добавил я.
— Обещайте мне это, — попросил Хочкисс. — Хотя бы дайте нам возможность узнать, когда к вам обратятся другие, — не сомневаюсь, что другие будут. Дайте нам возможность встретиться с этими другими.
— Не уверен, что мы можем сделать это, — сказал Бен. — Честно говоря, я убежден, что не сможем. Но мы учтем ваши пожелания.
Стоя снаружи передвижного домика, наблюдая, как делегация во главе с Беном направляется по тропинке в Уиллоу-Бенд, я испытывал тревогу. Их позиция, их точка зрения улетучилась у меня из головы, и я не мог анализировать или определить отвращение, которое испытывал. На самом деле, говорил я себе, мне нужно было бы чувствовать к ним какую-то симпатию, так как до сих пор, не осознавая этого, я имел какое-то предубеждение против внедрения в определенные периоды истории человечества. Многому из того, что похоронено в прошлом, следует позволить так и остаться там похороненным.
— Эйса, о чем ты думаешь? — спросила Райла.
— Мне все это не нравится. Не знаю, почему. Все это в чем-то противоестественно.
— Я чувствую то же самое. Они говорят, что хорошо заплатят. Не могу и представить, что у них для этого достаточно денег. Заикнись про миллион, и они упадут замертво.
— Видишь ли, мне вообще не хочется иметь с ними никаких дел. При мысли об этом, я чувствую себя испачканным. Полагаю, нам следует узнать, что думают Бен и Куртни.
Прибыли еще два сафари и тут же отправились в мел. Четвертое должно было прибыть несколькими днями позже.
Неуклюжик, шаркая, пришел на холм навестить нас. Райла скормила ему немного салата и несколько морковок, которые нашла в холодильнике. Он пренебрег было морковками, но, схрупав одну, отказался от салата. Я отвел его в долину, и он бормотал и хрюкал на меня всю дорогу.
Потом я опять пошел навестить Кошарика. Не найдя его в Мастодонии, я отправился за ним во фруктовый сад на ферме. Мы говорили недолго, потому что разговор был затруднен, но посидели рядом, чувствуя дружелюбие друг к другу, и это, казалось, удовлетворяло его. Странно, но меня это тоже удовлетворяло. Контакт с ним каким-то образом заставлял меня ощущать его доброе расположение. Я испытывал смешное чувство, что Кошарик пытается заговорить со мной. Не знаю, что заставляло меня так думать, но у меня создавалось такое ощущение.
Я помню, как мальчиком обычно ходил плавать в Форелий ручей — забавное название, потому что форели в ручье не было. Может быть, в дни пионеров, когда белые впервые пришли на эти земли, несколько форелей там и водилось. Ручей впадал в реку как раз возле Уиллоу-Бенда, и течение там было слабое. В нескольких местах ручей едва сочился, но было там одно место, как раз перед впадением в реку, где образовалась запруда. Когда мы с моими приятелями были еще маленькими, до того, как родители позволяли нам плавать в реке, мы обычно плавали в этой запруде. Глубина в ней не превышала трех футов, а течения вообще не было. Пришлось бы сделать определенное усилие, чтобы утонуть в этой луже. Она обычно приносила нам массу радости в ленивые солнечные дни, но я так ясно вспомнил о ней по другой причине. Когда я уставал прыгать на глубоком месте, я ложился на мелком краю запруды, головой на берег, посыпанный гравием, а тело в воде, но едва покрыто ею. Лежать там было так хорошо, что порою забывалось, что у вас есть тело. Вода держала тело на весу, и вы переставали его чувствовать. И в этом пруду была масса мелких гольянов в два или три дюйма длиной, и если лежать там достаточно долго и вести себя спокойно, они подплывали к вам и начинали пощипывать пальцы ног, как-то особенно касаясь вас своими крошечными ротиками. Я полагаю, что они щипали высохшие участки кожи, цыпки, может быть — они были у большинства из нас, потому что мы ходили босиком и всегда были в синяках и ссадинах — и, я думаю, эти гольяны полагали, что кожа, корочки и засохшая кровь — для них вполне пригодная пища. Но в любом случае, лежа там, я чувствовал их своими ногами. Особенно пальцами ног. Они касались меня очень мягко и сощипывали мою плоть. Внутри меня нарастал бурлящий смех, кипящее счастье, что я могу быть с ними так близок.
Вот так было и с Кошариком. Я чувствовал, что его мысли касаются моего мозга, трогают его ячейки, в точности как те гольяны в давнее время прикасались к моим пальцам. Ощущение было какое-то сверхъестественное, но оно меня не беспокоило, я снова чувствовал прилив бурлящего восторга от того, что мы с Кошариком можем так сблизиться. Потом я говорил себе, что все это было лишь мое воображение, хотя в то время мне казалось, что я чувствую эти мысленные касания очень ясно.
Уйдя из сада, я тут же направился к офису Бена. Когда я вошел, он как раз говорил по телефону. Он обернулся ко мне со своей обычной широкой улыбкой.
— Это Куртни. На побережье есть кинокомпания, которая хочет сделать нечто серьезное. Они хотят сделать фильм, в котором будет показана история Земли с докембрия и доныне.
— Это всего лишь проект. Понимают ли они, сколько такая работа потребует времени?
— Кажется, да. Эта идея их увлекает. Они хотят сделать хорошую работу. И готовы к тому, что она отнимает много времени.
— Понимают ли они, что в ранние периоды они должны нести с собой кислород? До самого силура, а может и позже, в атмосфере не должно было быть много свободного кислорода, а это — около четырехсот миллионов лет назад.
— Думаю, они понимают и это. Они упоминали об этом в разговоре с Куртни. Кажется, они проделали большую предварительную работу.
— А Куртни — считает ли он, что это у них всерьез? Им бы проще было сделать дешевый фильм на доисторическом фоне, без претензий, этот же обойдется им в миллиарды. У них должны быть ученые, консультанты, которые интерпретировали бы то, что попадет на пленку.
— Относительно стоимости ты прав. Куртни, кажется, думает, что этот фильм будет жирным куском в нашем бюджете.
Это была хорошая новость, и я был доволен, потому что раньше мы имели дело только с Сафари Инкорпорейтид.
— А об этом комитете Иисуса ты с Куртни говорил?
— Говорил. Он не принимает их всерьез. Сомневается, что они смогут собрать наличные. Они провозглашают широкую церковную поддержку, но сомнительно, что смогут получить хоть что-нибудь.
— Они фанатики, — сказал я, — а от фанатиков ничего хорошего ждать не стоит. Мне кажется, нужно написать им отказ.
Четырьмя днями позже вернулось сафари номер три, на несколько дней раньше условленного срока. У них были богатые трофеи: полдюжины гигантских трицератопсов, три головы тираннозавров и гора трофеев помельче. Они должны были там оставаться обусловленные две недели, но клиент-охотник был ранен и они решили вернуться.
— Он был в панике, — рассказывал мне белый охотник, — это вон тот волосатый, сзади. Стрелял он хорошо, но это животное добралось до него. Боже, оно чуть не добралось и до меня. Гляжу вверх и вижу монстра с пастью, полной зубов, открывающуюся на вас из ниоткуда, и сейчас ваши кишки будут вывернуты наружу. Это теперь он задирает нос и пренебрегает нами. Он будет великим охотником, отважным, с железными нервами — когда мы выйдем из ворот и нас обступят журналисты.
Он усмехнулся.
— Не будем его останавливать. Позволим ему сыграть роль до конца. Это хорошо для бизнеса.
Мы с Райлой стояли, и смотрели, как группа сафари скатывается с гребня и исчезает в направлении Уиллоу-Бенда.
— Итак, свершилось, — сказала Райла. — Как только снимки трофеев будут показаны по телевидению и появятся в газетах, сомнения кончатся. Путешествия в прошлое возможны. Нам больше не нужно доказывать это.
На следующее утро, еще до того, как мы встали, в дверь заколотил Херб.
— Что за чертовщина? — спросил я.
Херб махал передо мной миннеаполисской газетой «Трибун».
Я выхватил у него газету. На первой странице был портрет нашего клиента-охотника, позирующего возле поставленной на подпорки головы тираннозавра. Заголовок на шесть колонок кричал о первом возвращении сафари из прошлого. Под этим большим заголовком, двумя дюймами ниже, перед двумя колонками шрифта, опускавшимися до нижнего края страницы, была другая статья, заголовок которой гласил: «Церковная группа обвиняет Ассоциацию Перемещений Во Времени в дискриминации». Первый же абзац ее гласил: «Нью-Йорк. Доктор Элмер Хочкисс, глава независимого церковного комитета, которому поручено предотвращение любых исследований времени и жизни Иисуса Христа, заявил сегодня, что Ассоциация Перемещений Во Времени отказалась продать эти права и установить временной блок, перекрывающий этот период истории…»