Страница:
— Ну как ты думаешь — что можно сделать со скальпелем?
— Не знаю, — сказал Антон, подумав. — Скальпель — это вещь на века. Как Баальбекская платформа, — Он уронил его в желудок своему “колибри”.
В радиофоне захихикало несколько голосов. Очередь развлекалась.
— Ладно уж, — сказал Антон. — Жди, я скоро буду. Будь моим суперкарго и начинай погрузку.
Вадим сунул радиофон в карман и прикинул через три комнаты расстояние до выхода.
— Дух ног слаб, — процитировал он, — рук мощь зла!
Он встал на руки и живо побежал к выходу. На крыльце он сделал сальто и с криком “У-ух!” упал на четвереньки в траву перед крыльцом. Поднявшись и почистив руки, он произнес с выражением:
На войне и на дуэли
Получает первый приз —
Символ счастья и веселья —
Структуральнейший лингвист.
Затем он неторопливо отправился на аллею, где были свалены тюки и ящики. Груза было довольно много. Надо было везти с собой оружие, боеприпасы, запас пищи, одежду — отдельно для охоты и отдельно, чтобы посетить знаменитое кафе “Охотник” на плоской вершине Эверины, где между столиками вольно гуляет пряный ветер, а под обрывом на трехсотметровой глубине громоздятся подобно грозовым тучам непроходимые черные заросли; где исполосованные колючками охотники с хохотом осушают пузатые фляги “Крови тахорга” и вывихивают себе плечи в тщетных попытках показать, какой череп они могли бы добыть, если бы знали, с какой стороны у карабина приклад; где в темно-зеленых сумерках пары скользят на усталых ногах в “Светлом ритме”, а над хребтом Смелых поднимаются в беззвездное небо зыбкие сплющенные луны.
Вадим присел на корточки спиной к самому тяжелому ящику, приладился и рывком поднял ящик на плечи. В ящике было оружие — три автоматических карабина с прицелами для стрельбы в тумане и шесть сотен патронов в плоских пластмассовых обоймах. Пружиня при каждом шаге, Вадим понес ящик через сад к “Кораблю”. Он зашел со стороны приемника и пнул ногой в борт. Мембрана, затягивавшая овальный люк, лопнула, и Вадим свалил ящик в темноту, из которой пахнуло холодом… Вадим пошел обратно, обрывая на ходу с кустов громадные ягоды какого-то гибрида. И каждый куст сбрасывал на него заряд холодного крупного дождя.
Надо взять не меньше пяти тахоргов, думал он.
Один череп для Пэл Минчин Ричмондской. Пусть знает, что я хороший парень. Один череп маме. Мама череп не возьмет, она человек серьезный, и тогда я подарю этот череп первой девушке, которая пройдет мимо меня на углу Невского и Садовой после десяти утра. Третьим черепом я брошу в Самсона, чтобы умерить его скепсис: он странно вел себя у Нели, когда я рассказывал ей о последнем походе на Пандору. Четвертый череп — Нели, чтобы она верила мне, а не Самсону. А пятый череп я повешу над стереовизором. Он с наслаждением представил себе, как отлично будет выглядеть хорошенькая дикторша под оскаленным черепом чудовища.
Он перенес на “Корабль” четыре больших ящика с живым мясом, восемь ящиков с овощами и фруктами, два мягких тюка с одеждой и еще один большой ящик с подарками для старожилов и с корявой надписью: “Шкатулка для Пандоры”.
Где-то за тучами солнце поднималось все выше и выше, становилось жарко. Все вокруг высыхало.
Лягушки попрятались в траву. В пустых коттеджах с шелестом распахивались стены. Дядя Саша повесил гамак и разлегся возле своего “колибри” с газетой. Вадим кончил перетаскивать груз и пристроился к кусту крыжовника.
— Итак, вы улетаете, — сказал дядя Саша.
— Угу.
— На Пандору улетаете?
— Ага.
— Вот тут пишут, что заповедник собираются закрыть. На несколько лет.
— Ничего, дядя Саша, — сказал Вадим. — Успеем.
Дядя Саша помолчал и сказал негромко:
— Мне здесь очень скучно будет одному.
Вадим перестал жевать.
— Так мы же вернемся, дядя Саша! Через месяц.
— Все равно. Я на этот месяц вернусь в город. Что я здесь один буду делать в пяти коттеджах? — он посмотрел на вертолет. — С этим дурачком. Полуживым.
В небе послышалось негромкое фырканье.
— Вон еще один летит, — сказал дядя Саша.
Вадим задрал голову. Невысоко над поселком медленно выписывал восьмерку ярко-красный “рамфоринх”. На тощем брюхе четко выделялся белый номер.
— Так-то я тоже могу, — сказал дядя Саша. — А вот вы, голубчик, спикируйте винтом, и чтобы не боком и не в пруд, а рядом…
“Рамфоринх” улетел. На бетонной дорожке за садом послышалось сопение машины.
— В нашем поселке становится оживленно, — сказал дядя Саша. — Движение, как на Невском.
— Это Антон! — Вадим вскочил и побежал к “Кораблю”.
Антон загонял машину в гараж. Выйдя из гаража, он рассеянно сказал:
— Все в порядке, Димка. Штурманскую книгу я зарегистрировал, “добро” получил…
— Но? — спросил проницательный Вадим.
— Что но?
— Я отчетливо слышу в твоей речи “но”.
Антон сказал неохотно:
— Я заезжал к Галке. Она не поедет.
— Из-за меня?
— Нет… — Антон помолчал. — Из-за меня.
— М-да, — глубокомысленно сказал Вадим.
Антон спросил:
— А как у нас с погрузкой, суперкарго?
— Все в порядке, шкип. Можно стартовать.
— А как у нас в доме? Прибрано ли?
— В чьем доме?
— Например, в моем?
— Нет, шкип. Виноват, шкип. Я только что кончил грузить, шкип.
Низко над крышами снова пролетел красный “рамфоринх”. Антон поглядел.
— Что за притча? — удивился он. — Опять ЦЩ-268. По-моему, я стал объектом, пристального внимания. Этот красный “рамфоринх” с бортовым номером ЦЩ-268 гонится за мной с Дворцовой площади.
— Не замешана ли здесь женщина? — осведомился Вадим.
— Не думаю. Никогда еще женщины не гонялись за мной.
— Они могли бы и начать… — сказал Вадим, но тут его осенила новая мысль. — А может быть, это член тайного общества покровителей тахоргов?
“Рамфоринх” снова пролетел над головами и вдруг затих.
— Э, да это к дяде Саше, — сказал Вадим. — Пойдет на запасные органы. Бедный “рамфоринх”! Кстати, ты привез?
— Привез, — сказал Антон, глядя мимо него. — Нет, структуральный суперкарго. Это не к дяде Саше…
Из-за кустов появился высокий костлявый человек в широкой белой блузе и белых брюках. У него было очень смуглое худое лицо с мохнатыми бровями и большие коричневые уши. В руке он держал объемистый портфель.
— Он, — сказал Антон.
— Кто?
— Человек в белом. Он все время бродил около очереди. И смотрел всем в глаза.
— Сейчас я ему объясню, что такое тахорги, — проговорил Вадим, — и он поймет.
Человек в белом подошел вплотную и внимательно осмотрел обоих охотников.
— Вы знаете, что тахорги нападают на людей и иногда серьезно калечат их? — сказал Вадим. — Наносят им серьезные увечья.
— Вот как? — сказал человек в белом. — Тахорги? В первый раз слышу. Впрочем, это не по моей части. Я пришел к вам с просьбой. Здравствуйте, — он коснулся двумя пальцами виска.
— Здравствуйте, — сказал Антон. — Вы ко мне?
Незнакомец бросил портфель под ноги и вытер со лба пот. В портфеле что-то глухо брякнуло. Это было огромное, битком набитое вместилище, сильно потертое, с огромным количеством ремней и медных застежек. Портфель по-японски — “кабан”, — подумал Вадим. Японцы правы.
Незнакомец медленно проговорил:
— Да. Я к вам, — он зажмурился и снова с силой провел ладонью по лицу. — Только, пожалуйста, не спрашивайте, почему именно к вам. Совершенно случайно к вам… Мог к кому-нибудь другому…
— Нам необыкновенно повезло, — весело сказал Вадим. — Просто удивительно, как нам сегодня везет.
Незнакомец поглядел на него без улыбки.
— Капитан вы? — спросил он.
— Я капитан потенциально, — ответил Вадим. — А кинетически я суперкарго и старший специалист по тахоргам… Если угодно, зверовед-аматёр…
Вадима понесло, он уже не мог удержаться. Он должен был во что бы то ни стало вызвать на лице незнакомца улыбку, хотя бы вежливую.
— Кроме того, я второй пилот-аматёр, — говорил он. — Это на тот случай, если у капитана вдруг случится отложение солей или колено горничной…
Незнакомец молча слушал. Антон сказал негромко:
— Очень смешно.
Наступила тишина.
— Как я понял, вы летите на Пандору, — сказал незнакомец. Он смотрел на Антона.
— Да, мы идем на Пандору, — Антон покосился на портфель. — Вы хотите что-нибудь переслать с нами?
— Нет, — сказал незнакомец. — Пересылать мне нечего. У меня совсем другое… У меня есть к вам предложение. Ведь вы едете развлекаться?
— Да, — сказал Антон.
— Если опасную охоту можно считать развлечением, — значительно добавил Вадим.
— Это славный отдых, — сказал Антон. — Турперелет и охота.
— Турперелет… — медленно, словно удивляясь, проговорил незнакомец. — Туристы… Послушайте, молодые люди, вы совсем не похожи на туристов. Вы молодые, здоровые ребята-открыватели… Зачем это вам — обжитые планеты, электрифицированные джунгли, автоматы с газировкой в пустынях? Да что говорить! Ничему вам не взять неизвестную планету?
Ребята переглянулись.
— Какую именно планету? — спросил Антон.
— Не все ли равно? Любую. На которой человека еще не было… — незнакомец вдруг широко раскрыл глаза. — Или таких уже нет?
Он не шутил. Это было совершенно очевидно, и ребята снова переглянулись.
— Почему же? — сказал Антон. — Таких планет сколько угодно. Но мы всю зиму собирались поохотиться на Пандоре.
— Лично я, — подхватил Вадим, — уже раздарил знакомым черепа своих неубитых тахоргов.
— И потом — что мы будем делать на новой планете? — мягко сказал Антон. — Мы не научная экспедиция, мы не специалисты. Вот Вадим лингвист, я звездолетчик, пилот… Мы не сумеем даже составить первичного описания… Впрочем, может быть, у вас есть какая-нибудь идея?
Незнакомец сдвинул мохнатые брови.
— Нет у меня никаких идей, — резко сказал он. — Просто мне нужно на неизвестную планету — можете вы мне помочь или нет?
Вадим стал застегивать и расстегивать “молнию” на куртке. Тон незнакомца его покоробил: это был не тот тон, к которому Вадим привык. И тем не менее положение было тяжелое Человеку, который едет развлекаться, трудна спорить с человеком, которому нужно ехать по делу. Аргументов у Вадима не было, и поэтому он совсем было решил придраться к манерам, но тут случилось странное происшествие.
За деревьями залаяла собака. Это был дяди Сашин эрдель Трофим, дряхлый глупый пес с признаками аристократического вырождения и необыкновенно густым голосом. Залаял он скорее всего потому, что на нос ему села оса и он не знал, что с ней делать, но лицо незнакомца вдруг страшно исказилось. Он пригнулся и прыгнул далеко в сторону. Вадим даже не понял, что произошло. Прыгнув, незнакомец выпрямился и нарочито медленными шагами вернулся на место. На лбу у него блестела испарина. Вадим оглянулся на Антона. Лицо Антона было задумчиво-спокойным.
— Ну что ж, — сказал он рассудительно. — Во второй окрестности много желтых карликов с приличными планетами земного типа. Возьмем хотя бы ЕН 7031. Туда уже собирались лететь, да отложили. Показалось неинтересно. Добровольцы не любят желтых карликов — им подавай гиганта, лучше — кратного… Устроит вас ЕН 7031?
— Да, вполне, — сказал незнакомец. Он уже пришел в себя. — Если только это действительно необитаемая планета.
— Это не планета, — вежливо поправил Антон. — Это звезда. Солнце. Но там есть и планеты. По всей видимости, необитаемые. А как вас зовут?
— Меня зовут Саул, — сказал незнакомец и впервые улыбнулся. — Саул Репнин. Я историк. Двадцатый век. Но я постараюсь быть полезным. Я умею готовить, водить наземные машины, шить, чинить обувь, стрелять, — он помолчал. — И, кроме того, я знаю, как все это делалось раньше. И еще я знаю несколько языков — польский, словацкий, немецкий, немного французский и английский…
— Жалко, что вы не умеете водить звездолет, — вздохнул Вадим.
— Да, жалко, — сказал Саул. — Но это ничего — звездолет умеете водить вы.
— Не вздыхай, Димка, — сказал Антон. — Пора и тебе посмотреть на странные пейзажи безыменных планет. Танцевать в кафе можно и на Земле. Покажи себя там, где нет девушек, воздыхатель…
— Я вздыхаю от восторга, — отозвался Вадим. — В конце концов что такое тахорги? Громоздкие и всем известные животные…
Саул любезно осведомился:
— Надеюсь, я не вырвал согласие силой? Надеюсь, ваше согласие является в достаточной степени добровольным и свободным?
— А как же, — сказал Вадим. — Ведь что такое свобода? Осознанная необходимость. А все остальное — нюансы.
— Пассажир Саул Репнин, — сказал Антон. — Старт в двенадцать ноль—ноль. Ваша каюта третья, если вы не захотите занять каюту четвертую, пятую, шестую или седьмую. Пойдемте, я вам покажу.
Саул нагнулся за портфелем, и у него из-за пазухи выскользнул и тяжело шлепнулся на траву большой черный предмет. Антон поднял брови. Вадим пригляделся и тоже поднял брови. Это был скорчер — тяжелый длинноствольный пистолет-дезинтегратор, стреляющий миллионовольтными разрядами.
Такие предметы Вадим видел только в кино. На всей Планете было не больше сотни экземпляров этого страшного оружия, и оно выдавалось только капитанам сверхдальних десантных звездолетов.
— Какой я неуклюжий, — пробормотал Саул, подобрал скорчер и сунул его под мышку. Затем он поднял портфель и объявил: — Я готов.
Некоторое время Антон смотрел на него, словно собираясь спросить о чем-то. Затем он сказал:
— Пойдемте, Саул. А ты, Вадим, прибери дома и отнеси старику инструмент. Он в багажнике. Я имею в виду, конечно, инструмент.
— Слушаю, шкип, — сказал Вадим и пошел в гараж.
“Трудно быть оптимистом, — размышлял он. — Ведь что есть оптимист? Помнится, в каком-то старинном вокабулярии сказано, что оптимист — суть человек, полный оптимизма, Там же, статьей выше, сказано, что оптимизм — суть бодрое, жизнерадостное мироощущение, при котором человек верит в будущее, в успех. Хорошо быть лингвистом — сразу все становится на свои места. Остается только совместить бодрое, а равно и жизнерадостное мироощущение с пребыванием на борту тяжеловооруженного лунатика…” Он забрал из багажника скальпель и биоэлементы и направился к дяде Саше. Старик сидел на корточках под; краевым “рамфоринхом”.
— Дядя Саша, — сказал Вадим. — Вот вам новый скальпель и…
— Не надо, — сказал дядя Саша. Он вылез из-под “рамфоринха”. — Спасибо. Мне подарили вот это, — он похлопал “рамфоринха” по полированному боку. — Говорят, он очень живуч, а?
— Подарили?
— Да, один молодой человек, весь в белом.
— Ах, вот как, — сказал Вадим. — Значит, он был уверен, что улетит с нами. Или, может быть, он намеревался прорваться в “Корабль” с боем?
— Что? — спросил дядя Саша.
— Дядя Саша, — сказал Вадим. — Вы знаете, что такое скорчер?
— Скорчер? Да, знаю, конечно. Это микроразрядное устройство на ткацких автоматах. Правда, теперь их нет, но помню, лет семьдесят назад… А что, этот человек в белом — тоже старый ткач?
— Может быть, он и ткач тоже, но скорчер у него, дядя Саша, не микроразрядный.
Вадим задумчиво пошел к своему коттеджу. Дома он бросил постельное белье в мусоропровод, переключил хозяйственную автоматику на режим отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал карандашом на двери: “Уехал в отпуск. Прошу не занимать”.
Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не все потеряно. Тахорги, надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно, это всего-навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я там высидел три сезона. Какой стыд, — подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга — какая банальность! Самсон достоин большего, и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета — это неизвестная планета.
По неизвестной планете бродят неизвестные звери.
Они, бедняги, еще не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории “самсона непарноногото перепончатоухого” или, скажем, “самсона неполнозубого гребенчатозадого”… Запустить в Самсона черепом самсона — такого еще не было.
Когда он вернулся на лужайку, “Корабль” был готов к старту. Верхушка его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов коттедж с распахнутой стеной, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон, непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и не плох против какого-нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со структуральным лингвистом… Но что забавно: мне бы и в голову не пришло тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом.
До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов! Вечно нас тянет на обжитые планеты…
На лужайку вышел эрдель Трофим. Он зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за ухом.
Жизнь была прекрасна, и многообразна.
Проще предположить, что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой-нибудь гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре… Это было бы славно — целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев… И как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может, собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда прислали корабль — на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к себе и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полны оптимизма, и завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения…
Вадим спохватился и~ крикнул в коридор:
— Антон, я на борту!
— Наконец-то, — откликнулся Антон. — Я было решил, что ты дезертировал.
Из-за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный “рамфоринх” и, неестественно завывая, начал описывать вокруг “Корабля” круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим помахал в ответ.
— Старт! — предупредил Антон.
“Корабль” пошевелился и, мягко подпрыгнув — Вадим успел оттолкнуться от земли ногой, — стал подниматься в небо.
— Димка! — крикнул Антон. — Закрой-ка люк! Сквозняк.
Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.
Вокруг было густо-фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела мутная пелена облаков. Пелена эта казалась гладкой и ровной, и только кое-где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными станциями — синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака в ловушки. Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан “Геркулеса”, терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. “А вы меня не убеждайте, — говорил он. — Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим человеком”. Наверное, с лысыми у него были связаны какие-то нехорошие ассоциации, и он никогда никому Не говорил какие. Он не переменился даже после того, как начисто облысел сам во время сарандакской катастрофы. Он только восклицал с заметной горечью: “Единственный! Заметьте — единственный среди них!” Вальтер Шмидт с базы “Гаттерия” так же странно относился к врачами “Врачи… — цедил он с неприличным презрением” — Знахарями они были, знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь, а теперь психодинамическое поле, о которой никто ничего не знает. Кому какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет безо всяких врачей и до сих пор благополучно остаются владыками глубин…” Волкова звали Дредноут, и он был этим очень доволен: Дредноут Адамович Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и упорно тренировался… Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что, он не хочет жить с людьми именно потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние свидетельства непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый Дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак..
А вот Саулу нисколько, не странно, что он боится, собак. И Канэко не кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки кое-кому кажутся не забавными, а странными. Галке, например.
Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и сказал: “Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места, чем Земля, тебе не найти. А если ты решил поработать, то возьми черную систему ЕН 8742, которая, стоит на очереди в плане, или возьми гиганта ЕН 6124 — им почему-то интересуются специалисты на Тагоре”. И Малышев был бы прав. И чтобы Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать, что я соскучился по Димке и что Димка хочет стрелять тахоргов.
Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я признаться Малышеву, что все дело в Галке? Почему человек никак не научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться.
Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежащий перед экраном. “Эх, Галка”, — подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: “Эх, ты, Галка”. Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз родышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и в сто первый раз попытался логически решить задачу: “Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?” Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать её и целовать. Можно было бы быть все время вместе с ней.
Я бы гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически. А по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, — немного через плечо, и глаза у нее прикрыты ресницами…
Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды — от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды — от любви — ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
— Позвольте, однако же, куда вы? — громко спросил Саул.
— Подождите! Ведь по существу, еще не познакомились…
Дверь в рубку была открыта. Антон все время краем уха слышал, как в кают-компании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
— Ведь вас, кажется, зовут Вадим? — сказал Саул.
— Как правило, — серьезно ответил Вадим. — Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях — Димочкой.
— Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет?
— Двадцать два локально-земных.
— Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально-земных?
— Два. В старых звездных я не участвовал.
— Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш?
— Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
— Э-э… Я это, собственно, и имел в виду.
Наступила пауза.
— Очень изящный стол, — стесненно сказал Саул.
Снова пауза.
— Стол хороший. Прочный.
— А мамаша ваша?
— Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции.
Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
— Не надо так, Вадим, — попросил он. — Вы не должны обращать на это внимания… Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорилось когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами…
— Влияние обстановки.
— Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Арнаутова?
— Нет.
— Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть, пенаты. Вот… Но что это мы все обо мне да обо мне!.. Вы, кажется, структуральный лингвист?
— Да — Интересная работа?
— А разве бывает неинтересная работа?
— Не знаю, — сказал Антон, подумав. — Скальпель — это вещь на века. Как Баальбекская платформа, — Он уронил его в желудок своему “колибри”.
В радиофоне захихикало несколько голосов. Очередь развлекалась.
— Ладно уж, — сказал Антон. — Жди, я скоро буду. Будь моим суперкарго и начинай погрузку.
Вадим сунул радиофон в карман и прикинул через три комнаты расстояние до выхода.
— Дух ног слаб, — процитировал он, — рук мощь зла!
Он встал на руки и живо побежал к выходу. На крыльце он сделал сальто и с криком “У-ух!” упал на четвереньки в траву перед крыльцом. Поднявшись и почистив руки, он произнес с выражением:
На войне и на дуэли
Получает первый приз —
Символ счастья и веселья —
Структуральнейший лингвист.
Затем он неторопливо отправился на аллею, где были свалены тюки и ящики. Груза было довольно много. Надо было везти с собой оружие, боеприпасы, запас пищи, одежду — отдельно для охоты и отдельно, чтобы посетить знаменитое кафе “Охотник” на плоской вершине Эверины, где между столиками вольно гуляет пряный ветер, а под обрывом на трехсотметровой глубине громоздятся подобно грозовым тучам непроходимые черные заросли; где исполосованные колючками охотники с хохотом осушают пузатые фляги “Крови тахорга” и вывихивают себе плечи в тщетных попытках показать, какой череп они могли бы добыть, если бы знали, с какой стороны у карабина приклад; где в темно-зеленых сумерках пары скользят на усталых ногах в “Светлом ритме”, а над хребтом Смелых поднимаются в беззвездное небо зыбкие сплющенные луны.
Вадим присел на корточки спиной к самому тяжелому ящику, приладился и рывком поднял ящик на плечи. В ящике было оружие — три автоматических карабина с прицелами для стрельбы в тумане и шесть сотен патронов в плоских пластмассовых обоймах. Пружиня при каждом шаге, Вадим понес ящик через сад к “Кораблю”. Он зашел со стороны приемника и пнул ногой в борт. Мембрана, затягивавшая овальный люк, лопнула, и Вадим свалил ящик в темноту, из которой пахнуло холодом… Вадим пошел обратно, обрывая на ходу с кустов громадные ягоды какого-то гибрида. И каждый куст сбрасывал на него заряд холодного крупного дождя.
Надо взять не меньше пяти тахоргов, думал он.
Один череп для Пэл Минчин Ричмондской. Пусть знает, что я хороший парень. Один череп маме. Мама череп не возьмет, она человек серьезный, и тогда я подарю этот череп первой девушке, которая пройдет мимо меня на углу Невского и Садовой после десяти утра. Третьим черепом я брошу в Самсона, чтобы умерить его скепсис: он странно вел себя у Нели, когда я рассказывал ей о последнем походе на Пандору. Четвертый череп — Нели, чтобы она верила мне, а не Самсону. А пятый череп я повешу над стереовизором. Он с наслаждением представил себе, как отлично будет выглядеть хорошенькая дикторша под оскаленным черепом чудовища.
Он перенес на “Корабль” четыре больших ящика с живым мясом, восемь ящиков с овощами и фруктами, два мягких тюка с одеждой и еще один большой ящик с подарками для старожилов и с корявой надписью: “Шкатулка для Пандоры”.
Где-то за тучами солнце поднималось все выше и выше, становилось жарко. Все вокруг высыхало.
Лягушки попрятались в траву. В пустых коттеджах с шелестом распахивались стены. Дядя Саша повесил гамак и разлегся возле своего “колибри” с газетой. Вадим кончил перетаскивать груз и пристроился к кусту крыжовника.
— Итак, вы улетаете, — сказал дядя Саша.
— Угу.
— На Пандору улетаете?
— Ага.
— Вот тут пишут, что заповедник собираются закрыть. На несколько лет.
— Ничего, дядя Саша, — сказал Вадим. — Успеем.
Дядя Саша помолчал и сказал негромко:
— Мне здесь очень скучно будет одному.
Вадим перестал жевать.
— Так мы же вернемся, дядя Саша! Через месяц.
— Все равно. Я на этот месяц вернусь в город. Что я здесь один буду делать в пяти коттеджах? — он посмотрел на вертолет. — С этим дурачком. Полуживым.
В небе послышалось негромкое фырканье.
— Вон еще один летит, — сказал дядя Саша.
Вадим задрал голову. Невысоко над поселком медленно выписывал восьмерку ярко-красный “рамфоринх”. На тощем брюхе четко выделялся белый номер.
— Так-то я тоже могу, — сказал дядя Саша. — А вот вы, голубчик, спикируйте винтом, и чтобы не боком и не в пруд, а рядом…
“Рамфоринх” улетел. На бетонной дорожке за садом послышалось сопение машины.
— В нашем поселке становится оживленно, — сказал дядя Саша. — Движение, как на Невском.
— Это Антон! — Вадим вскочил и побежал к “Кораблю”.
Антон загонял машину в гараж. Выйдя из гаража, он рассеянно сказал:
— Все в порядке, Димка. Штурманскую книгу я зарегистрировал, “добро” получил…
— Но? — спросил проницательный Вадим.
— Что но?
— Я отчетливо слышу в твоей речи “но”.
Антон сказал неохотно:
— Я заезжал к Галке. Она не поедет.
— Из-за меня?
— Нет… — Антон помолчал. — Из-за меня.
— М-да, — глубокомысленно сказал Вадим.
Антон спросил:
— А как у нас с погрузкой, суперкарго?
— Все в порядке, шкип. Можно стартовать.
— А как у нас в доме? Прибрано ли?
— В чьем доме?
— Например, в моем?
— Нет, шкип. Виноват, шкип. Я только что кончил грузить, шкип.
Низко над крышами снова пролетел красный “рамфоринх”. Антон поглядел.
— Что за притча? — удивился он. — Опять ЦЩ-268. По-моему, я стал объектом, пристального внимания. Этот красный “рамфоринх” с бортовым номером ЦЩ-268 гонится за мной с Дворцовой площади.
— Не замешана ли здесь женщина? — осведомился Вадим.
— Не думаю. Никогда еще женщины не гонялись за мной.
— Они могли бы и начать… — сказал Вадим, но тут его осенила новая мысль. — А может быть, это член тайного общества покровителей тахоргов?
“Рамфоринх” снова пролетел над головами и вдруг затих.
— Э, да это к дяде Саше, — сказал Вадим. — Пойдет на запасные органы. Бедный “рамфоринх”! Кстати, ты привез?
— Привез, — сказал Антон, глядя мимо него. — Нет, структуральный суперкарго. Это не к дяде Саше…
Из-за кустов появился высокий костлявый человек в широкой белой блузе и белых брюках. У него было очень смуглое худое лицо с мохнатыми бровями и большие коричневые уши. В руке он держал объемистый портфель.
— Он, — сказал Антон.
— Кто?
— Человек в белом. Он все время бродил около очереди. И смотрел всем в глаза.
— Сейчас я ему объясню, что такое тахорги, — проговорил Вадим, — и он поймет.
Человек в белом подошел вплотную и внимательно осмотрел обоих охотников.
— Вы знаете, что тахорги нападают на людей и иногда серьезно калечат их? — сказал Вадим. — Наносят им серьезные увечья.
— Вот как? — сказал человек в белом. — Тахорги? В первый раз слышу. Впрочем, это не по моей части. Я пришел к вам с просьбой. Здравствуйте, — он коснулся двумя пальцами виска.
— Здравствуйте, — сказал Антон. — Вы ко мне?
Незнакомец бросил портфель под ноги и вытер со лба пот. В портфеле что-то глухо брякнуло. Это было огромное, битком набитое вместилище, сильно потертое, с огромным количеством ремней и медных застежек. Портфель по-японски — “кабан”, — подумал Вадим. Японцы правы.
Незнакомец медленно проговорил:
— Да. Я к вам, — он зажмурился и снова с силой провел ладонью по лицу. — Только, пожалуйста, не спрашивайте, почему именно к вам. Совершенно случайно к вам… Мог к кому-нибудь другому…
— Нам необыкновенно повезло, — весело сказал Вадим. — Просто удивительно, как нам сегодня везет.
Незнакомец поглядел на него без улыбки.
— Капитан вы? — спросил он.
— Я капитан потенциально, — ответил Вадим. — А кинетически я суперкарго и старший специалист по тахоргам… Если угодно, зверовед-аматёр…
Вадима понесло, он уже не мог удержаться. Он должен был во что бы то ни стало вызвать на лице незнакомца улыбку, хотя бы вежливую.
— Кроме того, я второй пилот-аматёр, — говорил он. — Это на тот случай, если у капитана вдруг случится отложение солей или колено горничной…
Незнакомец молча слушал. Антон сказал негромко:
— Очень смешно.
Наступила тишина.
— Как я понял, вы летите на Пандору, — сказал незнакомец. Он смотрел на Антона.
— Да, мы идем на Пандору, — Антон покосился на портфель. — Вы хотите что-нибудь переслать с нами?
— Нет, — сказал незнакомец. — Пересылать мне нечего. У меня совсем другое… У меня есть к вам предложение. Ведь вы едете развлекаться?
— Да, — сказал Антон.
— Если опасную охоту можно считать развлечением, — значительно добавил Вадим.
— Это славный отдых, — сказал Антон. — Турперелет и охота.
— Турперелет… — медленно, словно удивляясь, проговорил незнакомец. — Туристы… Послушайте, молодые люди, вы совсем не похожи на туристов. Вы молодые, здоровые ребята-открыватели… Зачем это вам — обжитые планеты, электрифицированные джунгли, автоматы с газировкой в пустынях? Да что говорить! Ничему вам не взять неизвестную планету?
Ребята переглянулись.
— Какую именно планету? — спросил Антон.
— Не все ли равно? Любую. На которой человека еще не было… — незнакомец вдруг широко раскрыл глаза. — Или таких уже нет?
Он не шутил. Это было совершенно очевидно, и ребята снова переглянулись.
— Почему же? — сказал Антон. — Таких планет сколько угодно. Но мы всю зиму собирались поохотиться на Пандоре.
— Лично я, — подхватил Вадим, — уже раздарил знакомым черепа своих неубитых тахоргов.
— И потом — что мы будем делать на новой планете? — мягко сказал Антон. — Мы не научная экспедиция, мы не специалисты. Вот Вадим лингвист, я звездолетчик, пилот… Мы не сумеем даже составить первичного описания… Впрочем, может быть, у вас есть какая-нибудь идея?
Незнакомец сдвинул мохнатые брови.
— Нет у меня никаких идей, — резко сказал он. — Просто мне нужно на неизвестную планету — можете вы мне помочь или нет?
Вадим стал застегивать и расстегивать “молнию” на куртке. Тон незнакомца его покоробил: это был не тот тон, к которому Вадим привык. И тем не менее положение было тяжелое Человеку, который едет развлекаться, трудна спорить с человеком, которому нужно ехать по делу. Аргументов у Вадима не было, и поэтому он совсем было решил придраться к манерам, но тут случилось странное происшествие.
За деревьями залаяла собака. Это был дяди Сашин эрдель Трофим, дряхлый глупый пес с признаками аристократического вырождения и необыкновенно густым голосом. Залаял он скорее всего потому, что на нос ему села оса и он не знал, что с ней делать, но лицо незнакомца вдруг страшно исказилось. Он пригнулся и прыгнул далеко в сторону. Вадим даже не понял, что произошло. Прыгнув, незнакомец выпрямился и нарочито медленными шагами вернулся на место. На лбу у него блестела испарина. Вадим оглянулся на Антона. Лицо Антона было задумчиво-спокойным.
— Ну что ж, — сказал он рассудительно. — Во второй окрестности много желтых карликов с приличными планетами земного типа. Возьмем хотя бы ЕН 7031. Туда уже собирались лететь, да отложили. Показалось неинтересно. Добровольцы не любят желтых карликов — им подавай гиганта, лучше — кратного… Устроит вас ЕН 7031?
— Да, вполне, — сказал незнакомец. Он уже пришел в себя. — Если только это действительно необитаемая планета.
— Это не планета, — вежливо поправил Антон. — Это звезда. Солнце. Но там есть и планеты. По всей видимости, необитаемые. А как вас зовут?
— Меня зовут Саул, — сказал незнакомец и впервые улыбнулся. — Саул Репнин. Я историк. Двадцатый век. Но я постараюсь быть полезным. Я умею готовить, водить наземные машины, шить, чинить обувь, стрелять, — он помолчал. — И, кроме того, я знаю, как все это делалось раньше. И еще я знаю несколько языков — польский, словацкий, немецкий, немного французский и английский…
— Жалко, что вы не умеете водить звездолет, — вздохнул Вадим.
— Да, жалко, — сказал Саул. — Но это ничего — звездолет умеете водить вы.
— Не вздыхай, Димка, — сказал Антон. — Пора и тебе посмотреть на странные пейзажи безыменных планет. Танцевать в кафе можно и на Земле. Покажи себя там, где нет девушек, воздыхатель…
— Я вздыхаю от восторга, — отозвался Вадим. — В конце концов что такое тахорги? Громоздкие и всем известные животные…
Саул любезно осведомился:
— Надеюсь, я не вырвал согласие силой? Надеюсь, ваше согласие является в достаточной степени добровольным и свободным?
— А как же, — сказал Вадим. — Ведь что такое свобода? Осознанная необходимость. А все остальное — нюансы.
— Пассажир Саул Репнин, — сказал Антон. — Старт в двенадцать ноль—ноль. Ваша каюта третья, если вы не захотите занять каюту четвертую, пятую, шестую или седьмую. Пойдемте, я вам покажу.
Саул нагнулся за портфелем, и у него из-за пазухи выскользнул и тяжело шлепнулся на траву большой черный предмет. Антон поднял брови. Вадим пригляделся и тоже поднял брови. Это был скорчер — тяжелый длинноствольный пистолет-дезинтегратор, стреляющий миллионовольтными разрядами.
Такие предметы Вадим видел только в кино. На всей Планете было не больше сотни экземпляров этого страшного оружия, и оно выдавалось только капитанам сверхдальних десантных звездолетов.
— Какой я неуклюжий, — пробормотал Саул, подобрал скорчер и сунул его под мышку. Затем он поднял портфель и объявил: — Я готов.
Некоторое время Антон смотрел на него, словно собираясь спросить о чем-то. Затем он сказал:
— Пойдемте, Саул. А ты, Вадим, прибери дома и отнеси старику инструмент. Он в багажнике. Я имею в виду, конечно, инструмент.
— Слушаю, шкип, — сказал Вадим и пошел в гараж.
“Трудно быть оптимистом, — размышлял он. — Ведь что есть оптимист? Помнится, в каком-то старинном вокабулярии сказано, что оптимист — суть человек, полный оптимизма, Там же, статьей выше, сказано, что оптимизм — суть бодрое, жизнерадостное мироощущение, при котором человек верит в будущее, в успех. Хорошо быть лингвистом — сразу все становится на свои места. Остается только совместить бодрое, а равно и жизнерадостное мироощущение с пребыванием на борту тяжеловооруженного лунатика…” Он забрал из багажника скальпель и биоэлементы и направился к дяде Саше. Старик сидел на корточках под; краевым “рамфоринхом”.
— Дядя Саша, — сказал Вадим. — Вот вам новый скальпель и…
— Не надо, — сказал дядя Саша. Он вылез из-под “рамфоринха”. — Спасибо. Мне подарили вот это, — он похлопал “рамфоринха” по полированному боку. — Говорят, он очень живуч, а?
— Подарили?
— Да, один молодой человек, весь в белом.
— Ах, вот как, — сказал Вадим. — Значит, он был уверен, что улетит с нами. Или, может быть, он намеревался прорваться в “Корабль” с боем?
— Что? — спросил дядя Саша.
— Дядя Саша, — сказал Вадим. — Вы знаете, что такое скорчер?
— Скорчер? Да, знаю, конечно. Это микроразрядное устройство на ткацких автоматах. Правда, теперь их нет, но помню, лет семьдесят назад… А что, этот человек в белом — тоже старый ткач?
— Может быть, он и ткач тоже, но скорчер у него, дядя Саша, не микроразрядный.
Вадим задумчиво пошел к своему коттеджу. Дома он бросил постельное белье в мусоропровод, переключил хозяйственную автоматику на режим отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал карандашом на двери: “Уехал в отпуск. Прошу не занимать”.
Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не все потеряно. Тахорги, надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно, это всего-навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я там высидел три сезона. Какой стыд, — подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга — какая банальность! Самсон достоин большего, и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета — это неизвестная планета.
По неизвестной планете бродят неизвестные звери.
Они, бедняги, еще не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории “самсона непарноногото перепончатоухого” или, скажем, “самсона неполнозубого гребенчатозадого”… Запустить в Самсона черепом самсона — такого еще не было.
Когда он вернулся на лужайку, “Корабль” был готов к старту. Верхушка его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов коттедж с распахнутой стеной, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон, непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и не плох против какого-нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со структуральным лингвистом… Но что забавно: мне бы и в голову не пришло тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом.
До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов! Вечно нас тянет на обжитые планеты…
На лужайку вышел эрдель Трофим. Он зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за ухом.
Жизнь была прекрасна, и многообразна.
Проще предположить, что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой-нибудь гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре… Это было бы славно — целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев… И как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может, собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда прислали корабль — на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к себе и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полны оптимизма, и завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения…
Вадим спохватился и~ крикнул в коридор:
— Антон, я на борту!
— Наконец-то, — откликнулся Антон. — Я было решил, что ты дезертировал.
Из-за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный “рамфоринх” и, неестественно завывая, начал описывать вокруг “Корабля” круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим помахал в ответ.
— Старт! — предупредил Антон.
“Корабль” пошевелился и, мягко подпрыгнув — Вадим успел оттолкнуться от земли ногой, — стал подниматься в небо.
— Димка! — крикнул Антон. — Закрой-ка люк! Сквозняк.
Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.
II
Антон передал управление на киберштурман и, сложив руки на животе, задумчиво глядел на обзорный экран. “Корабль” шел на север по меридиану.Вокруг было густо-фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела мутная пелена облаков. Пелена эта казалась гладкой и ровной, и только кое-где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными станциями — синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака в ловушки. Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан “Геркулеса”, терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. “А вы меня не убеждайте, — говорил он. — Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим человеком”. Наверное, с лысыми у него были связаны какие-то нехорошие ассоциации, и он никогда никому Не говорил какие. Он не переменился даже после того, как начисто облысел сам во время сарандакской катастрофы. Он только восклицал с заметной горечью: “Единственный! Заметьте — единственный среди них!” Вальтер Шмидт с базы “Гаттерия” так же странно относился к врачами “Врачи… — цедил он с неприличным презрением” — Знахарями они были, знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь, а теперь психодинамическое поле, о которой никто ничего не знает. Кому какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет безо всяких врачей и до сих пор благополучно остаются владыками глубин…” Волкова звали Дредноут, и он был этим очень доволен: Дредноут Адамович Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и упорно тренировался… Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что, он не хочет жить с людьми именно потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние свидетельства непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый Дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак..
А вот Саулу нисколько, не странно, что он боится, собак. И Канэко не кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки кое-кому кажутся не забавными, а странными. Галке, например.
Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и сказал: “Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места, чем Земля, тебе не найти. А если ты решил поработать, то возьми черную систему ЕН 8742, которая, стоит на очереди в плане, или возьми гиганта ЕН 6124 — им почему-то интересуются специалисты на Тагоре”. И Малышев был бы прав. И чтобы Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать, что я соскучился по Димке и что Димка хочет стрелять тахоргов.
Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я признаться Малышеву, что все дело в Галке? Почему человек никак не научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться.
Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежащий перед экраном. “Эх, Галка”, — подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: “Эх, ты, Галка”. Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз родышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и в сто первый раз попытался логически решить задачу: “Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?” Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать её и целовать. Можно было бы быть все время вместе с ней.
Я бы гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически. А по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, — немного через плечо, и глаза у нее прикрыты ресницами…
Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды — от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды — от любви — ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
— Позвольте, однако же, куда вы? — громко спросил Саул.
— Подождите! Ведь по существу, еще не познакомились…
Дверь в рубку была открыта. Антон все время краем уха слышал, как в кают-компании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
— Ведь вас, кажется, зовут Вадим? — сказал Саул.
— Как правило, — серьезно ответил Вадим. — Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях — Димочкой.
— Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет?
— Двадцать два локально-земных.
— Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально-земных?
— Два. В старых звездных я не участвовал.
— Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш?
— Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
— Э-э… Я это, собственно, и имел в виду.
Наступила пауза.
— Очень изящный стол, — стесненно сказал Саул.
Снова пауза.
— Стол хороший. Прочный.
— А мамаша ваша?
— Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции.
Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
— Не надо так, Вадим, — попросил он. — Вы не должны обращать на это внимания… Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорилось когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами…
— Влияние обстановки.
— Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Арнаутова?
— Нет.
— Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть, пенаты. Вот… Но что это мы все обо мне да обо мне!.. Вы, кажется, структуральный лингвист?
— Да — Интересная работа?
— А разве бывает неинтересная работа?